Госпиталь располагался в живописном месте, в каких обычно и должны располагаться подобного типа учреждения: на берегу реки, между сосновой и берёзовой рощами. Если бы в таких местах находились обычные жилые дома, госпиталей – на мой взгляд – строить пришлось бы в несколько раз меньше.

Пациенты выздоравливали от одного вида из окна. А если приплюсовать сюда ещё и доооллллгииииееее прогулки, то выздоровление шло очень быстро.

Мы подошли к воротам госпиталя в тот момент, когда оттуда выезжали опломбированные болтающимися на дверях пломбами серебристо-белые изотермические автофургоны. За рулём сидели водители в респираторах, а рядом – в респираторах же – охранники, с суровым видом сжимающие за цевьё левой рукой поставленные между ног автоматы.

– Боль повезли, – пояснил наш сопровождающий, присланный главврачом после звонка Гида. – Она уложена в герметически запаянные контейнеры, чтобы не испарялась, не распространялась, не возвращалась в мир.

– И куда её? – спросил Том, провожая взглядом фургоны, гружёные болью.

– В морской порт. Потом перегружают на суда, отвезут далеко в море, а там затопят.

– А на туда не перегружают? – спросил Том.

– Да, только туда, оттуда не возвращают.

– Ага, – пробормотал Том.

– Лучше, конечно, сжигать… – прибавил врач мечтательно. – Но может разлететься… обратно.

– Откуда вы знаете? – удивился Том.

– Это все знают, – повторил врач когда-то слышанное нами. Но мы-то не слышали, что он знают!

Мы шли по территории Госпиталя и встречали удивлёнными взглядами удивительные вывески. Конечно, мы, как воспитанные люди, не тыкали в них пальцами, не кричали: «Ты гля, какая штука!» – а удивлялись молча. Но, может, лично мне они казались удивительными? Я же вижу не так хорошо, особенно вдаль. Но читалось интересно: «Психохирургический корпус», «Психируконогический корпус», «Террапевческий корпус» – этот я увидел чётко, ещё и удивился: «Пение Земли?» – мы прошли рядом с ним, а вот «Полликлоника» или даже «Полей клоника» я не разобрал, а спрашивать почему-то постеснялся, что для меня в общем-то и нехаракиритериториально.

Висели стрелочки-указалите: «Околологические исследования», «Гостеастероидоскопия», «Некрохоругвия», «Оторвилярвиногия».

Да, Госпиталь распростирался намного обширнее, чем представлялось на первый взгляд.

Главврача мы застали в кабинете, во время бурного телефонного разговора:

– Буйство фантазии? Очень хорошо! Прекрасно! – радовался он. – Один случай на миллион! Нет-нет, ничего не предпринимайте, никакого самодеятельного предпринимательства. Никаких холодных компрессов, компромиссов, стрессов. Никакого душа, никакого удушения! Я распоряжусь: бригада сейчас выедет, – он положил трубку и повернулся к нам:

– Нам повезло! – он нажимал кнопки на селекторе. – Буйство фантазии! Срочно на выезд! – Он назвал адрес и выдал ещё несколько распоряжений. – Редчайший случай! На моей практике – впервые! Я встречитал о нём только в литературных истошниках!

Он мечтательно прикрыл глаза:

– Придётся повозиться! Но как же это интересно! Надо бы поехать самому, но – обход!

К такому врачу я сразу почувствовал доверие.

Он откинулся на спинку кресла и негромко пропел:

– Гипоталамус игитур!..

– Гиппопотамус… – пробубнил Том себе под нос. Я шикнул на него – тоже очень тихо, а громко сказал:

– Скажите, можно нам немножко ознакомиться с вашим Госпиталем, до обследования моего друга?

– Я возьму вас с собой, сейчас плановый обход, – согласился главный врач, – вы мне не помешаете.

– Да, скажите, а как с эпидемией дурных примеров?

– Эпидемия идёт на убыль, – серьёзно кивнул он. – Причём сама, заметьте, сама! А всё профилактика!

– А в чём же дело? Мы за всё время пребывания ни одного дурного примера не встретили.

Он покачал головой:

– Вам жутко повезло. Дурные примеры обладают большой заразительной силой. Кстати, вам нужно срочно сделать прививки!

– А у нас иммунитет, – спокойно ответил Том.

– А-а-а… у вас твёрдая точка зрения? – обрадовался главврач. Он пощупал у меня и Тома где-то за ушами и у висков, поводил пальцами перед глазами и успокоился: – Да, вам эпидемия не грозит. Тогда пойдёмте, посмо трите.

– Чего это он? – шёпотом спросил Том, едва врач прошёл вперёд и мы локально остались одни, двигаясь следом.

– Проверял прочность точки зрения, – пояснил Гид.

– А как же панталыко?

– Ну, это встроенное, а то – портативное, носимое. От той легче отказаться.

«Действительно, – подумал я, – сойди с плетёнки – и ты без точки зрения».

Мы надели белые халаты, белые шапочки и стали похожи если не на настоящих врачей, то на врачей-практикантов – наверняканто.

У двери первой палаты, куда мы зашли, висела табличка: «Болезненные самолюбия». Это обещало многое: я давно хотел… но мы уже вошли, и моё желание осталось за дверью.

Палата выглядела большой, но казалась тесной. Она была переполностью заставлена кроватями и соединённой с ними аппаратурой. Видимо, к размещёнию больных здесь применяли старинные подходы, которые установили между кроватями и аппаратурой. В стиле барокко.

К каждому самолюбию применялся особый метод лечения – судя по разнообразному виду приборов.

Первым нам бросилась в глаза – к счастью, в переносном смысле – гора на гровати, то есть кора на кровати, то есть кора на гровати, тьфу! – гора на кровати. Горой лежало гипертрофированное, раздутое самолюбие, с которого что-то беспрерывно капало – не то сало, не то мало, не то само, не то любие. Абсолюбно не то.

Его лечили усиленным спецмассажем: здоровенный санитар в ежовых рукавицах делал растирающие и поколачивающие движения. Эффект проявлялся при взгляде невооружённым глазом: ооно заметно худело.

На другой кровати находилось уязвлённое самолюбие, язвочки на котором напоминали мелкие красные цветочки бойкой лжи – не она ли его уязвила? Хорошо, что мы ничего из лжи не купили.

Этого мазали нежнейшей белоснежнейшей мазью.

Рядом беспрерывно визжало ущемлённое самолюбие. Его расщемляли приспособлением, похожим на огромную деревянную прищепку обратного действия.

– А почему дерево? – спросил Том. – Неужели нет более современных материалов?

– Мы применяем всё экологически чистое.

Увидели мы и обыкновенное болезненное самолюбие, к которому санитары боялись не то что притронуться, а и дышать на него. Оно так и лежало под стеклянным колпаком.

– Его совсем недавно доставили, – пояснил главврач, – мы не успели применить к нему никакого способа лечения.

– Так вы лечите не людей, а болезни? – спросил удивлённо Том, оглядывая палату.

– Да, пришлось вернуться к старой методике, – согласился врач. – Чаще проще вылечить болезнь, чем человека. Но и людей лечим. Мы смотрим, кого или что легче вылечить. Иногда человеку достаточно показать его болезнь, убедить, что болен не он, а, к примеру, его самолюбие – тогда он начинает выздоравливать сам… Кстати, рядом, через стенку, вы можете пронаблюдать подобный процесс – человек борется со своим самолюбием. Но только через перископ, пожалуйста! Никакого постороннего влияния!

Мы приникли к глазкам перископа.

Человек сражался со своим гипертрофированным самолюбием – правда, чуть меньшим того, которое мы только что увидели.

Самолюбие присосалось к нему намертво. Он пытался оторвать, отодрать его, но безуспешно: оно вновь и вновь присасывалось, будто бы под действием электростатического или магнитного поля. Издали борьба напоминала битву с осьминогом, каковой в натуре я никогда не видел, но представить мог вполне отчётливо, вследствие богатого воображения. А теперь я увидел её воочию, и при случае смогу рассказать любому желающему во всех подробностях.

– Лучше бы оно было гиператрофированным, – произнёс Том.

– Далеко не лучше, – возразил врач. – Самолюбие должен иметь каждый человек, иначе он превращается в тютю, тряпку, а то и во что-нибудь похуже.

– А что ещё нужно иметь каждому нормальному человеку?

– К вопросу обязательной комплектации мы вернёмся чуть позже, – веско заметил главный врач.

В соседней палате помещалось болезненное самомнение.

– А почему у вас всё, если болезненное, то обязательно само? – заметил Том.

– Болезни сугубо индивидуальны, – пожал плечами главврач, – толпа не болеет. Толпа – болезнь сама по себе. Но мы её не изучаем, ею занимаются в других местах.

– Ксати, – обратился главврач к одному из сопровождавших, наверное, индусу, выходя из палаты, – как наша новая вакуумная установка?

– Работает норально.

– Глубокий вакуум?

– Нора – метра полтора…

– Качайте ещё!

– Господин главврач, больные бунтуют!

– То есть?

– Требуют не анестезию, а Анастасию.

– Хм…

По коридору прошли, поддерживая друг друга, хромающие правописание и чистописание.

– А почему нет левописания? – спросил Том.

– Вообще-то оно есть, но у нас его нет, – пояснил врач.

Мы прошли мимо двери с надписью «Заразительный смех».

Сквозь стеклянную дверь мы увидели, как у окна стояли и ржали, словно дикие кони, три человека. Собственно говоря, почему словно кони? – конями они и были. Стояли и ржали три диких коня. Три диких коня, три диких коня… Людьми они только прикидывались.

– А чем смех лечить? – спросил Том.

Главврач обернулся, но ничего не ответил, зато его ассистент назидательно сказал:

– Это подсобка. Им и лечим.

Перед посещением палаты «Лихорадки» главврач приказал всем надеть марлевые повязки и только после этого разрешил войти.

– Что у вас? – строго спросил он лежащего у дверей больного, сияющего, словно тщательно огранённый бриллиант.

– Я подцепил алмазную лихорадку. Позавчера меня укусил комар с особо твёрдым хоботком…

– Как идёт лечение?

– Хорошо, но мимо.

– Жалобы есть?

– Доктор, подушка слишком высокая: голова кружится. Мне бы куда-нибудь в копи, в кимберлитовые…

– Ты и сам почти как кибер, – холодно, до синевы, ответил доктор.

– А у меня золотая лихорадка! – сосед «алмазника» отсвечивал жёлтым блеском, и, когда его трясло, слышался звон монет. Но, может, то гремели кости?

– А у меня – валютная… Лютая! Лютню мне! Лютню! И валторну!

– И компот из лютиков, – добавил главврач медсестре, внимательно записывающей рекомендации и лечение.

На соседних койках лежали больные с биржевой лихорадкой, испускавшие двойное ржание; с экзаменационной, рвавшиеся менять экзему на нацию.

Следующая дверь, в которую мы скрылись, носила название «Звёздные болезни». Тут мы насмотрелись иного разнообразия: одни пациенты светились вспыхивающим звёздным светом, по телу других бродили звёзды с различным количеством лучей, третьи рисовали звёзды из глаз, четвёртые растягивали звёзды на погонах, и небезуспешно.