Мы шли к дому Гида, распираемые любопытством. Том даже время от времени сплёвывал, тайком от меня. Но я видел и молчал, закрыл глаза на его неправильное поведение. Мне тоже очень хотелось узнать: как живут люди на Ярмарке?

В доме у Гида оказалось интересно. Не просто интересно, а положительно интересно. Оно висело на стеночке над зеркалом в прихожей и обрамляло его с обеих сторонам.

– Какой у вас красивый линолеум! – сразу заметил Том.

– Это не линолеум, это ковёр. Только его давно не выбивали, – смутился Гид.

В прихожей мы увидели клетку с попугаем.

– Привет тебе, клювокрылый! – приветствовал Гид попугая.

– Попка-дурак, – машинально произнёс Том. Потом смутился и покраснел, но поздно: попугай услышал, укоризненно посмотрел на него внезапно осоловевшими глазами, а потом и запел так же, словно в опровержение. Том заслушался, и попугай его простил.

Я, чтобы загладить неловкость, складкой образовавшуюся на полу, провёл по ней ногой и напомнил Гиду то, что он знал и так:

– Вы обещали показать нам коллекцию ересей.

– Да, конечно, – Гид провёл нас в большую комнату и принялся вынимать ереси из шкафчика, где они лежали под стеклом, переложенные ватой.

Мы с удивлением увидели в коллекции все ныне действующие мировые религии – во всяком случае, очень похожие по внешнему виду, правда, очень и очень маленькие.

Кроме них Гид продемонстрировал нам солнцепоклонничество, огнепоклонничество, низкопоклонническотство.

– Почему нет языческих ересей? – спросил Том, продемонстрировав полное незнание материала. Гид отнёсся снисходительно к подобному дремучему невежеству, и мягко пояснил:

– Их и не может быть. Пока существовало язычество, не было ересей: язычники довольно терпимо относились к чужим верованиям, они уважали чужих богов… если были умными людьми, конечно… и исключая те случаи, когда воевали. Потому что в качестве богов выступали духи предков – это было понятно для всех. Ереси появляются позже, когда каждая из религий объявляет себя единственно истинной… Но я не собираю ни ересей американских индейцев доколумбовой эпохи, ни африканских, ни древнеславянских – отчасти по вышесказанной причине, а отчасти потому, что «нельзя объять необъятное». Меня интересует период так называемого «нового времени», за последние две тысячи лет. Но не только христианские ереси, хотя христианство, как наираспространеннейшая мировая религия, имеет и наибольшее количество ересей, среди которых хочу особо отметить христосизм, иудизм, иоаннизм, петровизм (1-й, 2-й, 3-й), иаковизм, лукизм, чеснокизм, хренизм. Особо выделяется матвеизм, особыми матовыми веяниями. Видите? Другие оставляю только для обмена.

И он показал неплохие экземпляры суньизма, вытащизма, шитизма, крытизма, крытинизма, шилизма и мылизма. А также маздакизм, ниссанизм, хондаизм и тойотаизм.

Полюбовались мы и на аккуратненькое магометание (маги заряжались в большую баллисту, после чего выстреливались в произвольном направлении), шагометание (шаги исчерчивали комнату неожиданными траекториями), флагометание, выражающееся в сбрасывании флагов с высоких мест и вообще шпилей.

Мне понравился даосизм, утверждающий, что мир вращается вокруг одной оси или вокруг разнообразных осей – и противоположный ему нетосизм, отрицающий наличие осей вращения. Также попарно Гид представил нам дапчелизм – нетпчелизм, дашмелизм – нетшмелизм, дашершенизм и нетшершенизм.

Вернувшись к христианству, Гид показал никонианство и кодакианство. Помимо них Гид выставил костелицизм, котелицизм, кеталицизм – с рыбьим лицом, и кастрюлицизм. Полюбовались мы на правословие, левословие и среднесловие, а также на зеркальные им словоправие, словолевие и словоцентрие.

Запомнилось манихайство, хающее мани, то есть деньги – полностью отрицающее их роль в человеческой жизни. Запомнил я его потому, что вспомнил увиденный раньше хай, на котором что-то протряхивали – не эти ли самые мани? Последователи его, однако, назывались бессеркребниками: они прямо зверели, когда слышали о деньгах… я только не понял: плохое или хорошее? Известно ведь, что в процессе развития всё часто превращается в свою противоположность. Но я как-то упустил комментарии Гида по этому поводу.

– Все так называемые мировые религии сначала появлялись ересями. А потом развивались и крепли, пожирая себе подобных соседей-близнецов.

– Они очень похожи на настоящие… – пожаловался Том, – сразу не отличишь.

– Если присмотреться как следует, – пояснил Гид, – то увидите, что это именно ереси, какими они возникли в первоначальном варианте, а не существующие в теперешнем виде. Мировые религии не поместились бы в моей комнате. Почему я и собираю ереси, пока они ещё маленькие.

Том рассеянно перебирал ереси, думая о чём-то своём. Но в конце концов не выдержал.

– Гид, – спросил Том в упор. – Куда могли его деть?

Гид развёл руками и наморщил лоб – словно специально готовился к Томову вопросу.

– Я не следователь… Ярмарку знаю хорошо, а всё остальное…

– Но куда его могут деть, на что употребить?

– Всё зависит от разверов и размеров. Если очень большой, могут разрезать на части и продать по кускам. Слишком много на свете людей, которые потеряли смысл жизни, а теперь согласны иметь хоть какой-нибудь.

– Хшш-ш, – прошипел Том, – в горле пересохло!

– Я сейчас! – Гид сбегал на кухню к холодильнику и угостил нас яблочным соком.

– А он натуральный? – спросил Том, который живо интересовался вопросами экологической чистоты пищевых продуктов.

– Натуральный, – успокоил его Гид, – смотрите.

Действительно, сок был настолько натуральным, что в нём завелись червячки, переползая, словно заведённые, внутри бутыли и прогрызая в нём дыры.

– Пойдёмте, я покажу вам весь дом, – предложил Гид.

На кухне мы увидели сверкающую хромом и никелем титаническую скороварку.

– Мой супостат, – представил её Гид, – я очень люблю супы.

Мы перешли в спальную комнату.

– Это моя лягушка, – произнёс Гид, указывая на подобие тахты, стоящее у окна.

– От слова «лягать»? – спросил Том.

– От слова «лягу», «лечь».

– От слова «лечь» должна быть «лечушка», или же «лечебница». А от «лягу» – «лягайка», – возразил Том не к месту. Иногда у него такое бывает.

Возле стола в большой гостевой комнате мы обнаружили непорядок: лучевидно расплывалась небольшая лучжица. Должно быть, наплакал кот. Сам кот сидел на шкафонере и утирал глаза лапой. Но причина его обиды или плохого настроения осталась непознанной тайной.

В углу комнаты стояла биолончель. Оказывается, Гид играет?

– Гид, вы меломан? – спросил Том.

– Меломаны – это фанатики фонотеки, – ответил Гид, – а я музицирую сам.

На тахте лежала гитара, а на ней стояла бутылка лимонада.

– Гитара и тара, – заметил Том, глядя на бутылку, пристроившуюся у гитарного грифа, и попытался развить мысль, пропев:

– С гитарой и тарой я здесь, под окном… – но оборвал пение, заметив: «Не идёт» и добавил своим коронным:

– По шло пошло .

На столе стояла скульптурная группа из трёх обезьянок: одна показывала язык, вторая делала «нос», а третья крутила у виска. Все вместе они обозначали фразу: «Ты что, идиот, что болтаешь глупости?» или же «Берегись, враг подслушивает!».

Я выглянул в окно. Окно выходило на площадь, прогуливалось взад-вперёд и возвращалось обратно. Над противопололожным зданием развевался флаг чистого колокольного цвета. Дом выпячивал балконы, как некое достижение. По площади прыгали воробьи – кенгуру птичьего мира.

– Может, посмотрите телевизор? – предложил Гид.

Шнур питания лежал на полу, у блюдца с молоком. Том хотел воткнуть вилку в розетку.

– Эта розетка не работает, – предупредил Гид, – в ней короткое замыкание.

– А что же делать?

– Скоро должен прийти мой друг, он всё исправит.

– Друг – это второе я, – съязвил Том, – почему бы не исправить самому?

– Бывают случаи, – серьёзно посмотрел на него Гид, – когда правое «я» не знает, что делает левое, даже если оба делают одно и то же.

Что он хотел сказать – осталось для меня неясно, а для Тома – нетомно.

Дверь заскулила, точно собака, поджав хвост.

– Это он! – обрадовался Гид.

Вошёл Диг, оставив в прихожей свою степенность. А, войдя, чуть ли не пустился вприсядку.

– Я продал ему пять фунтов собачьего лая! – завопил он.

– Диг, – попросил Гид, указывая на розетку, – ты обещал…

– А, да, – согласился Диг.

Он достал из розетки короткое замыкание, завязал на нём узелок и спрятал в спичечную коробочку.

Включили телевизор. Изображение выглядело нечётким, нерезким, сильно смазанным непонятным жиром. Я вспомнил анекдоты из ресторана «Пища для ума»: не показывают ли и здесь какие-нибудь сальности?

– Чёрно-белый он у вас, что ли? – удивился Том, но, когда протёр экран от пыли, выяснилось, что телевизор цветной.

Шёл фильм, с середины, о страданиях субтильного молодого человека: его грызли сомнения – большие чёрные жвуки. Прямо глодали. И кожа с него летела кусками. Он орал и вырывался.

– Демонстратор монстров, – обозваал я телевизор.

– А как же черви сомнения? – снова засомневался Том.

– Жуки выводятся из них, – предположил я. – Как обычно у насекомых: яйца, личинки, куколки, взрослая особь…

– Переключи на другой канал, – попросил Том.

По другому каналу текла вода. Канал оказался Суэцким.

Подошёл Диг и выключил телевизор.

– Давайте лучше познакомимся! – сказал Диг.

– Так мы вроде знакомы? – удивился Том.

– Ни в коем случае, – Диг вынес из прихожей мешок, – я ведь сказал: «лучше». Мы пока плохо знакомы.

– Что тут?

– Соль. Ровно пуд.

– Но мы, надеюсь, не сразу её съедим, – испугался Том.

– Это уж как получится, – сказал Гид.

– Если жижнь кажется вам пресной и жидкой, – провозгласил Диг, – ешьте побольше соли!

Он достал из мешка знакомую бело-голубую пачку и поставил на центр стола.

«Каменная соль жизни», – прочитал я на упаковке. Гм. Каменная… как её грызть-то?

– Это не то же самое, что «гранит науки»? – спросил Том.

– Они добываются в соседних карьерах, – кивнул Диг.

Гид накрыл на стол. Мы помогали по мере умения и разумения.

На столе чего только не было! Всё было. И всё съедобное, как ни странно.

Замечу, что соль-таки мы съели, весь мешок – и причём почти незаметно для себя.

За столом Гид и Диг представляли друг друга. Они пикировались едва ли не лучше, чем мы с Томом, и уж во всяком случае намного лучше, чем пикирующие бомбардировщики Пе-2 или Ю-88. Первым начал Гид:

– Разрешите вам представить этого человека, и его возможности и проделки! Однажды он снял кирпичи с дорожных знаков «въезд воспрещён» и построил себе дачу. После чего – уже на даче – убил и съел медведя, который наступил ему на ухо.

– Вы плохо знаете моего друга! – подхватил Диг. – Он совсем не занимается домашним хозяйством. Ковёр со стены выносит выколачивать только тогда, когда тот срывается с гвоздей от насевшей пыли. Хотя у него золотые руки, но растут не из того места.

– А вы занимаетесь домашним хозяйством? – спросил Том.

– Я – другое дело! – гордо сказал Диг. – Домашнее хозяйство – пустяки, я им занимался ещё в школледже. Тогда же я придумал одну штуку: обычно люди делятся на тех, кто сначала отрезает кусок булки, а потом намазывает его маслом; и на тех, кто сначала намазывает булку маслом, а затем отрезает кусок. Я же, – он гордо вздёрнул голову, – делаю и то и другое одновременно!

– Одновраменно… – пробормотал Том.

– Да, – Диг мечтательно замолчал, – когда-то я думал, что знаю всё на свете. Но я ошибался. На самом деле я знаю ГОРАЗДО БОЛЬШЕ! Кроме того: я и могу всё, но не требуйте от меня слишком многого! Это раздражает.

– Если бы только раз… – снова тихо вздохнул Том.

– Но, – продолжил Диг, – мы отвлеклись от характеристики моего друга. Есть у него и положительные стороны. Например, в холодильнике он всегда держит большой запас прошлогоднего снега. Готов поделиться по первой необходимости, хотя подъехать к нему можно далеко не на всякой козе. И ещё: к люстре он обращается не иначе как «Ваше сиятельство».

Гид в это время сидел и меланхолично перелистывал открытку, отыскивая нужную страницу.

– Вот, – наконец сказал он, – кое-что из его прошлой жизни. В последнее время Диг работал водителем джинсов. А до этого чем только не занимался: продавал патентованное лекарство от петушиных укусов, нанимался копать воздушные ямы, проектировал фундаменты для воздушных замков – словом, брался за любую работу, которую мог себе придумать; даже занимался бизнесом.

– В условиях клановой экономики бизнес – занятие неблагодарное, – вставил Диг, – из-за него я два раза лежал в хосписе. НЛОпухи довели.

– Пухлые лопухи? – поинтересовался Том.

– Тухлые, – поморщился Диг, и продолжил: – Я допускаю существование множества миров, кроме того, в котором нахожусь.

– Недавно он ездил в забубежье, а раньше его знали только по ослышке, – пояснил Гид.

– Я знаю все языки в мире, на которых говорю, – пояснил Диг. Он так быстро жевал жвачку, что у него изо рта доносился явственный запах палёной резины.

– Он устроился на должность штатного пророка в своём Отечестве и особенно прославился тем, что всегда преодолевал пропасть в два приёма, но без разбега.

Диг добавил:

– Думал, что вышел в люди, а оказался в дураках.

– Работал чемодантистом, дерзайнером. Хотел постричься в монахи, но в тот день парикмахерская не работала, – продолжал Гид. – Но кем он категорически не хотел становиться, так это профессиональным рукоуводителем.

– Отвертственная работа, – пояснил Диг, – не для меня. не люблю отворачиваться. Я же не винтик, не бинтик и не бантик.

– А всё почему: в детстве он мечтал стать шахтёром, но зарыл свой талант в землю. Сейчас у него более интересная работа: он выясняет чужие точки зрения и ставит их над «и». В общем, – заключил Гид, – человек он скользкий, но держаться за него можно. Одно плохо: политикой интересуется.

– Что же тут плохого? – удивился Диг. – Кто-то же должен расширивать и углубливать?

– Лужу, что ли? – удивился Том.

– А то! – согласился Диг. – Я думаю, когда-нибудь они так-таки там захлебнутся.

– Так-таки или тик-тики? – решил уточнить Том.

– Тики так, – уточнил Диг.

– Если бы мне предложили на выбор: идти в ассенизаторы или в политики – я пошёл бы в ассенизаторы, – решительно сказал Гид.

– Вот-вот, такие чистоплюи и отдают всё на откуп грязным дельцам, – ответил Диг.

Том включился и забормотал:

– Грязные, грязнообразные, грязные грязности, грязнорабочие, грязги, грязничное… грязиновые сапоги,

– Вспоминаю случай, – сказал Диг, – как раз о грязи и умывании: однажды утром я пошёл в ванную умываться; умылся, а когда глянул в зеркало, то не увидел лица. Что, думаю, случилось – украли? Или смыл полностью?… А потом вспомнил, что я вчера зеркало-то снял.

– У него была отвратительная привычка умываться, не сняв очков, – вспомнил Гид.

– А теперь? – заинтересовался Том.

– Привычка пропала, – пояснил Диг.

– Почему?

– Я поставил бесконтактные линзы.

Действительно: перед его глазами наблюдалось парение, искажающее видимость глаз и висящее перед ними в воздухе. Воздушные линзы?

При упоминании об умывании я вспомнил, что обычно всегда мою руки, входя в дом, а тут как-то забыл, и, извинившись, прошёл в ванную мимо кухни.

На кухне хрипел, задыхаясь, водопроводный кран – нелюбовь Гида к домашнему хозяйству сказывалась и на нём: кран, разумеется, простудился от холодной воды.

В ванной на полочке лежало мыло, и стоял спенциальный сильно пенящийся водостойкий шампунь – как прочитал я на этикетке: «для мытья головы под водой. Предназначается для водолазов и аквалангистов».

Когда я вернулся, Том и Диг разговаривали:

– Видишь – идёт человек. Серый, невзрачный. Лицо ничего не выражающее, глаза тусклые, давно погасшие. Кажется, ничего из себя не представляет, – рассказывал Диг.

– А на самом деле? – спросил Том.

– А на самом деле так оно и есть.

– Как же тогда определить?…

– Спроси что-нибудь попроще.

– Хорошо, – спокойно сказал Том, – скажи, сколько будет дважды два?

Диг замер, потом расхохотался:

– Я вспомнил удивительную вещь, – сказал он, немного посмеявшись, – как мы с Гидом гоняли чаи по крутым склонам… Гид, помнишь?

– Ещё бы! – отозвался Гид. – Сначала мы шли по горячим следам, то и дело обжигаясь.

– Диг, – неожиданно спросил Том, – если вы интересуетесь политикой, как вы относитесь к революции?

– Непосредственно.

– Не по средствам?

– Ни по средствам, ни по вредствам, ни по четвергадствам, – отвечал Диг. – Канительник и повторник тоже не имеют к ней отношения. Они сами собой, а революция – сама собой. С ней всё ясно: рёв о Люцифере, рёв о Люции. Кому что, suum quique… В её случае я делаю так… Но ладно, это потом, – остановился он и продолжил немного иначе: – Есть разные виды. Есть леворуция – когда левая рука не знает, что делает правая, и криволюция – когда ведут явно не туда. А есть ещё рыловолюция, так то вообще… – он махнул рукой.

Чтобы их прервать, я решил перевести разговор на иную тему:

– Мы хотели сходить в кинотеатр… – будто бы робко начал я, но Диг резко перебил:

– В кинотеатр? Не советую. У них там всего три типа фильмов, и в каждом обязательно бьют морду: боевик, комедия и триллер. Боевик – когда просто бьют морду, комедия – когда бьют морду смешно. А триллер – когда морду бьют страшно. К тому же в зале кинотеатра пятнадцатый ряд является рядом Фурье, а шестнадцатый – Тейлора. Ряды сходящиеся, так что билетов на них не берите.

– А Оуэна? – спросил Том.

– Не понял, – ответил Диг.

– Ряд Фурье есть, а Оуэна? – снова спросил Том.

– Не знаю. О у эна? Окись азота, что ли?

Том помолчал, подумал, но наконец решился:

– Мне хотелось бы попасть на другую Ярмарку…

– Пропадёте, – посочувствовал Диг, – ни за понюх собачий.

– Не каркай! – пригрозил Гид.

– Те, которые каркают, ещё и умеют летать, – напомнил Диг, и продолжил, явно кого-то цитируя. – Рождённый ползать умеет ползать, а ты, что летать рождён?…

– Надо принять превентивные меры, – озабоченно сказал Гид.

– Может, лучше отвинтивные? – переспросил Том.

– Возможно, ты и прав, – просиял Гид. – Почти.

– Кого? – не понял Том.

– Да-а, – протянул Диг. – В тумане щуриться бесполезно.

– Ничего, – успокоил его Гид. – На безрыбье и рак свистнет. Я там каждую собаку знаю…

– А они тебя? – уточнил Диг.

– Так что, завтра пойдём? – спросил Том.

– Попробуем, – вздохнул Гид.

– Я бы пошёл с вами, ребята, – кивнул Диг, – но, увы, мне нельзя. Запрещено.

– Почему?

– Да не почему, а запрещено. По сути своей.

– Потом, потом, – прервал его Гид.

– Кем? – решил продолжить Том.

– Самим собой, – вздохнул Диг. – Худший из запретов, потому что самый сильный и крайний: апеллировать не к кому.

– Объясни! – потребовал Том.

– Хорошо, – вздохнул Гид, – дело в том, что попасть туда может не каждый…

– Далеко не каждый? – утвердительно спросил Том.

– И не потому, что далеко – гораздо ближе, чем кажется вам… оттуда, из себя. Просто попасть на другую Ярмарку можно, только приобретя соответствующее состояние…

– Состояние? – удивился Том. – Бедным, значит, нельзя?

– Состояние духа, – пояснил Гид.

– «Мой рай для всех, кроме нищих духом», – пробормотал я, цитируя Маяковского. Уж и не знаю: к месту или не к месту.

Гид не расслышал бормотания, потому никак не отреагировал, и продолжил:

– …как и к нам может попасть не каждый. Но к нам… проще, было бы желание. Туда, на другую Ярмарку, одного желания мало.

– Одного желания мало, двоих – вполне достаточно, – сам не знаю, с чего вдруг меня посетило скверное настроение. Предчувствие какое-нибудь?

– Я даже не знаю, можно ли вам туда…

– А почему ты раньше об этом не говорил? – задиристово спросил Том.

– Я не был уверен, что вы серьёзно туда соберётесь. Одно дело – предпланогать и планировнять, то есть строить планы, а другое – осуществлять их. Хотя осуществить себя ещё сложнее, – признался Гид. – Есть люди, которые всю жизнь удовлетворяются тем, что строят планы и не делают никаких попыток к осуществлению.

– Мы не такие, – коротко ответил Том.

– Вижу, – так же заметил Гид.

Мы помолчали, взглядами перебирая тишину. Она наползала на нас отовсюду: сверху, снизу, с боков, изнутри. Мёртвая, гробовая? Нет. Насторожённая? Может быть. Тишина ожидания? Скорее всего. Но ожидания, смешанного с надеждой, некоторыми опасениями, тревогами, беспокойствами… обязательными, хотя и предположительными, возможными, виртуальными, но не опасными. Разве что с лёгким налётом. Но не артиллерийским и не авиационным.

– Хорошо, – Гид убрал тишину: свернул и спрятал в шкафчик, – будем считать, что вы почти готовы.

– Почему почти и к чему почти? – вскинулся Том. – Надо же специально экипироваться… ты сам говорил.

– Я предполагал с самого начала, – спокойно сказал Гид. – У нас здесь СЖ не бывает. И я видел, что вам обязательно придётся – я не говорю о том, что захочется – идти до конца. Были, правда, лёгкие сомнения, – он положил руку на шкатулку, – они до сих пор здесь, хотя немного видоизменились.

– А как же подготовка? – снова уточнил Том, на всякий случай. Виделось, что он почти понял – то самое почти, о котором говорил Гид. Оставалось понять остальное.

– Всё, что происходило с вами здесь, всё, что вы видели – и было подготовкой, – признался Гид. – Я надеялся, конечно, что Госпиталь вам поможет, удержит от последнего шага… на другую Ярмарку, – слегка улыбнулся он, – я специально водил вас к врачам и показывал то, что могло вам помочь …

«Могло помочь, – подумал я, – боже мой, что он говорит! И это Гид! Какая ужасная лингвистическая конструкция! Или так он говорит тоже специально? И всё – он? И наглость, и человек с серным запахом… – всё велось с его подачи? Бесплотные голоса за спиной? Проверка на выносливость? Что ж, это объясняет всё, не объясняя ничего».

Пока я углублялся в собственные рассуждения, пропустил кое-что из сказанного Гидом.

– Поэтому я считаю, что, насколько возможно, подготовил вас… для проникновения туда. Но, – прервал сам себя Гид, – только для проникновения. Далее ваше поведение само определит, что с вами произойдёт там. Другая Ярмарка меняет людей по-другому. Там надо быть более осторожными, более аккуратными… Там последствия любого поступка намного глобальнее, и поэтому надо тщательнее следить за каждым шагом… и словом.

– «Может быть, там и не будет ничего из того, что вы услышали, но входящий предупреждён», – процитировал я «Обмен разумов» Роберта Шекли, но очень тихо.

– Если вы будете вести себя так, как я прошу – особенно я прошу вас, Том, – обратился Гид, – возможно, мы достигнем цели.

– «Жаль, что зовётся цель познанья – жизнь», – продолжал бурчать я. Нет, сегодня у меня настроение положительно… то есть отрицательно испортилось. А, может, испортилось раньше? Или позже: завтра? Но позже ли завтра? Я не был ни в чём уверен.

Мы распрощались. Диг уходил вместе с нами.

– Встретишь Игда – привет передавай, – усмехнулся он.

– Кто это? – спросили мы.

– Брат-близнец, – пояснил Гид.

– И мой тоже, – усмехнулся Диг.

Мы поняли, что опять чего-то не понимаем, и промолчали. В подобных случаях лучше молчать.