Он прошагал через всю свою громадную спальню на хорах, сосредоточив все внимание на чашке кофе, которую нес в руках. Тем не менее часть кофе он все же пролил на блюдце. Чашка была большая, с двумя ручками, специально предназначенная для кофе с молоком. Несколько минут он стоял, облокотись о перила, пил кофе большими глотками, которые прямо-таки воскрешали его, и глядел вниз, на просторный церковный корабль, с гордостью и удовольствием. Там низкое утреннее солнце пробивало полумрак копьями разноцветного света. Умиротворение приходило к нему лишь тогда, когда дом, подобно броне, облекал его. В его мыслях смешалось приятное ожидание встречи с Джемаймой и смутное неприятное ощущение, оставленное тонами, в которых была выдержана его последняя встреча с Драконом.

Потом, спустившись в галерею, он собрался с силами и постарался-таки засесть за статью о Лотреке. Он набросал карандашом несколько пометок, потом грифель сломался. Значит, судьба. Так тому и быть. Он, конечно, мог бы корпеть и дальше, возделывая рыхлую, бездарную прозу – но только не в том случае, когда для этого требовалось очинить карандаши. Не его вина, что карандаш сломался.

На крышке стола лежал голубой конверт от Дракона, пухлый от двух сотен сто долларовых бумажек. Он взял конверт и осмотрелся в поисках надежного места, куда бы его положить. Для человека, который ради денег шел на такие крайние средства, у Джонатана начисто отсутствовали качества скупца. Деньги сами по себе его не привлекали. Вещи, удобства, ценности – иное дело. При мысли, что уже завтра к полудню он станет владельцем картины Писсарро, написанной в пуантилистской манере, его распирало от восторга. Он окинул взором стены, прикидывая, куда повесить Писсарро, и тут взгляд его упал на Сезанна, которого выкрал для него в Будапеште Анри Бак – в подарок ко дню рожденья. На него нахлынули воспоминания об Анри – его удивительно своеобразный баскский юмор... Как они смеялись, когда описывали друг другу самые опасные случаи в их практике, когда чудом удавалось унести ноги... Едва стоящий на ногах пьяница в Арле, когда они устроили корриду, размахивая пиджаками и используя разъяренные проезжающие автомобили взамен быков. Вспомнил он и день смерти Анри, когда тот руками пытался удержать вываливающиеся кишки и при этом выдать какую-нибудь убойную шуточку под занавес... и не смог, не успел ничего придумать.

Джонатан тряхнул головой, отгоняя эти картины, но тщетно. Он сел за фортепиано и принялся бесцельно брать аккорды. Они были одной командой – он, Анри и Майлз Меллаф. Майлз работал на Спецрозыск, Джонатан – на Санкции, а Анри – на французское учреждение, аналогичное ЦИРу. Работали они квалифицированно и быстро и всегда находили время посидеть в баре и поболтать об искусстве, о сексе... о чем угодно.

А потом Майлз подстроил смерть Анри.

Джонатан незаметно для самого себя начал наигрывать Генделя. Дракон обмолвился, что в той санкции, которую он хочет навязать Джонатану, каким-то боком задействован Майлз. Почти два года Джонатан ждал того дня, когда он снова увидится с Майлзом.

“Не думай об этом – Джемайма приезжает”.

Он вышел из галереи, запер за собой дверь и стал прогуливаться по дорожкам, чтобы как-то скоротать время, безумно медленное время до ее приезда. Дул свежий ветерок, листья платанов, высаженных в струночку вдоль аллеи, трепетали и переливались на солнце. Над головой небо было безоблачно-синим, но на северном горизонте над водой тугим узлом висела туча, сулившая нынче ночью новую грозу. Джонатан любил грозы.

Он прошел по строгому английскому саду с недавно подстриженной прямоугольной живой изгородью, в которой был устроен запутанный лабиринт. Из глубины лабиринта раздавался злобный лязг ножниц мистера Монка.

– А-а! Вот ты где! – Чик! – Впредь умнее будешь, кустик идиотский! – Чик! Чик! – Ну погоди же, ветка хитрожопая! Давай-давай, высовывайся, я тебя отчикаю! Вот так! – Чик!

Джонатан попробовал точно определить, из какого места в лабиринте исходит звук – может, и удастся избежать встречи с мистером Монком. Он крадучись двинулся по аллее, перекатываясь с пятки на носок, чтобы ступать потише.

– С другими ветками не поладила? – Голос мистера Монка источал мед. – О-о, тебе не подходит их общество. Да, я понимаю. Ты такая одинокая душа, держишься подальше от этой гоп-компании. – Потом он вдруг взревел: – Гордыня! Вот твоя беда! У меня найдется лекарство от гордыни! – Чик! – Вот так!

Джонатан присел на корточки возле плотной живой изгороди, не осмеливаясь пошевелиться и будучи не в состоянии определить, откуда исходит голос мистера Монка. Но мистер Монк молчал. Затем Джонатан представил себе, как бы со стороны, как он сам трясется при одной мысли о встрече с собственным садовником. Он улыбнулся, тряхнул головой и поднялся.

– Что вы делаете, доктор Хэмлок? – раздался голос мистера Монка непосредственно сзади от Джонатана.

– Ой! Да! Здравствуйте. – Джонатан нахмурился и ковырнул носком туфли землю. – Эта... э-э-э.. эта трава вон там, мистер Монк. Я ее рассматривал. Что-то в ней не то. А вам не кажется?

Мистер Монк ничего подобного не заметил, но он всегда был готов поверить в самое худшее, если дело касалось всего, что растет из земли.

– В каком смысле не то, доктор Хэмлок?

– Ну, она... э-э-э... зеленей обычного. Зеленей, чем надо. Вы понимаете?

Мистер Монк внимательно посмотрел на траву возле кустарника, а потом сопоставил ее с прочей травой, росшей поблизости.

– Это точно так?

Глаза его округлились от ярости, когда он уставился на клочок травы, столь дерзко нарушающий общий порядок.

Джонатан пошел по аллее с нарочитой небрежностью и свернул за первый же угол. Приближаясь к дому, он ускорил шаг. Вдогонку ему несся голос мистера Монка из лабиринта:

– У-у, сорняки хреновы! Вечно все напортят! То совсем черные и грязные, то, видите ли, слишком зеленые! Вот я вас вразумлю!

Хрясь!

* * *

Джонатан ехал на станцию по дороге, обсаженной деревьями. Скорее всего, по доброй лонг-айлендской традиции поезд запоздает, но на всякий случай на станции надо было появиться вовремя – не заставлять же Джемайму ждать! Автомобиль Джонатана – “аванти” класса люкс, сделанный по особому заказу – вполне соответствовал гедонистическому образу жизни хозяина. Машина была в скверном состоянии – Джонатан гонял ее нещадно и совсем не уделял внимания ремонту. Однако элегантные формы “аванти” нравились ему чрезвычайно. Джонатан намеревался, когда авто окончательно выйдет из строя, поставить его на лужайке перед домом и, по возможности, использовать в качестве сеялки.

Он остановился впритык к платформе, коснувшись бампером ее серой, видавшей виды обшивки. Солнце нагрело землю, и из леса несло креозотом. Было воскресенье, поэтому и на платформе, и на автостоянке было пусто. Джонатан откинул сиденье и начал ждать, подремывая. Он и не подумал бы ждать поезда, стоя на платформе, потому что...

...Анри Бака прирезали прямо на цементной платформе вокзала Сен-Лазар. Джонатану потом часто вспоминался пар и лязг этого огромного вокзала, увенчанного стальным куполом. И еще чудовищный ухмыляющийся клоун.

Анри был застигнут врасплох. Задание было только что выполнено, он впервые в жизни собирался в отпуск без жены и детей. Джонатан обещал проводить его, но застрял в автомобильной пробке на Пляс-дель-Юроп.

Он увидел Анри, они помахали друг другу над головами толпы. Должно быть, именно в этот момент убийца и воткнул нож в живот Анри. В шипении пара и грохоте багажных вагонов монотонно и неразборчиво гудел голос диспетчера. Когда Джонатан, протолкавшись сквозь людской поток, приблизился к Анри, тот стоял, навалившись на огромный плакат Зимнего Цирка.

– Что с тобой? – спросил Джонатан.

Опущенные баскские глаза Анри были беспредельно печальны. Одной рукой он сжимал пиджак на животе, упершись в него кулаком. Он глупо улыбнулся и покачал головой, на лице его было выражение крайнего удивления. Потом улыбка сменилась гримасой боли, Анри сполз вниз по плакату и сел, вытянув перед собой прямые ноги, как ребенок.

Когда Джонатан, после безуспешной попытки прощупать пульс на шее Анри, выпрямился, на него в упор безумно скалился с плаката громадный клоун.

Мари Бак не плакала. Она поблагодарила Джонатана за то, что пришел и рассказал ей все. Она собрала детей в соседней комнате для разговора. Они вышли с красными и припухшими глазами, но никто из них уже не плакал. Старший сын – тоже Анри – взял на себя роль хозяина и предложил Джонатану аперитив. Тот не отказался, а потом повел всю семью в кафе через улицу поужинать. Самый младший, который совсем не понимал, что произошло, поел с отменным аппетитом, чего нельзя было сказать об остальных. Один раз старшая дочь, потеряв самообладание, всхлипнула и тотчас умчалась в дамский туалет.

Джонатан просидел всю ночь с Мари за кофе. Они обсуждали практические и финансовые вопросы, стол был покрыт клеенкой, от которой во многих местах оставалась только тряпичная основа – дети, забывшись в мечтаниях, имели обыкновение отколупывать кусочки с ее пластиковой поверхности. Потом говорить стало не о чем, и они довольно долго сидели молча. Незадолго до рассвета Мари поднялась с глубоким вздохом, чуть похожим на всхлип.

– Надо продолжать жить, Джонатан. Ради маленьких. Пойдем. Пойдем со мной в постель.

Нет ничего столь жизнеутверждающего, как акт любви – недаром те, кто замыслил самоубийство, почти никогда не бывают способны к плотской любви. Две недели Джонатан жил у Баков, и каждую ночь Мари принимала его, как принимают лекарство. Однажды вечером она спокойно сказала:

– Теперь уходи, Джонатан. Мне кажется, теперь я справлюсь без тебя. А если мы будем продолжать после того, как самая острая необходимость отпала, это уже будет совсем другое.

Он кивнул.

Когда самый младший сын услышал, что Джонатан уходит, он очень расстроился – он собирался попросить Джонатана сводить его в Зимний Цирк.

Через несколько недель Джонатан узнал, что убийство организовал Майлз Меллаф. Поскольку одновременно с этим Майлз ушел со службы в ЦИРе, Джонатан так и не смог определить, какая сторона приказала убрать Анри.

* * *

– Хорошо же вы встречаете поезд! – сказала Джемайма, заглядывая в окошечко у переднего пассажирского сиденья.

Он вздрогнул.

– Извините. Я не заметил, как пришел поезд.

Не успев сказать, он понял, насколько неестественно звучит этот довод – на платформе было тихо и безлюдно, и не заметить поезд было невозможно.

По пути к его дому она выставила ладонь из окна, по-детски ловя ветер. Он подумал, насколько элегантно и молодо она выглядит в белом льняном платье с высоким, в китайском стиле, воротником. Она сидела, глубоко вжавшись в кресло – то ли отдыхала, то ли демонстрировала свою полнейшую индифферентность.

– Вы никаких нарядов, кроме того, что на вас, не привезли? – спросил он, повернувшись к ней, но глазами продолжая следить за дорогой.

– Нет, конечно. Держу пари, что вы ожидали увидеть у меня в руках коричневый бумажный мешок с парадным ночным бельишком.

– Мешок мог бы быть любого цвета. Это для меня несущественно.

Он притормозил и свернул на боковую дорогу, потом снова вырулил на магистраль, но уже в обратном направлении.

– Забыли что-нибудь?

– Нет. Мы возвращаемся в поселок. Купить вам одежду.

– А эта вам не по вкусу?

– Более чем. Но для работы она не годится.

– Работы?

– Конечно. Вы что же, решили, что приехали отдыхать?

– Какая работа? – настороженно спросила она.

– Я подумал, может быть, вы были бы не прочь помочь мне покрасить лодку.

– Поэксплуатировать меня решили?

Джонатан задумчиво кивнул.

Они остановились возле единственного в поселке магазина, который работал по воскресеньям. Это был домик в стиле “ложный Кейп-Код”, украшенный рыбачьими сетями и стеклянными шариками, рассчитанными на то, чтобы привести в восторг воскресных туристов из города. Владелец магазина явно не принадлежал к породе сдержанных новоанглийских рыбаков. Это был весьма эксцентричный полноватый мужчина за сорок, одетый в явно узкий для него костюм а-ля принц Эдуард, дополненный широченным голубовато-серым галстуком. При разговоре он выбрасывал вперед нижнюю челюсть и с явным удовольствием произносил все гласные в нос.

Пока Джемайма выбирала себе шорты, рубашку и пару парусиновых туфель, Джонатан прикупил еще кое-что, пользуясь рекомендациями магазинщика при определении размера. Советы давались не очень дружелюбно, в интонациях ощущалось какое-то сварливое недовольство.

– Примерно десятый, по-моему, – сказал хозяин, а потом сжал губы и отвел глаза. – Конечно, все поменяется, когда она нарожает парочку детей. С этими бабами всегда так.

Его брови пребывали в постоянном движении, причем независимо друг от друга.

Джонатан и Джем отъехали на некоторое расстояние, и тогда она сказала:

– К расовым предрассудкам мне не привыкать, но с таким я сталкиваюсь впервые.

– Я знал многих женщин и был от них в восторге, – произнес Джонатан, точно копируя голос магазинщика. – Некоторые из лучших моих друзей – женщины.

– Но вы же не хотите, чтобы ваш брат женился на одной из них? – подхватила игру Джемайма.

– И к тому же вы прекрасно знаете, как падают цены на землю, если по соседству поселится женщина.

Тени деревьев, высаженных вдоль дороги, ритмично проносились над капотом машины, и солнечный свет то вспыхивал, то угасал в уголках глаз Джемаймы и Джонатана.

Она пощупала один из свертков.

– Эй, это что такое?

– Увы, там не нашлось коричневого бумажного мешка.

Она секунду помолчала.

– Понятно.

Машина свернула в подъездную аллею и объехала строй платанов, закрывающих вид на церковь. Он раскрыл дверь и пропустил ее в дом первой. Она остановилась посреди корабля и осмотрелась, стараясь ничего не упустить.

– Это не дом, Джонатан. Это голливудская декорация.

* * *

Он обошел лодку, желая посмотреть, как у нее движется работа. Почти придав носом к дощатой поверхности, с сосредоточенно высунутым и зажатым между зубами языком, она старательно возила кистью по площади примерно в один квадратный фут, что и составляло все ее достижения.

– Этот фрагмент вам очень удался, – сказал он, – но о лодке в целом этого не скажешь.

– Молчите. Переходите на свою сторону и красьте себе.

– Уже сделано.

Она хмыкнула.

– Кое-как, шаляй-валяй, представляю себе.

– Есть шанс, что вы к зиме справитесь?

– За меня, человече, не беспокойтесь. Для меня важен результат. Не брошу, пока не закончу. Ничто не заставит меня сойти с достойного и честного трудового пути.

– А я-то собирался предложить отобедать.

– Продано.

Она бросила кисть в банку с растворителем и вытерла руки тряпкой.

Приняв ванну и переодевшись, она присоединилась к нему у стоечки выпить мартини перед обедом.

– Ванна у вас потрясающая.

– Весьма польщен.

Они проехали через весь остров и пообедали в “Местечке Получше”, где подавали дары моря и шампанское. В заведении было почти пусто, тенисто и прохладно. Они беседовали о детстве, о том, где джаз лучше – в Чикаго или в Сан-Франциско, о “подпольном” кино, о том, что на десерт они оба очень любят мороженые канталупки.

Они лежали бок о бок на теплом песке под небом, которое уже не было безоблачно-синим, а слегка подернулось высокой дымкой, за которой с севера неумолимо надвигалась стена тяжелых серых облаков. Вернувшись, они переоделись было в рабочую одежду, но к работе так и не приступили.

– Мне уже хватило и солнца, и песка в избытке, сэр, – сказала наконец Джемайма и, оттолкнувшись от песка, села. – А попасть под грозу я не очень жажду. Я, пожалуй, встану и поброжу по дому, ладно?

Он сонно согласился.

– Ничего, если я позвоню? Надо же известить авиакомпанию, где я нахожусь.

Он не открыл глаза, боясь нарушить блаженную полудрему.

– Больше трех минут не говорить, – сказал он, еле раскрывая рот.

Она поцеловала его в сонные губы.

– Ладно, – сказал он. – Не больше четырех.

Домой он вернулся под вечер, когда тучи заволокли все небо, от горизонта до горизонта. Джемайму он застал в библиотеке, в глубоком кресле, за папкой с эстампами Хокусаи. Некоторое время он смотрел ей через плечо, потом продефилировал к бару.

– Холодает. Хересу не угодно ли? – Голос его эхом разносился по всему нефу.

– Угодно. Хотя мне ине нравится ваш бар.

– Да?

Она прошлась с ним до перил алтаря.

– Он какой-то очень уж выпендронистый, если хотите.

– То есть инфантильный?

– Да. Вот именно. – Она приняла из его рук потирс вином и уселась на перила, прихлебывая. Он смотрел на нее с довольством собственника.

– Да, кстати. – Она резко отставила потир. – Вам известно, что в ваших владениях разгуливает сумасшедший?

– Да ну?

– Да. Я его встретила, когда шла сюда. Он рычал, как пес, и рыл яму, до ужаса похожую на могилу.

Джонатан нахмурился.

– Не представляю себе, кто бы это мог быть.

– Он еще бормотал себе под нос.

– Да?

– Нечто очень вульгарное.

Джонатан покачал головой.

– Надо бы этим заняться.

Пока он жарил бифштексы, она приготовила салат. Вернувшись домой, он первым делом положил фрукты в морозильник, и теперь, соприкоснувшись с влажным воздухом сада, пурпурные виноградины подернулись дымкой инея. Ужин был сервирован в саду, за столом из кованого железа, невзирая на вероятность дождя. Джонатан откупорил бутылку вина под названием “пишон-лонгвиль-барон”, и они сели за трапезу. Наступающая ночь плавно перевела источник света с вершин деревьев на мерцающие фонарики-“молнии”, расставленные на столе. Постепенно огоньки ламп перестали дрожать, воздух сделался плотным и неподвижным, лишь время от времени на севере вспыхивали всполохи зарниц, обозначавшие край грозы. Небо, по которому стремительно неслись тучи, темнело, а небольшие порывы ветра – вестового грозы – заставляли огоньки в лампах дрожать и ерошили серебристо-черную листву вокруг. Потом Джонатан еще долго помнил подобный метеору след от тлеющей сигареты Джемаймы, когда та поднесла ее ко рту.

После длительного молчания он заговорил:

– Пойдемте со мной. Я хочу вам кое-что показать.

Она последовала за ним в дом.

– Знаете, во всем этом есть что-то от фантасмагории, – сказала она, когда он извлек ключ из самой глубины ящика кухонного стола и повел ее вниз по полувинтовым каменным ступеням. – В катакомбы? Может быть, в яму с негашеной известью в подвале? Что я о вас на самом деле знаю? Возможно, мне следовало бы запастись кусочком хлеба и бросать крошки, чтобы потом выйти назад.

Джонатан включил свет и пропустил ее вперед. Она прошла мимо него, притягиваемая источаемой стенами волшебной силой картин.

– Ого! Господи! О, Джонатан!

Он сидел в рабочем кресле и глядел на нее. Она двигалась от полотна к полотну в неровном, пульсирующем ритме: очередная картина притягивала ее, а предыдущая не отпускала от себя. От удовольствия и восторга она даже жужжала – такие звуки издает проголодавшийся ребенок, когда уминает завтрак в одиночку.

Исполненная зрительными впечатлениями, она села на резной фортепианный табурет и некоторое время смотрела вниз, на кашанский ковер.

– Вы неподражаемый человек, Хэмлок.

Он кивнул.

– И все это – вам одному... Этот дом, страдающий манией величия, эти... – Она широко повела рукой, повторяя этот же жест глазами. – И все это вы держите при себе.

– Я исключительный эгоист. Хотите шампанского?

– Нет.

Она вновь опустила глаза и печально покачала головой.

– И это все для вас так важно... Даже важнее, чем убеждал меня мистер Дракон.

– Да, важно, но...

...И оба замолчали на несколько минут. Она не поднимала глаз, а он, после первого ошеломленного взгляда на нее, пытался ослабить свой гнев и замешательство, заставляя себя смотреть только на картины.

Наконец он вздохнул и, оттолкнувшись, встал с кресла.

– Так, мадам, пожалуй, отвезу-ка я вас на станцию. Последний поезд, знаете ли... – Громко начав, он закончил еле слышным шепотом.

Она послушно пошла вслед за ним по каменным ступеням. Пока они были в галерее, наверху разразилась жуткая гроза, которую они даже не слышали. Теперь они поднимались как бы сквозь слои нарастающего, но еще приглушенного шума – дождь металлом стучал о стекло, ветер выл, что-то хлопало, как флаг на ветру, вдалеке басовито ворчал гром.

На кухне она спросила:

– У нас хватит времени на бокал шампанского, который вы мне недавно предлагали?

Он прикрыл свою боль сухим холодом вежливости.

– О, разумеется. В библиотеке?

Он понимал, что и она расстроена, и постарался добить ее, используя в качестве дубинки подчеркнуто искусственную нарочитую светскость. Он весело болтал о нехватке транспортных средств в этой части Лонг-Айленда, об особых трудностях, вызванных грозой. Они сидели в тяжелых кожаных креслах, лицом друг к другу – а дождь под прямым углом лупил по витражам, стены и пол рябили красным, зеленым, голубым. Джемайма вмешалась в поток его речей, направленных лишь на то, чтобы исключить всякую возможность настоящего общения.

– Мне, наверное, не следовало вас так сразу ошарашивать, Джонатан.

– О? А как же вам следовало меня ошарашить, Джемайма?

– Я не могла продолжать... не могла, чтобы мы продолжали... оставляя вас в неведении. А более мягкого способа я найти не могла...

– Могли бы огреть меня кирпичом, Джемайма, – предложил он и рассмеялся. – На меня, наверное, затмение нашло. Что-что, а голову вскружить вы умеете. Мне давно бы следовало понять, что никакого совпадения тут быть не могло. Вы на самолете в Монреале. Вы в такси около конторы Дракона... Как все планировалось, Джемайма? Вы должны были распалить во мне желание, распалить до белого каления, а потом отказывать мне, пока я не соглашусь провести для Дракона эту санкцию? Или вы собирались нашептывать мне в ухо коварные речи, пока я лежал бы расслабленный и блаженный после совокупления?

– Нет, все гораздо примитивнее. Мне было велено украсть деньги, полученные вами за последнюю санкцию.

– М-да, прямо скажем, лобовой подход.

– Я видела – деньги лежат у вас внизу, на столе. Мистер Дракон сказал, что эти деньги вам очень нужны.

– Он прав. Но почему именно вы? Почему не кто-то другой из его холуев?

– Он решил, что я смогу быстро войти к вам в доверие.

– Ясно. И как давно вы работаете на Дракона?

– Фактически я на него не работаю. Я состою в ЦИРе, но не в Спецрозыске и Санкциях. Они выбрали кого-то из другого отдела, чтобы исключить возможность узнавания.

– Разумно. Чем же вы занимаетесь?

– Я курьер. Работа стюардессы – очень подходящее прикрытие для этого.

– И часто вам приходилось выполнять подобные задания? Забираться к кому-то в постель в служебных целях?

Она подумала и все же решила воздержаться от заведомой лжи.

– Пару раз.

Он немного помолчал, потом рассмеялся.

– До чего же мы друг другу под стать! Убийца-эгоцентрик и патриотическая шлюха. Нам бы спариться, да и посмотреть, кого мы породим. Эгоцентричная шлюха – еще куда ни шло, ничего против не имею, но убийца-патриот... Гаже ничего быть не может.

– Джонатан, – она склонилась к нему, неожиданно рассерженная. – Вы хоть представляете себе, насколько важно это задание и почему мистер Дракон так настойчиво добивается вашего согласия?

Он посмотрел на нее молча и без всякого выражения – в его намерения не входило помогать ей вести этот тяжелый и неприятный разговор.

– Я знаю, что он не посвятил вас в детали. Он и не мог этого сделать, пока у него не будет гарантий, что вы согласны. Но если бы вы только знали, что поставлено на карту, вы согласились бы.

– Вот в этом я сомневаюсь.

– Мне бы так хотелось рассказать вам. Но мои инструкции...

– Понимаю.

После паузы она сказала:

– Я старалась от этого отвертеться.

– О? Неужели?

– Днем, когда мы лежали на пляже, я поняла, что было бы гадко так поступить теперь, когда мы с вами...

– Когда мы с вами что? – Он приподнял брови, любопытствуя.

Она поморщилась – одними глазами.

– Словом, я тогда оставила вас, пришла сюда, позвонила Дракону и попросила освободить меня от этого задания.

– Он отказал, я полагаю?

– Он не мог говорить со мной. Ему делали переливание или что-то вроде. Но его помощник отказал... Как его?

– Поуп. – Он допил вино и поставил бокал на стол. – Мне, знаете ли, в это как-то трудно поверить. Ведь вы с самого Монреаля в этом участвовали. И притом вы, похоже, убеждены, что мне надо согласиться на эту работу...

– Вы должны, Джонатан!

– ... и несмотря на все это вы хотите, чтобы я поверил, будто один приятный денек в моем обществе заставил вас резко изменить позицию. И я просто не могу не чувствовать, что вы совершаете ошибку, стараясь одну ложь замазать другой.

– Ничего я не изменяла! Все дело только в том, что мне очень не захотелось делать это самой... И вы прекрасно знаете, что это не только приятный денек, а нечто большее.

Он посмотрел ей в глаза, сначала в один, потом в другой, и кивнул.

– Да, нечто большее.

– И для меня все началось не сегодня. Я целыми днями сидела за вашим досье, кстати, полным до неприличия. Я знаю, каким было ваше детство. Я знаю, как ЦИР изначально втянул вас в работу. Я знаю об убийстве вашего друга во Франции. И даже еще до того, как я получила это задание, я видела вас по телевизору, в учебной программе. – Она еле заметно улыбнулась. – Вы читали лекцию об искусстве с таким нахальным высокомерием. Да я уже на девяносто процентов втрескалась в вас еще до встречи. А потом, внизу, в вашей галерее... мне было так приятно, что вы меня туда пригласили... и я просто не могла не рассказать вам все. Я же знала из досье, что вы туда никого не приглашаете... В общем, там, внизу... и вы сидите, такой счастливый, и все эти прекрасные картины, и этот голубой конверт с деньгами лежит на столе, такой беззащитный... Я должна была сказать вам, вот и все.

– Еще что-нибудь добавить можете?

– Нет.

– “О башмаках, о сургуче, капусте, королях” поговорить не желаете?

– Нет.

– В таком случае, – он подошел к ней и поднял за руки из кресла, – побежали наверх – кто быстрее?

– Побежали.

* * *

Мерцающий в дожде столб света падал на ее глаза, высвечивая в самые неожиданные моменты золотые арлекинские блестки. Он прислонился лбом к ее лбу и замурлыкал скрипучим от счастья голосом. Потом он отодвинулся, чтобы лучше ее видеть.

– Я тебе сейчас что-то скажу, только ты не смейся.

– Скажи.

– У тебя самые прекрасные глаза на свете.

Она взглянула на него с извечным женским спокойствием.

– Очень мило. А чему тут смеяться?

– Когда-нибудь я тебе расскажу. – Он нежно поцеловал ее. – Впрочем, пожалуй, не расскажу. Но все равно не смейся.

– Почему?

– Потому что если рассмеешься – потеряешь меня.

Она рассмеялась – и он действительно выпал из нее.

– Я тебя предупреждал. Хотя на самом деле это уже не имеет значения – после всего хорошего, что я уже для тебя сделал.

– Не говори об этом.

Он в свою очередь рассмеялся.

– Знаешь что? Ты, конечно, ужасно-ужасно удивишься, но я всегда славился умением долго не кончать. Я не вру. Как правило, именно это и рекомендует меня с наилучшей стороны – выносливость. Ну, как шуточка?

– Изрядно. За сигаретами не потянулся – и на том спасибо.

Он перевернулся на спину и тихо сказал вверх, во тьму, принадлежавшую им обоим.

– Если подумать, природа – капризнейшая тварь. Те женщины, с которыми я бывал, никогда меня особенно не интересовали – и ничего такого особенного я не чувствовал. Именно поэтому с ними я был воплощением самообладания и мужской силы, и им это было очень приятно. Но с тобой – когда мне отнюдь не все равно, и именно потому, что мне не все равно – я вдруг начинаю ставить рекорды скорострельности. Нет, как я уже сказал, природа – сволочь.

Джем, повернулась к нему.

– Эй, ты это о чем? Так говоришь, будто все уже кончилось. А я-то все лежу тут и надеюсь, что это антракт, а не финал.

Он одним рывком выскочил из постели.

– Ты права! Это антракт. Сейчас, погоди, я принесу животворную бутылочку шампанского...

– Нет, постой. – Она села, и тело ее на фоне серебристой подсветки было особенно прекрасно. – Иди сюда, дай поговорить с тобой.

Он лег поперек кровати у ее ног и прислонился щекой к ее ступне.

– У тебя такой серьезный, зловещий тон, и...

– Да, такой. Это насчет работы для мистера Дракона...

– Джем, прошу тебя...

– Нет. Нет, успокойся на секундочку. Все связано с одним биологическим прибором, который разрабатывают там, на той стороне. Очень скверная штука. Если они его сделают раньше нас... Это может быть просто ужасно, Джонатан.

Он прижался к ее ногам.

– Джем, не играет никакой роли, кто в этой гонке впереди. Представь себе двух насмерть перепуганных сопляков, которые устроили дуэль на ручных гранатах, стоя друг от друга в трех футах. Тут совершенно не имеет значения, кто первым выдернет кольцо.

– Зато имеет значение, что мы выдернем это кольцо с куда меньшей вероятностью.

– Если ты этим утверждаешь, что средний бакалейщик в Сиэтле – приличный человек, ты совершенно права. Но средний бакалейщик в Петропавловске ничуть не хуже. Вся беда в том, что кольцо гранаты – в руках людей, подобных твоему Дракону, или, что еще хуже, может выдернуться от короткого замыкания в каком-нибудь подземном компьютере.

– Но, Джонатан...

– Я эту работу брать не собираюсь, Джем. Я никогда не провожу санкцию, пока у меня хватает денег на житье. И больше я не желаю об этом говорить. Ладно?

Она молчала. Потом приняла решение.

– Ладно.

Джонатан расцеловал ее ноги и поднялся.

– Ну, так насчет шампанского...

Ее голос остановил его у самой лестницы с хоров.

– Джонатан?

– Да, мадам?

– Я у тебя первая черная?

Он обернулся.

– Это имеет значение?

– Конечно, имеет. Я знаю, что ты собираешь картины, и я подумала...

Он сел на краешек кровати.

– Тебя бы по попе хорошенько отшлепать.

– Извини.

– Все еще хочешь шампанского?

Она раскинула руки и поманила его пальцами.

– После.