Закрывая глаза, я вижу колышущиеся в темноте хвосты: рыбьи, кошачьи, лошадиные, коровьи, львиные и тигриные, вижу неизвестных мне зверей, иногда я различаю только знамёна, как вдруг выскакивает реплика пекинской оперы: «Прекратить!» — И все хвосты в мгновение ока замирают, покорно прижимаясь к своим задницам.

Тело отца нужно облачить в древние холщовые одежды, распорядитель похорон [24] велел нам обмыть его тело. Меня окружили братья, среди них я старший, по обычаю я должен обмыть тело. Полотенце мягко коснулось отцовского лба, его лицо мне знакомо во всех подробностях, ведь когда у него болела голова, я растирал ему точку тайян-сюэ, лоб, шейные позвонки, сейчас он ничего не чувствует и не в состоянии, как тогда, попросить меня растереть там или тут. Обмываю его сомкнутые веки, нос, губы и скулы, несколько часов назад они были тёплые, сейчас они ледяные. Распорядитель сказал, что мои слёзы не должны упасть на отцовское лицо, иначе он не сможет воссоединиться со своей матерью, и я заморозил слёзы в своём сердце. Когда я обмывал руки отца, этот кусок льда раскололся в моём сердце. Сейчас его руки неловко растопырены. Это пара рук, дрожавших от счастья, когда они впервые приняли меня, тысячу раз купавшие меня в детстве руки, которые так хотелось отрубить, когда он нас избивал, руки, которые хлопотали по хозяйству, как руки прислужницы, все в мозолях, затвердевшие, как железные прутья. я по одному отделяю пальцы, и обмывание продвигается медленнее. Когда я дошёл до его груди, слёзы навернулись на мои глаза, но, вспомнив предостережение распорядителя, я их поспешно сглотнул. Когда отец избавился от хлопот крестьянской жизни, на груди у него совсем не осталось мышц, одни кости. Он прожил со мной десять лет и постепенно раздобрел от хорошей пищи, и средний размер одежды ему пришлось поменять на бо́льший. Я осторожно обтираю ноги отца, тоже хорошо знакомые мне, несколько лет назад у него на правой ноге появилась экзема, которая облезала и невыносимо чесалась. Я сопровождал его на уколы и часто, когда у меня было время, втирал лекарство. В жаркую погоду он закатывал штанины, объясняя, что так скорее уходит жар, мне передалась его привычка. Обмываю ступни, иссушённые, маленькие и худые. Отец, помыв ноги, отправлялся в поле, Пока болезнь сердца не обострилась и не пришлось сделать операцию Только благодаря увещеваниям врача и моим настойчивым просьбам. Эти ноги не ступали больше на рисовое поле, они суетливо носились на городской рынок, обеспечивая меня продуктами по три раза на день. Когда я обмыл тело отца, мы надели на него новую рубаху, и брюки, и туфли, чтобы он обосновался в новом доме.

Я спросил у старушки матери: прошло уже больше года, каково там отцу? Мать отвечала, что невестка ходила к колдунье, та рассказала, что отец на жёлтом коне вечно мчится на сельскую ярмарку, с соседями ладит, там ему привольно. Я спросил: для чего он возвратился в прежние времена ведь сожгли его бумажную машину? [25] Мать ответила с горькой усмешкой, что, скорее всего, он не справился с её управлением.

Дрессировщик обезьян не знает, что делать: обезьяна ленива, гонги вот-вот разлетятся от стука, обезьяна часто ухмыляется, выражая протест, как ею повелевать? Дрессировщик достал курицу, провел клинком по её горлу, перед обезьяной брызнула кровь, а та даже не смотрит! Зеваки насмехаются: «Эй, зарежь обезьяну, пусть посмотрит!»

Когда я ответил на звонок, телефон выскользнул в воду, там твои слова под водой бьются и барахтаются, неразличимые.

Вчера начался период установления весны, сегодня ледяной дождь вновь всё обратил в зиму. Весна — опоздавший на урок ребёнок за дверью класса, глядит на своё пустующее место.