Во время утренних рейсов Джек с Крисом играют в игру «Стариковская обувь». Правила очень простые: смотри внимательно по сторонам и получай по одному очку за каждого замеченного пенсионера в кроссовках, и по два очка — за пенсионера в кроссовках с клетчатой сумкой на колесиках, что встречается гораздо чаще, чем можно было бы предположить. В усложненном варианте игры ты получаешь еще по два очка за каждого молодого человека или девушку, которые носят нарядные туфли со спортивным костюмом. Джек выигрывает со счетом 15:9, когда им приходится прервать игру, потому что они выезжают из зоны дорог категории А в зону дорог категории Б и выруливают на пригородное шоссе. Джек был лишь на нескольких из этих загородных автозаправок, но Крис знает дорогу. Сегодня они развозят освежители воздуха и знаки-наклейки «за рулем ученик».

— Так что там с Мишель? Как вчерашнее свидание? Было что-нибудь или нет? — интересуется Крис, съезжая на узкий проселок, где с одной стороны тянется лес, а с другой — высокий забор.

— Да какое свидание?! Мы просто кино посмотрели, видеокассету.

— Ага. У нее дома. А как насчет трали-вали, туда-сюда? Джек смотрит вперед, обдумывая ответ. Впереди, перед ними, едет старая синяя «Кортина». Джеку не хочется ничего говорить. Но Крис — его друг, и он знает, что парни обычно обсуждают с друзьями такие дела.

— Ладно, хотя бы скажи мне вот что: тебе удалось подержаться за эти сиськи? Стив-механик считает, что она носит специальные лифчики, потому что английских букв на такие размеры уже не хватает, и им приходится привлекать греческий алфавит.

Джек качает головой, но все же не может не рассмеяться. «Кортина» несется вперед, слишком быстро для такой узкой дороги. Общий практический метод подсчета: если кто-то едет быстрее Криса, значит, он едет чересчур быстро для данного типа дороги. Джек это знает, потому что Крис ему так сказал. Водитель «Кортины», он либо из местных, либо попросту псих.

— А ты у нас скрытный. Да, Мужик? Хотя я не думаю, что есть смысл бросаться на защиту чести Мишель… — Крис умолкает на полуслове, когда видит то же, что Джек.

Из леса выскакивает олень. На мгновение он зависает в воздухе, подсвеченном солнцем, а потом приземляется на дорогу прямо перед «Кортиной». Водитель отчаянно тормозит, машину «ведет». «Кортина» врезается в забор и проламывает его. Исчезает из виду. Крис тоже жмет на педаль тормоза, но сразу же отпускает, когда микроавтобус начинает заносить. Их «Мерседес» останавливается на расстоянии вытянутой руки от застывшего на месте оленя. Олень смотрит на них своими влажными карими глазами и слегка наклоняет голову. Потом разворачивается и уходит обратно в лес.

Крис с Джеком глядят друг па друга.

— Вот блин!

Они вылетают из микроавтобуса и бегут к пролому в дощатом заборе. Синяя «Кортина» съехала по крутому склону почти на самое дно оврага и там впилилась капотом в дерево. Удар был неслабый. Дерево наполовину выкорчевано из земли. Спереди крыша машины промята почти до уровня бокового зеркала.

Крис кричит, что он сейчас заберет из микроавтобуса телефон и монтировку. Джек уже спускается вниз. Склон очень крутой, трава мокрая, ноги скользят. Джек спотыкается о ком земли, падает, переворачивается на бок и катится вниз, как в детстве — с горки. Только сейчас ему страшно. Слишком быстро он катится, и хотя он не видит деревьев, он знает, что они есть. Он пытается расставить руки пошире, чтобы остановиться, но, кажется, выбивает плечо, и продолжает катиться вниз.

Ближе ко дну оврага склон становится более пологим, и Джек наконец останавливается. Совсем рядом с «Кортиной». Буквально в паре шагов. Вроде бы он ничего себе не сломал. Водителю, если судить по состоянию машины, повезло меньше. Примятая крыша засыпана листьями. Окна тоже облеплены листьями. Что внутри — не разглядеть.

— Эй! — кричит Джек. — Вы там как? Живы? Вы меня слышите? Ответа нет.

Джек пытается открыть водительскую дверцу. Тянет за ручку, опираясь ногой о машину. Но дверца не открывается. Задняя — тоже. Джек смотрит наверх. Крис уже спускается к ним. Передняя дверца с другой стороны вмята в корпус. Но зато задняя дверца с этой стороны вроде бы не повреждена. И ее не должно было заклинить вмятой внутрь крышей. Значит, есть шанс. Джеку даже удается заглянуть внутрь сквозь разбитое стекло. На заднем сидении установлено детское кресло. В кресле — ребенок. Девочка. В ярко-розовом платьице. У нее светлые волосы, в волосах — ленточка, как у Алисы в Стране Чудес, а ее личико… ее личико синее. Синее и неподвижное.

Джек кричит ей: «Держись!». Он пытается открыть дверь. Дверь приоткрывается на пару дюймов, но дальше — никак. Но Крис уже подошел. Он просовывает монтировку в узкую щель. Они с Джеком наваливаются вдвоем. Они ничего не говорят. Только считают: раз, два, три. И дверь поддается.

Джек знает, что надо делать. Он прошел курсы первой медицинской помощи. Они все их проходили. Это была обязательная часть учебной программы. Проверить проходимость дыхательных путей, проверить дыхание и кровообращение. Дыхательные пути, дыхание, кровообращение. Дыхательные пути, дыхание, кровообращение. ДДК. ДДК. Он повторяет эти три буквы, как мантру, забираясь на заднее сиденье. Головка девочки свесилась на грудь. Джек берет ее под подбородок и аккуратно отводит назад, придерживая макушку другой рукой. Двумя пальцами он раздвигает ей губы, как будто присыпанные синей пудрой. Сперва он не может нащупать язык, потом находит его и осторожно вытягивает вперед, попутно пытаясь проверить, нет ли у нее во рту каких-то инородных тел. Девочка делает судорожный вдох.

— Она жива, — кричит Джек Крису. Теперь: дыхание. Дыхание слабое, его не слышно, но Джек чувствует, как ее грудь поднимается и опускается у него под ладонью. Осталось «К». Кровообращение. Джек ищет пульс у нее на горле. Пульс есть. Он еле прощупывается, но есть. Джек едва ли не плачет от облегчения.

— Не бойся. Все будет хорошо, — шепчет он девочке. — Все будет хорошо. — Ему слышно, как Крис снаружи говорит по мобильному. Объясняет, как их найти. Девочка смотрит на Джека. В последний раз Джек видел ребенка так близко, когда сам был ребенком. Она не плачет. Она спрашивает, где папа. Джек вспоминает, что есть еще и водитель. Передние сиденья вдавлены друг в друга. Между ними почти нет зазора, а сверху на них лежит крыша. Сзади к водителю не подберешься.

— К нам уже сдут, — говорит Крис. — Тут пахнет бензином. Надо быстрее ее вытаскивать.

— У тебя нож с собой?

Крис передает Джеку свой «Leatherman», который всегда носит с собой на работу. Уже открытый. Джек перерезает ремни, которые удерживают детское кресло, и выносит девочку наружу. Прямо в кресле. До приезда врачей ее лучше не вынимать: у нее может быть поврежден позвоночник. Он что-то ей говорит и пристально наблюдает за ней, чтобы сразу помочь, если ей станет хуже. Крис пытается открыть водительскую дверцу, но у него ничего не выходит. Тут как раз подъезжают пожарные.

«Скорая» — сразу за ними. Две «скорых». А чуть попозже — полиция. Двое полицейских, при оружии и в бронежилетах. Они расспрашивают о случившемся Криса и Джека, каждого по отдельности. Слава Богу, их не просят поехать в участок, чтобы дать показания. Первая «скорая» уезжает, везет в больницу спасенную девочку. Вторая ждет ее папу. Пока пожарные спускают на дно оврага все необходимое оборудование, пока возятся с дверцей… Водителя уже не спасти. Хотя, может быть, для него все было кончено с самого начала. Джек и Крис так и не видели его лица. Его поднимают наверх на носилках, накрытых оранжевым пледом. Вторая «скорая» отъезжает, не включая сирену.

Полицейские жмут Джеку руку. Говорят ему, что его умение не теряться в критической ситуации и знание приемов первой доврачебной помощи почти наверняка спасли девочке жизнь. Потом они связываются по рации с кем-то из женщин-полицейских и просят ее сообщить матери и жене, что теперь она стала вдовой.

Крис с Джеком возвращаются на базу только после обеда. Они объясняют начальнику смены, в чем дело, и проявляют отвагу и стойкость, достойную славных конных почтальонов из «Пони-Экспресс»: говорят, что они все равно развезут все товары, которые не успели доставить.

В гараже их встречают, как настоящих героев. Во дворе и на складе царит оживление. Каждому хочется подойти, похлопать Криса и Джека по плечу, выразить восхищение. Восхищение — это, конечно же, громко сказано. Но все равно, сразу чувствуется, что ребята с работы гордятся знакомством с такими людьми. В первый раз в жизни Джек ощущает свою принадлежность к чему-то. В первый раз он не чувствует себя чужим среди людей. Они герои. Он герой. Ощущение странное, и очень приятное, и достаточно сильное, чтобы пробить его комплекс не то чтобы неполноценности, но никчемности — точно.

В конторе при гараже, в специальном ящичке для сообщений, на котором прилеплена наклейка с надписью «Барридж», Джека дожидается записка. Он помнит, как ему было волнительно, когда он в первый раз увидел свою фамилию на этой наклейке, среди фамилий других ребят. Но то волнение — это вообще ничто по сравнению с тем, что он испытал, когда увидел записку, предназначенную для него. Да еще в такой день.

— Это от Мишель, — говорит Джеку какой-то парень, которого Джек знает в лицо, но не помнит, как зовут.

— «Любовные письма летят из окошка», — запевает Крис. Еще двое ребят подхватывают. Все трое раскачиваются из стороны в сторону, как пьяные бюргеры. Песня быстро смолкает, когда выясняется, что певцы знают лишь первый куплет. Но народ, собравшийся вокруг, все равно оценил вдохновенный порыв и проникновенное исполнение. Все смеются. Всем весело. Джек улыбается и убирает записку в карман. Не хочет читать на глазах у всех.

— Вы двое сейчас разгружайте, что не развезли, и идите домой, — говорит им начальник смены.

— Приятственно, — говорит Крис. — Отгул за хорошее поведение. Слышь, Мужик, для тебя это как в старые добрые времена. — Но он видит, какое у Джека лицо, и сразу же извиняется за неудачную шутку.

Впрочем, Джек не обижается. Герои, спасшие жизнь человеку, идут в бар на пинт-стоп. Отметить свой подвиг. В бар с солнечным двориком, мимо которого они каждый день проезжали, но ни разу не заходили.

— Днем лагер вкуснее, — говорит Джек. На самом деле. Он еще никогда не пил пиво при свете дня.

— Это все из-за солнца, — говорит Крис. — Лагер тоже делают из света. — Он смеется и отпивает пиво. — Знаешь, Джек, — говорит он очень серьезно, как будто сейчас раскроет большой секрет государственной важности, — этот парень, который водитель, который мертвый, он ведь гнал, как сумасшедший. Наверное, куда-то спешил. У него были какие-то планы. А теперь его нет. Жутко, да? Но нам все равно хорошо и радостно, потому что мы спасли девочку. И это кое о чем говорит, верно?

— О чем говорит?

— Ну, не знаю. О том, что если тебе выпадает случай выпить пива на солнышке, этим случаем надо пользоваться. — Он умолкает, словно только теперь осознав смысл своей фразы, и продолжает: — Ты хороший друг, Джек. Хороший человек. Сегодня ты спас эту девочку, в позапрошлую пятницу заступился за меня. Кстати, я тебя толком и не поблагодарил. В общем, ты знай: если тебе вдруг понадобится моя помощь, ты только скажи. Одно слово, и я уже тут.

И Джеку вдруг захотелось сказать ему… рассказать ему все. Снять с себя этот груз. Разделить эту тяжесть с кем-то еще. Это, наверное, очень классно, когда рядом есть человек, который знает о тебе все. Но он все-таки- промолчал. Из чувства самосохранения. Потому что его откровенность может закончиться очень плачевно: он потеряет друга, ему придется переезжать в другой город, придется оставить Мишель. Признание может быть равнозначно самоубийству.

— А, может, оно говорит о том, что просто не надо гонять на проселках, — говорит Джек, и они оба вздыхают с видимым облегчением. Все-таки тяжелый был день. Такие дни бывают не часто. И далеко не у всех.

— Да, всякое в жизни бывает. Но, в общем и целом, жизнь — не такая уж и поганая штука, верно?

И Джек про себя соглашается: да. Наверное.

Сегодня среда, и вечером Джек встречается с Терри. Они идут в пиццерию. Джек рассказывает Терри про сегодняшний случай. Терри воодушевлен и взволнован. Он даже как будто помолодел. Джек вспоминает, каким Терри был раньше. Когда у него еще не было седины в волосах, и морщин на лице было значительно меньше, а те, которые были, были от смеха. Когда он еще жил с женой, которую, как он говорил, он любил, и с сыном, который любил их обоих. И собакой, которая, как говорил Терри, любила всех. Потому что они такие, лабрадоры. Очень добрые и дружелюбные. Джек вспоминает, как он когда-то завидовал сыну Терри. А теперь ему почти жалко его, потому что он видится со своим папой значительно реже, чем с ним видится сам Джек.

— Ты понимаешь, что это значит? — говорит Терри. — Это значит, что ты прощен. Тебе дали возможность спасти жизнь этой девочки. В колонии тебя научили приемам первой помощи. А если бы ты ничего не умел… Это божественное вмешательство, или судьбы, или что там еще. Это знак, что тебя простили. Там, наверху.

Джек не уверен, что это так. Он не верит в Бога. Но обычно он верит Терри, и сейчас ему очень хочется поверить.

Вернувшись домой, он еще раз перечитывает записку от Мишель. Она надеется, что с ним все хорошо, и что он не слишком переживает насчет вчерашнего. Она пишет, что они, может быть, слишком торопят события и что он ей очень нравится. И еще она спрашивает, может быть, завтра после работы Джек заедет к ней в гости, и они вместе поужинают.

Она приготовила макаронные «гнездышки» с оливковым маслом, и курицей, и всякими пряными травами, от которых щиплет язык. За ужином они выпивают две бутылки хорошего красного вина. Которое перебивает вкус трав и оставляет бордовые следы на зубах.

Когда они целуются, он все еще чувствует вкус приправ. Он называет ее Ракушкой, и хотя это никак не связано с сексом, ее потайное местечко и вправду похоже на ракушку. Все в изгибах и складочках, мягкое, как мякоть моллюска и такое же соленое. Он представляет ее русалкой: наполовину женщиной, наполовину морским созданием. И когда он входит в нее, ему кажется, что теплые волны захлестывают его и грозят потопить. Он не сопротивляется, нет. Ему даже хочется утонуть: чтобы то, что сейчас происходит, стало бы его последним воспоминанием. Но жить все-таки лучше. Они любят друг друга опять, и опять, и опять. Пока он все себе не стирает. Это «все» так болит, что его невозможно коснуться, но ее прикосновения его по-прежнему возбуждают. Когда она, наконец, засыпает, тесно прижавшись к нему, он лежит в темноте и безмолвно возносит молитву, в первый раз за последние десять лет, даже больше. Он говорит Богу спасибо, и думает, что Терри, наверное, прав: может быть, его и вправду простили.