Близится Новый год. Бесконечно веришь: все, что не сбылось до сих пор, непременно сбудется. Это — праздник Надежды…

Когда-то, в юности, я любила этот праздник больше всех других. Ну а потом, с болезнью, разлюбила вовсе. Если остальные праздники исчисляются днями и их успевают разделить со мной мои многочисленные друзья, новогоднюю ночь все они делят со своими семьями. У меня не состоялась личная жизнь, и неодолимой грустью окрашивался в те дни этот праздник, хотя нарядная елка по-прежнему служила его символом.

Теперь я возмужала, жизнь сделала меня мудрее. Я встречаю Новый год одна, но мне вовсе не одиноко. Раскладываю фотографии своих близких, преждевременно ушедших из жизни, — отца, мужа и всех трех братьев. Смотрю на фотографию находящейся в больнице мамы. От всей семьи осталась у меня она одна — и так непосильно далеко…

И все-таки мне не одиноко, потому что, возмужав, я хоронила близких в могилах, но сохранила память о них в душе. Я не одинока, покуда бьется сердце моей матери. Ко мне не может прийти одиночество, потому что я умею любить даже тех, кого уже нет.

Близится Новый год. Близится ночь повторяющегося возрождения надежд…

Откуда вдруг это ощущение силы в измученной душе? Действительно ли вдруг или она как-то постепенно накапливалась, несмотря на страдания? И самой непонятно, как это пришло…

Михоэлс делил людей на богатых и бедных, разумеется, душой. Он делил всех на старших и младших — кто чувствует себя ответственным за все происходящее вокруг и кто живет сам по себе.

По складу характера я отношу себя к старшим. Но бесконечные беды как-то сломили меня, расслабили. И вот письмо из больницы от старенькой мамы: «Я беспомощна и беззащитна». Бессонные ночи уже не изматывали меня, а закаляли: я молча повторяла, словно заклинания, эти два слова: «беспомощна» и «беззащитна». Ну что же, значит, снова стать сильной надо мне. Теми же ночами я поняла: стать сильным никто не может помочь — все идет изнутри. Как нет меры человеческим страданиям, так нет предела душевным резервам. А цена этому… да кто же думает о цене, если надо спасать близкого человека?!

Я все могу. Претерпеть нестерпимую боль. Выстрадать без жалоб на страдания. Утешить безутешно горюющую мать. Работать сутками, считаясь неработоспособной. Осуществлять дерзновенные мечты. Совершать несовершимое. И строить в беде свое собственное, быть может, никому другому не доступное счастье. Это счастье нельзя у меня отнять, потому что я снова стала сильной и, значит, внутренне свободной.

Нельзя сравнивать свою жизнь ни с чьей другой. Как и человек, судьба каждого из нас единственна и неповторима. И как ни тяжела она порой, мы всегда можем украсить ее на средства своей души. Вот на что стоит тратить силы.

Еще конец января, но уже прибавляются дни, позже наступают сумерки, раньше приходят рассветы. Того и гляди распахнутся окна! Как обычно, жду весны, тепла, солнца. И как обычно, надежды, надежды, надежды…

Ночи уже не таят в себе таинственность, а под солнцем не случается трагедий. Так хочется думать вопреки всему.

Нельзя давать выход физическим или душевным страданиям в ожесточенность и озлобленность. Это не приносит облегчения ни себе, ни окружающим. Человек должен искать силы в себе самом, и, если только он их находит, тогда и окружающие готовы ему помочь. Люди любят сильных и, как это ни странно, помогают в первую очередь тоже сильным. Быть может, это оттого, что очевиднее отдача. Сильному достаточно толчка, и глядишь, он уже оправился. Слабому можно ставить подпорки всю жизнь, а он так и останется слабым. Такова жизнь.

Я в больнице. Мне очень худо. Обострение болезни. Каждый вечер повторяется мой внутренний диалог:

«Я вся изболелась и исстрадалась. И во мне больше не рождаются надежды».

«Надо быть сильной. Только так можно выдюжить».

«Я устала. Навсегда».

«Надо быть мужественной. Разве ты не знаешь, как приходит к спортсмену второе дыхание? А ведь ты хорошо тренирована».

«У меня больше нет сил терпеть, и я ничего уже не хочу».

«Надо быть мудрой. Мы ломаем головы над вопросом о смысле жизни, а ведь он прежде всего в самой жизни».

Так или примерно так идет мой внутренний диалог. И я живу. И изо всей мочи стараюсь быть сильной, мужественной и мудрой. Ведь жить действительно стоит, даже если единственным смыслом жизни остается выдюжить.

Ночь. Долгая, пустая, зимняя ночь без сна и покоя. Ночь, каких было и еще будет много. Всю меня словно просверливает горячим сверлом. И не с кем коротать эти тяжелые часы.

Скоро утро. Страшно подумать, что и оно не принесет мне облегчения…

Душу взрослого нельзя сделать хорошей. Либо она есть, либо ее нет. С черствой душой человек выходит из детства. Поэтому стоит ли тратить силы на то, чтобы пробить непробиваемое?

Жутко зависеть от злого человека. Независимый может порвать отношения. Уйти и не обернуться. Не подать руки. А зависимый? А если под одной крышей? А если нет ног и можешь ползать, но не ходить? Все равно ты не уж! Угождать? Унижаться? Нет такого положения, при котором слово «человек» не звучало бы гордо. А иначе и опуститься недолго, до самого дна. Лучше трудно, как угодно трудно. Лишь бы не потерять себя. А потеряешь себя — потеряешь уважение других.

Сердце просит снова — в который раз! — перечитать «Очарованную душу» Ромена Роллана. Моя любимая во всей литературе героиня Аннета мужает, а затем стареет вместе со мной. Перечитываю этот двухтомник через каждые несколько лет, и всякий раз она — моя сверстница. У нее черпаю я силы, чтобы жить.

За что же все-таки я так преданно ее люблю? Не Татьяну Ларину, не Анну Каренину, не Наташу Ростову, а вот эту чужую, иностранку? Да потому, наверное, что она умеет весело бороться с трудностями, страстно любить, смеясь, презирать и, когда приходит время, стать «вселенской Матерью».

Что значит гармония в человеке? На мой взгляд, это согласие между разумом и душой. Бывает, что разум не может достучаться до души — она болит вопреки всем доводам разума. Тогда в человеке нет гармонии. Что же делать для ее создания? Наверное, смириться с этой не подвластной тебе болью. Сознавать, что тебе дано нести эту боль, как любую другую. Тогда гармония определится отношением между тобой и внешним проявлением твоей личности (согласуется ли то, что и как человек делает, с его запросами, удовлетворяет ли его). А такая гармония всегда подвластна тебе.

Когда обстоятельства складываются не так, как хотелось бы, надо скорей приводить в порядок свой внутренний мир. Тогда он будет поставлять тебе сырье — силы — для замены этих обстоятельств. В таком состоянии лучше пребывать в одиночестве. Все это ни в коем случае не подмена реальности иллюзией. Просто в каждом человеке живут несметные духовные богатства, которые он может время от времени извлекать и использовать. А когда обстоятельства станут благоприятнее, надо постараться снова аккумулировать эти богатства. Источником питания будут прежде всего духовные богатства, созданные уже всем человечеством.

Как я строю свои отношения с людьми? Думаю, не всегда правильно. Нельзя жить так открыто, надо быть замкнутее, тогда меньше будет уязвимых мест.

По большому счету доброта всегда хорошо. Но не бывает ли так, что доброта определяется слабостью? За примером идти недалеко. Наверное, если бы я воспитывала детей, я бы избаловала их, и вряд ли из них получились бы настоящие люди. Впрочем, я, по-видимому, подменила здесь доброту другой чертой: мягкостью. Да, мне в жизни не хватало жесткости (твердости?).

Отдавать себя людям, как бы мало ни было у тебя самой, правильно. Но нельзя ждать такой же отдачи от людей — это несправедливо. Ведь все люди разные, и обстоятельства, в которых они живут, тоже разные. Нельзя мерить всех своей меркой. Необходимо уметь поставить себя на место другого и постараться понять его суть. Иными словами, влезть в его шкуру. Тогда не будет обид, переоценок ценностей, которые так тяжко переживать.

А как строят свои отношения со мной люди? У меня много друзей. Конечно, встречались и равнодушные. Но я смотрела на них сквозь пальцы и благословляла жизнь за то, что познала и милосердие, и великодушие, и доброту, которые всегда умела так высоко ценить. Лишь бы люди не относились ко мне снисходительно. А против этого зла есть одно средство — достоинство.

Долг — это то, что обязует человека совершать определенные поступки. Человек в нашей стране должен трудиться. Должен уважать старость, заботиться о детях. И еще многое другое. Какое счастье, когда долг совпадает с внутренними устремлениями самого человека, а выполнение его приносит человеку удовлетворение!

В чем я вижу свой главный долг? В удовлетворении постоянной потребности помогать страждущим, особенно молодежи, подросткам, которых еще в детстве болезнь вырвала из нормальной колеи жизни. Мне никто не навязывал этот долг, и я не выбирала его сама. Это пришло стихийно в начале моей журналистской работы. Молодые знают меня по газетным статьям, каждая из которых — бой за их судьбы. Я слишком хорошо знаю этих девочек и мальчиков, мужеству и терпению которых могли бы позавидовать иные взрослые. Все они — мои дети. Пишут, звонят по телефону, приходят, кто может. Мой долг перед ними труден, но нет ничего радостнее, чем пожинать их победы. Большего утешения в своих страданиях я не знаю.

Ох, как нельзя жалеть себя! Это расслабляет волю, позволяет роптать на свою судьбу. И не только не приносит облегчения, как, впрочем, и слезы, но и усугубляет страдания. Если тебе плохо, помоги человеку, которому еще хуже. Это сделает тебя сильнее и счастливее. И забудешь о себе.

Отчего-то боль и тоска по близким не убывают с годами. Напротив, если раньше можно было как-то уйти в воспоминания, разглядывать фотографии ушедших любимых, то теперь это становится нестерпимым. Бежать от мыслей о них! Этого прибежища больше нет. Но тогда что же есть? Настоящее! Да! Вопреки непрерывной боли, физической и душевной, вылавливать в воздухе искорки радости и силой своего оптимизма возводить ее в такую степень, чтобы она перекрывала все тяжелое. Создать в себе другой — «невсамделишный» — мир. И тогда даже настоящий день засияет всеми цветами радуги. Ведь радость есть в любой жизни. Сама жизнь — нескончаемая радость, если научиться пренебрегать трудностями как чем-то преходящим, несущественным, не тем, что составляет суть жизни.

Когда тебя настигнет несчастье, люди — близкие, друзья — стремятся на помощь. Но бывает беда непреходящая, на всю жизнь. Она изматывает тебя ежедневно, ежечасно, оставляя все меньше сил для борьбы, даже если находишься постоянно в состоянии внутренней мобилизации. А ведь это со временем становится не легче, а труднее. Годы-то идут! Но люди, даже близкие, привыкают к твоей беде, подсознательно чувствуют: тебя надо не просто спасти, а спасать всю жизнь, каждый день. Кто же, кроме матери и иногда отца, на это способен?! А они не вечны. И в общем-то страждущий остается один на один со своей бедой. Его положение со временем не улучшается, а ухудшается. Ведь он-то не может привыкнуть! Наоборот, и сил становится меньше, и терпение истощается, и люди уже не бьют в колокола. Вот в чем трагедия такого человека! Как же нужно искать в себе и силы, и терпение, и мужество — постоянно! Лишь бы не озлобиться, не ожесточиться. Ведь тогда и тебе, и окружающим станет еще труднее.

Есть люди, которые говорят: страдания портят характер человека. Другие верят в обратное: страдания делают его терпимее, добрее, мудрее. То и другое, на мой взгляд, заблуждение. Все зависит от того, что в человеке заложено. Если по природе своей человек добр, он и в страдании останется добрым, да еще к тому же трудная жизнь сделает его мудрее. Если нет, то страдания сделают его несносным. Суть души — вот что определит характер человека в беде.

Человек бросается спасать другого, чужого, даже если ему самому при этом грозит гибель. А иной отворачивается, спасая себя. Что руководит в таких случаях поступком человека — ведь зачастую все происходит молниеносно, он даже не успевает подумать, осознать, взвесить? Видимо, срабатывает рефлекс. Какой? Человека готовит к поступку вся предыдущая жизнь. И какова она, прожитая, таков и рефлекс в минуту опасности.

Одинок ли человек по природе своей? Я считаю, что все зависит от сложившихся обстоятельств. Ведь одиночество — это состояние души. В человеке от природы заложено не одиночество, а способность к такому состоянию как реакции на внешние обстоятельства, в которых, пожалуй, не может помочь ни общительность, ни открытость, ни даже умение привязываться и любить других людей.

Что такое счастье? Мне думается, особый дар восприятия жизни.

…Однолюб — это свойство человеческой души или опять-таки то, что определяется стечением обстоятельств? Наверное, и то и другое. Когда личная жизнь складывается счастливо, легко быть однолюбом (и то далеко не всегда). А если нет? Можно, будучи однолюбом, остаться верным на всю жизнь даже умершей. А если ошибка, и ты любил придуманного человека или если любимая предала тебя? Кому остаться верным, даже если по природе своей ты однолюб? Быть однолюбом такое же счастье, как и редкость.

Под свободой я понимаю возможность полного самовыражения. Свобода никоим образом не исключает судью твоим поступкам. Этот судья — совесть, единственное, что стоит над свободой. Совесть же — это лакмусовая бумажка, по которой нами же оценивается наша жизнь. Мы можем поступать по совести или против нее. Но ведь и совесть бывает разная. Это понятие очень субъективно. Называют же людей бессовестными. Ну и что же, бывает у человека отсутствие совести, как отсутствуют руки, ноги, талант. Только все это зримо, а совесть нет. Так что же такое совесть? Я пойду окольным путем: жить по совести — это высшая мера нравственности, и, значит, совесть — высший для нас судья.

Я не считаю себя профессиональным писателем. Не хватило способностей и возможностей — у меня всегда была еще и другая работа, кормившая меня (кстати, эту другую работу я люблю). Но сколько профессионалов пишут серенько и неинтересно! Наверное, дело не в профессионализме, а в том, чтобы писать то, что пропускаешь через собственное сердце.

Обычно за одной бедой спешит другая. Человек попадает в порочный, «заколдованный» круг. И тогда главное — не потерять контроль над собой, собраться с силами, бороться. Только так можно прорвать кольцо блокады.

Мы с ученической скамьи усваиваем, что труд создал человека. И не задумываемся над этим особенно. Эти слова приобретают глубочайший смысл, когда болезнь лишает тебя возможности трудиться. Я испытала на себе, как труд, именно труд, способен вернуть к жизни даже самых отчаявшихся. Без труда, без дела человек умирает духовно. Как это надо понять врачам и всем тем, от кого зависит возможность получить работу больным людям! Ведь вместе с назначением инвалидности на трудовом пути загорается красный свет. А человек еще многое может сделать даже в постели.

По долгу человек способен сделать для другого все, что может. Когда же чувство долга совмещается с умением страдать за того, кто страдает, человек делает больше того, что может. Помощь другому, если только она настоящая, всегда бывает в ущерб себе. И всегда нужна она, эта помощь кому-то, не вовремя — когда у тебя свои самые неотложные дела. Есть люди, обладающие редким даром забывать себя, если это нужно другому.

Я не знаю, что такое вдохновение. Писать побуждает меня потребность выплеснуть на бумагу тот груз мыслей и чувств, который мучает меня. Пишу днем, ночью, теряю сон, аппетит. Мне надо поскорее избавиться от этого непосильного груза. Пишу наспех, не очень-то подбирая слова, — лишь бы скорей, скорей! И только освободившись, успокаиваюсь, приходят сон, аппетит. А потом, счастливая, начинаю спокойно работать над своими каракулями.

Сейчас, в век научно-технической революции, инженерская профессия «не престижна». В технических вузах часты недоборы, тогда как в гуманитарных — огромные конкурсы. Чем это объяснить? Мне думается, не столько стремлением к гуманитарным знаниям, сколько боязнью математики и множества сложных технических наук. Но вот что интересно. Гуманитарии свысока относятся к «технарям». А между тем «технари» очень неплохо ориентируются во многих отраслях гуманитарных наук. Они много читают, любят и знают искусство и литературу и не меньше гуманитариев интересуются вопросом о смысле жизни. Это, как правило, более гармоничные люди, чем гуманитарии, ибо последние не знают технику и не интересуются ею (и не стыдятся, а подчас как бы и гордятся этим) — в век-то научно-технической революции! А сколько людей пришло в литературу и искусство из техники!

Самое страшное в человеке — состояние паники, растерянности, отчаяния. Тогда перестаешь ориентироваться и непременно загонишь себя в тупик. Сразу, как только беда навалилась, надо заставить работать разум. Прочь эмоции! Разум, только разум! И тогда сможешь бороться с бедой, которую обязательно победишь, потому что нет ничего выше и сильнее Человека.

Если бы знали вы, ушедшие в небытие мужчины, как трудно приходится нам без вас! Как трудно управлять рулем лодки, плавающей в необузданном океане, называемом жизнью! Волны швыряют нас из стороны в сторону, а настоящим рулевым женщине быть тяжело.

Нельзя уступать себя печали. Надо, как на ладони, осторожно пронести через жизнь те крохи счастья, которые судьба все-таки тебе подарила.

Терраска, на которой я лежу, расположена как раз под раскидистыми ветвями старой липы. Слышали ли вы когда-нибудь запах липового цвета? Воздух словно напоен медом. И терраска моя словно беседка. Я просыпаюсь рано и люблю подумать, помечтать, погрезить в эти ранние утренние часы. Сейчас я думаю о том, что, даже если человек потерял все: любовь, работу, возможность ходить по земле, — у него все-таки остается главное: жизнь. А в любой жизни, даже самой обездоленной, всегда есть хоть что-то светлое. Надо только «нацелиться» на него, разглядеть. А тогда уже сумеешь восстановить потерянное, пусть на другой лад, в ином виде. Ведь главную основу нашей жизни составляют, в сущности, не внешние обстоятельства, а внутренний мир. Не всегда в нашей власти изменить что-то извне, зато разрушить или создать богатство внутри нас можем только мы сами. Вот почему мы выше своей судьбы.

Что надо, чтобы не быть несчастным? Если человек кому-то нужен — семье, работе, обществу, — он не может быть несчастным. Если человек способен радоваться чужим радостям, сопереживать чужому горю, к нему тянутся люди. Что же может быть лучше этого?!

Мне привезли с севера оленьи рога и альбом с засушенными цветами, стебельками, листочками — начиная с колокольчиков и кончая мхом. Каждый цветок в отдельности потерял свой запах, но все они вместе пахнут тундрой…

Трудно, родившись с бродяжьей душой, пролежать всю жизнь в постели…

Не верю в горе человека, потерявшего друга, если он предает забвению близких покойного. Истинный друг стремится продолжить дело умершего, если это в его силах. Бескорыстно. Не ставя своей подписи на общих трудах. Не деля гонорара с его семьей. И уж, конечно, не может не позаботиться о тех скорбящих близких покойного, кто более всего нуждается в помощи. Ведь именно о них так тревожилось сердце умирающего друга: как-то они смогут жить без него? Забыть же о тревогах друга — это все равно что его предать.

Самая страшная фальшь та, которую не замечаешь сам.

Иногда горе оглушает человека. И тогда не помогают ни утешения, ни советы, ни тем более бодрячество. Придет время, и человек оттает. И тогда снова для него засветит солнце, и жизнь возьмет свое — освободит человека от боли и возродит его. А близкие радостно выдохнут: «Выдюжил». Таков закон жизни.

Полоса неудач — ничего не публикуется. Но я не молчу. Я потихоньку да помаленьку работаю для себя в своем излюбленном жанре новелл и даже миниатюр и собираю их в своей общей тетради.

Отчего-то вспоминается недавний юбилей Ольги Берггольц. Кто-то сказал, что последние годы жизни она не публиковалась совсем, а после смерти была обнаружена жемчужина ее творчества — дневники. Самое лучшее из того, что она написала.

Увы, у меня никто не обнаружит жемчужин. Но ведь для того, чтобы людям было где жить, годятся простые кирпичи. Так вот и я потихоньку да помаленьку воздвигаю кирпич за кирпичиком свое скромное здание. Название ему — Жизнь.

Зачастую мы не можем управлять жизнью, но можем бороться. И если проигрываешь, имей мужество посмотреть в глаза жизни и, смиряясь, перестроить ее на иной, доступный тебе лад. Только тогда ты не потерпишь истинного поражения.

Не слишком ли много я измышляла? Не придумывала, а приукрашивала? Душа просила красоты — в жизни ее было мало. Больше белых больничных стен, чем снега. Больше слез, чем дождя. Больше уколов, чем поцелуев. Измышлялось ли это сознательно? Нет, конечно. Иначе я не была бы самой собой. Придумывала и верила. Дерзала и достигала в мечтах. Ну а в жизни неужто так ничего и не совершилось? Конечно, да. Но если бы побольше за счет счастья, чем упорства. Если бы создаваемое всякий раз не рушилось. Если бы за каждым взрывом смеха не прятались тихие слезы. Если бы, если бы… Тогда была бы иная судьба.

Когда пересматриваешь жизненные ценности, понимаешь, что дружба в моей жизни сыграла даже большую роль, чем любовь. Не всегда было рядом в трудную минуту сильное мужское плечо. Зато были друзья. Это их руки таскали меня на носилках по лестницам. Автомашины перебрасывали на не преодолимые для меня расстояния. Теплые души высушивали набегавшие слезы. Заставляли восстанавливать веру. Вопреки боли смеяться. Нет дня в моей жизни значительнее дня рождения, ибо все они, мои друзья, собираются воедино. И тогда мне не стыдно казаться сентиментальной и произносить высокопарные слова благодарности, продиктованные наболевшей, истерзанной душой.

Мы называем смелыми людей, ринувшихся за идею в пекло боя. Но как, если не высшей смелостью, назвать терпение повседневного боя, когда нет для этого никаких идей и никто не ответит, за что?

Прослушала сейчас одно из самых моих любимых произведений Чайковского — «Зимние грезы». И отчего-то вспомнилось, как ту же музыку слушала я по радио в ожидании операции.

…Темная морозная ночь. Путник едет на лошадях, все вперед и вперед. Холодно. Страшно. Он забывается, замерзая, и вдруг пробуждение: не надо света, не надо радости, пусть все остается как есть, только жить, жить! Еще ничего не поздно. Стоит лишь протянуть руку, коснуться плеча ямщика, приказать: назад!

Я слушаю. И мое тело тоже все коченеет от холода. И тоже приходит сомнение: может, и вправду не надо никакой дороги, а только жить, жить… И еще ничего не поздно. Стоит лишь протянуть руку к сигнальному звонку и отказаться от операции: назад!

Но вот музыка светлеет. Что это там впереди? Огни!.. Победа!.. И я успокаиваюсь: все будет хорошо!

Моцарт, Бетховен, Чайковский, Шопен, Григ — вот, пожалуй, мои самые любимые. Что же все-таки из всех видов искусства люблю я больше всего? Да, пожалуй, литературу. Может быть, потому, что она доступнее всего мне? Я оторвана от мира концертов, оперы, балета, музеев и выставок. В «чистом виде» до меня доходит только литература. А остальное — через телевизор, радио, репродукции, которые, кстати, пересылаю потом своим многочисленным корреспондентам, живущим на периферии. И все же — это мой мир, куда я стараюсь не впустить болезнь.

Трудно женщине жить одной. Все парами, парами, с мужьями, а ты все одна. И решать надо все самой. И делать самой. И все-таки мир расцвечен всеми цветами радуги, и от тебя зависит, какие краски преобладают. Александр Довженко сказал: «Один видит лужу, другой — звезды. Что кому». Я предпочитаю смотреть вверх.

Неподвижность — понятие относительное. Ведь кроме движения ног существует еще и движение души. Весь наш внутренний мир построен именно на этом. Мы радуемся, горюем, живем скорее душой, чем телом. Поэтому нельзя, наверное, придавать большое значение поговорке: «В здоровом теле — здоровый дух». К нашему великому счастью, очень часто душа больного человека гораздо богаче души иного спортсмена. Душа человека находится все время в движении. Именно этим, в конечном счете, определяются поступки человека. Михаил Светлов говорил, что может обойтись без необходимого, но не может жить без лишнего. Лишним в его понятии было, наверное, все то, что определяет состояние духа.

Что бы ни случилось, человек, если он родился, должен жить. Обязан жить, даже если невмоготу. Мы должны нести свой крест, пока сама жизнь нас не оставит. Надо терпеть и не роптать — даже этого права у нас нет. Надо принять все как есть. Может быть, жизнь или судьба обернется к нам милосерднее. Боли могут стихнуть, и я хоть немножко сумею встать на костыли. Может быть, случится чудо, и нам с мамой опять дадут путевки в Баковку, и мы еще одно лето проживем хорошо. Значит, будем мечтать о том, как проведем лето. И будем встречать гостей и угощать их вкусными вещами. И дадут нам цветной телевизор, и мы еще увидим, что это за штука. Перейдем шоссе и очутимся в лесу, который покажется нам джунглями. А что? Быть в настоящих джунглях не фокус. А вот из «дремучего» подмосковного леса сделать джунгли — пусть попробуют! И синички станут у нас колибри, дворняги — слонами, а кошки — обезьянами. И будет у нас сказка, настоящая сказка!

Есть, пожалуй, три формы проявления человеческого духа: любовь, дружба, творчество. Все это дается природой не каждому. Именно поэтому так надо их ценить.

Мне посчастливилось — я познала и то, и другое, и третье.

Пережила любовь, которая не умрет до самой моей смерти. Не обделила меня судьба и дружбой. Мои друзья понимают меня без слов. Молча делят трудные минуты. Шумно радуются моим редким радостям.

Ну а творчество? Ах, какие это были дивные времена! Целые дни я писала, лежа в саду на даче. Писалось на таком эмоциональном накале, что вся жизнь переживалась заново. А потом наступали радостные минуты: собирались всей нашей большой семьей на террасе за чашкой чая. И начиналось чтение. Так тревожно билось сердце: понравится ли? Конечно, папа был главным арбитром. Его вкусу я доверяла больше всего. Господи! Как давно, нет, как недавно и как радостно все это было!..

О, какая радость! Мне сейчас прислали альбом с новыми сериями электровозов и электропоездов. Фотографии цветные, все на отличной бумаге. Какие красавцы, вытесняющие постепенно во всем мире остальные виды тяги на железных дорогах! А может быть, тут я пристрастна и фантазирую: тепловозы стоят на своих колесах крепко!

Работать! Работать!

Не могу насмотреться на репродукцию картины Ван-Гога «Горюющий старик». Вся его согбенная фигура, руки, закрывающие лицо, — воплощение безутешного горя. И сразу видится мама в черном платке на коленях у тела мертвого сына. В глазах, всегда готовых распахнуться для радости, неизбывные печаль и отчаяние. Какие слова шептала она сыну одними губами? Быть может, все те же «за что?», которые в тяжкие минуты шептал и он, обращаясь в никуда?

Какое чудо — удовлетворение от каждой самой маленькой победы над болезнью! Летом лежишь в саду в жаркую погоду с высокой температурой и болью. С трудом глотаешь воздух. Неожиданно приезжает редактор снять вопросы по статье. И тогда сразу и жар, и боль уходят на задний план. Я всю себя собираю в кулак и окунаюсь в работу. Мозг отвечает на каждый вопрос четко, мысли логичны. Два часа бьемся с редактором над рукописью. Потом, когда все вопросы выяснены и редактор уезжает, лежишь расслабленная, измученная, в поту, все с теми же болями — и все-таки счастливая.

Один мой приятель, тоже больной, сказал как-то, что каждый год таким, как мы, надо засчитывать за два. Но для кого и для чего этот счет? Разве что для нас самих — мы-то знаем цену каждой странице печатного листа. И если успешно поработала, наверное, в наших условиях это и есть счастье.

Мечта — хрупкая штука, она легко разбивается. И все-таки мечта придает человеку силы, если ему трудно живется.

Меня выписывали из больницы. В ожидании машины вывезли на каталке в большой больничный парк, на солнышко. На деревьях еще не распустились почки. Но меня захлестнула голубизна неба и, кажется, самого воздуха вокруг. Ах, какая это была дивная голубизна и какое солнце! А ведь здесь, в этой больнице, прошла моя непрожитая молодость — три года! Но сейчас я об этом даже и не думала. Я не думала ни о чем, только жадно дышала весенним пьянящим воздухом и все смотрела вверх, в небо, содрогаясь от непосильной красоты и радости — жить, жить, только жить…

Если бы можно было жить в своем вымышленном мире и не считаться с суровой действительностью!

В мою комнату влетел на огонек непрошеный гость. Мотылек возвестил мне о лете.

Ни кусочка неба, ни зеленого листочка — я живу, как говорится, в каменном мешке. Мотылек забился вокруг зажженной лампы (к свету тянется все живое), потом улетел. К чему же я пишу о такой малости, как мотылек? Да просто потому, что за этой малостью стоит целая жизнь. Не мотылька, конечно, — моя. Имей я не крылья, а только ноги, облетела бы, обошла, кажется, весь мир. Моим призванием было движение. Кто же мог знать, что именно с него пойдет начало неподвижности? Пути судьбы неисповедимы. Иначе как же это все могло случиться?

Где-то там, за пределами моей квартиры, лето. Наверное, голубое и ясное небо. И солнце. И еще много-много разных чудес…

У меня болит позвоночник. Мама ругается: «У тебя нет чувства меры». Но ведь именно отсутствие этого чувства и равняет меня с остальными, здоровыми людьми. Сон по четыре часа в сутки позволил мне работать наравне с другими. Ибо чтобы заново начать работать, необходимо было знать и делать больше других, компенсируя тем самым отсутствие на службе. Только так удавалось мне не отставать от своих коллег.

И любила я конечно же без меры. А иначе пережила бы моя любовь его самого на всю оставшуюся жизнь? И любить мне было тоже трудно, только он не замечал этого, и оттого в любви я тоже лишь сравняла себя с другими.

А еще было много всякого, что можно было делать тоже только без меры. Мои рискованные поездки и в поезде, и на машине по бездорожью, на корабле, на самолете. Алые рассветы, когда не только небо — вершины гор пламенеют. И пропасти, проносящиеся с яростной скоростью, от которой захватывает дух. И штормовое море — волны с грохотом набегают на корабль, и кажется, поглотят и его, и меня. И бездонная высь неба…

Так люди, даже близкие, не всегда понимают, что я могу жить только с риском, дающим наслаждение борьбы и сознание своего превосходства над болезнью.

Да нет же, у меня здоровая душа, а все остальное — дьявольская шутка…

Быть другом именно моим — особое искусство. Все, что говорят о моей отдаче, я думаю, пустое. Уходить из дома хозяйки, стонущей от боли, трудно, тем более добрым, сердечным людям. Пригласить к себе, открывая дверь, ставя в угол мои костыли или палку, и укладывать меня, тогда как все садятся за стол, — непросто. И смотреть на то, как другие весело танцуют, а ты лежишь с радостью за них и тоской за себя, — горько. И если ты станешь рассказывать другу, пришедшему к тебе в гости, о своей обездоленной судьбе (впрочем, я стараюсь этого не делать) и он примет ее как свою боль — это тоже дано далеко не каждому. Видимо, настоящий друг — это та большая его часть, которая принадлежит только тебе.

Сегодня у меня, несмотря на обострение всех недугов, счастливый день. С утра поработала. Получилось. Потом запоем — В. Катаева. Не так уж часто доводится испытывать такую радость от общения с литературой, от которой захватывает дух. Такая сочная, раскованная, свободная проза!

Ну а в заключение вечер, посвященный Л. Н. Толстому. При одном упоминании Толстого готовы навернуться слезы восторга. А тут весь вечер — Толстой. На душе легко, радостно, отрадно. Сколько его (и моей) любимой музыки! Сколько бесконечной грусти от любого соприкосновения с большим искусством!

Помню больничное утро и в ожидании обхода врачей — радио. Детская передача: рассказ Горького «Утро» в исполнении Качалова. Какие два гиганта! Позднее нашла и перечитала рассказ, но того сладостного чувства уже не было. Так и не знаю, почему.

Собственно, день-то и вечер прошли. Пишу уже ночью — не до сна. Жизнь! Какая дивная штука!

«Не жалей себя — это самая гордая, самая красивая мудрость на земле» (Горький). А я жалею и плачу. Только что ушел зубной врач, поставил четыре пломбы, и от бормашины разболелась вся голова. А за стеной веселый смех. Обидно. И жалко себя. Вот так! Попробую «полечиться» и успокоиться — послушать по проигрывателю «Лунную сонату». Слушаю…

Это и моя судьба. Трудная повесть о моей жизни. Последняя часть — «дикая ночная буря», по словам Ромена Роллана. Борьба человека с судьбой, как и у меня, никогда не кончится. Кончается соната, но бой будет продолжаться. Удивительное совпадение отчаяния от потери слуха (у меня от всей болезни) с мучительной мыслью об утраченной любви. «Лунная соната» — моя биография.

Я не умею отключаться от боли. Помню, профессор меня оперировал под местной анестезией и шутливо спросил: «Как прикажете, сударыня, — развлекать вас?» Я тогда угрюмо ответила: «Нет, не люблю». При боли я вся собираюсь в комок и молча терплю. А теперь еще — вот он, рок! — нестерпимо болят глаза, и тут уже не отвлечься даже хорошей книгой. Я лежу как комок боли и страдания и чувствую, что больше не выдержу. Боль преследует меня непрерывно — днем и ночью. Надо как-то выкарабкиваться — в который раз! Но мой организм не переносит даже болеутоляющих. Терпение — только это остается мне. И — музыка, которую я могу слушать, закрыв глаза.

Вновь, спустя более года, прослушиваю серию пластинок классической музыки. Отчего же все-таки Бетховен одновременно мог писать Третью — Героическую — симфонию, полную страсти, бурь, борьбы, и сонату «Аврора», по словам Ромена Роллана, «белую»? Она отражает умиротворенную, спокойную, тихую природу в полном слиянии с таким же умиротворенным автором. Более того, эту сонату Бетховен любил больше других. Мне думается, он просто уставал от борьбы и находил в этой сонате отдохновение, которого ему так не хватало. Может быть, я не права, но понимаю это именно так. От Героической, уставая, к «Авроре».

А я вот нахожу отдохновение в любимой бетховенской музыке.

Перешла к Шопену. Если Бетховен — моя биография, то Шопен — излюбленный жанр моей собственной работы. Краткие записи, миниатюры отражают мой внутренний мир, мысли, мечты, настроения.

Я все еще лежу в палате реанимации. Здесь не лечат — здесь спасают. Меня уже спасли. Жаль, что в минуты просветления сознания приходили в голову живые образы, точные слова, но рука не держала пера, ее даже невозможно было вытащить из-под одеяла. Изнуряющий озноб бил несколько суток. Теперь приходится записывать уже только то, что сохранила память. Страшно было не терять сознание (этого я не помню), а входить в него. Меня вроде бы «будил» собственный бред. Я хорошо помню эти ощущения — удивление от шевелящихся губ. Что-то говорила, говорила, а «проснувшись», никак не могла открыть глаза. А когда открывала, становилось непонятно, где я, — маленькая палата-бокс была похожа на склеп, и стоял здесь тогда могильный холод. И еще часто-часто шептала я: «Мамочка, дружочек, помолись за меня», — хотя мы обе безбожницы… Сейчас мешает восстановить на бумаге пережитое еще и та неудержимая радость, какая сопутствует возвращению в жизнь.

Лечит меня удивительный доктор — Лев Евсеевич Бродов. Он же заведующий отделением. Из тех немногих врачей, кто так остро реагирует на человеческие страдания, — отсюда его полная самоотдача больным. На громкий стон он прибегает даже раньше сестры. Мне посчастливилось: когда меня привезла «скорая»,он сам и дежурил. При нем мне ничто не страшно — он спасет, выручит, поможет. И еще такому врачу как-то неловко жаловаться: жаль не себя — его. И так хочется улыбнуться — это ему награда.

Сейчас, когда мне уже легче, тянет к людям. Иногда кому-нибудь из больных удается проникнуть ко мне поболтать и в чем-то помочь. Вообще болезнь — это тот же бой, а больные — боевые друзья. Надежная опора друг другу.

Скоро ночь. А на ночь я повторяю про себя как молитву: «Мамочка, свет мой, сделай так, чтобы мне уснуть. И чтоб не снились кошмары…»

Ура!!! Я возвращаюсь домой! Кончился страшный сон, и снова — в жизнь! Меня увозят на каталке, провожают и сестры, и больные. Дома ждет мама. Друзья. Работа. Пережитое забудется, счастье жизни останется. Ты, судьба, у меня одна, а нас, борющихся с тобой, много. Поэтому мы победили. Теперь — жить, жить, жить. Тысячу жизней прожить.

Я за городом. Рядом летний сад-лес с несмолкающим пением птиц. Подо мной шелестящая от ветра трава. Вверху голубой полуденный небосвод. На мне тепло солнечных лучей. Все запомнить надолго, чтобы потом не томиться, не сохнуть по этому.

Сумерки после дождя. В воздухе висит сиреневый туман. Спокойно дышит паром земля. Смотрю на все это и думаю о том, что никогда не разлюблю жизнь и не погребу свои безнадежные надежды. Я заворожена жизнью, и не обходят меня земные радости.

И все-таки я живу! Встречаю рассветы, провожаю закаты, вижу солнце, смотрю на звезды. Смеюсь, плачу, люблю, тружусь. Будь же ты благословенна, жизнь, дающая радости и печали!

Мой приятель — яростный охотник. Изображение собаки, им же написанное акварелью, висит в моей комнате. Если бы машина могла проехать в лесную чащу, он взял бы меня с собой на охоту. Но я даже не успела увидеть отлет журавлей. Я многим осталась богата — обделила меня судьба природой, и мне, столь влюбленной в нее, этого судьбе не простить.

Моя жизнь тяжела. Я устала и измучилась. И все-таки каждый год приходит весна!

Долго, мучительно страдаю: очередное обострение. И говорю себе: трудной судьбе может противостоять только спокойное мужество, которого должно хватить на всю жизнь.

Нельзя позволить боли распоряжаться тобой.

Когда сильно страдаешь, стоны увеличивают боль, озлобление может уменьшить ее, но принижает человека — нельзя позволить себе ни того, ни другого.

Все мое тело — костер, на котором горю я сама. Во мне все болит, и нет от этой боли никакого лекарства. Писать и говорить почти невозможно. Надо только ждать, изнемогая, конца обострения. И тогда костер разожжется в самой душе, уже иной, добрый, пламенный, рождая новые строки моей скромной поэзии.

Наверное, надо верить в невозможное — тогда ты сильнее смерти.

Если бы в мои сети попала золотая рыбка, я не просила бы у нее вернуть все, что было у меня до первого крушения и первых утрат, — это даже ей не под силу. Я просила бы сохранить яркость чувств, которую, как мне думается, под гнетом страданий можно утратить. Пожалуй, даже  я р о с т ь  чувств, чтобы жить, оставаясь до конца человеком. Жить, творить, любить вопреки демону, овладевшему моим телом, но не душой. Но нет на свете золотой рыбки и не у кого просить пощады.

Жизнь исказнила меня, и я измаялась на своем пути. Когда-то, коротких три года, моя тяжесть делилась на двоих — он был здоровым и сильным. А сейчас — делить беду со старенькой мамой? Так оно и есть. Но в этом не облегчение, а только удвоенное страдание: зачем загублена ее старость?

Наскрести бы еще горсточку счастья. Мне много не нужно — не отдать болезни последние рубежи.

Я с первых дней болезни объявила ей войну. Иной раз вступая в смертный бой. Душа была переведена на осадное положение. И все-таки всякой войне приходит конец. Конец моей придет только со смертью.

Не стоит жалеть о том, что было. Не стоит жалеть о том, что будет. Лишь бы суметь сберечь то, что у тебя есть.

Делить хлеб с голодающим гораздо легче, чем тепло души со страждущим.

О эти бессонные ночи, полные боли, тоски и отчаяния, когда не можешь не стонать, не причитать, не проклинать! Но только кого?..

Давно, когда я была еще молодой и только начинала болеть, про себя просила маму не отдавать меня болезни. Я скорее чувствовала, чем понимала: это навсегда. Оно тянется уже тридцать лет. Мама не сумела отвоевать меня. Но этот верный солдат так и остался стоять на страже моей жизни, видимо, до конца своей.

Я всегда мечтала увидеть далекие земли, синие моря, снежные вершины гор. Мечтала о жизни в пути. Оттого и выбрала профессию путейца. Действительность оказалась суровой. На пути зажегся красный свет, и все остановилось. Но я оцепенела лишь на время, ведь болезни остановить мысль и душевные устремления не удалось.

Есть у меня серебряный медальон — его подарили родители мне еще в детстве. Ношу его всегда. В нем — лица любимых. А снаружи маленький хризолит. Этот зеленый огонек для меня символичен: сраженная неподвижностью, я осталась в пути.

Приходится не просто терпеть, а бороться!

Я часто испытываю горе, боль, страдания, но только не чувствую себя несчастной.

Иной раз чувствую себя виноватой, оттого что, выдержав все удары, живу и работаю, а моих близких нет.

Как тяжело засыпается или вовсе не спится. Иногда побеждает боль, и тогда не до грез. А когда обволакивают грезы, не замечаешь, как приходит рассвет…

Самуил Яковлевич Маршак говорил: «Хороший человек — это тот, у кого добрый ум и умное сердце». Ну а если ум хитрый, возможно ли доброе сердце? Или хитрость всегда зла? Трудно верить в доброту хитрого человека, но только хитрость всегда идет окольными путями и почему-то чаще всего попадает в цель.

Кругом березы, вязы, кусты, а я тоскую по соснам. Высоким, стройным, могучим. В эту пору земля бывает уже устлана колючими иглами. А в грозу сосны раскачиваются сильнее берез, создавая ощущение бури, созвучной моему душевному настрою.

По-настоящему плохих людей нет. Даже в самом плохом есть что-то светлое. Надо только суметь подобрать ключик и повернуть это светлое к себе. Тогда человек совершит маленькое чудо и превратится в хорошего.

Болит сердце — одна сплошная душевная рана. Утром, просыпаясь, думала: мама не пришла ко мне в больницу вчера, не придет сегодня — что же случилось? Ах да, она ведь умерла… Стало жутко…

О это неизбывное, как боль, проходящее через всю жизнь: «Потерпи. Ну еще потерпи немножко!»

Нет безвыходных положений. Есть равнодушные люди, создающие видимость таких положений.

Снова перешла на работу по своей квалификации. Рукописи ждут своей очереди в редакциях. По-прежнему отвечаю на письма — и словом, и делом. Налажен быт. Появилась снова в доме молодежь (теперь уже благодаря моему мальчику). Важно было преодолеть все невзгоды и сохраниться. Я часто срывалась, много плакала, не хотела жить…

Теперь я веду нормальный образ жизни. Мой духовный мир снова обогащается. Так, по крайней мере, хочется думать.

Это я подвожу итоги двух лет жизни без мамы ко дню своего рождения…

Почему-то некоторые люди (и даже мой любимый Горький!) считают, что жалость не может совмещаться с уважением. Это не так. Настоящая жалость — это сострадание.

Лежу живым комком боли. Но сегодня сквозь черноту боли пробился солнечный луч: у покойного брата Жени родился внук Женечка. Какое счастье!

Ценой долгих страданий я достигла такого состояния души, что при полной физической беспомощности, непрестанных болях, отсутствии каких бы то ни было внешних впечатлений, оставаясь в четырех стенах, в течение нескольких лет пребывая в них, по сути, одна, стала духовно независимой. Кажется, это называется самодостаточностью.

Я лежу у самого окна. Надо мной голубое небо с быстро перебегающими облаками. Вот одно такое облако, темное, кудлатое, наплывает на меня. Что над ним? Это мы уже знаем. А еще выше? Я имею в виду не луну или звезды. Я думаю о силе, которая управляет Вселенной. Быть может, она по частичке в каждом из нас? Но тогда она ведь не умирает. А она — это что? Душа? Ведь мы-то смертны, а жизнь продолжается. И еще: человек гораздо быстрее познает Вселенную, чем самого себя. И мне думается, что если мир действительно познаваем, то последним открытием будет человек и то, что я назвала сейчас душой.

В моей душе свое святилище. И покуда оно не исчезнет, будут силы.

Я одарена была невероятным счастьем — до самой зрелости жила в атмосфере любви. Это, пожалуй, самое совершенное счастье. Потеря его может сделать человека несчастным до конца дней. Но мне повезло: я познала это великое счастье, потеряла его, но осталась богатой им навсегда.

Не смерть, а жизнь приближает нас к умершим, ибо, пока мы живем, живут и они в нашей памяти.

Неверно предъявлять жизни безмерные требования. Все, что ею не дано, надо создать самому.

Есть ли смысл в страдании? Наверное, люди, познавшие его, глубже чувствуют, чем другие.

Необходимо действовать до тех пор, пока не останется никакой возможности для этого.

Как радостно сознавать, что даже в физическом одиночестве ты не одинока. Все, кого я любила, все, кого я люблю, — мертвые и живые — составляют мое богатство, которое нельзя отнять.

Большое сердце… Это царство внутренней жизни и доброты. Я познала таких людей. И потому грех жаловаться на все остальное.

Верно ли, что человек поймет другого, если пережил сам? Конечно, нет. Тому у меня множество примеров. Страдания озлобляют черствых, страдания углубляют светлые чувства добрых.

Лютый страх перед ожиданием очередной боли. Но ведь за тридцать с лишним лет я научилась терпеть. Не за утешением приходить к людям, а утешать. Трудно и жадно жить. И все же, все же…

Когда я спросила у больного менингитом, которому ежедневно вводили в спинной мозг лекарство (он был мужественный человек): «Это очень страшно?» — он ответил: «Нет, я привык». — «Привыкнуть к такой боли?» — «Нет, к страху».

Страдая от боли, нельзя о ней кричать.

У каждого человека бывает своя война. С болезнью, с душевной болью, с трудной судьбой, с предавшей любовью. Но это свое, личное. И тогда надо непременно вспоминать войну народную: горела земля, и нещадно лилась кровь наших отцов и братьев за овладение какой-нибудь высоткой. То была судьба общая, и, если помнить об этом, свое, личное отойдет на второй план.

Самое главное в друге — надежность. И если друг проверен, испытан, на него нельзя обижаться. На земле не так уж много настоящих друзей.

Зачем горевать о прошлом? Ведь оно в нас. Зачем тревожиться о будущем? Все равно, что бы ни случилось, мы переживем. Но так не получается. Мы смертно горюем о прошлом и тревожимся о новых печалях.

Любить — это значит множить счастье любимого и в любую минуту уметь принять его горе.

Хотя уже давно жизнь вступила в полосу зрелости, впереди еще так много желаний, разрывающих грудь. Успеть бы!

Жизнь сложна. Человек сложен. Но не пользуемся ли мы этими древними истинами, чтобы искусственно усложнить самое простое, оправдать дурное или просто уйти от оценки?

О этот оптимизм благополучных, сытых людей! Они гордятся своим оптимизмом — вот ведь и в дождь гуляют, не клянут непогоду. Ставят себя в пример поверженным. Душа негодует, но молчит, потому что и впрямь в ней что-то сломалось, — ведь слезы не подтверждают собственный оптимизм. И даже гордясь перед сытыми, нельзя их унять. Слезы при людях недобрых всегда унижение. Они — не ты, поборовший необоримое! — сильные духом. Поэтому в арсенале твоего оружия может быть все, кроме слез. Впрочем, не приносит облегчения и озлобление против них, сытых и непонимающих.

Уступать болезни нельзя. Ее надо одолевать. Всеми силами. Каждый день. А когда боль на время отступит, забыть о ней. Тогда будет жизнь обычного человека со всеми его заботами, трудом, радостью. Как это ни парадоксально звучит, больному человеку радость гораздо доступнее, чем здоровому. Он будет радоваться тому, мимо чего здоровый пройдет, не заметив. Но зато какой ценой приходится нам платить за каждую радость! И все равно: любой ценой — мы за радость!

Я вижу, как в вечной погоне за земным богатством люди остаются нищими духом. Они не умеют любить, сострадать, видеть красивое, разве что только красивые тряпки. У них нет ни высоких целей, ни смысла жизни — об этом они просто не задумываются. Только забота о себе. Боже, как скучно!..

О, я пришла к выводу, что переживать свои трудности и поражения надо в себе, не обременяя ими окружающих. Молча. Стиснув зубы. По-настоящему мною никто не заболеет — у всех свои душевные болячки. Впрочем, это ведь и не надо. Помогать, а не искать помощи — в этом высокое призвание сильного человека.

Вот она, наша дача. Я закрываю глаза, и спустя много лет встает она передо мной. Дача-то не наша, конечно, но мы из года в год снимаем ее. Я лежу в саду, среди стройных высоких сосен, работаю и время от времени посматриваю на все, что окружает меня. Как легко дышалось! Как радостно было смотреть на землю и небо! Словно страницу за страницей открывала я каждый новый день. И солнце. И дождь. И ветер. Все было любо, потому что жила я, окруженная любовью. С уходом семьи ушла сказка…

Все, чего мне не хватает, я стараюсь додумывать.

…Лежу на своем щите на пароходе. Здесь Волга широкая. А берега покрыты, как мне видится из окна, девственными лесами. Погода ветреная, дождливая и холодная, и потому на всем пароходе мы почти одни. Начинается буря. Мне помогают потеплее одеться и выйти на палубу. Она пуста. Удается, опираясь на перила, постоять на палубе пять минут. Сейчас Волга так разбушевалась, что похожа на море: волны бьются о борт парохода и, кажется, вот-вот опрокинут его. Только брызги, попадающие на лицо, не соленые. Небо тяжелое, темное и низкое. Гроза на реке — истинное величие. Начинается ливень…

Все это пережито давно: после смерти мужа брат и подруга увезли меня из Москвы…

Дождь смыл уже пожелтевшие листья, пыль, печаль. В небе всеми семью цветами расцвела радуга. Засверкали, словно алмазы, капли на деревьях, траве, цветах. Засветились надежды, вечные, как сама жизнь, в сердцах тех, кто не сдается.

Если бы случилось чудо и у меня родилась дочь, я бы, наверное, назвала ее Надеждой. Ибо это слово скрашивало и не давало зайти в тупик всю мою прожитую жизнь.

Дети… Внуки моего покойного брата, дочь моего нареченного сына и внуки моих подруг и друзей. Множество ребятишек постарше, с которыми на всю жизнь связала меня судьба. Дети… Они заполнили ту пустоту, которая неизбежно образуется в душе каждой бездетной женщины, если только она не сумеет впустить в свою жизнь чужих детей.

Вчера принесли ко мне познакомиться трехмесячного внука подруги — Андрюшу Второго (первый дом, куда эти крохи попадают в гости, — мой).

Когда-то вот так же принесла ко мне эта подруга своего сына Андрюшу Первого — отца моего вчерашнего гостя. Он не может этого помнить, но знает, что традиции нарушать нельзя. А может быть, просто понимает, как и другие, что делает счастливее мою жизнь…

Наступает ночь. Я пытаюсь найти в небе хоть одну звездочку, но, видимо, все его заволокло тучами. Когда над головой горят звезды, мне спокойнее засыпается, потому что под ними легче мечтать. А с мечтой легче бороться с болью. Но сегодня нет звезд, значит, надо придумать мечту усилием воли. О чем она будет, эта вновь придуманная предсонная мечта?

Повесила портрет мамы, совсем молодой. Обнаженные плечи. В ушах коралловые серьги. И вся она чем-то похожа на цыганку. А приходят люди и спрашивают, не мой ли это портрет. Не память ли юности?

Какой же она была, моя юность, та, что отзывается сейчас стозвонной тоской? Не мешали война, лишения, непосильный труд. Жила любовь. Вера. Мечты. Неуемная жажда жизни.

Но я не была бы самой собой, если бы все это ушло…

Жизнь в общем-то коротка. Вспыхнет. Пробежит. Погаснет. Смысл в том, чтобы вычерпать ее до дна. Только о том, что она погаснет, не надо думать — на любом переломе лет. Жить по-юному, не откладывая на завтра, не жалея сил, не считая ни потерь, ни поражений. Жить по-удалому, лихо, строптиво, быть может, в чем-то бездумно — вот тогда она от начала и до конца будет пламенеть!

Жизнь, природа, искусство — это навсегда! Потому что прекрасное умирает только с нами.

Трудно женщине сносить проклятие вдовства. Одиночество — это когда, тая беду, она живет с усталой, медленно сгорающей душой.

…Ах, как надо еще любить!

Всегда любила смотреть в огонь. Помнится пламя в печах литейного, готовое пожрать нас всех. Еще раньше — пионерские костры на полянах. А уже позже — согревающий нас в холодные вечерние зори огонь в печурке на даче. Убаюкивающее потрескивание сухих поленьев. Но вот уже годы, как мне не удается согреть душу пламенем настоящего огня.

Со своей жадностью я, быть может, проживу несколько жизней.

Я лежу у больничного окна. Ночь. Боль не дает спать, и даже дышу я в полдыхания. В палате темно, а за окном подсвеченные фонарями, оголенные, но еще не покрытые инеем и снегом березы. Впрочем, я вижу только их верхушки. Ветер с силой раскачивает силуэты ветвей, создавая для меня ощущение бури.

И вдруг вижу я затерявшуюся в черном небе одну-единственную звездочку. Ищу другие — нет, она действительно затерялась одна, словно процеженная. Мне начинает казаться, что она излучает сквозь небо не только свет, но и тепло. А чуть погодя силой моего воображения она оживает. Я неотрывно смотрю на нее и… молю ее помочь мне. И, как всегда, надеюсь. Мои надежды оправданы, ибо на таких врачей, какие лечат меня здесь, отгоняя необходимость и опасность очередной операции, нельзя не надеяться.

Наступает завтра. И такая же ночь. И те же боли, озноб и пот, пот, пот — я давно уже познала, что такое холодный пот. Только за окном затишье. Ветви берез не колышутся. Я же тщетно ищу свою звездочку — видно, тучи закрыли небо. И мне некого больше молить…

Самые страшные страдания за себя легче, чем за своих близких. Но иногда физическая боль убивает человека в человеке. Сопротивляться этой беде — значит преодолеть саму боль. Сколько же тяжких, пригвожденных больных прошло перед моими глазами! Но я не знаю, чего больше познала в людях — страданий или мужества. «Я такое выдержал, старина, что ни одна скотина бы не выдержала», — устами своего героя сказал Экзюпери. Только это и сказал про свой «простой» подвиг.

Что невыносимо мне больше всего в человеке? Фальшь и равнодушие. Если бы каждый считал себя в ответе за всех других! Вот тот идеал общества, к которому мы стремимся.

В чем же все-таки истинная мудрость? Мне думается, в гармонии разума и духа, восприятия жизни. Принять Мир, Вселенную, Человека такими, какие они существуют. И при этом даже не горбиться, понять, что каждому свое. Почему так часто судьба бывает незаслуженно несправедлива к нам? Закономерность или совокупность случайностей? Не верю ни в то ни в другое. Просто человеку через страдания дается высокое право испытать себя на прочность. Ну а уж кто пройдет, тот поведет за собой других.

Умереть бы не бессмысленно, а только за то, ради чего стоит жить.

Общение с инакомыслящими обогащает человека, расширяет его кругозор. Но если есть в человеке истинная вера, она останется при нем.

Для меня существует один культ — человека.

Пожалуй, самое трудное для человека — научиться властвовать собой. Только тогда он почувствует истинную внутреннюю свободу.

Не хватает своих силенок — нельзя отнимать их у других. Это нечестно, потому что их не вернуть, как возвращают любой другой долг. И если печалишься на людях, ты печалишь их. И это тоже непростительно. Все трудное надо переживать в самом себе, а самая действенная помощь себе — помочь другому.

«Один за всех, и все за одного». Да, стоит жертвовать десятью шахтерами или солдатами ради спасения одного засыпанного в шахте или раненного в бою товарища. Только это можно назвать братством.

Человеку говорят: ты отходчив, добр, щедр, но не снисходителен. А что такое снисходительность? Понимаю: максималистом можно быть только по отношению к самому себе. И все же: не унижает ли другого человека твоя снисходительность? Кто дал мне право считать, что мой товарищ способен отдать лишь меньше меня, ибо он иначе устроен?

Мне думается, снисходительность, а не жалость унижает человека. Не хотелось бы, чтобы ко мне относились снисходительно, хотя в действительности на это есть все основания.

Как-то я спросила у девушки: «В чем твоя цель?» — «Я хочу научиться любить людей». — «Каким образом?» Молчание. Если в твоей душе не родилась любовь к людям, сделай первый шаг сама: относись к людям по долгу, пусть даже это будет казаться тебе жертвой. Следующие поступки тебе продиктует уже любовь.

Я не цепляюсь за прошлое — оно живет во мне.

Я родилась заново, и клубок печальных и блаженных воспоминаний для меня не тяжел, а легок. Я оживаю после каждого удара судьбы, потому что все вы, мои близкие, умирая, завещали мне жить.

Мне не трудно было найти друзей, приходивших всякий раз в тяжелую минуту на помощь, — их подарила мне судьба. Но какой же ценой заслужила я доверие людей, нуждающихся в моей помощи!

Иной раз одно только сознание, что у тебя есть друг, помогает, даже если его нет рядом. А если не один, а много? Мои оставшиеся близкие и друзья — теперь уже они питают меня силой своего духа, как питает деревья, траву, цветы своими соками земля. Да здравствуют друзья!

Мои читатели… Не столько рецензии, очерки, награды поднимают меня, даруют непосильную радость и возлагают все растущую ответственность, сколько письма моих читателей. Со всех уголков страны устремляются ко мне вот уже сколько лет потоки любви и заботы авторов писем. «У Вас есть благодарные читатели — Вы уж не сочтите себя одинокой». «Ваша книга стала для меня настольной». «Я имела счастье прочесть Вашу статью». Грех жаловаться на одиночество, если ты кому-то еще нужен. Нужность людям — пожалуй, это счастье я познала сильнее всего, а главное — оно наиболее прочно, ибо зависит от тебя самого. Да, но сколько же ответной заботы вызывают такие письма! Что бы там ни говорили, старею, силы уже убывают, но кто знает предел резервам человеческих сил? Если, после каждого падения в пропасть я способна еще выкарабкиваться и после каждого пожара возрождаться из пепла, значит, резервы эти неистощимы.

Верю, что стремление к прогрессу, духовной культуре и в конечном счете к счастливому устройству всего общества заложено в человеке.

Возвыситься над самой собой, над своей судьбой — вот конечная цель моей пожизненной борьбы.

Я снова в той больнице у железной дороги, где прошли два счастливейших года молодости. И все еще помню…

…Здесь, вот у этого кустика, надо левой рукой отключить контроллер. Затем, вон у того домика, правой повернуть рукоятку тормоза. В несколько приемов. И мягко, чтобы пассажиры не ощущали толчков. Платформа «Яуза». Впереди красный свет. Смотрю из бокового окна, как выходят и входят пассажиры. Зажегся зеленый — нажимаю ногой педаль, даю сигнал отправления, перевожу рукоятку контроллера на ходовую позицию, и — едем. Какое же необъятное чувство владения машиной захлестывает меня! Открываются новые горизонты. Мы, начинающие, романтики. И бились в нас неуемные сердца первооткрывателей…

Когда рядом смерть, нельзя не думать о ней. Боюсь ли я смерти? Ведь я столько раз стояла у ее порога? Нет. Быть может, мне помогает в этом полнота внутренней жизни.

Когда я плакала от боли и отчаяния, мама говорила: «Не плачь, доченька, у тебя появятся раньше времени морщины!» Она, не мужчины, любившие меня, боялась, что судьба до срока состарит меня. Мамочка! Мне и сейчас не дают моих лет. Меня и сейчас, как ни странно, любят. Только уже не отвечаю я ни на чью любовь. Но ты не успела узнать главное — как я стала матерью взрослого сына, спасшего меня после твоей смерти.

Человек без веры не может победить!

От тех далеких пяти дней осталась игрушечная яхта из рога. Да еще память. Яхту подарили мне пограничники в городе моей первой любви. Она состоялась тогда, когда тысяча молоточков стучали болью по всему телу: «Как жить дальше?» Состоялась. Спасла. Умерла (умер). Но это было совсем давно. А тогда мы с пограничниками вышли в море. И не на яхте — на простом курортном катере. Море сильно штормило, бросало в стороны наш катерок и так же, как и тяжелое, низкое небо, казалось свинцовым. Ребята испытующе смотрели на меня: не страшно ли? Но душа ликовала. Наверное, ликование светилось и в моих глазах, отражавших свет радости на лицах ребят-пограничников, пригласивших меня в гости, подаривших мне море, яхту и возвращение в память…

Пришло письмо, которое я так долго и терпеливо ждала. Открыла конверт — из него вывалились открытки с розами всех цветов. «Иринушке», — прочла я на каждой. Других слов не было, их досказало счастливое воображение.

На книжном шкафу стоит орел — символ гор. Его подарили мне на Кавказе, когда я, приговоренная к неподвижности, со смелостью отчаяния ринулась с постели в неизвестность. Под стук колес неслась я в свою незабытую юность. Ступила на землю, покрытую выгоревшей, пожухлой травой. На землю, воспетую Пушкиным, Лермонтовым, Толстым — властелинами духа, которые давно населили бедный всамделишный мир своими богатыми чувствами и мыслями. Оттого я и сама всю жизнь богата…

С тех пор как я помню себя, помню под своим окном почерневшую крышу соседнего дома. Он загораживал небо. Летом крыша раскалялась на солнце, отдавая жар и мешая уснуть в душные июльские ночи. Дом врос в жизнь. И вот в несколько дней его снесли. Открылись небо, земля, снег. Весной на месте дома раскинется сквер. Вместе со снегом оттает память — увижу траву, листья, цветы…

Славные, дорогие мои мальчики и девочки! Скольким из вас я дала путевку в жизнь! И сколько из вас не выживает… «Моя болезнь перешла в кризисное состояние. Я не жалею, что учился. Сознание того, что боролся, успокаивает душу». Это слова, написанные карандашом, зажатым в зубах одного из мальчиков, мужество которого возвышает его над смертью.

Сколько их — признанных и непризнанных корчагинцев — прошло через мое сердце. Нет, не уйти мне от них, от своей совести…

В Свердловске подростки-инвалиды организовали свой клуб. Переписываются. Поддерживают друг друга. Когда надо, помогают. У них три девиза:

1) ты не один;

2) если не можешь развиваться физически, развивайся интеллектуально;

3) если тебе плохо, найди человека, которому еще хуже, и помоги ему.

В окно ярко светит солнце. И летит пух от рано цветущего майского тополя. Завтра отъезд. За многие годы впервые. А там и лес, и речка, и все другие чудеса, ставшие за эти годы поистине чудесами. И дорога — дальняя, дивная. За обочинами — лес, и перелески, и просто поля. Трава на полях колышется, и мне кажется, что это вздыхает море. И небо — вдали облака покажутся снежными вершинами гор. Тишина, как мое одиночество.

Иногда одиночество даже полезно. Оно укрепляет волю человека и дает свободу для раздумий, для осознания себя и мира.

Всю жизнь я кляла беду, не подставляя ей плечи, потому и воспрянула. Сохранила в себе жизнь и себя для жизни.

Горе есть горе. Болит сердце. Сдавлено горло. Но истинное горе тихо — оно не шумит, не вопит, только сама жизнь бунтует против него. Главное: кто победит — горе или жизнь? Может быть, горе пронесется как ураган, сметая все на пути, и останется от него только далекий отзвук… А может случиться, что поселится в душе надолго, измучает без сна и покоя… Нет, все равно должна возродиться жизнь во всей ее яркости! Для чего-то она ведь дана человеку!

Я всегда живу с чувством, что кому-то еще не помогла — десятки читательских писем остаются без должного ответа. Люди ждут не только волшебного слова, но и дела. Какими силами не обмануть их, если у самой сил осталось так мало?

Боль нельзя преувеличивать мыслью о ней. Страшна не столько боль, сколько подвластность ей; страшна не бессонница, а ожидание и бессилие перед ней. Прочь страх! Только прочь страх!

О эта бессонница, когда человек остается наедине с самим собой, с тяжелым грузом собственных мыслей! Тогда бесполезно искать смысл жизни — их столько, сколько людей. Но ведь у каждого должен быть свой, один. Мой? Жизнь отняла у меня все: здоровье, возможность ходить по земле, любовь, близких. Осталось одно: выполнить свой долг. Ведь я вижу, как нужно то, что я делаю, по-настоящему несчастным людям. На примере многих я показываю, что можно противостоять страданиям! И если, прочтя мою книгу, или статью, или письмо, люди станут чуточку счастливее, значит, я выполнила свой долг.

Покуда есть в небе звезды, живут в наших сердцах мечты. Мы мечтаем о разном. «Кто-то плачет о том, что у него редкий жемчуг, кто-то о том, что у него жидкий суп». Так и с мечтами. Кто-то мечтает слетать в космос, кто-то — пройтись по земле. Не будем говорить о мечтах обывателей. Мы говорим только о тех мечтах, которым нужны звезды.

Доброту надо беречь. Это не такой уж частый дар. И коль он уже дан, его нельзя погасить. Доброта порождает доброту — великая сила, ею можно лечить даже зло.

Жизнь не книга: нельзя давать слишком большую волю своему воображению. Иллюзии приводят к разочарованиям. Надо видеть мир, и жизнь, и людей реально.

В духовной жизни человека возраста не существует. Человек молод, покуда питает его душу любовь к жизни, интерес к людям и ко всему прекрасному, то главное дело, которому он не устает служить.

Мне думается, самая большая коллизия художника или вообще творческого человека — это раздвоение между работой и доступностью простым людям. Высший нравственный выбор в том, что художник приносит в жертву даже свое творение, создаваемое для многих, ради спасения одного-единственного реального человека.

У меня один бог — совесть.

Так же как человек вмещает в себе Вселенную, одно мгновение может вместить бесконечность. Если только оно по-настоящему значительно.

Я радовалась, что снесли дом, загораживающий от меня небо и солнце. И долго не могла понять, что же ушло вместе с домом. Вспомнила! Под его крышей в кирпичных выемках жили голуби. Они там спали, прятались от дождя. И будили меня ранним утром своим воркованием. А днем нередко усаживались на мой подоконник. Теперь я перестала видеть голубей. Так понемногу уходит из жизни все, что мы любим. И даже порой не сразу замечаем это.

Мы из тех, кто платит боли не столько слезами, сколько трудом. Мы всё еще — до заката так недалеко! — верим, что все лучшее сбудется.

Когда приходит беда, перед ней надо не оплошать, не задрожать, не сетовать, а стоять лишь насмерть.

Мне кажется, от такой боли можно взорваться. Но я не взорвалась. Я плачу глухими, тихими слезами, не приносящими облегчения. И совсем не слышно человеческого голоса. Стоит гнетущая тишина. Только рано поутру я надеваю слуховой аппарат и наслаждаюсь пением птиц в окне.

Отчаяние может привести человека к бездействию. И тогда парализуется сила воли — единственное, что может вывести его из этого состояния. Если есть что-либо сильнее судьбы, так это мужество, которое противостоит ей. Сносить страдания без жалоб — самое мудрое, на что способен человек.

Спасти от одиночества могут только труд и обилие интересов. Каждую минуту что-то увидеть, услышать, познать. Все будто в первый раз. Для этого у меня есть многое: работа, книги, газеты, телевизор, приемник, магнитофон. Уплотнить свой день до того, что одиночества не будешь чувствовать из-за нехватки времени. И не будешь зависеть от людей. Но как этого добиться, если тебя обуяла какая-то леность души? Нужно заставить себя полюбить жизнь усилием воли. Вот к чему я пришла.

Самое главное — не дать боли убить душу. Никаких поисков душевной поддержки у друзей — силы должны найтись в себе. Только так.

Ну что же, бывает и так: болезнь выбивает из рук последнее оружие, и остается одно — терпение, которое и есть высшее мужество.

Ночь прошла — и я увидела рассвет.

Ночь прошла — и из темноты вынырнули ели, трава, цветы.

Ночь прошла — и рядом снова живые люди.

Как я дожила до всего этого!

Есть люди, которые излучают свет, — это высшее счастье, какого может достигнуть человек. Их свет привлекает других людей. А когда рядом друзья, можно не бояться ни боли, ни страданий, ни нужды.

Нет, иной раз мало сильно хотеть, для того чтобы сбылась твоя мечта. И тогда должно хватить мужества перекроить жизнь на иной лад.

Нельзя приноравливаться к несчастьям. Ведь кроме жизни есть еще и смерть. Значит, надо спешить жить, чтобы успеть сделать все, что тебе положено.

Что же такое воля, о которой мы столько говорим? Наверное, это сила души, которая из ничего может сотворить чудо.

Ели. Елочки. Теперь им лет по двадцать. Мы сажали их всей семьей в чужом саду, возле чужой дачи, которую тогда снимали. И нет на свете уже никого, кто сажал их, кроме меня. И вот спустя годы лежу я в суровом еловом лесу. Здесь ели большие. И так жестоко болит память.

Обострение прошло, и я ступила на землю, в лес. Вокруг ни души. Я прижалась лицом к стволу дерева и беззвучно заплакала обильными слезами. Это были то ли слезы благодарности за подаренную мне красоту, то ли слезы памяти о близких, о собственной загубленной жизни. Но только все эти слезы были светлые.

Я возвратилась на костылях обратно, и каждая ель казалась мне памятником моим близким. Настоящий памятник для меня недосягаем — машина не дойдет до него. А те ели, что мы когда-то посадили и что служили мне символом памяти, далеко. Чужие ели приняли мою печаль. Как порой чужие люди согревают истерзанную душу. Я верю в людей. В неиссякаемую их доброту. Верю в целительную силу природы. И все же, если горе настоящее, оно покинет тебя только со смертью, время лишь притупляет его.

Быть может, судьба не дала мне счастья в общепринятом смысле. И все-таки она не была ко мне скупой. Отнимая одно, она дарила мне другое. И это другое порой с лихвой возмещало первое. Я любила и продолжаю любить жизнь — это главное.

Не слава, не успех, не шумиха, а самоотдача в творчестве поднимает человека.

У каждого в жизни есть своя высота. С самого начала болезни я понимала: надо сломить беду. Не мне судить, взяла ли я свою высоту, но по крайней мере всегда стремилась к этому.

Ну что же, у меня ведь тоже в жизни что-то было: юность и война, мечты и отчаяние, любовь и беда. Главное — выстоять!

Что такое судьба? Отчего она так по-разному оборачивается к людям? И нет здесь ни заслуг, ни прегрешений. И нет объяснений. Я думаю, наука дойдет до открытия самых необъективных явлений, кроме судьбы, ибо она выше возможностей человеческого познания.

Чем человек лучше живет, тем больше вокруг него опасностей — у него столько есть что отнять! А когда человек нищ, что может угрожать богатствам, которых у него нет? К сожалению, это относится и к духовным ценностям. Чем более человек одинок, тем менее грозят ему утраты.

Беды объединяют людей. Скорее даже не беды, а борьба с ними. Люди сплачиваются в этой борьбе. Я хорошо познала это и в войну, и в болезни.

Больше всего мне не хватает терпения. Дело не в боли — ее как раз я умею терпеть. А вот в жизни… Может быть, потому, что я так мало завишу от самой себя? Что бы ни задумала — надо ждать, пока кто-то осуществит мою задумку. Люди не понимают этого, их мое нетерпение просто раздражает. Они не понимают, что все, что для них мелочь, для меня разрастается в проблему. И оттого что тем более обращаешься к ним, это раздражает лишь сильнее.

Как много надо, чтобы уметь молчать. Это — хитрое дело! Особенно если ты родился с открытой душой. Но жизнь — кого скорее, кого медленнее — учит. Может быть, когда-нибудь научит и меня?!

Люди чаще всего спешат. И редко им удается побыть наедине с собой. У меня же, как бы я ни была занята, всегда найдется время заглянуть в свою душу. Как нужно почаще наводить в ней порядок!

Я часто переживаю, что так разбросалась в деятельности и знаниях. Все это множество профессий я охотно заменила бы одной, но с настоящими, глубокими знаниями. Когда я делюсь этим с моим сыном, он отвечает: «Лишь бы не остаться дилетантом в жизни, а уж в этом тебя никто не обвинит».

Когда-то, уже больная, я поднималась на машине в горы. Это было непосильное чудо! Мой сын достиг большего — стал альпинистом. Какие же неземные тайны открылись ему! Он нередко подсовывает мне книги о горах, и я проделываю вместе с их героями удивительные восхождения. Но вот я прочла «Выше Эвереста». Тогда, значит, путь, проделанный мною в постели, даже выше Эвереста? Не возгордиться бы…

Жизнь человека имеет две формы: внешнюю и внутреннюю. Какая на какую влияет больше?

Я думаю, бывает по-разному. У людей слабых внешние обстоятельства определяют их жизнь. У сильных внутренний мир становится выше обстоятельств. И тогда человек как бы строит новую, более счастливую жизнь, ему одному понятную. И значит, от силы духа человека зависит его счастье.

Меня увозили из этой дивной красоты на «скорой». Захлопнулась дверца, и я сразу осталась наедине с болью и мыслями. Боль нужно было терпеть, мысли — приводить в порядок. Понимала — скорее всего операция. И так же хорошо понимала — опасная. Первый призыв молча: «Мамочка, помоги!» Это не придало сил, скорее расслабило. Значит, надо другое. Я сформулировала это другое очень просто: «Если конец, его надо принять достойно. Если очередное очень трудное испытание, его надо пройти мужественно». И дальше все было без мыслей.

Мы не можем, не хотим мириться с тем, что подсовывает нам судьба. Одни ропщут, другие теряются, третьи покоряются. Мы — борцы. И, наверное, даже если проигрываем, остаемся сильными, чтобы продолжать жить достойно. Всегда ли это получается? Может быть, и нет. Но даже минуты слабости не меняют дела. Мы не опускаемся и трудимся не покладая рук. Труд же всегда сила.

Большинство людей, благополучных или неблагополучных, живет своим узким мирком. И чужое несчастье (а зачастую не такое уж чужое) остается чужим несчастьем. Но вот пришла беда, человек остался одиноким, и тогда он недоумевает, как это люди рядом не находят места в своей жизни для него. Человеку кажется, что это просто — протянуть ему руку помощи и вытащить его из этого страшного одиночества. Он забыл, что никогда никому не протягивал руку помощи сам.

Как же немного людей щедрых, умеющих откликнуться на любую беду ближнего! Не просто посочувствовать, а принять часть чужого горя на себя. Помочь действенно, жертвуя собой. Кому из обездоленных выпадает счастье встретить таких…

Сколько раз — конец, больше невмоготу. И каждый раз побеждает жизнь. Какая же она, эта жизнь, коль скоро за нее бьются насмерть? Радостная и горькая, добрая и злая, справедливая и жестокая — самая разная. Но как любить ее такую, всякую, всякую? Видимо, фокус в том, чтобы все плохое считать преходящим, а хорошее… хорошее всегда с нами, для нас, в нас. Любить жизнь во всех ее проявлениях — непростая штука. Но иначе не стоит ни бороться, ни искать, ни жить. Жизнь — это то, ради чего стоит идти на смерть.

На шкафу стоит китайская ваза с самыми фантастическими цветами и птицами. Это семейная реликвия. Я умудрилась ее разбить — сын склеил. И стоит она перед моими глазами, молча рассказывая о сказочных странах, что снятся мне по ночам и грезятся наяву, если я не очень занята. Человек должен летать хотя бы в мечтах. Порой это трудно, ибо быт, и боль, и заботы заземляют нас. Но не стоит этому поддаваться, а иначе для чего жить?!

Иногда мне кажется, что с тех пор, как я потеряла своих близких, я проживаю какую-то иную, не мою жизнь. Порой даже не проживаю, а существую, дышу, пью, ем, работаю. Или происходит что-то другое — это просто не я. Меня нет, а живет моей жизнью другой человек. А может быть, это я стала другой? Я говорю себе: но ведь меня так много связывает с прошлым. Люди, которые жили при них и живут сейчас. Моя квартира (как мало она похожа на прошлую!). Вещи. Работа. Значит, это продолжение той, прошлой жизни. Но как может продолжаться жизнь без тех, кого я так любила? Над моей кроватью их портреты. Но я и не сомневаюсь, что они были. Тогда и я была. А сейчас это уже не я. Не могла бы я жить такой жизнью. Все это похоже на мистику. Живу — не живу. Той же жизнью — другой. Нет, конечно, другой.

Ночь. За окном гроза. Может, оттого и не спится? Но надо заснуть, иначе завтра будет плохо. А я не хочу, чтобы снова было плохо. Ведь плохо — это в отместку за то, что их нет, а я живу. Все — мистика. Потому что ночь… И потому что не спится…

Голицыно. Тихое пристанище для отдохновения моей души. Вышагиваю на костылях свои минуты по садику. Не знаю, куда смотреть, — ищу глазами полевые цветочки. Клевер. В детстве мы называли его кашкой. Выдергивали длинненькие лепестки и ели — сладкие. А эти, на длинных стеблях, похожие на цветную капусту, забыла как называются. В детстве так и называли — капустой: «варили», «кормили» кукол. Когда это было? Да и было ли?

А какие здесь встречаются люди! Геннадий Донец, сибиряк. После фронтовой контузии долго мучился. Словно молния пронизывала голову. Не мог спать. Но пошел не в больницу, а в тайгу, к эвенкам. Он любил этот народ — трудолюбивый, тихий, отзывчивый. Так стал таежником. Лес был и домом, и кормильцем. А потом, вернувшись из тайги здоровым, залпом написал первый роман. Сразу роман! В Москве напечатали!

Еврейский писатель Альбирт. Восемьдесят с лишним лет. Он до сих пор скорбит о тех уничтоженных в войну шести миллионах евреев. А сам весь больной — и годы, и трудная судьба. Читает мне на еврейском и сам же подстрочно переводит:

Никому не говори, что ты одинок.

Никому не говори, что ты болен.

Никому не говори, что у тебя отказали ноги.

Никому не говори, что у тебя опустились руки.

Никому не говори, что у тебя нет друзей.

Никому не говори, что пришла старость.

Никому не говори, что у тебя много врагов и хлеб твой замешен на яде.

Это для тебя зеленеют деревья.

Цветут цветы, поют птицы.

В тебе течет горячая кровь.

Никому не говори, что ты несчастен.

Мудрый человек живет в согласии с собой, принимает себя и жизнь как должное. Это, если хотите, способность смириться с судьбой. Поэтому мудрость избавляет человека от отчаяния. Это и называется — пройти свой путь достойно.

Под самым моим окном растут пять берез так близко друг к другу, что ветви их переплелись. Словно сестры. Одна из берез больная. Кора слезла. И кажется, четыре других поддерживают ее, питают своими соками.

Один старый писатель сказал мне: «Разве можно быть одиноким в лесу? Рядом с тобой деревья, трава, птицы. С ними можно разговаривать». А еще можно разговаривать со своими книгами. И вообще разве можно быть одиноким в творчестве? И разве можно быть одиноким, если у тебя есть память, а в ней близкие?

Для того чтобы так жить, нужно самосовершенствоваться.

Иссякает ли в долгих страданиях мужество? Я думаю, нет. Напротив, страдания закаляют людей сильных. Более того, страдания мужественных порождают мудрость. А мужество и мудрость — это уже самое мощное оружие в руках страждущего.

Геннадий (писатель) принес мне из леса букетик земляники. Мне показалось, что земляника пахнет лесом. Какой же запах в лесу? Забыла. Запах забыла, не лес. Отчего-то особенно ярко вспоминается сосновый лес под Ригой.

Прямые стройные сосны, полумрак и зеленый ковер травы. И я по ней шла! Это были незабываемые полгода кажущегося выздоровления. Потом обман с разрекламированным лекарством вскрылся, и я снова слегла…

Но тогда была Рига. Свинцовое, холодное, буйное море. И лес. И узенькие улочки старого города. И служба в храме. И много, много человеческого тепла. А впереди меня ждали любовь и работа. И моя семья…

Сколько было в моей жизни счастливых дней? Если подумать, не так уж мало. И они, эти дни, такие незабываемые, потому что каждый раз казались сказкой. Но только отчего-то во всех сказках побеждало зло…

А сегодня из леса мне принесли незабудки цвета июльского неба. Я смотрю на них и думаю: все это непреходящие ценности. Как сердце может вместить в себе столько любви? Я люблю свое прошлое — в нем жили мои близкие. Люблю настоящее — в нем живут мой сын и мои внуки. Люблю будущее, потому что верю в него. Люблю жизнь! Люблю небо и незабудки. Как редко мне выпадает счастье видеть их!

Иногда одолевает чувство безнадежности. И тогда привязывается идея уйти. Это страшно. Тем более что я столько раз была на грани! Неправда, что по своей воле уходят слабые. Для этого нужно большое мужество. Но уйти по своей воле неправильно, потому что завтра может стать лучше. Нужно перетерпеть «невмоготу». И завтра придет.

Умер дядька мой Иосиф, добрый друг, светлый, солнечный человек. Без него я осталась еще более одинокой. Как научиться терять? Для меня это все равно что научиться жить, ибо жизнь моя состоит сплошь из утрат.

И некому будет отныне приносить мне розы… Прощай, родной!

Сейчас мне необходимее всего бесстрашие. Бесстрашие перед болью, перед работой, перед надвигающейся старостью, одиночеством. Я давно уже знаю, что быть смелым — это необязательно стоять во весь рост, когда рвутся снаряды. Быть смелым — это жить, когда жизнь становится невозможной. Победа над собой самая трудная из всех побед.

В окне ураган. Вот сломило и повалило дерево. Лежит оно, такое большое, еще зеленое и, значит, живое, поперек улицы, не пропускает транспорт. Другие устояли. Значит, и деревья бывают сильные и слабые — как люди. Кто-то в беде выстоял. Кто-то сломился. Он еще живет, но жизнь сломленного духом превращается в медленную агонию. И потому только бы не сломиться! Можно физически потерять почти все, ко если осталась сила духа, значит, ты говоришь смерти: нет!

Болезнь прогрессирует, и все меньше остается средств борьбы с болью. Есть страшные вопросы, потому что они не имеют ответов. «Как жить?» — один из основных. О, сколько раз задавалась я этим вопросом! И находила ответ в самой жизни. Вот почему эти вопросы бессмысленны. И если когда-нибудь жизнь не ответит, придет конец.

Что значит жить в беде достойно? Не жаловаться? Не роптать? Скрывать свои страдания? И это тоже, конечно. Но не только. Жить достойно — всегда созидать, как бы мало тебе это ни удавалось. И какой бы ценой за это ни платил.

Трудно жить обидчивому человеку: обида разъедает душу. А окружающим осложняет жизнь.

Отчуждение друзей… Винить или оправдывать некого. Просто идет время. И если для меня во всей их меняющейся жизни не остается места, то при моем-то одиночестве для них места сколько угодно. Рассчитывать на великодушие нечего — я сама против него, если это касается меня. А ведь души-то рядом действительно великие…

Хороша жизнь. Но еще лучше сознавать, что с нею в любую минуту можно расстаться.

Упала где-то звездочка. Я не успела загадать желание, как она уже погасла. Это было в пору моей юности, в горах. Может, с ней погасло все, что было предначертано мне природой? Как сейчас вижу ее, падающую и задыхающуюся от ожидания себя. А ведь загадать надо было так немного! Жизнь. Настоящую.

Отчего же мы все-таки любим звезды? Может быть, нам не хватает своего света и мы ловим свет других планет? А может быть, далекие и недосягаемые, они манят нас, как все далекое и недосягаемое?

Шарик перекатывается с одной кровати на другую — золотую, медную, соломенную, — и на какой он останавливается, такова судьба только что родившегося человека. Ох, эти мамины притчи…

Какой же была она, мама? Страстная, щедрая, любящая всех нас одинаково, земная. Какой он был, мой отец? Мудрый, благородный, добрый, любящий прежде всего маму, земной. Под словом «земной» я имею в виду простоту, доступность всем людям.

Миша — в маму.

Женя — в папу.

А я — серединка наполовинку.

Есть сердца, которые изживают себя уже в молодости. Для меня жизнь всегда новость, и я отправляюсь в свой трудный путь каждое утро.

Мы часто думаем, что внешние впечатления обогащают наш ум и душу. Так ли все это? Может быть, совсем наоборот? Все, что мы видим и слышим, окрашивается цветом нашей души? Свой внутренний мир легко перенести на окружающее. Коль скоро сердце радуется, то и солнце ярче светит, осенний дождь кажется музыкой. Если человек наделен даром доброты, окружающие люди представляются лучше. А как тогда складывается внутренний мир? Это, наверное, от природы, как красота, телосложение. Богатая душа — священный дар. Самое священное, чем человек обладает.

Я думаю, в любой области человеческого знания есть поэзия. Вспоминаю своего брата — крупного ученого-математика. В своем деле он наверняка был поэтом.

Для меня поезда были тоже поэзией. Я любила и обихаживала их, как живых. За два года работы в депо познала все запахи и звуки и по ним научилась понимать болезни машины. Да, то было призвание. Болезнь отняла любимую работу. Но ведь призвание потому так и называется, что оно зов сердца к одному какому-либо делу, которому и посвящаешь жизнь. И вопреки, казалось бы, невозможному я все-таки вернулась по зову сердца к любимому делу. Конечно, в ином виде, в ином качестве. Ушли запахи. Ушли звуки. Ушло движение. Я занимаюсь своими поездами по журналам и книгам. Но ведь человек не может жить без воображения. И я силой любви своей вдохнула в них жизнь.

Боль снова давно уже приковала меня к постели. Идет второй месяц моего отдыха — есть от чего впасть в отчаяние. Но вид из окна на природу, музыка, книги утешают меня. Без этих больших радостей жизнь была бы невыносимой. Ночью на «скорой» меня отвезли в больницу — трясли на машине более ста километров под кислородом. Прошло несколько дней, и вот я уже — с трудом! — держу ручку.

Вокруг меня растоптанные надежды. И я вижу, как люди, словно сшивая одеяло из лоскутков, старательно, усилием воли вынашивают новые надежды. Наверное, пока человек жив, он без них не может. Со стороны (и по себе!) понимаешь, как часто надежды безнадежны. Но ведь без таких огоньков духа нельзя бороться. А рядом со мной люди мужественные. Такие не сдаются без боя. Знаю, не все победят, я в частности. Но ведь это смотря по тому, что называешь победой. Если человек живет лежа, но сохраняет здоровый дух, — победа за ним.

Есть люди, которые берут. Есть люди, которые отдают. Чем больше человек берет, тем беднее он становится — духовное иждивенчество плохой помощник в жизни. Зато чем больше человек отдает, тем он богаче. Ведь человек, отдавая, как бы приобретает духовное богатство. Впрочем, это и есть та сила, которая не позволит его убить даже самому большому несчастью.

Помогая другим, нельзя ждать благодарности. Тем-то помощь и благородна, что она оказывается бескорыстной. Все, что ты отдаешь, остается твоим. Это прежде всего удовлетворение от своего поступка. Какая же нужна благодарность? Чистая совесть — высшая тебе благодарность. Помоги и — забудь. А душа твоя обогатится.

Красота — это, наверное, и есть правда, истина. Потому что самый путь к правде наиболее красив. Ведь человек, по-настоящему идущий к истине — ученый, революционер, — по существу, отрекается от себя, своих потребностей. Что же может быть красивее самоотречения? И такой человек наиболее свободен.

Каким же все-таки путем идти к Радости? Прежде всего через людей и в то же время через себя. Ведь каждый человек вмещает в себе Вселенную. Все люди разные, и принять каждого нужно таким, каков он есть. Понять и принять. Я думаю, что это самая большая работа человека. А уж понять, кто и для чего ты сам, — почти неразрешимая проблема. Но ведь если не придем к этому мы, придут наши дети, внуки, правнуки. Я хочу сказать, что Радость не только конечный результат, но и самый путь восхождения к ней, порой тернистый и все равно на каждой ступеньке усыпанный лепестками роз. К Радости скорее придут сильные духом, они чаще всего созидатели. Ну что же, эти сильные всегда будут вести за собой слабых. И рано или поздно все они придут к Радости.

#img_3.jpeg