Кот Мрамрик урчит у Джека на коленях. Они с Келли смотрят очередную серию «Саги о Форсайтах». Джек не любитель затянутых душещипательных сериалов. Они слишком занудные, и вообще, как любил говорить Асендадо, их снимают для пожилых теток в глубоком климаксе. Но ему хорошо и приятно сидеть вместе с Келли в гостиной, чесать кота за ухом и пить пиво. В будние дни, вечером после работы, он позволяет себе разве что пару банок. Он понимает: спиваться нельзя. Вчера он познакомил Ракушку с Келли. Похоже, они сразу же подружились. Все замечательно в этом прекрасном мире, пока по телику не начинаются новости.

От боя курантов в начале выпуска новостей у Джека всегда замирает сердце. Они бьют слишком громко, слишком сильно и слишком безлико. Именно из новостей Джек впервые узнал, что Суд Европейских Сообществ отклонил его апелляцию. ВВС удалось дать информацию в эфир, прежде чем адвокат дозвонился в колонию. Европа не значит для Джека вообще ничего: просто какое-то место, такое же далекое и абстрактное, как и фоновая фотография здания парламента за спиной у ведущего. Этот ведущий в каком-то смысле и сам — национальное достояние, седой импозантный мужчина, бывший известный политик, что называется, честный маклер, вещает британцам о том, что «пора объявить беспощадную войну аморальности, губящей общество». После Джона Крейвена Джек не доверяет теленовостям.

Следующий эпизод посвящен войне на Балканах. В кадре — тела погибших. Дальше следует кризис на Ближнем Востоке. Странно, что все это называется «новостями». Какие же это новости, если все повторяется изо дня в день, наподобие однообразных сюжетов американских полицейских фильмов. Только в фильмах напарники — абсолютно разные люди, которые поначалу категорически не переваривают друг друга — в конце непременно подружатся. В жизни так не бывает. В жизни люди как убивали друг друга, так и убивают. Люди, у которых, казалось бы, так много общего.

— Только что в студию передали сообщение, — говорит ведущий с выражением крайней серьезности, которое обычно приберегают для сообщений о трагедиях в Великобритании. — Зверски избитый молодой человек поступил в больницу в крайне тяжелом состоянии, а его дом был сожжен членами так называемого «комитета бдительности», в результате ошибочного установления личности. По сообщению нашего корреспондента в Ноттингеме, пострадавший, молодой человек двадцати трех лет, недавно поселившийся в этом городе, был очень похож на искусственно состаренную фотографию недавно выпущенного на свободу единственного из оставшихся в живых малолетних убийц десятилетней Анджелы Мильтон. Фотография была опубликована в газете «Новости со всего света». Комитет по рассмотрению жалоб о нарушении журналистской этики по-прежнему решает вопрос, не явилась ли публикация фотографии грубейшим нарушением руководящих принципов работы СМИ. И еще не известно, не повлияет ли случай в Ноттингеме на их решение.

— И в заключении… — говорит ведущий, но Джек уже ничего не слышит. Он вдруг понимает, что его пальцы вцепились в шесть Мрамрика, словно сведенные судорогой. Кот не выказывает недовольства, но уже не урчит, и смотрит на Джека тем же свирепым горящим взглядом, каким смотрит обычно на всех и вся. Джек опускает кота на пол, встает и выходит из комнаты якобы в туалет. Каждый шаг дается ему с трудом, потому что все его мысли сосредоточены сейчас на том, чтобы держаться естественно. Он закрывается в туалете и тяжело оседает на пол. Как это все-таки тяжело, когда ты живешь не один. Надо все время следить за собой. Но этот случай, с тем парнем из Ноттингема, лишний раз подтверждает, что все эти предосторожности — не зря. Ему действительно следует остерегаться, чтобы не выдать себя. Но сколько на это уходит душевных сил! Джек уже не уверен, что этих сил хватит, чтобы выстоять до конца. Не сломаться. Хотя, с другой стороны, а что еще остается? Выбора у него нет. Вернее, выбор есть. Тот, который последний.

Джек умывается холодной водой и рассматривает свое отражение в зеркале. По идее, он должен выглядеть старше. Но у него под глазами нет ни единой морщинки. Глаза у него, как у отца. Сейчас это странно, но он действительно хорошо помнит, как папа смотрел на него сверху вниз, такой большой на такого маленького, и его голубые глаза были, как чистое небо над головой. Давным-давно, когда боги и взрослые были неразличимы, сильные, далекие и всезнающие; глядящие на тебя с заоблачных высот. Может, когда-нибудь он тоже уедет жить за границу, как папа. Бросит все и начнет жизнь заново. Жизнь, в которой нет прошлого, а есть только будущее. Может быть, будущее с Ракушкой. Где-нибудь далеко, где никто даже не слышал его имени. Его настоящего имени, которое он так отчаянно скрывает. Которое теперь звучит незнакомо и странно даже для него самого. Хотя нет, очень даже знакомо. Это имя старого врага, который когда-то сломал ему жизнь, раз и навсегда.

Он открывает аптечку. Все полки заставлены пузырьками с таблетками, которые Келли берет в больнице. Это очень сильные препараты. Одного пузырька вполне хватит, чтобы его унесло далеко-далеко. Дальше, чем на любом самолете. Выбор есть всегда.

На приборной доске у Криса лежит вчерашний номер «Вечерних новостей».

— Вот, посмотри, — говорит он. — Видишь, ты зря напрягался. Тебя почти и не видно. Зато я получился очень даже ничего. — Он слюнявит палец и разглаживает брови, изображая томного киношного красавчика.

Джек разглядывает фотографию. Да, действительно: фирменно-обаятельная улыбочка Криса сияет на черно-белом зернистом снимке во всей своей лучезарной красе, а вот Джека почти и не видно под кепкой. То есть, если кто знает, что это он, тот узнает его без труда. Но если кто-то чужой, кто не знает его как Джека, просто взглянет на снимок мельком, не особо присматриваясь…

— Да, ты прав, — говорит он Крису. — У меня самая обыкновенная паранойя. Просто я как-то не ожидал, что нас будут снимать.

Статья совсем небольшая, и в ней Крис с Джеком представлены какими-то уж чересчур героическими товарищами. Хотя, по сути, никакого особенного героизма они и не проявляли. Просто помогли людям в беде. Тут только два варианта: либо ты помогаешь, либо делаешь вид, что вообще ничего не заметил.

— А ты молодец, — говорит Крис. Видно, что это не просто случайная реплика. Он думал об этом и теперь высказывает свои мысли. — Ты умеешь приспособиться. «Приспособиться» — в хорошем смысле. То есть для тебя это, наверное, культурный шок: выйти из тюрьмы, переехать сюда. Начать новую жизнь, поменять вообще все: работу, друзей. Трудно, наверное.

— Ну, даже не столько трудно… но сперва было странно, да.

— И сразу завел себе девушку. Блин, Мужик, ты действительно настоящий мужик. Будешь покрепче всех нас. Кстати, как там Белый Кит?

— У нее все замечательно. И, знаешь, не называй ее так, хорошо?

— Ой, Джеки, мальчик. Ты, кажется, влип. Но ты же знаешь, что я не со зла. Я не имею в виду ничего такого.

— Да, знаю. Но это не очень хорошее прозвище.

— А какое хорошее? Есть предложения? Может быть, Белый Кролик? Потому что, я даже не сомневаюсь, вы там с ней, как два кролика, тр-тр-тр. Или вот. Белая Дыра. Провалиться в Мишель, как в белую дыру, и никто не услышит твой вопль.

— Крис!

— Прошу прощения. Язык мой — враг мой.

— И вообще, зачем нужны все эти прозвища, какие-то дурацкие имена?

— Боюсь, Мужик так, устроен мир. У всего должно быть свое имя.

— Теперь я знаю, что ты мне доверяешь, — говорит Ракушка, проводя бритвой по шее Джека. Протирает лезвие полотенцем, чтобы снять пену со сбритой щетиной, и промывает бритву горячей водой. — Слушай, а почему ты ей бреешься? Ты, наверное, единственный человек в стране младше семидесяти лет, который бреется опасной бритвой. Хотя это даже сексуально. И особенно сегодня.

Сегодня вечером они собираются пойти в кино. На «Касабланку». Ракушка была просто в ужасе, когда узнала, что Джек не видел ничего из старой классики, к которой ее саму приучила мама: настоятельно рекомендовала к просмотру в качестве школы жизни. А потом она прочитала в газете (в том же номере, кстати, где была статья про Джека и Криса), что в «Одеоне» начинают ретроспективный показ старых фильмов: каждый вторник — по одному шедевру мирового кинематографа. Джек позвонил Терри, чтобы спросить, насколько это удобно. Обычно по вторникам они встречались с Терри, и Джек боялся, что Терри обидится. Но Терри сказал:

— Без проблем. Я даже рад, что она занялась твоим образованием. А наши встречи мы можем перенести, скажем, на среду. Знаешь, Джек, ты нас с ней как-нибудь познакомь. Может, я потом напрошусь с вами в кино. Я, вообще-то люблю старые фильмы.

Конечно, он их познакомит, ответил Джек. То есть не то чтобы прямо на днях, но когда-нибудь — обязательно.

Сейчас он сидит на кровати с полотенцем на бедрах, только-только из душа. Лицо гладко выбрито и всячески обласкано. После бритья Ракушка сделала ему легкий массаж с увлажняющим кремом. Пришлось взять крем Келли.

— Купи себе свой, — говорит она. — Когда побреешься, обязательно надо мазаться кремом или лосьоном. После бритья. Если просто побриться и все — это плохо для кожи. И особенно, если бреешься средневековым оружием.

Он хватает ее, сажает к себе на колени, падает спиной на кровать, увлекая ее за собой, и делает вид, что сейчас он приступит к чему-нибудь интересному.

— Отпусти, — отбивается она со смехом. — Платье помнешь.

Она выглядит потрясающе: красное платье, ярко-красная помада. Джек уверен, что она специально выбрала этот наряд, в соответствии с фильмом, в стиле сороковых. Но спросить почему-то стесняется. Но как бы там ни было, она выглядит просто роскошно, и он говорит ей об этом.

— Как-нибудь надо будет сводить тебя по магазинам. Причем в ближайшее время, — говорит Ракушка, стоя перед распахнутым шкафом и изучая его содержимое.

Она решила, что на сегодняшний вечер сама подберет, что ему надеть.

— У меня пока туго с деньгами.

— Ну, так скоро у нас Рождество. Посмотрим, что принесет Санта-Клаус.

В этом платье она сама, как дочь Санта-Клауса. Такая красивая, праздничная и желанная. С белыми волосами, рассыпавшимися по бледным плечам.

В конце концов, ей приходится выбрать его рубашку от Ральфа Лорена. Это единственная элегантная вещь в гардеробе Джека. Хорошо, что вся кровь отстиралась. Хотя, наверное, эта рубашка уже изрядно поднадоела Ракушке. Может быть, поговорить с Терри, думает Джек. Может быть, у его сына осталось еще что-нибудь из одежды, что он не носит и носить не будет. Он теперь переехал в Манчестер, живет с отцом. Работу в Лондоне он потерял. Терри как-то сказал, что его сын вечно теряет работу, потому что он очень обидчивый, вспыльчивый и злопамятный. Но он сказал это с гордостью. Было ясно, что Терри ждет с нетерпением, когда сын приедет к нему. У Джека вообще не укладывается в голове, как сын такого человека, как Терри, может быть вспыльчивым, обидчивым и злопамятным. Терри, наверное, самый спокойный и добрый из всех людей, кого Джек знал по жизни. Будет здорово, когда они познакомятся с Ракушкой.

В своей машине Ракушка чувствует себя как дома, даже больше «как дома», когда она дома. Она как-то сказала, что вождение помогает ей расслабиться; когда ей надо подумать, она садится за руль и просто ездит по городу. И она замечательно водит, думает Джек. Конечно, не так хорошо, как Крис, с Крисом, пожалуй, никто не сравнится, но Ракушка тоже водит вполне прилично. Во всяком случае, Джек ни разу не видел, чтобы она совершила какую-то ошибку. Он тоже думает сдать на права. То есть он так и останется штурманом и напарником Криса, но у него будут свои права. Хорошо, когда есть возможность мечтать, строить планы…

В кинозале — почти никого. Да, они с Ракушкой приехали рано, но все равно пустой зал — это не очень хороший знак для вечернего сеанса мировой киноклассики. Они садятся в последнем ряду, где нет вообще ни одного человека. Ракушка не разрешила Джеку купить попкорн, чтобы он «не тратился понапрасну», но у нее с собой есть пакетик «Minstrels». Она говорит, что это мамины любимые. Она всегда говорит о своей маме с такой гордостью, словно она какая-нибудь знаменитость.

Выясняется, что «Касабланка» — не слезливая любовная история, как опасался Джек, и не детектив, как он сперва думал. Это история о людях, которые бегут, прячутся и доверяют. Да, любовь там присутствует. Но это такая любовь, когда счастье любимого человека важнее, чем твое собственное. А не такая, когда поют песни и дарят цветочки.

Джеку хочется сделать что-нибудь, чтобы доказать, что он тоже умеет любить. Хочется совершить какой-нибудь благородный поступок, чтобы все поняли, что он на это способен. Чтобы самому убедиться, что да: способен. Но внутренний голос подсказывает, что если он по-настоящему любит Ракушку, ему нужно ее отпустить. Уйти, как Богарт, а не удерживать любимую женщину рядом с собой, обрекая ее на жизнь, которая будет построена на обмане. Он — не благородный и великодушный Рик, каким тот предстает в конце фильма. Он — Рик из начала: трус, избегающий всякой ответственности. Человек, сбежавший в Марокко, чтобы укрыться от прошлого.

— А ты была за границей? — спрашивает Джек, когда они выходят из кинотеатра.

— Была в Магалуфе, — отвечает она и берет его за руку. — В Тенерифе, на Канарах. Ездили с подружками, на каникулах.

Сеанс закончился рано, и Ракушка предлагает Джеку зайти в один бар. Она уже там бывала, там очень даже неплохо. Джек вспоминает, что когда они с папой ходили на «Дэви Крокетта», там вначале показывали еще один фильм, какой-то короткометражный. Похоже, теперь так не делают. Ему вообще как-то странно. Ведь «Касабланку» снимали давным-давно, задолго до того фильма, который он видел, когда в последний раз был в кино. Еще в детстве. И теперь ему кажется, будто он движется назад во времени, хотя должен бы двигаться вперед.

— А ты никогда не думала уехать жить за границу? — спрашивает он.

— Это куда? В Уэльс?

Джек уже собирается сказать «нет», но, взглянув на нее, понимает, что она придуряется.

— Нет, я не думала. То есть здесь, в Манчестере, у меня все. Дом, семья и друзья. И мне никогда не хотелось куда-то уехать. Может, когда-нибудь мне и захочется, я не знаю. Хотя, наверное, я все равно не смогу никуда уехать. Будет очень непросто начинать все с нуля. То есть даже у тебя есть здесь родные, твой дядя Терри, и мы говорим на одном языке.

— Ты так думаешь? — говорит Джек.

Она пихает его под ребра, и они входят в паб. Какой-то парень, который какое-то время шел по улице следом за ними, тоже вроде бы хочет войти. Но когда Джек придерживает для него дверь, парень вдруг разворачивается и идет обратно, откуда пришел. Джек не видит его лица, только затылок. Парень здоровый, накачанный. Он идет очень быстро, гораздо быстрее, чем когда шел за ними. Джек озирается по сторонам, нет ли поблизости кого-то еще.

— Что такое? — спрашивает Ракушка, которая вошла первой, но теперь вернулась к двери.

— Да так, ничего.

— Ты какой-то встревоженный.

— Ну… мне вдруг показалось, что этот парень за нами следит. То есть он не следил. Просто мне так показалось, — поспешно добавляет он, чтобы она не подумала, что у него что-то не то с головой. — Может быть, это все из-за фильма. — Он пытается обратить все в шутку. — Я себя представляю тайным агентом.

— А как он выглядел, этот парень? Такой здоровенный амбал?

— Ага, здоровенный: амбал. С темными волосами.

— Вот урод. Это мой бывший, наверняка. Ну, тот громила, про которого я рассказывала. Он так уже делал, когда видел меня с другим парнем.

— Громила, ага. Ты меня успокоила, — говорит Джек, хотя, на самом деле, у него отлегло от сердца. Только теперь до него доходит, что он безотчетно держал руку на пейджере с кнопкой экстренной связи; но бывший бойфренд явно не входит в первую десятку людей, которых ему следует опасаться из вероятных преследователей.

— Ты не волнуйся, — говорит Ракушка. — Если он снова появится, я ему выскажу все, что думаю. Я его не боюсь. Он уже заработал очередной срок условно. Если сейчас он кого-нибудь тронет, сразу же загремит за решетку.

— Теперь я точно спокоен, — говорит Джек. — Я умру, зная, что мой убийца понесет заслуженное наказание. — Но про себя он улыбается.

— Ты сегодня останешься, Джек? — спрашивает Ракушка, когда они возвращаются к ней домой.

Он вертит в руках кружку с кофе.

— Так у меня же все дома, рабочая одежда и вообще все.

— Завтра встанем пораньше, заедем к тебе перед работой и все возьмешь.

— Значит, останусь.

— Тогда я тебе кое-что покажу, — она открывает ящик комода и достает что-то похожее на маленькую коробочку, обернутую в красную шуршащую бумагу. — С днем рождения, Джек.

Джек смущен и растерян. Он уже столько лет не справлял свой день рождения; разве что иногда — с Терри. Но сегодня — не день рождения: ни его настоящий, ни Джека Барриджа.

— Но сегодня не мой…

Она кладет палец ему на губы.

— Я знаю. Это — за все дни рождения, которые мы пропустили.

Он вертит подарок в руках, не решаясь открыть. Потом медленно разрывает оберточную бумагу. Внутри — бумажник. Кожаный, карамельного цвета. Джек подносит его к носу, чтобы понюхать, и вдруг понимает, почему некоторых людей сексуально заводит кожа. Она пахнет щедростью, сладострастием, соблазном.

— Посмотри на него.

Джек смотрит. Там стоит его имя: Джек. Буквы выжжены, как клеймо на боку у коровы. Еще никогда его новое имя не смотрелось таким завершенным, таким настоящим. Вот оно, подтверждение его новой личности. Бумажник открывается, как книжка. Там внутри несколько отделений для банкнот и пластиковых карточек. Есть отдельный кошелечек для мелочи. Ракушка положила туда монетку в один пенни, новенькую и блестящую, как будто ее отчеканили в тот день, когда они познакомились с Джеком.

— Там есть еще потайной кармашек, — шепчет она и кладет руку ему на бедро.

Да, отделение для карточек поднимается вверх. Под ним — откидная медная пластинка, а под пластинкой — кармашек для фотографии под прозрачной пластиковой пленкой. В кармашек вставлена фотка. Которую Джек снимал сам. Ракушка сидит в ванной, вся в мыльной пене, и приподнимает руками грудь. Мишель обрезала фотографию, чтобы она влезла в кармашек; разрез прошелся как раз по соскам, так что они не видны. Джек смотрит на фотку и видит богиню, такую же чистую, как белая мыльная пена. Как снег.

— Ракушка, я даже не знаю, что говорить. Спасибо. — Его голос дрожит.

— Значит, тебе понравилось? Он кивает.

Они идут в спальню.