«Уважаемая редакция!

Как объяснить вам да убедить, что давать людям читать чужие письма не грешно?

Ярослав Ивашкевич изрек одну «весьма банальную» мысль о роковых моментах жизни: все зависит от того, куда повернешь, гуляя по саду, — направо или налево, в какое сядешь кресло, по какому номеру телефона позвонишь. Жизнь складывается в зависимости от короткого момента, движения, слова. И совершенно неизвестно, что бы произошло, если бы вообще не было этого слова…

Если вы не будете повторять избитую фразу о том, что каждый человек — кузнец своего счастья, и хоть на минуту согласитесь с Ярославом Ивашкевичем, я покажу вам чужие письма и скажу, что было бы, если бы я их не получила…

Когда беда настигает взрослого человека, страшит и убивает сама беда. Когда дитя — беды как будто никакой и нет. Есть что-то похуже — стыд за себя, что ты никогда даже и не был человеком, а живешь среди людей, вызывая их сочувствие, портишь им настроение, то есть по-своему оскверняешь жизнь, которую любишь и понимаешь лучше других именно потому, что она у тебя отнята. А потом случайно включаешь телевизор, еле успеваешь уловить какие-то неслыханные слова, которые произносит красивая женщина, а через несколько дней получаешь от нее неслыханное письмо. И — много, много писем. Все они мне одной? Недоразумение…

Ведь для того чтобы взять палку и после тринадцатилетней неподвижности начать ходить (не ходила все эти годы только потому, что так ходить мне было стыдно), начать работать и учиться — пойти в седьмой класс, когда сверстники окончили институты, — для этого достаточно было одного магического письма… Видимо, Ирина Борисовна думала иначе, раз писала мне постоянно десять лет. Или возлагала на меня большие надежды. Пожалуй, она верила, что с окончанием университета откроются для меня пути-дороги, я стану… просто нескромно было бы вслух и говорить, кем я стану.

И вот сейчас, при первой нашей встрече после десятилетней переписки, после университета, когда уж наконец я зажила самостоятельно, меня опять одолевает давно забытое чувство стыда: обманула все-таки надежды Ирины Борисовны, занимаюсь не тем, о чем мечтали, а всего-навсего исправляю корректуры. И чтобы не прочесть в глазах разочарование, поспешно говорю: «Ирина, милая, я горда, что стала корректором. Рада этому. Если бы не мы, учебники, люди, весь мир стали бы ошибочными. Поверьте, каждому из нас, корректоров, еще при жизни будет поставлен…» — «Брось», — прерывает меня Ирина Борисовна, и от ее улыбки ложное чувство стыда пропадает.

Да, никакого значения не имеет, кем я работаю. Никакого значения не имеет, как я живу. Меня невозможно напугать никакой бедой, болезнью, нищетой, тюрьмой, позором… Я никогда не буду старой и никогда — одинокой.

Боюсь только одного, но об этом нельзя говорить вслух: жизнь воспользуется и погубит меня. Если же она все равно обнаружит мое слабое место, то при расправе я засмеюсь ей прямо в глаза. Засмеюсь не злобно, не с ненавистью, а просто и весело. «Один — ноль, глупость, в твою пользу, — скажу. — Ты часто побеждаешь. Это не ново. Но и победив, ты не в силах отнять у меня внутреннюю свободу». Полную, подлинную свободу, которую присвоила себе из этих писем. Имею ли я право держать их в сундуке только для себя одной?

Марите Стенилюте».

«Дорогая моя Марите!

Часто перечитывала Ваше письмо, много думала о Вас. Хочется большого разговора, но встретиться нам, очевидно, не удастся (по крайней мере в ближайшее время), поэтому придется ограничиться письмами.

Нет, слов утешения я писать не собираюсь. Только то, что думаю. И если Вы с чем-то не согласитесь, то по крайней мере верить в мою искренность должны.

Ну, с самого начала. Вы пишете о стыде за свою бесцельно прожитую жизнь. Это трагедия, Марите, но не стыд. Вот я потеряла все двадцати четырех лет, по существу только начиная жить, все сразу — здоровье, работу, коллектив, любимого человека, все, что составляет простое человеческое счастье. И все же я была уже сформировавшимся человеком, с твердыми взглядами на жизнь, поэтому у меня были силы для борьбы, в которой мне к тому же помогали близкие и друзья. С Вами несчастье случилось в детстве — вот почему Вам было много труднее.

Нет, бичевать себя Вам не надо. Надо хорошенько подумать и решить, как сделать Вашу жизнь красивей, интересней, осмысленней. И это возможно. Только одного не ждите в Вашей жизни — она не может быть легкой. Но ведь легкая жизнь вовсе не всегда счастье, так ведь?

С моей точки зрения, самое большое и главное счастье человека — быть нужным жизни, полезным людям. Конечно, масштабы полезности бывают разными, это зависит от того, на что человек способен, и от того, как складывается жизнь. Вот Вы с грустью говорите, что возитесь с детьми сестер. Но разве Вы не сознаете, что принимать какое-то участие в воспитании детей, вкладывать в их души что-то свое, учить их добру и делать из них настоящих людей — разве это не значит быть полезной, нужной? Поверьте, когда дети подрастут и ответят Вам привязанностью и любовью, это станет Вам высшей наградой. Но любовью можно ответить только на любовь, понимаете?

Вы с пренебрежением пишете: «плести корзины или заниматься рукоделием». Ну и что же? Вовсе не так плохо, если этим можно зарабатывать хлеб. Когда у меня уже было два диплома о высшем образовании (инженера и экономиста) и я только начинала самостоятельно изучать иностранные языки, я работала в инвалидной артели и вышивала там детские распашонки, вязала шарфики и шапочки и была счастлива, что зарабатываю сама. В жизни нельзя делить дела на большие и маленькие. Лишь бы труд был полезным. Другое дело, что человек всегда должен стремиться к лучшему, внутренне расти.

Мне кажется, в свободное время Вы могли бы учиться. Письмо Ваше написано по-русски неграмотно, но по нему видно, что Вы человек умный, способный, начитанный. А раз так, надо учиться. Попросите, чтобы сестра достала Вам учебники, попробуйте заниматься и сдавать экзамены за среднюю школу заочно. Если бы Вы учились, наверное, хорошо бы писали. Но ведь чтобы стать писателем, надо много знать. Попробуйте — учиться никогда не поздно.

И еще, дорогая Марите, не прячьтесь от людей, не стесняйтесь своей болезни. Ведь ценность человека в его внутренних качествах. Если Вы любите людей, они будут любить Вас, и уйдет одиночество. В нашем положении люди часто сами создают его. Разве одним здоровьем богат человек? И разве только образованием? Человек определяется прежде всего душевными качествами. А по душевным качествам, я уверена, Вы — одна из лучших!..»

«…Отвечаю не сразу. Работаю по 7—8 часов в день, лежа, руки почти на весу. Такое положение усиливает и без того частые боли в спине. К тому же устают глаза.

Письмо Ваше меня очень обрадовало. Я почувствовала Ваши возможности найти свое место в жизни. Почувствовала и Вашу энергию, с которой Вы начинаете любое дело. Правда, иногда человек сильно загорается, а потом, встретив первые же трудности, отступает. Довести трудное дело до конца всегда тяжелее, чем начать. А трудностей у Вас впереди очень много. И еще. Как бы человеку ни помогали другие люди, все равно главное он может сделать только сам. Вы должны понять это сразу. Главное, на кого в жизни надо рассчитывать, — это на самого себя. Если есть дружеская поддержка, задача облегчается.

Теперь о деле. Вы решили правильно, что алгебра и физика Вам не так уж и нужны. А русский язык, литовский и позднее какой-нибудь иностранный язык просто необходимы. Я тоже верю в Вашу возможность заниматься переводами. Судя по Вашим письмам, у Вас есть литературные способности. Не каждый, кто пишет грамотно, умеет излагать свои мысли.

Сообщите мне, какие учебники по русской грамматике у Вас есть. Если чего-то нет, я сразу пришлю Вам из Москвы. Грамматикой Вы должны заниматься ежедневно и писать упражнения. Кроме того, время от времени — писать сочинения: опишите местность, где живете, или свою жизнь, или свои мысли о книгах, какие будете читать. Эти письма я буду Вам отправлять обратно исправленными. Исправлять их сможет моя мама. Она была учительницей немецкого языка. А дальше попробуйте делать переводы с литовского на русский и с русского на литовский.

На худой же конец, если с переводами у Вас не получится (сейчас трудно загадывать), все равно время не пройдет даром — Вы станете грамотным и даже образованным человеком, и Вам интереснее будет жить…

Отвечаю на Ваши вопросы. Чешский и болгарский я изучила потому, что меня попросили об этом на работе. Ну а экономический институт окончила ведь тогда, когда еще надеялась выздороветь и вернуться на старую работу. Впрочем, любые знания всегда пригодятся…»

«…Как хорошо, что у Вас есть много русских книг. Надо в первую очередь читать русскую классику — Толстого, Тургенева, Чехова, Горького и других. Как раз на этом можно учиться русскому. И грамматику изучать систематически. Побольше писать. С удовольствием предлагает Вам помощь из Москвы учительница русского языка Александра Ивановна Цибовская, она сейчас уже на пенсии. Это опытный педагог и чудесный человек. Я сообщаю Вам ее адрес (в конце письма). Посылайте ей свои сочинения…»

«…Отвечаю сразу на оба Ваших письма, а может, и впрямь лучше — на оба твоих письма. Дорогая девочка! Письма твои, как всегда, очень хороши. Я читаю их по нескольку раз. Все больше верю, что впереди у нас долгая дружба.

С нетерпением жду вести о том, как подвигается у тебя вопрос с работой. Может быть, мне куда-нибудь написать, чтобы форсировать этот вопрос? Ты сама мне подскажешь это, да?

У нас дождливо, холодно, уныло. И отпуск мой проходит очень неудачно. Не знаю, будет ли в этом году у нас лето. Со здоровьем тоже что-то неважно. Но сейчас, как и все, я, конечно, переживаю большую радость за наших новых героев космоса. Жаль, вчера испортился телевизор, и встречу их в Москве мы уже не увидим.

Ну, вот и все «новости». Хочется, чтобы было посветлее и потеплее. Но это уже не всегда зависит от самой себя. А впрочем, зависит! Я и теперь еще верю, что счастье человека во многом зависит от него самого!

Пишите мне, дорогая Марите, пиши мне!..»

«…Сейчас поделюсь с тобой своей затеей. Я задумала написать повесть (документальную), начала писать еще зимой, но трудно было выкраивать время, все больше приходится работать. Ну а сейчас, в отпуске, «приналегла» по-настоящему. Повесть в основном закончила, но теперь много придется поправлять, дополнять, переделывать. О чем я писала в ней? Да о своем трудном пути, о людях, которых встречала и которые помогли мне жить. О том, как человек может быть счастлив даже в беде. Не знаю, что из этого получилось. Там видно будет. Пока же я просто хотела удовлетворить потребность своей души.

Как только окончательно перепечатаю, пришлю один экземпляр тебе обязательно. Так что независимо от того, увидит ли моя повесть свет или нет, у тебя она будет. Ты очень светлый человек, девочка, и мне радостно с тобой дружить! Я действительно надеюсь на то, что мы с тобой встретимся. Но только то, что ты пишешь, будто мне для этого надо выздороветь, неосуществимо. Если я пишу о встрече, то думаю о том, что ты, быть может, сумеешь как-нибудь приехать погостить ко мне. Насколько я поняла, ты немного все же ходишь, хоть по комнате? Если да, то это осуществимо. Кто-нибудь подвезет тебя до поезда, а на поезде до Москвы прямой путь, здесь же, в Москве, тебя встретят с машиной. Вот только у нас третий этаж, не знаю, сумеешь ли ты подняться. Если для тебя это осуществимо, то вот мы бы и встретились.

Ты воспринимаешь жизнь и окружающий тебя мир умно, тонко, значит, надо стремиться к тому, чтобы больше познавать в этом мире. Болезнь и так оградила тебя от многого, что дает людям радость. Зачем же обеднять себя еще самой? Чем меньше возможностей общения с внешним миром, тем больше и шире должен быть внутренний мир человека, это будет та замена, которая сделает его не беднее, а богаче. Мне бы очень хотелось, чтобы ты много в жизни знала, чтобы тебе, такой чуткой ко всякой красоте, приоткрылся побольше мир прекрасного, чтобы ты побольше читала, и не только обычные книги, но и со временем серьезные — об искусстве, литературе и даже живописи. Тогда твоя жизнь будет полнее. И мне хочется, чтобы ты начала работать. Какие еще есть возможности с работой у вас там, в колхозе?

Ты права, когда пишешь: можно жить интересами близких тебе людей. Я считаю, что даже здоровые и счастливые люди, если они обладают настоящей, большой душой, не могут жить только своей жизнью и только собой. Чем богаче они душой, тем больше отдают себя людям. Все это так. И все же, как бы человек ни жил другими людьми, он непременно должен иметь какой-то свой личный мир. Таким личным миром может быть любимая работа, искусство или книги (если этим серьезно заниматься), любовь. Если ты сама будешь много знать, будешь умной, мудрой, щедрой, то сумеешь давать людям гораздо больше, а люди всегда будут тянуться к тебе, и ты никогда не будешь одинокой.

Ты пишешь, что заболела так рано, что у тебя и не было никакой личной жизни. (Ты, очевидно, имеешь в виду личную жизнь в узком смысле слова, любовь.) А я не согласна, что ты должна навсегда поставить на этом крест. Жизнь несет в себе столько всяких неожиданностей, что ничего нельзя знать наперед. И потом ведь понятие любви тоже очень многогранно. Конечно, чаще всего люди встречаются друг с другом, рождается любовь, которая объединяет их жизнь, создается семья, появляются дети. Это так называемая нормальная жизнь. Но боже ты мой, сколько бывает отклонений от этой нормы, отклонений в силу того, что жизнь многообразна! Какие-либо серьезные причины осложняют все, создают трудности. Но ведь трудности — это не всегда плохое. Разве не бывает в жизни трудного счастья? Я сама знаю двух людей, уже не очень молодых, у которых любовь рождалась по письмам. Они тяжело больны, живут в разных городах. Они делятся в письмах своей жизнью, своими мечтами, победами, неудачами. Это большая красивая дружба мужчины и женщины, но это и любовь. Потому что любовь — это не только и не всегда физическая близость, это и настоящая духовная близость. И для них такая духовная близость — большое счастье, которое заполнило всю их жизнь. Эта тема неисчерпаема, но я думаю, что ты и так поняла мою мысль.

Ну, вот мы и переехали снова в город. На даче стало тоскливо, сиротливо — вокруг все разъехались. Вечереет рано. Да и холодно. И вот снова началась моя жизнь в четырех стенах. Из окошка виден только старый кирпичный, какой-то полинявший дом, который загораживает собой и небо, и солнце. Впрочем, солнце все же заглядывает в окно. У вас там, конечно, по-другому. Вы все время в природе и наблюдаете ее постепенное умирание. Хорошо, когда хоть что-то умирает не навсегда. Придет весна, и опять придет жизнь. Жаль, что у людей так не бывает… Я снова окунулась в обычную свою жизнь. Меня подхлестывает работа, заботы, книги. Темп жизни всегда в это время нарастает… Конечно, бывают огорчения, неудачи, переживания. Но главное, что есть этот незатухающий темп жизни.

Что ты сейчас читаешь? Я только что прочла чудесный рассказ «Аленка». И думаю о том, что, как бы ни были изобретательны в своих выдумках писатели, сама жизнь всегда изобретательнее.

Пока повесть моя на «точке замерзания». Много работаю, и на нее уже не остается времени. Да и вряд ли она увидит когда-нибудь свет…»

…Письмо сестре Марите:

«Уважаемая Стефа!

Я знаю, как любит и уважает Вас Марите, какое влияние имеете Вы на нее, и потому обращаюсь к Вам с просьбой.

Вот уже скоро год, как я переписываюсь с Марите и пришла к выводу, что у нее недюжинные способности. Ведь она, насколько мне известно, окончила всего лишь шесть классов, притом нерусской школы. В письмах она делает ошибки, но не в грамматике суть. Поражает ее глубина мысли, образность выражений, большой кругозор, огромная жизнеутверждающая сила. Она образованный человек, по-видимому, образование дали ей книги. Я получаю очень много писем, особенно от молодежи, но самые интересные, самые яркие — от Марите.

Я прочла некоторые выдержки из ее писем товарищам по работе, они были потрясены ее литературными способностями. Надо думать о ее будущем, чтобы она нашла свое место в жизни. Я прошу Вас помочь мне в том, чтобы найти для Марите правильный путь. Сейчас трудно сказать, во что могут вылиться ее способности, лучше не загадывать, так как условия неблагоприятны. Каковы возможности окончания ею средней школы? Ведь без этого никуда не возьмут.

Подумайте, Стефа, и посоветуйте мне, куда лучше всего обратиться. Вам, зная местные условия, легче решить. Подскажите мне. Я сделаю все, чтобы не пропали способности Марите. Этого просто нельзя допустить. Помогите мне в этом».

«…Только сейчас могу хоть что-то написать о себе. Впрочем, о здоровье и сейчас писать что-либо хорошее не могу. Пользуюсь отдельными «просветами», когда голова не болит, закончила наконец свою повесть. Конечно, вчерне, но закончила. Получилось у меня около 200 страниц на машинке. Повесть документальная, автобиографическая, называется «Спасибо вам, люди!». В ней рассказано о всей моей жизни с самого детства, о людях, с которыми сталкивала меня судьба, о том, как они помогли мне остаться счастливой даже в беде. Заканчивается повесть описанием большой переписки, которую я веду. Понимаешь, я ведь действительно получаю множество писем, и именно эти письма вызвали во мне желание написать свою повесть.

Если бы ты знала, с какими судьбами я сталкиваюсь, сколько человеческого горя и отчаяния, одиночества и беспросветности читаю в письмах и как по воле окружающих людей жизнь оборачивается к солнцу! Когда люди хотят, они могут сделать страшно много. Конечно, и сам человек, попавший в беду, должен уметь остаться в ней Человеком. Вот основная моя идея. Последние страницы работы — строки из твоих писем, самых светлых писем, какие мне только доводилось получать. Письма твои я противопоставляю судьбе одного юноши, который тоже заболел в детстве, но пошел по другому пути — стал вором. Он не верит ни в жизнь, ни в людей. Этому парнишке, вернувшемуся из заключения, мне удалось помочь устроиться в жизни, но хочется, чтобы он многое понял, иначе он все равно не будет счастлив.

Мне бы хотелось, чтобы ты попробовала вести что-то вроде дневника, где описывала бы не только свой внутренний мир, но и все, что видишь вокруг. Ты отлично описала мне трех твоих друзей — стариков. Это же характеры! Я их вижу перед собой живых! Не могу утверждать, что ты станешь писательницей, но надо развивать в себе способности, а что получится — не знает никто. И более того, даже если ничего не получится (я исхожу из худшего), то образование и навыки, которые ты получишь, будут давать удовлетворение тебе самой. А может быть, ты станешь учительницей по литературе в вашем селе — разве это плохо? Будешь открывать детям мир искусства. Это же замечательно, Марите! Главное в твоем образовании зависит от тебя самой…»

«…Ну вот вроде бы и зима пришла — я это чувствую лишь по своему заснеженному подоконнику. Кроме него и кусочка серого неба, из моего окна ничего не видно…

Письмо твое получила давно, но лишь сейчас удалось выбрать время для ответа. У нас на работе закончилась реорганизация — создан институт научно-технической информации, в котором я теперь тружусь. В основном тематика осталась прежней, но самой работы, пожалуй, больше.

Как проходит у вас зима? Я ведь зимой в сельской местности никогда не жила, а наверное, там столько прелести! Напиши, какие у вас дома и улицы, далеко ли лес. Что ты читаешь и смотришь ли телевизор? Как твои племянники? Когда-нибудь я напишу тебе подробно о некоторых из моих корреспондентов, ставших теперь друзьями. Напишу, как они отвоевывают свое полезное место в жизни. Первым будет рассказ о юноше двадцати трех лет из города Гомеля. Но сначала подожду, когда все у него окончательно устроится. Борьба наша за Мишу продолжается уже восемь месяцев и вот, кажется, подходит к концу. А впрочем, нет, не к концу — это лишь самое начало, первый рубеж. Впереди у него целая жизнь и, значит, много трудностей, побед… У тебя — тоже. Буду рада каждой твоей победе, девочка, каждому новому рубежу, который ты возьмешь еще в жизни…»

«…Моя мама в конце октября уедет отдохнуть недели на две к себе на родину — в Ригу. Если будет у нее возможность, она, может быть, заедет навестить на день-два тебя. На всякий случай напиши мне, где находится ваш колхоз, как до него добраться. С нею я постараюсь переслать кое-что из репродукций Эрмитажа и Русского музея. А если она не сумеет приехать к тебе, то перешлю почтой. Буду кончать, так как очень спешу».

«…Очень рада, что тебе понравились книги.

Пишу тебе коротко, сейчас у меня много работы, а писем еще больше. Да разве только писем? Вот уже второй раз привозят ко мне на квартиру инвалидов, тяжко больных, которых нужно устроить в больницу. Так и живут у меня, пока не удается попасть на лечение. Вот такие-то дела. Обидно, что в жизни нашей так много еще человеческого горя…

Марите! Книжка, которую я написала, скоро выйдет. Я непременно пришлю ее тебе. Твои письма сохранены. На наших журналистов они произвели большое впечатление. Один из них послал тебе книгу «Нетерпение сердца». Фамилия его Рудерман Натан Борисович, работает в «Гудке»…»

«…Получила оба твоих письма. Твоя реакция на «Нетерпение сердца» совершенно аналогична моей. У меня, знаешь, тоже было чувство, похожее на страх за свою «репутацию». Особенно было неприятно, что читают эту книгу мужчины и думают, что все мы, больные, такие же истерички. Мне даже показалась эта книга негуманной, и я заколебалась: а правда ли, что Цвейг хороший психолог?

Ты права, дорогая Марите, что таких жертв нам не нужно. Чтобы помочь больному, не надо жениться на нем из жалости — это не принесет счастья обоим. Права ты и в другом: настоящая дружба и настоящая любовь между больным и здоровым возможны только тогда, когда оба могут что-то отдавать друг другу. Человек с физическими пороками должен иметь особенно богатый духовный мир, тогда восстановится равенство его со здоровым.

Не огорчайся, Цвейг не единственный писал об этом. Я с трудом разыскала другую книгу — «Скажи смерти — нет!». Ее одна моя подруга взяла у своей знакомой. Когда прочтешь, верни бандеролью. Это изумительная книга! И здесь ты увидишь, что такое любовь не из жалости, а просто любовь. Здесь больная, даже умирающая девушка умеет не только брать, но и дарить. Да как еще! Дружба и любовь могут быть только тогда, когда люди одинаково нужны друг другу.

Ты права, когда пишешь: «Если человек делает счастливыми других, он и сам счастлив». Вот наша дружба с тобою. Я вовсе не считаю, что помогаю в чем-то тебе Мы дружим с тобой и даем друг другу взаимно, хотя, может быть, и не в одинаковой мере. В одинаковой мере давать невозможно, да и как это измерить? Дело просто в том, что мне твои письма приносят радость. А есть среди моих корреспондентов люди, которые мне ничего, казалось бы, не дают. Они вообще не умеют давать. (Кстати, это неумение часто присуще и вполне здоровым.) Конечно, общение с такими уже не дружба, и может возникнуть душевная усталость. Но ее нет. Уже одно то, что ты можешь помочь им, что ты видишь, как им все-таки становится легче, приносит удовлетворение. Я согласна с тобой, что после слова «любить» слово «помогать» самое сладчайшее в мире. Когда откликаешься на чью-то беду, вовсе не думаешь, какое потом испытаешь удовлетворение. Откликаешься, потому что не можешь иначе. Вот и все…»

«Моя дорогая девочка!

Посылаю наконец тебе свою книжечку. Если в самом деле вздумаешь ее перевести, попроси Стефу перепечатать у машинистки. Так лучше читается.

К двадцатому уеду на дачу. Там, на воздухе, и здоровье должно стать лучше. А сейчас голова болит…»

«Ау-ау, девочка!

Да, я и впрямь в лесу. Все участки дачные — в соснах. Твое письмо принесло мне большую радость: ты работаешь!!! Поздравляю тебя, родная! Где-то в душе неспокойно: как справишься? Может быть, мне стоит написать людям, с которыми ты работаешь…»

«…Твое письмо огорчает. Прежде всего тем, что так сложно с публикацией перевода, который ты сделала. Я обратилась к Межелайтису. Если он не откликнется, напишу еще в какое-нибудь литовское издательство, молодежное. В общем, не теряю надежды. Ну а еще, Марите, огорчило твое отношение к вышивке лент в артели, то есть к твоему главному труду. Для того чтобы таким, как мы, получить работу и удержать ее, надо работать даже не как все здоровые, а лучше их. Ты с таким трудом получила работу, так долго ждала ее, а теперь рискуешь потерять. У твоих товарищей не должно складываться впечатление, что ты работаешь просто так, чтобы занять себя. Они должны знать, что это твой кусок хлеба и ты дорожишь им.

Не нравятся мне и твои рассуждения об учебе. Если бы ты сразу начала учиться (пусть и заочно) в школе, да еще проходила бы за год два класса, то сейчас уже кончала бы школу — ведь мы переписываемся почти три года. Наверное, я виновата в том, что не смогла настоять.

С неба ничего не падает, всего можно добиться только трудом. Ты уж, пожалуйста, не обижайся, что вместо того, чтобы тебя поддержать (ты ведь лечишься!), обращаюсь к тебе с нотациями. Но ведь это оттого, что твое будущее для меня очень небезразлично. У тебя недюжинные внутренние силы — жизненные силы, но без труда ты ничего не достигнешь.

Марите, дорогая, и лечиться нужно тоже упорно. Это счастье, что ты попала в санаторий. Не торопись, доведи лечение до конца!

Вот какое нудное письмо я тебе написала…»

«…Ты молчишь, и я не знаю, что с тобой, как твое лечение и как все твои дела. Думаю о тебе часто, помню — всегда!

Мечтаю послать тебе почитать мою новеллу, которую написала еще летом. Но это чуть погодя, а сейчас хочу знать, что с тобой. Если бы ты знала, как я мечтаю о том, чтобы ты была счастлива, чтобы ты нашла себя по-настоящему! И никто не сумеет это сделать вместо тебя — только ты сама…»

«…Ну как же ты не написала мне имя твоего преподавателя литературы? Если бы я знала это, написала бы ему немедленно. Ведь я рада, что наконец рядом с тобой находится человек, который во многом поможет тебе. На расстоянии так трудно по-настоящему помочь. А теперь я спокойней. Если бы ему удалось помочь опубликовать твой перевод… Но главное — чтобы перевод был хорошо сделан. И еще более главное — чтобы ты училась, окончила школу, а потом университет.

Марите, ты должна выдюжить. Тебя здесь, в Москве, многие уже знают и многого от тебя ждут…»

«…Как же я рада фотографии! Наконец увидела тебя. Лицо у тебя интересное, одухотворенное — такой я и представляла тебя. Прости, что редко пишу. Лихорадочно работаю над книгой. Написала еще две статьи для «Правды». Отпуск кончился, теперь должна приступить к своей основной работе. А главное — я давно уже спокойна за тебя, за то, что вышла ты на дорогу.

Как подумаю, что ты учишься, движешься к цели, так сразу весело делается на душе. Только не бросай, не сворачивай! Надо же, чтобы хоть кто-то наперекор судьбе выходил из этой игры, то есть жизни, победителем. Сейчас у меня огромный опыт в этом. Если бы ты знала, сколько сил, времени, души отдано многим, многим мальчикам и девочкам, и вот теперь уже можно «подвести некоторые итоги» — большинство вхолостую, и только небольшая часть дает всход. Это — сильные. И, как я теперь понимаю, быть сильным, самому уметь бороться — это главное. А если своих душевных сил мало, если вместо энергии размазня, то ничья помощь не поможет. Тебе понадобился только толчок, чтобы стать сильной, чтобы найти свою дорогу (дело даже не в учебе, а, главное, в отношении к жизни). И скажу тебе по правде, каждый твой успех — это мое утверждение в жизни, вернее, утверждение моей веры. А мне это очень, очень нужно сейчас. Спасибо за радость, которую ты так щедро приносишь мне — и успехами в учебе, и силой своего духа, — которой ты теперь делишься и с другими. Заканчивай скорее школу, а там я стану мечтать об институте — вот какая я ненасытная…»

«…Так редко пишу тебе по единственной причине — и работа, и болезни одолевают… Но об этом не будем.

Я дала твой адрес одной девушке (Ольге Гурской) из Донбасса. Ее судьба во многом похожа на твою. Она, как и ты, учится за один год два класса. И — пишет. Уже пять ее заметок и две новеллы опубликованы в районных газетах. Зачем я пишу тебе об этом? У тебя меткий глаз, острый язык, юмор, большое сердце. Будет свободное время, попробуй писать тоже для районной газеты. Что-нибудь из жизни, окружающей тебя, о каком-нибудь человеке, событии, дне. Но все это не в ущерб учебе…»

«…Как здорово, что принят твой перевод моей книжонки. Ведь это будет первой твоей литературной работой. Когда выйдет, пришли мне на память.

Мы снова живем на даче. Сейчас я отдыхаю, у меня отпуск. Но придется работать над новой книжкой. А выйдет она, я думаю, года через полтора. Думаю, что до того времени мы непременно встретимся. Значит, будущей весной ты получишь аттестат зрелости, да? А там в институт или в университет. Непременно!

Вот посылаю тебе вырезки из «Известий» — люди пишут о главном человеке в жизни. Ведь у каждого такой человек есть. Если есть у тебя, то попробуй и ты написать. Или пиши что-нибудь о жизни вокруг. А если что напишешь, пришли мне прочесть. Вымучивать из себя ничего не надо — писать можно, наверное, только по внутренней потребности. Мне очень хочется, чтобы такая потребность у тебя появилась. Данные для ее удовлетворения у тебя есть. Очень в тебя верю…»

«Здравствуй, родной мой Человек!

Всякого рода трудности (и болезни, конечно) мешали мне писать тебе. Мешают и сейчас, оттого строчу всего несколько слов: все мы живы, весна пришла…

Бороться с трудностями иногда весело, иногда утомительно. Мне сейчас — утомительно. Будет что-либо веселое, напишу. А ты пиши, твои письма как свежий ветер, который врывается в дом…»

«…Спасибо за то, что ты такая! Победа твоя в сессию (долгожданный университет!) принесла мне огромную радость. Все твое мне бесконечно дорого.

Марите! Почему ты ничего не пишешь о своей семье? Это меня очень тревожит. У самой у меня сейчас трудная пора. Болеет отец. Врачи борются за его жизнь героически, и нельзя терять надежду. Он должен жить! Должен!

Если кончится все у нас благополучно, я приеду летом в Литву — хоть на несколько дней. А сейчас мне надо только одно — чтобы жил мой отец…»

«Марите! Папа умер…»

«…Как давно я не писала тебе… В сентябре-октябре я уже выходила на улицу ненадолго, полностью включилась в работу (я ведь год перед этим — после смерти папы — не работала), писала материалы для «Правды», для «Известий» — в общем, нагрузки навалились нечеловеческие. И вот слегла и лежу в больнице до сих пор. А мама лежит в другой больнице. Но теперь уже лучше, и я снова надеюсь выкарабкаться…»

«…Спасибо за твои письма. Не раз хотела тебе сразу же написать, но жизнь, работа захлестывали, — так и не собралась.

Вот ты уже какая у нас большая — на третьем курсе! А Миша Тенюта недавно защитил диплом и окончил институт. Да, время идет. Я сейчас живу хорошо. Выхожу понемногу на улицу (на костылях). Бываем с мамой в гостях (на машине, конечно). На днях возили меня в институт, где я работаю уже 13 лет. Ни разу не видела его.

Когда же ты приедешь в Москву? И когда же наконец увидимся?..»

«Марите! Теперь я так редко пишу потому, что ушло беспокойство за тебя. Ты давно уже вышла на дорогу жизни. Закалилась. Утвердилась. И значит, я тебе уже давно не нужна. То есть как подспорье в жизни не нужна. Ты сама теперь можешь стать другим опорой. Ведь правда?

Порой кажется, что мы просто отвыкли друг от друга. Но это лишь кажется. По моим расчетам, у тебя начались государственные экзамены. Еще чуть-чуть, и университет со всей твоей студенческой жизнью останется позади. Вот и сбылась наша с тобой мечта! Десять лет продолжается наша переписка, ровно десять лет. За это время из деревенской полуграмотной девчонки, прикованной к своей избе и ничего никогда не видевшей дальше коровника, ты превратилась в образованного взрослого человека, привыкшего к столичной жизни, имеющего прекрасную профессию, независимость, твердую почву под ногами, широкий жизненный кругозор. Первое, что приходит мне в голову: стала ли ты счастливее? Подумай, оглянись назад, на прожитые годы, и ответь мне.

Судя по твоим, пусть и нечастым и коротким письмам, ты прожила эти пять студенческих лет насыщенно, интересно. Сама по себе учеба, первые твои литературные пробы, постоянное общение с людьми.

Такой представляется мне твоя жизнь на протяжении последних пяти лет.

Распределение в издательство — прекрасно. О лучшем кто же может мечтать! И тут же у меня «ревностные» мысли: будешь рассыпать свой талант по чужим рукописям. И себя же успокаиваю: а Горький и еще много великих — не были ли они на протяжении всей своей жизни не только писателями, но и редакторами?..

В это лето я надеюсь увидеть тебя. А пока хочется мне поздравить тебя с окончанием университета, с началом трудовой жизни. Пусть будут все новые рубежи, но ты ведь не растеряешь смелость? Успехов тебе! В одном из первых писем я писала тебе: в твоей жизни может быть все, не может только одного — легкости. Сейчас, пожалуй, добавлю: и покоя. Беспокойство души будет сопутствовать тебе всегда. По-другому жить ты не сможешь. Ах, как хочется наконец увидеть тебя, поговорить без посредничества бумаги! Приезжай, слышишь?

Всегда твоя Ирина».