Каммершульце и Циммерманн очень быстро заметили, как изменился Бальтазар после встречи с Урсулой. Хотя его прилежность в учении осталась неизменной, и его познания в области древнееврейского языка и мысли беспрерывно увеличивались, но с каких-то пор серьезность молодого человека сочеталась с такой дивной внутренней радостью, что нетрудно было догадаться: произошло какое-то очень важное событие, повлиявшее на его жизнь. Впрочем, сам же Бальтазар и открыл свою тайну алхимику.

– Учитель, – сказал ему он, – я встретил девочку, которая открывает глаза слепым и возвращает дар речи немым. И я страстно ее полюбил – той самой любовью, которая описывается в Священном Писании.

– Объясни понятнее, – сказал Каммершульце.

– А что я могу объяснить? Это не женщина, ведь она еще ребенок и, боюсь, никогда женщиной и не будет, так как она молчит. На самом деле это ангел, которого Бог послал, чтобы приобщить меня к небесной радости.

– Я тебе верю, – осторожно заметил Каммершульце, – но могу ли я с ней познакомиться?

– О, конечно! – воскликнул Бальтазар. – Она тоже будет очень рада познакомиться с вами. К тому же отец у нее очень славный.

Мастер Везенберг без труда понял, какими невинными были встречи его дочери и юноши. Он поставил в беседке два маленьких стула и стол, где двое детей встречались и проводили два часа, молча созерцая друг друга, после чего Бальтазар бегом возвращался к Циммерманну. Каммершульце был чрезвычайно растроган этой историей и поблагодарил Везенберга за его терпимость. Он объяснил мастеру-лютнисту, что у его ученика очень богатый внутренний мир и что через невинность Урсулы он общается с божественным светом. Везенберг охотно ему поверил, так как он наблюдал за поведением Бальтазара, когда тот сидел с его дочерью, и видел, что в эти минуты юноша как бы не чувствует ни окружающего мира, ни, в каком-то смысле, самого себя. Впоследствии наш друг объяснял, что именно во время этих встреч он получил откровение о том, в чем будет состоять его работа. Превращаясь в Софию или в мировую душу, Урсула выводила его в бесконечные пространства Слова, «так как если Богородица беременна Словом, то и слово также заключает в себе Богородицу, и это двойное единство открывает сердцу высшую реальность». И конечно, надо учитывать, что интеллектуальная подготовка мальчика помогла ему лучше понять значение этого внутреннего зова. Именно по этой причине Каммершульце предложил своему ученику записывать все, что ему запоминалось из этих его видений. Таким образом, первые произведения Кобера были созданы именно в то время на втором этаже в доме Циммерманна.

Он писал быстро и в едином порыве, так, словно кто-то диктовал ему текст. Ничто и никто не могли его остановить, когда он работал таким образом. Это продолжалось иногда четыре-пять часов, в течение которых Бальтазар писал без передышки. А когда наконец поднимался из-за стола, собранные в стопку листы бумаги были покрыты его мелким почерком, который еще находился под влиянием готического шрифта. Циммерманн подбирал эти страницы и читал их Каммершульце, когда Бальтазар уходил из дома. Оба были изумлены и поражены. «Это не из нашего мира», – говорили они. Но, само собой разумеется, они никогда не напоминали об этих писаниях юноше, возможно, из чувства деликатности, ограничиваясь тем, что тайно снимали с них точные копии.

Одним апрельским утром, когда Бальтазар и его учитель возвращались из гильдии суконщиков, их остановили шесть вооруженных людей и попросили следовать за ними к начальнику полиции Карлу Отто Швангеру, о котором было известно, что он служит ректору Шеделю, душой и телом преданному ректору Франкенбергу. Этот человек сначала извинился за не очень вежливую церемонию их задержания, но настойчиво попросил, чтоб они назвали себя. И таким образом он узнал, что перед ним купец-суконщик Франц Мюллер и его сын Мартин, путешествующие по Франконии, куда их привели дела.

– Я нисколько не сомневаюсь, что вы люди порядочные и благородные, – начал Карл Отто Швангер, окидывая наших друзей подозрительным взглядом, – но дело в том, что вы живете в доме некоего Гольтштейна, которого никто не видел уже несколько месяцев. Вам известно, кто он такой и где он сейчас находится?

– Ваше превосходительство, – ответил алхимик, – я не только очень хорошо знаю своего старого друга Гольтштейна, но и могу вам сообщить, где он находится в настоящий момент: в Венеции, где он страдает на ложе скорби, так как сражен болезнью, которую никто не осмелится назвать без дрожи в голосе…

– Прошу вас, – остановил его Швангер, – о таких вещах лучше не напоминать! Итак, вы, господин Мюллер, вы можете поручиться за благонадежность вашего старого друга Гольтштейна?

– Безусловно, – сказал Каммершульце, – если бы не эта отвратительная болезнь…

– Оставим это, пожалуйста! Существуют зловонные испарения, которые носятся в воздухе и при одном их упоминании наваливаются на вас! Но, с другой стороны, господин Мюллер, как это могло случиться, что вы поселились в доме вашего старого друга Гольтштейна в то время, когда он отсутствует?

Алхимик улыбнулся:

– Существует почта, ваше превосходительство. Мой старый друг Гольтштейн предупредил слугу о нашем приезде.

– Неужто слуги вашего старого друга Гольтштейна умеют читать, уважаемый господин Мюллер?

– Вне всякого сомнения, ваше превосходительство, потому что приняли нас прекрасно.

Карл Отто Швангер состроил гримасу, потом внезапно спросил:

– Господин Мюллер, у вас хорошее зрение?

– В моем возрасте у меня нет ни малейших оснований жаловаться, – ответил Каммершульце уверенным голосом.

– Тогда как могло случиться, что, приехав сюда и поселившись у вашего старого друга Гольтштейна, вы не заметили, что его слуга – личность довольно-таки необычная.

Бальтазару все больше и больше делалось не по себе.

– В самом деле! – сказал Каммершульце, улыбаясь блаженной улыбкой. – Этот слуга представляет собой тип плута, наделенного большими претензиями, я с вами согласен, и его плохой вкус в выборе одежды превосходит всякое воображение, но, безусловно, он позволяет себе все это только в отсутствие своего господина…

Карл Отто Швангер посмотрел на алхимика внимательным взглядом и вдруг сказал без обиняков:

– Этого человека зовут Якоб Циммерманн. Вам это известно?

Бальтазару показалось, что он сейчас умрет на месте, но алхимик уверенно возразил:

– Нет, я никогда не интересуюсь именами, а тем более фамилиями слуг. Я их всегда называю «Густав».

Полицейский чин выглядел озадаченным, потом взял себя в руки и спросил:

– Вы хотите сказать, что не знаете, кто он – этот Циммерманн?

И так как Каммершульце, казалось, совершенно не понял, чего же хочет от него Швангер, тот воскликнул:

– Так вот, я вам скажу, господин Мюллер. Этот Циммерманн – колдун, еврей, а возможно, и вестник. Вы меня понимаете? Вестник!

Каммершульце, казалось, был удивлен:

– Вестник? Вы, кажется, так сказали? А что он мог извещать? Но, прошу вас, ваше превосходительство, объясните мне, пожалуйста: почему такая незначительная личность, как этот слуга, заинтересовала ваших людей? Если он колдун, то с таким же успехом можно считать колдуном любое животное. Вы сказали, еврей? Неужели вы считаете, что мочки ушей у него еврейские? А его нос, ваше превосходительство, разве это нос еврея? Я скорее заподозрил бы, что он папист!

Карл Отто Швангер ответил с видимым раздражением:

– Господин Мюллер, вы, конечно же, отличный купец-суконщик и порядочный человек, но позвольте вам заметить, что в евреях вы ничего не смыслите.

Каммершульце вежливо поклонился офицеру полиции:

– Извините меня, ваше превосходительство. Но, если я вас правильно понял, этот колдун-еврей уже арестован, не так ли?

– Да, арестован. Сегодня утром.

– И вы сделали обыск в доме моего старого друга Гольтштейна, который, кстати говоря, будет весьма расстроен этой неприятной историей. И в результате этого обыска нашли ли вы компрометирующие документы, доказательства?

Наступило короткое молчание, потом Карл Отто Швангер сухо ответил:

– Нет, мы ничего не обнаружили.

– Вы нам разрешите еще сегодня заночевать у моего старого друга Гольтштейна?

– Боюсь, что нет. Вы соберете багаж и продолжите свое путешествие, господин Мюллер. И разрешите мне дать вам добрый совет: не посещайте больше своего старого друга Гольтштейна… Эти болезни, об одной из которых вы упоминали, очень заразны. Если вам не безразлично здоровье вашего сына, держитесь подальше от эпидемий.

И он встал, давая понять нашим друзьям, что они свободны распоряжаться своим временем, после чего они вышли спокойным и ровным шагом, хотя инстинкт побуждал их спасаться бегством.

Когда они возвратились в дом Циммерманна, все там было перерыто и поставлено вверх дном: мебель опрокинута, тюфяки вспороты, доски пола оторваны, отодранные обои висели клочьями на стенах. Жилище было тщательно обыскано. В каждой комнате стояли на страже вооруженные люди, они смотрели на Каммершульце и его ученика с подозрительной злобой, пока те собирали свой багаж. Писания Бальтазара чудом сохранились в сумке юноши. Зато копию, старательно снятую с них Циммерманном, унесли, изъяли также Библию на древнееврейском языке, а также и другие ценные документы, о которых наши друзья ничего не знали.

Когда они поспешно собирали свои пожитки под подозрительными взглядами солдатни, их сердца были полны печали и опасений за судьбу их хозяина, а также всех вестников, так как было очевидно, что если Циммерманна выдали, то опасность нависла над всем братством. Однако тот факт, что полиция ректора не сумела раскрыть подлинное имя Каммершульце, спрятавшегося под фамилией Мюллер, казалось, свидетельствовал о том, что доносчик был весьма поверхностно осведомлен о делах и о тайнах общества. И все же надо было немедленно предупредить Паслигура. Поэтому, когда их выводили из города под охраной четырех вооруженных людей, Каммершульце потребовал, чтобы они сделали остановку возле гильдии суконщиков, где, как он заявил, ему нужно отдать кое-какие деловые распоряжения.

Естественно, когда Паслигур увидел вооруженных солдат, сопровождавших алхимика, он понял, что произошло несчастье.

– Что там случилось, мой любезный господин? – воскликнул он, идя навстречу Каммершульце с протянутыми для приветствия руками.

Каммершульце очень сильно сжал ему большие пальцы, что было сигналом тревоги, потом, улыбаясь, ответил:

– Чудак, который дал нам приют в отсутствие моего старого друга Гольтштейна, оказался колдуном, евреем или кем-то еще… Короче говоря, он арестован людьми его превосходительства Карла Отто Швангера.

– Это человек очень способный, – сказал Паслигур, – и приятно осознавать, что мы имеем в Нюрнберге таких выдающихся защитников христианской веры. И куда же вы теперь направляетесь, господин Мюллер?

– Я возвращаюсь в Мангейм вместе со своим дорогим сыном. Мне уже пора навестить свои лавки в Вюрцбурге и Гейдельберге. До свидания – надеюсь, до скорого… И не забывайте: сукно цвета индиго в следующем году удвоится в цене!

Оба отвесили друг другу очень вежливый поклон. Бальтазар сделал прощальный жест рукой. Потом в сопровождении охраны и под взглядами прохожих, которые останавливались на них поглазеть, они отправились в конюшню – седлать лошадей. Каждый шаг, который ему приходилось делать, извлекал из груди Бальтазара глубокий вздох, ведь каждый шаг отдалял его от Урсулы и какой долгой будет эта разлука? Кроме того, ему очень хотелось как-то сообщить ей о своем неожиданном отъезде, заверить ее в том, что он вернется, потому что вернется он непременно… Каммершульце, понимавший его душевное состояние, посоветовал ему написать письмо мастеру-лютнисту, который прочитает его своей дочери, и Бальтазар сделал это, пока готовили лошадей. Доставить драгоценное послание проучили конюху, дав ему щедрые чаевые. Где-то часу в третьем наши друзья выехали за городские ворота, которые закрылись за ними.

– Куда мы направляемся? – спросил Бальтазар.

– В Аугусбург – и как можно скорее! – воскликнул алхимик изменившимся голосом. – Мы должны покинуть Франконию, прежде чем Швангер доложит обо всем случившемся ректору.

– А что будет с Якобом?

– Они подвергнут его пыткам, чтобы вытянуть из него все, что он знает, но он ничего им не скажет. Член «Общества праведных» никогда не выдаст своих братьев, ведь это было бы то же самое, что отвергнуть Бога. В дорогу!

Они пустили лошадей в галоп. Бальтазар был в ужасе от всего происшедшего. Как он теперь понимал, почему Циммерманн называл официальную религию твердокаменной церковью, противопоставляя ее церкви духовной!

К вечеру они прибыли в Вайсбург. Ноги их лошадей были разбиты, да и они сами были неспособны проехать еще хотя бы милю.

Каменный крест на холме возле развилки дорог на околице города указал им, что дом, где их примут на ночлег, находится на площади с фонтаном. Они отправились туда и постучали в дверь, над которой красовалась большая раковина святого Иакова, высеченная на каменной арке. Дверь открыла старуха.

– Что вы ищете? – спросила она надтреснутым голосом.

– Пристанище, – ответил Каммершульце.

– И чем же вы заплатите мне за постой, ребята?

– Своей прибылью, – ответил алхимик.

– Входите, мои добрые братья… – сказала женщина.

Еще один вестник уже попросил приюта у матери в этот вечер. Это был торговец, который встретил Бальтазара возле церкви святого Маврикия в Кобурге несколько месяцев тому назад. Каммершульце представился как Франк Мюллер.

– Итак, ты нашел своего отца? – спросил фламандец. – А я думал, ты сирота!

– Я ему всего лишь приемный отец, – объяснил алхимик.

– Увы, – сказал торговец, – мы все скоро станем сиротами, если не поостережемся!

– Почему вы так считаете? – спросил Каммершульце, усаживаясь за стол.

– Католики решили отвоевать утраченные позиции. Говорят, что Савойя вооружается до зубов, а за ней и Пьемонт!

Они разделили хлеб, пока мать наливала вино.

Бальтазар слышал разговор двух мужчин словно бы в тумане. Утомительное путешествие, тоска по Урсуле, которую ему пришлось оставить, страх за Циммерманна, жалость к миру смешивались в его настроении. На губах у него рождалась молитва: «Господи, пусть из глубины этой тьмы пробьется свет! Люди совсем больны. Они больше не признают Тебя. Религия стала геенной огненной…» Но в этот миг в лучах света, осиявшего убогий зал, где они обедали, появилась Урсула и очень непринужденно села напротив него на стул.

Бальтазар быстро посмотрел на соседей, но они продолжали разговор, как будто бы ничего не произошло. Тогда он погрузился во взгляд и в улыбку Урсулы.

«Как видишь, я пришла с тобой попрощаться, – сказала она ему без слов. – Не печалься, что оставил меня в Нюрнберге. Настанет день, когда мы встретимся вновь».

«О ты, добрая и нежная душа, – воскликнул Бальтазар в теплом молчании своего сердца, – ты, которая открываешь глаза на бесконечные пространства, посмотри, как жалок этот бедный мир, погружающийся во тьму… Лучших людей преследуют, бросают в темницы, пытают. Самые худшие отдают приказы и пытаются потушить свет во имя принципов, которые претендуют называться божественными, но являются лишь пародиями на них».

Но уже – так пловец отталкивается ногой от дна реки и стремительно выныривает на поверхность – Бальтазар устремился сквозь толщу воздуха вверх. Его голова пробила круг миров, и он очутился в океане чистого света, который вмиг проник во все поры его тела, и он сам превратился в свет. Урсула летела рядом с ним через нескончаемое пространство. Счастье чувствовать себя преображенными в этот порыв возвеличивало их и одновременно проникало в них. Им показалось, что, убаюканные в этом нежном сиянии, они уснули.

На следующее утро Каммершульце разбудил своего ученика с петухами. Они оседлали лошадей и пустились дальше в дорогу галопом. Бальтазар, несмотря на то, что вчерашняя встреча с Урсулой возбуждала его, был таким усталым, что еле держался в седле. Поэтому им пришлось попридержать лошадей, чтобы они бежали тише.

– Езжайте вперед, – умолял юноша учителя, – я вас потом догоню…

– Мы останемся вместе, – твердо возразил алхимик. – К тому же скоро мы будем за пределами Франконии.

Через несколько миль их остановил отряд солдат в черных с золотом мундирах, униформе ректората.

– Мы едем из Нюрнберга, – сухо объяснил Каммершульце. – Мой сын и я были приняты его превосходительством Карлом Отто Швангером, который дал нам почетный эскорт, проведший нас до самых городских ворот. А вы здесь останавливаете нас, словно каких-то воров!

Офицер отступил на шаг и отдал честь, весьма раздосадованный.

– Уважаемый господин, вы должны нас понять… Нам отдан приказ обыскивать каждого, кого мы остановим на этой дороге.

Алхимик спросил:

– И вы считаете, что разбойники будут ехать по дороге, когда есть возможность обойти это место прямиком через лес?

– Вы, наверное, правы, уважаемый господин, но я обязан просить вас сойти с лошади, вас и вашего сына, потому что у нас приказ и мы его выполним.

Пришлось им спешиться с коней. Потом им предложили последовать за двумя солдатами до палатки, стоявшей недалеко. Там их принял человек, весь в черном и в шляпе с разноцветными перьями.

Каммершульце представился.

– Господин Мюллер из Мангейма, – сказал ему человек в шляпе с перьями, – у нас есть серьезные основания предполагать, что один молодой человек, почти еще ребенок, бывший до этого студентом Дрезденской семинарии, убежал с помощью одного взрослого, который выдает себя за его отца. Поскольку нам известно, что оба беглеца едут из Нюрнберга и направляются в Аугсбург, согласитесь, что наши подозрения касательно вас вполне оправданны…

– Благодаря небу в мире существует еще немало отцов и сыновей, – ответил Каммершульце.

– Возможно, – согласился человек в шляпе с перьями, – но не все сыновья имеют физический недостаток, отличающий студента, которого мы ищем.

– Откуда вам известно, что мой дорогой Мартин немой? – спросил Каммершульце.

Офицер подскочил от ярости.

– Вам очень хорошо известно, что этот студент разговаривает, но заикается!

И быстро подойдя к Бальтазару, он встряхнул его за плечи:

– Ты умеешь разговаривать, дрянной мальчишка, не так ли? Ты ведь у меня заговоришь?

Конечно же, Бальтазар молчал и знаками показал, что лишен дара речи.

– Стража! Стража! – завопил человек в шляпе с перьями. – Свяжите этих двух мерзавцев и обыщите их, а также их багаж! Быстро!

Наших двоих друзей сразу же сбили с ног, во мгновение ока раздели и привязали к стволу дерева.

Бальтазару было стыдно, что его выставили нагим на всеобщее обозрение, но это чувство не могло сравниться с охватившим его чувством ужаса. Теперь он знал, кто этот предатель, который по приказанию ректора Дитриха Франкенберга сумел проникнуть в братство вестников. Одному-единственному человеку было известно, что он убежал из Дрезденской семинарии и что он ехал по этой дороге в Аугсбург. Итак, этим предателем мог быть только торговец, фламандец, которого они встретили накануне! Таким образом, все братство оказалось в опасности: мать и плотники из Кобурга, печатники Виткоп и Бонгеффер в первую очередь! Это воистину была хитрость, достойная дьявола, – сделать шпионом бродячего торговца!.. Бальтазар, которого раздели догола, дрожал от ярости и холода.