Временная учительница, ей одиннадцать лет, Пройдя пару десятков ли, Добралась до Школы, где всего три младших класса, им преподаёт она. Жалование — Один дань [53] зерна. Временная учительница позже окончила аграрное училище, Изучив злаки и насекомых, Её воспоминания порой прекрасны, порой мрачны. Она сейчас сидит со мною рядом, Обзор международный смотрит и, по экрану телефона скользя, Всё что-то шлёт в сообщества друзей. То мать моя, И память пусть не очень, Всё же как прежде помнит тот дань зерна.

Утром одним, когда ветер овеял кусты падуба, Раскрылись цветы, много бутончиков белых. Мне всех их не разглядеть, Как и им не разглядеть меня. Брёл сквозь тёмную ночь, Мимо заборов, Мимо низких дерев, Сквозь мороси поцелуи, Мимо рынка, Мимо стада заблудших овец, Мимо Будды, Мимо Девы Марии. Мимо добра, Мимо улыбок, Мимо веры, надежды, любви, И наконец даже мимо падуба брёл. Все одежды сверху в цветах. Снял одну из них: ощутим цветов аромат, снял ещё одну: по-прежнему — аромат.

Я единственным был, кто увидел, как из пернатых кто-то на тринадцатом этаже высотного дома усваивает урок: Крылья птицы расправлены, вид независим. Ел мороженое в тот миг, как взлетела она над городом неподвижным, между зданий, свободна, как рыба в воде, меж домами и небом меряя расстоянье. Я не смог различить, голубь ли это, как не в силах понять, есть ли мир на Земле, но я был убеждён, что эта величественная птица способна тронуть людей. Затерявшись в потоке машин и толпе, ещё пуще хочу, чтобы она райской птицей была. Этой ночью оставила стены, ограды, вольер, стала с ветром и райскими кущами заодно. Но послушная птичка без города никуда. Так же точно и собратья её, дружелюбны, точны, пронеслись чередой над моим рожком. Безупречен расчёт, скорость велика.

Почил император А им всё стоять в пыли, что ни день — на виду у шестидесяти пяти тысяч людей. Куда же идут? Никуда не идут, здесь их конечный пункт. А этот кто будет такой? Воин, с Лу Синем — одно лицо, Телега его? Без телеги. Быть может, пропала зимой. Династия полуголая и в тесной броне. Открыли угол Третьего склепа. Плачи жён и не вспомнит никто, Только помним, что Императора бороду, наложниц струящиеся рукава. Средь воинов почти узнал я себя, ростом пять чи, причёска с кичкой на юг, ест с мясом лепёшки. Последними открыли осколки киноварного цвета. В первый год Циньского Сянь-гуна [55] самый красивый пейзаж, усомнишься невольно, что хозяин усыпальницу эту любил.