«Уважаемая Ирина Борисовна!
Год не решался побеспокоить Вас своим письмом. Боюсь и сейчас выглядеть нескромным и назойливым. Но оставшийся в моей памяти с прошлого года Ваш образ, хотя и видел Вас так недолго (я приехал в санаторий в тот день, когда Вы уезжали), все то, что узнал о Вас как о человеке и журналисте, и, наконец, свое горестное, я бы сказал, безысходное положение побудили меня все же преодолеть чувство неловкости и написать Вам. Читал Ваши статьи в газетах, статьи в газетах о Вас, Вашу книгу о мужестве и доброте, видел Вас на экране телевизора. Как Вам удалось прорвать блокаду болезни — двадцать лет неподвижности — и столько достигнуть? Ведь далеко не часто даже здоровым людям доводится столько преодолеть! И как удается Вам совмещать литературную работу с постоянной штатной работой старшего научного сотрудника в институте?
Я тоже тяжело и неизлечимо болен. Но дело даже не в этом, хотя, несмотря на кучу неприятностей, умирать желания нет. И все же, может быть, Вы сумели бы как-то подсказать мне, куда приложить свои оставшиеся силы, знания. Ведь меня чему-то учили. До болезни я работал учителем истории, директором школы, инспектором гороно. Это вкратце мой послужной список. С болезнью кончилось все. Я сразу во всем стал «бывшим», а между тем мне всего сорок лет, как говорится, пора расцвета творческих сил. Попыток как-то приобщиться к общественно полезной деятельности было много, увы, все они оказались тщетными. Такое чувство, что перед тобой множество дверей, но ни к одной из них не можешь подобрать ключ. Но почему? Оскорбление равнодушием тяжело ранит и трудно забывается.
Отчего же я все-таки обращаюсь не в очередную инстанцию, а именно к Вам? Я поверил в Вас сразу — с человеком, который не сломился, можно о многом поговорить. Видел, как Вас провожали и отдыхающие, и персонал. На долю далеко не каждого человека выпадает столько любви и уважения, сколько выпало на Вашу. Рад был бы найти в Вас друга… Извините, ради бога. Потребность открыть кому-то свою душу и попытаться найти поддержку один раз за пять столь трудных лет не такой уж большой грех, не правда ли?..
С глубоким уважением к Вам
Ваш Константин Павлов».
«Уважаемая Ирина Борисовна!
Сердечно благодарю Вас за теплое, проникновенное письмо, за то, что поняли и не осудили меня. Когда я послал Вам письмо, сразу же испугался своего порыва, стало неловко и стыдно малодушия и потребности в поддержке со стороны чужого человека, да еще и женщины. Но, очевидно, так бывает, и я очень рад Вашему доброму слову — нижайший Вам поклон!
Постараюсь коротко ответить на Ваши вопросы. Заболевание мое сложно и многогранно по своему проявлению. В настоящее время могу при помощи рук перебраться с кровати на стоящий рядом стул и на нем к письменному столу, где стоит пишущая машинка. Но это сейчас, а что будет в недалеком будущем, не знаю. Лечения от моей болезни нет, и не будем больше о болезни.
Обращаться к секретарю горкома я считаю неудобным: уж не такая я персона, чтобы отвлекать его от дел быстротекущей жизни. У него их и без меня много. А так попыток получить работу на дому было немало, об этом я уже Вам писал. Право же, иногда думаешь: зачем такого дурака держали на ответственной работе, раз ему ничего нельзя доверить? Впрочем, иногда удается подработать печатанием на машинке. Но, Вы понимаете, хочется делать работу по душе, отдавая все накопленное за годы.
Обращался ли я в гороно? С официальным письмом — нет, а с непосредственными предложениями — неоднократно. В частности, и для печатания на машинке материал поступает именно из гороно. Но на большей работе они меня использовать не хотят или не могут. А я, понимаете, никак не могу убедить себя в том, что в голове у меня слежавшаяся солома.
Да, пока семья у меня есть — жена и два сына, одному десять лет, другому шестнадцать. Пишу «пока», потому что жена сказала мне, что уйдет.
Я обременяю Вас своим многословием, будьте снисходительны… И не переживайте за меня, мы еще поборемся. Помните лозунг Макаренко «Не пищать!»? Мне он особенно нужен.
С глубоким уважением и признательностью к Вам
Ваш Павлов».
«Милая Ирина Борисовна!
Рад был прочесть Ваши строки о том, что переписка со мной не будет Вам в тягость. А я уж боялся, что в прошлом письме утомил Вас своими умствованиями. Впрочем, я поверил в Вас уже до получения Вашего первого письма. Сотни же километров не помеха для дружбы, нас роднит то, что мы оба верим и любим жизнь. Так будем же бороться за то лучшее, что нам еще может выпасть. Меня Вы, побаловав хорошими письмами, невольно настроили на их ожидание. Но у Вас мало свободного времени, и я не смею «вменять Вам в обязанности» еще и письма ко мне. Уже само по себе мое существование кому-то в тягость, так смею ли я обременять еще одного человека?
Вы спрашиваете о материальной стороне моей жизни. Пенсии едва хватает на пропитание и лечение. Дети живут, по сути, на иждивении матери. Пока жить можно, хотя на ребят надо немало. Кажется, Пришвин сказал: «Нет унизительных положений, если сам себя не унизишь». Я же порой чувствую себя унизительно. Напоминание жены о моей никчемности не бодрит. Ну да ладно уж об этом. Если бы удалось устроиться на работу, моя радость была бы двойной: и нашел бы себе применение, и покончил бы наконец с разговорами о моей материальной неполноценности, которой я сам ежедневно болен. Извините, сказал «хватит», а понесло дальше…
Пожалуй, Вы правы, я высылаю Вам копию своей статьи для «Учительской газеты». Вам в Москве легче будет не то чтобы «пробить» ее, но просто узнать объективную оценку. Я ответа так и не получил. Только, пожалуйста, прочтите ее сами. Может быть, все это действительно никому не нужно?
Всю прошлую неделю вел борьбу с гриппом. Грипп прошел, а вот осложнение осталось… Но об этом лучше не думать. Мне лучше жить в розовых очках…
Я, наверное, утомил Вас, всего-всего доброго!
С душевным приветом
Ваш Константин».
«Дорогая Ира!
Позвольте мне так называть Вас. Несказанно рад получению от Вас сразу двух писем. Они для меня даже значительнее, чем то, попадет моя статья в газету или нет. И это при моем огромном желании приобщиться к общественно полезной деятельности! У меня не хватает слов выразить нахлынувшие чувства: я нашел друга! Пишу об этом до влажности в глазах. И не прошу извинений за свою откровенность. Примите все как есть.
Сегодня для меня радостный день еще и потому, что прочел в газете статью о том, что приближаются к завершению работы, связанные с раскрытием вирусной природы моего заболевания. Значит, еще немного, и будут изысканы средства для лечения. Надо только как-то продержаться до того времени. Моя надежда стала предметной, и я спешу поделиться с Вами, ан нет, с тобой. Мы далеко друг от друга, но «с тобой» будет ближе…
Ира, я размечтался настолько, что представил себя на работе — ох, как я стосковался по ней! Более того, я стал размышлять, как бы мы встретились. А ведь это может стать возможным. И, пожалуйста, не подумайте недоверчиво улыбнуться. Ведь в конце концов чего только не бывает на этом свете… А если произойдет что-либо непредвиденное в твоей жизни, знай, что есть на свете человек, всегда готовый протянуть тебе руку помощи. Я, кажется, готов заговорить твоими словами, провозглашая веру в Человека…
Скоро мы уже выезжаем на дачу, хотя лето в самом разгаре. Дачу я успел построить еще до болезни. Местность наша имеет поэтическое название «Березовая роща». Она действительно выглядит так, как ее изобразил Левитан.
Обращаюсь к Вам с просьбой — пришлите мне свое фото. Видя перед собой собеседника, легче разговаривать. По правде сказать, меня раньше почему-то больше интересовал волейбол, чем фотография, но женщины обычно склонны к фотографированию, поэтому и прошу — пришлите. Я, как видите, все время сбиваюсь: вы — ты. Надо привыкнуть. Впрочем, я еще не спросил Вашего разрешения на такое обращение.
Всего доброго! С душевным приветом
Ваш Костя».
«Дорогая Ира!
У меня уже сложилась потребность обращаться к Вам, как обращаются к близкому человеку, когда хотят чем-то поделиться. Вот и сегодня с утра меня потянуло к бумаге: когда я пишу Вам, мне становится несколько легче. Я один, вернее, с тобой. Вчера я все-таки разыскал в альбоме старую фотографию, другой нет. Это последний год работы. Честно скажу, что в настоящее время, бросая ретроспективный взгляд, несколько возгордился своим трудовым путем. «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало»…
Рабочий путь начался для меня хорошо, кончился плачевно — инвалид. Тебе, наверное, известна картина «Все в прошлом». У меня тоже есть прошлое. Когда-то я был полезен обществу, людям, семье. Несмотря на молодость, пользовался авторитетом. А сейчас… Что сейчас? Мне даже приткнуться к какой-либо деятельности не удается. Как-то коллега по гороно принесла мне два доклада учителей на рецензию. Да и то доклады, которые не пропустили в газете. Напрасный труд заставляет терять веру в свои возможности.
Твоя душевная теплота позволяет мне делиться с тобой своим внутренним миром, и я порой раскрываю себя больше, чем, может быть, следовало бы. Не стесняйся, пожалуйста, и, если я где-то «блукаю», скажи прямо, только не жалей.
У меня после всех семейных передряг, когда жена окончательно сказала, что уйдет от меня, да плюс грипп, идет обострение болезни. Все это выбивает из седла, но ничего, я и на этот раз соберусь, стисну зубы и начну борьбу сначала, в который раз. Мне так хочется встать, Ира! Ну, хватит о болезни.
Прими мой привет, твой Костя».
Надпись на фотографии:
«Моей далекой звезде, моей дорогой Ирине, которая будет светить мне до конца моей жизни».
«Родная моя Ира!
Такой ты предстала передо мной в своих письмах, которые так дороги мне. Ведь подобных писем я никогда не получал даже будучи здоровым. К письмам твоим я нередко обращаюсь, когда мне бывает одиноко и трудно. Душа твоя подобна раскидистому дереву для утомленного знойным днем путника. Мне было приятно прочесть, что и мои письма согревают тебя. Осмелюсь обратиться еще с одной просьбой — пришли мне твое теперешнее фото. Сейчас — я в этом воочию убедился — ты уже не та, что на карточке в цветах. Тогда ты была красива своей молодостью, теперь ты красива своей зрелой душой.
Интересно, какие цветы ты больше всего любишь? А какие книги предпочитаешь? Какие песни поешь?..
Привет тебе, милый мой друг!
Твой Костя».
«Привет из «Березовой рощи»!
Сегодня я на даче. Встал рано, и первая мысль — о тебе. Ты все больше заполняешь мое сознание. Теперь я уже не один, ты всегда со мной. День хмурый, но тепло. Окно открыто, и передо мной сад и лес. Под самым окном цветут розы, чуть левее — крупные пионы и голубоватые ирисы. Как бы я хотел положить все это к твоим ногам… Встреча с тобой заменила мне многое из того, что я потерял.
Все время слышно щебетание птиц. Как было бы хорошо, если бы и ты была со мной. Так будет, если я встану на ноги. Твою фотографию взял с собой на дачу. Пишу тебе и поглядываю на нее. А пишу сегодня медленно. Больше думаю о тебе, чем пишу.
Всегда твой Костя.
P. S. Сейчас приехал на дачу старший сын и объявил: две переэкзаменовки на осень».
«Милый друг!
Мне пока не везет: сегодня в ночь я перестал чувствовать ноги. Что-то будет завтра… Может быть, ты сумеешь достать в Москве лекарство, которого у нас нет (рецепт прилагаю). Надо стиснуть зубы и твердить: будет лучше. Да, ты права, конечно, впереди огни! Но как трудно в это верить! С работой тоже пока ничего не слышно. А без труда я уже не мыслю жизни. Прочитав твое письмо, вспомнил Горького: «Человеку надо почаще говорить, что он хороший».
Я не писал тебе о самом тяжелом в моей жизни. Младший сын Андрей еще мал и близок ко мне, а со старшим, Сергеем, нет сладу. Ему шестнадцать лет, а он не хочет знать никаких забот и обязанностей. Все мои слова гасятся другой стороной. Мать, стараясь завоевать его таким путем, не понимает, что тоже будет пожинать, пусть позднее, чем я, плоды своего воспитания. Я могу весь день ждать голодным прихода сына (младший обедает в школе), в нем ничего не шевельнется — ни совести, ни даже жалости. А подчас он не скрывает своего недовольства моим материальным положением. Не подумай, что я жалуюсь, я только делюсь с тобой. Лишь бы младший не последовал примеру старшего. Утешает и одновременно волнует, что детям я еще нужен. Мне не хочется более писать тебе дурного, пусть на душе твоей будет спокойно.
Твой Костя».
«Дорогая моя Ира!
Твоя отзывчивость подобна влаге в пустыне, это бальзам для израненного сердца. Твое внимание лучше лекарства (хотя и за лекарство, которое ты достала, тоже большое спасибо). Письма твои я читаю дня по три. Хорошо, что ты пишешь с открытым сердцем. «Ни к чему я не пришла и ничему не научилась». Искренность этих строк дошла до меня лучше, чем твои призывы к спокойствию. Я очень верю, дорогая Ира, что мы еще встретимся по-настоящему. Этого не может не произойти.
Раньше я не писал тебе много, считая это неудобным, но… ты стала мне другом. Тебе несу я все свои мысли, переживания, боль. Это, наверное, эгоистично и не по-мужски. Ты пишешь: «Только не падай духом, думай о том, что будет лучше». Так ведь это же основной метод моего лечения. Он и какая-нибудь работа. Из редакции пока ответа нет.
Благодарю тебя за то, что принимаешь близко к сердцу судьбу моих сыновей. Ты права, старшего сына я как-то недоглядел. Много работал, не очень-то уделял ему внимание. Но за младшего я еще поборюсь. Борьба за него, как я уже отчетливо понимаю, будет идти до конца моей жизни, потому что конец придет раньше, чем сын вырастет. Впрочем, может случиться и другое — борьба прекратится, ибо уже не за кого будет мне бороться. Не потому, что сдамся, а потому, что потерплю поражение в этой неравной борьбе. Сдаться и потерпеть поражение не одно и то же. Но тогда сын уже не поймет этого… Ира, неужели жена отнимет у меня еще и Андрюшу?..
Твой Костя».
«Здравствуй, друг мой!
Теплый летний день. Я встаю в шесть часов. В это время солнце под углом смотрит своим ясным утренним ликом в окно комнаты, где стоит моя кровать. Начинается день. Как хотелось бы сказать: «начинается трудовой день». Но, увы, день обычный, каких прошло много. День за днем, год за годом — так пошел шестой год моей болезни. Жизнь есть жизнь, и она изобилует трудностями. Моя задача — обходить подводные камни. Я, кажется, покончил со всякими ненужными переживаниями. Правда, дорогой ценой, но все же нашел в себе силы принимать все, кроме заботы о ребятах, спокойно, без малейшего волнения. Теперь я уже не чувствую себя ни оскорбленным, ни униженным. Ты права — впереди огни!
Мне приятно было прочесть оценку моей статьи, а главное, что ее в ближайшее время напечатают. Значит, есть еще порох в пороховницах! Ты правильно заметила, что всякая работа хороша, но я бы предпочел остановить свой выбор на рецензировании работ на педагогические темы или работ заочников по истории.
Твое последнее письмо о многом сказало, оно помогло мне найти себя, я выбрался на прямую дорогу. Нужность моя Андрюше, дружба с тобой помогли мне продолжать борьбу за жизнь.
Ирок, уже второй час ночи, а я с тобой, и мне хорошо, и спать не хочется!!! (Чувствуешь, я пишу письмо с перерывами.)
Писать? Но у меня нет таланта, да и достаточного жизненного опыта тоже. Словесной руды в прозе и без меня много. Вот бы так, как у Чехова: уж если у него повешено ружье на стенку, то оно обязательно выстрелит. Нет, чтобы писать, надо иметь что сказать людям, а я и сам, как видишь, в поводыре нуждаюсь.
Ира, свет мой, ты много помогаешь мне своим вмешательством в болото редакции. Благодарю тебя. И — спокойной ночи!
Твой Костя».
«Дорогой друг!
Хочется поскорее поделиться маленькой радостью: сегодня я встал и, держась за стул и стенку, дошел до кухни. Правда, «ласточка» может вспорхнуть и улететь, но надо удержать.
Должен тебя порадовать и тем, что твой разговор в редакции возымел действие: из Москвы звонили в гороно. Так что не так уж ты «беспомощна», как писала мне. Не только словом врачуешь, но и делом! Так что, видишь, есть новости. Как приятно писать о хороших новостях! Хочу еще похвастать, что и руку стал отлично чувствовать, когда пишу.
Ты пишешь: «Разве ты не видишь это по моему отношению к тебе?» Мне кажется, вижу. Но иной раз на расстоянии сложнее понять друг друга. Ты стала мне необходимой — даже больше, чем сестра. Извини, но я не могу сейчас еще писать.
Твой Костя.
P. S. Будь всегда со мной!»
«Дорогая Ира!
Пусть тебя не удивляют мои частые письма, они результат моей привязанности к тебе. Мне так нужен тот источник, из которого в трудное время можно испить живительной влаги. Единственное, что меня беспокоит: не надоедят ли тебе мои излияния? Проще, я уже побаиваюсь тебя потерять. Очевидно, необычность наших отношений является причиной волнующих размышлений. Мне понятно, что работа и домашние дела отнимают много времени и сил, понимаю свое «преимущество» в наличии свободного времени. Но поверь мне, мои письма тебе не от безделья. Это потребность в духовной близости, которую ты мне даешь.
Знаешь, в моей болезни существуют ремиссии, когда на несколько лет она может отступить. Так что, дорогая моя Ира, моя вера не так уж беспочвенна. Беда в том, что верю в свое выздоровление я один. Хотя ребята иной раз подбадривают меня.
Пишу тебе письмо и слышу: опускается корреспонденция и падает конверт. Размышляю: от кого бы? И о радость! От тебя! Ты стала неотъемлемой частью моей жизни. Отчего в молодые годы люди порой невнимательны к внутреннему миру избираемого ими жизненного партнера? Наверное, потому, что интеллект формируется с возрастом. Красивый фасад еще не значит, что здание добротно. Может быть гнилой фундамент. Как мало говорим мы об этом с молодежью!
Твое волнение как искра передалось мне, и я взбунтовался по поводу твоей мимолетной слабости, как будто сам ее допустил. Если перед человеком пропасть и он не верит, что сможет ее перейти, он не перейдет. Пиши повесть, не бойся, у тебя ведь уже есть основа. Смелее! Надеюсь, ты поняла меня. Ты для меня дороже друга. Если есть во мне что-то хорошее, то это — тебе!
Прими мой душевный привет и извини за чрезмерную писанину. Пойми меня и не прими мои слова за сусальную слащавость.
Твой Костя».
«Милый друг!
Вчера приехал ко мне зав гороно и сообщил приятную новость: с осени я буду зачислен в педагогический институт в качестве преподавателя-почасовика. В мои обязанности будет входить проверка контрольных работ студентов-заочников по истории. А потом, по его словам, может начаться и живое общение со студентами — зачеты, экзамены. Общение с молодежью — шутка ли!
Итак, впереди огни. Будем надеяться, что с осени я приступлю к работе. Вот будет здорово! Лед тронулся. Причина этого — ты, дорогая. Гордись, твой шум в редакции приносит свои плоды, а ты еще как-то писала, что нет ничего хуже, чем хотеть помочь, но не уметь. Я не знаю, как благодарить тебя. Разреши крепко, крепко обнять тебя и еще крепче расцеловать. Чувство радости захлестывает меня, и я готов обнять весь мир! Я буду полезным человеком. Я не буду больше иждивенцем у государства. Я не буду больше «негодь» — так я называл себя, сознавая, что ни к чему не был пригоден и не имел возможности заработать на кусок хлеба. Начинается новый этап в моей жизни. Спасибо!
Всегда твой Костя».
«Доброе утро, дорогая!
Мы переехали в город — я у матери. Жена забрала обоих сыновей и осталась жить в прежней квартире. Сегодня первое сентября, первый день занятий в школе. В этот день я давал первый урок в каком-нибудь из классов. Больше мне нравилось давать уроки в девятых и десятых классах. Интересно было знакомиться со вновь начинающим заниматься у меня классом. Я чувствовал себя перед учениками как артист перед зрителями: немного волновался, немного любовался собой (был и этот грех), каждый последующий урок в параллельном классе старался давать по-разному, хотя уроки были на одну тему. Очевидно, мне удавалось заинтересовать ребят, и у меня устанавливался с ними контакт.
Теперь, когда я не работаю, без смущения могу сказать: работал учителем — все меня уважали, а преподаватели, уроки которых были перед моими, жаловались, что ребята на их уроках только историей и занимаются. Ребята учились с большим интересом, и оценок «три» у меня в классе было немного.
Работал директором школы — был всеми уважаем, начиная с учеников и кончая техническими работницами. Был инспектором — многие учителя и тем более директора подведомственных школ побаивались меня, а некоторые так просто не любили. Это директора-очковтиратели, учителя-лодыри. Работа инспектора не удовлетворяла меня. Лишь партийная дисциплина обязывала продолжать работать на должности, которую мне тогда доверили. Тем более что меня избрали секретарем партийной организации гороно.
Сегодня был у меня собственный корреспондент «Учительской газеты», принес напечатанную мою статью и сказал, что есть договоренность насчет работы в педагогическом институте и областном институте усовершенствования учителей. Как видишь, «не было ни гроша, да вдруг алтын». Благодарю за все хорошее, что ты сделала для меня, за твои сердечные пожелания, за то, что ты есть.
Всего тебе доброго!
Твой Костя».
«Милый мой друг!
Третий раз начинаю это письмо. Хочется поговорить с тобой, и всякий раз меня останавливает мысль, что надо знать меру и не быть назойливым. Но даже близкая возможность получения от тебя письма не останавливает меня в желании поделиться с тобой некоторыми мыслями. Ты прекрасно понимаешь, что может меня привлекать в нашей переписке. С тобой я не одинок духовно. Для меня наша переписка — это уже разговор, который так необходим между друзьями, тем более если друг — женщина. Не проходит дня, чтобы я не вспомнил о тебе. Твое понимание, дружеское слово, теплота бесконечно дороги мне. Твои письма я люблю читать по нескольку раз. Люблю писать письма тебе. Это мой разговор с тобой, в котором ты активная собеседница, единомыслящая, предлагающая подчас пищу для размышлений.
Музыка? Чайковский, Бетховен, Верди, Григ… Я люблю не только классическую музыку, люблю и песни. Даже сам пою. Вот написал и «застеснялся».
Интересно прочитать твои стихи для детей. Те, кто пишет стихи для детей, вероятно, имеют успех у них прежде всего.
Ах, Ира, Ира, какие были бы у нас с тобой дети…
Всего тебе хорошего!
Всегда твой Костя».
«Дорогая мои!
Несказанно рад твоей поездке на Кавказ. Как смело ты решилась на это! Я-то знаю, какие трудности пришлось тебе преодолеть. Понимаю, что не обошлось и без боли.
О Ира, Ира! Я только что почувствовал ползущую но моей ноге букашку. Ты знаешь, почему я вдруг об этом пишу? Ура! Появляется в ногах поверхностная чувствительность.
Не скрою, мне очень приятны твои сувениры, твое внимание. Приятно, что ты признала во мне друга. Да еще, как ты пишешь, «замечательного». Ты знаешь, это чудесно. У меня есть друг, да какой друг, я и не мечтал встретить в своем положении друга. Эх, Ирок, нам бы встретиться, нам бы всегда быть вместе!..
На улице, несмотря на осеннее время, жарко. Но небо покрыто перебегающими облаками, а внизу гуляет ветерок. Хорошо бы сейчас прогуляться по лесу в рубашке с расстегнутым воротником. Рубаху парусит, и ветер ласкает разгоряченное тело. И хочется идти, идти куда-нибудь далеко-далеко. Но действительность жестока, и приходится лежать, лежать и лежать.
Ты знаешь, у меня какое-то шестое чувство, что я буду ходить. Это будет так, я этого очень хочу! Но время, как оно медленно идет… Да и помех много.
Мечтаю о том, что на будущее лето, хотя бы в свой отпуск, ты приедешь ко мне на дачу. В поезде и машине лежа. Вполне реально. Теперь я не связан с женой даже формально, а мама никогда не будет против.
Свет мой, прими мой душевный привет!
Твой Костя».
«Дорогая моя!
Когда мне тяжело, я обращаюсь к тебе, но до сих пор я это делал мысленно. Сегодня чаша моего терпения переполнилась, я почувствовал необходимость поделиться с тобой моими «успехами» в состоянии здоровья. По сравнению с тем самочувствием, о котором я тебе сообщал в последнее время, у меня произошло значительное ухудшение. Я потерял много сил. Вот, чувствуя, что у тебя еще есть резерв, чувствуя, что тебе не безразлична моя судьба, я и делюсь с тобой своими переживаниями, своей душевной болью. С кем, как не с верным другом, разделить свалившееся на меня несчастье! Но ты не подумай, что я раскис, — нет, есть еще порох в пороховницах, не гнется еще казацкая сабля.
Для тебя не было бы большей радости, чем узнать, что ты внесла в мою жизнь что-то хорошее. Так знай, что ты совершила в моем сознании глубокий переворот, в моем подходе к женщине, в частности. Хотя мы и далеки друг от друга, но ты для меня не абстрактный, а конкретный, живой человек, с которым я могу делиться всем.
Хорошая моя! Я никогда не переживал такого чувства, какое ты сумела возбудить только своими письмами, своим вниманием, заботой. Поверь мне, это в первый и конечно же в последний раз. Извини, что я надоедаю тебе своими высказываниями, но иначе я не могу…
Спокойной ночи, родная!
Всегда твой Костя».
«Милый мой друг!
Вечером получил твое письмо. Знаешь, я обругал себя за то, что свои неприятности взвалил на твои плечи. У тебя, родная, и своя жизнь не из легких, да еще мои беды.
Могу похвастаться, что сумел взять себя в «узду». Надеюсь на тебя, на твою моральную поддержку, на твою женскую дружбу. Ты для меня — духовная подруга.
Я рад за твои успехи в деле написания повести, и мне, конечно, интересно будет ее прочитать. Я вдвойне рад намечающемуся успеху.
На нашем с тобой разговоре точку поставит только смерть, только она разлучит меня с тобой. Ты пишешь: «Для меня высшее счастье в личной жизни — это полная духовная близость». Да, я, как видишь, с тобой даже на расстоянии нашел для себя это счастье. Что касается другого, то время покажет.
Погоды стоят хорошие, но они уже не для меня. Мне надо лежать: когда сидишь, сильно отекают ноги. Появились боли, да и разные другие неприятности, вплоть до пролежней, доставляющих мне немалые страдания. Но — довольно об этом. Не переживай за меня — мы еще поборемся.
Обнимаю тебя нежно.
Всегда твой Костя».
«Милая моя!
Вот уже пятый день, как я живу под впечатлением твоего последнего письма. По нескольку раз подряд перечитываю его и нахожу в этом большое удовлетворение. Я теперь не одинок, мне легче стало жить.
Только что получил опять твое письмо и огорчен тем, что ты беспокоишься за меня. Но наша дружба должна помогать нам, а не расстраивать друг друга. А у тебя вот даже работа не клеится.
Твое сегодняшнее письмо — сплошная психотерапия. Я шучу, но ведь надо заметить, что я не могу это рассматривать как очередное обострение. Мне ясно — возникло ухудшение. Я привык называть вещи своими именами. Пишу я с трудом — плохо слушаются руки…
Искренне благодарю за твое внимание — телеграмму и чудесный подарок. Мне приятны твое внимание, доброта. Еще раз благодарю.
Нет, помирать я еще не собираюсь. А если это произойдет, то помимо моей воли и желания. После того как мне стало хуже, часто приходится приводить свое настроение в порядок.
Сегодня, в день своего рождения, в семь часов я подниму рюмку и вместе с тобой выпью за нашу дружбу, пусть и на расстоянии, — поистине чудесное чувство, родившееся в нас.
Прими мой сердечный привет.
Всегда твой Костя».
«Дружок мой!
С утра погода туманная и серая. Моросит дождь, день промозглый. И самочувствие не из блестящих. В ногах «горчичники», движение еще более ограничилось. Начинается лежачий образ жизни. Однако надежда на лучшее не покидает меня. Настроение поддерживается открывающейся перспективой работы. Твое внимание, забота дают мне чувство локтя, в котором так нуждается человек, попавший в беду.
Тебе я обязан светлыми минутами моей нелегкой жизни. Вот и сегодня я ощутил твою заботу: мне доставили от тебя лекарство. Только, пожалуйста, не расстраивайся, мне немного хуже. Но я сберег надежду. Остается и ей сыграть свою роль. В который раз! Мне сейчас очень не хватает тебя. Как мне было бы тяжело, если бы не ты, а сейчас мы еще поборемся.
Ира, Ира, разве плакать надо, когда тебе говорят хорошие слова? Я же тебя не жалел. Не разжалобить мне тебя хотелось, а сделать тебе приятное.
Мысли разбегаются, я пишу в несколько приемов. Руки тоже совсем ослабли.
Я перешел на постельный режим. Но будем надеяться на лучшее. Хоть мне и горько, но я не паникую. А если ты будешь серьезно расстраиваться по поводу моего здоровья, я больше не буду о нем тебе писать. Не для того я и ты добивались работы, чтобы от нее отказаться, когда ее, кажется, предоставляют.
Представь себе, что мы встретились, чтобы никогда не расставаться. Встреча нас сделала счастливыми, а значит, и здоровыми не только духом, но и физически. Пусть это сказка. Но ведь это еще и мечта. Надо только верить, ждать, надо очень захотеть. Трудное счастье гораздо ценнее любого другого.
Всего тебе доброго! Обнимаю тебя нежно.
Всегда твой Костя».
«Радость моя!
«Что же делать? Чем мне тебе помочь?» Твоя помощь для меня очень значительна. Ты мне даешь многое. Без тебя я бы, наверное, скис, а особенно сейчас. Настроение у меня бодрое, хотя и иду ко дну. И все же умирать я не собираюсь, хотя все идет к этому. Но если тебе очень хочется, чтобы мне стало лучше, так и будет. Ты получишь мое письмо и спи спокойно. Давай вместе будем спать спокойно. Пытаюсь ответить тебе без машинки. Прежде всего чтобы тебе не думалось, что мне совсем плохо. Жив, жив курилка.
Обнимаю тебя нежно.
Всегда твой Костя».
Телеграмма:
«Костик умер девятого января девять вечера. Павлова».
Письмо матери Кости:
«Дорогая Ирина Борисовна!
Выполняю Вашу просьбу: написать о последних днях жизни Костика.
Он умер дома, на моих руках, в тяжких муках и в полном сознании. До самого конца не верил, что умирает. В последние дни и даже часы говорил о Вас. Я не раз предлагала написать Вам под его диктовку. Он отказывался, щадя Вас. Я даже предложила вызвать Вас повидаться: вы так дружили, что я не считала это предосудительным, тем более я-то знала, что он умирает. Он и от этого отказался — не хотел, чтобы Вы видели его таким, каким под конец сделала его болезнь. Мне думается, что и его последняя мысль была тоже о Вас, так как он часто и подолгу все смотрел и смотрел на Ваш портрет. Перечитывать Ваши письма он уже не мог, но меня об этом просил, и я, быть может, только тогда и поняла по-настоящему, кем же Вы для него были…
В ящике его письменного стола я нашла записку, в которой он прощался с жизнью. Записка датирована числом незадолго до получения Вашего первого письма. Встреча с Вами отодвинула его смерть. Любовь к Вам заставила его снова полюбить жизнь. Впрочем, он любил жизнь всегда, просто все завязалось слишком тугим узлом, ему оставалось разрубить его единственным способом — лишить себя жизни. Вы возродили его, и за это Вам великое материнское спасибо и благословение!
Вот, собственно, и все, что я смогла написать Вам о Костике. Я осталась одна на всем свете. Внуки воспитаны чужими мне. Да что мне — они и к отцу в последнее время уже не приходили. Пока еще не знаю, как смогу жить дальше. Впрочем, наверное, смогу: еще ни одна мать не бросилась в могилу вслед за своим сыном. Видимо, придется как-то жить без него и дожидаться своей очереди…
Портрет Ваш, который Вы подарили Костику, я Вам не возвращаю. Я поставила его возле своей кровати рядом с портретом сына. Как сын, я далека от сантиментов, но Вы стали мне дочерью, и — да храни Вас бог!
С низким поклоном
мать Костика».