Глава 16. Третий день на Ярмарке
Вчера мы всего обойти не успели, и поэтому с утра продолжили обход Ярмарки – в надежде отыскать продаваемый где-то здесь похищенный у Тома смысл жизни, – едва ли не с того места, где закончили вчера. Обход и осмотр.
Но ещё по пути к торговым рядам нам встретился человек, идущий с ярмарки. Оказывается, есть на свете люди, которые просыпаются раньше нас!
Он нёс под мышками парочку эвфемизмов – как мягкие большие голубые ластики.
– А что ими делают? – спросил Том.
– Скрывают нехорошие, неблагозвучные определения.
– Ты смотри, совсем как у нас! – удивился Том.
– Почти. Только у вас вместо, а у нас вместе. Или совсем ими стереть можно.
– Совсем?
– Начисто. Без следа.
– Интересно. Нам бы такое тоже не помешало.
– Будет когда-нибудь и у вас, подождите!
В самом начале торговых рядов мы заметили парня, недоумённо чесавшего затылок. Мы, разумеется, не могли пройти мимо, не поинтересовавшись причиной столь интенсивного чесания, хотя оно вполне могло оказаться блистательно описанной Остапом Вишней обычной утренней чесоткой, каковой страдает 99 % населения – с утра нам хотелось узнать всего побольше. Это к вечеру накапливалась усталость, а пока…
– Вы что-то продаёте? – поинтересовались мы. Парень находился на своём торговом месте, и вопрос мог бы показаться ему излишним или вообще издевательским. Да он и выглядывал из ряда лишних – откровенно торчал из него. Вот если бы мы спросили прямо: что вы продаёте? – тогда он прозвучал бы более естественно. Но зато безобразно он не выглядел во всех смыслах! Образ у него был, да ещё какой!
– Да напарник мой… Вообще-то мы торгуем разными разностями. Он снабжает, я продаю. Иногда меняемся. Но сегодня… Он принёс мне глубокое разочарование, – в руках парень держал нечто вроде деревянной дубовой кадушки, стянутой железными обручами, чуть тронутыми ржавчиной. – И куда я его дену? Проблема…
Я заглянул внутрь. Разве это глубоко? Я был разочарован. Но потом, вглядываясь в глубину кадушки, внезапно понял, что дна у неё нет: вместо него темнела чернота космоса. Как же получается? Действительно, глубоко! Снаружи и не скажешь. Вот что значит рассмотреть всю глубину проблемы.
Я повертел кадушку в руках, заглянул с другой стороны – увидел такое же дубовое дно, как и клёпки боков – и вернул парню-продавцу. Пусть он заполнит её недоумением. Его у него предостаточно.
– А как же с очарованием? – спросил Том.
– О! Это не у нас, это в другом месте.
– Всегда так! Как что-то хорошее, так все говорят, что не у них, а в другом месте, – раздражился Том.
– А чем вы ещё торгуете? – решил продолжить я. – Что у вас имеесться в наличии?
– Обычно мы торгуем ими, – продавец указал на прилавок, где располагались упругие пружины – факты. Причём самого разного размера и материала.
Гид взял один с прилавка и попытался сильно сжать между руками. Пружина не сжималась.
– Факты – упрямая вещь! – провозгласил продавец. – Свидетельство высокого качества товара!
– А что же мы ели? – испугался Том.
– Здесь другие факты, – успокоил его Гид. – Как детские куличи из песка, несъедобные.
– А-а, – успокоился Том. – А я думал, их специально готовят… Отбивают, например. По рёбрам.
– Да, готовят. Сырые факты плохо действуют на некоторые мозги.
– На сырые мозги? – поинтересовался Том.
– Как вы догадались? – поразился Гид.
– По аналогии.
У прилавка стояла большая опасная бритва, внушающая уважение одним видом. В человеческий рост, не меньше.
– Какой резон, а? – похвалился парень
– Острый, – поёжился Том.
Сосед парня принимал товар: ставил рекорды. Он ставил их один на другой, а в стороне громоздились выгруженные из тележки, но недорассортированные рекорды.
– Настоящие? – спросил Том, пнув один ногой.
– А какие же? – обиделся парень. – Самые что ни на есть настоящие. Все экологически чистые, без допингов.
– Как вам удалось достичь таких результатов?
– Рекорды зависят от режима.
– Вот как… – задумался Том.
– Давайте пойдём и поищем режим, – предложил Гид.
– Специально не надо. Если что по пути встретится, – отказались мы.
– Кстати, я сейчас, – извинился Гид, что-то вспомнив, и скрылся в толпе.
Рядышком тоже продавались рекорды – как обычно происходит на ярмарках, когда однотипные товары собираются в одном месте, чтобы ему не делалось скучно, и при случае можно было поговорить с соседями относительно собственных достоинств и недостатков, а также достоинств и недостатков своих продавцов.
Но соседские рекорды выглядели каккими-то уж очень специфическими, судя чисто по внешнему виду. Мы остановились в недоумении – маленькой промоине перед прилавком, где будто в землю уходила вода и оставила след. Может, кто-то недоумывался и потому получилось недоумение? Не умеючи умывался, недостаточно умело.
– Желаете что-нибудь выбрать? – продавец протянул толстенную книгу. – Или подобрать? Можете ознакомиться с каталогом.
«Книга рекордов Гнилостных» – прочитали мы на обложке, и наши рукки синхронно оттолкнули её, а губы произнесли в унисон, вернув традиционно исконную форму слову «спасибо»:
– Нет, спаси Бог.
Видя наше недоумение (а оно продолжало углубляться, и мы опускались всё ниже и ниже, хотя сами и не замечали того; лишь последняя фраза и жест позволили нам задержаться на поверхности), к нам обратился проходящий разносчик:
– Вам помощь не нужна?
– Нужна! – выкрикнули мы хором, протягивая руки.
– Берите, – он протянул нам ветхую тряпочку, с которой слегка ссыпылился песок.
– Это? – удивлённо спросил Том, вертя тряпочку в руке и рассматривая меня сквозь её дыры. – Кому такая нужна?
– Не нравится – не берите, – торговец равнодушно забрал помощь из рук Тома и, перекинув себе через плечо, удалился.
Мы долго смотрели ему вслед, выбираясь из недоумения.
– Может, надо было взять? – нарушил молчание я.
– И куда бы мы её дели? – поинтересовался Том.
Я пожал плечами.
– Пожимать плечами каждый может, – разозлился Том, – ты дело скажи! Сами справимся разве? Отсюда-то выберемся, а вообще?
– Что мы сделаем с его помощью? Ей самой помощь нужна! Это не помощь, а немощь. Ею разве что пыль смахивать.
– Смотря куда смахивать, – возразил Том, – если под ноги, и тут пригодится, если пыли будет много…
– Пыль, пыль… – пробормотал я. Какая-то ассоциация возникла у меня при упоминании слова «пыль». Но какая? Ассоциация островов Восточной Пылинезии? Я принялся вспоминать.
Том погрустнел. Похоже, им овладевала меланхолия. Откуда она взялась?
– Так мы за день и половину Ярмарки не обойдём, – пожаловался Том.
– Ярмарка большая, – согласился я. – Вряд ли и за два дня всю обойдём. Разрослась она, разрослась… Слушай, давай разделимся: ты пойдёшь налево, я пойду направо. Побродим, поищем. Встретимся у ресторана. Настоящего. Ты как, освоился тут? Не заблудишься?
– Не-ет, – не очень уверенно протянул Том.
– Да чего он заблудится? – подходя, удивился Гид, помогая нам окончательно выйти из недоумения. – Я пойду с ним.
Мы расстались.
На душе у меня стало почему-то неспокойно. Как-то там Том сам? Ну, пусть и с Гидом. Или именно поэтому? И моё воспоминание по поводу упоминания о пыли… нет. Я решительно развернулся и в несколько шагов догнал Тома и Гида.
– Ты чего? – удивился Том.
– Да так… я подумал: без тебя я ничего твоего не найду. А своё… посмотрю попозже.
Но я уже понял, в чём дело, и что надо искать. Ветхая тряпочка, что нам предлагал торговец – помощь. Пыль меланхолии осела на ней. Надо срочно смывать. А чем? А, вон что-то плещется! Скорее туда!
Но плескалась не вода. А что именно – было не разобрать из-за столпившихся спин, хоть подпрыгивай.
– Что там? – спросили мы идущего навстречу человека.
– Да ну, у кого их нет, этих недостатков? – уныло махнув рукой, спросил человек, то ли отвечая на вопрос, то ли продолжая думать о своём.
– У меня, у меня нет! – радостно завопил, протискиваясь из-за наших спин, интеллигентного вида мужичонка, встряхивая всклокоченной рыжей бородой. – Свесьте полкило, пожалуйста!
Продавщица закопошилась в садке, вылавливая недостатки. Остальные глухо молчали. Обычно недостатки – то, чего нет. А тут оказалось, что они-таки есть.
Рядом стоял круглый садок вишнёвого цвета с глупыми воблами воображения им. В.В.Маяковского. Я сначала не понял: воблы имени Маяковского или садок? А потом уточнил у продавщицы, и знающие люди подтвердили, что садок имени Т.Г.Шевченко, а воблы – имени Маяковского. Но всё равно: умных вобл воображения в садке не осталось, они покинули садок. Иначе бы не были умными…
На прилавке у садка лежала смятая тряпка сомнения. Очевидно, ею протирали прилавок. И протирали до дыр – за дырами прилавок оставался грязным. А в дыры – не дыры, а технологические отверстия, как пояснил главный вытиральщик – уходила жидкость.
– Сомнение вижу. А где лещнение? Или щуканение, кильканение? – вяло зарасспрашивал Том. – И почему одни рыбы? – сам себе возразил он. – Да! Это же не… – и немного продолжил: – Лещнение… левнение, правнение.
«А срамнение?» – подумал я, а вслух сказал:
– Сомнение – совместное сминание.
– Совместное мнение, – поправил Гид, – со-мнение. Пока один – не сомневаешься, а стоит с кем-то поделиться своими мыслями – начинается обмен мнениями, их сминание…
– Видите, я прав! – обрадовался я, хотя чему тут радоваться: Том в опасности. В не очень большой, но всё же…
– Пыль меланхолии, – пояснил я Гиду, кивнув на Тома. – Надо поискать, где бы ему умыться.
– Тут, рядом, – сообщил Гид, до которого дошла серьёзность ситуации.
Он привёл нас в приярмарочный туалет, где текла не одна вода – ещё бы, на Ярмарке возможны различные ситуации. Я, например, с удовольствием увидел здесь ту же троицу унитазов: гидроунитаз, пневмоунитаз и электроунитаз, и снова подивился прозорливости проектировщика. Здорово спроецировал!
Я заставил Тома тщательно умыться, чтобы смыть пыль меланхолии, под краном, который указал Гид – оттуда лилось нечто весёлое и яркое, вроде карнавального серпантина и конфетти под соответствующую музыку.
Том сразу повеселел.
В туалете стояла и обычная мочередь. Один посетитель, не желающий дожидаться, буркнув себе под нос – под носом сразу выросла небольшая бурка, – бросил на пол нелепый упрёк, упавший растопырившейся резиновой лягушкой и мгновенно присосавшийся к полу. И быстро ушёл.
Второй, не являясь штатным уборщиком, тем не менее поднял упрёк, и, повертев в руках, швырнул в мусорную корзину. Очевидно, тот показался ему недостаточно аргументированным, а ему хотелось такой, из которого аргументы торчали бы, как иголки из ёжика.
Мы выходили, а навстречу нам вошли трое друзей, продолжая разговор:
– … я только не могу взять в толк…
– Ну и не бери, – живо отвечал второй, – разве в него всё поместится?
– Не можешь взять – значит, он перегружен, – солидно подтвердил третий… – Как ни толкай, ни наталкивай…
– А много ли в толк натолкать можно? – спросил Том, походя.
– Смотря чего и какой толк.
– А здесь продаётся?
– Как выйдете – направо.
Том поспешил наверх, я чуть приотстал, пропуская новую группу страждущих, а когда вышел и повернул направо, то увидел Тома приклеенным под вывеской «Интересы». Торчали три точки: задылок и пятки – остальное скрылось в окне лавки. Наконец-то он дорвался до желаемого! Интересы, правда, не толки, и не перетолки, но зато и не сутолоки – не суточная толкотня, а гораздо более важное и нужное для Тома. Он ведь искал украденные или потеряденные интересы. А может, потёрто-ядерные? «Если слегка поцарапть оболочку электрона…» – вспомнил я чей-то совет.
Да и о толке спросил потому, что некоторые часто путают слова «толк» и «смысл», особенно при употреблении в выражениях типа «Есть ли в этом смысл?» и «А будет ли толк?». Однако «смысл жизни» (тс-с-с!) и «толк жизни», несомненно, различаются, о чём Том не подумал.
– Скажите, пожалуйста, какие интересы у вас имеются? – глухо вопрошал он – так доносился его голос из окошечка. А вообще-то у Тома голос звонкий. Малиновый.
– Личные, групповые, общественные, национальные, общечеловеческие, профессиональные… – монотонно перечислял голос продавца. Сам продавец безмолвствовал.
– Ты смотри, у них, оказывается, богатейший выбор! – сказал я не то себе, не то Гиду. – Может, и мне что-нибудь присмотреть? Если конечно, тут не будет, как на обычном блошином рынке: пока ничего конкретно не нужно – всюду полно товара, как требуется что-то конкретное – ничего подходящего не найдёшь.
– А жизненные интересы у вас есть? – продолжал пытать Том продавца.
– Чёрт, и где вы такие слова берёте?
– (Изо рта!) – хотел огрызнуться Том, разочарованный, что не нашёл того, что ему нужно (ну, что я говорил?), но не огрызнулся, а сделал паузу, которую я услышал и озвучил для себя. – А какие пользуются наибольшим спросом?
– Знаете, в разное время – по-разному. Иногда личные превалируют, иногда общественные… Обычно люди покупают целый набор, а пользуются в зависимости от обстановки.
– Покажите набор, – распорядился Том.
Продавец достал большую коробку – типа детской мозаики.
– Вот посмотрите. Так они расставляются…
Я из-за спины Тома ничего не видел, но приблизительно представлял, что он наблюдает.
– …а так их можно перегруппировать. Таким образом вы можете поставить личные интересы впереди общественных, вот так – групповые, так – национальные, а личные удаляются на самый край, но совсем с доски не снимаются, а остаются в резерве…
– В разрыве? – недорасслышал Том.
– В разрыве со всеми остальными, – согласился продавец.
– Это что – азартная игра? – спросил Том.
– Для кого как, – вздохнул продавец, – кому игра, а кому – жизнь.
Том поблагодарил и откланялся.
Сбоку от лавки интересов – не помню точно: с правого или с левого? – вислела, чуть покосившись налево, вывеска «Линии».
– Почему у вас все вывески однословные? – поинтересовался я у Гида – так, разговор поддержать, лишь бы идти не молча.
– Меньше слов – больше дела, – с той же целью ответил Гид, подумав самую малость.
– Какие же линии продаются? – следующий вопрос я пропитал немного большей заинтересованностью, и Гид её почувствовал:
– А поспрашивайте…
Я подошёл к окошку в тот самый момент, когда туда переполз Том и успел задать мой следующий вопрос. Так что один вопрос я сэкономил. Но зато не услышал начала ответа – если он начинался, конечно. Есть ведь ответы без начала и без конца.
– …линии поведения. Выбирайте, – продавец любовно провёл рукой по линиям.
Одни линии линеились прямее стрелы. Другие плелись извилистой плетью: запутанные, закрученные, похожие на траекторию полёта платяной моли. Третьи множились – разветвлялись, типа виртуального веника. Да ещё и перепутывались друг с другом!
Том ничего подходящего для себя не обнаружил, а я обнаружил для него лавочку «Варианты». Сначала я подумал, что продают комбинации из первых двух. Но нет, в лавке оказались исключительно варианты.
Варианты и вариации.
Но если варианты представляли собой подобие стеклянных призм – капризматического, однако, плана, – странно вспыхивающие всякий раз другим цветом при лёгком повороте на иную грань, то вариации напоминали составные части и элементы химических лабораторных установок: сложноизогнутые стекловидные конструкции трубчатой формы, то расширяющиеся, то сужающиеся в неожиданных местах. И так же мерцающие перебегающим светом, меняющим форму и длину волны – от красного до фиолетового через зелёный и жёлтый. А не через жёлтый и зелёный, как хотелось предположить с ходу, не подумав.
– Есть вопрос, – спросил я Гида, – какие преимущества у вариантов по сравнению с вариациями?
Поскольку разговор ни к чему не обязывал, то и вопрос не требовал ответа по существу. Гид так и ответил, вспоминая своё – наболеевшее или приинтереснившееся:
– Кстати о преимуществах. Знавал я одного другачка, который имел несколько преимуществ, но исключительно мелких. Чего он с ними не выделывал! И сажал на принудительное откармливание, и разрабатывал различные спецдиеты; отчаявшись, рискнул на внутривенные вливания – но тщетно: они оставались столь же тщедушными.
– А чем преимущества отличаются от привилегий? – влез Том, вполне освоившийся и не исчерпавший ни желания спрашивать, ни лимита вопросов на сегодняшний день. И, словно нарочно, мимо прошли двое верзил, говоривших именно о привилегиях. Или они услышали вопрос Тома и решили по-своему на него ответить?
– Привилегии? Нечто вроде вериг, – услышали мы обрывки разговора. – Только они позолоченные, побольше, и доставляют удовольствие.
– Мне кажется, если вериги, изнуряя тело, укрепляют душу, то привилегии – наоборот, – возражал второй, – изнуряют душу, балуя тело.
– Пойдём, посмотрим, – предложил Гид. – Неподавлеку есть нечто подобное.
И повлёк нас туда.
Но Гид, на удивление, ошибся. Там оказались не преимущества, не привилегии, а всего-навсего привязанности.
Одна из привязанностей выглядела словно толстая грязная серая верёвка, или канат. Кому такая может понадобиться? Вообще-то привязанностей продавалось несколько, но эта казалась самой прочной, внушительной, выдающейся и бросающейся в глаза прежде всего видом. Даже когда она сама оставалась на месте, вид её так и норовил броситься кому-нибудь в глаза.
Посмотрели мы на них, посмотрели, да и двинулись дальше.
Но по пути задержались, увидев человека, который делал пояснения и пускал по воздуху.
– Вдруг кто поймает, – говорил он. – И поймёт.
– А чем поймает?
– Сачки специальные есть.
– Вы думаете, сачки будут этим заниматься? Тогда они не будут сачками.
– А чем поймёт?
– У кого что для этого имеется, – уклончиво ответил продавец.
– Видите, какая широкая душа, – сказал Гид, – всё на ветер пускает. А я знавал одного товарища, который сделал когда-то одно пояснение и до сих пор пытается оформить патент. Всё время на ерунду убивает.
– А он? – спросил Том, указывая на то, как бородатый мужик распростирал объятия. У него не вполне получалось: то ли руки сводило, то ли кашель мучил, то ли их недостирали и недовысушили и они жужмались, но распростирались объятия плохо.
Его сосед продавал выдержку. Выдержка выглядела неважно, местами оказалась траченная молью.
– Выдержка и терпение – не одно ли и то же? – спросил Том.
– Если бы было одно и то же, было бы одно и то же, – возразил Гид. Очевидно, вопросы Тома несколько выбили его из колеи, поэтому он стал не столь вежлив. – Выдержку может один раз проявить любой, а терпение является чертой характера.
– Значит, характер имеет несколько черт?
– Да, черт, или линий – как у оружия: трёхлинейка, семилинейка, десятилинейка… Чем больше линий, тем характер светлее. Бывают ещё и гранёные, но грани встречаются у самых твёрдых характеров.
– А осторожность – черта характера? – осторожно спросил Том.
– Черта… – нерешительно произнёс Гид.
– А это что? – оржествующе, чуть не заорав, выпалил Том, указывая на витрину с выставленной острой осторожностью – как бы в противовес тупой боязни, находящейся в противоположной стороне витрины. – Как её вставлять в характер?
– Если бы вы увидели сам характер, вы бы не спрашивали, – коротко ответил Гид.
Том замолчал.
Впрочем, ненадолго: он заметил сидящих кружком весьма обтрёпанных худых голодных и грязных людей – я и не думал, что на Ярмарке встречается столь явно выраженная убогость. Сначала я подумал: нищие. Но, судя по невнятным пояснениям Гида, сидели представители какой-то секты: не то религиозной, не то релегиозной, не то телегиозной, не то тенденциозной… Но что одиозной – наверняка. Впрочем, ничего плохого они не делали: сидели себе кружком и воздымали руки к небу – лёгкими струйками дыма. То по одной, то по две. То вместе, то по очереди.
Вокруг толпились зеваки, чихаки, сморкаки, кашляки, чесаки, плеваки, толкаки, щипаки… Хорошо хоть кусак не было. А также сочувствующие, сонюхающие, содышащие, содумающие, сомыслящие, сопереживающие, сопонимающие… Вокруг бродили торговцы-офени по колено в надежде что-нибудь продать.
Сектанты вызывали сожаление. Но сожаление, к сожалению, не явилось. Вместо него пошёл дождь. Строго над ними, над их головами.
– Не нужно нам ваше дожделение! – закричали они, вскакивая и отряхиваясь. – Нам нужно дожеление!
– А почему дожделение? – спросил Том. – Не правильнее ли «дождаление»? Они же его дождались? Или они не его ждали? Что за дожеление? Где желе? Дождь из желе?
– Да, – ответил я, – желе ни при чём. А дожеление – не от слова «дождь», а от слова «дож», то есть «вождь» – по-древнеитальянски. Я понимаю так, что им нужен вождь, и они его ждут. А может, от слов «дожалить лень» – жаль им её, что ли? Они её жалели-жалели, да не дожалели, – прибавил я, чтобы не пропало шикарное предположение. – Тогда почему не дожаление?
– Почему ты употребляешь «и» – дожалить, а не «е» – дожалеть? – возмутился Том.
– Но ведь дождь лил! – возразил я. – А не лел. Не лелеял, во всяком случае.
Том помолчал минуту, а потом поинтересовался:
– А вожделение не лучше ли передаёт смысл жажды вождя, чем дожеление?
– Кто знает, какого они дождя… то есть вождя, хотят, – пожал я плечами. – А вожделение – да, означает что-то вроде «желание, или ожидание вождя», – согласился я. – мне кажется, его происхождение уже потерялось или всё ещё теряется в глубинах веков…
– Ну да, потеряется оно, – возразил Том, – как же…
К нашему разговору прислушивались офени. А потом решили принять в нём участие. У них оказался собюственный, совершенно оригинальный взгляд на проблему вожделения, вождей, их памятников и бюстов. Один сразу согласился с Томом:
– Вы совершенно правы, – поклонился торговец, – вожделение есть желание заполучить вождя на свою шею и возливать перед ним елей. А всё почему? Позабыли древние заповеди: не сотвори себе кумира – ни на земле, ни на небе. Хотя бы одно помнили, многового ведь не требуется!
– Им лень думать самим, – вмешался другой, – поэтому и хотят вождя. Отсюда – вожделение: вождь и лень.
– Я соглашусь с вами относительно этимологии: вождь и лень, однако должен заметить, что вы делаете отсюда и дотуда совершенно неверные выводы. Суть в том, что вождям свойственна лень, они ничего не делают.
– Это липовые вожди, – возразил второй, – а настоящие вожди ведут! Они не могут не вести…
– Вождь ведёт в дождь, – съязвил третий, а первый добавил:
– Не липовые, а дубовые.
Второй продолжил:
– Ведут первые вожди, а потом на их место приходят другие и, хотя тоже именуются вождями, по инерции движения, – но уже никуда не ведут. Вот им-то и свойственна лень.
– Возможно, вы правы, – осторожно согласились первый и третий, – однако не следует сбрасывать со счётов и соввершенный…
– Совершенный или совершённый? – спросил Том. – То есть он совершён или совершенен? – Но вопрос остался без ответа. А говорившие поправились, килограммов на пять:
– … свершившийся в Советской России факт: там жил вождь Ленин. А остальные советские вожди очень хотели походить на него. Вот они походили-походили, да и сели, по очереди. Движение было среди вождей, желающих быть похожими, пусть неосознанно, согласно новому сознанию, на Ленина – вожделение. От слов: «вождь» и «Ленин».
– Мне кажется, вы излишне сужаете взгляд на проблему, – вмешался ещё кто-то, – и стремитесь к обскурантизму!
Я понял, что пора уходить отсюда, ибо неизбежно вслед за обвинениями могут пойти оскорбления, а за ними и мордобой. А мы ко всему одинаково не готовы. Хорошо, если они пойдут в стороне от нас, а если прямо на нас?
– Что такое обскурантизм? – спросил Том.
– Это когда в тёмной-тёмной комнате смотрят в маленькую дырочку, – наспех ответил я, торопясь уйти. – Камера-обскура.
– Смотришь в дырочку, а видишь дурочку, – сострил кто-то быстро, но неудачно.
– Всё может быть, – согласился второй кто-то.
Они спешили мимо нас, а мы – мимо них.
Видя, что мы уходим оттуда, где собралась большая толпа, встречный прохожий, желающий стать покупателем, решил, что там продаётся нечкто (нечто или некто) очень полезное и нужное, а мы уже купили, и потому пристал к нам с расспросами, похожими на присоски спрута:
– Что там?
– Да так, пустяк, – ответил я, нимало не заботясь об ответной реакции, по старой привычке. Но вопрошавший среагировал неожиданно бурно:
– Пустяк?!!
– Да, а что?
– Да вы что! Пустяк – это всё! Это большая редкость!
– Ну и что?
– Это необходимейшая вещь!
– Для чего?
– Не знаю… – произнёс он внезапно упавшим голосом – тот глухо ударился о мостовую, – но на всякий случай поспешил туда, откуда мы пришли.
– Слушай, Гид, мне как-то неловко, – начал я говорить, – выходит, я его обманул?
– Разберётся, – махнул рукой Гид, – а потом, у сектантов наверняка найдётся для него какой-нибудь пустяк. Правда, во что он потом превратится? Знавал я одного: связался с сектантами, те дали ему обещание взаймы, а он не вернул. «Обещание, говорит, игрушка, а дураку – радость». Так они у него потом всю радость забрали. И остался он дурак дураком.
– Дали обещание, а забрали радость? – возмутился Том. – Нечестно!
– Восприятие зависит от воспринимающего, – пояснил Гид. – Я же говорил. Одному – игрушка, другому – радость, а третьему что? А четвёртому, пятому?
– Надо подумать…
Но думание пришлось отложить: в лавке напротив жизнерадостный продавец (интересно, а есть жизнепечальные люди?), бойко торговал, отвешивая оплеухи, ловко орудуя чашечными аптекарскими весами – типа весов Фемиды. Он отвешивал их одну за другой, весело балагуря. Люди улыбались, заворасивали – быстро, по-китайски – оплеухи в бумажки и носовые платки, платили деньги, и отходили, довольные.
– Купим? – предложил Том.
– Для чего?
– Просто так.
– Может, лучше что-нибудь другое? Например, это, – я указал на жаровню по соседству, где продавали опеку – большие жареные блины из дрожжевого теста. – Интересно, из чего они сделаны? Из опекаемых или опекунов?
– Из опекунчиков, – сострил Том, – или опекунят.
– Из окунят? – перепредположил я.
– Вы ошибаетесь… – продавца глубоко шокировало наше дилетантство. – Они совсем не то, что вы сказали!
– А что?
Но услышать ответ мне не удалось: передо мной уронили престиж, более всего похожий на канализационный люк, и столь же тяжёлый, и тот, больно ударив меня по ноге – к счастью, вскользь, – зазвенев, откатился.
– Ну, и кто же его поднимет? – спросил я, потирая ногу.
– А кому нужен, тот пусть и поднимает, – уходя, ответил уронивший и ухмыльнулся – до пены, а потом отбросил обмылок.
Я долго раздумывал: не вернуться и не взять ли престиж? Вернуться или свернуться? С чего? И, раздумывая, прошёл мимо торгующихся из-за лежащего на прилавке, и услышал часть их разговора:
– Это же просто абсурд! Разве вы не видите?!
– Нет, не просто. Видите разводы вдоль и поперёк? Это абсурд симфонический. Вам какой нужен?
– Мне хотелось бы шизофренический.
Я хмыкнул, продолжая размышлять о престиже и престижности, и нарвался на следующий обрывок разговора:
– Такова твоя благодарность? Какова же будет злодарность?
– Точно такая же. Я не делаю меж ними различий.
– Вперемешку?!
– Вперёд, к мешку, – буркнул я, и решил престиж не брать: не модно. Тем более что увиденный мною прилично одетый господин, подойдя к прилавку, сложил с себя полномочия и аккуратной стопочкой поместил их перед продавцом.
– Вот, – сказал он, – делайте с ними, что хотите. А я ничего не хочу, мне ничего не надо.
– Может быть, вы хотите что-то взамен?
– Можно, я сам возьму, что хочу?
– Пожалуйста.
Покупатель молча набил оскомину, забросил за спину и пошёл, чуть покачиваясь.
– А я думал, оскомина – осколок мины, – проговорил Том, который, как оказалось, всё время шёл рядом со мной и видел то же самое. Может, и думал о том же?
– Как видишь, нет, – возразил я, удивлённый неожиданным присутствием Тома.
– Вижу, – вздохнул он.
Лёгкое шелестящее шевеление вокруг заставило меня поднять голову и поискать его источник, и нас с Томом случайно обмахнуло белокрылием бабочек-капустниц: чьи-то налетевшие хлопоты прикоснулись своими крылышками.
Мы закрутили головой и заотмахивались от них.
И едва не пропустили преинтереснейшее зрелище: здоровенный детина, похожий на древнегреческого купца, и в соответствующей одежде… а приняли бы мы его за древнегреческого купца, не будь он так одет? Вот то-то и оно! Так вот, он произнёс:
– Пять талантов талантов!
– Меры, конечно, оригинальные. Но следует ли валить все таланты в одну кучу? – решил выяснить Том.
Купец не ответил, а если и ответил, то мы не услышали, ибо сей секунд мимо нас, погромыхивая на кочках, провезли пустое бахвальство и внимание всех окружающих тотчас отвлеклось на его созерцание. Хотя с талантами хотелось разобраться особо.
– Интересно, чем можно наполнить пустое бахвальство? – спросил Том. – И можно ли?
– Главное – надо ли, – заметил я. Но заметил не только это: бахвальство в некоторых местах покрывали клочки белой ваты, или тумана – склока.
– Видать, ишпольжованное вежут, – прошамкала бежжубая штарушка – большой шпечшиалишт по вопрошам бахвальштва.
– Куда, куда везут? – заинтересовался Том.
Но бабушка не ответила, произнеся на сегодня все положенные слова. Ответил молодой парень-грузчик, качавший права ручной правокачкой:
– На перезарядку везут. Заполнят – и по новой всё пойдёт.
– Что пойдёт? – не поняли мы.
– А то, что не поедет, то и пойдёт, – ушёл он от ответа и продолжил качать права из большой сиреневой цистерны прямо в подставленный ряд длинных бочек – или в длинный ряд бочек – пожарной кишкой. Потом принялся перекачивать их с места на место, но никому не давал попользоваться ни каплей.
– Вот разгрузим – тогда пожалуйста, – говорил грузчик, потирая руки о чёрную прорезиненную робу, забрызганную расплёсканными правами.
Нас права не заинтересовали, и мы ушли от них, по пути разглядывая лежащее на прилавках, но не прицениваясь.
Мы увидели, последовательно, издевательство – тонкий чёрный прут, на котором на чёрных же длинных черенках росли чёрные мелкие груши или крупные вишни; рвение – много-много клочков разорванной и жёваной бумаги.
Сегрегация имела вид огромного сита.
Лихо почему-то продавалось строго на фунты, несмотря на то, что повсеместно перешли на новые единицы измерения.
Ассонанс и диссонанс лежали рядом, как бы компенсируя друг друга, хотя оба напоминали детские гантельки для начальных занятий спортом.
Рядом продавали тёплые-претёплые и мягкие-премягкие баю-баюшки-баю.
– Это для сна?
– Скорее для дремоты. Или для засыпания.
Всё виденное имелось в широком ассортименте.
– Скажите, а поуже у вас есть? – спросила хорошо сохранившаяся дама со склерозом на шляпке, выбирая что-то из увиденного. – Такой ассортимент не поместится в моём будуаре. Или дортуаре. А, может, тротуаре?
– В чём именно? – возмутился продавец. – Я должен знать точный размер!
– Размер разный, – продолжала дама. – Размер зависит от разных мер.
– От разных мер или от разности мер?
– Безразлично.
– Если так, берите этот, – и продавец пододвинул разноцветный ассортимент – типа деревянного ксилофона или большой детской губной гармошки. Или копии системы органных труб Рижского Домского собора.
