Я пишу не о том Христе, Что когда-то погиб на кресте, А о том, который сейчас Погибает в каждом из нас. Не о том, который воскрес И вернулся под сень небес, А о том, кто, как след мечты, Не воскреснет, если не ты… Хочу пожаловать добро, Да не пускают. И снова локтем под ребро Меня толкают. И перехватывает дух – Закрыться нечем. Сознание теряю вдруг: Попали в печень. Раскинул руки: мол, обнять Пока я в силе, Но изловчились и меня К кресту прибили. И вот вишу я на кресте На осмеянье. Уныло стынет в темноте Моё сиянье. Но кто с креста меня сорвёт, Приложит руки? Кто скажет правду, не соврёт: К чему все муки? Пусть ничего и не пойму – С натуги тресну. Дам отдых сердцу и уму И вновь воскресну. Глупее не видал я снов, Был непонятен он: Мне снилась тысяча Христов, А может, миллион. Они собрались у реки К подножию горы, Толкали речи до тоски, Жгли в темноте костры… И словно видел я вокруг Горящие глаза… Здесь «против» не встречалось рук, Все были только «за». Очередной вставал на пень И продолжалась речь, Чтоб отдалить последний день, А может быть, привлечь… В труху истаптывались пни, Уж не на чем стоять… Шло к одному: должны они Кого-нибудь распять. Был брошен жребий и упал На одного из них. Счастливым и печальным стал Он сразу в этот миг. А остальные принесли, Установили крест, Чтоб было видно из дали, Со всех окрестных мест С злорадной завистью, рыча – Иссяк речей поток – В ладонь вгоняли гвоздь сплеча, Дрались за молоток… Гул радостной работы смолк Печальна тишина… Всяк помолчал: «И я бы смог… Искуплена вина…» И все ушли, пустив слезу, Не пряча мокрых спин. Осталось множество внизу, А на кресте – Один…

Христос – как неразменный рубль Для множества Иуд. Его прикосновенья губ Почти с рожденья ждут. Бессмертен – знают все окрест, Умеет воскресать. Распятым сможет он о крест Хоть спину почесать. Что, если, ускакав со лба, Куснёт в хребет блоха Или на спину со столба Посыплется труха? Нет у него своих ребят, А руки – коротки: Не может даже на себя Их наложить с тоски. Иуды в очередь стоят, Гутарят меж собой: – Христом, покуда не распят, Не может стать любой. Что делал бы Иисус без нас? – Кто помнил бы о нём? Мы продадим его зараз, Коль обзовём Христом! Реклама – двигатель торгов: Уже две тыщи лет Мы как ни продаём его – Паденья спроса нет. Удобный до чего товар: Затрат – ну ни на грош. Зато стабильный гонорар, Покуда продаёшь». Умеют ведь Иуды те По ветру нос держать Их мемуары о Христе Всё будут дорожать. Ах, как они распишут их: «Мой лучший друг Иисус». Народ желает этих книг? – Его поддержим вкус. Кто лучше нас умеет ждать, Пока воскреснет он. А не воскреснет – вот тогда Не будет мир спасён. Покрепче за Христа держись, Почаще продавай. На всю он обеспечить жизнь, На нём и въедешь в рай Земной, поскольку на Земле Теплей, чем в облаках. Зачем мечтать о журавле – Синица есть в руках. Она, как Феникс, восстаёт Из праха бытия… И гроб не нужен: всё идет Нам экономия… Иисус – судите так и сяк – Привык распятым быть. Что день висеть ему? – пустяк, А нам – семью кормить. Он (признавался в этом сам) Скучает без креста: Распятье новое, не хлам, Повсюду чистота. Смерть на виду у всех людей Есть наивысший класс! …Мы дезинфекцию гвоздей Проводим каждый раз. И не смотрите вы на то, Что бледен он и худ: В иголье ушко он зато Пролезет, как верблюд. Спросите – он вам подтвердит – Доволен: «до и от». И экстремистски аппетит У тех Иуд растёт: – Зачем мы воскресенья ждём? – Чего возиться с ним? Давай с креста его сорвем И снова продадим! Пускай останется без рук – К чему они ему? Побольше на одну из мук, Но телу, не уму. Страдает тело – ничего, Зато крепчает дух. За битого и одного Дают небитых двух. Еще бы парочку Христов – Возрос бы наш доход! Ну почему сейчас никто В Иисусы не идет? Ответь-ка нам, Христос, поди Все знаешь, отвечай! – И шкворень дёргают в груди Как будто невзначай. – Чего молчишь? Ты нам бы спел О царствии своём… – Глядите, он уже поспел! Чай, снова продаём! – И воскресать пора уж вновь: Глаза – как из стекла И губы замерли, и кровь Из раны не текла. Молчал Иисус и лишь вопрос Слезой скатился с щёк: Иуды есть, и есть Христос, А есть ли кто ещё?

Можно ли ненавидеть Иисуса Христа, Если и не любил ты его? Я могу рассказать, я ещё не устал, Вам историю про одного… Зависть, что ли, точила его, или злость, Ну а, может, изгрызла тоска – Может, переживал, что ему не пришлось На людей посмотреть свысока. Хоть с вершины креста, всё равно – красота: Можно выпятить в спеси губу И усмешкой углы скособочить у рта, А потом – увидать всё в гробу. За Христом он ходил, словно бледная тень Слушал молча, и молча же ждал. А потом наступил долгожданный им день. Это значит: Иуда предал. Иисуса на суд ну почти что несут, Приговор окончательно сух… Подходящее дерево ищут в лесу – Одного нету, что уже двух. И сказали когда: «Не на чем распинать!» Он воскликнул: «Возьмите меня! Ради дела такого могу простоять Все четыре положенных дня!» Те же раны Христа у живого креста: Ноги, руки палач прогвоздил. Лишь до сердца металл всё равно б не достал: Сердца не было в этой груди. И стоял он, в затылок Иисусу дыша И, злорадствуя, тихо шептал: «Что бессмертная скажет твоя мне душа – Скоро вылетит ведь изо рта!» И обмяк Иисус, на ладонях обвис. Крест тогда прошептал: «Хорошо!» И держал его, чтобы не грохнулся вниз, А как сняли Христа – он ушёл. Что с ним было потом, долго ль жил этим днём, Часто ли о Христе вспоминал… – Ничего, к сожаленью, не знаем о нём: Только то, что Христа он держал.

Говорят, что я продал Христа, ну и что ж? Я ведь продал его не за ломаный грош. Для него и такая цена хороша, Ну а я б за него не дал даже гроша. Получил я тогда целых тридцать монет – Все апостолы в крик, но Христов больше нет. Иисус-то один, а апостолов – ряд. Тут поди уследи, все продать норовят. (Посчастливилось лишь одному Иуде – Пока прочие в споре: куда его деть?) Пропищал Иоанн: – За границу продам! Пусть смущает он там всяких импортных дам! – Я-те дам!– рёк Матфей, был он чуть поскупей,– За границею люди живут не глупей. Им не сунешь, что зря – не пойдет на «уря»: Чтоб не ниже царя, чтоб вилася кудря… Разве это ноздря, в простоте говоря? Долго спорили – в сторону я отбежал, Чтобы не сорвалось, фигу крепкую сжал. Отыскал покупателя – видный старик – Не желаешь Христа? – А старик сразу в крик: – Что за глупый вопрос, очень нужен Христос! Как арба без колёс, как копыта без коз… В голове перекос, мне обидно до слёз: – Ну, скажи, на черта покупаешь Христа? Для какого финта? – Он в ответ:– Темнота! Начал мне объяснять – де, желает распять… – Что напрасно пенять – все равно не понять! Не желаю идею такую принять! Разве нужно людей тебе чем-то занять? Ты его разопнёшь – позавидуют все И деревья в лесной изведут полосе… Суховей тогда будет хлебам угрожать, Урожая хорошего век не видать. Знаю: модно Христом себя будет назвать, А где столько крестов нам на каждого взять? Ничего, говорит, ты зазря не дрожи, А украдкою мне на него укажи. Кто наплёл что-то про «поцелуй Иуды»? – Невзначай я коснулся его бороды: Думал – носит парик, а Христос сразу в крик: – Ты же мой ученик, ну-ка, дай свой дневник! Я-те пару вкачу, навсегда отучу. Эх, тебя бы к врачу…– Я в ответ хохочу: – Что тебе я – апостол или остолоп? Погляди – на горе возвышается столб. Причеши лучше лоб, ведь кладут краше в гроб. Изготовили крест, виден с горки окрест И народ собираться из дальних стал мест. – Через пару минут тебя напрочь распнут, Чтобы стало поменьше на свете зануд. А побольше – Иуд. Показал он мне шиш: – Ерунду говоришь. Там, на небе, спокойствие, радость и тишь. Я взлечу выше крыш, ты мой голос услышь… Впрочем, ты, словно вошь – ничего не поймёшь, Даже слов человеческих не разберёшь И меня не найдёшь, пропадёшь ни за грош. – Если я пропаду – помянут Иуду… Я беду не найду, от себя отведу. Не гореть мне в аду – я туда не пойду, За такую деньгу даже в рай убегу… Мысли лезут вразброд, кто их мне соберёт? Может, прав этот чёрт? Ишь, бормочет: «Не горд… Отдохну я от морд, буду думать – курорт… Я Христос высший сорт, вот найду тихий порт… Потащили Христа распинать – красота! (Очень чисто подметено возле креста.) А наутро глядят – на кресте пустота. Я ведь знал: он назавтра воскреснет опять И тогда его можно ещё продавать. Кто же был тот старик, подсказать кто бы смог? А ответ-то один: не иначе, как Бог.

Иисус, говорят, пострадал за людей – Очень уж ему стало их жаль. Видно, время ему было некуда деть, Иль попала куда-то вожжа… Может, воздух кристальнее на высоте И намного целительней он. Может, покрасоваться хотел на кресте, Показать свежесшитый хитон. Мазохизмом, видать, с детства был заражён: Пилы и топоры обожал. Он всегда, до конца, на века – на рожон И на нём от экстаза дрожал. Пострадать за людей – почему бы и нет? Благородная мысль так светла, Что мурашки восторга пошли по спине, Убегая от света чела. Чтобы зря в шевелюре своей не скрести, Паразитов скорей уморить – Надо светлые мысли в башке завести Или тщательней голову мыть. Что за боги? Не могут они без затей Не сидится им тихо меж звёзд: Был уже тут один, звался он Прометей – Он огонь людям как-то принёс. Тот огонь был не только чтоб кашу варить Или плавить железо и медь: Жар познанья пылает поярче зари, Не даёт просто так умереть. Вот за то Прометей и прогневал богов И прикован потом был к скале. (И из рая людей за познанья огонь Попросили пожить на земле). Знанье – сила! Недаром печётся о нём Понимающий спрятанный смысл: Назови его древом или же огнём – Всё равно будоражится мысль. Было древо сначала, и ели с него Зла с добром распознанья плоды. Древо высохло после – пошло на огонь, Пусть растопит невежества льды. Прометей был наказан богами за то, Что познанья огонь подарил. А за что люди так с Иисусом Христом? Видно, сильно он им насолил. Всяк ли знает, что происходило тогда? Помнит кто – не таи, расскажи: Появляется вдруг ниоткуда чудак И учить собирается жить. Если грабят тебя – плащ снимать помоги, Стань сообщником, значит, ворья. По щеке если бьют – можешь много других Мест под это битьё подставлять. Ну а что бы ещё рассказать он нам мог? – Мазохист – он и есть мазохист. Это он убедить нас пытался, что – бог, А присмотришься – вылитый глист. – Не кради,– говорит,– если по мелочам,– Жён у ближних своих не желай. И свою не желай, если сильно зачах, И тогда попадёшь прямо в рай. Столь банальные вещи любил повторять, Что не мог людям не надоесть. И тогда все его порешили распять, А могли бы свободно – расшесть. На шесте, на кресте, всё равно – в пустоте: Нет людей, лишь зеваки – и все. Только пара воров по бокам, да и те Не поймут, как он будет спасён. Воскресила Христа всё же сила не та, Что спасла Прометея от мук. Да и мучиться скоро Христос перестал: Два гвоздя – разве муки для рук? А иголки под ноготь? А в спину ножом? А орла – вечно печень клевать? Помяни Прометея, глотая «боржом»: Кровь в источник могла истекать. Бог спасён человеком – когда б не Геракл, Прометей бы страдал до сего. А Христа бог-отец воскресил бы и так: Как не вступишься за своего? Был наказан богами – людьми был спасён, Был наказан людьми – и воскрес… И над миром с тех пор высоко вознесён, Как с креста – озирает окрест. Позабыт же принесший частицу огня – Он не лез на глаза, как другой: Пострадав для приличья всего лишь три дня, Тот на землю с тех пор – ни ногой. Знать, боится Христос, что поставят вопрос Соответствия дела и слов. И не кажет он нос – ерунду ведь принёс, Понимает, куда занесло. Извиниться бы тут – может, люди поймут И простят, если смогут простить. Невелик этот труд: покраснеть пять минут И в затылке чуток поскрести. «Извините, де-скать, иссушила тоска От того, что я здесь вам наплёл». Усмехнутся слегка, постучат у виска, Может, кто пробормочет: «осёл!» Вот и всё – се ля ви! И – спокойно живи, Негодующих взглядов не жди. Только высокомерье разлито в крови, Извиняться не могут вожди. Делать жаждут, что левая хочет нога, Чтобы люди ловили слова… Чтобы равными их полагали богам, А ошибки признать – чёрта с два! Почему выраженья навязли в ушах, Что Иисус накидал меж людей? Как в пруду лягушат – прямо так и кишат, Оставляя людей не у дел. Лезут в уши безбожно – спасения нет, Иногда же – до боли в боку. Очевиден ответ – аж две тысячи лет Насаждают уже этот культ. Капля камень долбит, тут же лился поток Слов, что сам Иисус наземь вылил. И не то, чтобы мозг, а уже мозжечок Пробуравился парой извилин. Все слова уж в крови, ан ещё норовит _ От того-то и сонмище бед. Кто же тот паразит, что ученьем грозит? Что служитель, то и дармоед. Если жрец, значит: лжец, наипаче – хитрец. Чтобы жрать, в оправданье названья, Он всё вдалбливал, льстец: «Дух, бог-сын, бог-отец … В прославлении – наше призванье». Не Христос виноват, а сановников ряд – Говорил: « Не творите кумира!» Подкормиться хотят – так слова и летят, Тут ничья не угонится лира. И куда бы нам деть эту массу идей? Или, может, идей-то и мало? Было б столько идей, сколько в мире людей, Неужели не лучше бы стало? Не бездумно ломать: «В Бога-душу и мать!», А разумно и трезво всё взвесить. Пусть уйдет кутерьма от прохлады ума И отмерить – не семь раз, а десять. Крепнет несправедливость: забыт Прометей, А Христа разрастается культ. Точно так был бы культ и у наших детей, Если бы не случился инсульт. Поумнели чуть-чуть, но понять надо суть: Человек никому не обязан. Как легко обмануть, дураком обернуть, Если идеологией связан. Прометей не хотел – знал стратегию дел, Поумнее он был всяких прочих. Память каменных тел, прозябанье у стелл Почему же мы видим воочью? Прометей – это бунт, он видал всё в гробу, Правда, бунт его был конструктивен: Наплевал на судьбу, был семь пядей во лбу – Потому он святошам противен. Им бы лучше неметь, прозябая во тьме В тёплой сырости толстой мокрицей. Ничего не уметь, ожидая лишь смерть, Без неё – ничего не случится. Человек может сам равный стать небесам, Если мыслить свободно сумеет. Не цитировать хлам, а судить по делам – Пусть горит в вас огонь Прометея! ______________ Патетично слегка, не суди свысока Мой читатель раздумчиво-строгий, И сказать знаю, как, тяжело мне, пока В мире множество идеологий. Сколько я ни пишу – это вроде как шум: Люди мимо проходят беспечно. И – понятно ежу – вся идейная жуть Будет распространяться навечно.

Он воскрес на кресте – не додумались снять, Бюрократы в бумагах напутали, Стала память народная ослабевать: Вместо вечности – бег за минутами. Никого нет вокруг, словно вымер весь люд, Лишь белеет внизу прокламация И написано, что собственность раздают, Начинается приватизация. Вот народ и ушёл затевать кутерьму – Не захватишь ни лавра, ни тёрна ты. Что ж Христу – только крест? Но ладони к нему Стороной оборотной повёрнуты. Может, снимут попозже? Вот валит толпа, Все в восторженно-слёзном экстазе. И столпились они у подножья столпа Слушать речь про настройку и базис. Главный листик достал и откашлялся он, Возгласил, словно ложь во спасенье: «Вечнодействующий будет аттракцион: «Распинание и вознесенье»«. Дочитал документ – дескать, гору и крест Гай Патрициев приватизировал. А Христос Иисус, озирая окрест, На кресте – чужом – агонизировал.

Вы уважаете Христа, Что он за вас страдал. Всё в этой жизни суета – Экклезиаст сказал. Добавил – видно, неспроста: Всё суета сует. Не понял лишь, что суета – Источник всяких бед. Бегут по миру, суетясь, Все тысячи людей, Молясь, ругаясь и крестясь, Решая сотни дел. И в этой спешке, суете Теряются друзья И вот вокруг – уже не те! Им доверять нельзя. А может, рассеча толпу, Подумать, постоять, Чтоб не пришлось кому-нибудь Потом за вас страдать? Конечно, нужен вам Христос – Согласен я вполне: О нём немало горьких слез Пролили при луне. И оскорби его поди – Затеете скандал: Пиджак порвёте на груди… А кто его распял? Вам нужен символ – вы его И подняли на крест, Чтоб было плакать отчего, Как смех вам надоест. Давно решили меж собой Вы откупиться им – На крест поднять его любовь, Чтоб не страдать самим. Дешевле свечку за пятак Поставить у креста, Чем самому пойти вот так И заменить Христа. А если б каждый думал сам, Решая свой вопрос, То нет сомнения, что нам Не нужен был Христос.

Спросили раз: с чего бы вдруг Я задираю нос? А у меня есть лучший друг, Мой друг – Иисус Христос. Похожи с ним, как близнецы – В упор не распознать. Хотя и разные отцы И не одна нам мать. Хотя и разделяет нас Почти две тыщи лет, Но даже в выраженьи глаз Меж нас отличья нет. И на кресте, как след мечты, Висели мы вдвоём И озирали с высоты Окрестный окоём. Чтоб не смущать людской покой, Он – на исходе дня – Прибит был правою рукой, Прибит был левой – я. Он, как положено, исчез, Вернулся в небеса, Покинул надоевший крест – Я здесь остался сам. Так было нужно: я ничуть Не дуюсь на него, Но в беспокойствии мечусь И жду. Но вот чего?

За собой волочу я свой собственный крест, А за мною – народа хвост. Поскорей бы уйти мне из здешних мест! Я с поклажей ступил на мост. Хоть бы он провалился, а я утонул – Это было бы очень неплохо… Вот я остановился и тихо зевнул: Предо мною предстала Голгофа. Ну, скучища! Опять распинать зачинут – «Чтоб жила христианская вера!» А пока не распяли, на пару минут Я к себе поманил Агасфера. «Слушай, что расскажу… Да спешишь-то куды? Без меня разве может начаться? Дам я вечность тебе… Не слюнявь бороды! Что за моду ты взял – целоваться? Что, о ней ты мечтал? Погоди, не рыдай – Всё равно больше вечностей нет, Да и эту, как сможешь, то лучше продай – Может, выручишь пару монет. Я ведь знаю, что ты – бесподобный купец: Черту смог свою душу продать. А оставишь себе, как скупец – ты глупец: Вечным Жидом тебя будут звать. Продавай, не скупись, эта вечная жизнь Только кажется, что хороша. Я б её променял на обычную жизнь – Жаль, не выйдет теперь ни шиша. …Я родился, как все и, как все, себе рос, Ни о чем не задумываясь. Но потом говорят: мол, Иисус ты Христос – И по кочкам судьба понеслась. Понял: свят иль не свят, а раз в рамки зажат, То изволь показаться святым. Будь примером во всём и не требуй наград: Слава, радость, богатство – все дым. Проповедуй повсюду, твори чудеса, Воздеваючи очи горе, А никто ведь вокруг не прислушается: Всяк в своей обитает норе. Паразиты-апостолы мчат по пятам, Рассевая словесный балласт. Знаешь, что создают на тебе капитал И один из них – знаешь – продаст… А потом – снова суд, покосившийся крест, Древесина потёрта тобой… Эта вечная жизнь хоть кому надоест – Скажет на моем месте любой. А воскреснешь – опять поведут распинать, «Чтобы веру свою укрепить». Как подумаешь – лучше и не воскресать, Или даже уж – вовсе не жить. Разве стоят все муки стакана муки Из тобою не рощенной ржи? Потому не избавиться мне от тоски, Что в глазах под слезою дрожит. Хорошо, когда знаешь: всё в жизни лишь раз, Наслаждаешься солнечным днём… Но когда это солнце кругами у глаз, То уже не мечтаешь о нём. Словно в чёрных очках и под зонтиком все, Что столпились внизу и вокруг. Ты, хвалу воздавая упавшей росе, Шлёшь проклятия крепости рук. Лучше б гвозди прорвали ладони бы и Сверху сверзился сразу под столб, Чтобы мигом прервались все муки мои, Когда камень пропашет сквозь лоб. Но теперь я спокоен: раз вечность отдал, То мученья наградой приму И повторов не будет: в гробу я видал Мира этого солнце и тьму.

Поверьте, я бы давно воскрес – Не стало бы в мире проклятий, Но мне не огромный мешает крест, А тысячи малых распятий. Три дня пролетело, как телом распят, Когда меня воскресила – Сила ли тела – с макушек до пят, Или духовная сила. Вернулся бы к людям на тысячу лет И правил бы так, как умею!.. Но кто-то придумал со мной амулет И крестик повесил на шею. И мигом невидимым гвоздиком мне Ладонь к кресту приколотили. …Распятия из драгоценных камней В окладе из золота были. А ведь говорил: против роскоши я – Богатства на небе отыщешь. Не так бы хотел дать им я по шеям, Но что им духовная пища! Мозгов этих разум не знал никогда, Он там не бывал и в помине. Считают: раз крестик на шее, тогда Христос обязательно с ними. Я знаю: с подобными не по пути – Затащат в дремучие чащи, Но с крестиков мне очень трудно сойти, Уж очень их много, мельчайших. Когда же не станет распятий-крестов, Где я, превращённый в калеку, Вишу отражением многих Христов – Я снова приду к человеку.

Расскажу – пусть твердят, что дурной это вкус И поверит мне кто-то едва ли, Но пришел к людям как-то Христос Иисус, А его – вот беда – не распяли. Он старался, как мог, он из кожи вон лез, Превратил даже воду в вино… Уверял, будто – Бог, но сказал бы, что – бес, Не поверили бы всё равно. Как он ни изгалялся, кому ни хамил – Добродушно смеялись – и всё. Люди ведь иногда остаются людьми, Если зависть их не засосёт. Он со всеми почти что стал накоротке И твердил – будто в пьяном угаре: – Я подставлю вторую – ударь по щеке! – Подставляй. Всё равно не ударю. Он к разбойникам – может, ограбят, убьют – С затаённой надеждой пришёл. Отказались и те: пренапраснейший труд – Ни гроша у него за душой. Он твердил: мол, воскресну, на небо вернусь… А ему отвечали: живи. На душе у него появилася гнусь, Охлажденье коснулось крови. До того себя чувствовал нехорошо, Что, прогуливаясь вдоль реки, По воде аки по суху как-то пошел… Ну, чего не отколешь с тоски? Проповедовал всюду, творил чудеса – Всё старался решить свой вопрос. Где-то крест отыскать он сумел себе сам, Сам его на Голгофу понес. Хоть и брёл наугад он, не ведая мест – Показалась Голгофа вдали. Но заметили люди и отняли крест, Разломали – и тут же сожгли. Неприкаянно он по дорогам ходил И, не зная, куда себя деть, Произнёс: – Не суди, и не будешь судим! – И живет он с тех пор меж людей.

Прежде чем стать Христом, Надо побыть Иудой. Сможете вы потом Сделать любое чудо. Что это за чудеса, Если их не предавали? Если не знаешь сам – Холодно ли в подвале? Сможешь ли свет хранить, Тьмы и вдали не видев? Дальнего как любить, Ближнего не обидев? Если ошибок нет, Как же ты их исправишь? Вбейте хоть гвозди в крест – После ладонь подставишь.

На Голгофе-горе необычный шум, Как на ярмарке в Брно – и не менее, Кто смеется. а я почему-то взгрустнул, Хоть сегодня – моё воскресение. Даже слов нет – такая вокруг благодать! Вид с горы!.. Вот что значит – природа. С высоты креста далеко видать… Подо мною – толпы народа. И откуда же столько их в будний-то день? Шум подняли с земли и до неба. Поглазеть мастера, а работать им лень, Знают – требовать зрелищ и хлеба. Зубоскалят одни, а другие молчат, И в душе, вероятно, жалеют – Ведь не всякий подобному зрелищу рад, Но все ждут, когда я околею. Распинали меня – там, где три креста, Распинали меня со проклятиями, А народ вокруг: «Ироды! Да за что ж Христа? Ишь, поганят святое распятие!» До сих пор не пойму: как сумели распять? Разве в религиозном пыле? Если ветер подует, то будет мотать – Неудачно меня прибили. А сорвусь как вдруг? – ненадёжно ведь. Что ж теперь – уповать на случай? Я сказал, когда гвозди вогнали на треть: «Ну а, может, шурупами лучше?» Что, на базе их нет? Я могу погодить, Мне ведь это, сам знаешь, не к спеху. Ведь хорошее дело – а так опошлить, Превращая в простую потеху. Ведь шурупы надежнее – я говорил, Подставляю, мол, щеку я правую, Ну а он не послушался, и – гвозди вбил, Все, причем, до единого, ржавые. Эй, постой, говорю, молотком-то не бей – В приговоре-то как говорилось? Мол, распять его, и – никаких гвоздей! Что ж гвоздями, скажи-ка на милость? Вот теперь пропадать! Чёрт его побери! – Хоть не в глаз, а скользнуло по брови, Только чувствую я: у меня внутри Началось заражение крови. Знал бы дело такое – так сам бы прибил – Не за страх, а на совесть – ей-богу! Хоть отцовское дело давно позабыл, Но к ноге не пристукал бы ногу. Сразу видно: любители, навыка нет, Никакой тебе квалификации: Молотками лупили, что в белый свет: И по пальцам и между пальцами. Вот вишу на кресте я и час, и другой – Начинает нога затекать. До чего же обидно: не двинуть рукой, И симптомов не знать столбняка. Начиналось нормально: на гору залез, Батя там, дух святой, полбутылки… Для закуски и манна упала с небес… Чудо! Все почесали затылки… И – “по первой, дай бог не последняя!” – Если пьянствовать, так уж пьянствовать! Молвил бог-отец: “не минует сия!” И достал бутылку шампанского. Что тут пить на троих? Я уж вынул свою, Осушили её – с божьей помощью. Батя плакаться стал, что места в раю Переполнены всякой сволочью. …Уж пора уходить – я обнялся с отцом По последней простился и с духом. “Ну, – промолвили оба – держись молодцом И… да будет земля тебе пухом”. Для устойчивости я на всех четырёх Вниз сошел – там честная компания: “Что, – кричат, – как увидел ты райский чертог, Так на нас теперь ноль внимания? Должен был доказать я, что это не так – Стариками пусть вспомнят столетними, Что стояла земля аж на трех китах: Накормил я их рыбами этими. Но обиделись на меня всё равно – Чтобы век не видать мне воли – (Когда воду я превратил в вино) – Своего у нас нету, что ли? Хоть обиделись, но, далеко не тая, Расплескали обиду по берегу. Влезли в море потом и кричали: “Земля!” И кричали: «Вижу Америку!» Перепились все – и сказать нельзя: По траве скакали, как кролики. Думал я: раз апостолы – значит, друзья, Оказалось – так, алкоголики. С пьяных глаз не поймут – где нога, где рука, Что не надо делать, что надо: Рядом свиньи паслись – так они с бережка Пошвыряли целое стадо. Чтоб за это потом не пришлось отвечать – Хоть никто не поймёт ни бельмеса – Я решил – для себя – если спросят, сказать Что в свиней тех вселилися бесы. И промолвил Матфей, обожравшись гнилья: «Меня женщины больше не радуют!» На передние встав, удивлялся Илья: «Как на двух люди ходят, не падают» А я в море влез и пошел шагать – Стало мне оно по колено. Ну а что было делать – ведь не на чем спать, Хоть принёс с того берега сена. Дальше смутно всё… Говорю, как есть – Время шло, необычно длинное, Хоть смотай его, да и на гвоздь повесь. Может, было что с Магдалиною?.. Поутру все, как трупы, вповалку лежат И на ноги подняться нет сил… Я рассолом всех напоил подряд И, конечно же, воскресил. Я никак не пойму: так за что же меня? После пьянки – балда я балдою. Пил со всеми как будто, кого-то кляня, И подрался потом с Иудою. Значит, он и донёс. Что ж, прощу, ничего – Не испортит он мне обедни: Раньше б я протрезвел – сам бы выдал его, Ведь тридцатка – всё-таки деньги. А потом на суде так стоял вопрос, Что решён он был в пять минут: “Ну, поскольку и есть ты Иисус Христос, То тебя непременно распнут.” Как распять, да за что?! Да креста на вас нет! Ну конечно же, нет креста. На меня вот нашёлся – и знает весь свет Как распяли на нём Христа. Приговор составлял явный гад – чтоб его Да святой водой намочило! Стал спасать меня Понтий Пилат – что с того? Руки вымыл – наверно, без мыла. Ну, Пилат – бог уж с ним (Много ль с Рима возьмешь?) Но общественность наша где делась? Не стоял на учёте я, не был судим – Или тоже с римлянами спелась? На других посмотреть – так почище шалят, А глядишь – и взяты на поруки. Может быть, потому, что сам черт мне не брат, Принимать мне приходится муки? Объяснять не хотят – ни к чему голосить – Понимать не желают, хоть тресну. Но чего вы возились? – хотел бы спросить – Все равно ведь я завтра воскресну.

Начался первый день, о котором мечтал: Я задумал мир сотворить. Но меня подвели: не дали матерьял И пришлось весь день прокурить. Мир творить – это вам не катушки мотать, Начинается день второй, Но сначала нужно всё увязать: По какому проекту строить? Третий день. Всё готово: смета, проект, Подвезли матерьял, но вот Оказалось: нельзя начинать объект: Не готов ещё фронт работ. День четвёртый и пятый – рабочие дни И работа кипит, но только Что-то кажется мне – коротки они. Эх, ещё бы дважды по столько! А в субботу я вышел работать опять, Соблазнённый оплатой двойной. Хоть умри, а объект мне сегодня сдавать В воскресенье был отсыпной… А наутро взглянул – ну и дров наломал! Даже солнце – с какими-то пятнами. Вот что значит текучесть, что значит – аврал, Вот что значит: конец квартала. А потом юмористы меня засмеют, Хоть помочь мне и было некому: «Сделан мир в третью смену, с оценкой «уд». И с огромными недоделками…»

Земля стояла на трех китах – Прочно, нормально, надёжно. На совесть старались киты, не за страх И плавали осторожно. Всё вовремя сделают: пустят фонтан И солнцем осветят, как надо. Спокоен под ними всегда океан, Стабилен привычный порядок. Предполагаю наверняка, Что жили киты, не тужили: Лениво под солнцем грели бока, По океану кружили. Представить они не могли и на миг, И даже просто понять: Ну как Земля обойдется без них? На чём она будет стоять? Её же утопит любой волной, Не станет когда китов. Кто Землю поддержит своей спиной, В усы пробурчав без слов? Ведь если волну не смирить хвостом – В девятый вал превратится. Но время шло себе, и на китов Чего-то стали коситься: «У, дуры здоровые, плавают тут И воду собой вытесняют. А где-то в пустыне годами не пьют И слёзы свои опресняют». «Пустите их лучше на гребешки, А то причесаться нечем!» Нужны всем китовые стали кишки, Китовые жир и печень. Киты, услыхав, разговоры те На ус китовый мотали. Пока их сила была в хвосте – Хвостом по воде хлестали. И долго шли в океане круги И далеко расходились… Киты не с той вставали ноги И не на ту ложились. И то ли слухи их довели, Старость или болезни – Но как-то киты незаметно ушли, Все, без следов, исчезли. Но если шипя уходили они: «Что станет без нас с Землей?» Тогда каждый кит последние дни Обычной прожил змеёй. Но вряд ли так было: всё же киты, Солидности не занимать. Они привыкли огромные рты Закрытыми крепко держать. Исчезли киты, но солнцем поля По-прежнему освещались. Поменьше стало воды, и Земля Свободно пошла, вращаясь. Пришлось становиться опорой себе – Сплошная кругом пустота. Вздыхала сначала о прошлой судьбе, Всё снились ей три кита… Потом привыкла, и вот летит В семействе других планет. А нынче даже в созвездии Кит Китов и в помине нет. А космос спокоен: не слышно «ура», Не видно радужных красок. Наверно, и в самом деле пора От старых избавиться сказок.

Хоть убого мы жили, не терзали извилин, Те звенели – тонки и прямы. И в своей были силе: блох упорно ловили – Таковы были прежние мы. А теперь мы – герои: в небо башню построим, Из бетона, или с кондачка. Двери рая откроем, весь его перероем И на землю взглянем свысока. Кто-то понизу лазил, всё выискивал базис, Но, представьте, так и не нашел. Лез из грязи он в князи – знать, имелися связи, – Всех грозился стереть в порошок. Что поболее в силе – землю рылами рыли, Возводили в степи котлован. Прокопали полмили, оказались в могиле, Что оттуда увидится нам? Словно как в Нотр-Даме воздвигали фундамент, Но воздвигли чуть-чуть в стороне. Чтоб не ели глазами, их закроем слезами – Все вокруг было как на войне. Хоть и было нам страшно, возводили мы башню На костяшках своих – домино. День забыли вчерашний, не пахали мы пашню, Воплощали то, что решено. Камень прямо на камень, пусть останется память, Нам не нужен раствор и цемент, День за днями над нами разгорается пламя – Раздуваем искру за момент. Словно про между прочим сей этап мы закончим И начнем без разбега второй. Все увидят воочью, хоть слепые, хоть ночью, Что любой из нас станет герой. Башню строили долго, всё росло чувство долга, Бог, нахмурясь, на это взирал. Монументы над Волгой возводили без толка, Получилась не башня – дыра. Не строительство – фига: расползается мигом И никто ничего не поймёт. Избавляясь от ига, как велела нам книга, Из народов тюрьмы прёт народ. Называть только сбродом эту массу народа И при сильном желаньи нельзя: Не давали нам хода, но теперь-то – свобода!.. Как сумеем остаться в друзьях? Манифест сочинили так нескладно, как жили, Всех сорвали с насиженных мест. Если долго давили, не пойдет «или-или» – Значит, вновь понесём этот крест. Кто не сразу захочет понимать между строчек, Для того можно вновь повторить: Были чёрные – ночи, будут белые – ночи. Так живём – от зари до зари.

Говорят, бог-отец в искупленье греха, К людям сына-Христа послал. Что же это за грех? Сущая чепуха: То, что он тех людей и создал. Не подумал как следует, или же он Опыт ставил: а если получится? Создал пару сначала – ведь не миллион. Только стоило столько ли мучиться? Любопытство проклятое: свет есть и тьма, Небеса от земли в отдалении… Хватит вроде? А он, от большого ума, И животных творит, и растения. Что ещё? Ведь фактически – подлинный рай: Фрукты есть и лосось с осетринами. Что душа пожелает – то и выбирай, Можно даже свинью с апельсинами. Но грызёт червячок – чем его заморить? Как под хвост ему влезла вожжа ещё: Подбивает, подлец, человека творить – Мол, поможет с средой окружающей. Дескать, ты – царь небесный, он – будет земной, Со зверями поможет управиться. Возведёт тебе храмы для отдыха в зной, На земле твое имя восславится… Червячок-искуситель! Попробуй сумей Устоять тут без иммунитета. Может быть, из него вырос тот самый змей? – Раскормился за вечное лето. Размечтался Господь, и из синей дали, Или облака бледно-лилового, Выплывает прекрасная дева Лилит – Воплощение тела здорового. Ноги, руки, фигура: умрёшь – не спасти! Замирает дыханье в груди… Вот фантазия может куда завести, Если вдруг ты в раю и – один. Бог вздыхает невольно, в затылке скребёт: Каждый знает ли, что он умеет? Душу непроизвольно вдохнул ей – рот в рот, Будто Пигмалион Галатее. Вот с тех пор этот способ ОСВОД приютил, К обстоятельствам всем применим: Если хочешь и ты человека спасти, Поделись с ним дыханьем своим. Было ль что, или не было – сведений нет, Червячок тому разве свидетель. Не тогда ль дух святой появился на свет? Ну а в общем-то: были ли дети? …Удалилась Лилит, бог же ожил тогда, Ангелочка шпыняет под бок: – Живо глину месить! Следом будет Адам. Нет, я всё-таки, знаете, Бог! И создал человека – себя превозмог, Превзошел все свои ожидания: По подобию, образу – вылитый бог, Разве над головой нет сияния. А любил себя бог – и сказать трудно, как – Больше, чем до головокружения. Он подумал слегка и слепил двойника, Разглядев в родниках отражения. Но Лилит-то одна, а их двое теперь – Не подумав, создал конкурента. Чуть упустишь из виду – попробуй, проверь Несознательного элемента. Чтоб Адама от дел от подобных отвлечь, Чтобы не было акта и факта, Путь известный имеем – о чем ещё речь? – Создаем отвлекающий фактор. Только двое людей, а уж столько хлопот, Но зато избавленье от сплина. Например, ангелочек-подручный орёт: – О Всевышний, закончилась глина! Вот исток дефицита! С начала времён Предусмотрено – будто случайно. Обращаться к кому? Призадумался Он, На окрестность взирает печально. Где же глины получше для Евы набрать? Нет в округе и синего глея. Из чего ж создавать? – А хотя б из ребра: Всё равно он считает не умеет! Снова влез червячок. Ишь, как прыток, поди, Скоро и повышенье получит. Расчищает места для наград на груди… – Ум хорош, два – значительно лучше! Бог был первый хирург – поясняю для тех, Кто не понял, что общеизвестно, Хоть на случай надеялся, как на успех, Без наркозов – центральных и местных. Хоть Адам не уснул, а ребро бог рванул: Велико нетерпение божие. Хорошо ещё, что не дотронулся скул – Их количество не перемножено. Плюнул бог и растёр, и взошло от плевка… Видно обезоруженным оком, И не только вблизи, а и издалека, Хоть, признаться, не очень далеким. Не дойдёт до Адама: где он, где она, Что наверчено справа, что слева? – Плоть от плоти твоей назовётся жена. Именуй её попросту Ева. Озадачен Адам: пять минут, как живу, А уже, оказалось, женат. Это чудится мне, или же наяву? Не пойму я: тут рай или ад? Дал бы, что ли, развлечься мне здесь одному – Должен я посмотреть, что к чему. Может быть, пожелал бы я пищи уму – Рано разум мой прятать в тюрьму! Бог нахмурился тут: – Через пару минут, Если речи не кончишь такой… Шли бы лучше туда вы, куда вас пошлют: Виноград собирать за рекой. Ева поняла сразу, юна даром хоть, И Адама за руку берёт: – Ну, пойдем – видишь, вот рассердился господь, А не то и молонью метнёт! И бок о бок Адам вместе с Евой ушли Интересы иные искать. А господь сразу взглядом повёл на Лилит – Сильно лиса тянуло в леса. Пусть подальше уйдут – хорошо ему тут, Будет отдохновенья пора… Только мысли мелькнут: будет вовсе уют, Если Еву с Адамом убрать. – Я ж тебе говорил… для чего ты творил? – Снова сбоку грызёт червячок. Он же может присвоить творенья твои… (А что сам подсказал, то – молчок.) – Поумнеет Адам, прошипит: «Аз воздам!» – Поубавится прыти и резвости. И придется тогда позабыть про «Агдам» – Открывай сразу общество трезвости. – Как же выгнать-то их? – На минуту утих, Ухмыльнулся лукавый червяк: – Изгоню я их вмиг, конкурентов твоих, Подрасти бы вот только мне как? – Да какой разговор!.. До каких хочешь пор Ты расти и цвети на виду… (Порешил после бог – был велик и хитёр – Спрятать змия поглубже в аду.) Червячок раскатал губы как только мог: – Вот такой мой любимый размер! Нетерпенье его тут же выполнил бог. Так в раю появился сей змей. А у бога рука несомненно легка – Доказательства прут чередой: Что открыто творит, а что исподтишка, Сходит с рук ему всё – от и до. Змей-червяк хоть и толст, очень шустро пополз, На познания дерево влез. С ветки свесил он хвост, спрятал истинный рост И плоды потихонечку ест. С аппетитом жует, только шкурки плюет – Вот наследственность как повлияла! Бога бросило в пот: – Ну, даёт этот чёрт! Мне ведь их самому даже мало! Проявил свою суть… Как жует – прямо жуть. До любимого дела дорвался. Травануть чем-нибудь… после бей себя в грудь. Явно змей с повышеньем зазнался. Вниз огрызки летят, словно бы листопад – Плата за провокаторский труд. Бог и сам уж не рад: – Что ты делаешь, гад! Хватит: Ева с Адамом идут! Наш Адам грубый стал: – Что жуешь-то, глиста? Поделиться не хочешь со мной? – Ты сперва два листа налепи на места, Что орёшь, будто самый чумной? – Про какие листы разоряешься ты? Ни писать не могу, ни прочесть. – Стань поближе в кусты… для знатья красоты Должен ты это яблоко съесть… Но Адам скорчил рот, через зубы плюет, Наплевал чуть ли не два ведра. – Знаю я вывод тот: зол познания плод, Даже если желаешь добра. Рассказать кто сумей, как опешил тут змей: Плод упал из раскрытого рта. – Даже думать не смей, сам становишься злей, – Так Адам его знаньем достал. – Да откуда ты всё ж ахинею несёшь? – Змея зубы стучат, словно град. – Пропадем ни за грош, ты же тоже хорош: Славно богу-отцу подыграл. Интриган наш господь, выжимай его хоть – Это дерево вовсе не то. И вообще прекращай ерунду ты молоть, Нам пора вылезать из кустов. – Думай, что говоришь,– змей – что мокрая мышь, – Древо знания зла и добра… – Ты слезай, пока тишь: ветер дунет – слетишь… Мы плоды все поели с утра. Утром фрукты прекрасно идут натощак, Хоть на них долго не проживешь… Похудеем мы тут, да и ты отощал: В профиль глянешь – точнёхонько вошь. Шепелявишь-то ты, зубы – словно винты И нелепо раздвоен язык… И живут же на свете такие скоты! – Я к уродствам таким не привык. Что создатель-то твой, не ослаб головой? Ну глиста ты глистою и есть. Он тебя создавал по натуре живой? – Оказал величайшую честь. Препирались, поди, аж до жженья в груди – Богу тут надоело внимать: – За такие слова я вас на бигуди Накручу, в бога-душу и мать! Змей почти окосел, но Адам больно смел, Со словами лишь стал поскупей: – Я тут, кажется, и ничего не имел, Кроме собственных, значит, цепей. Как-нибудь я теперь проживу без тебя – У меня свой имеется ум. Вот извилины нонеча так и свербят, Что религия есть опиум. Бог язык прикусил, видит – спорщик силен, Наскочила на камень коса. Выдал сразу тогда резолюцию он: – Выгнать в 24 часа! Ангелки ангелками, а гонят взашей – И захлопнулись сзади врата… – Ну, теперь рая нам не видать, как ушей, За воротами жизнь уж не та… Евы глазки моргают и хлюпает нос, Но спокоен Адам: – Не горюй! На хрена нам божественный сдался колхоз? Заведём лучше ферму свою. Он ещё нас попросит, ещё поглядим, Кто к кому побежит на поклон!.. Ты без нас-ка попробуй поди обойдись!.. …Много с тех пор воды утекло. После дети пошли – не в капусте нашли, Не напрасно плод знания ели. И от них, говорят, все мы произошли, Только так ли всё было на деле? Пусть мне люди твердят: все сомнения брось, Прародителей мы почитаем… Почему же тогда что есть зло, что – добро, Мы – уж если потомки – не знаем?

Ровно сорок дней и сорок ночей Мочит землю дождь проливной. Больше суши нет, но успел ковчег Оборудовать хитрый Ной. Чем он богу потрафил – не знает никто, Бог ему прошептал: – Не ной, А скорее большое бери долото, Строй ковчег, мой дружище Ной! И Всемирный потоп, как одна из кар, Начался в полуденный зной, Но семь чистых и семь нечистых пар На ковчег взял с собою Ной. Звери есть хотят, и мычат и ревут, Зубы выщеря за спиной. Согласованный с богом держа маршрут, Святым духом их кормит Ной. То, что деялось там, на ковчеге том, Вряд ли выдержать смог иной, Но в терпении соревноваться с Христом, Нос заткнув, порешил наш Ной. Белой пеной плюет под ковчегом вода И волну поднимает стеной… Но считает, что эта вода – не беда И плюет в эту воду Ной. Даже ногти он успевает стричь, Красит бороду басмой и хной И жене своей говорит: – Не хнычь! – Что-то чувствует старый Ной. Выпускает пока старичок голубка: – Над родной пролети страной И ответь нам, насколько земля далека. Это я прошу тебя, Ной. Скоро голубь с лавровым листом прилетел, Будто бы с искуплённой виной… И с приправою супа тогда захотел – Был гурманом, как видно, Ной. А с лавровым листом очень вкусен суп: Голубиный бульон, мясной. И по-своему тоже умён и неглуп Бывший чревоугодник Ной. Он ковчег вывел прямо к горе Арарат И, улегшись под сенью лесной, Так сказал:– Мы посадим здесь сад-виноград, А иначе я вам не Ной! Я привёл вас, куда и хотел привести – Этой мыслью я жил одной, – Человечество чтоб от потопа спасти. Бог со мною,– закончил Ной. Можно было бы голубя не убивать? Не согласен кто – спорь со мной! Но свидетелей не хотел оставлять Наш хитрец и спаситель Ной. «Люди вспомнят, что я от потопа их спас – Монумент мне воздвигнут стальной!» Только крупно ошибся на этот раз, Размечтался напрасно Ной. Люди голубя помнят – его портрет Украшает весь шар земной. …А портрета Ноя нигде и нет. Без портрета остался Ной. Что за идиотизм? Что поэт – то Иисус. До чего извращён поэтический вкус! Разве мало героев из прошлых времен? Ну сказал бы хоть кто-то, что – Наполеон. Нет, все лезут в Иисусы: проси – не проси. Скоро тесно нам станет от них на Руси. Кто нам выход подскажет – куда их девать? Разве на телеграфных столбах распинать? Почему распяли Христа? Что виной тому – суета? Почему и в тени креста Человек счастливей не стал? Ну, прислушались бы к нему – Много пищи он дал уму? Может, всё это ни к чему, Зря затеяли кутерьму. Ведь не дело, молиться чтоб, Протыкая перстами лоб, И дубовый обжулить гроб, А чтоб смерти поставить «стоп». Иисуса распяли люди – Кто об этом когда забудет? Дело даже и не в Иуде – Так за что все его лишь судят? Что же те, что вокруг стояли, И молчали, и проклинали, Почему его не отняли, Допустили как, что распяли? Не признали его при жизни – Так ли нужен он был Отчизне? Почему хвалят лишь на тризне? Ну а вдруг был бы раньше признан? На Земле было б царство Христово, Иль дрались бы друг с другом все снова? Хорошо жить на всем на готовом. От упреков бумажных сих – что вам?

Всю историю как на духу расскажу, Откровенья даю номинал: Чтобы стало понятно любому ежу, Кто Христа и когда распинал. Невозможно иначе: поскольку я бог, Бесконечен мой жизненный бег, И хочу – не могу подвести я итог, Пораженье принять за успех. Пострадать за людей как-то вздумалось мне – Благородная мысль так светла, Что мурашки восторга пошли по спине, Убегая от света чела. Чтобы зря в шевелюре своей не скрести, Паразитов скорей уморить – Надо светлые мысли в себе завести, Или тщательней голову мыть. Это будет хотя бы единственный плюс От желанья страдать за людей, А не то я всё время как будто бы сплю И не знаю, куда себя деть. Бог-отец сотворил, не подумавши раз О конце своих странных затей, А расхлебывать мне – так вот и началась Вся проблема отцов и детей.

Разошёлся Иисус до вхожденья во вкус – Мазохизмом захвачен дотла – На кресте распростёрся, что трефовый туз – Смерть его разве многих спасла? Может быть, Иисус в этом сам виноват? За людей хоть страдай – не страдай По натуре своей все и так норовят На горбу чужом въехаться в рай. А подумал бы он: каждый был бы спасен, Если б сам отвечал за себя. От другого услышите собственный стон, И замрите, его возлюбя.

Я хотел их наставить на истинный путь – Говорят: “Всё мы знаем давно. Ты закуски побольше достать не забудь, Превращай лучше воду в вино.” Было их тысяч семь – не считал я совсем – Пять хлебов и две рыбы на всех. Перепились же все на единой хамсе – Я имел тогда шумный успех. Наконец, наступил кульминации миг: Обступили – хоть их отгоняй. Разделенье труда: я страдаю за них И глазеют они на меня. Шепчут промеж собой: “Так же может любой Стать известным за пару минут: Если выдержишь боль пред людскою толпой, То тебя непременно распнут. Значит, вывод один: если сердце в груди, Если ты не ослаб головой – В драку лучше не лезь, а постой, погоди – И останешься дольше живой. Ну, запомнят тебя, на груди сохранят Твой со скорбным лицом амулет. Можешь тешиться мыслью: “Запомнят меня!” Но на свете тебя уже нет. Хорошо Иисусу с таким-то отцом: Если и на рожон занесёт, То спокоен всегда остается лицом – Он-то знает: папаша спасёт”.

Вот откуда протекция и кумовство: Это дело Господь освятил. Он похвастаться жаждал Иисусом Христом, А совсем не людей чтоб спасти. “Родная, родная, родная земля” (песня) «Москва – третий Рим» (известное заблуждение) Бог с дьяволом сражаются во мне – Нашли себе, мерзавцы, поле боя. И с двух сторон имею я вдвойне И от любой победы волком вою. Сражения по правилам ведут: Захвачены плацдармы и высоты. Армейский труд – нелёгкий очень труд – Здесь сразу на виду: кто ты и что ты. Минированы борозды мозгов, В кишках скрываются артбатареи, Изрыто поле боя – что с того? Стратегов вид сраженья только греет. Баталии идут за каждый зуб: В них окопались призрачные твари. Понятно, отчего подкожный зуд И отчего желудок плохо варит. Уже имею неприглядный вид И позабыл, что небо голубое… Но если даже кто и победит, Кто вспомнит о каком-то поле боя? Воронки бомб бурьяном зарастут, Истлеет алюминьевая миска… И ни Огня, молчания минут, И не поставят даже обелиска. Не вырастет на поле ни черта – Горела ль сера, иль курили ладан. Ведь кто б ни победил из них – не стать Мне филиалом рая или ада. Пушкину и Высоцкому Не верю в бога – мне казалось – Да видно, верит он в меня: Меня он выделил, мерзавец, Своим сияньем осеня. Не помню, был ли серафим ли Глаза ли, уши выдирал, Но хлопали как будто крылья И кто-то на забор взлетал. И, криво на заборе, Вещало: будешь ты пророк, И по колено будет море, И жизнь потянется, как срок. Ты в мир пришел, а это – зона, Работай – в этом твой удел. Совсем нет в отдыхе резона, Пускай иного ты хотел. Быть кто-то должен и пророком: Что камни-то – зазря лежат? Не будет мир всегда жестоким: Есть ведь ещё и рай и ад. Ну, врежут пару раз – от скуки, Прости их: глупыми растут. Умелыми их станут руки: С каменьев начинался труд. Запомни: кто сейчас смеётся, Потом молиться будет тот: Пророк прощенья не добьётся – На землю сам господь придёт. Нет меня! Извините, ребята, Что от вас, не прощаясь, ушёл. Озирался чуть-чуть виновато, Всё же, что сотворил – хорошо. За собой оставляю немного – Свет и тень – непроглядную тьму. Меж цветов полевую дорогу И загадки – как пища уму. В мире, что человек представляет, У меня есть дорога своя, Пусть извилистая, не прямая, Непонятно на ней мне: кто я? Но уйду, удалившись настолько, Что забуду, что был уже здесь. Незавидна парадная ролька, Тем значительней тихая весть. Правда ль – правды в легендах немало? Ложь, что в истине меньше вранья! Что заглушено звоном металла, Что-то – карканием воронья. Ухожу, чтобы снова вернуться, Возвращением не оскорбя Все увидят разгадку на блюдце, Лишь познав до предела себя. Обращенья ко мне не приемлю – Этот путь унизительно прост: Ухожу, опираясь на землю, А в глазах – только точечки звёзд. Не ищи с фонарями по свету – Пусть не всякий со мною знаком – Был ли, есть – а меня больше нету, И не слышал никто о таком. Кто сумеет соврать принародно, Тот подскажет изящный ответ: Говорите мне всё, что угодно – Что хотите. Но бога-то – нет. Кресты на церкви компасной стрелой Указывают нахожденье бога, А я туда направлен головой – Её он может, захотев, потрогать. Не буду прятать голову в песок – Зря глупой птице подражать не надо: Хотя от пули скроется висок, Зато на три аршина ближе к аду, Который снизу, если сверху – Бог. Два полюса – и люди сжаты между. Когда пути подводится итог – Сильнее уповайте на надежду. Что делали бы люди без небес? – Страшила бы последняя минута. А кто в грехах виновен? Только бес, Который тебя вовремя попутал. Вкушать от рая каждый был бы рад, Мы от него откажемся едва ли… Но вдумайтесь: а если бы не ад, То что б тогда мы раем называли? Кипит под нами магмовый котёл, Плюют вулканы жаркой жижей пенной… А это же всё грешники – те, кто Наказанные огненной геенной. Перерасход в вулканы истеёт, Базальтовыми стиснуты тисками… А праведников рой порой плывёт Над нами кучевыми облаками. Я б на руках прошёлся не спеша, Превознося индийскую йогу, Но чтобы в пятки не ушла душа: Оттуда легче удалиться к богу. Назад уж не получится вернуть – С кем схватишься при этом в поединке? Она – помеха праведному сну И трудно зашнуровывать ботинки. И встать нельзя на лезвие ножа… Одно есть средство – босиком по лугу – Душа тогда сквозь пятки чует жар И кверху устремляется с испугу. Не отдавайте богу душу! – Бесплатно – я хочу сказать. Совет лихой прошу послушать И душу – дьяволу продать. Что ожиданье райских кущей В сравненьи с звоном золотых. И звон становится все гуще – Дух перехватывает вмиг. Там – будет или же не будет, А тут – наличными мешок, Ведь всё равно не знают люди, Что происходит с их душой. Но почему два этих босса Стремятся души получить? Мне кажется, всё очень просто: У них самих-то нет души! Мы часто дьявола за бога принимаем И воздаём ему не по чинам. И даже если истину узнаем, То всё равно – мы не поверим нам. Стремимся все к невидимым вершинам Известной иерархии чинов А почему? Всё объясненье просто: Забыли Бога мы в своей душе, И только преступив черту погоста Спохватимся… да поздно ведь уже. Откровенно – неприятно На кресте висеть три дня. Даже вечной жизнью – внятно – Не заманите меня. Отчего же Иисусу Захотелось повисеть? Иль поддался он искусу, В пропаганды влипнул сеть? Был он, не был Сыном Божьим – Непонятно всё же нам. Без него ошибки множим, Не встречая по умам. Их было множество – Христов, Учили их: «Всегда готов!» Чтобы они без лишних слов, Закрыв все чувства на засов, Шли грудью за Вождя. «Один – ничто, один – пустяк, Один без коллектива – враг», И много всяких прочих врак И сыпалось на души, как… Как капельки дождя. И души мокли день за днем И думали всегда о Нём, Мечтали: «Вот к Нему прильнем» И загоралися огнём От этой мокроты. За Одного! – девиз был всех – Тогда мы обретём успех, Избавимся от всех помех, Идём мы среди верных вех – Лишь это думал ты. И те, кто достиг чего-то И кто не достиг ничего Смотрятся в Стикса воды, Видят Харона весло. Все их земные заботы Не стоят теперь ни гроша. Слышу, вздыхает кто-то: «Как была жизнь хороша!» Скривился паромщик древний: «Забудьте о мире том, Сквозь звёзды плывём мы к терниям – Отныне там будет ваш дом. Per astra aspera ad – Скажу я вам по-латыни, Вам дьявол там будет рад, И чёрт вам будет, как брат – Вы станете здесь своими». Спросил я Харона: «Слушай, Позволь мне чуток погрести, А ты вот попробуй грушу – Поди ведь, давно не кушал? Я так успокою душу И кошек – не будут скрести» «Ну что же – сказал паромщик, – Садись, вот мое весло. Да ты, я вижу, был гонщик!» Не гонщик я был, а угонщик – И это нас всех спасло. Старик долго грушей давился, Потом за весло хватал, Как он ни бесился, ни злился, А всё ж бушевать устал И тихим и ласковым стал. Сказал он тогда чуть слышно: «Обманут я, как мальчишка, А это, поверь, уже слишком. Законы у нас ведь, что дышло – Как ни поверни – так и вышло». Ещё он сказал мне даже, Слегка приоткрыв уста: «Пёс Цербер стоит на страже, Он вам там с размаху вмажет, Пока ещё не устал». А я ему отвечаю: «Нам это не страшно, нет, На нас он не осерчает – Печенье ему дам к чаю И всыплю кило конфет. Он станет нам, как знакомый, Почти что совсем родной, А мы будем ближе к дому И жизнь проживём мы снова – Нам было мало одной. Христос торговцев выгнал вон из храма, Они же, гады, продали весь храм. Тысячелетья длящаяся драма, От Рождества знакомая всем нам. Религия и чувства несовместны – Мешает иерархия чинов. Пускай не все служители бесчестны, Но что в основе прячется основ? Стремленье человека влезть повыше – С древнейших обезьяннейших времен. Покуда с высоты не съедет крыша, К себе подобных не подпустит он. А надо просто вспоминать почаще, Влезая на высокий пьедестал: Лишь тот, кто из древесной вышел чащи, Из обезьяны человеком стал. Бог сверху, говорят, а снизу – ад. А люди, как в тисках, зажаты между. Такому положенью я не рад: Свободно можно потерять надежду. Стремишься вверх – придавят облака Им притяженье снизу помогает, Пусть даже вверх протянута рука, Но разве пустят с грязными ногами? Куда придешь по тропке роковой, Спасаясь от душевного разлада? Пускай ты к Богу ближе головой, Но ноги-то стучатся в двери ада.

Мы этот миф учили, как урок – Понятно стало и для дураков: Чтоб лабиринт пройти, имей клубок Хотя бы из ботиночных шнурков. Ребенку вдалбливали с малых лет: Запомни и затылок зря не три, Ища уже отысканный ответ: Чтоб вспыхнул свет – пройди сквозь лабиринт! И жили мы, всё запасая впрок, В надежде, что придет заветный час. И кое-кто повеситься не мог, А у других – верёвок был запас.

Нить Ариадны – это световод И Светом ослеплён был Минотавр. Моя интерпретация не врёт: Я знаю, потому что сам был там. Я тоже шёл сквозь этот лабиринт, Руками по сырой стене скользя, А у стены лежали фонари, Которые зажечь уже нельзя. Все брали фонари с собой во тьму С канистрой керосиновой в комплект, А надо было – нить всего одну, И чтобы в ней всегда струился свет. Во тьме горящий факел – хорошо, Когда сумеешь вовремя зажечь. Ты можешь свеч с собою взять мешок, Но стоит ли игра со смертью свеч? Ты, прежде чем отправиться во мрак, Пока порога не переступил, Подумай же, хотя бы кое-как: Для этого ли ты на свете жил? А если не ответишь на вопрос И скроется от выхода пятно, И не озноб по коже, а мороз, Тогда иди вперед – уж все равно. Здесь шаг за шагом – лишь бетонный пол И писк мышей, снующих из-под ног. И не понять: зачем сюда пришёл, На долгий или на короткий срок? Пусть в темноте идешь ты не один, А с лучшим другом – светом фонаря, Но наверху – пускай и среди льдин, А дважды в день – прекрасная заря. Тебе снаружи может день помочь И точки звёзд, что сменят синеву… А здесь везде, всегда и всюду – ночь И страхи снов ты видишь наяву. Фонарик ли подвешен на крючок, А может просто отблеск от костра? Ползёт по стенке мокрой светлячок… От крови иль от слёз стена мокра? Жалею: не бывал здесь Диоген. Как пригодился бы его фонарь! Что делать, если тьме попал ты в плен? Попробуй в стену головой ударь! Чтоб искры разлетелися из глаз – Пусть тьму они разгонят хоть на миг. Когда светильник разума угас, Не заменить его костром из книг. Лежат у стенки грудой черепа, Гнилушками сияя из глазниц: Не манит их далёкая тропа, Не омрачают сумраки ресниц. Зачем пришли – чредой у стенки лечь? Имели цель забиться глубже в щель? Их голова не скатывалась с плеч – Её там просто не было вообще. Пусть пламя возгорится из искры! – Мы вовремя сумели искру взять. Но чтоб горели в темноте костры, Сначала дров должны мы наломать. Зачем вошел, ты помнишь ли ещё? За правдой если, так она в ногах. И чудится зубов блестящий щёлк… А может, Минотавр – твой личный страх? Когда фонарь погаснет среди тьмы И сердце сразу в горле застряёт, Что видят даже светлые умы, Когда снаружи их никто не ждёт? Когда вас не соединяет нить, Вся теплая от света изнутри, Не может темнота к себе манить: Получше на свету всё рассмотри. А если в тьму пришёл из темноты? И возвращаться надо снова в тьму? А позади – сгоревшие мосты? – И возвращенье вроде ни к чему. А если взял не нить – бикфордов шнур? Ошибка жизни стоит не одной. И пусть не воровал сегодня кур, Так почему дрожит тогда ладонь? Когда б она касалася руки, А та – ещё, и так – живая цепь, Тогда б на свете не было тоски И в темноте. И в мире. И в лице. Убьёшь ты Минотавра, или нет, – Покажется пусть даже, что убил, Но если сможешь свой оставить след, Не скажут ли потом: «Он наследил»? Привыкнуть к мраку сможет ли иной, Когда за правду выдаётся ложь? Но вдруг внезапно вспыхнет свет дневной – Ослепнешь, или что-нибудь поймёшь? Казалось, бродишь в лабиринте век, От темноты готов сойти с ума… А может быть, не поднимал ты век? Снаружи ли, внутри – вся эта тьма? Быть может, стоит веки распахнуть И посмотреть на всё во все глаза – И ты увидишь предстоящий путь, Ночные страхи сможешь рассказать. Путь впереди, пускай и не прямой, Ты выбрал сам, и знаешь, как идти, Мечтая: навсегда расстался с тьмой – Вдруг видишь Минотавра на пути. И, меч сжимая в дрогнувшей руке, В себе стремишься отыскать кураж… Но тает Минотавр невдалеке И понимаешь: это всё мираж. Опять одна дорога пред тобой, Деревья сбоку скрыли дали вид. И кажется, что выиграл ты бой, А сколько впереди их предстоит? Пусть страх исчез, однако на свету Ты боевой утрачиваешь пыл. Свою мечту унёс ты в темноту – В ней нить и Ариадну ты забыл? Ведь нити нет в руке, и всё светло, Как будто сам ты в световод вошёл. А что ушло – взаправду ли ушло? Как убежать от сковывавших шор? И светонить – исчезла где она? Быть может, связан Минотавр был ей? Она при свете вроде не нужна, Но без неё – темнее и больней. Всё если тьмой покроется опять И лабиринтом станет вновь маршрут, Вы нить с собой не позабудьте взять: Ей Минотавра хорошо вязать – Надёжней нет для Минотавров пут. Дорога снова вьётся впереди, А ты назад попробуй оглянись, На путь, тобой пройдённый, погляди. Не рана ли в груди зовется – жизнь? Пусть кажется: всё позади – не так, И надо бы вернуться, изменить. И кто-то подает оттуда знак… И будто бы в руке – все та же нить… Что светлого вы вспомните о тьме? – Как тяжело хоть что-нибудь терять? Да и в своем ли станемся уме, Коль будем бесконечно повторять? Теперь пойдём дорогою другой… Но чудится опять мышиный писк, Бетонный пол – трава ли под ногой? А вдалеке – светляк иль солнца диск? Хоть не был ранен и не нужен бинт И не встречался жуткий Минотавр, Но не понять: прошёл ли лабиринт, Иль до сих пор всё так же бродишь там.

Когда уходят люди в монастырь, То, говорят, они стремятся к Богу. Читающий меня, кто б ни был ты, Не торопись к подобному итогу. Ведь был когда-то Иисус Христос, И он отправился навстречу людям. Пусть не сумел он свой решить вопрос, Но мы о том пока не позабудем. Он снова должен будет к нам прийти, А если в монастырь мы соберёмся, То вряд ли повстречаем по пути – Скорей всего, мы просто разминёмся.

Меня Христос крестил во Иордани, Трещал тридцатиградусный мороз. И, надо мною простирая длани, Иисус едва, признаться, не замёрз. Он ёжился, стыдясь слегка попрыгать, По-ямщиковски хлопнуть по плечам. Когда б хотел, я б мог дождаться мига, Когда бы он от холода зачах. И будь на месте на моем фанатик, В священный ступор падающий враз, Замёрз Христос бы. Но шепнул я: «Нате! Погрейтесь в сердце вы моем сейчас!» Исчез Христос. Мне показалось, в сердце Я на мгновенье тяжесть ощутил. И если кто захочет вдруг погреться, То пусть туда попробует войти.

Когда уходят люди в монастырь, То, говорят, они стремятся к Богу. Читающий меня, кто б ни был ты, Не торопись к подобному итогу. Ведь был когда-то Иисус Христос, И он отправился навстречу людям. Пусть не сумел он свой решить вопрос, Но мы о том пока не позабудем. Он снова должен будет к нам прийти, А если в монастырь мы соберёмся, То вряд ли повстречаем по пути – Скорей всего, мы просто разминёмся.

Меня Христос крестил во Иордани, Трещал тридцатиградусный мороз. И, надо мною простирая длани, Иисус едва, признаться, не замёрз. Он ёжился, стыдясь слегка попрыгать, По-ямщиковски хлопнуть по плечам. Когда б хотел, я б мог дождаться мига, Когда бы он от холода зачах. И будь на месте на моем фанатик, В священный ступор падающий враз, Замёрз Христос бы. Но шепнул я: «Нате! Погрейтесь в сердце вы моем сейчас!» Исчез Христос. Мне показалось, в сердце Я на мгновенье тяжесть ощутил. И если кто захочет вдруг погреться, То пусть туда попробует войти.

Я захлопнул тетрадь И подвел я черту. Для чего мне писать? Я пишу в пустоту. Я пишу в пустоту, Здесь сомнения нет – Я прикручен к кресту И Варавва сосед, Где же ты, мой Христос? Далеко ли ушёл? Неужели до звёзд? Ну и как – хорошо?