Вывеска, бросившаяся нам в глаза – пришлось зажмуриться, чтобы не повредить зрение – выглядела не очень оригинально и, наоборот, очень знакомо, особенно мне. Тому она, пожалуй, могла показаться новой, но я хорошо помнил минувшее недавно: «Улыбки разных широт». Рубрика кубрика. Или кубика Рубика.

Висела она над входом в небольшую лавку, куда мы собирались войти, да не вошли, потому что оттуда вышел продавец и завозился с замком, закрывая – на учёт, переучёт, обед, уход на базу, завоз товара, санитарный день и час, ликвидацию, конфискацию, экспроприацию…

Он закрыл дверь на замок, а замок положил в карман.

– Так-то надёжнее, – подмигнул он, – кто откроет замок, если он у меня в кармане?

– Логично, – кивнул я краем уха, им же слушая разговор Тома с Гидом:

– Имеется в виду широта – ширина – улыбки, или же географическая широта места, на которой улыбка появляется? – интересовался Том. – Или ширина лица? А до улыбки или после?

«Вот она, современная прагматическая молодёжь! – подумал я. – Всё-то им надо разжевать да рационализировать».

– Давайте спросим продавца, – загадочно ответил Гид. Что особо загадочного я услышал в его ответе, я не смог понять. Мне так показалось из-за того, что я слушал краем уха. А может, Гид решил поиграть в загадки.

Продавец оказался словоохотливым, но отнюдь не словоулыбчивым, хотя и улыбкоохотливым – как выяснилось в дальнейшем. Не охотоулыбчивым, а именно улыбкоохотливым. Во всяком случае, слова его не улыбались, что нам показалось немного странным…

Он пустился в длительные рассуждения о сравнительных характерисчтиках улыбок: он знал их наперечёт, отпускал немалые шутки – впрочем, не слишком далеко: они бегали вокруг него, как собаки на поводках – словом, всячески старался выжать из нас хоть малюченькую улыбку. Но мы, видя его подкислённое лицо, стоически стискивали губы, не позволяя им дрогнуть в стороны.

Потом он не выдержал и принялся упрашивать и умасливать. Причём умасливал настолько сильно, что я ощутимо заскользил по тротуару. Ноги начали разъезжаться, и я вспомнил хрестоматийную корову на льду.

– Всего одну улыбку! – умолял продавец, – Одну-единственную! Ну что вам стоит? Одна улыбка – и я счастлив!

Нет, если бы он не скорчил откровенно дикую рожу – я успел подумать, что он учился у лучших клоунов мира, а, может, и у самого Мистера Смеха (смотри у Александра Беляева) – он бы ничего не добился. Но я не выдержал и… послал ему улыбку. В синем конверте – у меня как раз завалялся один в кармане.

Продавец сразу схватил её и спрятал, бормоча:

– Спасибо, спасибо, большое спасибо… – конверт он тоже спрятал, в другой карман.

Но сами «спасибо», включая и «большое», показались мне не более чем пустыми оболочками, пустышками: содержание в них отсутствовало. Я долго раздумывал: брать ли? Для чего: всучить кому-нибудь? Так сколько с ними таскаться придётся, никаких прибылей не захочешь. Я немного подумал, взвесил их в руках – и пустил по ветру.

– Зря вы так, – сказал Гид, – он её высушит.

– Кого? – не понял я.

– Вашу улыбку. А потом продаст. Думаете, он себе на память? Вот посмотрите, – он повёл рукой.

И как я раньше не обратил внимания! Или оно закончилось? – над входом в лавчушку болталась целая связка сушёных улыбок, шелестящих на ветру. Как рыбы-фахаки в «Занимательном аквариуме». И на бревенчатой стене лавчушки висели распростёртые до дыр, прибитые громадными ржавыми гвоздями улыбки. Самые разнообразные: добрая, ироническая, недоумевающая, удивлённая, приветливая, насмешливая, саркастическая… И все сухие-пресухие.

– Но это же страшно… – прошептал я, – улыбка должна быть живая…

– Есть и живые. Но он торгует сушёными. Считает, что так они дольше сохранятся.

– И что, кто-нибудь покупает?

– А как же! Покупатели находятся. Правда, в основном люди чёрствые, так что им сухие улыбки очень к лицу. А некоторые покупают живые и засушивают сами… – Гида переедёрнуло, – что ещё страшнее… не все умеют правильно обращаться с улыбкосушилками. Засушить улыбку – сложное дело, надо учесть массу факторов: температуру, влажность, погодные условия… есть определённые правила, отработанная технология. Если её не соблюдать, улыбки перекашиваются, уродуются, превращаются в гримасы…

Мы с Томом слушали, раскрыв рты. Но не улыбались, даже в полрта.

– Есть, правда, люди, – продолжал Гид, – которые специально превращают улыбки в гримасы. Я считаю это извращением, – твёрдо добавил он.

После услышанного мне перехотелось оставлять свою улыбку, дарить её первому встречному. Разве можно разбрасываться улыбками? Но как вернуть её?

– Послушайте, – я шагнул к торговцу, – немедленно верните улыбку обратно, а то…

– Э-э, нет, угрозами улыбку не вернёшь, – возразил продавец.

– А чем можно вернуть?

– Зачем она вам? Разве мало вы бросали улыбок направо и налево… у себя дома? Почему же вам жалко здесь? – он увещевал меня, точно маленького ребёнка, которого успокаивают, подарив какую-то вещь. Но здесь вещи были виртуальными, и я их не увидел.

Доля правды в его словах имелась, я чувствовал. Да я и сам виноват: не понял, не увидел, не разглядел. Как бы выйти из создавшегося щекотливого положения? – начинало щекотать пятки.

Но мне помогла щекотка: она принесла мысль превратить неприятную ситуацию в игровую:

– Да-а… вы её засушите, – принимая игру и вживаясь в роль, тоном обиженного ребёнка протянул я.

– А откуда вы знаете, что делают с вашими улыбками там, дома? Думаете, их подбирают и хранят? Нет, их затаптывают, затаптывают грязными ногами.

– Ну-у… не все… я думаю…

– Не все, – согласился он, – но большинство. А тут… Что вам потеря какой-то маленькой улыбочки? И потом – разве это потеря? Так, потерька. Я обработаю её особым образом, она станет настоящей жемчужинкой в моей коллекцийке…

Я почти согласился с ним. И всё же… мне не очень хотелось увидеть свою улыбку засушенной… Бр-р!

– Утешьте себя тем, что она дольше сохранится, – успокоил меня Гид.

– Что ж… Пусть так…

Но впредь – решил я для себя – я буду более тщательно следить за тем, кому дарю улыбку. Может быть, даже при помощи спецсредств…

– А скажите, Гид, – обратился я к нему, – где можно посмотреть живые улыбки? Они продаются?

– Тут, недалеко, – согласился Гид.

Тут некое воспоминание отвлекло меня от дум о судьбе улыбки:

– А нельзя ли посмотреть на улыбку Чеширского Кота. Интересно, она там есть? Признаться, давно мечтаю о ней… С тех самых пор, как прочитал Кэрролла…

– О!.. – лицо Гида затуманилось. – Улыбка Чеширского Кота! Дорого бы я дал, чтобы увидеть её вживе… К сожалению, это невозможно: с тех пор Кот не расстаётся со своей улыбкой. Но у меня есть фотография, цветная. Я всегда ношу её с собой. Вот, – он протянул мне небольшую карточку.

– … Да, – произнёс я, возвращая карточку. – А у вас нет второго экземпляра?

– К сожалению, – вздохнул он. – Да и этот я достал соврешенно случайно. И за большие ятики.

Что-то в его словах показалось мне не совсем правдой, но я промолчал.

Больше Гид на данную тему распространяться не стал, а провёл нас к вольеру, в котором бегали, носились, летали десятки улыбок. Некоторые мне особенно понравились: лёгкие и пушистые.

– А как насчёт улыбок из солнечных зайцев? – спросил я, вспомнив Велтистова с его Электроником и сделав серьёзный вид.

Гид поморщился.

– Слишком слепят глаза. К тому же ненатуральный материал: синтетика.

Мы помолчали, и некоторое время просто рассматривали улыбки. Здесь я осуществил ещё одно давнее желание и посмотрел сардоническую улыбку. Признаться, я представлял её несколько иначе и остался немного разочарован.

– А ухмылки у вас где? – поинтересовался я у хозяина, когда он подошёл к вольеру. Тот скривился:

– Вульгарный товар. Торгуют подпольно – под полом, в подполье, под полем, из-под полы, и очень немногие разносчики. Честный торговец никогда не свяжется.

– Скажите, а имеются у вас ужимки и прыжки? – спросил я продавца, вспомнив Крылова.

– Прыжков не держим, не по нашему ведомству, а вот ужимки можете отыскать в антиквариате, если посчастливится.

– Спасибо, мы так и сделаем, – надо же было уйти достойно, чтобы он не обиделся, что мы ничего не купили.

Несколько минут мы шли молча: требовалось время, чтобы усвоить увиденное. В подобном молчании мы и наткнулись на плачущего малыша, утирающего слёзы.

– Что с топой, малшик? – обратился к нему Том. С чего ему взбрело в голову вставить в зубы немецкий акцент, ума не приложу. Разве что прохходящий бродячий торговец сунул его Тому в качестве рекламного сейшна? Тьфу! А это у меня откуда? Упаковка, что ли, от акцента? Вот что происходит, когда товар делает одна фирма, а упаковку – другая.

– Он пользуется моей добротой, – захныкал малыш, – зубы ею чистит…

Невдалеке мы увидели громадного верзилу, который натирал далеко выставленные изо рта зубы светлой мягкой тряпочкой, похожей на байковую.

– А ну, отдай! – шагнул к нему Том.

Парень испуганно выпустил из рук тряпочку и бросился наутёк.

Малыш бережно подобрал тряпочку, отряхнул от пыли и сложил в нагрудный кармашек клетчатой рубашки.

– Спасибо, – сказал он, – я вам очень и очень признателен. Вы мне невероятно серьёзно помогли… Понимаете, я стоял в полном одиночестве, ожидая своего одного очень давно и хорошо знакомого человека; с ним у нас неподалёку на сегодня была назначена небольшая деловая встреча, которая, возможно, имеет отдельное намерение несколько прояснить актуальные многоцелевые аспекты нашего дальнейшего сотрудничества, чему в последнее время стали появляться различного рода препятствия и препоны, не имеющие, впрочем, решающего значения, и однако же способные и могущие, при надлежащем уровне стечения неблагоприятных обстоятельств, каковые я хотел бы и должен окончательно, решительно и бесповоротно предупредить, несмотря на возникшее противодействие со стороны отдельных личностей, из тех, кто, не получив на то достаточных оснований, тем не менее продолжают заниматься различными инсинуациями, не имеющими ничего общего и частного с действительными событиями, определившими своё истинное местонахождение в…

Мы поразились составу, порядку и содержанию речи, которую вёл вокруг себя малыш. Она очень походила на бумажного большого, слоновно чудо-юдо рыба киттайского дракона. Впрочем, может статься, что на самом деле мы услышали не его речь, а взятую напрокат или у кого-то взаймы? Фу! Ведь на Ярмарке ничего нельзя утверждать наверняка.

– А чем твой знакомый занимается? – спросил Гид, старясь сбить малыша с накатанной дороги речи и самому не заплутать в словесных кружевах.

– Страхи вылавливает. В тёмном-претёмном лесу. Там их мно-о-о-о-го-о-го-го… – малыш ненадолго снова превратился в малыша.

– И какие они? – поинтересовался Том.

– Разные… Большие и маленькие.

– А не страшно?

– Что? – не понял малыш.

– Страхи ловить. Они ведь страшные…

– Да чего бояться? Это ж не его страхи… Чужие, других людей. Люди всегда стараются убежать от своих страхов, избавиться от них. У некоторых это получается лучше, у других – хуже, а в целом… – малыш вроде бы снова стал «заводиться» и я поспешил сбить его вопросом:

– А что он с ними потом делает?

– Ничего. Ловит, шкурки сдирает и продаёт.

– А ты говорил, на лес это не распространяется, – обернулся Том ко мне. – Только на Ярмарку.

Я пожал плечами:

– Разве я говорил? Когда я говорил? Где? Дома? Не говорил я. Думал, может быть, но не говорил. Это ты до(ма)думал. По-моему, я это ещё должен сказать. А, впрочем, скажу сейчас: наверное, многое изменилось с тех пор, как я бывал здесь раньше.

– А мне всё же кажется, что говорил, – пробормотал Том. – Может, я уловил твои мысли?

– И немудрено, – заметил я, – тут и не такое случается.

Как бы в подтверждение моих слов, чего я и сам не ожидал, мы услышали мысли пробегав-гав-гавшей мимо собаки: «Почесть – это когда почёсывают за ухом». Собака семенила так, что казалась сороконожкой.

Мне нравится собачья целеустремлённость. Они никогда не идут прогулочным шагом – нет, они всегда бегут, они всегда в поиске.

В наш разговор встрял ближайший разносчик – и как они ухитрялись ловить слова на лету? Разве что у него сачок специальный имелся, для подобных случаев.

– Вы здесь уже были? То-то мне лицо ваше показалось знакомым… Да-да-да, я припоминаю: когда-то мы с вами провернули одно дельце… не совсем законное, правда, хотя…

Я принялся лизхорадочно вспоминать, облизывая губы: а может, и в самом деле?.. Да нет, вряд ли, не может быть, когда бы я, неужели же и вправду, да разве такое возможно… Ну в самом-то деле.

– Кажется, вы меня с кем-то спутали, – осторожно ответил я, – мне бы совесть не позволила сделать что-либо противозаконное…

Он, казалось, только того-го и ждал:

– Не продадите ли совесть? – вкрадчиво спроизнёс он. – Тогда для вас не станет никаких преград и запретов…

И добавил куда-то в сторону:

– Не спутал, но постараюсь.

Сказал он явно не для меня, а для кого-то другого, кого я не видел. Гм, странно…

– Может, вы и души скупаете? – спроинтересовался я.

– Да вы что! – разносчик искренне возмутился. – За кого вы меня принимаете? Это же мифология!

– А совесть, значит, можно?

– Конечно! И очень выгодно! Многие предпочитают продать совесть и получить за неё звонкой монетой…

– Простите, а глухие монеты есть? – не совсем вежливо перебил его Том.

– Есть, но не здесь, – находчиво ответил торговец ярмарочной поговоркой и пояснил: – Они пользуются слуховыми аппаратами, – и продолжил уговоры: – …и гулять в своё удовольствие. Хотя некоторые предпочитают гулять в чужое, – упредил он вопрос Тома, видя, как тот открывает рот.

Том закрыл рот, не успев раскрыть полностью.

– И много платите? – предпочёл я перевести разговор на деловую почву, намереваясь впоследствии заломить такую цену, которую он дать не даст, но зауважать зауважает. А продавать совесть я не собирался.

Продавец замялся.

– Мелкие совести больше попадаются… за них много не дашь, барыша никакого. Или вообще по частям продают. А настоящую, большую… я, если честно сказать, по совести, ни разу не видел: такие не продаются – она не позволяет. Знаете, – он понизил голос так, что тот едва высовывался из-за соседнего прилавка, и мне пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать, – я недавно заметил, что некоторые субъекты ухитряются продавать её несколько раз…

– Разве так можно?

– Да вот так уж. Одну продадут, а совесть начинает зарождаться вновь… маленькая, слабенькая – и они её опять продают, не дают окрепнуть. Боятся.

– А что вы с ними потом делаете? С совестями, – пояснил я.

– На консервный комбинат сдаю. В основном. Замечательный консервант, ценный антиоксидант: консервы получаются высшего качества. Предохраняет душу от гниения… – тут он сообразил, что сказал лишнее и быстро-быстро засеменил в сторону и застерялся в толпе – вроде затерялся, а вроде и застрял.

– Надо бы побеседовать с ним поподробнее, – проводил я его взглядом. – Он что-то знает.

– Тут все это знают, – вмешался Гид, – но не все говорят. Кто-то боится, а кто-то – наоборот.

– Что?!.

– Вот именно. Странные тенденции начали проявляться на Ярмарке… не всем они нравятся, мне – нет, но… В общем-то у нас, как видите, практически полная свобода, торговать можно чем угодно. Но есть определённые ограничения, неписаные правила, которых все придерживаются, в основном… Придерживались… – поправился он. – Ярмарка-то не одна… такая. Просто… – он глубоко вздохнул, – как бы поспокойней выразиться… Другие вещи продают в других местах.

– Так значит…

Гид кивнул.

– Да. И души, и всё остальное… Просто нам с вами там делать нечего, а иначе мы могли бы поискать и там…

Том вздрогнул. Я, несмотря ни на что, тоже. Холодало. Вечер близился. Как говорится, «не к ночи будь сказано».

Гид прекрасно понял наши натсроения – неподалёку продавали ореховые батончики и вокруг мухами роился народ. Я ещё подумал: если бы я оставил «настроения», то получились бы роения мух над снежным настом, а какие мухи могут роиться у наста? Только белые, снежные… А так – всё нормально. Желательно и нам перекусить. Жевательно.

– Мне кажется, вам пора домой, – заметил Гид. – Отдохните, выспитесь как следует… Да, вы уже купили себе сны?

– Сны?..

– Да, конечно.

– А зачем? Мы прекрасно спим сами.

– Я не имею в виду сносотворное, – поморщился Гид. – Я говорю о снах и имею в виду сны. Чтобы вам приснились хорошие, спокойные, светлые сны, о них надо заранее позаботиться. Самим.

– Да нас никогда не мучили кошмары!.. – возмутился Том, а я приклеился к последнему слову: самим, самум, самам, самом, самям, самэм, самым, самем, самюм, самём… Как жаль, что в русском языке так мало гласных букв!

Гид усмехнулся:

– Не думаете ли вы, что ваши сны оставят в покое? Есть специальные охотники за снами… и они могут подбросить вам на замену спокойного сна какой-нибудь страшный и отвратительный ужастик. Лучше позаботьтесь о своём сне сами. Если вы приобретёте обычный стандартный сон в аэрозольной упаковке, разрешённый к применению правительственными чиновниками, то вас никто и никогда ничем не тронет.

– Стандартный сон… – задуался я, сделав губы трубочкой и подувая в них.

– Для вас он может быть даже интересен, – добавил Гид, предупреждая моё возражение. – Это для нас он стандартный, а вы вполне можете найти в нём что-то новое.

Его аргументы показались нам убедительными, и мы купили один аэрозольный баллончик на двоих. Нам захотелось поскорее попробовать его, чтобы наутро поделиться впечатлениями: неужели нам приснится один и тот же сон? Мы с Томом переглянулись, ухмыльнулись, но ничего не сказали. Если Гид и прочитал наши мысли, он тоже не подал вида – вид остался с ним, по-прежнему висящим за плечами.

В гостинице мы первым делом основательно вымылись под душем, смыв на этот раз всю пыль, что на нас насела, поели из остатков домашних запасов, выпили чаю и приготовились ко сну, то есть почистили зубы, расстелили кровати, сели на них и достали аэрозольный баллончик.

Затем Том нажал на кнопку. Сон не шёл.

– Может, засорилось? – предположил я.

Том завозился с распылителем, водя по нему пальцем туда и сюда и что-то проворачивая.

– Да нет, – вздохнул он облегчённо, – тут надо повернуть сопло. Для регулировки процесса распыления. Полный эффект достигается при ста восьмидесяти градусах.

– Подожди, – остановил я его руку, готовую нажать, – а вдруг при температуре?

– Да ну тебя! – обиделся Том и нажал кнопку.

Сон вырвался из аэрозольного баллончика и распространился по комнате, совершенно рассеявшись. Не наблюдалось ни лёгкого тумана, ни небольшой дымки, как значилось на этикетке. То ли некачественный попался, то ли мы не сумели с ним обратиться, как полагалось: не прониклись духом инструкции и неверно поняли её букву.

– Может, добавим? – спросил Том.

– Подождём. А то много будет, – возразил я. – Заспимся. Ещё не проснёмся вовремя.

Мы посидели и немного подождали. Спать не хотелось.

– Давай добавим, – согласился я.

Том снова взял баллончик со стола, но нажать не успел: тихо скрипнула, будто приоткрывшись, дверь и от неё – или из неё, из-под неё? – показалась лёгкая беловатая дымка. Пожар?

Дымка дошла до нас, и мы сразу, будто по команде, зевнули. Нас окружал совершенно чужой, дикий, непонятный сон. У меня замелькали перед глазами чьи-то чёрные крылья, началось что-то грезиться, грызиться, казаться, козаться… Видимо, именно об этом и предупреждал нас Гид!

– Том, не спать! – скомандовал я.

Шатаясь, мы подгнялись – на подгибающихся ногах – с кроватей и попытались избавиться от чужого сна, махая платками – я с удивлением обнаружил, что носовой платок в моём кармане всё-таки имеется, – Том сорвал со стола скатерть – ту самую, с двумя маленькими дырочками – и яростно замахал ею.

Плотно прикрыв дверь и растворив окно – оно мягкими каплями упало во тьму ночи, – мы принялись выгонять дикий сон наружу, на улицу, но он легко уворачивался от наших попыток, то рассеиваясь в воздухе, то вновь собираясь небольшим тонким облачком. Мы устали и вымотались, так и не совершив задуманного.

В довершение ко всему через раскрытое окно влетел комар и принялся гоняться за нами, нахально жужжа над ухом. Комара-то я убил, а вот гудение осталось и ещё долго продолжало досаждать мне.

Поэтому пришлось окно закрыть, оставив все попытки прогнать дикий сон. Другие комары могли залететь, а они показались нам опасней сна.

– Ну что? – сказал я Тому. – Придётся смотреть.

– Давай добавим государственного, – предложил Том. – Вдруг он его сборет. Или хоть немного нейтрализует.

И он принялся жать кнопку баллончика до тех пор, пока шипение не прекратилось.

В комнате стоял густой молочный туман, в некоторых местах сгущавшийся до кефирного и даже до творожного, а кое-где переходя и в сырный – но переходя, к счастью, далеко от нас, у противоположной стены. Из-за стены послышался мяв голодных кошек, чуявших молочное изобилие в нашем номере, но не могущих прорваться на пиршество.

Спать хотелось невероятно. И мы уснули. Но поскольку сон был у нас один, то и смотрели мы его с Томом вместе, одновременно.

Сон снился странный. Нам снилось… поле. Не физическое, как форма существования материи, и не футбольное. Сельскохозяйственное. Бывшее пшеничное. Сжатое – кое-где как бы гигантскими пальцами, убранное – местами до полного исчезновения, скошенное – в том числе и немного на сторону, справа налево; невысокая стерня… И два тонких колоска посреди него. Волки, рычущие вокруг, то ли охрандряющие, то ли ищучищие повода и выбирающие момент, чтобы напасть… Сама напасть в виде лёгкого филолетового (отдающего филологией, филантропией, одновременно мимолётного и летнего) тумана, клубящегося над полем… И над всем – парящие, постепенно испаряющиеся полностью, стервятники. Может быть, потому, что ни одной стервы в округе не наблюдалось, и они скучали среди кучевых облаков? Между куч кучевых облаков…

Утром мы поделились послесонными впечатлениями, и пришли к выводу, что символизм сна от нас весьма далёк. И слишком примитивен, чтобы рассаматривать его всерьёз: что волки могут сделать колоскам? Съесть не съедят – разве растопчут ненароком. Кстати, где у местных волков ненарок? Надо при встрече спросить Гида.

Мы решили, что сон не о нас. И не про нас – в смысле не для нас. Просто кто-то хотел, чтобы мы так подумали, что сон о нас и про нас – хотя на самом деле не pro, a contra, то бишь против. А мы возьмём и не подумаем. Специально. Назло. И мало того, что не подумаем: будем делать всё, чтобы ничего подобного не случилось. Si vis pacem, para bellum: если хочешь мира – готовься к войне. И наоборот: si vis bellum, para pacem.

А может, и совсем наоборот, но больше на эту тему распространяться не хотелось. Хотелось есть. Я, правда, вспомнил ещё per aspera ad astra – «через тернии – к звёздам» и, перевернув её, подумал, что иногда бывает и наоборот: «через звёзды – к терниям», но к чему оно и когда так бывает, додумывать не стал.

Мы с Томом решили так: если нас хотели вывести из себя, то этим хотелям можно только посочувствовать – мы и так находились не в себе: от увиденного на Ярмарке мы перешли в совершенно иное, совершенное состояние, позволившее нам взглянуть на себя со стороны.

Но и другие стороны действительности мы научились – так, сразу, внечувственно – рассматривать под иными углами зрения и созрения. Здесь не оставалось места ни презрению, ни перезрению, ни подозрению, ни недозрению, а только надзрению, сверхзрению, ультразрению, а заодно и инфразрению. Не говоря уже о внутризрении, суперзрении, гиперзрении – это само собой разумеется.

Такие состояния многократно описывались многими авторами, но я ещё раз убедился, что собственный опыт и ощущения разительно отличаются от чужого описания.

– Позавтракаем в местном ресторане? – предложил Том.

– Для того они и предназначены, – согласился я, – поддержим им коммерцию. Такое поведение жильцов обычно нравится персоналу.

Гостиничный ресторан не особенно, но поразил нас, показал себя намного лучше тех пригостиничных ресторанов, которые мне приходилось видеть. А тем более тех, где я завтракал, обедал или ужинал. Описывать, что именно мы въели, я не стану – хотя бы потому, что не помню: мы с Томом нарушали известную поговорку «когда я ем – я глух и нем», продолжая обсуждать план противодействия запугиванию. И вообще я считаю, что после Гиляровского на ресторанную тему распространяться нет смысла.{ Прим. автора: в отличие от своего героя я Гиляровского не читал и потому ни согласиться с ним, ни, тем паче, отрицать его мнение, не могу.}

Выйдя из ресторана, мы встретили Гида, который, ожидая на улице, деликатно не прерывал момента нашего насыщения. Сквозь стеклянные стены он прекрасно видел сидящих в ресторане, но лишь увидев нас выходящими, поспешил навстречу.

– Будем искать дальше? – спросил он.

– Подальше положишь – поближе возьмёшь, – прошипел толстячок, неторопливо выходщий следом за нами из ресторана и с увлечением ковыряющийся в зубах. Он притиснул нас в дверях так, что я чуть не упал, а буква «я» из слова «выходящий» так-таки и выпала.

Мы покосились на него, но ничего не сказали. Да он и не ждал ответа: не оставанавливаясь – он шёл, переваливаясь с боку на бок – он свернул за уггл (очень острый угол) и исчез вместе с ним. Я так и понял, что уггл он просто-напросто принёс с собой и установил не так давно. Ждал нас? Странный дядька: я его не видел в гостинице. А он меня? Или опять какая-то ошибка? Не спросить ли Гида?

Но Том опередил меня: он рассказывал историю со сном.

Гид нахмурился:

– Я же вас предупроеждал про это. И ждал, чтобы спросить: как спалось?

– Спалось-то неплохо, только странная действительность снилась, – вспомнив Стругацких, процитировал я.

– Это не действительность, и даже не реальность, и не сюрреальность. Скорее, символ виртуальности: что могло быть, если бы ничего не было?

– Смешно слышать, – бросил я. Гид не согласился:

– Смешно, когда смех смешивают. Но вы же его не купили. Я постараюсь выяснить, кто хочет помешать вам.

– Да кто – тот, кто украл мой смысл жизни! – выпалил Том.

– Может быть, – согласисля – очень кисло согласился Гид, а я решил немного подкорректировать ход его мыслей и задал очередной вопрос, цепляясь к обрывку предыдущего разговора:

– А у вас разве и смехом торгуют?

– Пойдёмте, я вас провожу, тут недалеко, – сказал Гид. – Посмотреть на смех любопытно и познавательно. Смех иногда бывает неотъемлемой частью некоторых СЖ.

Прошли мы действительно недалеко, но уже не тут, а там – в следующей главе.