Деревенские домики, заново отделанные парижанами, туристский лагерь. Мадам Донзер, парижанка, находила, что летом их деревня приобретает «стиль Сен-Жермен-де-Пре», но это ее утверждение ничего не говорило ни Мартине, ни Сесили. Зато они и без объяснений знали лучше, чем мама Донзер, что молодые парижане плохо воспитаны: задаются, сквернословят, горланят и не способны отличить ячмень от овса. Да уж если таковы парижане, то по сравнению с ними деревенские парни – совсем ручные домашние животные! А городские девицы! Полуголые, растрепанные, разутые, неряхи, хотя у них на загорелых телах и всего-то лифчики да плавки! Но ведь достаточно мятого платочка на шее, чтобы создалось впечатление неряшливости! «По совести говоря, нынешнее поколение – несчастье для родителей», – говорила мадам Донзер своей приятельнице-аптекарше (аптекарше по мужу, ибо не она обучалась фармации, а он), и та отвечала, что это поколение доставляет не больше хлопот своим родителям, чем любое другое из предшествовавших, и что сейчас дети тоже бывают разные. А то, что молодежь бегает теперь в чем мать родила, так это результат прогресса медицины посмотрите-ка на них, какие они здоровые, рослые, складные… фруктовые соки, витамины…

– Чтобы глотать витамины, не обязательно раздеваться догола, – возражала мадам Донзер.

– Конечно, но когда тело обнажено, витамины лучше усваиваются.

– Может быть, ты скажешь, что Сесиль и Мартина – болезненные девушки? Твоя аптека на мне не разбогатеет, и я нисколько не сожалею об этом!

– Ты совсем как бабушка: когда она увидела, что твои девочки разгуливают по солнцу без шляп, ее чуть удар не хватил! Теперь предоставлен простор природе! Если Сесиль или Мартина принесут тебе ребеночка, то в этом тоже не будет ничего особенного. Ну, не злись! Ты же знаешь, что жена аптекаря привыкает смотреть на вещи просто.

Мартина и Сесиль совсем не выходили из дому, так много работы было и в парикмахерской, и по хозяйству. Только в воскресенье после шести часов, когда становилось прохладнее, они шли к озеру. Мартина надеялась встретить там Даниеля. Уже два года жила она воспоминанием о встрече возле озаренного прожекторами замка, померкшего, словно на него дунули, как на свечку, при появлении Даниеля. «Мартина, мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах»… С тех пор она видела его несколько раз, он заезжал к своему другу доктору, в помощи которого уже не нуждался. Летом он показывался не чаще, чем зимой, очень уж много было работы на плантациях роз у его отца; а экзамены в Высшую школу садоводства он сдал блестяще. Значит, он совсем уедет в Париж. У Мартины были свои информаторы: аптекарша знала все последние новости от доктора; кроме того, у доктора была служанка Анриетта, когда-то ходившая с Мартиной в школу, она с удовольствием болтала о Даниеле.

На квадратной серой колокольне медленно, без спешки били позлащенные солнцем часы. Шесть ударов упали в тишину затерявшейся в лесных холмах деревни, как в ящик. Даниеля Донеля нигде не было видно. Из туристского лагеря спустились женщины в брюках или хуже того – в шортах, материя так натягивалась у них на ягодицах, что казалось, вот-вот лопнет, а туфли на высоченных каблуках – смотреть смешно! Они приходили в деревню за покупками, волоча за собой, как на поводу, кто одного, кто двух голых загорелых ребятишек, а те в свою очередь волочили куклу или какую-нибудь игрушку на колесиках. Бакалейная лавка, мясная, скобяная – все было битком набито. Подруги вышли из деревни. За кладбищем дорога пошла полями, уже посвежевшими, приятными в этот час. Вот и речка, протекающая по неглубокому ущелью, зажатому мягкими, круглыми холмами, похожими на вымя коров, пасшихся там в лугах. Пейзаж напоминал цветную открытку. Дальше и ручей и дорога шли через лес. На опушке стоял небольшой замок, его не было видно с дороги из-за высоких стен, ограждавших парк. Из туристского лагеря, расположенного высоко на холме, донеслось хрипение громкоговорителя, а затем звуки музыки, растворявшиеся в воздухе, как сироп в воде. Вероятно, из лагеря же выскочила и эта ватага парней и девушек, с дикими криками сбегавшая с холма. Мартина и Сесиль, не сговариваясь, укрылись в кустах, словно им угрожала свора злых псов. С бьющимися сердцами смотрели они, как ватага проскочила мимо них – потные, гримасничающие, свистящие, кричащие, воющие парни и девушки. Их внимание привлек, по-видимому, замок, и, став на плечи друг другу, они пытались перелезть через ограду – боже мой! – да ведь среди них находилась и Анриетта; она карабкалась на стену как раз в тот момент, когда показалась разъяренная немецкая овчарка. Анриетта так поспешно спрыгнула, что ее юбки накрыли головы державших ее парней, и вся пирамида рухнула на землю. Никто ничего себе не повредил, и банда с улюлюканьем скрылась в лесу.

Подруги вылезли из своего укрытия. Ну и Анриетта! Она плохо кончит. Выйдя из кустов, Мартина и Сесиль пошли дальше, огорчаясь тем, что могут испортить свои новые туфли-балеринки; дорога становилась все более пыльной из-за жары и множества пешеходов, двигавшихся в одном направлении – к озеру, к прохладе. Девушки обогнали целый выводок ребятишек, которые нарочно волочили ноги, чтобы поднять пыль; их беременная мать толкала пустую коляску, а отец нес на руках орущего младенца. Воскресенье. «Обрывки засаленной бумаги…» – с отвращением сказала Мартина. И в самом деле, вдоль ручья, под деревьями, на смятой траве валялись объедки, оставшиеся от пикников, вдавленные колесами машин бумажки. Ручеек шел до самого озера, куда он и впадал.

Ну и народу же! С озера доносились крики, смех, всплески воды! Озеро, освещенное полыхающими красными лучами заходящего солнца, блестело, как раскаленный металл. Вдалеке маячили неподвижные рыболовы. Наполовину затопленные и сейчас уже никому не нужные лодки плескались в камышах. На берегу было полно машин с широко раскрытой для охлаждения пастью радиаторов, не хватало только высунутых языков, как у сновавших повсюду возбужденных жарой и сутолокой собак. Комфортабельные, пузатые прицепные домики на колесах стояли под деревьями; там же виднелись и новенькие оранжевые палатки, раскладные столы, стулья… бронзово-загорелые люди. Мартина и Сесиль, приподняв юбки, уселись на огромный пень. Прямо напротив них на ярко-зеленом лужке, где запрещалось ставить палатки, паслись коровы деда Маллуара.

Вдруг из воды выскочили на луг и забегали среди коров молодые люди в плавках и кое-как прикрывшие свою наготу девушки. Все та же самая банда! Ну, конечно! Вон Анриетта! Не сумасшедшая ли! Сидя на пне, Мартина и Сесиль смотрели на корриду, которая разыгрывалась перед ними на противоположном берегу озера.

– Ведь это коровы деда Маллуара, – сказала Мартина, – только бы никто не начал их дразнить…

Но трое или четверо хулиганов уже пытались взобраться на коров верхом. Коровы мычали, брыкались, сбрасывали парней, те, подзадоривая друг друга, что-то орали. Внезапно прибежал дед Маллуар с сыном, каждый косая сажень в плечах. Мгновенно на берегах озера появились самые различные люди: тут были и потные, покрытые пылью пешеходы, и элегантные господа в черных очках, спрятавшие галстук в карман, и мотоциклисты, и велосипедисты со своими девушками, что сидят верхом на багажнике, поджав ноги и крепко обняв кавалера, чтобы не свалиться… эспадрильи, сандалии, белая замша… босые детишки… они выскочили отовсюду: из воды, палаток и прицепных домиков; из леса выбежали гуляющие. На лугу стоял страшный гвалт, особенно выделялся голос деда Маллуара. Ударом кулака он сбил с ног одного из парней, а зрители с другого берега напрасно кричали ему, предупреждая о грозившей опасности, – целых четверо парней навалились на него сзади, пока его сын расправлялся с пятым… Один из местных жителей поехал на мотоцикле за жандармами, но никто еще и опомниться не успел, как банда уже улепетывала со всех ног, оставив на поле боя деда Маллуара и его сына.

Перепуганные Мартина и Сесиль не решались идти домой одни и присоединились к семейству с выводком шумливой детворы и младенцем в коляске. Ах, если бы неожиданно появился Даниель и спас их… Сесиль была в ссоре с Полем: он стал находить целомудренные поцелуи чересчур пресными.

– Излишек витаминов, – иронически говорила на другой день мадам Донзер аптекарше, – ваши потребители витаминов – это завтрашние, а то и сегодняшние убийцы. Как себя чувствует отец Маллуар?

– Два ребра сломаны. Он обезумел от злости, а его коровы перестали доиться. Если эти голубчики вернутся сюда, не дорого я дам за их шкуру… Двоих схватили на автобусной остановке, оба парижане, несовершеннолетние, из приличных семей. Один – сын адвоката, другой – сын рантье! По-видимому, пьяные и насмерть перепуганные. Они даже не туристы, и им нечего было тут делать. И приехали они на «позаимствованной» машине.

– Пробы ставить негде, – сказал аптекарь, показываясь в дверях комнаты, где он изготовлял лекарства. – И машину-то водить не умеют. Угроза общественному спокойствию.

– Вот видишь, – торжествующе присоединилась к нему мадам Донзер, – твой муж на моей стороне! А виноваты тут прежде всего родители, которые спускают своим детям все, чтобы они ни натворили, и совсем не умеют их воспитывать.

– Фашисты, – не унимался аптекарь, который был зол на всех за то, что на него свалилось столько неприятностей, когда он вернулся из плена. – У них все повадки фашистские, но фашисты, нацисты по крайней мере хоть во что-то верили. А эти– ни во что! Ничтожества, насильники, презирающие человеческое достоинство!

– Вот видишь! Видишь! – поддакивала мадам Донзер. – Твой муж со мной согласен. Ни религии, ни принципов…

– Оставьте в покое религию, – отрезал аптекарь, – я знаю прекрасных людей, которые ни в бога, ни в черта не верят.

– Людям так трудно договориться, – сказала насмешливо его супруга, – но есть бог или нет бога, надо, чтобы у человека были идеалы.

Она старалась говорить примирительно – зачем, в самом деле, ссориться с мадам Донзер, столь достойной женщиной, которая так хорошо воспитала свою дочь и Мартину-пропадавшую-в-лесах, как будто и она приходилась ей родной дочерью?