Чихнула лишних пару раз, Упала. Ушибленное место ещё болит. А если так погибнуть — что тогда? Мать точно скажет то, что на неё похоже: «Тебя не будет — мне не жить». А может ли отец, за разом раз листая мой дневник, ума лишиться? Сестре приснюсь, И та, в слезах проснувшись, расскажет остальным наверняка: «Я видела сестру во сне». Друзья бумагу будут жечь, всё сокрушаясь: Цайюнь, недолог век, уйдя туда, разбогатеешь, одежду покупая, не будет больше волновать цена. Все, кто не жаловал меня, обеспокоятся, что стану их пугать я. Кто будет плакать, кто смеяться, но это всё увидеть не смогу. Единственное, что не всё равно: одета буду ли нарядно, я в жизни следующей надеюсь всё же красавицею стать!

Мне нужна лампа. И не белая лампа, и не люминесцентная, не неоновая и не уличная — а та, что в детстве у бабушки видела я, — керосиновая. Во сне её из хлама подняла и, подражая бабушке, зажгла.

Взглянул разок на того, кто кормит его, у кого на поясе из крокодиловой кожи кошелёк, и притворился спящим.

Голову склонив, Будде молюсь, Волосы падают на глаза, Когда вставал, Рядом с монахом работник Почёсывал пятку. Лотосам возле храма Мой диалект не понятен, наверное. Поймав струю дождевой воды, Умыла лицо.

Смотрела телевизор и ела поме́ло [43] , Вдруг лаем зашлась собака, Я дверь отворила. Старик в лунном свете Пел ту самую песню, Что я в детстве слушать любила.

На поезде до Сычуани Напротив из Мяньяна пассажир. Заговорили о землетрясении, И я спросила: «А было ль страшно?» Он рассказал, что всё когда случилось, как раз на стройке был он, не успел и испугаться, а шёл и день, и ночь, так оказался дома.

В храме муравьи Укусили меня — Я стерпела. У реки муравьи укусили меня — Я стерпела. У дверей дома один муравей укусил меня — тут уж я его раздавила.

Мой дед — военный, Сражался в Северной Корее, Неотразим был в молодые годы, Во всем талантлив. Но всякий раз былое вспоминая, Особо отмечает, как председатель Мао Кепку дал ему нести.