Проснулся он поздно. Пока он одевался и брился, солнце поднялось уже высоко и роса сошла с луга, поднимавшегося к северному склону Айгера. В вестибюле он прошел мимо оживленно переговаривающихся молодых людей – с ясными от горного воздуха глазами и обветренными лицами. Они пришли с прогулки в горах, и от их толстых свитеров еще тянуло прохладой. Администратор вышел из-за стойки и доверительно сообщил:

– Они прибыли, доктор Хэмлок, и ждут вас.

Джонатан кивнул и пошел дальше в столовую. Окинув взором помещение, он сразу же опознал их. Они сидели у самого окна, занимавшего всю стену и выходящего на гору, их столик был залит ярчайшим солнцем, а броские пуловеры вносили приятное разнообразие в серый полумрак почти пустой столовой. Похоже было, что Бен, на правах самого старшего и самого опытного, взял на себя руководство застольной беседой.

Когда Джонатан подошел, мужчины встали. Бен представил их друг другу.

– Джонатан Хэмлок. А это вот Джин-Пол Бидетт. – Бен, ранее встречавший имя и фамилию француза только на бумаге, явно не намеревался принимать в расчет такие глупости, как произношение иностранных имен.

Джонатан протянул руку.

– Месье Биде.

– Я давно ждал случая познакомиться с вами, месье Хэмлок. – Биде откровенно оценивал его своими прищуренными крестьянскими глазами.

– А это Карл Фрейтаг.

Совершенно неуместная сила рукопожатия Фрейтага позабавила Джонатана, и в ответ он еще сильней стиснул руку немца.

– Герр Фрейтаг.

– Герр доктор. – Отрывисто кивнув, немец сел.

– А это вот Андрилл Мэйер, – сказал Бен.

Джонатан уважительно улыбнулся чуть скошенным чистым голубым глазам Мейера.

– Я читал о вас, Андерль, – сказал он по-немецки.

– И я о вас читал, – отозвался Андерль с мягким австрийским акцентом.

– В таком случае, – сказал Джонатан, – мы оба читали друг о друге.

Андерль ухмыльнулся.

– А вот эта дамочка – это миссис Бидетт. – Бен тут же уселся, исполнив тяжкий светский долг.

Джонатан пожал предложенные ему пальчики и увидел собственное отражение в темных очках дамы.

– Мадам Биде?

Она чуть наклонила голову, выразив этим жестом и приветствие, и некую покорность судьбе, – что поделать, раз уж такая фамилия досталась, – и положительную оценку Джонатана. Это был жест типичной парижанки.

– Мы тут вот трепались да глазели на горку, – пояснил Бен, после того как Джонатан отправил официанта принести еще один кофейник.

– Я не имела представления, что гора, о которой Жан-Поль твердил целый год, окажется столь прекрасной, – сказала мадам Биде, впервые за утро сняв темные очки и остановив безмятежный взор на Джонатане.

Он бросил беглый взгляд наверх, на холодный, закрытый тенью склон Айгера и на длинные клочья облаков, застрявшие на вершине.

– Я бы не назвал ее прекрасной, – несмело вмешался Биде, – скорее, величественной. Но прекрасной – вряд ли.

– Возможность борьбы и победы – вот что прекрасно! – высказался Фрейтаг для всех народов и на все времена.

Андерль посмотрел на гору и пожал плечами. Он, очевидно, никогда не думал о горах, как о прекрасных или уродливых: они для него были либо простые, либо сложные.

– И это весь ваш завтрак, герр доктор? – спросил Фрейтаг, когда Джонатану подали кофе.

– Да.

– Питание – важный компонент подготовки, – наставительно изрек Фрейтаг.

– Приму к сведению.

– Вот и Мейер придерживается вашей своеобразной манеры питаться.

– Да? Я и не знал, что вы знакомы.

– О да, – сказал немец. – Я связался с ним вскоре после того, как организовал это восхождение, и мы совершили несколько небольших подъемов вместе, чтобы он приспособился к моему ритму.

– И, надо полагать, чтобы вы приспособились к его ритму?

Биде чутко отреагировал на весьма прохладный тон этого обмена информацией, поспешно вставив теплую и добродушную нотку:

– Мы все должны называть друг друга по имени. Согласны?

– Боюсь, что не знаю имени вашей жены, – сказал Джонатан.

– Анна, – представилась она.

– Каковы сообщения о погоде? – весьма официально осведомился Карл у Бена.

– Не сказать, чтобы очень хорошие. Сегодня ясно. Завтра, возможно, тоже. Но на нас отовсюду идут неустойчивые фронты, так что потом будет довольно опасно.

– Тогда вопрос решен, – объявил Карл.

– Какой вопрос? – спросил Джонатан, прихлебывая кофе.

– Мы выходим немедленно.

– Я кофе допить успею?

– Я имею в виду, что мы выходим в самое ближайшее время.

Бен недоверчиво покосился на него.

– Это при том, что через три дня возможна буря?

– На Айгер поднимались и за два дня. – Карл говорил резко, как бы оправдываясь.

– А если в два дня не уложитесь? Если вас там непогода к стене прижмет?

– Бенджамен в чем-то прав, – вмешался Жан-Поль. – Бессмысленно рискуют только дети.

Слово “дети” сильно задело Карла.

– Кто не рискует – тот в горы не ходит. Возможно, молодым риск дается легче.

Джонатан перевел взгляд с горы на Бена, который опустил уголки рта, закрыл глаза и медленно покачал головой.

Андерль не участвовал в этой дискуссии. Более того, все его внимание было поглощено группой симпатичных девушек, появившихся на террасе. Джонатан спросил его мнение, целесообразно ли идти, если погодные условия ставят предел в два дня. Андерль вытянул нижнюю губу и пожал плечами. Ему было решительно все равно, пойдут они в хорошую погоду или в плохую. И то и другое будет интересно. Но если они не собираются подниматься сегодня или завтра, то у него могут найтись и другие занятия, заслуживающие внимания.

Джонатану он понравился.

– Итак, мы зашли в тупик, – сказал Карл. – Двое высказались в пользу того, чтобы идти сейчас, а двое против. Таковы издержки демократии. Какой компромисс вы предложите? Подняться до середины? – Его прямо-таки распирало истинно немецкое остроумие.

– Против трое, – поправил Джонатан. – У Бена тоже есть голос.

– Но он с нами не идет.

– Он наш базовый. Пока мы не на стене, у него не просто право голоса – у него право принимать решения.

– Да? И кто так постановил?

Андерль заговорил, не сводя глаз с девушек на террасе:

– Это всегда так. Сейчас последнее слово за базовым, а на маршруте – за руководителем.

– Очень хорошо, – сказал Карл, желая прекратить ту часть дискуссии, в которой он явно проигрывал. – Это подводит нас к другому принципиальному вопросу. Кто будет руководителем?

Карл окинул взглядом всех, сидящих за столом, готовый парировать любые возражения.

Джонатан налил себе еще чашку кофе и повел кофейником из стороны в сторону. Карл отверг это предложение выпить еще кофе резким взмахом головы, Жан-Поль – накрыв чашку ладонью, Анна – пошевелив кончиками пальцев, Андерль – не обратив никакого внимания, а Бен – состроив гримасу: его кружка с пивом была еще на четверть полна.

– Мне казалось, что уже давно решено – поведете вы, Карл, – спокойно сказал Джонатан.

– Да, так было. Но это решение было принято до того, как американский участник нашей группы попал в автокатастрофу и был заменен человеком со столь значительной международной репутацией – по крайней мере, имевшим таковую репутацию несколько лет назад.

Джонатан не смог сдержать улыбки.

– У нас с самого начала должно быть четкое понимание, – продолжал Карл. – Я хочу удостовериться, что существует полное согласие относительно того, кто поведет группу.

– А ведь у вас была правильная мысль, – сказал Жан-Поль. – Ведь Джонатан уже дважды поднимался на эту гору.

Галльской логике тут же была противопоставлена немецкая скрупулезность.

– Позвольте внести поправку. Уважаемый доктор дважды не смог подняться на эту гору. Я не хочу вас обидеть, герр доктор, но вынужден заметить, что не считаю, будто неудача автоматически дает вам право на руководство.

– Я ничуть не обижаюсь. Вам так важно быть руководителем?

– Это важно для всей группы. Я затратил несколько месяцев на составление нового маршрута, который существенный образом отличается от классического, Я уверен, что, как только мы его внимательно изучим, вы все согласитесь, что он хорошо продуман и вполне осуществим. А если мы поднимемся по этой стене новым путем, мы попадем в книги рекордов.

– А это для вас очень важно?

Карл с удивлением взглянул на Джонатана.

– Конечно.

Андерль отодвинул свой стул от стола и смотрел на эту борьбу за власть. В складках его худого, загорелого лица таилось веселье.

Анна боролась со скукой, переводя взор то на Джонатана, то на Карла – двух естественных лидеров в группе. Джонатан почувствовал, что она размышляет, кого выбрать.

– Почему бы нам пока на этом не остановиться, – сказал Жан-Поль, избравший роль посредника. – Сегодня мы изучим маршрут, который вы, Карл, предложили. Если он нам понравится, вы и будете руководителем. Но пока мы не начали подъем, командовать будет Бенджамен.

Карл согласился, уверенный, что достоинства его нового маршрута убедят всех. Бен, мрачно взглянув на Карла, тоже согласился. Согласился и Джонатан. Андерлю было все равно.

– Ну вот! – Жан-Поль хлопнул в ладоши, показав тем самым, что неприятный для него спор закончен. – А теперь мы допьем кофе и получше познакомимся друг с другом. Правильно?

– О? – сказал Джонатан. – Мне казалось, что вы с Карлом уже давно знакомы.

– Как так? – улыбаясь, спросил Жан-Поль.

– Мне представлялось, что по работе. Ведь ваша компания производит аэрозоли, а его – пестициды. Естественно было бы предположить... – Джонатан пожал плечами.

При упоминании пестицидов Карл нахмурился.

– А, понятно, – сказал Жан-Поль. – Да, это вполне естественная ошибка. На самом деле это наша первая встреча. Просто совпадение, что мы работаем в смежных областях.

Анна посмотрела в окно и сказала, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Кстати, я предполагала, что всякий, кто в Европе производит хоть какую-то жидкость, бывал у нас в доме, по крайней мере, однажды.

Жан-Поль засмеялся и подмигнул Джонатану.

– Некоторых моих коллег она находит чуть скучноватыми.

– Да ну? – спросил Джонатан, вытаращив глаза. Разговор перешел на всякие мелочи, и, выдержав ровно четверть часа, Бен поднялся и попросил извинить его – ему надо срочно проверить снаряжение. Андерль вызвался помочь ему, и оба удалились.

Джонатан смотрел, как Бен уходит своей характерной сверхэнергичной подпрыгивающей походкой, которую он выработал, компенсируя хромоту. В голову ему пришла одна мысль.

– Я слышал, что у вас была травма в июне? – спросил он Карла, как бы для поддержания разговора”.

– Да. Упал. Ничего серьезного.

– Кажется, ногу повредили?

– Да. Рассадил о камень. Уверяю вас, что на моей работе на стене это никак не скажется.

– Вот и хорошо.

Карл и Жан-Поль заговорили о горах, на которых они оба побывали, делясь впечатлениями и сопоставляя маршруты. У Джонатана появилась возможность еще немного посидеть за чашкой и подумать обо всех троих. Ни у одного из альпинистов он не заметил в поведении признаков того, что ему известно, кто такой Джонатан и с какой целью он здесь.

Мысли Анны Биде прятались где-то под ресницами, осенявшими ее умные, проницательные глаза. Иногда она совсем уходила в себя, полностью удовлетворенная обществом собственных размышлений. Иногда же она включала в сферу своего внимания мужчин, окружающих ее, и на мгновение прислушивалась к их разговору, пока не решала, что там нет ничего для нее интересного, и вновь уходила в себя. Джонатан принялся ее рассматривать. Ее одежда, ее редкие реплики, ее глаза, в которых иногда вспыхивал вопрос или заинтересованность, тут же угасавшие с внезапным опусканием ресниц, – все было обдуманно и эффектно. Она была одновременно соблазнительна и исполнена собственного достоинства – сочетание, являющееся исключительным свойством парижанки определенного круга и определенного возраста.

Она пробудилась от своей задумчивости, почувствовав на себе взгляд Джонатана, и в ответ посмотрела на него с откровенным интересом.

– Любопытное сочетание, – тихо сказала она.

– О чем вы?

– Искусствовед, ученый и альпинист. И я уверена, что это еще не все.

– И к каким же выводам вы пришли?

– Ни к каким.

Джонатан кивнул и переключил внимание на Жан-Поля, который, очевидно, принадлежал к ее миру отнюдь не по праву рождения. Его недавнее богатство, как и одежда, сидело на нем не слишком хорошо – ему недоставало лоска, чтобы ощущать себя полноправным хозяином и того и другого. Для серьезного восхождения он был староват, но на его крепком крестьянском теле не было ни жиринки. Один глаз был опущен, как у “белого” клоуна, но лицо оживлялось умом и общительностью. Его нос образовывал длинную тонкую линию, начинающуюся, пожалуй, чересчур высоко над бровями и совершающую капризный прыжок в сторону где-то на полпути. Рот был кривоват и достаточно подвижен, что придавало его лицу столь характерную для французского крестьянина живость. В целом лицо его выглядело так, словно природа, создав совершенно невзрачную модель, наложила на физиономию ладонь, пока глина еще не просохла, и чуть-чуть крутанула вправо.

Джонатан ценил качества, присущие Жан-Полю. Его нелюбовь к конфликтам, логичность и сдержанность были идеальным средством для сглаживания противоречий между личностями динамичными и агрессивными, которые часто встречаются среди альпинистов. Жаль было только, что он рогоносец – по меньшей мере, рогоносец в эмоциональном плане. Джонатан представил себе Жан-Поля в ночном колпаке, с подсвечником в одной руке и ночным горшком в другой.

Картинка получилась не слишком добрая, и поэтому он перенес внимание на Карла, который в этот момент скрупулезно и с очень важным видом доказывал, что маршрут, по которому Жан-Поль поднимался на Дрю в прошлом сезоне, был выбран неправильно. Когда же Жан-Поль со смехом заметил, что этот маршрут, как известно, вывел его на вершину и спустил обратно, Карл пожал плечами, не желая тратить силы на спор с человеком, который к данному вопросу относится столь легкомысленно.

У Карла было широкое правильное лицо, но излишне застывшее и потому неинтересное. Он был красив, но не привлекателен. Густые, почти бесцветные волосы были зачесаны назад, открывая широкий, упрямый лоб. Ростом он был на два дюйма выше остальных и, благодаря великолепной натренированности, держался прямо, как жердь, но при этом не выглядел смешным.

– Так, – сказал Жан-Поль, прерывая беседу с Карлом и обращаясь к Джонатану и Анне, – у вас, похоже, разговор не слишком оживленный.

– Мы сравнивали, как мы молчим, – сказал Джонатан. – Ее молчание оказалось интереснее.

– Она замечательная женщина. – Жан-Поль посмотрел на жену с нескрываемой гордостью.

– Охотно верю.

– Знаете, до своего несчастливого брака она танцевала в балете. – У Жан-Поля была своеобразная манера самоутверждаться: он без устали вбивал в головы собеседникам, что брак его был неравным и с социальной, и с психологической точки зрения. И дело было не только в том, что он фабрикант – его фирма изготовляла весьма широко известный предмет домашнего обихода, упоминаемый в комических ситуациях.

Анна тихо рассмеялась:

– Жан-Поль имеет обыкновение считать, что похитил меня со сцены в расцвете моей карьеры. На самом деле, к тому же результату вели и возраст, и падение популярности.

– Чепуха! – убежденно заявил Жан-Поль. – Твой возраст никто никогда отгадать не сможет. Как вы думаете, Джонатан, сколько ей лет?

Джонатан почувствовал неловкость за обоих.

– Мой муж обожает искренность, доктор Хэмлок, тактичность же для него – разновидность неискренности.

– Нет, но... Так как, Джонатан, сколько, по-вашему, лет Анне?

Джонатан поднял руки ладонями вверх, изобразив полную беспомощность.

– Я... э-э... считаю, что о ее возрасте можно задуматься лишь в том случае, когда затрудняешься определить, кому воздать хвалу – природе или самой даме.

Вышло не очень здорово, но Анна насмешливо зааплодировала, беззвучно постучав кончиками трех пальцев о ладонь.

Поняв, что ни о чем серьезном здесь больше говорить не будут, Карл встал и откланялся. Жан-Поль задвинул за ним стул, и оставшаяся компания стала еще теснее.

– Она, конечно, великолепна, – сказал Жан-Поль, мечтательно глядя на Айгер. – Лучшей горы для моего прощального восхождения и не выбрать.

– Прощального?

– Я уже не молод, Джонатан. Подумайте! В сорок два года я же буду самым старым альпинистом, покорившим Айгер. Эти два молодых человека – потрясающие скалолазы. Они здорово облегчат работу нам с вами. Вам... простите, но... вам?..

– Тридцать семь.

– Ага. Ровесник моей жены!

Анна прикрыла глаза и раскрыла их с усталым видом. Чтобы сменить тему, Джонатан спросил:

– Анна, вас интересует альпинизм?

– Не особенно.

– Но она будет гордиться мной, ведь так, дорогая моя?

– Очень!

– И не припомню, когда я себя так замечательно чувствовал, – сказал Жан-Поль, разведя руки, как гимнаст, и опустив одну из них на плечо Анны. – Чувствую, что набрал идеальную форму для своего возраста. Последние полгода я каждый вечер выполнял очень сложный комплекс упражнений. Относился к нему, прямо как к молитве. Зарабатывался допоздна, и моя бедная женушка уже, бывало, спит, когда я к ней забираюсь. – Он засмеялся и погладил ее.

– Так что сейчас она, наверное, ждет не дождется, когда же вы покорите вершину, – сказал Джонатан.

Анна взглянула на него, потом отвернулась к окну, на котором появились мелкие капли первого дождя.

По привычке Жан-Поль обругал погоду, но опыт пребывания в Бернских Альпах подсказывал ему, что исключением была скорее предшествующая ясная погода, а не этот дождь.

– Теперь поближе к вершине выпадет свежий снежок, – сказал он без особых эмоций.

– Да, немного выпадет, – согласился Джонатан.

Он налил себе еще чашку и, откланявшись, вышел на террасу, где встал под навесом крыши, с наслаждением нюхая дождь.

Небо было цинковым, а несколько кривых сучковатых сосенок, выросших на скалистой почве Кляйне Шайдегга приобрели, когда солнце скрылось, темно-оливковый цвет. Ветра не было. Джонатан прихлебывал кофе и слушал шелест дождя в луговой траве.

Да, компания подобралась с крепкими нервами. Один из них, во всяком случае. Он познакомился со всеми возможными объектами санкции, но ни в одном жесте, реакции, взгляде ничего решительно не усмотрел. Пока Спецрозыск не сообщит ему о личности объекта, Джонатан будет в крайне рискованном положении.

Ленивый серый туман скрывал верхнюю треть северного склона. Он вспомнил жутковатый каламбур, который немецкие спортивные журналисты воскрешали всякий раз, когда кто-нибудь пытался подняться на Айгер. Северную стену – “Нордванд” – они называли “Мордванд”, то есть Стеной Смерти. Миновали те дни, когда немецкие и австрийские юноши бросали свои жизни на Айгерванд с отчаянным вагнеровским Todeslieb; выдающиеся люди покоряли Айгер – Германн Буль, Лионель Террай, Гастон Ребюффа; десятки менее знаменитых альпинистов поднимались на вершину – и каждый своим успехом чуть-чуть уменьшал ту славу, которая сопутствовала этому подвигу. И тем не менее, стоя на террасе, попивая кофе и глядя через луг, Джонатан испытывал все более нарастающее желание вновь выйти на стену, уже дважды сбрасывавшую его.

Поднимаясь в номер Бена, Джонатан встретил Андерля в коридоре, и они обменялись кивками. Ему сразу понравился этот невысокий жилистый парнишка с копной темных волос, очевидно, не привыкших к расческе, и длинными сильными пальцами, созданными самой природой для нахождения мельчайших неровностей в скале и для зацепов за них. Очень не хотелось бы, чтобы объектом оказался Андерль.

На стук в дверь номера Бена последовал громовой ответ:

– Пошел в жопу!

Джонатан открыл дверь и заглянул.

– А, это ты, старик. Заходи. И запри за собой дверь.

Джонатан скинул моток веревки со свободной кровати и растянулся на ней.

– Почему такой сердитый?

Бен паковал рюкзаки, равномерно распределяя вес, но внимательно следя за тем, чтобы в каждой паре было все необходимое для нормальной дневки, если группа разобьется на две отдельные связки.

– Принял меня за одного из репортеров, что ли?

Закрепляя лямки, Бен что-то бурчал про себя. Потом он сказал:

– Лопни мои глаза, эти гады стучат мне в дверь каждые пять минут! Даже кинохроника прикатила. Видал?

– Нет. Но нисколько не удивлен. Айгерские Пташки целыми стаями слетелись. Отель забит, и они заполнили Альпиглен и Гриндельвальд.

– Вурдалаки сраные!

– Но самые жирные киски здесь, в отеле.

Бен с рыком завязал один из рюкзаков.

– Кто такие?

Джонатан назвал имена грека-коммерсанта и его новоприобретенной жены из американского высшего света. Для них хозяева отеля разбили большой прямоугольный шатер восточного типа, который одним концом захватывал телескоп из числа тех, которые помещались на террасе. Шатер был из шелка, оборудован обогревателями и небольшим холодильником, а телескоп предназначался исключительно для пользования высокопоставленной четы – предварительно его тщательно отдраили дезинфицирующим раствором. Были приняты все меры, чтобы изолировать их от общества более мелких пташек, но грек тут же привлек всеобщее внимание – в первую очередь, прессы – любовью к грубым шуточкам и расточительной роскошью.

В углу комнаты Джонатан заметил мощный медный телескоп.

– Ты это с собой привез?

– Конечно. Ты что думаешь, я буду стоять в очереди с горстями монет, чтобы увидеть вас на стене?

– Боюсь, что тебе придется заключить мир с журналистами.

– Зачем?

– Будешь давать им сведения, когда мы выйдем на стену. Просто все основные данные: высота, погода, маршрут – все в таком роде.

– Им ни слова – вот мой девиз. Пошли они в жопу!

– Нет, я считаю, что немножко сотрудничать с ними надо. Если ты этого делать не станешь, они сами такого наплетут!

Бен завязал последний рюкзак и открыл бутылку пива из запасов, которые хранились на комоде.

– Уф-ф! Умотался я, как одноногий на соревнованиях по пинкам в зад. Но снарядил вас так, что хоть сейчас выходите. В сводке сообщают, что на нас идет антициклон, а ты знаешь, что эта сволочная горка даст вам от силы два-три дня сносной погоды. – Он скинул с кровати связку ледовых крючьев и улегся.

Джонатан спросил его, как ему понравились альпинисты, и Бен страдальчески скривился.

– Не знаю. На мой вкус, чересчур пестрая компания. Этот немчик уж больно воображает из себя.

– Хотя у меня такое чувство, что скалолаз он неплохой.

– Может быть. Но на привале с ним будет не особо весело. У него все задатки первостатейного кишкомота, еще и наглого, как танк. Даже не понимает, что мы в гору ходили, когда он ещё в пеленки какал. А вот этот австрийский парень...

– Андерль.

– Ага, Андерль. Вот это альпинист. Все при нем – как у тебя в свое время, – Бен приподнялся на локте и язвительно добавил: – Тринадцать лет назад.

– Ладно-ладно.

– Эй, старик? Подкинь-ка бедному увечному другу еще пивка.

Джонатан что-то пробурчал, поднялся и кинул Бену банку, впервые заметив, что Бен пьет американское пиво, – очень недешевое удовольствие в Швейцарии. Но как большинство американцев – поклонников пива – Бен не очень жаловал немецкий продукт, слишком, на его взгляд, густой. Джонатан оперся на подоконник и смотрел на дождь. На лугу он увидел Андерля. Тот обнимал за талию девушку, которая прикрывала голову его пиджаком. Они возвращались в отель.

– Бен, что ты думаешь о Жан-Поле?

– Не очень. По моему разумению, и ты-то по возрасту впритирочку годишься для такого восхождения. А он – явно по другую сторону.

Джонатан не согласился.

– У меня сложилось впечатление, что он чрезвычайно вынослив. За ним же столько поколений крестьян – а выносливость их просто невероятна.

– Как скажешь, старик. – Бен скинул вниз ноги, сел и заговорил, внезапно сменив тон, будто наконец добрался до самой сути дела:

– Еще там, у меня, ты как-то сказал, что тебе, может, и не придется идти. Это все еще так?

Джонатан уселся на подоконник.

– Не знаю. Мне здесь надо сделать кой-какую работу. Восхождение – это так, дело побочное.

– Не слишком ли круто для побочного дела?

– Да уж.

– А что за работа?

Джонатан посмотрел Бену в лицо, изрезанное добродушными морщинами. Ну что ему сказать? На лугу за окном островки снега серели и таяли под дождем.

– Вот лыжники, наверное, этот дождик клянут, – сказал он, лишь бы что-нибудь сказать.

– Что за работа? – настойчиво повторил Бен. – Она как-нибудь связана с этим типом, Меллафом?

– Только косвенно. Не надо о ней, Бен.

– Легко сказать – не надо. После твоего отъезда в пансионате черт те что началось. Понаехало каких-то деятелей из правительственных служб, страху на всех нагнали, да только сами себя полными идиотами выставили. В пустыне что-то искали, сами терялись, патрулирование устроили, вертолеты пригнали. Пока закончили, весь округ на рога поставили.

Джонатан про себя улыбнулся, представив себе операцию такого типа, проводимую по-цировски: согласованность действий на уровне наступательной операции, проводимой итальянцами и арабами совместно.

– У них, Бен, это называется секретной операцией.

– Ах, вот так, значит, у них это называется? Что же там все-таки произошло? Когда ты мне ружье вернул, от него порохом несло. А ни этого Меллафа, ни его любовничка никто никогда больше не видел.

– Я не хочу об этом говорить, Бен. Я должен делать то, что делаю. Без этого я потеряю и дом, и все, что я многие годы собирал.

– Ну и что? Потеряешь дом? Мог бы еще преподавать. Ты ведь любишь преподавать?

Джонатан посмотрел на Бена. Сам он как-то никогда не задавался вопросом, любит он преподавать или нет.

– Похоже, не очень. Мне нравится общество умных людей, способных оценить мой ум и вкус, но просто преподавать – нет. Это служба, не более того.

Бен какое-то время молчал. Он допил пиво и смял банку в кулаке.

– Давай отменим восхождение, – твердо сказал он. – Скажем им, что ты заболел. Допустим, геморрой?

– Ахиллесова задница? Нет, Бен. И не думай. – Тыльной стороной ладони Джонатан протер запотевшее окно и посмотрел на гору, укутанную туманом. – Знаешь, что странно, Бен?

– Знаю. Ты.

– Нет. Мое желание еще раз помериться силами о этой горкой – вот что действительно странно. Даже если забыть то, для чего я здесь, я на самом деле этого хочу. Понимаешь?

Бен возился с мотком нейлоновой веревки.

– Конечно, понимаю. Но знаешь, что я тебе скажу, старик? Что-то тут сильно начинает гнилью попахивать.

Джонатан кивнул.

* * *

За обедом все говорили исключительно о погоде, принявшей устойчивую форму затяжного крупного дождя. При спорадических порывах ветра капли барабанили в окно. Всем было известно, что от дождей выпадет свежий снег и на Третьем Леднике, и выше, на Белом Пауке. Все зависело от того, какая температура в горах. Если там холодно и снег выпадет сухой и зернистый, то он будет просто непрерывно осыпаться. Тогда ледниковый фирн будет достаточно чистым для восхождения. Если же температура поднимется, то снег станет влажным и липким и будет накапливаться на ледниках, наклон которых доходит до 60 градусов, а при малейшем колебании обрушится вниз мощной лавиной.

Бен знал, что Джонатан изучил состояние северной стены два дня назад, во время тренировочного подъема на западный склон.

– Многое смог разглядеть?

– Да. Погода была ясная.

– Ну и как? – спросил Карл.

– Для Айгера не так плохо – на вид. Снег был старый, с твердой коркой. Я еще, никогда раньше не видел, чтобы склон был такой сухой.

Джонатан имел в виду необъяснимое “высыхание” северной стены, которое происходило последние тридцать лет. Участки, покрытые в конце тридцатых годов мощными снежными полями, к концу пятидесятых превратились в обледенелую скалу.

– Одна хорошая новость – на Траверсе Хинтерштоссера почти не было льда.

– Это нас не касается, – заявил Карл. – Мой маршрут Траверс Хинтерштоссера не включает.

К общему недоуменному молчанию, вызванному этим сообщением, присоединился даже невозмутимый Андерль. Чашка шоколада, которую Джонатан в этот момент подносил к губам, чуть дрогнула, но он быстро пришел в себя и молча отхлебнул шоколад, лишая Карла удовольствия наблюдать за его смятением. Этот траверс, которому молодой немец посмертно дал свое имя, был принципиальной частью всех успешных восхождений на Айгер. Не было такого случая, чтобы группа не пошла по этому проходу и при этом успешно достигла вершины. Более того, только одна группа, решившаяся на это, спустилась с Айгера живой.

– Я дам подробное описание своего маршрута после обеда, – сказал Карл, отпихиваясь от молчания, заряженного отрицательными эмоциями.

Скрывая мысли за легкой улыбкой, Джонатан поверх чашки внимательно посмотрел на Карла, а затем перевел взгляд на луг и стоящую за ним гору.

Группа зарезервировала столик у окна, выходящего на луг. Обычно они старались сесть спиной к залу, пытаясь не замечать присутствия Айгерских Пташек, основная масса которых уже была в сборе.

Несколько раз, за завтраком, обедом и ужином, официанты приносили записочки от Пташек побогаче и понахальнее, с приглашениями на ужин или какое-нибудь вечернее увеселение. В случае, если бы это приглашение было принято, оно неизмеримо подняло бы его отправителя в глазах себе подобных. Эти записки неизменно передавались Бену, который получал большое удовольствие, когда медленно рвал их на клочки, не читая, прямо на глазах улыбающихся и машущих рукой отправителей.

Внимательный орнитолог среди всего птичьего базара, щебетавшего на полдюжине языков, выделил бы три вида Айгерских Пташек.

Самые сливки этих пернатых составляли всемирно известные бездельники, слетевшиеся с летних стойбищ своих постоянных увеселительных перелетов, дабы пощекотать утратившие чувствительность нервы зрелищем смерти, которое служило им мощным сексуальным стимулятором. Они собирались со всех частей света, но никто из них не прибыл из тех когда-то популярных местечек, ныне безвозвратно изгаженных имитаторами из числа средней буржуазии – Ривьеры, Акапулько, Багамских островов, Азоров и Марокканского побережья – последней по времени утраты для тех, кто стремился к подлинному успеху в свете. В этом птичьем мирке существовала жесткая иерархия, и всякий вновь прибывший послушно занимал в ней отведенное место, нижняя граница которого определялась совершенно однозначно, а верхняя – чуть менее четко. Греческий купчина и его жена по праву денежного мешка занимали здесь самую вершину светской пирамиды, у основания которой ютились малокровные, узколицые итальянские аристократы с тощими кошельками.

Куда большей многочисленностью отличался более низкий подвид досужих некрофилов. Он легко распознавался по яркости оперения и по скоротечности их брачного периода. Сюда входили мужчины с брюшками, загарами фиолетовых оттенков, сигарами, редкими шевелюрами и шумной, неуклюжей жестикуляцией, с помощью которой они тщетно пытались создать впечатление юношеской пылкости. Во время кормежек они шумно хлопотали возле своих грудастых, купленных ими спутниц, которые беспрерывно хихикали и принимали отсутствующий вид всякий раз, когда к ним прикасались.

Женские особи этого подвида характеризовались неопределенным возрастом, резкостью черт, крашенными в один и тот же цвет волосами и стянутой на висках кожей – следствием пластических операций. Их чуткие и недоверчивые взоры стрелами неслись вслед чернявым юным грекам и сицилийцам, которых они таскали с собой и услугами которых пользовались.

На самых границах этого подвида мускулистые лесбиянки ревниво охраняли своих трепетно-кружевных подруг и помыкали ими; шумно мирились и ссорились гомосексуалисты.

Самым низшим видом Айгерских Пташек были газетчики и телевизионщики, питавшиеся объедками, а то и пометом остальных. Они выделялись тем, что держались вместе. Отличала их также и недорогая одежда, нередко помятая – символ романтической, непоседливой жизни. По большей части это была болтливая, чрезмерно пьющая толпа, которая цинично пользовалась скидкой, предоставленной им владельцами отеля в обмен на рекламу, которую получал отель, если в репортажах указывалось точное местоположение Кляйне Шайдегг и адрес одноименного отеля.

Самостоятельный промежуточный подвид составляли киноактеры. Не располагая достаточными финансами для того, чтобы влиться в элиту, они компенсировали это своей узнаваемостью и приметностью, что придавало им ценность в глазах всех, кто жаждал, чтобы его видели и о нем читали. Актеров рассматривали не как людей, а как некое общественное достояние. В этом смысле они напоминали гонщиков – участников состязаний на Большой Приз.

Одно исключение из общего статуса представителей киномира составляла команда из мужа и жены, которые благодаря накопленному богатству и личной наглости выделялись во вполне самостоятельные “сливки общества”. Как только они прибыли в отель – а прибытие сопровождалось большим шумом и треском, громкими приветствиями случайных знакомых и показной раздачей сверхщедрых чаевых, – актеры совершили две рекогносцировочные вылазки к альпинистам, обе из которых были должным образом отбиты. Актер отреагировал на неудачу с героическим смирением, актриса же очень театрально обиделась, но вновь обрела апломб, узнав, что и жена греческого купчины преуспела ничуть не больше.

Очень отличалась от Айгерских Пташек совершенно обособленная от них небольшая группа молодых людей, привлеченных в Кляйне Шайдегг слухами о предстоящем восхождении. С ними единственными альпинисты общались и только к ним относились с симпатией. Скромными парами и тройками молодые скалолазы приезжали на поездах и мотоциклах из Австрии, Германии и Франции и ставили желтые и красные палатки на лугу или снимали комнаты в кафе подешевле в Альпиглене и Гриндельвальде. Чувствуя себя неловко среди богатых постояльцев отеля, они шепотом отзывали Бена в сторонку, пожимали ему руку и бормотали добрые пожелания. Многие из них совали Бену в ладонь бумажки с адресами или указаниями, как найти их палатку. Сразу после этого молодые люди тут же уходили, неизменно отказываясь от предлагаемых угощений. Эти записки предназначались Бену на тот случай, если возникнет необходимость собрать спасательный отряд. Всем, этим ребятам была хорошо известна репутация бернских проводников, и они знали, что человек может замерзнуть на скале, пока будут улаживаться все финансовые вопросы. Те, кто посмелее, обменивались рукопожатиями с Джонатаном или Андерлем – теми участниками восхождения, о которых они читали в альпинистских журналах. Карлу это сильно не нравилось.

За завтраком Андерль забавлялся глазной перестрелкой с двумя болтушками, приехавшими с каким-то коммерсантообразным типом с зычным голосом и склонностью оказывать знаки внимания посредством хватательных движений. Коммерсант недвусмысленно выражал свое недовольство завязавшимся флиртом, и это еще больше раззадоривало Андерля.

Бен с отеческой хитрецой заметил Андерлю:

– Давай-ка полегче, малыш. Тебе все силы на горке понадобятся.

Андерль ответил, не сводя глаз с девиц:

– На горке-то мне понадобятся только руки и ноги.

Джонатан допил кофе и встал, пообещав присоединиться к остальным в номере у Бена через полчаса и вместе разобрать маршрут, предлагаемый Карлом. Поднялась и Анна – она не собиралась без толку тратить время на предстоящем разборе маршрута. Они вместе вышли в вестибюль, и Джонатан забрал почту. На одном конверте не было ни штампа, ни марки. Поэтому именно этот конверт он вскрыл первым и просмотрел содержимое. Это было приглашение от греческого купца и его американской жены на ужин в узком кругу. При этом упоминалось (округлым и красивым почерком жены), что недавно они приобрели множество картин на аукционе Сотби. Она была бы просто в восторге, если бы Джонатан взглянул на их покупки и произвел оценку. Она напоминала ему, что однажды он оказал аналогичную услугу ее первому мужу.

Джонатан подошел к стойке и поспешно написал записку. Он упомянул, что оценка картины для него – дело профессиональное, а не светское, и добавил, что вынужден отклонить предложение отужинать, поскольку будет занят подготовкой к восхождению и, помимо того, страдает мочеизнурением.

Анна с усмешкой смотрела на него из противоположного угла лифта, и глаза ее лучились морщинками.

– Это, должно быть, доставило вам удовольствие.

– Вы подглядывали через плечо?

– Разумеется. Вы, знаете ли, очень похожи на моего мужа.

– Неужели он отказался бы от приглашения таких людей?

– Никогда. Он не мог бы не принять приглашения – исходя из его представлений о себе самом.

– Тогда чем же я на него похож?

– Вы тоже не предоставили себе выбора. Ваше представление о себе самом заставило вас отказаться. – Она задержалась у дверей своего “люкса”. – Не угодно ли зайти на минуточку?

– Спасибо, пожалуй, нет.

Она пожала плечами.

– Как хотите. Сегодня у вас, кажется, предостаточно возможностей отвечать отказами.

– Если я правильно разобрался в языке знаков, я все равно не тот, на ком вы остановили свой выбор.

Она вскинула брови, но не ответила.

– Я полагаю, что это Карл, – продолжил он.

– И вы также полагаете, что это вас каким-либо образом касается?

– Мне предстоит с ними обоими штурмовать гору. Будьте осмотрительны.

– Мне казалось, что вы обычно берете плату за свои оценки.

Она вошла в номер и закрыла за собой дверь. Джонатан сидел в глубоком кресле у окна. Он только что покурил травки и сидел в полном расслаблении. На коленях у него лежала маленькая стопка писем, которые уже некоторое время шли за ним по следу, судя по перекрывающим друг друга иероглифам почтового ведомства. Дождь, на сей раз смешанный с танцующими градинами, барабанил в окно дискантовым тамбурином, а свет, наполнявший комнату, был холоден и зеленовато-сер.

Он вяло просматривал почту.

От заведующего его кафедрой: “...и я счастлив предоставившейся мне возможности сообщить Вам о, существенном увеличении жалования в новом академическом году. Разумеется, невозможно измерить долларами всю ценность...”

Да, да. Шмяк. В мусорную корзинку.

Счет за дом. Шмяк.

“Администрация предоставила полномочия сформировать специальный комитет по студенческим волнениям, уделив особое внимание задаче направления социальной активности в конструктивное и...”

Шмяк. Мимо. Он взял себе за правило никогда не входить ни в какие комитеты.

Журнал испытывает острейшую потребность в статье о Лотреке. Шмяк.

Последним был свободный от уплаты почтового сбора официальный конверт из американского посольства в Берне. Там находилась фотокопия шифровки от Дракона.

“Начало сообщения... Хэмлок... точка... Спецрозыску не удалось установить объект... точка... Вступает в силу альтернативный план... точка... Подробности переданы Клементу Поупу... точка... План будет сообщен вам завтра... точка... Есть ли возможность снизить внимание прессы к предполагаемому восхождению... вопр. знак... Мисс Браун остается вне нашего поля зрения... точка... Наилучшие пожелания... точка, точка... Конец сообщения”.

Шмяк.

Джонатан сидел и смотрел, как градины рикошетом отскакивают от наружного подоконника. Два басовых раската грома заставили его вслушаться в шум дождя и снега. Ему очень хотелось услышать тяжелый рокот лавины, сходящей со склона, потому что если лавины не очистят склон от накопившегося снега и прочего мусора...

Он должен предпринять что-то определенное в отношении Джемаймы.

Все это кучей наваливалось на него.

Он скрутил еще одну сигаретку.

Какую цель преследовал Дракон, поручив возглавить обнаружение объекта Поупу? Несмотря на манеру поведения, напоминающую частного сыщика из второсортного детективного фильма, особо выдающихся достижений по Спецрозыску за Поупом не числилось, пока Дракон не возвысил его до поста №2 в СС.

Внезапное появление на сцене Поупа внушало беспокойство, но не было никакой возможности распутать сложнейшую сеть проверок и перепроверок, подозрительности и всяких совершенно лишних мероприятий, которые в ЦИРе назывались “мерами безопасности”. Поэтому Джонатан на время выкинул все это из головы.

Он развалился в кресле и закрыл глаза, пока продолжалось успокоительное действие травки. Впервые с момента встречи с будущими партнерами он оказался предоставлен сам себе и использовал эту возможность для анализа поведения каждого из них. Ни у кого не было ни малейшего проявления подозрительности или страха. Это хорошо. Он и раньше был в какой-то степени уверен, что Майлз Меллаф не смог связаться с объектом до известных событий в пустыне, и все же испытал облегчение, получив дополнительное тому подтверждение в поведении альпинистов.

Громкий телефонный звонок прервал ход его мысли.

– Угадай, откуда я звоню?

– Не знаю, Джем. – Он и сам удивился, до чего устало звучал его голос.

– Из Берна. Как это тебе?

– Что ты делаешь в Берне? – Он почувствовал облегчение и одновременно отчего-то расстроился.

– Я не в Берне. В том-то и дело. Я в своем кафе, в пятнадцати минутах неторопливой ходьбы от твоего отеля. Если есть настроение, можешь считать это приглашением.

Джонатан ждал объяснений.

– Они мой вызов направили через Берн. Не удивительно ли?

– Ничуть. – Джонатану была отлично известна швейцарская телефонная служба, которая по своей эффективности могла потягаться разве что с французской, – Они исходят из аксиомы, что кратчайшее расстояние между двумя точками – куб.

– Мне-то это показалось очень странным.

Он подозревал, что никакой серьезной причины звонить ему у нее не было, и мог различить некоторое смущение и беспомощность в ее голосе.

– Завтра постараюсь с тобой увидеться, Джем.

– О’кей. Но если почувствуешь неодолимую тягу заглянуть ко мне сегодня, я постараюсь внести в свои планы соответствующие изменения и.? – На большее ее не хватило. После паузы она сказала: – Я люблю тебя, Джонатан.

В наступившем молчании слышалась мольба об ответе. Когда ответа не последовало, она рассмеялась без всякой причины.

– Я не хотела кропить тебя слезами.

– Знаю, что не хотела.

С наигранной веселостью она отозвалась!

– Тогда пока! До завтра?

– До завтра.

Некоторое время он не вешал трубку, надеясь, что она сделает это первой. Когда она этого не сделала, он с величайшей осторожностью положил трубку на рычаг, как бы смягчая окончание разговора.

Сквозь разрыв в облаках сверкнуло солнце, дождь и град серебряными диагональными нитями падали в столбах солнечного света.

* * *

Спустя два часа пятеро мужчин сидело вокруг стола посреди комнаты Бена. Они склонились над большой увеличенной фотографией Айгерванда, углы которой были прижаты кольцами крючьев. Карл водил пальцем вдоль белой линии, начертанной им по глянцевой поверхности.

Джонатан с первого взгляда понял, что предлагается нечто среднее между маршрутом Зейдльмайера-Мерингера и классическим путем. План Карла подразумевал прямое восхождение по стене, лобовой штурм, обходящий все препятствия с минимальным траверсом. Это был тот же путь, который в обратную сторону проделал бы камень, сорвавшийся с вершины Айгера.

– Мы выйдем на стену вот здесь, – сказал Карл, показывая на точку на триста метров левее Первого Жандарма, – и выйдем прямо на Айгервандскую станцию. Восхождение будет сложным – пятой, местами шестой категории, – но оно вполне осуществимо.

– Первые восемьсот футов пойдете по совершенно открытой местности, – возразил Бен и совершенно справедливо заметил, что на первом отрезке не будет никакой защиты от камней и льда, которые с грохотом летят вниз по склону каждое утро, когда лучи солнца ослабляют мороз, на ночь приковавший к скале весь мусор.

– Я в курсе этого, – ответил Карл. – Я взвесил все опасности. Совершенно необходимо пройти первый участок рано утром:

– Продолжайте, – настойчиво попросил Жан-Поль, уже опьяненный перспективой стать одним из первых, кто поднимется на Айгер по прямой.

– Если все будет хорошо, наш первый лагерь будет здесь. – Карл пальцем погладил темное пятнышко на обледенелом склоне чуть выше Айгервандской станции. При строительстве железнодорожного тоннеля в горе была прорезана длинная боковая галерея, предназначенная для вентиляции и сброса мусора из основного тоннеля. Это была излюбленная площадка туристов, которые подходили к самому краю галереи, огражденному надежными перилами, и, раскрыв рот, смотрели вниз, в захватывающую дух бездну.

– В первый день мы смогли бы подняться даже до самого Привала Смерти. – Карл провел пальцем по нечеткому контуру изо льда и скалы. – А далее нужно будет только придерживаться классического маршрута.

Фрейтаг понимал, что, по сути дела, обошел молчанием ту часть маршрута, по которой еще никто не ходил, поэтому он посмотрел на сидящих вокруг стола, готовый отреагировать на их возражения.

Андерль склонился над увеличенным фотоснимком и несколько минут прищурившись смотрел на узкую диагональную полоску под окном Айгервандской станции. Он очень медленно кивнул.

– Так, может, и сойдет. Но нам нельзя будет выходить на лед – нужно как можно ближе держаться скалы. Это же настоящий мусоропровод, Карл. Готов спорить, что по нему весь день льется вода. И это естественный путь лавины. Не хотел бы я быть там регулировщиком, когда помчится лавина.

Когда иссяк смех, Джонатан отвернулся от стола и посмотрел вниз, на туманный луг за окном.

Медленно заговорил Бен:

– На этом участке скалы еще никто не был! Мы не знаем, какая она там. Что если по скале пройти будет нельзя? Если придется идти по желобу?

– Самоубийство меня не привлекает, герр Боумен. Если нельзя будет идти по краям трещины, мы отойдем и направимся по маршруту Зейдльмайера-Мерингера.

– Тем маршрутом, который привел их к Привалу Смерти, – уточнил Бен.

– Их погубила погода, герр Боумен! Не маршрут!

– А у вас что, с Господом Богом договоренность насчет погоды?

– Не надо, пожалуйста, – вмешался Жан-Поль. – Когда Бенджамен высказывает сомнения по поводу вашего маршрута, Карл, он же не нападает на вас лично. Что касается меня, этот маршрут чрезвычайно меня заинтересовал.

Он обернулся к Джонатану, глядящему в окно.

– Вы ничего не сказали, Джонатан. Что думаете вы?

Туман поднялся со стены, и Джонатан обратил свои слова к горе:

– С вашего позволения, Карл, мне хотелось бы уточнить парочку деталей. Предположим, мы дошли до Третьего Ледника согласно вашему плану, и тогда оставшаяся часть восхождения пойдет по классическому маршруту, не так ли? Вверх по Скату, через Траверс Богов, на Паука, по Лесенкам и на Верхний Ледник?

– Именно так.

Джонатан кивнул и мысленно отметил галочкой каждый из упомянутых отрезков маршрута. Потом он посмотрел на снимок диагонального желоба, вдоль которого предполагал двигаться Карл.

– Разумеется, вы понимаете, что, если нас зажмет выше этого желоба, для отхода ваш маршрут не подойдет.

– Я считаю, что планировать маршрут в расчете на отход – это чистое пораженчество!

– Я считаю обратное чистым идиотизмом.

– Идиотизмом?! – Карл очень постарался сдержаться. Потом он пожал плечами, как бы обиженно соглашаясь. – Ладно. Очень хорошо. Право планировать путь, отхода предоставляю доктору Хэмлоку. У него же больше опыта по этой части, чем у меня.

Бен взглянул на Джонатана и удивился, что он стерпел все это, ограничившись лишь улыбкой.

– Значит, я могу считать, что мой план принят? – спросил Карл.

Джонатан кивнул.

– При условии, что сохранится ясная погода и свежий снег примерзнет. Без этого в течение нескольких дней нельзя будет подняться никаким маршрутом.

Жан-Поль не скрывал радости, что Джонатан согласился, и они с Карлом снова принялись шаг за шагом отслеживать маршрут по карте. В то же время Джонатан отвел Андерля в сторонку и спросил о его соображениях касательно маршрута.

– Этот диагональный подъемчик пройти будет интересно. – Таков был единственный комментарий Андерля.

Бену маршрут определенно не понравился – как и группа, как, впрочем, и сама идея восхождения. Джонатан подошел к нему.

– Купить тебе пива?

– Нет, спасибо.

– А что?

– Не хочется мне пива. А хочется выйти из всего этого дела.

– Ты нам нужен.

– Не нравится мне все это.

– Какую погоду обещают?

Бен неохотно признал, что прогноз на три дня чрезвычайно благоприятен – устойчивый антициклон и падение температуры. Джонатан поделился этой доброй вестью с группой, и все разошлись, полные оптимизма, пообещав поужинать вместе.

К ужину погода в долине улучшилась – резко упала температура и воздух стал намного прозрачней. Снег белел под луной, и желающие могли заняться счетом звезд. Эти неожиданные перемены, а также орфографические ошибки в меню составили общую тему застольной беседы, но уже вскоре шестерка распалась на четыре обособленные части.

Жан-Поль и Карл оживленно болтали по-французски, говоря исключительно о восхождении и его проблемах. Карл с радостью демонстрировал ту скрупулезность, с которой он подошел к каждому аспекту данной проблемы, а Жан-Полю нравилось уже то, что он понимает, о чем говорит Карл.

Анна сосредоточила свое внимание на Андерле, и заложенное в том от природы чувство юмора расцвело пышным цветом, чему Анна в немалой степени способствовала, еле заметными жестами показывая ему, что слушает и понимает, пока Андерль не начал работать на пределе своих возможностей. Джонатану было ясно, что Андерля она использует для отвода глаз, но ему нравилось, что обычно сдержанный австриец так веселится – что бы ни служило тому причиной.

Бен явно хандрил. Он водил вилкой по тарелке без всякого аппетита. Психологически для него восхождение уже закончилось, он больше не был неотъемлемой частью команды, хотя, разумеется, он будет и дальше ответственно выполнять свои обязанности.

Поначалу Джонатан принимал некоторое участие в обоих диалогах, которые велись за столом, вставляя свои реплики лишь тогда, когда этого требовала пауза или взгляд кого-то из собеседников. Но вскоре он совсем ушел в себя, чего остальные даже не заметили и не сильно от этого страдали. Его очень беспокоила шифровка Дракона. Спецрозыск еще не установил имени объекта. А что если они смогут передать информацию Джонатану только перед самым восхождением? Удастся ли ему провести санкцию непосредственно на маршруте?

И который же из них? Неприятнее всего было бы убивать Андерля, легче всего – Карла. Но не так уж и легко. Прежде санкция предполагала лишь имя, фамилию, перечень привычек и распорядок дня в сухой справке Спецрозыска. Лицо человека он видел лишь за несколько минут до санкции.

– ...вам так неинтересны? – Анна обращалась к нему, весело поблескивая глазами.

– Прошу прощения? – Джонатан постарался выйти из состояния глубокой задумчивости.

– Вы за весь вечер не произнесли и двадцати слов. Мы вам настолько неинтересны?

– Помилуйте! Я просто ничего существенного или занятного не могу сейчас сказать.

– И из-за этого молчите? – Карл от души рассмеялся. – Как это не похоже на американца!

Джонатан лучезарно улыбнулся ему, а про себя подумал, – насколько Карлу пошла бы на пользу небольшая порка. Это национальная особенность немцев – им всем не повредила бы порка.

Бен встал и пробормотал извинения. Если погода не изменится – а до завтра они этого наверняка знать не могут, – восхождение начнется через двадцать девять часов, и он предложил, чтобы все как можно дольше поспали и окончательно проверили личное снаряжение. Бен угрюмо вышел из-за стола. В своем общении с журналистами, обратившимися к нему в вестибюле, он был особенно резок.

Поднялся и Карл.

– То, что говорит герр Боумен, совершенно справедливо. Если погода удержится, нам придется отбыть послезавтра в три часа утра.

– Значит, сегодня наша последняя ночь? – Анна спокойно посмотрела на него, потом одарила взглядом каждого, и всем досталось совершенно поровну.

– Не обязательно последняя, – сказал Джонатан. – Мы еще, знаете ли, можем вернуться.

– Плохая шутка, – объявил Карл.

Все начали расходиться. Джонатан пожелал им спокойной ночи и в одиночестве вернулся к своему кофе с коньяком. Он вновь погрузился в мрачные мысли. Для того чтобы точно назвать ему объект, у Дракона оставались всего сутки.

Гора, объект, Джемайма. И за всем этим – его дом, его картины. Вот что самое главное.

Он заметил, что начинает нервничать, и тут же подал по всей нервной системе команду успокоиться. И все же плечи его оставались напряженными, а для того, чтобы согнать с лица хмурые складки, потребовалось усилие мускулов.

– Можно к вам присоединиться? – Сама фраза была вопросительной, интонация же – нет. Карл уселся, прежде чем Джонатан успел ответить.

Последовала пауза, во время которой Джонатан допил коньяк. Фрейтаг нервничал. Его осанка была настолько напряжена, что сделалась какой-то хрупкой.

– Я пришел переговорить с вами.

– Да, я догадался.

– Я хочу поблагодарить вас.

– Меня? Поблагодарить?

– Я ожидал, что вы будете против моего маршрута... моего руководства. Если бы вы стали возражать, остальные бы присоединились к вам. Ведь мистер Боумен – это ваш человек. А Биде – это флюгер, повернет туда, куда ветер подует. – Карл опустил глаза, не меняя угловатой позы. – Знаете, для меня это очень важно. Очень важно быть руководителем в этой группе.

– Да, мне тоже так показалось.

Фрейтаг поднял ложку и аккуратно положил ее на то же самое место.

– Герр доктор? – сказал он, не поднимая глаз. – Я ведь вам не очень симпатичен?

– Нет. Не очень.

Карл кивнул.

– Так я и думал. Вы находите меня... неприятным? – Он посмотрел на Джонатана с еле заметной улыбкой, исполненной отваги.

– Да, неприятным. А также весьма неловким в общении и ужасно неуверенным в себе.

Карл хрипло рассмеялся.

– Меня? Неуверенным в себе?

– Угу. С обычной в таких условиях избыточной компенсацией за абсолютно обоснованное чувство собственной неполноценности, свойственное типичному немцу.

– Вы всех людей подразделяете по национальному типу?

– Не всех. Только типичных.

– Как, должно быть, для вас проста жизнь!

– Нет, жизнь не проста. Просты, по большей части, люди, с которыми она меня сводит.

Фрейтаг слегка поправил ложку указательным пальцем.

– Спасибо вам, герр доктор. Вы были очень добры, проявив такую откровенность. Теперь и я буду с вами откровенен. Я хочу, чтобы вы поняли, почему мне так важно возглавить это восхождение.

– Это совершенно не обязательно.

– Мой отец...

– Ей-богу, Карл! Мне это решительно безразлично.

– Мой отец не сочувствует моему интересу к альпинизму. Я – последний в семье, и он хочет, чтобы я унаследовал дело.

Джонатан не отвечал. Он испытывал удивление и неловкость от робости в голосе Карла, и ему меньше всего хотелось быть наперсником этого юнца.

– Мы, наша семья, производим инсектициды. – Карл посмотрел в окно на светящиеся под луной пятна снега. – И это даже забавно, когда сознаешь, что во время войны мы делали... мы делали... – Карл поджал верхнюю губу и выморгал из глаз предательский блеск.

– Карл, вам и было-то всего пять лет, когда война кончилась.

– Хотите сказать, что это не моя вина?

– Хочу сказать, что вы не имеете никакого права на ту фальшивую трагедию, которую вам так хочется передо мной разыграть.

Карл посмотрел на него с ожесточением и отвернулся.

– Отец считает меня неспособным... недостаточно серьезным чтобы принять на себя ответственность, причитающуюся мне. Но скоро он будет вынужден мной восхищаться. Вы сказали, что находите меня неприятным – неловким в общении. Так вот что я вам скажу: мне вовсе не обязательно полагаться на приятные манеры, чтобы достичь... того, чего я хочу достичь. Я – великий альпинист. И по природным дарованиям, и по упорнейшей подготовке, я – великий альпинист. Лучше, чем вы. Лучше, чем Андерль. Увидите, когда пойдете за мной в связке. – Его глаза горели фанатичным огнем. – Когда-нибудь все скажут, что я – великий альпинист. Да. – Он отрывисто кивнул. – И мой отец будет хвастать мной перед своими друзьями-бизнесменами.

В этот момент Джонатан обозлился на мальчишку. Теперь санкция будет трудной, кто бы из них ни оказался объектом.

– Это все, что вы мне хотели сказать, Карл?

– Да.

– Тогда, наверное, вам лучше идти. Я полагаю, что мадам Биде ждет вас.

– Она вам сказала?..

– Нет. – Джонатан отвернулся и посмотрел в окно, где гора обнаруживала свое присутствие большим куском беззвездного пространства в черном небе.

Через минуту он услышал, как молодой человек встал и вышел из столовой.