Встретившись с весной, усвоенной из неких книг
Придуманными палочками, как ни старайся
не захватишь всей весны
или хотя бы часть весны — сырая слишком.
А если даже ухватить непросто,
жевать и проглотить — не легче. Посему
ты просто выбрось палочки, лишь взглядом в позолоте
сам выбирай, и сколько сможешь выбрать — столько хватит. Да, так,
упорствуй пару дней, и наконец — накопишь опыта,
а говоря иначе, как искушённый человек, ты
этот факт, ни с кем не обсуждая даже, только
ты один, с весной, из книг воспринятой, столкнувшись,
коснувшись дерева весеннего, сорвав цветок весенний,
пойдёшь тихонько, рассудив степенно.
И если б дождь так не был своевременен, то ты и тень твоя
засохли б навсегда, давно бы иссохли
до состояния палочек,
придуманные палочки на деле — похожи на носилки
Но ясно, что на них не всё, что хочешь, можно унести.
Стоя среди дикой пустоты
Сменив три стула, он состарился,
лишь обернулся — нет уж стула
того, что дорог был ему. Устав, не удержался,
сел в тумане, сев, заметил,
что стула нет того, что был опорой.
И ныне он постарел уже, как сам он говорит, —
вошёл в года. И он, войдя в года,
лишился стульев всех, так что стоять лишь остаётся,
Стоять средь пустоты.
С утра до вечера стоит, как будто ждёт кого-то,
а может, стульев ждёт.
А птицы в клетке до единой все над ним смеются,
он — над ними.
Смеясь, смеясь, в мгновение год минул,
Год новый оболочкой на все прежние похож,
а содержимое становится всё больше незнакомым.
И сердцу хорошо, и глазу. Просмотрит половину,
дальше — лень ему смотреть, глаза закроет, уснёт.
Всего лишь три месяца истечения гарантийного срока
Издалека он, слова ни сказав,
внёс ящик, неведомый мне прежде,
В нём — лето пылкое давности трёхлетней
и явно просрочено на три месяца всего.
Я, поразмыслив, любопытства сдержать не смог,
Тот ящик приоткрыл, хотел взглянуть, узнать, что всё-таки за лето,
в тот самый миг, когда я приоткрыл,
увидел поразительную тайну, — простите, —
эту тайну решительно я не могу раскрыть.
Я тут же затворил уста,
как тут же следом затворил и ящик.
До сей поры тот ящик и поныне там,
лежит средь груды хлама.
Глубокой ночью в час, когда стихает всё, оттуда
Звук доносился неясный, как будто мыши,
разом все объединив усилия, усердно что-то грызли, —
На то похоже очень, пусть и не совсем.
И с этих пор
В любой момент, как ото сна я пробуждаюсь, то непрестанно слышу:
израненное лето всё стонет одиноко.