Услышав шум за окном, Пилад приоткрыл веки. За стеклами окна обрисовались знакомые очертания города: берег реки, гребни, уступы ржавых крыш, спускающиеся к воде, силуэт Башни, этажами нависающий над домами. Некоторое время Башня отвлекала внимание Пилада своей мрачной и унылой строгостью форм. Взгляд его упал на пол, тронул траченный молью коврик, переместился на глобус. Он толкнул его, размял затекшие пальцы, изуродованные подагрой и, укутав шею шарфом, снова склонился над рукописью.
В глазах рябило. Мелькали какие-то пятна, сгустки букв, смешанные с совершенно случайными вещами или скрытые под ними. Он отстранился, потер глаза и глянул в зеркало, в сумерках которого так ясно вдруг увиделось лицо Тиррана…
— Боже, как ты живешь… пыли-то, пыли… и крыша течет… все как всегда… полон благих намерений, о которых никто не догадывается и по горло в долгах… когда ты только поймешь, что людям нужны не книги, а кусок хлеба и чувство безопасности… — Пауза. — Пора, наконец, тебя разбудить… — Опять пауза. — Я тут наследил на полу… — Оставляя следы, Тирран подошел к картине, которая висела в простенке между окнами. На тускловатом фоне различалось тонко выписанное лицо девочки. — Кто это?.. плохо вижу… забыл очки… а она мила… да, но куда смотрят ее родители, происхождение, национальность и место проживания которых не трудно предположить… а?.. ей же не больше 13 лет…
Пилад промолчал.
— Вот так приобретают дурные привычки… правда, говорят, что достоинства — это продолжение наших недостатков…
Пилад усмехнулся и спросил намеренно безучастным тоном:
— Ты ее знаешь?..
— Очень может быть… — отозвался Тирран.
— Так ты ее знаешь или не знаешь?..
— Кажется, знаю и должен тебе сказать, что она очень похорошела за последние несколько дней… — Тирран бегло глянул на часы.
— Может быть, ты что-то путаешь?.. — Голос Пилада дрогнул. Он испугался. На минуту ему показалось, что Тирран действительно знает Афелию. — У нее есть сестра…
— Такая миленькая, с прыгающими по спине рыжими косичками… довольно бедовая девочка… но оставим это… откровенно говоря, меня занимает нечто иное… совсем иное… — Взгляд Тиррана приобрел напряженную сосредоточенность. — У меня есть для тебя дело… — Он понизил голос. — Весьма деликатное и довольно опасное дело… — Помолчав, он неожиданно улыбнулся.
— Чему ты улыбаешься?..
— Вспомнил твою роль в пьесе… как же она называлась?.. нет, не помню… ты играл в ней роль призрака… ты еще не забыл эту роль?.. возможно, тебе придется еще раз ее сыграть, но в других декорациях… и ты, наконец, сможешь найти применение своим идеям, станешь звездой, а то и целым созвездием… будем надеяться, что тебе придется отправить на небеса не слишком многих…
Пилад молча пожал плечами.
С тех пор Пилад работал в Тайной Канцелярии, выполнял будничную работу всех тиранов — наводил порядок. Иногда он устраивал манифестации с определенными целями: узнать, в чем причина очередного подорожания, безработицы, нехватки жилья, а потом растерянно, с тоской слушал доклады и изумлялся. Он еще был чувствителен и склонен к меланхолии. В общем, ничего особенного он не делал. Это был почти механический процесс, не повинующийся никакой эстетике, тонущий в грохоте репродукторов и духовых оркестров. Обман оваций, мифы об успехах, тяготы власти и гнет собственной весомости, все это будет потом…
Дрожащими пальцами Пилад смял несколько исписанных листков, близоруко сощурился, всматриваясь в зеркало. Поддавшись пагубной галлюцинации, он так ясно вдруг увидел там серый дом на набережной, в угловой комнате которого собрались заговорщики. Это было его первое дело. В комнате было душно, но окна не открывали из опасения, что их могут подслушать.
Вдруг стекла задребезжали. Окно распахнулось. Порыв ветра разметал бумаги.
— Там солдаты… — воскликнул кто-то из заговорщиков, пытаясь поймать летающие бумаги и закрыть окно. В ту же минуту медленно, точно в ночном кошмаре, открылась дверь. В комнату вошел лысоватый господин в плаще, застегнутом на все пуговицы. Вспомнилось, как он говорил, как моргал водянистыми глазами (он еще не носил очков с круглыми стеклами). Вдруг он ударил кулаком по столу. Лампа замигала, высветив его лицо, похожее на алебастровую маску, снятую с покойника, стол, забрызганный воском и чернилами, гроздь винограда, бегущие вкось строчки черновика воззвания, и погасла…
Всю ночь шли аресты…
Тирран читал утренние газеты и пил смородиновую настойку. Он заражал себя хорошим настроением, которое никто не решался испортить.
Уже светало, когда Тирран отпустил Пилада. Город спал и видел сны, вводящие в заблуждение, готовые перейти во что-то иное. Опустив голову, Пилад брел вдоль набережной, ощущая во всем зыбкость, неустойчивость. Вода плескалась у ног, размывала берег. Вот и пристань, освещаемая тусклым фонарем, вокруг которого вился рой ночных бабочек, ржавый буксир, угол угольного сарая. Мимо, как приведение, прошел Доктор от медицины, щуплый, со слабой грудью, всегда готовый к отступлению. Таким он был на общем снимке выпускников школы N 33, в которой Пилад одно время преподавал историю. Помедлив, Пилад вошел в подъезд дома с террасой, поднялся по лестнице, путаясь в ключах, открыл дверь и очутился в полутьме прихожей. Машинально глянув в зеркало, он пригладил волосы. Он был в одной рубашке, прижатой широкими подтяжками. Пиджак он нес в руках. Увидев Афелию, он побледнел. Сердце сжалось. Она вышла из зеркала, как будто это была дверь.
— Афелия, это ты?.. — тихо и внешне безучастно спросил он. Такое уже случалось дважды. С трудом сдерживая дрожь, он все еще слепо шарил, все еще искал и не мог найти домашние туфли. Босиком он вышел на террасу. Он не помнил, как долго стоял на террасе, наполовину веря тому, что увидел, наполовину сомневаясь и вглядываясь в проплывающие мимо, не задерживаясь, слоистые отражение…
Створка окна качнулась.
— Кто здесь?.. — Пилад встал и, слегка сдвинув занавеску, выглянул в окно.
«Наверное, померещилось…» — Закрывая окно, он увидел между горшками с геранями конверт с монограммой. Почерк был как будто знакомый, нетвердый, «р» и «д» с крючками.
«Господин Тайный Советник!
Простите меня за эти каракули. Последние две недели я плохо себя чувствую, меня мучают судороги.
Посылаю вам это письмо с нарочным, относительно значимости и ценности которого возможно лишь одно мнение.
Старик не нашел ни предлога, ни способа как вернуть себе власть, и ради комедии решил привлечь к этому делу внебрачного сына Саввы под видом Избавителя. Используя его как некую хитрость или обольщение, он надеется усилить свои позиции.
Не знаю, на что он рассчитывает, но при некотором стечении обстоятельств и невозможное осуществляется совершенно естественным путем.
Читаю мемуары Старика и сам постепенно превращаюсь в какой-то вымысел. Такое впечатление, что Старик иногда ощущал в себе чью-то чужую жизнь, которая преследовала его собственную.
И что за странная мысль требовать от истории поводов, причин и взаимосвязи событий в частностях.
Погода угнетает. Развлекает лишь вид из окна. Открывается весьма тусклый и пустынный пейзаж, однако облачное небо представляет самые разнообразные зрелища.
Я еще дам знать о себе. Будьте здоровы…»
Несколько фраз в письме было зачеркнуто и в нем явно не хватало страницы.
Пилад уронил письмо.
С 5 лет Старик был ему отцом и матерью. Родители его рано умерли. Серебреные часы, заводная балерина, нитка серого янтаря, длинные надушенные перчатки и несколько книжек стихов, вот, пожалуй, и все, что осталось от них. Его мать была учительницей бальных танцев, отец преподавал историю в университете. Он был помешан на истории, как и Старик…
Часы пробили полночь.
Пилад вздрогнул. Он услышал шаркающие шаги и кашель Старика, сухой, отрывистый, и так явственно. Сначала появилась его тень, потом и он сам обрисовался в проеме двери. Привычка повелевать придала некоторое благородство его сумрачной фигуре, позе. Казалось, что он стоит на краю бездны и малейшая неточность в жесте может погубить его.
Тягостное странствие из комнаты в комнаты закончилось для Старика в сумасшедшем доме.
Пиладу представился этот длинный двухэтажный дом, опоясанный террасой и выкрашенный желтой краской, с мрачными комнатами и коридорами, по которым, как тени, слонялись его обитатели…
«Мальчик мой, все призрачно… мы живем в омуте не существования, по ту сторону жизни… а жизнь, как зеркало, в котором реальность лишь отсвечивает… жизнь остается за кадром, она или между строчек, или в паузе между звуками…» — бормотал Старик, потирая лицо. Он чувствовал себя обделенным в этой жизни и Пилад не знал, чем ему помочь и как следует вести себя с ним. В палате Старик был не один. Некто в возрасте с ученой степенью по философии занимал место у окна, а место у двери досталось более молодому пациенту с профилем Мефистофеля и с неоконченным университетским курсом. Он увлекался поэзией, как будто даже написал книгу о Мильтоне. Целыми днями он стучал на несуществующей машинке. Внешне сентиментальный и даже наивный, он больше походил не на поэта, а на тайного агента, неуклюже играющего свою роль.
Как-то, после посещения Старика, Пилад случайно оказался под окнами бывшего графского дома на углу Болотной улицы. Дом казался вымершим, необитаемым. Неожиданно над ним открылось окно. Послышался шелест шелка, потом шуршание, точно игла скреблась по заезженной пластинке. Зазвучала музыка. Как будто кто-то позвал его по имени. Голос заикающийся, всхлипывающий. Подняв голову, Пилад увидел в заросшем бегониями окне чью-то руку, лицо. С каким-то детским удивлением незнакомка глянула на него и исчезла. Окно осталось открытым.
Шел дождь. Звучала музыка. Голос пел и пел до хрипоты…
Вечером другого дня Пилад караулил Афелию, так звали незнакомку, у ворот графского дома. Она училась в музыкальной школе, возвращалась довольно поздно. Невысокая и стройная с растрепанными косичками, полная ослепительного очарования она прошла мимо. Он не решился ее окликнуть. Чуть позже он следил за ней, когда она выгуливала собаку, угрюмого добермана. Его звали Лорд.
Листва затрепетала, как будто там играли ангелы, и вдруг она возникла перед ним в опаловой дымке вечера, преображая все своим видом, эти унылые дома и тоскливое, как похороны, небо. Ей было не больше 13 лет. Она казалась такой не доступной. И все же он решился и приблизился к ней, сжал ее руку и все ее вдруг вздрогнувшее тело. Пилад испугался еще больше, чем Афелия. Губы его словно присохли. Он не мог выговорить ни единого слова…
Ночью Пилад не спал. Он бродил по коридорам и комнатам, пугая прислугу, женщину лет 50. Она тоже не спала, лежала на кушетке в своей комнате, веткой омелы отгоняя комаров.
— Какой-то ты замороченный… что опять стряслось?.. — Она спустила на пол ноги, обмотанные бинтами. — Ага, похоже, что влюбился… пора, давно пора тебе стать мужчиной… но будь осторожен, иногда и ангелы разыгрывают не совсем безобидные сцены…
Утром Пилад написал письмо Афелии, а вечером, благоухая дешевым лосьоном, стоял и ждал ее во дворе графского дома под навесом. Все еще шел дождь. Неожиданно дверь черного хода отворилась и Афелия увлекла его промокшего до нитки в полутьму лестниц, коридоров, комнат…
Дождь кончился. В заросшее бегониями окно смотрела луна, заглядывали ангелы…
— Иди ко мне… — позвала она его.
Он подошел. Казалось, он даже не дышал. Какие-то искры, как светляки, плясали у него перед глазами. Со смехом она прижалась к нему, наполняя его сладкой истомой…
Кто-то осторожно поскребся в дверь.
— Это, наверное, Лорд… — Афелия отстранилась. Лицо с челкой, как будто осыпанное мелкими белыми цветами, сросшиеся брови, желтые глаза. Они немного косили. Это была не Афелия, это была ее сестра.
Пилад не помнил, как очутился на улице.
Было уже за полночь. Он шел так быстро, словно за ним кто-то гнался, иногда он натыкался на прохожих, которым было все равно, что творилось в его душе.
Домой он не вернулся. С опухшими от бессонницы глазами он пришел к Тиррану.
Похоже, что Тиррана не удивило появление Пилада среди ночи.
— Можно?.. — спросил Пилад, заглядывая в глубь комнаты. Ему показалось, что Тирран не один.
— Входи, входи, я уже давно жду тебя…
— Ты ждешь меня?.. — Слегка заикаясь, переспросил Пилад, не двигаясь с места.
— Да, жду… — Тирран отошел к окну. У ограды в желтеющих сумерках маячила фигура агента. Тирран обернулся к Пиладу и неожиданно рассмеялся, запрокидывая голову. — Ну, что ты стоишь столбом, входи, раздевайся и за работу. У нас с тобой много работы…
Остаток ночи и весь день Пилад рылся в бумагах и заснул, уткнувшись в какую-то докладную записку…
Разбудил Пилада бой стенных часов. Блуждающим взглядом он обвел стол, заваленный письмами, книгами, подтянул гирю стенных часов, тронул заводную балерину, на шее которой висела нитка серого янтаря, потом минуту или две рассматривал фотографии, приколотые иголками к стене и шелестящие, как бабочки. Он зябко поежился. Дверь на террасу была открыта, оттуда тянуло гнилью, болотом…
Видение, возникшее перед ним, было настолько реально, что перехватило дыхание. На мгновение Афелия заполнила собой все. Она была такой, какой он не осмеливался ее себе даже вообразить. Каким-то суетливым жестом рук он потер лоб и выбежал за ней на террасу. На террасе ее не было. В тишине над акациями витали какие-то птицы. Он стоял, вслушиваясь в мерное дыхание спящего города, улавливая, то ее смех, то пение.
Над городом в дымке висела луна, точно лампа под абажуром.
Помедлив, Пилад спустился с террасы и пошел, поглядывая на мертво обвисшие флаги, на лужи, на шевелящиеся в лужах бумажные гирлянды, цветы, сор праздника. Он шел и шел, сам не понимая, куда идет…
Он нашел эту девочку в Нескучном саду. Ощупью, с закрытыми глазами он подмял ее под себя и, поспешно проделал с ней «это» в темноте. С тех пор один в раз в неделю, по субботам, он проделывал «это». Иногда он даже не снимал шляпы и очки от близорукости. Чаще всего «это» происходило на террасе, огромная постель с целой горой подушек оставалась нетронутой. Слепой и замороченный слуга, похожий на Пилада, как отражение в зеркале, приводил их одну за другой…
Однажды ночью Афелия сама пришла к Пиладу. Он не заметил своего отражения в зеркале, когда она заплыла туда, чтобы распустить волосы. Подмяв ее под себя, он судорожно заметался, как животное, отыскивая ее влажные губы. Когда он кончил, она сняла парик и стала обычной девочкой с улицы.
Поправляя очки, Пилад вскользь глянул в зеркало. Он снова появился там, такой же отвратительный, как и всегда, но девочки рядом с ним уже не было.
Девочка ушла, а он все еще стоял у зеркала, как оглушенный, как-то странно озираясь. В доме царила тишина, правда, иногда потрескивали стены, что-то осыпалось, и как будто кто-то вздыхал.
Послышались легкие, перебегающие шаги. Пилад пугливо и близоруко глянул по сторонам. Никого. Лишь подрагивали тени на стене и шелестели ее фотографии. Он был один в этом огромном и полупустом доме, заросшем пылью и паутиной. И все же он чувствовал чье-то присутствие. Ему казалось, что она смотрит на него из темноты зеркала. Странное ощущение. С лампой в руках он обошел все комнаты, заглянул в чулан, на чердак, проверил дверь, она была заперта на семь замков и семь задвижек. Закутавшись в плюшевый плед, он прилег на кушетку…
Через неделю Афелия снова пришла, как только часы пробили полночь.
Еще не видя ее, он уже знал, что она здесь. Она разгуливала по комнатам с одним только бантом в волосах, оставляя следы босых ног на полу, как заводная балерина. Волосы золотистыми змейками падали на ее плечи. На шее поблескивала нитка бус из серого янтаря. Что-то напевая, она подмела полы, заменила цветы в вазе с узким горлом. Минуту или две она стояла у зеркала. В отражении она выглядела старше своих лет, смуглая кожей, изящная и невероятно обольстительная.
Пилад окликнул ее. Она беспокойно глянула в его сторону и улыбнулась. Улыбка не соответствовала выражению ее глаз. Улыбаясь, она отступила к террасе. Он встал и повлекся за ней, ощущая легкость во всем теле, будто его тело освобождалось от чего-то чуждого…
Открылось неправдоподобно синее небо. Даже во сне он не мечтал о таком счастье. Он уже летел над сумеречными улицами какого-то городка, очень низко. Было тихо, безлюдно. Как будто все обитатели городка умерли. Вот и главная площадь, статуя Старика, магазин, пруд, похожий на слепое зеркало. Пилад был убежден, что уже был здесь когда-то. Может быть в детстве, или в других снах. Опустив плечи, не останавливаясь и не уставая, он летел и летел в размытом сумраке ночи, в окружении птиц и ангелов, совершенно потеряв представление о времени…
Очнулся он от ощущения тяжести, как будто кто-то давил ему на плечи. Он лежал в кустах терновника в плаще и в рыжем парике. Глянув на небо, он почувствовал дурноту. Ему вдруг стало страшно. Бросив парик в кусты, он встал и пошел…
Слуга так и не узнал, где Пилад провел эту дождливую и душную августовскую ночь. Выглядел он ужасно, весь мокрый и по колени в грязи.
— Затяни террасу проволочной сеткой… — сказал он слуге, сотрясаемый непрерывной дрожью. Слуга хихикнул, не поверил, переспросил. — Отнесись к этому серьезно… — Оставив сломанный зонтик на террасе, Пилад ушел в комнату. В тот же день он уехал из города, в надежде, что никогда сюда не вернется, однако уже осенью вернулся постаревший на десять лет и больной.
Он поселился в доме отца, где сходил с ума от тоскливых нескончаемых дождей и от одиночества. По ночам он не спал. Он лежал и ждал Афелию, объятый страхом ожидания. Днем его можно было увидеть на улице с целой связкой рамок всех размеров и форм и кипой журналов, какие только можно было найти в торговых рядах. Дома он вырезал из журналов фотографии женщин и вставлял их в рамки. Ни на кого не похожая, она вмещала в себя всех этих женщин, которых он не знал…
В тот день он сидел на террасе. В комнате было душно, трудно было дышать. Увидев Афелию, он побледнел. Сердце сжалось. В глазах потемнело. Она была не такой, какой он хотел ее видеть: рыжая, лицо и руки напудрены, губы накрашены карминной помадой. Ее окружала целая свора собак и кошек. Порыв ветра поднял в воздух пыль, листья, птиц, ангелов, вырвал зонтик из ее рук. Собаки с лаем устремились вслед за зонтиком. Он окликнул ее. Она испуганно оглянулась и скрылась за дверью давно пустующего дома. С террасы было хорошо видно, как она поднималась по лестнице. Хлопнула дверь, потом открылось окно над аркой…
От слуги Пилад узнал, что эта женщина поселилась в доме всего несколько дней назад и что ее зовут Афелия.
— Как, ты говоришь, ее зовут?.. — переспросил он.
— Афелия… — сказал слуга.
Сердце заколотилось, но у Пилада хватило осторожности не выдать себя. Весь остаток дня он занимался обычными домашними делами и то и дело поглядывал на открытое окно над аркой. Оттуда одна за другой вылетали птицы.
Вечером Афелия вывела собак на моцион. В шляпке, с траурным зонтиком она была просто очаровательна, и вечер был чудесный. Пыльный солнечный луч тронул ее лицо, волосы. Они загорелись.
— Ты перестала быть призраком, моя девочка… — прошептал Пилад и, вздрогнув от боя часов, очнулся, ловя ртом воздух, не зная, где он, наяву или во сне…
Пилад поспал, но мало и плохо. Сон не принес ему облегчения. Как-то нелепо озираясь, он потер лоб, шею. На рубашке у него не хватало пуговицы. Неожиданно для себя он рассмеялся тихо, странно, закурил, еще раз перечитал письмо, с трудом понимая чужой почерк…
Сигарета, дымящаяся в его дрожащих пальцах, прожгла страницу письма. От имени «Тирран» осталось только «ран». Едкий дым наполнил комнату…
Афелия вышла из дыма и из обугленной, мерцающей, вспыхивающей по краям черной дыры в странице, как будто это была дверь. Лицо бледное. Волосы разделены ровной ниточкой пробора. Она плохо видела в полумраке и хромала. Медленно-медленно, как во сне, она заглянула под лестницу, вышла в коридор, уходящий в глубь дома, вернулась с керосиновой лампой, покрытой пылью и паутиной. Она казалась чужой, незнакомой в старомодном платье с глухим воротом. Она ничем не напоминала ту девочку, которая много лет назад вошла в эту заставленную какими-то ненужными вещами комнату. Чиркнув спичкой, она зажгла лампу и лишь тогда поменяла цветы в вазе с узким горлом, желтые фиалки, с неприятным, почти невыносимым запахом.
— Уже столько лет я приношу тебе эти цветы, а ты все никак не можешь привыкнуть к их запаху…
— Что нового?.. — Пилад неловко встал. Пытаясь стряхнуть наваждение, исказившее комнату, он задел зеркало. Отражения и тени всколыхнулись на миг.
— Ничего, Тирран не изменил своих привычек, как обычно ночью он совершал обход города, скрываясь под мирской одеждой… и вернулся отнюдь не по-царски… он столкнулся с неким обманщиком, который выдавал себя за Избавителя… родились два сросшихся животами мальчика… рухнул карниз со статуями, украшающими фасад библиотеки… покончил с собой Историк…
— Конец для него оказался не лучше начала… что еще?..
— Видела Старика, он задавал вопросы о тебе…
— Ну и?..
— Удачно смогла выпутаться из его вопросов…
— А что Савва?..
— Савва исчез, вместе с немым слугой, потерявшим дар речи, когда ему отсекли детородный член… говорят, он засел на Фаросе… ходит босиком среди скал и круч, стреляет в небо и плюет в землю, иногда думает, как лучше устроить все дела и пишет историю как свою собственную… кроме того он принимает посольства… при нем слуга и еще некий исследователь тайного, человек с темным лицом и не менее темным прошлым…
— Странно все это… — пробормотал Пилад.
— Говорят, что он готовит заговор, уже нашлось 13 человек, одержимых властью и достаточно честных, чтобы друг друга не предавать… а ты не важно выглядишь…
— Мучает боль в паху, с которой я, наверное, уже не расстанусь до самой смерти… что еще?..
— Случилось еще несколько самоубийств…
— Эти бесконечные дожди всех сводят с ума…
— Кажется, кто-то стучит… ты кого-то ждешь?..
— Нет… — пробормотал Пилад. Все чувства его смешались, стало смутно и тревожно на душе, словно что-то нависло над ним, какая-то тяжесть. Без сил он откинулся на спинку кресла.
— Что с тобой?..
— Не знаю, последнее время со мной творится что-то непонятное, все раздражает… ночью приснился какой-то кошмар…
Стук повторился и в комнату вошел мальчик 13 лет.
— Ты кто?.. — Пилад уронил очки от близорукости, потер нос. Нос у него был длинный, тонкий и лоснился.
— Я Георгий… — сказал мальчик тихо и внушительно.
— И что тебе нужно?.. — Пилад поискал на столике очки, подслеповато сощурился. Засохший венок из маргариток, бабочки, как летучие камелии, они запутывались в складках кисеи и бились в стекло, чей-то профиль, силуэт. Он все еще искал очки. Силуэт сгустился в нечто зримое, осязаемое, конкретное. Это была девочка, тонконогая, в переливчатом платье и в берете. Она застыла в ожидании.
— Я же сказал тебе, жди меня за дверью… — Мальчик подтолкнул девочку к двери.
— Никуда я не пойду… — Девочка капризно дернула острым плечиком и села на кушетку, зажав руки между колен.
— Так вот ты какой… — сказал мальчик, обернувшись к старику и протирая глаза.
— Какой?.. — переспросил Пилад упавшим голосом.
— Мне сказали, что ты такой старый, что уже не стареешь…
— Это миф, однако, не все так просто… — Пилад порылся в ворохе газет, писем, нашел тарелку с черносливом и сушеными грушами. — Иногда и дети смердят, как старики, а старики умирают детьми и для них смерть — что-то вроде бессмертия…
— Можно мне ее тронуть… — спросила девочка, разглядывая заводную балерину, которая стояла на комоде. Створка окна медленно, с жутковатым скрипом открылась и захлопнулась. Девочка испуганно обернулась и увидела в простенке между окнами тонко написанный портрет девочки на фоне горного пейзажа. — Это же наша учительница… какая она здесь красивая…
— Она ангел… — Пилад опустился на кровать. На минуту он заснул и проснулся, вспоминая неправдоподобно синее небо, ангелов и свои ощущения от полета. Последнее время он часто видел этот сон.
— Это письмо нужно срочно передать по линии… — сказал Георгий, строго подняв брови.
— Так ты почтальон… а кто автор послания?..
— Твой ученик…
— Вот как…
— Ну, мы пошли… пошли-пошли… — Георгий увлек девочку за собой.
Пилад надорвал конверт с монограммой. Почерк был уже знакомый, нетвердый, «р» и «д» с крючками.
«Господин Тайный Советник!
Простите меня за эти каракули. Последнее время я плохо себя чувствую и во многих отношениях не знаю ни того, что я хочу, ни того, что должен делать.
Сравниваю себя с неким духом, говорящим поневоле, и посылаю с нарочным это письмо, относительно значимости и ценности которого возможно лишь одно мнение.
Они не нашли ни предлога, ни способа как устранить от власти Тиррана и готовят заговор, уже пишут нашу историю, отвечающую их замыслам в главных своих событиях.
. Нашлось 13 человек, одержимых властью и достаточно честных, чтобы друг друга не предавать. Пока я не могу назвать их имена и титулы.
Старика они собираются использовать в роли ширмы, а Жанну, внебрачную дочку Тиррана, как некую хитрость или обольщение.
Не знаю, на что они рассчитывают, но при некотором стечении обстоятельств и невозможное осуществляется совершенно естественным путем.
Если же это фарс, нужно лишь и далее разыгрывать его и говорить здесь больше не о чем.
Читаю мемуары Старика и сам постепенно превращаюсь в какой-то вымысел. Такое впечатление, что Старик иногда ощущал в себе чью-то чужую жизнь, которая преследовала его собственную.
И что за странная мысль требовать от истории поводов, причин и взаимосвязи событий в частностях.
Погода угнетает. Развлекает лишь вид из окна. Открывается весьма тусклый и пустынный пейзаж, однако облачное небо представляет самые разнообразные зрелища.
Я еще дам знать о себе. Будьте здоровы…»
Какое-то время Пилад сидел точно мертвый, внезапно оживился, встал и попытался сообразить, сориентироваться, где выход. Комната была какая-то странная, с размытыми углами, в ней не было ни окон, ни дверей. Голые, пустые стены, на которых темнели пятна от снятых фотографий и картин.
«Где я?.. — Гнетущая тоска и отчаяние на мгновение лишили его способности что-либо понимать. Он завыл, царапая, обрывая обои. — Нет, только не это…» — Он попытался успокоиться, лег ничком, уткнувшись лицом в ладони, как в подушку. Иногда он вздыхал и вслух бормотал что-то. Прошел час или два. Рука его безвольно свесилась…