По прошествии нескольких недель печатник Бонгеффер все еще не был обнаружен, и взбудораженный город успокоился. Доктор Пеккерт возобновил свои уроки, и Бальтазар вновь получил возможность созерцать Эльбу за окнами классной комнаты. Смерть отца оставила в его сердце зияющую пустоту, словно из его памяти за один миг улетучилось все его прошлое. Правда, он чувствовал себя ответственным за покойников, которых доверил ему Иоганн Си-гизмунд на своем смертном одре, но очень плохо представлял себе, что ему со всем этим делать.
И вот как-то вечером, в августе того же 1595 года, когда он только улегся в постель, над ним неслышно склонилось чье-то лицо и кто-то обратился к нему тонким и нежным детским голосом, произнеся такие слова:
«Бальтазар Кобер, послушай. Ты нам нужен, Бальтазар Кобер. Поднимись с постели, выйди во двор и сделай так, как скажет тебе человек, которого ты там встретишь».
Юноша открыл глаза и узнал говорившего. Это был его брат-близнец Гаспар.
«Как ты оказался здесь, в нашем дортуаре? – спросил у него Бальтазар. – Разве тебе плохо на кладбище в Баутцене вместе с нашим отцом, нашими матерями, братьями и сестрами? И кто это поручил тебе разбудить меня и отослать во двор?»
Гаспар присел на край его кровати:
«Бальтазар Кобер, способен ли ты что-нибудь сделать, не рассуждая?»
«Ну, хорошо», – подумал Бальтазар. Он встал, мигом оделся, после чего в сопровождении брата ощупью пересек дортуар, спустился по лестнице и вышел во двор, где в первую минуту никого не увидел.
– Тс-с! Тс-с! Подойди сюда, – прошептала какая-то тень, прячась за деревьями.
Юноша приблизился и увидел незнакомого человека.
– Ты Бальтазар, друг вестников?
– Я и сам вестник, – гордо отвечал Бальтазар.
– Не говори об этом так громко, – сказал человек, прячущийся в кустах, и продолжал: – «Не страшны нам смерть и хворь – так сказал красивый хорь».
– Что вы от меня хотите? – спросил юноша, обрадованный и взволнованный, что встретил в таком необычном месте одного из своих новых братьев.
– Меня разыскивают. Поэтому я прятался в конюшнях, возле этого здания. А сейчас мне надо уносить отсюда ноги. Но ворота на запоре. Где ключ?
– У привратника, – ответил Бальтазар.
И не расспрашивая дальше, он молча пересек двор, проскользнул в комнату привратника, взял ключ, висевший там на гвоздике, тихо отворил ворота. Вестник пожал ему руку и исчез.
Позже, когда Бальтазар повесил ключ на тот же гвоздик, возвратился в дортуар и лег, он спросил у Гаспара, кто был этот незнакомец. Гаспар присел на край кровати и ответил:
«Валентин Бонгеффер, кто же еще?»
«Как? – поразился Бальтазар. – Колдун? И ты, мой родной брат, ты пришел сюда с Баутценского кладбища, чтобы завербовать меня в его сообщники? Скажи мне, Гаспар Кобер, и поклянись, что ответишь правдиво: не этот ли колдун воскресил тебя из мертвых и вынудил ему служить?»
«Избави, Боже! – воскликнул Гаспар. – Такими мерзостями мы не занимаемся! Валентин Бонгеффер не повинен в тех злодеяниях, которые ему приписывают. Он честно служит Господу, принявшему за нас смерть на кресте. Хотя он не во всем согласен с твердокаменными взглядами ректора. Горе каждому, кто осмелится думать не так, как этого требует этот надменный догматик!»
Бальтазар был объят ужасом. Он, опекаемый Дитрихом Франкенбергом, ученик Тобиаса Пеккерта, помог бежать еретику печатнику! Он чувствовал, как по его жилам разливается яд предательства. А что если братство вестников состоит из исчадий ада? А вдруг Паппагалло – это дьявол в человеческом облике? И тут в его памяти возникло красивое и милое лицо Розы. Он услышал песню, которую она пела своим нежным голосом, подыгрывая себе на лютне. Нет, комедианты были его друзьями. Они поступили с ним так великодушно, как поступают только честные, порядочные люди. А значит, поскольку Бонгеффер принадлежит к семье вестников, он также ни в чем не повинен.
Но в таком случае – Бальтазар задрожал при этой мысли, – то есть, если ректор и доктор несправедливо обвинили Бонгеффера, получается, что виноваты они, ведь недостойно и подло пятнать позором порядочного человека. И он, сын Иоганна Сигизмунда Кобера, он не сможет дольше оставаться под одной крышей с обманщиками, ослепленными собственной гордыней. Разве такие люди способны научить чему-то хорошему?
Таким образом, в эту ужасную ночь юноша терзался мыслью, что так или иначе ему придется сделать выбор между двумя путями своей дальнейшей судьбы, хотя на обоих его подстерегали большие опасности. Если он останется в Дрездене, то будет в относительной безопасности, но построит свое будущее на фундаменте лицемерия. Если же уйдет с актерами, то ему придется идти вслепую, балансируя на краю бездны, но он получит свободу. К утру он пришел к окончательному и бесповоротному заключению, что богословская наука доктора Пеккерта напоминает Вавилонскую башню, и где-то в девять утра, ни с кем не прощаясь, оседлал своего осла и уехал.
Пеккерт подумал, что мальчик отправился в Баутцен. Он написал письмо пастору Якобу Фюрстенау, прося, чтобы тот привез Кобера-сына в семинарию, где он был первым учеником. Доктор был готов простить юноше его не слишком вежливый поступок, но когда он узнал от пастора, что Бальтазар не показывался в своем родном городишке, он не на шутку встревожился и доложил о происшествии ректору. Последний сделал ему выговор за отсутствие должного надсмотра в его учебном заведении и приказал организовать поиски, хотя после бегства печатника он не возлагал особых надежд на сноровку своих полицейских.
Между тем Бальтазар, выехав из Дрездена, направился к развилке, откуда дороги уходили на Мейсен и на Фрейберг. Как научил его Паппагалло, он расшифровал знаки, начертанные на обратной стороне креста, что возвышался здесь, как и на всех прочих развилках, и поехал дальше по дороге, уходящей по направлению к Фрейбергу. А когда он прибыл в городишко, придорожный крест таким же образом сообщил ему, что дальше следует направиться в Линбах, где к своему великому изумлению он узнал вывеску трактира, описанную ему Паппагалло; на ней был изображен белый Гусь и Рашпер. Он привязал осла у двери и вошел. Это была почти убогая харчевня; за одним из столов о чем-то громко спорили несколько выпивох, а женщина без определенного возраста, сидящая возле самого очага, где вокруг большого чугунка весело гудело жаркое пламя, казалось, застыла в вечном ожидании.
– Что тебе здесь надо, малыш? – спросил мужчина, разносивший пиво в больших оловянных кружках.
– Жилье, – ответил ему Бальтазар.
– А чем ты нам заплатишь, парень? – продолжал расспрашивать трактирщик, видимо, весьма удивленный.
– Деньгами из своего заработка, – лаконично объяснил ему Бальтазар.
Трактирщик поставил кружки на стол, быстро подошел к юноше и, перейдя на шепот, спросил:
– А кого ты знаешь?
– Паппагалло.
– Следуй за мной в комнату, – сказал трактирщик, и когда они туда вошли, воскликнул: – Клянусь Иисусом Христом, да ведь ты еще совсем юн, чтобы быть вестником!
Но от этого его объятия, в которых он сжал юношу, не были менее крепки.
– Я сирота, – объяснил наш друг и рассказал, при каких обстоятельствах странствующие актеры так по-братски приняли его в свой круг.
– Ты меня извини, – сказал трактирщик, – но приходится быть осторожным. Эти тупые блюстители мертвой догмы рыскают повсюду, а ты еще так молод!
– Вам что-то известно о том, где сейчас Паппагалло, Роза и вся их труппа? – спросил Бальтазар.
Этого трактирщик сказать ему точно не мог, но знал, что они давали представления в Глаушау, откуда продолжили свое путешествие дальше на юг. А пока он посоветовал своему гостю хорошо пообедать и всласть отоспаться. Завтра они попытаются что-то узнать. И Бальтазар послушался доброго совета. Он наелся за четверых и погрузился в такой глубокий сон, что проснулся только через двенадцать часов, когда трактирщик предложил отвезти его в Плауэн, где происходила большая ярмарка. Осла они привяжут к повозке. Так и сделали.
По дороге они встречали похоронные процессии и видели, как полыхают костры. В этих краях эпидемия также косила, не разбирая, людей и животных. Однако жизнь продолжалась, как будто смерть была ей не соперницей, а подругой. Они шли вдвоем, рука об руку, – одна сеяла, другая собирала жатву. Пасторы призывали: «Готовьте ваши души! Земная жизнь – это лишь кратковременное прозябание в юдоли слез!» Именно такую картину и нарисовала труппа Паппагалло, когда несколько дней назад давала здесь представление. Два актера, переодетые в женщин, изображали близнецов Mors и Vita, что очень позабавило трактирщика. Он все еще хохотал, когда оставил Бальтазара и его осла возле ярмарки.
На обратной стороне креста, стоявшего на развилке дорог в Плауэне, вестникам рекомендовалось ехать дальше в направлении на Кобург. Наш друг колебался в течение нескольких минут. Разве не говорили, что в Кобурге у власти остались паписты? И тогда он услышал тоненький голосок Гаспара, который ему говорил: «Настоящий вестник не должен останавливаться перед различиями в вероисповедании, под которыми на самом деле прячутся другие интересы. Вперед, к парафии святого Маврикия!»
«Увы! – сказал Бальтазар. – Что ты можешь знать об этих вестниках, ты, который умер, еще не научившись читать?»
«Мой дорогой брат, с тех пор я имел уйму времени, чтобы подучиться. Неужели ты полагаешь, что мы, осиянные светом Божиим, остаемся невежественными? Отправляйся в Кобург».
– В таком случае – на Кобург! – решил Бальтазар и вскочил на осла.
Путешествие по этой местности начинало нравиться ему и было для него настоящим развлечением. Оно напоминало ему те скитания души, о которых рассказывает святой Ансельм, «похожие на странствования человека, ищущего себе друга. Душа, которая замыкается в самой себе, не пребывает в безопасности, как ей, возможно, кажется. Она чахнет. И наоборот, душа, которая бродит и ищет, всегда бодрствует и поэтому готова к моменту своего великого пробуждения, каковое есть встреча с благодатью. Лучше какое-то время блуждать без определенной цели, чем пребывать в неподвижности. Летающая птица переносится ветром Духа. Птица неподвижная обречена умереть. Идите по дороге, потому что нет дороги, если вы по ней не идете».
И Бальтазар отправился в дорогу и передвигался по ней так быстро, что к вечеру следующего дня был уже в Кобурге. Однако, сколько он ни оглядывался по сторонам, он нигде не увидел вывески с Гусем и Рашпером. Он уже начал спрашивать себя, где ему устроиться на ночлег, когда вдруг вспомнил, что Гаспар назвал ему парафию святого Маврикия. Высокая колокольня этой церкви возвышалась над крышами. Вскоре он уже был возле паперти, где уличный торговец, окруженный толпой зевак, зазывал прохожих, предлагая им кружева из Брюгге.
– А ты, малыш, который на осле, не купишь ли чего у старого фламандца?
Бальтазар слез с осла, но не остановился, а обошел вокруг церкви и, поскольку уже стемнело, вернулся к паперти и сел на ступеньке, возле ноги святого Иакова.
– Ты кого-то ждешь? – спросил торговец, подходя к нему с фонарем. – Ты слишком юн, чтобы бродить ночью по улицам. Твои родители живут не здесь?
Бальтазар объяснил, что он сирота и разыскивает своих друзей, актеров, которые должны быть где-то поблизости.
– Послушай-ка, – сказал этот человек, – завтра ты их) без сомнения, найдешь, а сегодня пойдем со мной. Я знаю здесь одно место, где тебя пустят переночевать. Было бы не по-христиански оставить тебя на улице. Тем более, что времена сейчас плохие и схватить тяжелую лихорадку ничего не стоит.
Они долго петляли какими-то узкими улочками, потом вошли под навес, постучались в дверь и оказались в зале, где горели свечи и был накрыт большой стол.
– Кто это? – спросил дюжий парень, одетый в какую-то шкуру.
– Заблудившийся мальчишка, которого я подобрал у церкви святого Маврикия, – ответил торговец. – Скажи матери, что я за него уплачу.
Великан что-то проворчал себе в бороду, усаживаясь перед тарелкой.
– Здесь столько сыщиков рыскают, что лучше не связываться с незнакомыми людьми.
– Он разыскивает Паппагалло… – небрежно бросил фламандец.
– Паппагалло? – Великан одним прыжком вскочил на ноги. – Что ты сказал, торговец? Кто разыскивает Паппагалло?
– Я, – отвечал Бальтазар, став между двумя мужчинами.
– И что тебе известно о Паппагалло? – спросил великан, понизив свой могучий голос.
– Рыжий лис вертит хвостом, я с ним хорошо знаком, – процитировал юноша и тотчас же, к его удивлению, медведь расхохотался, хлопая себя по ляжкам.
– Они уже берут к себе грудных младенцев! – воскликнул он и, подхватив Бальтазара под мышки, поднял его на уровень своего лица и поцеловал ритуальным поцелуем вестников, после чего позвал: – Мать! Мать! Иди посмотри, кто к нам пожаловал!
Вошла женщина лет пятидесяти в сопровождении двух братьев.
– Замолчи, горлан, здесь слышно только тебя.
– Приветствуй мать, – сказал торговец.
Бальтазар поклонился, как учил его Паппагалло, – с подскоком.
– Откуда ты приехал? – спросила мать.
– Из Дрездена, где я учил богословие в семинарии доктора Пеккерта.
– А прочему ты оттуда уехал?
Казалось, ее взгляд улавливал малейшее движение век мальчика.
– Из-за печатника, которого ректор Франкенберг хотел приговорить к сожжению на костре… Я помог ему бежать из семинарии, где он прятался.
Изумление отразилось на всех лицах.
– Сколько тебе лет? – спросила мать.
– Скоро пятнадцать, – отвечал Бальтазар.
– Значит, мой юный друг, – сказала женщина, наклоняясь к нему, – ты тот самый юноша, о котором рассказывал нам Валентин. Это ты похитил у привратника ключ от ворот. Как видишь, мы тебя уже знаем. Добро пожаловать в этот дом. А ты, горлан, собери-ка всех. Мы отпразднуем прибытие этого нового брата, как положено!
И в свою очередь она поцеловала Бальтазара троекратным поцелуем, потом распорядилась, чтобы его осла отвели в конюшню, вытерли его там соломой и поскребли чесалкой, пусть и он примет участие во всеобщем веселии, как вполне того заслужил.