Итак, 26 марта 2000 года Владимир Путин одержал победу в первом же туре президентских выборов. Естественно, с этого момента я стал в своих статьях в «Независимой газете» анализировать деятельность Путина как президента России регулярно. Тем более что эта деятельность вызывала много треволнений среди его оппонентов, часть из которых превратилась в его врагов, с которыми он последовательно и довольно умело расправлялся, а равно и много недоумений у тех, кто в принципе Путина поддерживал.

Для публикации в этой книге я выбрал лишь самые основательные свои статьи того периода, каждую из которых нет смысла предварять отдельным предисловием. Но иногда я буду это делать.

 

Голиаф и Левиафан

(Личная власть и бюрократия в России в свете борьбы нового президента за выживание — своё и страны)

Ничто в России не дают так легко, как власть личную.

Ничто не завоевывается так тяжело, как власть реальная.

Ибо реальная власть в России всегда у бюрократии (исторически меняющихся названий у нее много — правящий класс, аппарат, номенклатура, федеральные и региональные олигополии). А личная власть ради соблюдения политических приличий на части (формально, юридически, публично и гласно) не делится, по традиции отдается одному.

Далее начинается борьба Левиафана (бюрократии) с Голиафом (вождем — царем, генсеком, президентом). И до сих пор победа практически всегда (за одним, и то неполным, исключением) была за Левиафаном.

Случайно в XX веке высшую власть в России получили: Николай II, Брежнев, Черненко, Путин.

Приложив некоторые (иногда очень большие) либо интеллектуальные, либо аппаратные усилия, но только в условиях исторических переломов или общественных катаклизмов (а это тоже своего рода случай), власть получили (отчасти взяли) Ленин, Сталин, Хрущев, Горбачев. Несколько особняком, но в этом же ряду — Ельцин. Его к власти (как во многом и Ленина) привел народ. Правда, Ельцин не отличался ленинским интеллектуализмом, но зато потом, получив власть, проявил сталинскую аппаратную хватку.

Но бюрократии (правящему классу) проиграли все. Ленин и Андропов — физически (точнее — физиологически). Брежнева, Черненко и Ельцина аппарат просто подчинил себе (Черненко и не сопротивлялся). Хрущева и Горбачева бюрократия свергла. И Ельцина свергла бы (уже готовилась свергнуть), если бы он не захотел уйти сам (правда, на чрезвычайно выгодных для себя условиях).

Один Сталин сопротивлялся бюрократии до конца. Но и он, во-первых, все-таки сам стал рабом Аппарата. Правда, рабом, который силой вырвал у Аппарата право пускать Аппарату же кровь. Это — во-вторых. Универсальный рецепт победы (если кто-то хочет считать Сталина все-таки победителем бюрократии) состоял лишь в одном: периодически он уничтожал тех, вокруг кого персонально периодически же вызревала и выкристаллизовывалась мощь аппарата. Ельцин, как стихийный приверженец западной идеологемы «права и свободы человека», не уничтожал, а лишь как минимум отправлял в отставку, не мешая кормиться с аппаратного (государственного) стола, как максимум — сам раздавая кормления.

Оттого и аппарат был к нему милостив, гуманностью ответил на гуманность.

И то сказать — еще до 53-го стреляли. За сорок лет, до казуса октября 93-го, когда часть аппарата всерьез задумала лишить Голиафа личной власти, цивилизовались почти до предела — даже не сажают. Правда, и Горбачев не сажал, а в конце 91-го и стрелять не решился (хотя юридически право имел). Но это просто издержки университетского образования. Словом, прогресс.

Теперь и вождя избирают, а не назначают, как раньше. Некоторые, естественно, оспорят этот вывод, основываясь как раз на выборах Путина в 2000 году и Ельцина в 1996-м, но не все же язвы сводимы одномоментно, отвечу я, не вдаваясь в суть соответствующих предвыборных коллизий. Вождя избирают, но проблема иллюзорности личной власти и неравнозначности ей власти реальной осталась. Выражаясь по-современному — конфликт интересов.

И все это новый и молодой президент Владимир Путин знает (или чувствует), как и свою оказионность, а многое прошло и на его глазах (от Брежнева и до него самого, Путина).

И что же Путину с этим знанием делать? Выбросить из окошка Теремного дворца на Соборную площадь?

Нет, коли стал президентом, с этим знанием надо жить, жить и работать. Непременно работать. Ибо иначе будет либо хрущевско-горбачевский, либо брежневско-ельцинский вариант.

Сталинского уже нельзя. Остается андроповский (в смягченном варианте). Тем более что Юрий Владимирович, можно сказать, сослуживец и даже старший по званию и должности.

Это все присказка.

Резюмировать ее можно так: перед каждым высшим руководителем России стоял и до сих пор стоит один не вполне государственный, можно даже сказать, вполне приватный вопрос: он ли победит Левиафана (Аппарат), Левиафан ли победит его?

Как мог ответить Путин? Молодой, решительный и в делах государственных (Чечня), и в аппаратных (Скуратов)?

Только так, как он, видимо, и решил ответить: подчинить себе Аппарат.

Разве не ясно это было раньше — вспоминаю я, извините, опять свою статью «Вся правда о Путине».

Признаюсь, и у меня позже были колебания (статья «Путин — слабый президент?»). Но ВВП их быстро развеял. Может, еще и не сильный, но слабым быть не хочет.

Но это все присказка.

А теперь сказка.

* * *

Помимо личных проблем во власти, у Путина есть, естественно, проблемы и государственные, общенациональные. Он хочет видеть Россию вновь великой страной, нацией и государством.

Может ли он добиться этой цели, не овладев аппаратом, не подчинив его себе? Нет.

Может ли он добиться этого, получив в наследство от Ельцина то, что получил, — не только семибоярщину, но еще и 89-баронщину (не говоря о всех других бедах и развалинах)? Тоже нет.

Должен ли он не загубить демократию вместе с бюрократией? Должен. И хочет. Сможет ли — отдельный вопрос, во многом открытый.

Как Ельцин захватывал личную власть? Он разрушал и дестабилизировал советскую бюрократию (потом, правда, она быстро реанимировалась в виде российской — с чертами ельцинизма на лице).

Может ли Путин воспользоваться для закрепления своей случайно и от бюрократии доставшейся ему власти тем же способом — разрушая отечественную бюрократию? Нет. Так он разрушит государство, а с ним и страну. Но Путин не Ельцин.

Может ли Путин, минуя бюрократию, опереться непосредственно на народ? Мог бы, если бы в России была предреволюционная ситуация (на манер 1991 года) или наблюдалось бы гражданское общество (на манер года эдак 2015-го).

И тогда Путин и в своих личных целях (победить бюрократию персонально), и в интересах общенациональных (не дать бюрократам разорвать Россию на части) решает взять бюрократию в железные тиски снаружи. Ибо не имеет сил подорвать ее быстро (через экономические и нормально демократические реформы) изнутри.

Он, Путин, назначает семь прокураторов, наделяя их властью, покрывающей сверху власть 89 губернаторов и субпрезидентов, — на настоящий момент единственных реальных диктаторов России. Сам же Путин — пока диктатор потенциальный.

То, что семь из кремлевского ларца, почти одинаковых с лица, будут никакими не генерал-губернаторами, то есть управленцами, а именно прокураторами соответствующих территорий (федеральных и военных округов), по-моему, уже очевидно. Парадокс в том, что Путин, для того чтобы победить бюрократию, создает супербюрократию.

Миссия прокураторов, огрубляя, — не только довести власть Кремля до субъектов Федерации, но и изъять часть власти у губернаторов и субпрезидентов, для политеса бросив им временно некоторое отпускное — см. соответствующие путинские законопроекты. Потом отпускное либо заберут назад (в Кремль), либо отдадут населению (избирателям).

В первом случае мы получим авторитаризм, бесперспективный в современном мире, в том числе и в России.

Во втором — демократию. С сохранением, между прочим, страны.

Куда дальше пойдет Путин (на втором этапе своих реформ)? Это зависит и от того, победит ли он на первом этапе. Если проиграет — то точно падет в авторитаризм. Если победит, то не обязательно пойдет к демократии (тут прав Березовский). Но не обязательно и к недемократии.

* * *

Допустим, что Путин — ставленник Семьи. Что он от нее зависим. Это похоже на правду, как и то, что он об этом знает и этой зависимостью тяготится. Не может не тяготиться.

Допустим, Путину не дали сформировать полностью то правительство, которое он хотел.

Допустим также, что он не смог заменить и главу своей администрации, то есть Волошина, оставив в своем тылу еще одно протоправительство — подчиненный Волошину аппарат президентской администрации.

Что делает Путин? Он создает третье параллельное правительство в виде Совета безопасности, секретарем которого является его личный друг Сергей Иванов, в который входят силовые министры, напрямую подчиняющиеся президенту. Наконец, он собирается ввести в Совет безопасности и всю семерку прокураторов, своих личных ставленников, пять из которых — либо генералы чеченской войны, либо его друзья по ФСБ.

Это резервное и личное правительство, которое станет главным, как только представится удобный случай. А точнее говоря, оно позволит Путину однажды сформировать свое официальное правительство.

Удачный случай — это либо победа путинского плана реформы управления (мягкий вариант, безболезненный). Либо это поражение путинского плана. Тогда — жесткий вариант.

Мягкий вариант (максимум демократии, экономический либерализм, но единое государство) приведет к замене официального правительства, видимо, уже осенью.

Жесткий вариант (в случае поражения) может наступить сразу вслед за поражением, то есть уже летом. Но может быть отложен и до следующей попытки слома хребта российской бюрократии.

Может ли Путин, ломая хребет бюрократии, по неосторожности или по неумению сломать и хребет молодой российской демократии? Может — опять прав Березовский. В чем Березовский не прав, так это в том случае, когда он предполагает, что Путин хочет сломать хребет демократии сознательно.

Я как-то уже писал, что категорический императив Путина — сильная, единая и процветающая Россия как страна, нация и государство.

Но именно в такой последовательности: сначала должна быть страна Россия (категорический императив первого порядка), а в ней должна быть демократия (категорический императив второго порядка). Или, если хотите, первое условие — необходимое, второе — достаточное.

Как соединить клещи путинской прокураторской антидиктаторской супербюрократии с мягким пока телом гражданского общества, местного самоуправления, выборности, демократических принципов современной России — это большой вопрос.

* * *

В своем открытом письме Путину Борис Березовский совершенно справедливо указывает на многие изъяны плана политических реформ, предложенного президентом (не один Березовский на них указал, но его голос прозвучал громче и сенсационнее других). Сделал ли Березовский это из общедемократических соображений или из эгоистически-олигархических — вопрос второй и даже десятый. Свидетельствует ли это о том, выпал ли Березовский из Семьи, раскололась ли Семья или Путин вышел из-под контроля Семьи, — важно, интересно, но тоже не главное.

Но на опасности (реальные) Березовский указывает правильно. Я уже писал, что предложенная Путиным схема формирования Совета Федерации абсурдна, сюрреалистична и вообще неработоспособна. Если только то, что предложил Путин (в этом и некоторых иных случаях), не та самая белая собачка в углу полотна, которая нарисована специально, чтобы, будучи убранной по требованию цензуры Госдумы и Совета Федерации, она помогла появлению картины на выставке.

А вот логику путинских предложений Березовский отвергает зря. Есть общественная дилемма, а есть внутри нее и с ней связанная личная дилемма всякого высшего руководителя в России. И перед ней тоже стоит Путин: если он не победит, то проиграет. Его проигрыш — точно плохо (для него и для страны, особенно при наличии чеченского синдрома и Чечни как проблемы). А дальше — вторая, общественная дилемма, на которую раздваивается победа: авторитаризм и демократия.

Но авторитаризм, как мы видим из присказки, результативен в России только в сталинском варианте (а сегодня он возможен лишь теоретически).

Следовательно, Путин неизбежно, сделав авторитарный шаг, должен будет сделать два демократических. Иначе он проиграет навсегда. И олигархический анархо-демократизм Ельцина окажется чуть ли не идеалом демократии в нашей стране. То есть просто все скажут: Путин погубил демократию в России. И страну не сохранил.

А все дело в том, что эти две цели (сохранение России и демократии в ней) можно достичь только одновременно, а никак не поврозь. Если даже в своем сознании ты ранжируешь их последовательно и предел допустимого прочерчен: управляемая демократия — уже не авторитаризм, хотя еще и не вполне демократия.

Подтолкнуть Путина к чистому авторитаризму — мечта российского Левиафана. Тут-то и будет отсечена голова Голиафа. Каким-нибудь Давидом. Правда, не столь кротким душевно, как библейский.

Независимая газета, 01.06.2000

 

Блеск и нищета политической философии Владимира Путина

8 июля 2000 года Владимир Путин выступил со своим первым посланием Федеральному Собранию, ясно и явно заявив этим текстом как стратегические цели своего президентского правления, так и основные направления той политики, с помощью которых он этих целей постарается достичь. В тексте этого послания я увидел не набор более или менее банальных и оригинальных деклараций неофита в большой политике, а то, что я назвал политической философией Путина. Анализу этой философии и посвящена следующая статья.

Выступив с речью, представляющей президентское послание Федеральному Собранию на 2000 год, Владимир Путин фактически изложил в самом сжатом виде свою политическую философию на весь срок своего правления, а не только на 2000 год.

В самой этой философии нет ничего нового для тех, кто хотя мало-мальски внимательно следил за словами и делами Путина, начиная с момента назначения его главой правительства, а то, что слышал и видел, анализировал хоть в какой-то мере объективно — не обольщаясь и не толкуя заведомо предвзято.

Кажется, вопрос «Кто такой Путин?» должен быть снят даже самыми непонятливыми.

Сначала суммирую самые принципиальные, на мой взгляд, пункты этой философии, используя, в частности, некоторые определения из своих предыдущих статей, посвященных ВВП.

А затем попробую показать блеск и нищету этой философии, ибо она отмечена и тем, и другим, причем не только по причине объективной однобокости всякой политической философии, но и потому, что ряд существенных моментов, в нее заложенных или в ней проигнорированных, и создает ту политическую напряженность, которая сопровождает движение по палатам парламента путинской «федеральной реформы».

* * *

Достаточно определенно, хоть и слишком лапидарно, квинтэссенция путинской философии выражена в придуманном, надо думать, им самим рабочем названии послания: «Какую Россию мы строим». Более развернуто это выглядит так (причем не примерно так, а точно так), как я расшифрую ниже.

Возрождение России как великой страны, сильного государства (державы) и процветающей нации.

Эта цель первична — все остальное вторично, принимается, если способствует ее реализации.

Из прошлого отвергается только то, что не работает на заявленную цель, и отвергается не по идеологическим или моральным, а по сугубо прагматическим причинам. Коммунистическая экономика — потому, что она не выдержала конкуренции с рыночной. Советская система — потому, что она потребует отказа от демократии, к которой привыкли люди, особенно элиты, да и сам Путин, а также потому, что она не предотвратила распада страны. Ельцинский анархо-олигархизм — потому, что он не обеспечил процветания страны, поставил Россию в зависимость от Запада, не гарантирует целостности территории и лишает центральную власть смысла существования.

Но и глумления над прошлым (ни царистским, ни советским, ни ельцинским) не будет — все это этапы истории страны, скорее всего, объективно неизбежные. Путин жестко раскритиковал ельцинское девятилетие, но не осмеял, а даже оправдал, хотя, видимо, и не вполне искренне.

Жизнь мира есть жесткая борьба (в том числе и в виде сотрудничества) за выживание и процветание собственных народов. Слабые проигрывают, слабых не уважают (а оттого они проигрывают еще быстрее и вернее) и подчиняют себе более сильные.

Размер территории есть первый, визуально очевидный показатель силы или слабости.

Путин очень коротко остановился на проблеме Чечни и исключительно — в этом аспекте. Ибо все остальные узлы чеченской проблемы для него вторичны и третичны. Но вопрос территории — вне обсуждения, ибо без территории нет страны.

Так же, как нет страны без народа, без населения. Первой из проблем, которой коснулся (причем гораздо подробнее и эмоциональнее, чем даже Чечни) в своем выступлении Путин, стала именно депопуляция России. Процесс этот идет не первый год. Но до Путина ни Ельцин, ни кто-либо другой из первых лиц государства никогда не осмеливался коснуться этой темы.

Ключ к возрождению и процветанию страны — рыночная экономика, сильное (в смысле эффективности) государство, определяющее приоритеты развития, контролирующее и корректирующее это развитие, и демократия и гражданское общество в пределах, не мешающих достижению главной цели.

Политика есть не самодеятельность масс, а тем более каких-то отдельных территорий или экономических субъектов, соприкасающихся с политикой, а дело государственное. Вот откуда возникают не раз уже повторенная мысль о необходимости создания партий и (в предположительной форме) идея о выдвижении исключительно ими кандидатов на пост президента.

Все должны сотрудничать с государством, и никто — противостоять ему.

Государство понимается Путиным (как президентом, выходцем из спецслужб и патриотом русско-советской закваски) не как сонм чиновников, а как синоним страны, ее символ, ее вождь, показатель ее благополучия. Если государство благополучно, то благополучна и страна. Следовательно, добившись благополучия государства (включая эффективность деятельности аппарата) — добьешься благополучия страны в целом.

Свободы — разрешено все, что не противоречит закону, если (второе условие) не противостоит реализации главной цели.

Если СМИ свободны от цензуры государства, то они должны быть свободны от целенаправленной цензуры (или политического управления) других субъектов, особенно если это ведет к такой их деятельности, которая государством (иногда — населением) воспринимается как антигосударственная.

«Нулевой вариант» (в собственности и политической активности) соблюдается де-факто, но при трех условиях, каждое из которых обязательно: 1) если он не противоречит реализации главной цели; 2) если управление собственностью эффективно; 3) если держатель собственности лоялен государству как собственник и как политик.

Наконец, последнее (не проартикулированное Путиным, но подразумевающееся): Левиафан (государственная бюрократия) должна подчиниться Голиафу (президенту). Почему? Потому что президент — помазанник народа.

И еще потому, что если будет наоборот, то разнонаправленная и эгоистическая активность бюрократии разорвет страну. В этом смысле Путин отделяет бюрократию от государства. Более того — он противопоставляет их.

* * *

Путин хочет построить идеальное государство, в котором будут воплощены и через деятельность которого будут реализовываться все основные интересы нации и страны.

Будет государство — будет страна — будет нация — будут счастливы и обеспечены люди этой страны.

Не может быть счастливых и обеспеченных людей (по крайней мере, этой национальности, то есть в данном контексте — россиян, а не русских только), если не будет нации, а ее не может быть без страны, а ее — без государства, которое единственное охраняет все, что внутри него, от покушений со стороны и изнутри.

Государство для Путина есть цепной пес нации и страны, следовательно, и цепной пес демократии и рынка, если страна выбрала эти формы политического и экономического устройства.

Кроме того, Путин, как и Пушкин, считает, что правительство (то есть центральная власть) — самый большой европеец в России и в смысле демократичности, и в смысле осознания, формулирования и реализации интересов нации.

Все в политической философии Путина логично, но не все убедительно, в том числе и в реальностях сегодняшней России. Эту неубедительность многие чувствуют, некоторые — критикуют, некоторые — прямо клеймят.

Путин судит по прецеденту: из демократического хаоса в России родилась не демократия, а что-то иное; рука рынка автоматически не столько укрепила, сколько разрушила экономику страны; и так далее.

Следовательно, нужна все-таки управляемая (но не манипулятивная) демократия. Следовательно, рукой рынка должна руководить голова. Причем одна, а не десять и не сотня. А одна голова — это власть (по-путински — государство).

Кроме того, Путин знает, насколько активно вмешивается государство во все сферы жизни на Западе (и тем более — даже в процветающих странах Востока).

Критики Путина исходят из двух главных посылок, тоже реальных. Во-первых, они считают, что коль скоро они сумели добиться процветания в рамках ельцинской системы, то есть без сильного государства, то это могут сделать и другие. Следовательно — в принципе, система верна, лишь разбалансирована. Во-вторых, они считают себя большими европейцами, чем Путин и уж тем более чем какое-то государство.

Путин им возражает (прямо в своей речи): но ведь это государство (то, ельцинское) развратило нацию и разорило страну и людей. Вейлу своей слабости, неэффективности. Поэтому надо устранить эту помеху (слабость, неэффективность). Следующее возражение он не высказал, но, безусловно, имеет в виду: вы стали богаты и счастливы от государства, от его щедрот, а у других такой возможности не было и уже не будет. Следовательно, ваш пример — другим не наука.

Словом, как всегда в России, правы все. А счастья все нет…

* * *

Путин, в отличие от Ельцина, четко осознает во всей их остроте главные проблемы, стоящие перед Россией. Он также видит и все противоречия и провалы ельцинского периода.

Путин предельно целеустремлен. Он полон решимости вывести Россию из кризиса во что бы то ни стало — апатии и сибаритству «эпохи Ельцина» приходит конец.

Путин правильно ориентируется в изъянах сложившегося при Ельцине государственного устройства и стремится использовать имеющийся у него на ближайший год кредит доверия избирателей для исправления ошибок в форсированном режиме.

Путин продемонстрировал, что обязательства, возникшие у него перед теми, кто поддерживал его во время избирательной кампании, не абсолютны. Они заканчиваются там и тогда, где и когда прекращается эффективная работа или проявляется нелояльность стратегической линии президента.

Путин категорично подтверждает свою верность основным принципам демократии, делая (неявно) лишь единственную оговорку: если их реализация не противоречит возрождению мощи и благополучия России.

Путин правильно определяет и важнейшую прикладную цель своего президентства — овладеть Левиафаном бюрократии. С одной стороны — подчинить его воле государства, то есть центральной власти. С другой стороны — обеспечить ее, бюрократию, легальными доходами высокого уровня, дабы не вводить в искус коррупции и иметь моральное право за коррупцию карать.

Наконец, Путин, безусловно, стоит за воплощение в жизнь радикальной рыночной реформы, дабы раз и навсегда решить проблемы экономики в стране.

Путина сейчас (и в связи с его посланием Федеральному Собранию) критикуют в основном конъюнктурно. Например, те, кто уговаривал его вступить в переговоры с Масхадовым, не одобряют его выбора в качестве главы Чечни Кадырова, который был одним из полевых командиров в прошлую войну.

Или: Путин недоволен «антигосударственной политикой» некоторых СМИ, но то, что он определяет как «антигосударственная политика», говорит Евгений Киселев, есть политика как раз государственная — просто президент со своими эфэсбэшными мозгами этого не понимает.

И еще говорят Путину: как несправедливо намерение выселить губернаторов из Совета Федерации — кто лучше их может представлять интересы территорий, кто лучше их способен здоровым консерватизмом смикшировать сумасшедшие шараханья Думы и Кремля? Между тем предложенная Путиным достаточно фантасмагоричная (а фантасмагоричность заложена ельцинской Конституцией, словечком «формирует», введенным в нее) новая схема формирования Совета Федерации как раз и открывает путь в верхнюю палату парламента нынешним губернаторам, после того как они перестанут таковыми быть. И все, увлеченные борьбой с «диктатурой Путина», как-то сразу забыли о недавних собственных филиппиках по адресу «диктатур губернаторов». А ведь когда одни диктаторы борются с другим, надо смотреть глубже банального уровня: дескать, 89 диктаторов — это плюрализм и демократия, а один диктатор — диктатура.

Между тем у путинской политической философии есть реальные изъяны. Наиболее четко на них указал в своем открытом письме президенту Борис Березовский — сенаторы осмелели лишь после этого письма.

Однако и Березовский не столп истины. Есть такие изъяны путинской политической философии (и в речи на представлении президентского послания они проявились отчетливо), которые, если я не ошибаюсь, пока публично еще не отмечались.

Прежде всего о самой политической реформе, задуманной Путиным. По смыслу и основным направлениям она и позитивна, и логична, и реально нацелена на исправление изъянов ельцинской модели государственного устройства.

Но реформу можно проводить революционно, меняя законы и Конституцию, что, как правило, создает напряженность, по крайней мере, в элите, а можно под сурдинку, путем поправок и мягких корректировок, что не подтачивает политическую стабильность. Второй путь чаще оказывается эффективнее.

Далее. Справедливо говоря о необходимости усиления (или повышении эффективности) государства, Путин, как я уже отмечал, видит в своем сознании некое идеальное государство, одновременно и эффективное, и справедливое, и гуманное. Но такие государства бывают лишь в схемах или мечтах и никогда в жизни. Идеальное государство, тем более в России, построить нельзя. И не нужно эту цель ставить. Тем более что для одних (бюрократии) это отдает утопизмом, а для других (демократов) — тоталитаризмом.

Вообще, нужно быть осторожнее с терминами и словами. Особенно когда их произносит президент, а не глава, например, ФСБ. Понятно отношение Путина к «некоторым СМИ», но совсем необязательно, более того — противопоказано высказывать это отношение вслух. Президент должен только хвалить прессу, только хвалить. Это правило, практически не знающее исключений.

Это по форме. А по сути — пресса действительно имеет право писать все, что считает нужным. Это может создавать власти и даже стране проблемы, но суммарно пользы от свободы слова гораздо больше, чем от ее ограничения.

Путин, судя по всему, понимает разницу между обществом вообще и гражданским обществом, а также между гражданским обществом и официальными демократическими институтами (парламент, выборы, политические свободы и проч.). Но, кажется, он не понимает или не хочет понимать, что и губернаторы, и олигархи лишь одной своей половиной являются субъектами политики, частично нелегитимными, частично излишне автономными от центральной власти, частично подменяющими эту власть. Но другой своей половиной и губернаторы, и олигархи — представители, более того — активные члены как раз гражданского общества, то есть общества, живущего на одной территории с государством, но не зависящие от него в повседневной, неполитической жизни. Совершенно понятно, что сотрудники «Медиа-МОСТа», чье материальное благополучие зависит в первую очередь не от Кремля, а от Гусинского, считают покушение на его свободу покушением и на свою свободу. Другое дело, что этим сотрудникам нужно понимать, что если сам Гусинский и «Медиа-МОСТ» в целом претендуют на роль субъектов политики, то их частная жизнь (и тем более работа) попадает в зависимость от политической борьбы.

Ясно также, что губернаторы, требующие демократии для себя, не хотят дать ее тем, кто живет на территориях, где они царствуют, давя и третируя и так-то не выращенное государством местное самоуправление. Поэтому олигархическая и губернаторская автономии суть квазигражданское общество, но иного, кроме низовой заброшенности людей, которые не зависят от государства просто потому, что оно ими не интересуется, у нас нет.

Путин ничего не сказал ни на сей раз, ни до того, как он и его идеальное государство собираются формировать настоящее гражданское общество, члены которого под именем «народ», видимо, воспринимаются Путиным как его самый надежный союзник. Но пока это союзник лишь на основе отрицания «прелестей» ельцинского периода, не более.

Конечно, и олигархов, и губернаторов надо поставить на место. Но зачем же массово терять их как союзников? Бесспорно, значительная часть из них притворными союзниками президента останутся, но ведь реформы нужно не только провести через Федеральное Собрание, но и реализовать. И тут-то «идеальное государство» Путина вынуждено будет столкнуться со вполне реальными Бюрократией, Губернаторами и Олигархами, которых «идеалами» не убедишь и не победишь.

Путин провозгласил замечательную цель — борьба за выживание нации, обозначив опасность — депопуляция страны. Но как эта борьба будет вестись? Построением эффективного государства? От этого дети не рождаются.

Провозгласив такую цель и не изложив (а ведь это могло бы стать настоящей сенсацией) государственную программу повышения рождаемости, Путин продемонстрировал декларативность, если даже не голую идеологизированность, своего предложения.

Для быстрого возрождения величия России Путин предлагает создание инструмента — эффективного государства. Но, во-первых, это инструмент необходимый, но недостаточный. Во-вторых, обожествляя этот инструмент и абсолютизируя его достоинства, президент рискует целых два срока увлеченно совершенствовать этот инструмент, так и не добившись его искомой идеальности. А реальная политика будет проводиться обычными методами.

* * *

Выступая в Кремле со своим президентским посланием перед виднейшими представителями российского Левиафана, Голиаф-Путин, безусловно, помимо всего прочего, еще раз попытался зафиксировать новую границу власти президента. Это нормально для нового человека в Кремле. На его месте так поступил бы каждый.

Дело теперь за малым. Перевести политическую философию в политическую практику. Самое пристрастное отношение к ней Путин себе обеспечил. Можно не сомневаться — всякое лыко будет поставлено ему в строку.

И это нормально. Блеск политической философии Путина от этого не померкнет, а нищета — снивелируется или даже исчезнет. А победят все равно те идеи, на которые отзовется общество. Не исключая даже и губернаторов.

Независимая газета, 11.07.2000

 

Режим Путина и Россия

(Антиельцинизм как догма и как творческое учение)

В определенных политических кругах Москвы, назовем их близкими к либеральным и демократическим, висит какое-то тяжелое и одновременно ироническое недоумение. Дескать, что-то идет не так, не в ту сторону, не к тем целям, не теми методами.

Все это напоминает досаду озабоченного многими делами человека, который, выйдя без зонта на улицу и попав в дождь, чертыхается: «Но ведь прогноз погоды был хороший! И поясницу у тещи не ломило! Почему, черт побери, все так плохо, сыро, неясно?»

Кто его заставлял верить синоптикам, да еще всем подряд? Почему тещина поясница надежнее логики и здравого смысла? Отчего не выглянул накануне в окно — небо-то уже было затянуто облаками.

Сегодняшний дождь (а для кого-то, напротив, солнце) — следствие, причем неизбежное, того, что ему предшествовало. И погода завтрашняя тоже будет не той, какой хочется или, наоборот, какой лучше бы не было. Она будет такой, какая только и может быть в сложившихся политических (простите, климатических) условиях.

Сиюминутно анализируя ситуацию с верховной властью России, можно испытывать недоумение и раздражение. Но стоит обернуться назад — сразу станет ясно, как мы дошли до жизни такой.

Другое дело, как эту «такую» жизнь оценивать, как к ней относиться, пытаться ли ей противостоять, или просто плыть по течению, или возводить плотины на самых опасных поворотах течения.

В этом, а не в оценке нынешнего положения дел — гражданский и политический выбор каждого.

Процесс, собственно, развивался так.

Вот четыре этапа, спрямляя тенденции и отбрасывая нюансы, ельцинского правления.

1991–1993 годы. Одни делили власть, другие — брали собственность.

1994–1996 годы. Те, кому удалось получить всю власть, обратили свои взоры к собственности. Но оказалось, что многое, самое сладкое, уже в чьих-то руках. Собственность, то есть и финансовые ресурсы страны, оказались не в руках власти. А она у нас хоть и новая, да со старыми привычками: привыкла распоряжаться деньгами всей страны.

Оказавшись в действительно новой для себя ситуации, власть приуныла, ибо поняла, что попала в ловушку собственных реформ, проведенных так, что и у нее самой денег не осталось, и у народа, у которого деньги взять легко (налогами или вообще конфискационно). Власть осознала, что оказалась и без финансов, и без социальной опоры. А на носу — выборы, где у нее, власти, без денег и избирателей шансов никаких.

1996 год. Власть от безысходности начала готовиться к государственному перевороту и отмене выборов.

Но собственники оказались более конструктивными. Они предложили власти сохранить ее (и себя, разумеется) без потрясений, соблюдая приличия. В обмен на еще большую собственность.

1996–2000 годы. Собственники, достигнув успеха на выборах, ощутили свою силу. Они (с помощью СМИ — это важно) сделали то, что не могла власть и не хотел народ (другое дело, что коммунистов народ хотел еще меньше).

Поэтому собственники, особенно видя дряхлость Ельцина, повысили ставку. Они захотели не только собственности, но и власти.

В результате — как символы удовлетворения этого желания — Чубайс возглавил президентскую администрацию, а Потанин стал первым вице-премьером правительства. Более конкретные дела решались на уровне залоговых аукционов.

Однако рутинное управление государством (власть) — это не то же самое, что рутинное управление собственностью. Оказалось, что это наука и профессия.

Как науку это управление нужно было знать, а как профессию — повседневно справлять. Как за профессию за власть мало платили, к тому же чиновничий аппарат был слишком вязок и специфичен для собственников, привыкших получать много и быстро (чиновник же клюет по зернышку), принимать решения и добиваться их исполнения стремительно — без всяких там парламентов, прокуратур и счетных палат.

И чиновник в конце концов вновь победил собственника, хоть и питался с руки последнего. Победил во всем, кроме влияния на президента и его семью.

К тому же власть все равно оставалась крупнейшим собственником, только на порядки менее эффективным, чем собственник частный. И поэтому была по-прежнему привлекательной для собственника.

Но не прямо, ибо собственник понял, что он умеет управлять предприятиями и людьми на них, но не народом. Кроме как посредством СМИ — это владельцы СМИ и, напротив, те, кто СМИ не владел, поняли хорошо.

Однако тут вновь — вот проклятая демократия! — замаячили на горизонте выборы.

Власть в целом (бюрократия) выборов не боялась, ибо она, бюрократия, бессмертна. А вот конкретные носители власти, особенно верховной, опять заволновались, ибо дело, как было принято говорить в СССР, запахло керосином.

Собственникам вновь пришлось мобилизоваться, ибо они прекрасно понимали, что новая власть в случае чего с такой же легкостью отберет собственность, как когда-то ее раздавала.

Поэтому все вели себя по-разному. Народ — спокойно ждал выборов. Ельцин — искал всего лишь одного человека, который бы не перечеркнул его, Ельцина, как физическую и политическую фигуру.

А собственники вели себя и более активно, и более разнообразно. Тем более что в их среде по определению царила конкуренция.

Чубайс, например, памятуя, что государство — все равно самый крупный собственник, решил переброситься в РАО «ЕЭС России», где собственность просто помножена на власть.

Другие собственники стали создавать партии и предвыборные движения, подбирая кандидатов в президенты. Ибо знали уже, что формально должна все-таки быть наверху какая-то публичная политическая фигура.

Но, поскольку из партий, к тому же не существующих в реальности, каши не сваришь, политическое размежевание (в смысле мы за Юрия Михайловича, а мы за Владимира Владимировича) прошло не по линии партий, идеологий и даже личных симпатий, а по линии двух самых мощных реальных механизмов побуждения к голосованию — вокруг партии НТВ и партии ОРТ.

На НТВ и ОРТ, как на шампуры, нанизались и партии, и политики, и губернаторы (машинисты местных голосовательных машин), и журналисты.

Партия НТВ, Гусинский были более консервативны. Они выбрали Примакова, человека, с которым находились в прямой идеологической конфронтации, например, по оценке акции НАТО против Югославии. Но за Примаковым маячил Лужков, а это уже лучше.

Березовский, как всегда, был радикальнее. К Примакову и Лужкову он испытывал классовое недоверие, чувствовал в них что-то оппортунистическое. Да и не любили они его, хотя Гусинского почему-то любили. Душа политика — потемки.

Березовский (точнее — его партия) искал дольше, но зато лучше. Нашел — Путина. Что немаловажно — он подходил и по критериям лояльности Ельцину лично (лично — подчеркнем это).

Времени оставалось мало, а потому кандидат должен был стать еще и героем. В чем проявить героизм? В борьбе с коррупцией или в борьбе с мятежной и изрядно всем надоевшей Чечней.

Коррупцию в России за три месяца не победишь, да и не олигаршье это дело (а обе партии сплошь олигархические). А вот Чечню — можно.

Говорят, что Березовский и партия ОРТ боролись не за конституционный порядок в Чечне, а за Путина как своего кандидата.

Во многом это справедливо. Как и то, что и партия НТВ, и Гусинский в этом же смысле боролись не за права мирных чеченцев, а против кандидата Путина и за кандидатов Примакова и Лужкова.

Отдельно взятые мелкие политики и крупные журналисты могли быть сколь угодно искренними, но результирующая линия оказывалась именно такой.

То есть действительно решался вопрос власти в стране и как естественное его для сегодняшней России продолжение — вопрос собственности. Другое дело, что попутно одна из партий победно решила и проблему Чечни. Так как эта проблема для избирателей страны оказалась даже более существенной, чем вопрос собственности для собственников, победили те, кто понял, что нужно народу, а не только им самим.

Так Путин стал президентом.

И если бы мы находились в конце процесса передела власти и собственности в России, на этом бы наша история и остановилась. Наступила бы искомая и предлагавшаяся публично Евгением Примаковым стабилизация.

Избиратель жаждал, однако, не стабилизации, а прорыва — как на чеченском фронте, так и на многих других. Народ жаждал прыжка России из переходного периода в какую-то новую реальность.

Проблема Путина (для других) оказалась в том, что избиратель, общество в целом, включая в какой-то степени и олигархов, ждали от него не объявления «эпохи Ельцина» царством божиим на Земле, а выхода из этого царства куда глаза глядят.

Путин это понял. Тем более что та же самая мысль сидела и в его голове.

Путину предлагалось достроить ельцинский режим, усовершенствовать его.

Но он не мог это сделать именно потому, что нельзя ничего построить, находясь на середине реки. Надо пристать к какому-то берегу.

Путин пристал к идейно близкому ему берегу государственности (а иной человек и не сумел бы начать в Чечне делать то, что начал Путин).

Просчет с Путиным состоял в следующем:

1) Путин не завяз в Чечне, а, в общем-то, довел дело до конца (в определенном смысле, конечно);

2) его не назначали секретарем Совета безопасности, как Лебедя в 1996 году, а избрали президентом страны. Не тем, кого снимают, а тем, кто сам снимает;

3) Путин оказался, в отличие от Ельцина, человеком с собственными, а не только заемными идеями в голове. И к тому же молодым;

4) старые корпоративные связи Путина оказались сильнее, чем новые, те, которыми он оброс в Кремле. Ибо та, старая корпорация — это Система, а новая корпорация — это еще не сварившийся до конца бульон. Данное обстоятельство позволило Путину стремительно сформировать рядом с не его правительством — свое: в виде Совета безопасности, а затем и семи федеральных наместников;

5) Путин, осознающий, что попал он в Кремль случайно, увидел в этой случайности и некий исторический промысел, некую свыше возложенную на него миссию — спасти Россию (а даже, как многие отмечают, да и сам Путин об этом говорил публично, еще шире: спасти Европу от нашествия агрессивной части ислама);

6) Путин во всем оказался противоположностью Ельцина (почему и победил тех, кто представлялся иными ипостасями БН), а по идеологии — так прямо Антиельциным. И этот свой антиельцинизм, сопровождающийся лояльностью лично Ельцину, что часто бывает в истории, Путин был обречен проявлять.

* * *

Путин решил уничтожить ельцинский олигархический режим в принципе, создав вместо него единую олигархию-государство, соединив ее с рыночной экономикой.

Все сопротивляющиеся должны быть, согласно этой модели, разгромлены. И соответствующий процесс пошел. Совершенно естественный для той России, какой ее Ельцин передал Путину. Здесь Путин действительно не творец истории, а ее объективное орудие.

Во всей чеченской эпопее Путина — это уже субъективно — читались эти, и только эти, содержание и форма его действий. Здесь Путин — органический политик. Он делает то, что хочет сам и что в большинстве своем жаждет страна сегодня, после 8 лет ельцинизма.

В каком-то смысле политика Путина — это каток истории.

Но сровняет ли он вообще российское политическое поле или проложит на нем некие магистрали, оставив в неизменности уже возникший демократический пейзаж, — это вопрос.

Каждый на этот вопрос отвечает сам. Я — скорее оптимист, чем пессимист.

Хотя, конечно, до конца еще не ясно, будет ли Путин следовать антиельцинизму как догме или разовьет его как творческое учение, не убивающее все в практике своего предшественника.

Независимая газета, 13.09.2000

 

Какое у нас тысячелетие на дворе?

(Сегодня еще второе, а послезавтра уже третье)

Завершался последний год второго тысячелетия по принятому современным человечеством летоисчислению. И естественно, моя статья в последнем в 2000 году выпуске «Независимой газеты» была посвящена переходу России из второго тысячелетия в третье.

Но 2000 год был ещё и первым годом президентства Владимира Путина, приход которого в Кремль, бесспорно, стал главным политическим событием 2000-го в России, а как через некоторое время выяснится, и в мире. И обойти это событие в своей предновогодней статье я не мог.

Россия переходит в третье тысячелетие так и не познавшей себя до конца — одни за правое дело, другие за левое, а вместе — все кружатся на месте (извините за стихи). В головах у большинства либо сумбур, либо смиренная усталость.

Между тем последние 15 лет, начиная от горбачевского апреля 1985-го, дают нам, по сути, полную парадигму всех реально уже случившихся и соответственно единственно возможных в будущем сценариев развития страны. Даже только ельцинские 9 лет заключают в себе весь фундаментальный цикл традиционного российского исторического круговорота: начав как революционер и реформатор, БН закончил застоем, почти равным брежневскому.

И всегда так у нас. Черного российского кобеля не отмоешь добела. Если это и банальность, то, извините, не моя, но гениальная.

Все наши реформы всегда имели главным итогом либо развал страны, либо гниение, начинавшееся непременно сверху.

Но сказанное не означает, что повода для оптимизма нет.

Он есть, если только научиться, наконец, смотреть на жизнь (человека, России, человечества) трезво.

Большевики были романтиками — оттого и выродились в надзирателей ГУЛАГа. Они верили в идеального человека, который не пьет, не ворует, общечеловеческие ценности (мировую революцию и всеобщее равенство) ставит выше материального благополучия своей семьи.

Утопия коммунизма рухнула от соприкосновения с жизнью, а не с испорченным сознанием самих большевиков. Они были такими же людьми, как и те, кого пытались переделать, такими же нормальными, с пороками, данными человеку от природы, а не приобретенными от чтения книжек Маркса.

Молодые реформаторы 90-х тоже рассчитывали на идеального буржуазного человека, который под воздействием железной руки рынка будет идеально работать и идеально платить налоги. И эта антикоммунистическая утопия, как и коммунистическая ранее, подобно «лодке любви» Маяковского, разбилась о быт.

Каков урок или каковы уроки русского конца века, заучив которые, мы можем рискнуть вступать в двадцать первый?

Главный урок, на мой взгляд, таков: второе у нас тысячелетие на дворе или третье — это не важно.

Человек и человечество созданы такими, каковы они давно уже нам известны.

Единственное мыслящее существо в мире животных, существо, размышляющее о смысле жизни и создающее этические теории, массово убивало, убивает и будет убивать себе подобных. Более того, частью своей мысли постоянно совершенствует орудия убийства. Так было в первом тысячелетии (и до оного), так было во втором, так будет и в третьем.

Эгоизм и альтруизм — две неразрывные ипостаси человека и человечества.

Народы и страны борются друг против друга, как и всегда боролись. И просто конкуренция сменяется войнами.

Политики ответственны за победу своей страны, своего народа — это главный императив их деятельности. За победу им прощаются грехи. Поражение не оправдывается ни доблестью, ни альтруизмом.

Выживание и процветание стран и наций имеет предпосылкой отнюдь не мораль (либо мораль включает целесообразную аморальность), а ум, хитрость, силу и волю к выживанию (пассионарность — по Гумилеву). Более других грешившие, но преуспевшие в культивировании этих четырех качеств процветают. Голый альтруист погибает, затоптанный толпой вооруженных эгоистов.

Ныне это называется политическим прагматизмом.

Владимир Путин — прагматик. Он пассионарен. В этом его сила и его шансы на успех. Сумеет ли он заразить своей пассионарностью всю Россию, весь ее бюрократический аппарат, все ее уставшее от прозябания население? Не знаю.

Но именно такой лидер нужен стране.

Пусть он сделает пять шагов, из них четыре ошибочных. В этом больше надежды, чем в тех, кто не делает ни одного шага.

Путин совершает много ошибок. Совершит, видимо, еще больше. Не в правильности действий его миссия, а в действиях как противоположности бездействия. И разумеется, в верности вектора — основного направления этих действий. А вектор правильный — либо страна и нация живы, либо они мертвы (или вскоре будут мертвы).

Не в морали, к сожалению, дело. Если только в ней, то не возродились бы после свержения «коммунистического тоталитаризма» отнюдь не при коммунистах родившиеся наркомания, преступность, порнография, насилие, культивируемые и пропагандируемые — кем же? — свободными СМИ России, а не только наркобаронами и содержателями притонов.

Воля, ум, хитрость и сила, помноженные на ответственность за выживание и благополучие своей нации и своей страны, но в сожительстве, пусть конкурентном, с другими нациями и странами — вот что нужно России в третьем тысячелетии.

В Путине даже на инстинктивном уровне все это присутствует. И в этом смысле он то, что нужно России. Под любым гимном и флагом. Но с этой единственно соответствующей реалиям жизни идеологией.

Вот и всё. Такова история, а иной нам никто не даст. И дело самой России — остаться в истории в третьем тысячелетии или, оплакивая собственную греховность, исчезнуть, освободив место для не менее грешных, но более жизнестойких.

Р. S. Тому, кто увидит в написанном проповедь имморализма, скажу, что тогда самым гуманным государством мира до сих пор и с начала истории человечества был Советский Союз.

Независимая газета, 31.12.2000

 

Ещё раз о Путине и России

(Большая статья)

Сколько мне помнится, вопрос, которым начинается эта статья, — «Что будет дальше?» — задал мне тогда один из российских олигархов, с которым я тогда дружил и часто общался, — Пётр Авен.

Не только он задавал такой вопрос себе и другим. Так или иначе это делала вся Россия, а уж её правящий класс — в особенности.

Год власти Путина расшевелил страну и взбудоражил её. Но не так, как это было в случае с первым годом власти Горбачёва, каждый новый шаг которого, с одной стороны, вроде бы вселял оптимизм, но тут же и настораживал (а впоследствии и пугал) прямо противоположным, как правило, результатом. Путинские действия были куда менее демократичными, чем горбачёвская перестройка, об ужасе которой все хорошо помнили, но зато более прагматичными и результативными. И, что особенно привлекало, явно расходившимися с произволом, хаосом и беспределом ельцинского правления.

Это-то и пугало правящий класс, который отводил преемнику Ельцина совсем другую роль. Совсем другую. Не рушить ельцинскую конструкцию, а застабилизировать и усовершенствовать её. Застабилизировать в том числе и в персональном наборе тех, кто отныне (от Ельцина) и навеки будет править Россией и владеть её богатствами.

Итак, насколько я помню, именно после того, как вопрос «Что будет дальше?» задал мне один из тех, кому ельцинский режим дал всё, я и написал «Большую статью о Путине и о России».

Что будет дальше? Этот вопрос все чаще и чаще задают друг другу разные люди в Москве — по крайней мере, в кругу тех, с кем я общаюсь.

Раз есть вопрос, должны быть и ответы. Но прежде чем отвечать на этот вопрос, важно отметить, что вопрос возникает тогда, когда исчезает ясность. В данном случае — ясность с тем, чего хочет и куда движется Владимир Путин.

Кажется, Кремль тоже осознает проблемы, создаваемые этой неясностью. Свидетельство тому — активность, проявленная в последние дни Кремлем в «деле Бородина» и «деле НТВ». Но и понимание, и активность сами по себе ясности не создают. Лучшее доказательство — случай с НТВ. Например, после встречи с Путиным, состоявшейся 29 января, ряд участников этой встречи со стороны НТВ утверждают, что президент то ли не против продажи части акций (какой, кстати, — 5 процентов или 50? Это не только разные цифры, но и разное качество) господину Тернеру, то ли прямо за это.

Между тем из письма Путина Тернеру явствует только следующее: ВВП утверждает, что он за свободу СМИ и приветствует иностранные инвестиции в России. Даже косвенно это не свидетельствует о готовности Путина хотя бы для отвода глаз, ради красного словца согласиться с тем, чтобы хоть в какой-то значимой степени одна из крупнейших российских телекомпаний оказалась под контролем американского телемагната и владельца CNN, в критические моменты всегда играющей на стороне Белого дома, отнюдь не московского.

Никогда не поверю, что Путин даст негласное добро на такую сделку. Либо просто с 29 января президента в России подменили.

Конечно, многое объясняется тем, что НТВ пропагандистски и тактически опять обыграло Кремль — профессионалы все-таки. Но ведь и пропаганда не всесильна, если ей противостоит хоть и жесткая, но четко заявленная позиция. А еще лучше линия, последовательно и целенаправленно проводимая.

Этого, как мне довелось уже писать на прошлой неделе, нет. Временами нет абсолютно.

Так и возникает совершенно естественно совершенно естественный вопрос: а что дальше?

Чтобы понять, что может быть дальше, проанализируем еще раз, что было допрежь того.

Сначала был Советский Союз. Горбачев, пытаясь модернизировать и реформировать его, ввел гласность и начала рыночной экономики.

В не приспособленном ни к тому, ни к другому государстве деструктивные процессы стремительно превзошли по объему конструктивно-реформаторские, и страна развалилась.

Стихийный революционер Ельцин, утвердив собственную власть, установил анархо-демократический режим, постепенно трансформировавшийся в анархо-олигархический.

В силу того, что власть и собственность всегда находились в России в кровном родстве, а в советское время и просто совпадали, чиновники, сохранившие в своих руках рычаги раздачи собственности, остались главным и самым эффективным классом России (правящим классом), а главный чиновник (президент) стал главным политиком, то есть центром принятия решений по переделу власти-собственности.

Далее пост главного чиновника — главного политика перешел к Владимиру Путину.

Поработав сначала в КГБ (до и в момент развала Союза), затем в питерской мэрии (стихийный передел собственности), затем в Москве в Администрации Президента (период управляемого передела собственности), в ФСБ (директором) и уже во главе Администрации Президента и премьер-министром (период управляемой передачи власти), Владимир Путин, конечно, является одним из лучших знатоков всех главных тайн российской жизни и политики.

Например, очевидно, что Владимир Путин реально представляет себе масштабы криминализации и власти, и собственности в России. Более того — знает такое, о чем Ельцину, дабы не опечалить его, сам же Путин, видимо, даже и не докладывал.

Оказавшись в Кремле, Путин стал думать, что с этим знанием делать.

Делать можно было, собственно, всего две вещи.

Во-первых, продвигать хорошие законы, ожидая, когда они заработают, а те, кто им должен подчиняться, начнут это делать, устав от собственного и чужого беспредела.

Во-вторых, репрессировать всех, кто что-либо нарушает, дабы остальные стали законопослушны.

Первый путь, как видел Путин, с одной стороны, был бы долговат; во всяком случае, даже четырех, не то что двух президентских сроков не хватило бы. С другой стороны, движению по этому пути активно препятствовали (в том числе и через демократические, парламентские институты) те, кого он должен бы цивилизовать. С третьей стороны, не было гарантий, что не только сам Путин, но и Россия в целом доживут до конца шествия всех по этому пути.

Утопичность второго пути была еще более очевидной: репрессировать пришлось бы всех, кроме бомжей, новорожденных и пенсионерок.

Путин решил проводить политику, сочетающую преимущества обоих путей. И хорошие законы принимать, и власть, направленную против всевластия столичных и региональных олигархов, укреплять, и демократией (дабы она не управлялась олигархами) управлять, и репрессировать самых несговорчивых, обложив сговорчивых оброком.

Вроде бы все логично: компромиссы, сочетание жестких и гибких методов, не всегда демократическое продвижение к демократии, не рушащее рынок, но и не уничтожающее страну. На деле это обернулось, помимо прочего (то бишь положительного), объявлением войны слишком многим, в том числе и тем, кто уже привык только побеждать.

По-своему это тоже был «нулевой вариант», который предлагал Борис Березовский, но «нулевой вариант» с позиции силы, а не равенства Высоких договаривающихся сторон.

Видимо, и не без оснований, Путин понимал, что он-то подпишет более мягкий «нулевой вариант» один, а с другой стороны его должны подписать, по крайней мере, несколько тысяч человек. И они всегда смогут проконтролировать, как Путин выполняет этот договор, а он их — нет.

Прав Путин или нет, сказать трудно, но, слишком хорошо зная жизнь и нравы российского закулисья (во власти и в экономике), он решил опереться в своей деятельности на те механизмы, в эффективности которых был больше, чем в других, уверен: МВД, ФСБ, прокуратуру.

Знающий, по крайней мере, азы рыночной экономики, Путин, как я предполагаю, исходил еще из одного: из объективной несправедливости упреков западных олигархов российским.

Западные, особенно американские, олигархи (и политологи) спрашивают: чем плохи олигархи российские? И сами отвечают: наши прадеды, тоже порядочные кровопийцы, хоть и грабили других, все-таки вкладывали деньги в свою страну. А вот русские — вывозят их за границу.

Когда грабили прадедушки нынешних американских олигархов, не было ни открытости границ, ни транснациональных финансовых групп, ни многого другого, что обеспечивает сегодня легкость перетекания капиталов. В тех условиях вкладывание капиталов в собственную страну было не столько доброй волей и патриотизмом, сколько неизбежностью. Накапливаемый капитал автоматически концентрировался в своей стране, обеспечивая благосостояние основной части ее населения, а затем уже уходил за рубеж, причем не как «увод», а как экспансия, умножение богатств страны собственной за счет других.

Современный российский капитализм стал на ноги в условиях таких международных соблазнов, что не согрешить на стороне могли бы, наверное, только такие стоики, которые и к деньгам-то равнодушны по природе своей.

Словом, Путин понимал, что без некоторой доли «насилия» и в отсутствие больших внутренних соблазнов гарему современного русского капитала нужен некий евнух.

Евнухом была назначена Генпрокуратура РФ (не только, впрочем, она одна, но это — один из наиболее интересующих нас моментов).

Любит ли евнух гарем?

Недавно я купил книжку «Гарем турецкого султана», но прочитать ее, естественно, не успел. Поэтому я не знаю, любит ли, даже платонически, евнух наложниц султана, но в нашей ситуации такой любви в принципе не наблюдается.

С чем это связано — вопрос отдельный, но ясно, что в качестве инструмента давления Генпрокуратура выбрана верно. К взаимоотношениям прокуратуры и некоторых новых институтов российского общества я еще вернусь, а пока перейду к другому.

Путин — безусловно, выходец из спецслужб. Он верит как в могущество некоторых закулисных сделок, так и в силу аналогичной закулисной контригры. И в самом деле, часто действия по алгоритму «контрзаговор против заговора» и эффективны, и порой — на порядок — более эффективны, чем публичная политика, чем публичная контригра.

Но, во-первых, далеко не всегда. А во-вторых, «теория заговоров» и соответствующих «контрзаговоров» не может заменить эффективную публичную политику. Может лишь дополнить ее. В нужном месте и в нужное время создать решающий перевес сил. Сыграть решающую роль в кризисной ситуации. Не более того.

Спецслужбы — вообще репрессивный аппарат, в руках государства, президента в том числе, — это все равно самонаводящееся оружие, если только оно не наводится на цель государством и публично.

Публично сегодня это оружие нацелено на реализацию довольно абстрактно поставленных целей: «диктатура закона» и «наведение порядка». Но все общество наблюдает, в какие конкретно цели это оружие бьет. Сколь точно и точечно. С какой избирательностью. И корректировать огонь нужно постоянно.

Как? Публичной политикой, только ею.

С очевидностью грядет либо реформа (в том числе и кадровая) правительства, либо вообще его отставка и формирование правительства нового. Помимо того, что этот шаг должен стать актом экономического выбора и кадрового выбора, — должны прийти люди, которые умеют принимать решения и отвечать за них, формирование нового правительства должно стать и актом политического выбора. В том числе и по линии минимизации закулисных методов при максимализации публичных.

Тут важно учесть несколько моментов.

Первый. Проблема криминализации общества и власти никогда не снимается лишь наполнением исполнительных структур выходцами из спецслужб. Спецслужбы хороши только тогда, когда они спецслужбы.

Второй. Последовательность действий порой даже важнее их точности (абсолютно точных решений в политике не бывает). Зачем было начинать жесткую реформу Совета Федерации, разумно лишая губернаторов неприкосновенности, чтобы затем не только фактически вернуть им эту неприкосновенность через увеличение числа сроков пребывания в должности, но и продлив ее в некоторых случаях даже и за срок легитимности самого нынешнего президента?

Третье. Реформы, политические в том числе, и другие акции власти должны снимать противоречия в обществе, а не нагнетать их. В последнее время, безусловно, идет нагнетание неоклассовой ненависти к богатым. Получается это случайно, не по воле Путина, а из сложения ряда как бы стихийно совпадающих акций. Но градус этой ненависти местами явно повышается.

Ненависть — неконструктивное чувство, даже когда она справедлива. Должны быть включены механизмы ограничения этой ненависти.

Олигархические группы, я не раз об этом писал, как нелегитимные центры власти было необходимо разрушить. Но нельзя забывать, что, помимо прочего, вокруг олигархических групп и в лоне их сформировались некоторые существенные элементы не только рыночной экономики, но и гражданского общества. Снизу-то гражданскому обществу у нас расти тяжело — денег нет у простых граждан, чиновничество, соединившее в себе худшие качества социалистического с худшими качествами капиталистического, давит на низы общества. Ведь теперь не то что давеча: в партком не пожалуешься, а на взятку денег нет.

Сейчас пишется текст очередного президентского послания Федеральному Собранию. Это слова. Но грядущая правительственная реформа — это дела. Каждое назначение, каждое имя будет демонстрировать истинные цели и качество президентской политики.

* * *

Я всегда выступал против того, чтобы журналисты предлагали себя обществу как единственные носители истины и единственно честные люди в России.

Коллизия с НТВ, полная грустных ощущений конца этой телекомпании, о многом позволяет судить, если только набраться смелости хотя бы кое о чем власти и прессе говорить друг с другом откровенно, а не только на публику.

В одной из передач «Глас народа» в конце прошлого года я слушал, как адвокаты «Медиа-МОСТа» в прямом эфире «размазывают по стене» уже не аргументы сотрудников прокуратуры, а самих прокуроров. После эфира я спросил у адвокатов: зачем вы это делаете? Разве не понимаете, чем это обернется для вас же, для ваших «подзащитных»? Разве не знаете, что слушающие вас сейчас прокуроры думают не о весомости ваших юридических аргументов, а о том, как вы (пусть не в данном случае) защищаете заведомых преступников, цепляясь лишь к проколам следствия, о механизмах получения вами гонораров, намного превышающих легальные выплаты?

Я не только увидел полное непонимание, но услышал яростное неприятие этой точки зрения. Один из адвокатов мне даже сказал, что нет лучшего способа выиграть дело, чем доказать неполноценность прокурора.

Плоды, в частности и этой позиции, теперь пожинает НТВ. Я ни разу не слышал публично, по телевидению, например, чтобы прокуроры унижали адвокатуру как институт и конкретных адвокатов как личностей. Но множество раз видел и слышал противоположное. Это профессионально корректно? Это цивилизованно? Это умно, наконец?

Да, у прокуроров не лучшие с точки зрения «рынка и демократии» комплексы. Но они многое знают и многое могут рассказать. Комплексы прокуратуры сошлись в схватке с фанаберией НТВ, и прокуратура стала эту фанаберию крушить. Позиция за позицией.

Доказала, что НТВ не преуспевающее экономически предприятие, а должник. А ведь создан был прямо противоположный имидж.

Показала, хоть и с использованием некоторых некорректных приемов, что сотрудники НТВ получают, при долгах компании, несколько больше, чем кому-то хотелось бы признавать. Это дело приватное? А счета дочерей Ельцина, о которых так много рассказывало НТВ летом 1999 года, — дело не приватное?

Не могу признать умным человека, размахивающего оружием, которое легко оборачивается против него самого.

Не в честности здесь дело. И не в том, что прокурор — чиновник, а журналист — нет.

При нынешней мощи СМИ, при том, что это реальная четвертая власть, гласность в оплате журналистов, на мой взгляд, не менее принципиальна, чем гласность в оплате чиновников.

Нельзя, будучи вовлеченными во все современные процессы, идущие в России, в том числе и политические, как отрицать очевидное (в частности, свое реальное участие в политической борьбе), так и постоянно твердить: мы самые честные, только мы говорим правду, мы самые неподкупные. И при этом постоянно обвинять в нечестности, лживости и купленности всех остальных (включая многих коллег). Рано или поздно кто-то проверит.

Разве я за то, чтобы не рассказывать о взятках, которые берут прокуроры, в СМИ? Конечно, нет.

Но ведь нет же более закрытой темы для наших СМИ, чем экономика самих СМИ. Если только не бьешь конкурента. И любая попытка власти заглянуть на эту территорию вызывает только одно: крик о зажиме свободы слова.

Все мы — дети одного времени, сегодняшнего. Все мы вынуждены жить по его законам — как писаным, так и неписаным. Прессе нельзя дать устав: не суди, да не судима будешь! Судить и рядить (не в юридическом смысле) — ее миссия, ее профессиональная и политическая обязанность. Но при этом надо хотя бы ощущать (хоть наедине с самим собой) меру своей сопричастности к тому, что судишь.

Я понимаю, что легкие победы расхолаживают, создают ощущение всесилия и неподсудности у журналистов. А не то же ли у власти? Чем она в этом случае хуже или лучше, чем журналисты?

Не раскрывать свои язвы должна пресса, но, по крайней мере, учиться на ошибках власти, дабы иметь не только право, но и возможность учить власть.

Всякая власть, наша в особенности, местами и временами глупа до неприличия.

С нескрываемым удовольствием смотрел и слушал я, как журналисты НТВ, вернувшиеся от Путина, свели на нет весь запрограммированный кем-то в Кремле позитив (для президента) от этой встречи. Классная работа, хоть и простая: тот, кто молчит, проигрывает, кто комментирует — побеждает. Но пропагандистская победа — не полная победа. По большому счету — это и не победа вовсе. Победить в аудитории — еще не значит победить в жизни.

В пересказе сотрудников НТВ настоящее ошеломление и даже возмущение у них вызвало утверждение Путина о том, что НТВ работает по «инструктажу» Гусинского. Нет, утверждал Евгений Киселев, мы только единомышленники.

Почти два года назад, весной 1999-го, тогдашний английский посол в Москве Эндрю Вуд пригласил на обед четырех, если не ошибаюсь, главных редакторов. Среди них и Евгения Киселева, и меня. Разговор, естественно, шел о политике. Евгений Алексеевич, помню, бросил фразу, что вот есть такие СМИ, например «Независимая газета», которые критикуют Григория Явлинского. Ну да, дескать, понятно, почему они его критикуют, — заказ хозяина. Я достаточно резко попытался опровергнуть это утверждение, но, разумеется, Евгения Алексеевича не убедил.

При выходе из посольства все-таки задал я Евгению Киселеву вопрос в лоб: «Евгений Алексеевич, — спрашиваю, — вы всерьез думаете, что Березовский мне позвонил, дал инструкции по Явлинскому и я написал эти статьи о нем?»

— Ну зачем же так грубо, — ответил мне Киселев, — есть другие методы: кое-что объяснить, высказать о Явлинском свое мнение…

Я, прекрасно зная, что ни в тот момент, ни несколько месяцев, если не лет до того (примерно так с 1996 года) я с Березовским о Явлинском не говорил вообще, спросил:

— А вы что, знаете, о чем мы говорим с Березовским?

На что получил такой ответ Евгения Алексеевича:

— Я знаю жизнь…

Лучше всего, как известно, человек знает свою собственную жизнь.

Не из злорадства вспомнил я тот разговор, хотя и позлорадствовать есть повод. Уж слишком тот наш диалог похож на то, что сказал Путин Евгению Киселеву два дня назад. Евгения Алексеевича слова Путина удивили и даже возмутили.

А может быть, Путин тоже просто «знает жизнь»? Или думает, что знает, как тогда, два года назад, думал Евгений Алексеевич…

* * *

Хорошо, что наша власть, в отличие от Юрия Владимировича Андропова, уже имеет право говорить, что она знает страну, которой руководит. Даже знает механизмы оплаты журналистов. Будем надеяться, что и механизмы оплаты прокуроров.

Но от знания жизни до умения эту жизнь менять, не ограничиваясь арбитражем в борьбе комплексов одних с фанаберией других, — дистанция большая.

И борьба эта, по большому счету, периферийная, привлекающая внимание в силу специфических причин.

А вот азарт, проявленный в этой борьбе властью, — в мирных бы целях.

Что там у нас с Госсоветом? Что с новым Советом Федерации? Что с Лукашенко Александром Григорьевичем, главой союзного нам государства? Поддержит его Москва на выборах или нет? Что с судебной реформой? Много еще разных вопросов без ясных ответов.

Заговоры заговорами, но без политики тоже не обойтись. Полезная в государстве вещь. На нелюбви к олигархам и прежнему режиму долго не протянешь. Это как цены на нефть. Сегодня высокие, а через месяц — упадут.

Президент, конечно, в ответе за все. Но если и за кадры на НТВ, то дойдут ли руки до других проблем? И даже кадров?

Я не закончил рассказ о внутреннем содержании нынешнего режима. А сказать осталось что. Не исключаю, что самое главное.

Вновь, чтобы быть предельно точным, пройдусь по всему по порядку. Отталкиваясь от событий последних дней.

Есть правда, которую в равной степени не любят признавать ни Кремль, ни НТВ.

Кремль борется с Гусинским не как с носителем свободы слова, но и не как с бизнесменом только.

Кремль борется с Гусинским как с субъектом враждебной интересам России политики, проводящим к тому же на внутрироссийском политическом (информационном в первую очередь) поле интересы другой страны. США.

Кто хочет упрекнуть Кремль в антиамериканизме, может это сделать. Но, строго говоря, бороться с гегемонией гипердержавы незазорно — все этим в меру сил и возможностей занимаются.

Политика — однако, вещь юридически неподсудная — отсюда и более или менее успешные попытки обнаружить «экономические преступления» Гусинского.

Но сам по себе Гусинский, несмотря на свои международные связи, уже не опасен. Опасно то, что в его руках НТВ — самая идеологически дисциплинированная — это знают все, кто что-либо знает, — журналистская структура в Москве.

Поэтому Кремль и борется с НТВ, пытаясь одновременно отделить Гусинского и остальных владельцев НТВ и его высшее руководство от просто журналистов НТВ.

Есть основания у Кремля так смотреть на НТВ и на Гусинского? Есть.

Производит ли при этом НТВ, помимо собственно пропаганды, продукт под названием «свобода слова»? Производит.

Пойдем дальше.

Несмотря на то что борьба против НТВ не является борьбой против свободы слова, а лишь борьбой против некоторых слов, она создает полное ощущение угрозы этой свободе. Тем более что затрагивает интересы отдельных журналистов. В первую очередь — из-за методов борьбы.

Являются ли эти методы характерными для нынешнего режима? Да. Почему? Во многом из-за того, что так привычнее и эффективнее.

В чем опасность? В том, что привычное становится еще привычнее, а эффективность заманивает все глубже.

И вот тут я перехожу к самому главному.

Управляемая демократия — это не контролируемая полностью демократия. Это лишь время от времени авторитарно корректируемая демократия: то есть чтобы вора не выбрали губернатором — да. А если все кандидаты на пост губернатора не воры, то пусть решает народ.

Некоторые элементы ныне складывающейся государственной структуры очень напоминают режим корпоративного государства. Но одна из разновидностей корпоративного государства носит неприятное название «фашизм». Мы еще далеки от того, чтобы дойти здесь до предела разумного, но стихийные попытки налицо.

Где предел? Один из них — выборность глав регионов. Если она будет ликвидирована (а об этом, увы, говорят) — предел будет перейден.

Как отделить губернаторов от собственности — громадная проблема для нынешней власти. Заменой выборности назначением этого не добьешься, а вот к корпоративному государству резко приблизишься.

При выводе страны из кризиса, куда ее, в частности, завела и ельцинская анархия, рискованные шаги возможны. Невозможны лишь ошибки, особенно роковые.

Кремль рискует. Внимание: опасность перед нами!

Грань тонкая, но она есть. Есть теоретически, а есть ли в жизни? Далеко не всегда.

Сказанное выше не означает, что содержание режима исчерпывается описанной опасностью (лишь одной из нескольких на древе сценариев). Но о других, более положительных, тенденциях я писал немало. Надо обозначить и эту.

Независимая газета, 31.01.2001

 

Публичный политик № 1

(Маленькое добавление к «Большой статье»)

Совершенно точно, что через несколько дней после публикации приведённой выше статьи у меня была возможность близко познакомиться с Владимиром Путиным. Меня и ещё двух главных редакторов известных тогда газет пригласили на обед с президентом. Обед состоялся в Кремле. Помимо нас троих и, естественно, самого Путина, на обеде присутствовали два высокопоставленных представителя Администрации Президента.

В своих воспоминаниях в должное время я расскажу о подробностях того разговора, сейчас же фиксирую только сам факт. А уверен я в том, что этот обед состоялся в феврале 2001 года потому, что во время этой встречи Путин процитировал пассаж именно из этой моей статьи.

А сама «Большая статья» вызвала значительный резонанс… О чём, в частности, свидетельствует то, что я вынужден был опубликовать добавление к ней.

В довольно активной дискуссии, которая развернулась вокруг моей «Большой статьи о Путине и о России» (первым, естественно, откликнулся Интернет, но было и много звонков, а теперь пошли и письма), содержится множество интересных замечаний и идей. Хватает и критики, а равно — нелестных для автора оценок.

Я не имею никакой физической возможности, но нежелания, на все это отреагировать, ибо и сами-то статьи пишу урывками, в редкие свободные часы.

Однако по одной линии возникшей дискуссии не высказаться не могу, ибо это — абсолютно принципиальный вопрос в оценке и анализе поведения российской власти вообще и политики Владимира Путина конкретно.

В «Большой статье» и в предшествовавшей ей статье «Плохая неделя» я указывал на множащийся, на мой взгляд, ряд вопросов, на которые Владимир Путин ни словом, ни делом не дает ответов.

С этим в принципе согласно большинство как моих сторонников, так и оппонентов. Радикальное расхождение в другом.

Одни говорят: да, Третьяков прав, Путин не дает ясных ответов — и это плохо.

Другие, соглашаясь со мной в первой части утверждения, оценивают этот факт прямо противоположным образом: да, Путин не дает ясных ответов на многие вопросы — но это и хорошо, он правильно делает, так как тем самым либо отстраняется от непопулярных решений, либо скрывает от своих оппонентов и противников свои истинные намерения.

Мне смешно слышать и ряд упреков в том, что я просто не понимаю, чего хочет президент, не знаю ответа на вопрос «Who is mr. Putin?». Ибо еще год назад, когда впервые в Давосе публично прозвучал этот вопрос и российские политики постеснялись или не смогли на него ответить, в статье «Вся правда о Путине» я написал, что Путин — это политик, категорическим императивом для которого является возрождение величия России как страны, нации и государства, а его экономическим выбором является рынок и политическим — демократия, хотя и не совсем такая, какая рождалась (или вырождалась) при Ельцине.

Но какой бы демократии ни был привержен Путин, он не может здесь придумать ничего нового — все варианты и подварианты уже известны человечеству.

Так вот, в условиях демократии, даже ограниченной по объективным причинам, президент страны обязан проводить ясную по целям и методам публичную политику. Скрытые, закулисные действия и даже абсолютно секретные контракции, противостоящие реальным негласным действиям противников, оппонентов и врагов, неизбежные для каждого крупного политика в любой стране, и возможны, и полезны.

Но невозможен, вреден и в конечном итоге опасен отказ от ясных и публично провозглашенных целей, ясных и публичных оценок событий, ясной и публичной реакции на любые общественно значимые вопросы.

Сам ли президент провозглашает эти цели, дает оценки, отвечает на вопросы или это делают иногда и другие, специально им на то уполномоченные лица, — это дело техники, тактики, политических традиций, дипломатических условностей.

Однако избранный всем народом (хотя и только частью избирателей) президент демократической или строящей демократию страны не должен и не имеет права быть ни божеством, волю которого излагают, причем часто весьма противоречиво, оракулы, ни таинственным вождем, который, отстраняясь от спорных или острых тем, загадочно улыбается, ожидая, кто и как поймет его улыбку.

Президент демократического государства — это прежде всего публичный политик № 1 страны, а не лазутчик № 1 в стане врагов. Он обязан сообщать народу, что он думает о том, что волнует народ.

Если проблема находится ниже уровня официального статуса президента или выше уровня его компетентности (некоторые специальные вопросы), общество должно узнавать государственную позицию по этой проблеме от одного из высших чиновников, ответственность которого подтверждается также и известным всем доверием к нему президента.

Правильных слов «сильное государство», «величие России», «территориальная целостность», «диктатура закона», «порядок», «рынок», «демократия», «свобода слова» и т. п. уже недостаточно.

Во-первых, они столь же правильны, сколь и банальны.

Во-вторых, жизнь не описывается только этими, слишком общими понятиями.

В-третьих, даже в рамках этих понятий, может быть, и всегда наблюдается множество разных, порой противоположных методов действия.

Народ нуждается не в указаниях, что делать, а в понимании, что собирается делать президент. Путать следы, сбивать с толку, постоянно забрасывать «пробные шары» и прочие подобные методы не могут входить в главный арсенал главного публичного политика. Тем более когда он ведет разговор со своим народом (а с ним президент обязан говорить постоянно), а не с врагами.

Поэтому те, кто считает, что демонстрация неясности позиций Путина по некоторым важным вопросам есть эффективная политическая игра, являются либо доморощенными (то есть непрофессиональными) чекистами, либо не-демократами в худшем, а не лучшем смысле этого слова.

Сказанное не означает, что позиции Путина абсолютно неясны, что он вообще не делает четких заявлений, что он всегда скрывает свои намерения и цели. Например, в истории с государственным гимном Путин не темнил, не юлил, не отделывался намеками, и это — правильная, честная и эффективная политика, хотя она многим и не нравилась. То же, кстати, продемонстрировал в свое время Путин и в совсем уж остром вопросе о целях и методах решения чеченской проблемы.

Президент не должен становиться телекомментатором событий — это очевидно. Его ясная активность должна больше проявляться в делах, чем в словах. И это правильно. Все это в сумме и есть внятная публичная политика, лишающая, правда, многих удовольствия коллекционировать и трактовать намеки и слухи.

По-моему, все-таки очевидно и то, что волнующих сегодня общество (пусть и в скрытой форме) вопросов становится гораздо больше, чем публично и ясно заявленных по ним позиций президента.

Независимая газета, 02.02.2001