В «Еще двух рыцарях» встречаются многочисленные аллюзии на творчество Джеймса Джойса, и прежде всего — на новеллу «Два рыцаря» из сборника «Дублинцы». У джойсовских «рыцарей» (точнее, пожалуй, — «повес», «щеголей»: по-английски рассказ называется «Two Gallants»), «праздношатающихся» Ленахана и Корли, перенесенных Тревором из Дублина десятых в Дублин восьмидесятых годов, социальный, да и образовательный статус, безусловно, повысился, однако суть их отношений с миром, да и между собой тоже, сохранилась без изменений; в этом отношении «Еще два рыцаря» — это довольно часто встречающийся в современном искусстве (и в кино, и в литературе) прием, получивший название «sequel», то есть, развитие темы классического произведения на современном материале.

По рассказу Тревора рассыпаны прямые и скрытые цитаты из «Дублинцев», «Портрета художника в молодые годы», «Улисса», упоминаются «Святая миссия» (1904), поэтическая сатира Джойса на Ирландское литературное возрождение, а также многие джойсовские персонажи: Джеймс Даффи — «Несчастный случай» («Дублинцы»), мистер Пауэр — «Милость Божия» («Дублинцы», «Улисс»), Бетти-Белецца — «Улисс» и т. д. Особое место в рассказе занимает топонимика Дублина; Тревор сознательно водит читателя по «джойсовским местам», иногда уподобляя, а иногда противопоставляя Дублин времен Джойса и Дублин сегодняшнего дня: парки Стивенс-Грин и Колледж-парк, аристократические Бэггот-стрит и Кейпел-стрит, пригороды Дублина зажиточный, благопристойный Чепелизод и захолустный (и вп времена Джойса, и теперь) Доннибрук, магазин трикотажных и галантерейных товаров братьев Пим, Хоут — ныне курортное местечко под Дублином, во времена Джойса — рыбацкая деревушка, где Леопольд Блум сделал предложение Молли, и, наконец, главная достопримечательность джойсовского Дублина — башня Мартелло, где происходит действие первой главы первого эпизода «Улисса» и где в сентябре 1904 года Джойс гостил у своего приятеля, врача и литератора Оливера Гогарти, впоследствии выведенного в «Улиссе» в образе эксцентричного Быка Маллигана. (Примеч. перев.)

Боюсь, ни Ленахана, ни Корли вы больше на улицах Дублина не встретите, зато человека по имени Хеффернан без труда можете обнаружить под вечер в пабе Тонера за стаканчиком виски; что же до Фицпатрика, то он каждый Божий день катит на своем велосипеде через весь город, из Рейнлаха в нотариальную контору «Макгиббон, Тейт и Фицпатрик». Этим видом транспорта Фицпатрик пользуется по совету врача. Хеффернан, напротив, выпивает в Тонере, советами врача пренебрегая. Их дружба осталась в прошлом; они давно не видятся и при встрече на всякий случай переходят на противоположную сторону улицы.

Лет тридцать назад, когда я только познакомился с Хеффернаном и Фицпатриком, отношения их связывали самые близкие. Тогда они были не разлей вода: Хеффернан учил друга жить, Фицпатрик радовался жизни. В ту пору мы, все трое, были студентами, причем Хеффернан, выходец из Килкенни, — студентом «вечным»: учился он столько лет, что никто не знал, когда же он поступил. Дежурные в колледже уверяли, что помнят его уже лет пятнадцать, и, хотя их склонность к преувеличению общеизвестна, в данном случае им, пожалуй, можно было поверить: Хеффернану, маленькому, юркому, похожему на хорька, обидчивому человечку, было никак не меньше тридцати.

Фицпатрик был крупнее, мягче, на его полном лице постоянно сияла добродушная улыбка, отчего многим казалось — и совершенно напрасно, — что его умственные способности оставляют желать лучшего. Свои мышиного цвета волосы он стриг так коротко, что им не требовалось пробора, в глазах же таилась такая безысходная лень, что странно порой было видеть их открытыми. Хеффернан отдавал предпочтение костюмам в полоску, Фицпатрик — просторному синему блейзеру. Выпивали они обычно в баре у Кихо на Энн-стрит.

— Без таких, как этот мозгляк, жилось бы куда веселей, — подал голос Хеффернан.

— Старый хрен, — охотно согласился Фицпатрик.

— «А вы, я смотрю, мистер Хеффернан, — говорит, — все еще у нас». Каково?

— Точно удивился, что ты еще дуба не дал.

— Он был бы не прочь.

Сидя в уютном баре Кихо, они частенько заводили разговор о bete noire Хеффернана, убеленном сединами профессоре Флаксе, североирландце.

— «А вы, я смотрю, все еще у нас», — повторил Хеффернан. — Нет, ты что-нибудь подобное слышал?

— Да этот твой Флакс из ума выжил, неужели не ясно?

— Может, конечно, и выжил, но студенток на лекции смешить не разучился. Все время на мой счет проходится.

— Чего с них, студенток-то, взять.

Хеффернан погрузился в задумчивость.

Медленно закурил «Сладкий Афтон». Покойный дядюшка из Килкенни оставил ему некоторую сумму на обучение, однако, согласно завещанию, по окончании колледжа доступ к деньгам прекращался. Дабы не переступить сию роковую черту как можно дольше, Хеффернан неизменно заваливал предварительные экзамены по общим дисциплинам, которые должны были, перед экзаменами по специальности, сдавать все студенты.

— Подходит ко мне сегодня утром один, — прервал молчание Хеффернан. — Ушлый тип, из Монастервина. «Натаскать тебя, — интересуется, — по логике? Возьму недорого: пять шиллингов в час».

Фицпатрик приподнял кружку пива, отпил из нее и, не вытирая пены с верхней губы, громогласно расхохотался.

— Флаксовский прихвостень, — продолжал Хеффернан. — Я первое что подумал: «Как пить дать, его Флакс подослал».

— Да, таких за милю видать.

— То-то и оно. «Я твоего отца знаю, — говорю. — Он ведь молоко развозит, верно?» Смотрю — покраснел, точно рак. «Держись от Флакса подальше, — говорю. — Он ведь жену и двух сестер в психушку упек».

— А он что?

— Ничего. Заохал: «Надо же!»

— Да, чудной этот твой Флакс, — подытожил Фицпатрик.

Вообще-то, профессора Флакса Фицпатрик тогда в глаза не видал и делал вид, что он с ним знаком, исключительно от лени; если б не лень, он бы обязательно заметил, в какой злобе пребывает Хеффернан. Хеффернан ненавидел профессора Флакса лютой ненавистью, добродушному же и нелюбопытному Фицпатрику казалось, что старый профессор — это всего-навсего небольшая заноза, мелкая неприятность, от которой, с помощью жалобы или оскорбления, избавиться ничего не стоит. На этом этапе ущемленное самолюбие Хеффернана еще не проявилось в полной мере, и Фицпатрику, который знал своего друга как облупленного, даже в голову не могло прийти, что черта эта развита у него до такой степени. Условия оставленного ему завещания, да и упорство, с каким он раз за разом заваливал предварительные экзамены, скорее свидетельствовали об обратном. И тем не менее самолюбие Хеффернана, словно бы отстаивая свое право на существование, в конце концов заявило о себе во весь голос; когда эту историю рассказывают в Дублине сегодня, то не забывают упомянуть: началось все с того, что злополучная фраза профессора Флакса неоднократно вызывала смех у студенческой аудитории.

Профессор Флакс читал в университете лекции по литературе на разные темы, однако особое внимание уделял сочинениям Джеймса Джойса. Шекспир, Теннисон, Шелли, Колридж, Уайлд, Свифт, Диккенс, Элиот, Троллоп, да и многие другие громкие имена приносились в жертву Джойсу, творчество которого в ирландской университетской жизни тридцатых годов считалось основополагающим. Профессору Флаксу ничего не стоило сказать, кого Джойс назвал «насмерть перепуганным имкавцем», какого числа он написал, что его душа «переполнена разлагающимися амбициями»; профессор со знанием дела говорил о «затхлом запахе ладана, напоминающем стоялую воду из-под цветов», а также о «раскрасневшихся карнизах» и «ощетинившихся гусях».

— Сплошной выпендреж, — злобно процедил Хеффернан, когда они с Фицпатриком в очередной раз сидели в баре Кихо.

— Не бойся, Хефф, долго он не протянет.

— Не скажи, такие живут вечно.

Все это Фицпатрик рассказал мне спустя год после того, как они раздружились. Я неважно знал их обоих, но мне было любопытно, отчего разошлись, да еще так неожиданно, такие закадычные друзья. Фицпатрик, человек общительный, секретов ни от кого не имел.

Мы сидели с ним в Колледж-парке, наблюдали за игрой в крикет, и он пытался припомнить, как развивались события. Идея пришла в голову не ему, а Хеффернану, что, впрочем, вовсе не удивительно, поскольку Фицпатрик по-прежнему знал профессора Флакса лишь понаслышке, да и обида была нанесена не ему. И тем не менее, если бы не он, ничего бы не произошло, ибо старуха, которой предстояло сыграть главную роль во всей этой истории, была служанкой в том самом доме, где снимал комнату Фицпатрик.

— Она еще не совсем из ума выжила? — поинтересовался Хеффернан, когда однажды вечером они столкнулись с ней в коридоре.

— Умней нас с тобой, вот только пришибленная какая-то.

— Верно, физиономия у нее неглупая.

— И при этом мухи не обидит.

Вскоре после этого Хеффернан стал частым гостем в Доннибруке, в доме, где жил Фицпатрик. Случалось, что, возвратившись вечером домой, тот заставал друга на кухне, где старуха служанка жарила сосиски или нарезала хлеб к ужину. Миссис Магинн, домовладелица, имела обыкновение перед ужином лежать на диване, поэтому Хеффернан со служанкой оставались в кухне одни. Несколько раз, спустившись вниз, миссис Магинн заставала там Хеффернана, о чем как-то раз, словно невзначай, обмолвилась своему постояльцу. Фицпатрик, который и сам не мог взять в толк, чем могла заинтересовать Хеффернана старуха служанка, ответил, что его друг предпочитает ждать его на кухне, потому что там тепло, и ответ этот миссис Магинн, женщину покладистую, успокоил.

— Никаких сомнений быть не может, — раскрыл наконец карты Хеффернан, когда они спустя несколько недель сидели, по обыкновению, в баре Кихо. — Если бы про это узнал старый Флакс, его бы родимчик хватил.

Фицпатрик помотал головой, чувствуя, что объяснение не заставит себя долго ждать.

— Интересная старушенция, — заметил Хеффернан и рассказал Фицпатрику историю, которую тот слышал впервые в жизни. История эта была про человека по имени Корли, который уговорил служанку в доме на Бэггот-стрит оказать ему небольшую услугу. В истории рассказывалось также про друга Корли, Ленахана, отличавшегося завидным чувством юмора. Поначалу Фицпатрик ничего не понял, решив, что речь идет о двух студентах, их сокурсниках, чьи имена он запамятовал.

— Это Джимми Джойс сочинил, — пояснил Хеффернан. — У Флакса эта байка — самая любимая.

— А по-моему, ничего особенного. И потом, служанка никогда бы такого не сделала.

— Но ведь она в Корли души не чаяла.

— И пошла бы ради него на воровство?!

— Какой же ты сухарь, Фиц.

Фицпатрик радостно засмеялся — оценка эта ему явно польстила. И тут, к его удивлению, Хеффернан изрек:

— Так вот, это та самая служанка, что работает у миссис Магинн.

Фицпатрик недоверчиво покачал головой и сказал Хеффернану, чтобы тот врал, да знал меру, однако Хеффернан стоял на своем:

— Как-то, когда я ждал тебя, она мне эту историю сама поведала — в первый же вечер. «Зайдите на кухню, холодно ведь, мистер Хеффернан», — говорит. Знаешь, когда это было? Ты еще в тот день дома не ночевал, помнишь? Она мне яичницу пожарила.

— Господи, ну и память…

— Ты с медсестрой из Дандрема развлекался.

Фицпатрик захохотал:

— Девчонка что надо. — Он припомнил кое какие подробности, но Хеффернана они не интересовали.

Она выложила мне то же самое, что выудил из нее Джимми Джойс, когда она была совсем еще девчонкой. Ради своего любимого она стянула золотой соверен.

— Ты что, старая карга честней некуда…

— И тем не менее. Стибрила — и нисколько не жалеет об этом. Она и сейчас считает, что Корли — самый лучший мужчина на свете.

— Но Корли никогда не существовал…

— Еще как существовал. По-твоему, он не развлекал эту смазливую шлюшку шуточками мистера Ленахана?

Следующим по очередности событием, по словам Фицпатрика, стала одна весьма примечательная встреча. Хеффернан сообщил профессору Флаксу, что павшая жертвой любви молоденькая служанка из рассказа Джойса «Два рыцаря», оказывается, еще жива и следы ее отыскались в Доннибруке. Профессор разволновался не на шутку, и как-то вечером, когда миссис Магинн отправилась в кино, Хеффернан встретил его на автобусной остановке и отвел к служанке на кухню.

Это был тщедушный старичок в твидовой паре — Фицпатрик представлял его себе совсем иначе. Служанка миссис Магинн, его сверстница, была туга на ухо и страдала ревматизмом. Хеффернан купил полфунта инжирного печенья и выложил его на тарелку. Старуха налила гостям чай.

Профессор Флакс буквально засыпал ее вопросами, однако задавал их вежливо, ненавязчиво, без напора и язвительности, которые приписывал ему Хеффернан. В кухне в тот вечер царила необычайно теплая атмосфера: Хеффернан предлагал гостям печенье, а служанка ударилась в воспоминания грешной молодости.

— И впоследствии вы рассказали об этом мистеру Джойсу, не так ли? — с нетерпением спросил профессор.

— Он приходил в дом, где я тогда работала, на Норт-Фредерик-стрит, сэр. К зубному врачу, О’Риордану.

— Мистер Джойс приходил лечить зубы?

— Именно так, сэр.

— И вы беседовали с ним в приемной?

— Делать-то больше нечего, сэр. Всех и делов: откроешь дверь, когда звонок зазвонит, а потом, до следующего звонка, целый час ждешь. Я мистера Джойса хорошо помню, сэр.

— Его заинтересовала ваша… связь с человеком, которого вы упомянули, не так ли?

— Еще б не заинтересовала — это ведь все случилось только-только. Выставили меня хозяева с Бэггот-стрит — и поделом. Невесело мне было, когда мы с мистером Джойсом познакомились, сэр.

— Хорошо вас понимаю.

— Я тогда часто с клиентами в разговор вступала: поговоришь, и вроде легче…

— Но сегодня чувство обиды прошло, верно? Молодой человек дурно с вами обошелся, и тем не менее…

— Чего там, дело прошлое, сэр.

Хеффернан и Фицпатрик пошли провожать профессора на автобус, и, по словам Фицпатрика, Флакс дрожал от восторга. Профессор опустился на сиденье и принялся что-то оживленно обсуждать сам с собой, не заметив даже, как друзья помахали ему на прощанье. Когда автобус тронулся, они зашли в ближайший паб и заказали по кружке портера.

— Признавайся, это ты ее подговорил? — полюбопытствовал Фицпатрик.

— Да она из тех, кто ради денег удавится. Ты сам разве за ней этого не замечал? Старая скряга.

Стоило Хеффернану попасть на кухню к миссис Магинн, как он обратил внимание на то, что старая служанка невероятно скупа и экономия превратилась у нее в навязчивую идею. Она не тратила ни пенса, изо всех сил стремясь приумножить нажитое. За то, чтобы она повторила историю, которую он ей внушил, Хеффернан заплатил ей целый фунт.

— Правда, она хорошо держалась? По-моему, первый сорт.

— Жалко все-таки старину Флакса.

— Пропади он пропадом, этот твой «старина Флакс»!

Прошло несколько месяцев. Хеффернан больше не бывал на кухне в Доннибруке и о профессоре Флаксе вспоминал редко. По своей природной лени Фицпатрик предположил, что подлог венчает дело и теперь во всей этой истории можно будет поставить точку; он полагал, что ущемленное самолюбие Хеффернана, проявившееся в этой истории в полной мере, наконец удовлетворено. Но не тут-то было. Как-то раз, когда друзья погожим летним днем прогуливались по Стивенс-Грин в надежде подцепить пару девочек, Хеффернан сказал:

— В следующую пятницу состоится одно мероприятие. Можем сходить.

— Какое еще мероприятие?

— Выступает мистер Флакс. На «Обществе друзей Джеймса Джойса».

Профессору предстояло выступить с лекцией на конференции, которая должна была продлиться неделю и посвящалась жизни и творчеству писателя, являвшегося raison d'etre этого общества. Откуда только не понаехали «Друзья Джойса»: из Соединенных Штатов, из Германии, Финляндии, Италии, Австралии, Франции, Англии, даже из Турции. Ученые мужи смешались с неучеными энтузиастами. Участники конференции побывали в Чепелизоде у мистера Джеймса Даффи и в Управлении дублинской военной полиции у мистера Пауэра; были обследованы Кейпел-стрит и Или-Плейс; состоялись экскурсии на знаменитую башню Мартелло, в Хоут и в магазин братьев Пим; неоднократно упоминались Бетти-Белецца и Вал из Скибберина. Ни о чем, кроме Джойса, не говорили. Целую неделю в Дублине царил Джойс, один Джойс.

Когда в назначенный вечер Фицпатрик отправился вместе со своим другом на лекцию профессора Флакса, интуиция подсказывала ему, что «мероприятие» предстоит прескучное. Он понятия не имел, что задумал Хеффернан, и вовсе не собирался расходовать на это свою интеллектуальную энергию. «Подремлю — и на том спасибо», — решил он.

Перед началом лекции, безусловно, главного события дня, какая-то дама из Вашингтонского университета сделала краткое сообщение «Об опечатках у Джойса», а бородатый немец зачитал недавно обнаруженный черновой вариант «Святой миссии». Наконец, на кафедру поднялся в своем неизменном твидовом костюме профессор Флакс. Прихлебывая воду из графина он почти целый час распространялся о прототипе молоденькой служанки из рассказа «Два рыцаря». Сделанное им открытие — служанка, оказывается, жива до сих пор и отыскалась в Доннибруке, где подвизается в той же должности, — вызвало в зале восхищенный шепот, которым сопровождалась вся лекция и который, когда профессор закончил, сменился бурей аплодисментов. Когда Флакс занял свое место, на его бледном лице играл легкий румянец. «Звездный час старикана», — заметил Хеффернан своему дремлющему другу.

Вот тогда-то Фицпатрик и заподозрил недоброе. Слушатели, заполнившие лекционный зал до отказа, отнеслись к сообщению профессора в высшей степени серьезно, а между тем в том, что говорил Флакс, не было ни единого слова правды. Во время лекции за профессором записывали, теперь посыпались вопросы. Чей-то голос сзади, захлебываясь от восторга, проговорил, что ради этого потрясающего открытия стоило ехать две тысячи миль. Все находящиеся в зале живо представили себе, как Джеймс Джойс собственной персоной сидит в приемной зубного врача. Было решено совершить паломничество на Норт-Фредерик-стрит в самое ближайшее время — завтра, может даже, сегодня вечером.

— Я бы только хотел, если позволите, — прокричал Хеффернан, ибо в зале стоял невообразимый шум, — задать профессору один-единственный, самый простой вопрос. — Он вскочил на ноги, чем и привлек внимание Флакса, который ласково ему улыбнулся. — Меня вот что интересует, — продолжал Хеффернан. — Не является ли вся эта история галиматьей от начала и до конца?

— Галиматьей? — переспросил чей-то голос с акцентом.

— Галиматьей? — не поверил своим ушам профессор Флакс.

Возбужденный гул в зале не затихал между тем ни на минуту. Ответы на вопросы выслушивали лишь те, кто эти вопросы задавал. «Как все же трогательно, — воскликнула сидящая рядом с Фицпатриком дамочка, — что молоденькая служанка, с которой так нехорошо поступили и портрет которой Джойс так метко набросал в своем рассказе, все эти годы не держала зла!»

— Я не случайно задал этот вопрос, профессор, — как ни в чем не бывало продолжал Хеффернан. — Очень сомневаюсь, чтобы Джеймс Джойс когда-нибудь бывал у зубного врача на Норт-Фредерик-стрит. Все дело в том, что опрашиваемая особа хотела только одного — известности.

Впоследствии Фицпатрик описал мне выражение лица профессора Флакса. «Потухший взгляд, — сказал он, — как будто изнутри свет перекрыли». Старик, нахмурившись, уставился на Хеффернана — он не сразу понял, что тот имеет в виду. Ведь после разговора на кухне миссис Магинн его отношения с этим студентом совершенно переменились, стали дружескими, даже, пожалуй, уважительными.

— Я присутствовал при беседе профессора с этой немолодой женщиной, — продолжал Хеффернан, — и у меня возникло впечатление, что она все выдумала. Признаться, я полагал, сэр, что такое же впечатление сложилось и у вас.

— Полно, мистер Хеффернан, эта женщина не способна на ложь.

— На Норт-Фредерик-стрит никогда не практиковал зубной врач по фамилии О'Риордан. Этот факт ничего не стоит проверить, сэр, — отчеканил Хеффернан и сел.

В зале воцарилась гнетущая тишина. Все глаза были устремлены на профессора Флакса. Слабым, срывающимся голосом он прого верил:

— Но зачем ей было все это выдумывать, мистер Хеффернан? Такая, как она, вряд ли читала рассказ, она вряд ли знала…

— Должен вас разочаровать, сэр, — перебил его Хеффернан, вновь подымаясь со своего места. — Эта старушенция способна на все ради одной несчастной фунтовой банкноты. Она, видите ли, скряга, сэр. А произошло вот что, — продолжал он уже громче, обращаясь ко всему залу. — Какой-то студент, которого уважаемый профессор завалил на экзамене, решил отыграться и воспользовался подвернувшейся возможностью. Только и всего. Наш друг Джеймс Джойс, — добавил он, — вне всякого сомнения, оценил бы этот розыгрыш по достоинству.

Вперившись в пол, профессор Флакс с тяжким вздохом поднес к губам бокал с водой. По словам Фицпатрика, не составляло большого труда прочитать в этот момент его мысли: «Я дурак и в полной мере доказал это. Доверчивый болван, посмешище». Перед людьми, которые столько для него значили, его выставили проходимцем, да еще без всяких на то оснований. Никогда уже с «Друзьями Джеймса Джойса» не беседовать ему с высоко поднятой головой. Наутро о происшедшем узнают все его студенты.

По залу пробежал шепоток, люди потянулись к выходу, и Фицпатрику вспомнилась почему-то кухня миссис Магинн: на столе инжирное печенье, чай — и две старые куклы, пляшущие под дудку Хеффернана. Вспомнился Фицпатрику и голос служанки, чья история — уж слишком хорошо он знал своею друга — с самого начала показалась ему сомнительной. Он стал мыслено ругать себя за то, что не увел старика, не сказал ему, что все это неправда. Он поглядел на сгрудившуюся в проходах толпу, на одинокую фигурку в твидовом пиджаке цвета овсяной каши и с грустью подумал, что подобное унижение нередко кончается самоубийством. В коридоре, когда Хеффернан предложил ему пойти посидеть в баре на Энн-стрит, он послал его к черту, чего тот никогда ему не простил.

— Не понимаю, — сказал Фицпатрик, когда мы с ним, уже много позже, вновь пришли посидеть в Колледж-парк, — ну как можно быть таким щепетильным? Ведь ничего же особенного старикан ему не сказал. «А вы, я смотрю, все еще у нас?» Подумаешь.

Я что-то ответил, не помню что. Профессор Флакс не покончил с собой; он умер естественной смертью через год после своей злополучной лекции. Хеффернан солгал и тут: профессор не «упек в психушку» жену и двух сестер; в некрологе, помещенном в «Айриш таймс», отмечалось, что он был единственным ребенком и холостяком; некролог, впрочем, получился какой-то куцый: о конфузе, происшедшем с профессором, говорил в свое время весь город и история эта не забылась по сей день.

В Колледж-парке играли в крикет, мы с Фицпатриком наблюдали за игрой и говорили о профессоре Флаксе. О его ироническом замечании и о том, как замечание это ущемило самолюбие Хеффернана. Говорили о любви, ради которой молоденькая служанка из рассказа Джойса пошла на воровство, и о скаредности, заставившей старуху пойти на подлог. Упомянул Фицпатрик и свою непомерную лень — слабость, свойственную всем нам.