Тирран стоял у окна, прислушиваясь к шуму дождя. Створка слегка качнулась, и он увидел свое отражение в стекле. Лицо плохо выбрито, все в каких-то буграх и пятнах, глаза впали, под глазами обмякшие складки.
Повеяло сыростью, болотом. Он зябко повел плечами, закрыл окно и прилег на кушетку, кутаясь в плед. Он лежал, словно в качалке в саду и прислушивался, испытывая приливы и отливы знакомого томление. Тихо позванивала люстра, сосульками свисающая с потолка.
«Как хорошо, как в детстве…» — подумал он и закрыл глаза.
Пахнуло запахом жимолости и дыма.
«Откуда взялся этот запах…» — Тирран привстал.
Из камина вылизнули языки пламени, тронули тонкие, пожухшие листки рукописи, исписанные какими-то странными знаками, при желании их можно было принять за тайнопись. Бумага вспыхнула. Комната наполнилась едким дымом.
Он успел выхватить рукопись из огня. Некоторое время он сидел в кресле у камина, вдыхая дым рукописи, потом убавил свет в лампе. В полутьме послышался его грустный смешок, шаги. Он перебрался на кушетку, но не смог заснуть, то и дело переворачивал жаркую подушку. В темноте виделось нежное и грустное лицо Жанны, ее губы, зеленоватые глаза. Вдруг он услышал чей-то голос, похожий на змеиный шип, что-то нашептывающий ему. Он не узнал свой голос…
Угрызения совести еще долго мучили Тиррана, у него даже сделался нервный припадок и он разбил вазу. Цветы рассыпались по полу, а вода оставила на ковре пятно, чем-то напоминающее женскую фигуру. Засмотревшись на нее, Тирран заснул…
— Эй, проснись… — Кто-то будил его.
— Что еще случилось?.. — спросил он, проснувшись в каком-то другом сне. Вокруг стояли люди, которых он отродясь не видел. Мужчины в черном, девы в легких вечерних платьях, как будто обнаженные. Увидев Жанну, он привстал и прислонился спиной к узловатому стволу яблони.
— Все спишь, соня… — Жанна рассмеялась. Откуда-то выпорхнули желтые и бордовые бабочки и закружились над ней.
«Лицом она просто вылитая мать…» — подумал Тирран и провел рукой по глазам, по лицу, потянулся всем телом. И ночь потянулась, обняла его сладкой теплотой…
Внезапно Тирран чихнул, еще и еще.
— Будь здоров… — услышал он чуть сиплый голос Лизы. На ней было платье с прозеленью. Она чистила его сапоги.
— Как ты похудела, кожа да кости…
— Ничего подобного… — Лиза подняла голову. — Ты лучше скажи мне, где ты набрал столько грязи…
Отставив его сапоги, Лиза насыпала в утюг углей, погладила сорочку. Ужинали они на террасе при свете светляков, освещающих всю ночь. После ужина они сидели на террасе, вслушиваясь в гудки маневрового паровоза. Неподалеку проходила железная дорога.
Вдруг Тирран сказал:
— Ты знаешь, я хочу уехать в город… — Лиза слегка отодвинулась, потому что обиделась. — Поступлю в университет… книги писать буду…
— Книги?.. — Она рассмеялась. Ей странно было слышать это.
Тирран встал, и некоторое время молча ходил по террасе.
— Ты идешь спать?.. спросила она.
— Нет…
— Тогда и я не пойду… и я поеду с тобой в город…
Он остановился, сказал в полголоса:
— Ты не знаешь, кто я…
— Я же умру здесь от скуки… — Голос Лизы задрожал, на глазах выступили слезы. — О чем ты будешь писать?.. — Смахнув слезы, она бегло и тревожно заглянула ему в лицо.
— Еще не знаю… наверное, о тебе… — Он обнял ее и задумался о чем-то скрытом и потаенном от Лизы.
— Я сон видел… — снова заговорил Тирран.
Лизу поразил его голос, нежный, теплый.
— Мать ко мне приходила во сне, правда, она мне не мать, но любила она меня, как мать… вошла вся в тумане, шубу сбросила, лицо открыла, и я так ясно увидел ее запавшие глаза, ямочки на щеках, морщинки у рта… она только и сказала, что пришла от отца и что отец зовет меня к себе, в город, чтобы я мог там учиться в лучших школах и занять надлежащее мне положение в обществе… прежде как будто стена стояла между нами, не раз я порывался написать ему, но не знал, что написать… смотрю, мать уже оделась и вышла… из окна я увидел, как она села в сани… извозчик набросил ей на плечи волчью шубу, сани стронулись… я как будто почувствовал запах зимнего леса и очнулся… еще сквозь сон я увидел на полу тени от окна, словно две снежные колеи… внезапно повеяло холодом, залаяла собака…
— У нас же нет собаки…
— А потом пришел почтальон…
— И писем нам никто не пишет…
Тирран улыбнулся и продолжил свой рассказ.
— Я нащупал спинку кровати, встал и не могу понять, где я… снова лег, лежу, понимаю, что это сон и не удивляюсь… мне показалось, что я еду в вагоне поезда уже много дней, колеса стучат, как часы, потом вдруг остановились, слышу шаги, голоса, открываю глаза и вижу в проеме двери стоят мать и отец, как в раме… мать спрашивает, ты спишь?.. я говорю, нет, не сплю… голос у нее был какой-то странный… наверное, слегка простыла… я опять попытался встать… она остановила меня, говорит, нет, нет, не вставай, еще не время и тебя знобит… и все же я встал, подхожу к коптящей лампе, вижу на столе разлитые красные чернила и на бумаге пятно, контуром напоминающее твой профиль…
— Мой профиль?.. — переспросила Лиза.
— Да, твой профиль, я еще удивился… — Тирран потер лоб. Вспомнилось недописанное письмо, торопливые сборы, тряский общий вагон поезда, свисающие с полок ноги, вид города в заляпанном грязью окне, серый дом на набережной, расположение комнат… — Не помню, что было дальше… как ты думаешь, я похож на отца?.. мать говорила, что похож… где-то у меня был его портрет… да вот же он, правда, рамка пообтерлась… — Рукавом Тирран стер пыль с треснувшего стекла. — Ну и что скажешь?..
Лиза опустила голову.
— Ладно, пошли спать, еще поговорим…
Они вернулись в дом.
— Помнишь, как ты встретил меня на дороге к станции… — заговорила Лиза. — Ноги подкашивались… я была беременна на третьем месяце… — Тирран сделал вид, что не слышит. — И я была совершенно одна в чужом городе… потом ты привел меня в этот странный дом… как сейчас вижу эту комнату… железная кровать, такая узкая и скрипучая, створчатый шкаф с зеркалом, этажерка, на столе у окна лампа и цветы… ты готовился к моему приезду…
— Керосин в лампе почти догорел… — прошептал Тирран и, сглотнув комок в горле, потянул шнурок. Звякнул колоколец.
Вошел слуга.
— Что там?.. — спросил Тирран, не глядя на слугу.
— Гроза… — отозвался слуга. Вспышка молнии озарила его бледное, горбоносое лицо.
— Что-то я хотел тебе сказать… да, принеси мне китайскую мазь, мигрень замучила, как назначил кто, ну что ты стоишь, иди…
Слуга исчез, как будто никого и не было.
Тирран лег, повернулся лицом к стене и неожиданно для себя заснул…
Вдруг он проснулся. Некоторое время он лежал и прислушивался. Дышал он тяжело и неровно.
Молния осветила комнату.
Он поднялся и, волоча за собой халат, босиком побрел к окну. За окном длилась ночь. Пахло жимолостью. Какое-то время он стоял, не шевелясь и ни о чем не думая…
Мелькнуло что-то, что было или казалось, что было, нечто молодое обольстительное, надменно прекрасное. Исчезло. И снова появилось, смутно белея в темноте, приблизилось, приникло пламенем…
Обессиленный, Тирран опустился на пол, сжал ладонями голову, тихо, жутко рассмеялся и опрокинулся на спину. Некоторое время он лежал, всхлипывая, коротко, влажно…
Керосин в лампе догорел, она погасла…
Порывисто качнулись гардины, складки тронули прохладой шелка лицо Тиррана. Он очнулся, почувствовав прикосновение, встал, накинул халат и пошел к узкой винтовой лестнице, ощупывая стены, влажные после дождя, в углах расцвеченные плесенью.
Лестница вывела Тиррана на террасу.
Дверь захлопнулась за его спиной. В ту же минуту ветер рванул полы халата и потащил его к краю террасы. Там ликовал дождь, пел неисчислимыми голосами…