Для истины одной необходимо много снега, Бессчётным истинам нужны снега, снега. А вечные же истины подобны снегам, снегам, что до сих пор летят. А ты уверен ли: пыль из-под ног, ступающих по снегу, и есть та истина? То, может, только прошлого осколки, а может быть, намёк. Кто знает? Там, где тоньше, — след, где глубже, — снег.

Растущее у шумной закусочной дерево Всё в цвету. И каждый раз, минуя лавку или здесь сидя за едой, все это замечают. Оно избрало для цветения эту пору. И явно на другие не похоже. с цветов слетают крохи лепестков По одному, как парашютики с небес, И на столах, и на ресничках детских, и в волосах у девушек, внизу — они повсюду. Мгновенно заняли пространство на земле. Хозяин лавки, средних лет на вид, сидит под сенью дерева, взгляд — пламень. Весь лепестками усыпан. Помню, в былые годы он также здесь сидел с мангалом передвижным на дерево опершись, что только чуть его повыше самого.

На этой улице есть сумасшедший. Когда я сталкиваюсь с ним, он надо мной смеётся, Да и вообще над всем на этой улочке смеётся идиотски. Одет нелепо: На голове изысканная шляпа живописца И ходит он не так проворно, Но главное — его навязчивый синдром. Шагнув вперёд он непременно на шажок назад отступит, как бы «янгэ» [42] танцуя. И так день ото дня. Прохожие, его завидев, Свой путь прямой внезапно изменяют, чтоб обогнуть его и избежать. На улице, где он порой проходит, Всегда таких немало, кто странно ходит.

Тот самый отважный Чжао, что прежде кричал, как вырастет, станет полицейским, женился и завёл детей. Сам невысокий, не внушает страха, походка неуверенна и голос тих. Соседи за глаза его девицей звали. Но однажды я даже видел, на велосипеде он мимо своего участка по груде щебня с лихостью проехал.

Близ банка у раздвижных дверей Бродяга, вдаль глядя на лоток с едой, как там горит огонь в жаровне, всё руки потирал.