В этих микроавтобусах не было окон. Никто не мог заглянуть внутрь или выглянуть наружу. Вместо окон были узкие прорези, забранные оргстеклом повышенной прочности. Скорее просвечивающим, чем прозрачным. И оно, может, и к лучшему. Когда одного из мальчишек привезли сюда в первый раз, люди, собравшиеся у здания суда, разбили лобовое стекло в водительской кабине. Закидали бутылками и кирпичами. Толпа прорвалась сквозь полицейский кордон. Искаженные яростью лица. Рты, перекошенные в возмущенном вопле. Толпа жаждала крови. Им было противно и горько, этим людям, которые пришли в тот день к зданию суда. То, что случилось, — это было немыслимо. Почему так случилось?! Почему никто не заметил, что рядом с ними живут эти гады, уроды, нелюди, эти звери в человеческом обличье?! Люди выли, вопили, люди ломились в микроавтобус, люди выкрикивали угрозы, совершенно безумные вещи насчет вырванных внутренностей и съеденных сердец, люди рычали на полицейских «свиней», пытавшихся их урезонить и не дать им свершить свое собственное правосудие, которое было вполне справедливым. Вполне естественным. Каким оно и должно быть, если «по-людски».

Но внутри здания царил строгий порядок. Там все подчинялось Ее Величеству, Короне и Государству — процессуальным реликтам из тех времен, когда честь, достоинство и благородство ценились превыше всего.

Они были несовершеннолетние, да. Но не такие уж и маленькие. Их могли бы судить, как взрослых, но в их графстве еще действовал древний закон, согласно которому ноги сидящего на скамье подсудимых должны доставать до пола — в противном случае он не может нести всю ответственность, предусмотренную уголовным кодексом для совершеннолетних преступников. Рост обоих мальчишек был чуточку меньше четырех с половиной футов, так что в зале суда их сажали на небольшое дощатое возвышение, чтобы им было все видно. И чтобы они были видны всем и каждому. Друг на друга они не смотрели. Судебное разбирательство длилось четыре недели, и за весь этот месяц никто из них даже и не взглянул на своего бывшего друга, ни разу. Это вам подтвердит любой из тех озабоченных судьбами общества любопытных, которые выстаивали длинные очереди, чтобы попасть на судебную сессию.

Со старшим мальчиком были родители. Обычно отец сидел, сгорбившись, обхватив голову руками. Мама, наоборот, сидела очень прямо, сохраняя достоинство. Своей позой она как бы заявляла, что даже если она в чем-то и виновата, все равно стыд не сломит ее. Она не отводила глаза: совершенно спокойно встречала пытливые взгляды тех, кто таращился на нее в надежде заглянуть в душу женщине, породившей чудовище. Она внимательно слушала каждое слово, слетавшее с пухлых губ адвокатов и судьи. И так же внимательно — показания свидетелей, с их тягучим даремским акцентом, хотя, безусловно, следить за их речью ей было значительно проще. Она приходила на суд в простых, но элегантных костюмах. Похожих на те, что носила сама миссис Тэтчер.

Рядом с каждым из мальчиков сидел психолог. Психологов назначила служба социальной защиты — для поддержки и помощи этим детям, балансирующим на краю пропасти. Впрочем, им запрещалось разговаривать с подопечными обо всем, что касается их уголовного дела, из опасений, что эти беседы могут, так или иначе, повлиять на ход следствия. По той же причине судья решил, что подсудимым не стоит оказывать психиатрическую помощь, во всяком случае — до вынесения приговора. Хотя, когда мальчиков в первый раз привели в зал суда, среди зрителей, собравшихся на галерее, пробежал шепоток: «Психопаты».

Это судебное разбирательство могло бы стать знаковой вехой в деле возрождения френологии: почти все собравшиеся в зале суда единодушно решили, что стоит только взглянуть на этих мальчишек, и сразу становится ясно, что они злобные от природы. Некоторые считали, что воплощением зла должен быть кто-то один. Исходя из теории вероятности, такого просто не может быть, чтобы в одной маленькой школе встретились сразу два безнадежных моральных урода. Отсюда вывод: один из них был зачинщиком, а второй просто пошел па поводу у приятеля. Но кто из них кто — в этом вопросе мнения разделились. С учетом наследственности и условий жизни, очевидно, что мальчик В был более предрасположен к преступности во всех ее проявлениях; но, с другой стороны, мальчик А, который на год старше, был гораздо умнее и пес на себе явственный отпечаток зверя — достаточно лишь посмотреть на его лицо и на зубы. Более образованные наблюдатели придерживались теории folic a deux, которую и обсуждали во время утренних перерывов в ближайших к зданию суда кафешках. Они пили плохой мутный кофе и соглашались с тем, что мальчики подталкивали друг друга, и каждый стремился показать другому, что он не боится зайти еще дальше в опасный пруд, и, в конце концов, оба зашли уже так далеко, что им волей-неволей пришлось окунуться с головой.

Родители и родственники жертвы, естественно, тоже присутствовали на суде. Сидели в первом ряду — и по праву. Они сидели одни. Хотя зал суда был переполнен, никто из присутствующих не стал бы по собственной воле садиться на скамью, где сидели Мильтоны. Вся страна скорбела о смерти Анджелы. Она сплотила людей, как королевская свадьба. Анджела была безупречной, красивой, бесклассовой — истинная народная принцесса. Она была самой обыкновенной и в то же время — исключительной девочкой. Десяти лет от роду. Теперь ей уже никогда не стать старше. Анджела Мильтон — любимица всей страны. Люди рыдали, оплакивая ее смерть: смерть девочки, о существовании которой они и не знали, пока это существование не прекратилось. Но, разумеется, эти люди не могли прочувствовать подлинную боль утраты, боль от потери любимого человека, который был радостью их жизни, — как те, кто сидели в первом ряду. В каждом из этих лиц было что-то от Анджелы. В каждом из этих лиц, на которых лежала печать безысходного горя и ярости. У кого-то были ее волосы, у кого-то — ее подбородок. Но всей Анджелы там не было. И теперь — навсегда. Она была сокровищем и мерилом этого клана, в ней воплощались все их черты. Она была их избранницей, их представительницей в этом мире, она заключала в себе весь их мир. Их ненаглядная девочка, солнышко, доченька. Отличница, будущая студентка педагогического института.

Почти все школьные учителя, дававшие показания на суде, говорили, что у них было предчувствие, что что-то случится. В последнее время мальчики вообще не ходили в школу. (Хотя очень странно, что никто из преподавателей не поставил об этом в известность дирекцию школы.) Миссис Джонстои, урожденная Грей, в частности, перечислила все случаи, когда она была просто вынуждена наказывать мальчика А за неудовлетворительное поведение. Что сразу же выбило почву из-под ног ярых защитников воспитательного рукоприкладства, которые считали, что старый добрый прием под названием «надрать уши» мог бы предотвратить трагедию.

Присяжным и судьям приходилось часами прослушивать аудиозаписи. Рыдания и откровенную ложь, когда каждый из мальчиков стремился свалить вину на другого. В ходе полицейских допросов выяснялись все новые и новые подробности. Мальчик В постоянно менял свои показания, пока, наконец, не признался, что он все-таки в этом участвовал где-то, как-то. Старший ребенок, мальчик А, придерживался более-менее постоянной линии и упорно твердил о своей невиновности. Но в его показаниях было множество несостыковок и противоречий. Каждый из мальчиков по-прежнему утверждал, что он ни в чем не виноват, каждый валил вину на другого. Но больше всего присяжных расстраивали те записи, где говорилось не о преступлении. Когда подсудимые наговаривали друг на друга, изображая из себя невинных овечек, их было легко обвинить во всех смертных грехах; но когда они говорили о роботах, которые трансформируются в гоночные машины… когда они говорили о любимых игрушках и играх, как самые обыкновенные дети… присяжным было гораздо труднее изображать из себя строгих судей.

Младший мальчик, с которым были лишь адвокат и психолог, приходил на судебные сессии в спортивном костюме. Второй мальчик являлся на суд в новеньких брюках и свежих рубашках, которые сидели на нем безупречно, может быть, в первый раз за всю его недолгую жизнь; их покупали специально для этого случая, а не на вырост. Покупали, скорее всего, в разных городах, где его маму не узнавали на улицах. Даже суд проходил в Ньюкасле, поскольку чиновники опасались беспорядков в Дареме, где жители буквально кипели праведным гневом. И еще он носил галстук. Такой тоненький галстук с аккуратным узлом, вероятно, державшийся на резинке.

Художник, приглашенный сделать портреты, никак не мог подобрать правильный тон пастели для болезненно-бледной кожи этого мальчика. Ему было трудно рисовать это лицо, не поддаваясь настойчивому побуждению изобразить его в виде злой карикатуры. В конце концов, это стало уже неважно. В ежедневных репортажах из зала суда на всех каналах центрального телевидения давали только такие планы, на которых было не видно лиц подсудимых.

Спустя две недели после начала судебного разбирательства весь цирк почти в полном составе выехал в Стонли-Бирн. Под охраной отряда полиции туда отправились главный судья, присяжные заседатели, судебные исполнители, представители прессы, прокурор, два адвоката, их помощники и помощники их помощников, свидетели и работники вспомогательных служб. Мальчики, по настоянию адвокатов, остались в Ньюкасле. Как и все зрители, присутствовавшие на суде, за исключением Мильтонов, для которых специально выделили места в автобусе. Все это действительно напоминало бродячий цирк в сопровождении мотоциклистов в форме. Из окон автобуса здание Ньюкаслского суда смотрелось очень внушительно. Оно само было новым и походило на укрепленный замок с массивными каменными колоннами, а реку Тайн, протекавшую рядом, можно было принять за ров.

Бирн, кстати сказать, впадает в Тайн. Хотя на территории Стоили Бирн с его вялым течением и грязной, протухшей водой вообще не похож на реку, которая может впадать хоть куда-то. Некоторые из цветов, которые по-прежнему лежали под мостом, были гораздо свежее, чем эта мутная речка. Всю кровь смыли, чтобы не разжигать ярость толпы. Но в этом месте все и так было пропитано болью. И особенно сильно это почувствовали Мильтоны, которые в первый раз оказались здесь. На месте преступления. В грязной сумрачной пещере под двухполосным автодорожным мостом. Мильтоны стояли, держась за руки, пока кто-то из полицейских чинов очень подробно описывал все изуверские пытки, которым подверглась их Анджела, их радость их гордость. Они были похожи на погребальный костер, где каждое бревнышко поддерживало остальные. Убери одно — и вся конструкция сразу рассыпется. Но у бурных вод Бирна они устояли.

Судья провел присяжных туда-сюда, чтобы они все посмотрели. Он был почти инкогнито, без своего парика и алой судейской мантии, отделанной горностаевым мехом. Сейчас, когда он не сидел в своем красном кожаном кресле, он выглядел как обычный человек в темном костюме в узкую белую полоску — как какой-нибудь бизнесмен или банкир, если их можно отнести к разряду обычных людей. В состав присяжных входили пятеро мужчин и семь женщин, в основном — из рабочего класса. Все белые, за исключением одной женщины-азиатки. Но даже она побледнела, как мел, когда полицейский принялся объяснять, что означают эти глубокие борозды на влажной земле. Кто-то из мужчин-присяжных, с которым она была не знакома до суда, взял ее за руку, хотя у него самого на руке была поблекшая татуировка NF. Он взял се за руку, и они плакали вместе.

Хотя среди свидетелей было немало школьников, судебные заседания проходили в часы занятий. Обычно сессия начиналась в девять; в одиннадцать, час и два тридцать были короткие перерывы, и в три тридцать пять все заканчивалось — или раньше, если судья считал, что на сегодня уже достаточно. Но допросы свидетелей все-таки проходили. Например, тех троих одноклассников А, которых они как-то избили с В, попросили рассказать об этом случае. Их опросили сперва по отдельности, а потом всех вместе. Было вполне очевидно, что они до сих пор не оправились с того раза, потому что они постоянно дергались и как будто чего-то боялись и путались в показаниях, противореча друг другу в деталях: кто что сказал и кто чего сделал. Но присяжные уяснили главное: это было неспровоцированное нападение.

В зале суда просмотрели кассету с записывающего устройства охранной системы видеонаблюдения CCTV. Большинство из присутствующих уже видели избранные эпизоды, которые показывали в новостях в первые дни после исчезновения Анджелы. Кадры в замедленной съемке: два ребенка, которых уже объявили чудовищами и сознательными изуверами, перебегают по улице с угла на угол, преследуя ангела.

Отчет патологоанатома зачитали в последнюю очередь. Когда, как надеялись судебные чиновники, присяжные и зрители были уже достаточно подготовлены к тому, что им предстоит услышать. Старшине присяжных вручили вещественное доказательство: нож «Стенли» в прозрачном пластиковом пакете с аккуратным ярлычком. Кое-кто из присяжных осторожно потрогал нож сквозь пакет и тут же отдернул руку. Как будто они боялись, что если потереть нож посильнее, пакет взорвется и из него вырвется злобный джинн. Фотографии, переданные присяжным для ознакомления, произвели неизгладимое впечатление. Большинство из двенадцати заседателей принялись яростно растирать глаза кулаками, как будто пытаясь стереть саму память об увиденном. Под конец своей речи патологоанатом заявил, что в отсутствии анализа ДНК — у обоих мальчишек еще не было волос на теле, и они в силу юного возраста не могли вырабатывать сперму, — никак невозможно определить, проникал ли в нее кто-то один из них или оба. Можно лишь утверждать, что что-то в нее проникало.

Итак, подведем итог. Девочка по имени Анджела, десяти лет от роду, истинный ангел во плоти, была изнасилована и зверски убита на берегу Бирна. При свете дня, под безоблачным ясным небом ее выследили, схватили и затащили под мост по гравиевой дорожке. Ее буквально искромсали ножом, а тело сбросили в грязную воду. Даже прокурору не хватило духа заговорить о том, что с ней делали в промежутке между поимкой и собственно убийством. Достаточно было уже того, чтобы представить себе Анджелу, одинокую и напуганную до смерти, в руках этих тварей, не знающих милосердия.

Теперь присяжные знали если и не всю правду, то хотя бы все факты. Кстати, вполне может быть, что всей правды не помнили даже сами мальчишки, которые к этому времени уже испробовали все уловки и хитрости из детского репертуара, любое вранье и всевозможные ухищрения. Но задача суда — это не обязательно выяснять правду. Его задача — принимать мудрые решения.

Приговор был суровым: семь лет тюремного заключения. Строго, но справедливо, если учесть тяжесть содеянного преступления. Однако министр внутренних дел, в большей степени зависимый от общественного мнения и уже заклейменный бульварной прессой, как полный придурок, заменил семилетний срок заключения на неограниченный. К чему его, может быть, подтолкнула купонная кампания. И еще то обстоятельство, что правительственные чиновники, и особенно в предвыборной суматохе, хорошо понимали, насколько это необходимо, чтобы граждане видели торжество правосудия. Министр, вне всяких сомнений, почувствовал себя полностью реабилитированным, когда Апелляционный суд безоговорочно поддержал его решение. Там тоже рассудили, что граждане должны увидеть, что правосудие вершится. Но при этом Апелляционный суд одобрил и решение судьи первой инстанции: широкая публика не должна больше видеть обоих мальчишек, кроме как на единственной фотографии каждого.