Библиотека Варны оказалась не слишком привлекательным местом.
Небольшие оконца под самым потолком пропускали так мало света, что читать древние рукописи было почти невозможно. На столах слоем лежала пыль, полки были затянуты паутиной.
Отец Димитрий взял со стола чернильницу, брезгливо заглянул в нее и поставил обратно.
– Высохли, – проворчал он.
– И неудивительно, – шепнул Алан, толкнув Анджелу локтем.
Монах подошел к двери и что-то крикнул.
– Сейчас вам принесут перья и чернила, – буркнул он, вернувшись. Несколько секунд он в нерешительности оглядывал полки, потом взял два растрепанных тома и бросил их на стол. – Перепишите эти жития святых.
«Точь-в-точь учитель, который не знает, чем занять своих учеников», – насмешливо подумал Алан, а вслух сказал почтительно:
– Хорошо, отец. А пергамент нам тоже дадут?
– Ах, да! – Отец Димитрий подошел к полкам, где книги были навалены уже в полном беспорядке. – Тут, наверное, найдутся вычищенные листы.
Сердце Алана замерло. Значит, здешние монахи тоже творят это гнусное преступление! Им жалко денег на новый пергамент, лень изготовлять его самим из овечьей кожи, и они предпочитают стирать тексты старых книг, чтобы воспользоваться их страницами. Он знал, что в прошлом к этому способу приходилось прибегать, потому что бумага еще не была изобретена, а пергамент стоил слишком дорого. Но делать это теперь!
Сколько бесценных творений древних авторов было вот так варварски уничтожено! А вдруг и комедия Алексида уже стерта и на страницах, столько веков ее хранивших, написано теперь житие никому не известного мученика или святого!.. От одной только этой мысли его бросило в холодный пот.
В библиотеку вошел монах, неся чернила и перья. Отец Димитрий бросил на стол две книги, подчищенные настолько небрежно, что можно было разобрать прежние заголовки. Алан с облегчением узнал длинные поэмы третьестепенных латинских авторов конца Римской империи. Нет, они были ненамного интереснее житий, которые теперь займут их место, а кроме того, сохранились в других рукописях и уже давно напечатаны.
– Прошу прощения, отец, – сказал он робко, – но разве не жаль подчищать эти старые книги?
– Жаль? – крикнул монах, и темные сумрачные глаза под густыми бровями внезапно вспыхнули гневным огнем. – Эти книги полны языческой гнусности, в них прославляются суетные мирские радости и дьяволы и дьяволицы, которых они называли богами!
– Это так, отец, и все-таки… – нерешительно начал Алан, чувствуя, что он все же должен сначала попытаться честно купить рукопись Алексида, если только монахи согласятся ее продать. Но ни в коем случае нельзя показывать, как она ему нужна. – В Венеции есть много людей, которые охотно заплатили бы за эти книги большие деньги. И на них ты купил бы втрое больше пергамента, совсем нового и чистого…
Он не договорил. Монах ужа не мог больше сдерживать свое бешенство.
– Мерзостные мысли! Позволить языческой нечисти отравлять людские души! В Варне эти книги хоть не приносят вреда. Будь моя воля, они завтра же пошли бы на растопку. Но старик настоятель трясется над всяким хламом.
– Да, он очень стар, – задумчиво произнесла Анджела.
– Очень! – Монах повернулся к ней, и гнев в его глазах сменился злобной радостью. – Ему уже недолго жить. А когда он умрет и будет избран его преемник, в Варне многое переменится. И для начала вся эта языческая мерзость полетит в кухонную печь. – Он указал на полки, но вдруг спохватился, что наговорил лишнего, и, сухо объяснив им, что они должны делать, вышел из библиотеки. Они услышали, как в замке повернулся ключ. Их заперли!
– Давай искать, – взволнованно шепнула Анджела. Вне себя от радостного возбуждения, они бросились к полкам, на которых была небрежно навалена «языческая мерзость». Там царил полный хаос. Очень скверная копия «Илиады» соседствовала с посредственными греческими и латинскими авторами, которые жили через несколько столетий после конца золотого века античной литературы. Было нетрудно догадаться, что все книги, кроме тех, которые имели отношение к христианской религии, здесь просто свалили в кучу, как языческие и нечестивые. Анджела, выросшая в доме книгопечатника, знала все эти произведения. Среди них не было ни одной редкой или ценной книги. Все они уже были известны в Венеции. Многие были напечатаны, а гораздо лучшие копии остальных имелись в разных библиотеках Европы.
– Ее тут нет. – Анджела чуть не плакала от горького разочарования.
– Погоди-ка, а это что?
Алан пошарил в глубине полки, куда завалилось несколько книг поменьше. Одну за другой он извлекал их на свет – покрытые паутиной, в пятнах плесени.
– Смотри! – Он лишь с трупом удержался от ликующего вопля, который был бы услышан и за этими толстыми стенами.
Вместе они прочли вслух заголовок, начертанный тонкими выцветшими линиями: «Овод» Алексида, сына Леона»…
Это была упоительная минута. Они держали в руках маленький, переплетенный в кожу пергаментный томик, ради которого Алан пересек Европу. В этой книге, тоже насчитывавшей несколько веков, жило неувядаемое творение Алексида – комедия, которая вызвала смех и рукоплескания двадцати тысяч зрителей, некогда заполнивших обширный афинский амфитеатр, и получила первую награду на весеннем театральном состязании за четыреста лет до нашей эры.
Почти две тысячи лет прошло с тех пор, как сам Алексид превратился в прах. Из всех его творений сохранился лишь этот единственный список одной комедии.
Анджела посмотрела на Алана, прочла ответ в его глазах и кивнула. Они должны увезти эту книгу из Варны. Во что бы то ни стало.
Теперь уже ясно, что монахи не подарят им этой рукописи, не продадут ее и даже не позволят переписать. Эта веселая насмешливая комедия казалась им греховной и кощунственной.
Пока настоятель Иоанн жив, рукопись будет лежать в библиотеке, если только ее страницы не выскребут.
Когда же настоятель умрет – а он очень дряхл и может умереть в любой день, – его преемником, несомненно, станет отец Димитрий, и тогда Алексид вместе со всеми другими древними авторами будет предан огню.
– Нам придется украсть рукопись, – сказал Алан.
– Это не кража. Воры не мы, а монахи. Они хотят ограбить мир, лишить его замечательной книги.
– И ограбить Алексида, лишить его славы и бессмертия, которые он заслужил.
Успокоив свою совесть такими рассуждениями, они уселись друг против друга за пыльным столом и принялись переписывать жития святых, обсуждая свои дальнейшие планы. Работа была скучная, но нетрудная и не требовала сосредоточенности.
Они решили, что уйти немедленно нельзя. Это могло вызвать подозрения, и тогда за ними послали бы погоню. Да и отдых им не повредит – ноги Анджелы заживут, а кроме того, можно будет накопить немножко припасов на дорогу, съедая не весь хлеб, который им дают.
Им очень не хотелось оставлять Алексида в библиотеке. Они, конечно, понимали, что за один день ничего с ним не случится, и все-таки чего-то опасались.
– А кроме того, – сказала Анджела, – раз нам не доверили ключ от библиотеки, кто знает, удастся ли нам сюда проникнуть, когда настанет время забрать рукопись.
– Но если мы возьмем ее сейчас, нам некуда будет ее спрятать. Весьма возможно, что кто-нибудь из монахов решит заглянуть в наши сумки.
– Придумала! – Анджела указала на окно. – Если я влезу к тебе на плечи, то смогу дотянуться до окошка и сунуть книгу в нишу. Стекла тут нет, и мы сможем забрать ее с той стороны, когда во дворе никого не будет.
– Прекрасно. Так и сделаем.
С этими словами Алан уперся руками в стену, и девушка не без труда взобралась к нему на плечи.
– Ну вот, – сказала она шепотом, спрыгивая на пол и вытирая запачканные руки. – А теперь давай скорее переписывать, чтобы нам было что показать.
Часа два они усердно работали, а затем раздался унылый звон колокола.
– Будем надеяться, что он созывает монахов к обеду, – заметил Алан.
– Слышишь – кто-то отпирает дверь.
Однако заглянувший в библиотеку монах пришел позвать их в часовню. На этой службе, объяснил он, обязательно должны присутствовать и монахи и гости монастыря.
– Все пропало! – вдруг растерянно прошептала Анджела, когда они подошли к часовне.
– Что случилось? – с тревогой спросил Алан.
– Мои волосы! Ведь в часовне мне придется снять шляпу!
– Авось в полутьме никто не заметит. Да и у монахов они тоже по самые плечи.
Но, хотя в часовне царил полумрак, а волосы монахов были достаточно длинны, все же рядом с короткими белокурыми кудрями англичанина рыжая грива Анджелы сразу бросалась в глаза.
Когда служба кончилась, у дверей часовни их остановил отец Димитрий.
– Ты носишь волосы длинными, словно женщина, – сказал он грубо.
Анджела спокойно посмотрела ему прямо в глаза.
– Я дал обет, – сказала она, – не стричься, пока не вернусь из своего паломничества.
Хмурые морщины на лбу монаха разгладились.
– Ну, если это не суетность, мальчик, то ничего, – сказал он почти ласково.
Однако когда они пошли к трапезной, он продолжал задумчиво смотреть им вслед.
После обеда им пришлось опять работать в библиотеке до самой темноты. Только после ужина и вечерни они, наконец, получили возможность побродить по монастырю.
– И все-таки это кража, – сказал Алан, которого вновь начала мучить совесть. – Может быть, попробуем задержаться здесь подольше и переписать комедию?
Анджела решительно мотнула головой.
– Это не годится. Нам нужна сама рукопись. Иначе могут сказать, что мы подделали комедию, что ее сочинил вовсе не Алексид, а мы сами.
Алан иронически усмехнулся.
– Эх, если бы я и правда умел писать вот так!
Они успели только наскоро перелистать страницы, но и этого было достаточно, чтобы убедиться, что перед ними настоящий шедевр, достойный сравнения с лучшими комедиями Аристофана.
– И все-таки рукописи подделываются, – объяснила Анджела. – Поэтому венецианское правительство поручило особому цензору наблюдать за печатанием латинских и греческих книг.
Разговаривая, они спустились к озеру, чтобы насладиться прохладным ветерком, дувшим с гор. Догорел еще один великолепный закат, и сгустились сумерки. Кругом царила глубокая тишина, и каждый звук далеко разносился в горном воздухе. Вот почему им удалось расслышать беседу отца Димитрия с другим монахом, которые остановились у парапета высоко, над ними. Они как раз подошли к вырубленным в скале ступенькам, когда до них донесся знакомый грубый голос отца эконома:
– Я и сам так подумал сегодня утром, брат Григорий. Но как ты догадался?
– Я подслушивал у дверей библиотеки, брат…
Алан вздрогнул и схватил Анджелу за локоть. Окаменев, они затаили дыхание.
– И о чем же они разговаривали?
– Я не разобрал. Дверь ведь толстая, а они шептались и только иногда говорили громче. Но один называл другого «Анджела».
. – А ты не ослышался? «Анджело»… «Анджела»… Почти никакой разницы.
– Но ведь он ставил слова в женском роде! Тут ошибки быть не может: один из них на самом деле девушка, и мы допустили в стены монастыря женщину! Да если настоятель об этом узнает, он умрет от ужаса!
Отец Димитрий позволил себе хихикнуть.
– Ну так постараемся, чтобы он об этом узнал. Место в раю, уготованное нашему достопочтенному настоятелю, уже заждалось его.
Несколько секунд они молчали, а потом второй монах сказал:
– Когда ты будешь настоятелем, ты… ты вспомнишь про мою дружбу?
– Я не забуду никого из моих друзей. И из моих врагов.
– А что сделать с этой девчонкой?
– Сегодня ничего. Запомни – никому ни слова! А утром проводи их не в библиотеку, а к настоятелю. Я обличу их в его присутствии. Если старик выдержит и такое волнение, значит, на него вообще смерти нет!
– Ты очень умен, Димитрий. А как ты поступишь со школярами?
– Как? Прикажу выдрать этих бродяжек плетьми и вышвырнуть их за ворота.
Необходимо было действовать решительно.
Как только монахи отошли от парапета, Анджела и Алан бросились в свою каморку за сумками и сунули в них несколько кусков хлеба, который сумели спрятать за обедом и ужином. Затем они крадучись пробрались к наружной стене библиотеки – к этому времени уже совсем стемнело и можно было не опасаться, что их заметят.
Высоко над их головами смутно чернели три маленьких окна.
– Она в среднем, – шепнула Анджела.
Алан, твердо упершись ногами в землю, пригнулся и, когда она взобралась к нему на плечи, стал медленно выпрямляться.
Анджела испуганно ахнула.
– Что случилось? – шепнул он.
– С этой стороны стена гораздо выше!
– Попробуй дотянуться.
– Сейчас.
Алан закусил губу, потому что нога Анджелы больно нажала на его плечо.
– Побыстрей, – умоляюще проговорил он. – Я тебя долго не удержу.
– Я ее трогаю пальцами… Вот… Ай!
С приглушенным стоном она сорвалась на землю. Алан, потеряв равновесие, тоже упал, и оба больно ушиблись. При этом они наделали довольно много шума, но во двор никто не вышел. Анджела первая вскочила на ноги и помогла встать юноше.
– Все в порядке! – воскликнула она с торжеством. – Рукопись у меня.
Алан так обрадовался, что совсем забыл про ушибы. Он сунул книгу за пазуху, ощутив приятный холодок кожаного переплета, и они, прячась в тени, направились к воротам.
Однако привратник, который накануне так неохотно впустил молодых людей в монастырь, на этот раз не проявил никакого желания выпустить их.
– Час уже поздний, – проворчал он. – Монастырские правила запрещают.
– Но ведь еще не совсем стемнело! – в отчаянии попробовал убедить его Алан.
– Какая разница! Еще и десяти минут не прошло, как мне передали приказ настоятеля никого из монастыря не выпускать.
Итак, отец Димитрий принял меры предосторожности! Алан взглянул на старика привратника, на ключи, болтавшиеся у его пояса… Но из сторожки доносились голоса: значит, сегодня он не один. К нему на помощь сразу бросятся по меньшей мере двое. А ведь далеко не все монахи – дряхлые старики.
– Ну что ж, – сказал он, пожав плечами.
И они вновь направились к монастырю по извилистой тропе, тщательно выбирая, куда поставить ногу, потому что оба хорошо помнили пропасти, которые видели здесь днем.
– Мы пропали, – сказала Анджела. – Этот монастырь – неприступная крепость. С такого обрыва не спустишься, разве что… Послушай, а не попробовать ли нам поискать веревку и…
– Для этого потребуется очень длинная веревка, да и не одна – ведь их же придется привязывать.
– А если отрезать веревку от колокола в часовне?
– Они запирают часовню.
– Но ведь у них же есть колодец, а уж там наверняка найдется веревка…
– Нет, они носят воду из озера в бурдюках.
Следовательно, не было никакой надежды раздобыть веревку достаточной длины, чтобы спуститься хотя бы до первого уступа. Да и во всяком случае, как заметил Алан, предпринять подобный спуск в темноте было равносильно самоубийству. – Мы пропали, – в отчаянии повторила Анджела. Они вернулись в свою темную каморку и сидели там, переговариваясь шепотом. Положение казалось безвыходным.