В тот год, когда сын Неба из рода Чжу велел на юг оборотить речные воды, Река, идущая на север, начала мелеть. Южан внезапно озарило, с мотыгами спустились к устью, С предчувствием беды, когда они пустились в бегство, открылся просчёт, — по воспоминаниям, речные воды разлились, при южном ветре обратились вспять. Мужчины поспешали, едва набросив стёганые куртки, и больше женщин отступали, всё обнимая свежие цветы, Всё былое я взглядом охватил, в мгновение — шесть столетий. В период Хунъу [46] стали рыть канал, и корабли на мель вставали, Река, текущая на север, не привыкла на юг стремиться, тем более не может питать речных существ реки, на юг текущей. В одеждах тёмных девушка в вечерний час погибла, Тело, как у змеи, на берегу лежит нагая, с застывшим взором, как у рыб, в лучах закатного светила. И если в жизни мы ещё способны на чувства, То девушку прославить я хочу, что ради той реки погибла, и поныне её душа покоится на дне речном.

Минуя приграничный городок, река разлилась на простор широкий, Уверен, поднялась вода в реке, и ночью рыбы с креветками на самом дне сокрылись, так что в лунном свете таинственно в воде сверкали их голов чешуйки. Едва ли завтра их смогу забыть. А в мире не только у рыб-креветок будущее есть, но также есть оно и у реки. В далёком приграничном городке трудны и горьки одиноких мысли, Кто б со мною оказался на тёплом пути? У рыб-креветок из той реки пусть нет гражданства, но есть края родные.

На реке Бэйлю между холмом зелёным и равниной Увидишь ты тростник густой и стаю птиц речных. Береговая галька, крабы-плавунцы, трепанги — Застенчивая первая влюблённость летом, всё то прекрасное, что дорого тебе. Когда тростник совсем не шелохнётся, Ты наконец услышишь птичьи голоса, так никого не видя, И таково их проявление чувств. Твоя душа Тверда, как галька, — избрал ты удалиться И дал обет всю жизнь скитаться бесприютно, Но не сдержал — поклялся всё-таки в любви воде речной. Я стал тем самым человеком в шляпе из соломы в лучах закатных. Спустился к дамбе и мысли отпустил с речной водой. Ветер, поднявшись, всколыхнул тростник, и стая птиц с тоской по дому скрылась в речной долине.

Вечерний час, я прохожу вдоль коробов строений мрачных. Двое нищих во дворе куриной ножки половину не могут поделить. Невидимые глазу крылья высотных зданий ввысь взмыли до коричных рощ у лунного дворца [48] . А у дороги рабочими забыта пара касок. И посреди всего — одна высотка на восемьдесят семь и пять градусов склонённая на запад.

В день восхожденья к высоте вдруг дождь полил. Но не было сомнений у меня, что надо подниматься. Зонт захватив, пустился вновь к подножию гор. Прекрасно знаю, их вершины населяют ушедшие из мира прежде. Хризантемы под дождём, одежды тёмные волнуются. Душу отпусти в полёт! — то после смерти Восхождение в последний раз. Крик птичий, подобен грому, лишь сильнее стал. Теперь в могучий ветер в прекрасный день прозрений до темноты домой вернуться должен я.

Лишь солнце закатилось, из-за гор на западе с надрывным криком воронья стая взмыла. В час этот с жизнью расставалась мать, её слова невнятны были, Звала по имени отца, меня. С полей вернулся я, готовить ужин не было уж сил. И в животе вороний крик — настолько пусто. Мать нас звала, а после — на выдохе последнем: «Не голодна». И тут уже отец рыданьями зашёлся. Ещё пронзительней с гор западных кричало вороньё. Вспугнутых воробьёв на поле опустели гнёзда. Уже взошла на небе полная луна, из белой стала жёлтой, после — алой. На свете абсолютно равнодушно всё было к матери моей, И лишь речные волны вдалеке в вечернем свете заиграли блеском.

Не стоит дознаваться, почему в долине клёнов красный дождь пошёл, Не стоит дознаваться, почему он цвета красного. Под вечер многие заходят в кленовую долину, а дождь идёт всё, туман втекает в павильон средь клёнов. Дождь красный в красной кленовой роще мы наблюдали на белом свете этом. Когда-то девушку в одеждах красных с собою вдаль увлёк, Её предательство — что эта дождевая влага. И это пришлось на годы красные, ночью тёмной в тусклом освещении Проститься должен с нею.