Глава первая

За хлебом

Перевод Р. Кушнирова

Редактор Р. Сеф

Сумрачны и пустынны Черные Горы; им к лицу невеселое их имя. Еще издалека, с лесистых холмов над рекой Уай или из поросших садами милых долин Герефордшира, видны эти мощные пласты и скалы. Они вытянулись под высоким небом подобно морскому чудовищу, выползшему на берег. А в ненастный день едва можно различить, где горная гряда, а где гряда низких туч.

Сумрачным и невеселым был год 1839. Народ Англии прозябал в нужде и горестях, тщетно силясь прокормить себя, работая по шестнадцать часов в день, и всё лишь для того, чтобы горстка жирных становилась еще жирнее, чтобы кучка богачей могла бездельничать с утра до ночи.

Королева Виктория только что вступила на престол. В Лондоне ревели трубы оркестров, реяли флаги, и джентльмены на благородных лошадях прогуливались неспешной рысью по аллеям парков.

Но в Англии, в Большой Англии, не слышно было веселой музыки - только рокот машин, которые вертелись все быстрей, быстрей, чтобы принести фабрикантам всё новые доходы, чтобы лишить работы всё новых ткачей и прядильщиков. Над заводской Англией не видно было ярких флагов - лишь полосы вонючего дыма, изрыгаемого бесчисленными фабриками. Народ стоял поодаль, бросая взгляды на чьи-то дворцы с гордыми стройными башенками, устремленными в небо; ему, народу, достались только закопченные башни заводских труб и сквозные пирамиды над угольными копями - на этих вышках медленно крутились огромные колеса, опуская людей в недра шахты.

Англия и Уэлс начинали роптать, и этот ропот, пока еще смутный, но упорный, был подобен перекатам приближающегося грома. Однако ее величество и парламент ее величества, оглушенные фанфарами на площадях и оперными хорами, не слышали ничего.

Надвигалась гроза...

Обо всем этом Оуэн Гриффитс не имел ни малейшего представления.

Весело насвистывая, шагал он по грязному проселку, направляясь к ферме мистера Джонса. Заботы? Горести? Разве они еще существуют в мире? Мартовский полдень полон солнца, холмы уже освободились от снега - весна в воздухе! Сегодня ему исполнилось шестнадцать! Еще много лет назад, когда Оуэн только поступал в подпаски, мистер Джонс пообещал, что с шестнадцати лет положит ему полное жалованье, как взрослому.

Жалованье пастуха - целых семь шиллингов в неделю! Разумеется, сердце мальчишки замирало при этой мысли.

Каждую субботу он будет давать маме на три шиллинга больше. Как много радости принесут эти деньги в маленький домик в Лланбедре, где он живет вместе с родителями и кучей братишек и сестренок.

Прошедшая зима была не из легких. Он не помнил дня, когда все они были сыты. Крыша протекала - владелец дома отказался чинить ее, и в комнатах разгуливали сырые сквозняки.

А порою странные мысли приходили ему в голову.

Вот он одиноко бредет со своим стадом по склону холма, и вокруг никого. Только овцы. Сотни маток и ягнят, и все они принадлежат мистеру Джонсу. А пастухи, которые выходили это стадо? Часто ли доводится им поесть вволю свежего мяса? Освежеванные туши отправляют на юг, в долины, где добывается уголь. Но, говорят, и там жены шахтеров покупают только самый дешевый бекон. И эти люди, которые в жизни не пробовали ягнятины, каждый день поднимают из-под земли гораздо больше угля, чем нужно им самим. Для кого? Оуэн едва ли хоть раз видел уголь в своем очаге: мать довольствовалась сырым хворостом, который его маленькие братья и сестры собирали в лесном овраге за деревней.

А почему бы пастухам не менять мясо, которого у них могло быть в избытке, на лишний уголь, который должен быть у шахтеров? Жизнь стала бы куда веселей и для тех и для других, не так ли?

Безнадежная мечта! Мистер Джонс - хозяин овец, а мистер Хьюз - хозяин шахты. Все прочие? Они работают на них, не более. Они голодают? Они мерзнут? Для мистера Хьюза и для мистера Джонса это не имеет значения...

Но в тот день подобные мысли не донимали Оуэна: теперь кое у кого дела пойдут лучше. Семь шиллингов, семь шиллингов, семь шиллингов! Какие звонкие слова! Сегодня же он купит чаю для матери и унцию табаку для отца. Да, да, они как следует отпразднуют это событие.

А вот и ферма. Длинное серое здание; перед фасадом - несколько одиноких деревьев, согнувшихся под ветром, а из-за кухонных труб видна плоская вершина Столовой Горы.

Оуэн счистил об ступеньку грязь с башмаков, окликнул собак и ступил на кирпичный пол кухни.

Фермер завтракал. Перед ним стояла большая тарелка, а в ней - яичница с поджаренным беконом. Он вытер рот рукой и что-то проворчал в ответ на вежливое приветствие мальчика.

- Отправляйся-ка в Кам Банв, - проговорил фермер. - Там, кажется, один баран отбился от стада. Если не проследить, этот старый черт Томас живо превратит его в баранину! А кроме того, получи-ка распоряжения на следующий день.

Оуэн слушал, мял в руках шапку и говорил себе: "Было б гораздо лучше, если бы завтрак на столе не пахнул так вкусно. Бекон с яичницей!" А он, Оуэн, сегодня позавтракал только овсянкой и куском хлеба.

- Вот и все, - закончил фермер. - И присматривай получше. Ну, чего ты еще ждешь?

- Мистер Джонс, я... Мне сегодня исполнилось шестнадцать лет.

- И что же? - Маленькие глазки фермера разглядывали Оуэна, тонкие губы раздвинулись в ухмылке. - Что мне следует предпринять по сему поводу? Поздравить тебя?

- Мистер Джонс, вы обещали, что дадите мне полное жалованье взрослого, когда мне исполнится шестнадцать. Семь шиллингов.

- Разве? - Фермер глотнул чаю и провел по губам волосатой рукой. - Что-то не помню.

- Нет, обещали, сэр.

- Мм... Сколько времени ты у меня работаешь?

- Почти семь лет. Большой срок, сэр.

- Пред лицом Господа нашего это всего лишь день. О нет, меньше чем день, - напевно проговорил мистер Джонс.

По воскресеньям он исполнял обязанности приходского проповедника, но и в будни не упускал случая объяснить своим работникам, каков их долг перед Богом и друг перед другом.

Внезапно он переменил тон.

- Уж очень сейчас тяжелые времена для нас, фермеров,- проговорил он, доверительно наклонившись к мальчику.- Может быть, мы вернемся к этому разговору на праздник святого Михаила?

- Четырех шиллингов мне мало, - твердо возразил Оуэн. - Я уже мужчина, то есть почти совсем мужчина. И мне причитается жалованье взрослого.

- А я говорю, время очень тяжелое, - продолжал фермер. - Но ты, я вижу, славный парень. Может, мне удастся выкроить для тебя еще шесть пенсов в неделю.

- Шесть пенсов? Не выйдет! - грубо сказал Оуэн. Он был еще мальчишка, он был вспыльчив и не сумел сдержаться. Ведь он честно и усердно работал на этого Джонса. Сколько лет он ждал этой прибавки, и вот награда за все!

- Время и для нас тяжелое, - продолжал Оуэн. - А вам, мистер Джонс, живется не так уж худо, насколько я знаю. Взгляните на холмы: они будто под снегом, столько на них пасется ваших белых овец...

- Я все понял, мой мальчик. - Фермер ухмылялся, прихлебывая из кружки. - Если тебе у меня не нравится, я тебя не удерживаю. Многие мальчишки в Лланбедре рады заполучить твою работу.

- И вы, конечно, будете кормить их теми же сказками, что меня: "Работай, надрывайся, а в шестнадцать лет дам тебе надбавку к жалованью". Теперь мне все ясно, мистер Джонс. Я не первый, с кем вы сыграли эту шутку, и, уж конечно, не последний.

- Убирайся отсюда!- зарычал хозяин, приподнимаясь в кресле. - И знай - надбавки тебе не видать, потому что не будет самого жалованья. Убирайся, пока я не спустил на тебя собак!

- Ну что ж, - Оуэн не спеша направился к двери, - я расскажу всей деревне, какой вы хозяин. Возможно, вам будет не так легко найти еще одного дурака.

- А тебе будет не так просто найти другую работу! Я дам знать всем фермерам, и никто не возьмет тебя. Можешь подыхать с голода, мне наплевать...

Хлопнула дверь. Оуэн снова шагал по грязному проселку. Он громко насвистывал, выражая этим свое презрение к невзгодам и заглушая растущее беспокойство. Невеселое это дело - оказаться без работы. Особенно если Джонс выполнит свою угрозу и сговорится со всеми окрестными фермерами. Нечего сказать, славно он отпраздновал день рождения!

Вступая в деревню, Оуэн уже не свистел. Он был хмур и мрачен...

Туристы, которые спустя десятилетие стали частыми гостями в Лланбедре, окрестили это местечко "маленьким раем", "эдемским садом" и другими романтическими именами Оно было и вправду прекрасно - даже для привычных глаз Оуэна. Семейка каменных домиков лепилась к лесистому горному склону, под которым пенистый Грвин Фечан с ревом перекатывался через огромные валуны. Но сегодня мальчик мог думать только о горе и нищете, что скрывались под нарядными крышами. И особенно о нужде в его собственном доме.

Дом! Три крохотные комнатенки на девятерых. Дождь, проникающий сквозь кровлю, сырость, вползающая сквозь щели в полу, и скудная, разваливающаяся мебель. Чего только мать не делала, чтобы содержать дом в порядке! И все напрасно. Двое сыновей умерли в прошлом году.

Оуэна встретили с удивлением и тревогой: он никогда не возвращался до темноты. У матери от ужаса перехватило дыхание, когда она услышала новость.

- Скорей! Скорей беги назад, извинись! Может, он возьмет тебя обратно. Четыре шиллинга лучше, чем ничего...

Оуэн не побежал, не извинился. Со следующего дня он стал обходить все фермы в округе. Стучался во все двери, отгонял палкой рычащих собак и просил работы. Любой работы!

К концу недели ноги еле носили его. Он совсем приуныл и готов был на какую угодно работу, сколько бы за нее ни платили. Но все бесполезно.

Безработица свирепствовала повсюду, сотни людей снимались с насиженных мест и отправлялись на юг - туда, где шахты, фабрики, заводы.

А если какой-нибудь фермер и соглашался нанять Оуэна, мистер Джонс был тут как тут. Он немедленно вставлял словечко, намекая, что парень-де ленив и нечист на руку, потому и пришлось его уволить.

Бороться, доказывать - бесполезно.

Оуэн совсем отчаялся. Он чувствовал, что не может больше и недели оставаться дома: семья по-прежнему тратила на него деньги, а он сам не зарабатывал ничего. И наконец Оуэн решился.

- Я спущусь в Эббу-Вейл или Тредигар, - объявил он однажды. - Может быть, найду какую-нибудь работу на шахтах.

- На шахтах! - повторила мать с ужасом. - Но я не хочу, не хочу, чтобы ты спускался под землю! Тебя там завалит, убьет...

- Пусть идет, - невесело проговорил отец. - Все лучше, чем здесь подыхать от голода. Может быть, устроится на фабрике или в литейной. Это не так уж плохо.

- Что-то делать надо, - продолжал Оуэн, связывая в узелок свои скудные пожитки. - Я, конечно, дам знать, как у меня дела. А вдруг все так уладится, что я даже смогу посылать вам немного денег!

Старики с сомнением закачали головами. Да, на рудниках платят больше, чем здесь, и все же они всегда мечтали удержать своих детей при себе, подальше от шахт. Одно дело перегонять овец по холмам с восхода до заката, совсем другое - проработать двенадцать часов под землей, где взрыв рудничного газа каждую минуту может похоронить тебя заживо.

Оуэн закинул свой узелок на плечо и вышел.

Он направился к западу, по дороге на Крикхауэлл. Перейдя по мосту через Аск, он свернул к Майнид Ллангатвиг - так было короче, чем вокруг Джилверна, а пустынная болотистая низина не пугала его. Он знал эти места, и они его знали.

Протоптанная дорожка пролегала через вереск и папоротники. Здесь она ненадолго отклонялась от нужного направления. Оуэн оставил ее и пошел через поле. Его пастушеское чутье подсказывало ему прямой путь, хотя то и дело приходилось огибать трясины, ручейки и протоки, которыми было изрезано плоскогорье.

Оуэн проголодался. Вынув несколько хлебных корок и кусок овечьего сыра, он расположился возле небольшого родника. Чистой холодной водой он запьет свою скромную трапезу.

Мартовский ветер кружил над плоскогорьем, свистел, что-то напевал в покрасневшие уши мальчика. И мальчик поеживался под этим ветром, потому что старенькая, выношенная одежонка слабо согревала его.

Ветер выл так громко, что Оуэн не услышал за своей спиной тихих шагов по упругому мху. И, когда жадная рука протянулась из-за его плеча, он был застигнут врасплох.

Он вскрикнул. Рука исчезла, а вместе с ней самая большая горбушка и сыр.

Оуэн вскочил, сжав кулаки. Парнишка примерно его возраста, но еще более оборванный, грязный и тощий, приплясывал в отдалении, запихивая в рот украденную еду.

- Вор! - крикнул Оуэн по-валлийски. Его лицо потемнело от злости.

Но противник оказался англичанином. Он явно не понимал по-валлийски. Тогда Оуэн повторил свое оскорбление по-английски, прибавив все обидные слова, какие только знал. Незнакомый мальчишка тоже рассердился. Сжевав последнюю крошку хлеба, он шагнул навстречу Оуэну:

- Сам ты вор! Грязный валлиец!

Кулак Оуэна ударил его в скулу. Воришка опрокинулся на спину. Еще через секунду ребята молотили, щипали и царапали один другого, сцепившись на вершине холма.

 

Глава вторая

Тени над долиной

Оуэн сразу почувствовал, что сильнее обидчика. Недаром он провел свою жизнь в горах, пас овец под открытым небом - сельский труд сделал его жилистым и гибким. А противник, судя по его бледному лицу, был горожанин. К тому же он совсем ослаб от голода.

Однако этот заморыш владел разными ловкими приемами, которые были незнакомы подпаску, привыкшему к бесхитростным деревенским потасовкам. Оуэн всё чаще получал неожиданные удары, а его собственные попадали в цель все реже.

- Ты, черт! Драться ты умеешь! - прошипел Оуэн, хватая ртом воздух. Он невольно начинал уважать этого мелкого воришку.

Английский паренек криво усмехнулся и очень больно стукнул валлийца по носу. Оуэн взвыл и, забыв о всяком уважении, бросился на врага, как дикий кот.

Благородный бокс перешел в неклассическую борьбу.

Англичанин попытался серией коротких зуботычин" навязать Оуэну дальний бой, но безуспешно. Противники сцепились, обхватили друг друга за шею и повалились на землю, перекатываясь один через другого и через колючие кусты.

- Все! Тебе конец! - выдохнул Оуэн.

Он был теперь наверху и чувствовал, что сопротивление врага слабеет. Потом сел на грудь англичанина, придавил коленями его руки, а свои собственные освободил, чтобы чуть придушить противника, если потребуется. Англичанин отчаянно извивался в последней попытке сбросить врага на землю. Но Оуэн сидел крепко, и внезапно борьба прекратилась. Лицо воришки совсем побелело.

- Твоя победа! - пробормотал он и закрыл глаза. Оуэн поднялся.

- Потому что ты усталый и голодный, - благородно признал он.

- Еще бы! - откликнулся тот. - Я ничего не ел два дня. С тех пор, как вышел из... - Он внезапно умолк, подозрительно оглядывая Оуэна. - С тех пор, как вышел из дому, - закончил он осторожно.

- Так бы сразу и сказал! Неужели я бы с тобой не поделился? - проговорил Оуэн. - Я сам знаю, каково это, когда есть хочется. Иди сюда, давай прикончим все, что у меня осталось.

Они уселись на земле и тщательно разделили пополам оставшуюся еду. Англичанин схватил свою половину и проглотил ее в один миг, бормоча слова благодарности.

- Ищешь работу? - осведомился Оуэн.

- Да. Думаю, может, в Эббу-Вейле или Тредигаре...

- По виду ты мало подходишь для работы в шахте.

- Да и ты не больше моего. Наверное, работал на ферме?

- Да.

- А жить как-то надо, - грустно сказал англичанин. Оуэн разглядывал его с любопытством.

- А что ты делаешь в Уэлсе? Ведь ты англичанин?

Снова тот же испуганный взгляд. Потом, после минутного колебания, мальчик ответил:

- Поклянись, что никому не скажешь. Похоже, ты человек порядочный.

- Клянусь, что никому никогда ничего не скажу. Удираешь от полиции?

- Нет, не совсем. Но если меня словят, то непременно упрячут в тюрьму.

- Ты не очень-то похож на бандита, - засмеялся Оуэн. - Что ты натворил?

- Сбежал от хозяина.

- Ну, это еще не так страшно, а?

- Но я должен был проработать в подмастерьях семь лет. Был заключен контракт, все по форме, как полагается. А если ты нарушаешь контракт, тебя могут отправить в тюрьму. Один мой приятель отсидел месяц в прошлом году.

Оуэн присвистнул:

- Скверно, что и говорить. А потерпеть семь лет ты не мог?

- Вот еще! Кормежка такая, что и свинью бы стошнило. И спать негде. Работа - четырнадцать часов в сутки, а жалованье - дунешь, и нет его. И так все семь лет, представляешь себе?

- От такого и вправду сбежишь. Где это было?

- В Герефорде.

- От самого Герефорда - пешком?

- Да. Погляди на мои ноги. Но я не жалею. Прошлую ночь спал в каком-то грязном сарае, и все равно там уютней, чем у хозяина.

Оуэн поднялся и произнес своим певучим валлийским говорком:

- Пора двигаться. Меня зовут Оуэн Гриффитс. Пойдем вместе?

- Давай. А меня - Том Стоун. Кстати, я... ты извини, что я обозвал тебя "грязным валлийцем".

Оуэн улыбнулся.

- И я зря обругал тебя вором. Когда человек подыхает с голоду, разве он вор, если даже и украдет? Вот если этакий жирный и краснорожий жрет яичницу с бараниной, когда ему уже и в глотку не лезет, он и есть настоящий ворюга.

- То же самое и я говорю! Представляешь себе - толстобрюхий судья отправляет в тюрьму человека только за то, что он стащил полбулки хлеба! А сам сидит за обедом часа три, потому что быстрее такой обед не съешь. И при этом считает себя честным.

Разговаривая, ребята шли через плоскогорье и вскоре достигли вершины, с которой им открылся вид на угольные долины Южного Уэлса.

В те дни большая промышленность еще не стала по-настоящему "большой". Поселки горняков - дымные, черные, страшные - еще не расползлись по всем долинам, еще не истребили их красоты.

Пирамиды над шахтами и дома вокруг них пока еще казались только черными оспинами на зелени равнин. Живые деревья еще шелестели листьями, птицы еще распевали в кустах, и горные потоки еще низвергались водопадами и растекались озерами - тогда еще в них можно было купаться.

Потребовалось пятьдесят лет, чтобы полностью изуродовать эту прекрасную землю. Пятьдесят лет, чтобы испоганить горные долины, чтобы покрыть луга грудами отработанной породы и шлака, чтобы вывести леса, вытравить траву, изгнать всех птиц до единой, чтобы превратить чистейшие реки в зловонные канавы, в которые заводы .спускают ^мутную жижу.

Где были тишина, покой и солнце - там облака дыма закроют небеса, заскрипят угольные вагонетки, взвоют фабричные гудки. И весь этот ужас опустошения будет называться "процветание Южного Уэлса".

Оуэн и Том еще доживут до этого времени, увидят все собственными глазами. А уже после них, еще через пятьдесят лет, мимолетное "процветание" вдруг прекратится, а потом и забудется. Шахты? Закрыть их! Они больше не нужны, они не приносят дохода. Тысячи людей, что работали на шахтах? Они тоже никому больше не нужны. Но ведь они, кажется, голодают? А это никого не волнует - ни хозяев, ни правительство в Лондоне.

И вот загубленные долины, уже негодные для пашни, ненужные для промышленности, выброшены из жизни и из памяти.

Были люди, которые предвидели все это. Но их никто не желал слушать.

А пока целые семьи снимаются с насиженных мест, спускаются с горных пастбищ в долины, идут в шахты. Земля не дает им хлеба, может быть, они найдут его под землей? Может быть, шахты не так уж страшны? Ведь платят там чуть побольше, чем на фермах...

На пути Оуэна и Тома встал первый поселок. Одна-единственная улица - два ряда домов и узкие, проулки между ними, потому что каждый дом представлял собой, по сути, два дома, слепившихся спинами под одной крышей.

Какая-то женщина, увидев изможденные лица ребят, пригласила их войти: чайник только что закипел, и они могут попить чаю, если им хочется. Мальчики поблагодарили и вошли.

Даже Оуэн, привыкший к тесноте в своем доме, был поражен тем, что увидел. В Лланбедре хоть светло было, воздух был! А здесь, в этом домишке, зажатом с трех сторон стенами других домов, скудный свет проникал только через дверь.

Трое ребятишек жались друг к другу и к огоньку камина. Все трое выглядели нездоровыми и вялыми, но при виде незнакомых пареньков оживились, и глаза их заблестели. Видно, этот дом не часто принимал гостей.

Мать поставила две лишние чашки на ветхую скатерть. И еще на столе была еда! Оба путешественника не могли отвести от нее взгляд. Женщина заметила это. Она улыбнулась:

- Да, сегодня мы богачи. Можете поесть. Мы только что похоронили нашего четвертого малыша. Поминки были за счет общины, и у нас кое-что осталось.

Разлив чай, она пододвинула каждому чашку и вздохнула:

- Странно, не правда ли? Нас кормит тот, кого уже нет в живых. Здесь все так - больше радуются похоронам, чем крестинам. Когда-то было иначе. . .

Она опять вздохнула, вспомнив о тех далеких днях, когда еще девочкой жила на горной ферме. А теперь - шахты, и возврата к старым добрым временам уже не будет.

- Как вы думаете, найдем мы здесь работу? - спросил Оуэн, пытаясь переменить тему разговора.

Женщина покачала головой:

- На этой шахте полно своих. Наведайтесь в Эббу-Вейл и Тредигар. Говорят, там открыли новые пласты и набирают людей. Но, пожалуй, вы оба чересчур хлипкие для работы в шахте...

- Что же делать? Мы...

- Держитесь подальше от шахты! Бегите от нее! Здесь, на земле, - солнце, а там в любую минуту вас может взорвать, завалить, похоронить заживо. О, если б я могла, никогда бы не пустила моих детей в шахту! Но что делать? Им тоже придется идти. Иного выхода нет.- Она взглянула на старшую девочку. На вид ей было лет шесть, не больше. - Да, Анни уже пора спуститься под землю. Как мы ни старались, пришел и ее черед. Нам нужны деньги.

Том был поражен:

- Таких малышек пускать в шахту?!

- Пускают. И редко они возвращаются оттуда живыми. Их ставят возле дверцы, которыми перекрыты забои. Эту дверь надо открыть перед вагонеткой и поскорее захлопнуть. Тогда, если взорвется одна штольня, пламя в другую не перекинется.

- Да, я тоже слышал, - подтвердил Оуэн. - Даже пятилетних посылают на эту работу.

- Какое преступление! - горячо воскликнул Том.

- Нам нужны деньги,- отозвалась женщина.- Всего пенни или два в неделю, но без них не обойтись. Дети растут, и никакой другой работы для них не подыщешь.

Мальчики допили свой чай, поблагодарили и вышли. Пройдя еще две мили, они увидели шахту. Только что кончилась смена, и ребята остановились, глядя с любопытством, как бадья поднимала на поверхность земли свой угрюмый груз.

Неужели эти люди - уроженцы Уэлса? Белолицего, румяного Уэлса?

Их волосы, кожа, одежда были покрыты черной пылью. На бледных лицах были видны красные провалы ртов и светились белки глаз. Они разбредались маленькими группами, пыля по дороге отяжелевшими ногами.

Потом появились юноши и девушки. Рваное тряпье едва прикрывало их жилистые тела. Они тоже еле волочили ноги, но из них шахта еще не успела вытравить веселость. Проходившие перекидывались шуточками - главным образом насчет двух пареньков, что стояли у ворот.

Все говорили по-валлийски, и Том ничего не понимал, Зато Оуэн густо краснел от стыда и ярости - он слышал весьма неуважительные отзывы о своей собственной персоне. К тому же эти девчонки - любая не старше его младшей сестры - отпускали такие словечки, что деревенскому пареньку становилось не по себе. Они, наверное, всего понаслышались, работая с мужчинами.

Вслед за взрослыми вышли дети - мальчики и девочки шести-семи лет. Все они были голые и черные, совсем как маленькие негритята. Видно, большинство из них, проработав год или два под землей, навсегда в земле и останется. Всю смену сидели они скрючившись возле низкой дверцы и теперь не могли разогнуться. Их ноги и руки были тоньше спичек. Эти ребятишки никогда не имели вдоволь ни еды, ни тепла, ни солнца.

- Не очень мне нравится все это,- проворчал Том.

- И мне. Только податься-то некуда. Пойду потолкую вон с тем человеком.

Оуэн подошел к мужчине, который, судя по одежде, был надсмотрщиком или кем-то из начальства.

- Скажите, сэр, не найдется ли здесь работы? - проговорил он почтительно, притрагиваясь пальцем к своей шляпе.

- Нет.

Джентльмен сплюнул, растер плевок ногой и больше не удостоил мальчика своим вниманием. Оуэн пожал плечами и отошел.

- Сюда и не суйся, приятель, - проговорил сзади чей-то более дружелюбный голос. - Бесполезно.

Одна из девочек нагнала их и зашагала рядом. Она была примерно их возраста и недурна собой, хотя и густо припудрена угольной пылью. На ней, как и на других девчонках из шахты, были холщовые штаны, залатанные и перезалатанные, так что Оуэн и Том даже приняли ее сперва за мальчишку.

- Работу сейчас лучше искать в Тредигаре, - продолжала она. - Жалованье там неплохое. Вот только обдираловка еще хуже нашей.

- А что такое обдираловка?- спросил Том. Девочка поглядела на него с изумлением:

- Клянусь, ты единственный парень во всей долине, который не знает, что такое обдираловка! Мы-то хорошо знаем, что это такое, - каждый день чувствуем на своей шкуре.

- Так что же это?

- Лавка, где мы покупаем жратву. Понимаешь, нам на шахте денег не платят. Вместо этого открывают счет в лавке, которая принадлежит хозяину шахты. У него там можно купить и мясо, и овощи, и все, что надо.

- Ну что ж, по-моему, это неплохо, а?

- Ты так думаешь? - Девочка запрокинула голову и громко расхохоталась, ее белые зубы казались ослепительными на черном лице. - Неплохо? Куда уж лучше! Если б лавка была как лавка, а не обдираловка! Но ведь хозяин берет с нас за товары сколько ему вздумается: знает, что нам некуда податься. Кусок мяса, который у него стоит десять пенсов, в другом месте можно купить за шесть.

- Та-ак, - протянул Оуэн. - Хозяин в конторе дает вам жалованье, а в лавке забирает его назад. Просто перекладывает ваши денежки из правого кармана в левый.

- Ворюга! - подтвердила девочка.

Она остановилась возле подслеповатого домика; рядом выстроилась целая улица таких же хибарок - еще более невзрачных, чем в первой деревне.

- Вот здесь мы и живем. Только дом, конечно, не наш, а хозяина шахты. Он всех нас держит в кулаке...

Шахтовладелец, домовладелец, землевладелец, лавочник - все он! Попробуй сказать, что ты недоволен, сразу лишишься и работы, и дома.

- А говорят, Британия - свободная страна, - задумчиво проговорил Том.

- Помереть можно вполне свободно, - откликнулась девочка и засмеялась. - Прошу прощения, но я вас к себе не приглашаю. У нас в двух комнатках - шестнадцать человек. К тому же сейчас едва ли сыщется хоть крошка съестного. Разве что завтра, когда откроют обдираловку.

- Мы пойдем, - сказал Оуэн.

- Желаю удачи. Запомните на всякий случай: меня зовут Гвен. Может быть, еще встретимся, кто знает. Гвен Томас.

Мальчики назвали свои имена. Улыбнувшись на прощанье, Гвен вбежала в дом. А они двинулись дальше по дороге, туда, где на фоне заката маячил новый шахтный копер.

- Где будем ночевать/ вот вопрос, - проворчал Оуэн.

- Да, похоже, что невеселая нам предстоит ночка.

- Ладно, как-нибудь...

Стараясь забыть голод и усталость, они тащились все вперед. А впереди черное колесо подъемника вырисовывалось все четче и все чернее в ярком вечернем небе.

 

Глава третья.

Странствующий аптекарь

В следующей деревушке им посоветовали заглянуть в контору шахты:

- Если придете завтра раньше других, может, получите работу...

Друзья понимали: положение безвыходное. Есть нечего, денег нет - надо идти на шахту.

У обоих тряслись поджилки при этой мысли. Но, если придется очень скверно, можно податься на юг - говорят, работа на фабрике чуть полегче. А еще можно устроиться в док грузчиками. Но для этого надо подрасти хоть немного.

Стемнело. Пришла пора подумать о ночлеге. Оба знали, что проситься к кому-нибудь бесполезно: в каждом доме и без них полно. Люди спали вповалку и даже не представляли себе, что это и нездорово и неудобно, что можно жить иначе.

- Хорошо бы найти какой-нибудь сарай, - сказал Оуэн. - Лучше в стороне от жилья, где-нибудь в поле,- там не выгонят.

- Тогда свернем с дороги. Вот этот проулок, кажется, ведет на какой-то пустырь.

Они зашагали по узкому переулку. Вскоре появилась луна, осветив заборы и пристройки из белого камня. Мальчики никак не могли найти ничего подходящего - везде холодно, жестко",- Решили поискать еще - может найдется амбар, или навес, или стог соломы.

- До чего плохо, когда холодно и есть нечего! - бормотал Том.

Он вспомнил теплый отцовский дом в Бирмингеме. Видно было, что он не привык к долгим переходам, к холоду, не то что его товарищ. А неудачи последних дней и вовсе лишили его мужества.

Вышли в поле. Дорога, вырвавшись из тисков заборов, убегала вдаль и сияла под луной, как серебряная лента. Все было тихо, только журчал где-то родничок да издали доносился цокот легких копыт. Лошадь? Не похоже. Скорей пони.

- Здесь ничего не найдем, - снова забормотал Том. - Лучше повернем назад и устроимся под тем забором...

- Тише!

Оуэн прислушался. Его острый пастушечий слух, привыкший ловить и различать самые отдаленные шорохи, на этот раз не уловил звука копыт. Тишина. Только родник журчал по-прежнему.

- Странно. Готов поклясться, что минуту назад по этой дороге нам навстречу двигалась повозка, запряженная пони.

- Может, остановилась зачем-нибудь?

- Да, конечно. Но почему вдруг...

В тишине ночи прогремел пистолетный выстрел. Том схватил товарища за руку:

- Кто-то стреляет. Воры! Грабители!

Снова выстрел. Из-за поворота донеслись голоса, крики.

- Скорей туда! - Оуэн бросился вперед.

- Дурак, у нас нет оружия!

Но тут же, забыв осторожность, Том ринулся вслед за приятелем, прижимая локти к вздымающимся ребрам.

Опять крики. Теперь можно было различить проклятия и ругательства.

- Наконец ты нам попался, ты...

- Берегись, Джем, у него пистолет!

Опять выстрел. Пуля пропела где-то совсем близко. Оуэн добежал до поворота. Невдалеке в легкой повозке, запряженной пони, стоял, вытянувшись во весь рост, человек, с кнутом в одной руке и с пистолетом в другой. Вокруг суетилось несколько теней. Бандиты! У каждого - увесистая дубина.

- Джем, погляди! Кто-то идет!

Нападающие замерли. В этот решающий момент Оуэна осенило.

- Именем королевы - стойте! - прокричал он по-английски самым грубым голосом, на какой был способен.

Грабители заколебались.

- Ребята, это полиция!

Опять послышались ругательства, но уже откуда-то издалека. Тени растворились в темноте. Оуэн подбежал к тележке.

- Кто-нибудь ранен? - проговорил он задыхаясь.

- Нет. Благодарю вас, сэр... О Господи! Ведь это мальчишка...

Человек спрятал пистолет и легко соскочил на землю, Он смеялся.

- Должен тебе сказать, мой мальчик, что ты проявил изрядное присутствие духа. Впрочем... следовало ожидать, что за меня вступится кто угодно, даже ребенок, только не полиция. Вот не думал, что буду обязан жизнью ее величеству!

Он громко расхохотался и дружески хлопнул Оуэна по спине. В это время подбежал Том, оба стали с любопытством рассматривать незнакомца.

Судя по наружности, вряд ли этот человек, маленький и невзрачный, был привычен к ночным путешествиям по горным дорогам. Говорил он с бирмингемским акцентом и одеждой совсем не походил на фермера. Из-под плотного плаща с капюшоном и широкополой шляпы виднелись только крючковатый нос и кустистые брови.

- Думаю, что воры больше не вернутся, - сказал Оуэн осматриваясь.

- Воры? Нет, друзья, полагаю, это не просто воры,- незнакомец опять засмеялся, на этот раз скорее горько, чем весело, - им нужно было нечто большее, нежели деньги бедняги Джона Таппера. Однако благодаря вам они удрали. Весьма признателен за помощь. А ведь они и вправду могли...

Он внезапно умолк, не окончив фразы. Оуэн, почувствовав некоторую неловкость, поспешил вступить в разговор:

- Да, сейчас в горах много бродит всяких...

- Совершенно верно. Между прочим, позвольте представиться, - маленький человек сорвал шляпу в шутливом поклоне: - Джон Таппер, скромный аптекарь, которого местный люд по невежеству величает доктором. Готов к вашим услугам, джентльмены.

- А меня зовут Оуэн Гриффитс из Лланбедра. А это... - Оуэн вдруг вспомнил, что Том скрывает свое имя.

- А я Том Стоун из Бирмингема, - откликнулся Том.

Он сразу почувствовал, что этот странный ночной путешественник не может отплатить злом за добро.

- Ну, вот и познакомились, - сказал Таппер. - Кстати, вы ужинали?

Мальчики объяснили, что не обедали, не ужинали и на завтрак тоже не надеются. В ответ Таппер вздохнул.

- Да, сейчас немало ребятишек вроде вас бродит по дорогам Англии и Уэлса. Ну что ж, думаю, что смогу чем-нибудь помочь. И ночлег подыщем, если только вы не побрезгаете моим домом, который особым изяществом не отличается.

Он взял пони под уздцы и зашагал по дороге. Скоро свернули на узкую проезжую тропу, которая едва виднелась среди порослей вереска. .

- Когда вот так ходишь по разным местам, торгуя нехитрыми лекарствами, то привыкаешь ко всему... Приходится ночевать Бог весть где...

Он остановился, достал из тележки фонарь и поднял его над головой. В желтом свете стали различимы очертания полуразвалившегося каменного амбара, в который все они и вошли - даже пони и повозка.

- Здесь нас никто не потревожит, - тихо проговорил аптекарь. - Я здесь скрывался... то есть я хотел сказать - ночевал - годами. Вот по этой лестнице можете подняться на сеновал. Сено свежее. Отдыхайте, пока я разведу огонь.

Мальчики с готовностью последовали совету. А Таппер удивительно проворно сложил костер неподалеку от амбара, и вскоре аппетитный запах мясного бульона стал щекотать ноздри.

- Я так и думал, что вы сегодня рано обедали и не откажетесь перекусить со мною, - обратился к ребятам Таппер, вручая им дымящиеся тарелки.

Он пристально оглядел Тома, его узкие плечи, изможденное лицо.

- Уж тебе-то нечего делать в шахте, мой мальчик,- сказал он.

- Завтра я вынужден буду туда спуститься.

- Ну что ж,- медленно проговорил Таппер, - спуститься ты можешь, а вот назад тебя вынесут ногами вперед. Ты к такой работе не привычен и, судя по твоему виду, вряд ли протянешь долго.

- Но...

- Я тебе это говорю как медик, - с важностью продолжал аптекарь, - как медик и как твой благодарный друг. Я решительно запрещаю тебе спускаться в шахту,

- Но что же делать? Надо как-то жить, как-то зарабатывать на жизнь...

- Работать будешь у меня, - прервал Таппер.- Мне нужен мальчик. Мне нужны два мальчика. Договорились?

Том и Оуэн чуть не выронили тарелки от такого неожиданного предложения. Они переглянулись с сомнением.

- Вы хотите сказать, что будете брать нас с собою в путешествия? - спросил Оуэн.

- Да. Ты мне пригодишься, потому что знаешь валлийский язык. Будешь моим переводчиком. Ведь местные жители не понимают по-английски.

- А я? Я-то не говорю по-валлийски,- запротестовал Том.

- Неважно. Тебе тоже найдется работа. Оба вы будете моими телохранителями - как видите, мне без них теперь не обойтись.

Маленький аптекарь, посмеиваясь, переводил взгляд с одного мальчика на другого, склонив при этом голову на плечо, как птица.

- Я согласен.

- Я тоже.

- Отлично! А теперь, мой верный Оуэн, если вы протянете руку и достанете вон ту сумку, то обнаружите в ней вареные яйца. Продолжим нашу скромную трапезу. Через полчаса, загасив огонь и засыпав лошадке овса, все трое поднялись на сеновал и взбили свои душистые постели.

- Весь Уэлс болен одной болезнью, - пробормотал Таппер, - и наш долг - обойти страну, чтобы научить людей средству от этого недуга.

- Что же это за средство? - полюбопытствовал Оуэн.

- Обожди немного, - усмехнулся аптекарь, - скоро узнаешь, какие у меня лекарства. Обожди немного...

 

Глава четвертая

Предупреждение

"Кто же он такой, этот Таппер?.."

Лежа без сна в тишине сеновала, Оуэн все припоминал слова аптекаря: "Полагаю, это были не просто воры"... Но, если это были не воры, зачем они напали на человека среди ночи? Впрочем, у обычных разъездных аптекарей действительно мало чем можно поживиться, а Таппер сам намекнул, что нападавшие имели в виду не деньги, а нечто иное. К тому же он обмолвился. "Я здесь скрывался", - сказал он, а потом поспешно поправился: "Я здесь ночевал". Но Оуэн не сомневался: этот амбар, конечно, тайное убежище, где Таппер прятался. Но от кого? Непонятно.

В этом было что-то таинственное, хотя Оуэн нисколько не сомневался, что Таппер человек честный и чистый. Возможно, аптекарь делал непозволительные вещи - с точки зрения закона, но ведь всем известно: законы придуманы для бедных. А богатым закон не писан.

И что это за недуг, которым страдает весь Уэлс? И какое есть у Таппера лекарство против этого недуга? Может быть, все эти разговоры - обычное хвастовство лекаря-шарлатана, шляющегося по рынкам и ярмаркам? Или в них какой-то скрытый смысл?

Казалось, недоумениям не будет конца. Так и не решив ни одной загадки, Оуэн наконец уснул.

Когда он проснулся, раннее солнце уже светило сквозь ворота амбара. Том лежал рядом, но аптекаря на сеновале не оказалось. Только сено было примято на том месте, где он спал.

Оуэн потянул носом. Ветчина! Запах ветчины! Невероятно! Это была бы чрезмерная роскошь. Но сомневаться не приходилось. Он подкрался к лестнице и глянул вниз. Их новый друг стоял, склонившись над огнем; сковородка в его руке отражала солнце своим вычищенным донышком.

- Доброе утро, сэр! - крикнул Оуэн сверху. Аптекарь поднял глаза, и его густые брови под выпуклым бледным лбом смешно задвигались.

- Для тебя я не "сэр", а друг или товарищ, - поправил он. - Доброе утро. Завтрак будет готов через минуту. Можешь разбудить нашего достойного Томаса.

Потягиваясь, мальчики спустились вниз. Потом размялись возле ручья, что пробегал у самого амбара. Холодная вода прогнала последний сон, прятавшийся в уголках глаз, и ребята принялись уплетать за обе щеки завтрак, приготовленный Таппером.

- Куда теперь? - проговорил Оуэн, набивая рот самой вкусной едой, какую только ему приходилось пробовать.

Таппер поднял голову и задумался.

- Сначала в Абертиллери, потом вниз до Риски. А может быть, и до Ньюпорта, как знать? В этой долине уйма больных - вдруг удастся им хоть немного помочь...

Когда завтрак был окончен, он сказал:

- Ну, можете приступать к делам. Ты, Оуэн, помой посуду в ручье, а Том пусть все упакует в дорогу. Я тем временем запрягу нашего верного Буцефала.

У Оуэна было легко на душе. О таком везении он и не помышлял: работа нашлась сама собой, причем не на этих страшных шахтах, а у хозяина, которого и хозяином-то не назовешь, такой он веселый и простой. А теперь они собираются на юг - к Абертиллери, к Риске и, может быть, к морю! Оуэн всегда мечтал попутешествовать, поглядеть, каков мир за пределами его горной деревушки. И вот - удача, неслыханная удача.

Делая свою нехитрую работу, мальчик напевал веселую валлийскую песенку, которой научился от пастухов, пасших вместе с ним овец на холмах родного Лланбедра.

Таппер прислушивался с улыбкой.

- Я научу тебя новым песням, - сказал он. - Вот, например.

И он запел на удивление глубоким и приятным голосом. Это была маршевая песня, которую ни Оуэн, ни Том прежде не слыхали.

Глаза его светились, голос крепчал и поднимался. Мальчики слушали стоя.

- Это и вправду славная песня,- проговорил Оуэн,- только я никак не пойму предпоследнюю строчку.

- Не беда. Со мною - скоро поймешь,- откликнулся маленький аптекарь. - А когда-нибудь - запомните! - стены Вестминстера эхом отзовутся на припев этой песни. Нет, они падут перед ней!

- Как стены Иерихона? - спросил Оуэн, которого с малых лет заставляли ходить в церковь.

- Как стены Иерихона, - согласился аптекарь.- А теперь пора в путь! Я поведу Буцефала, а вы идите следом, пока не выберемся на дорогу.

Ребята последовали за скрипящей повозкой, а когда вышли на гладкую дорогу, Таппер освободил для них место среди бесчисленных коробок и свертков. Усесться было нелегко, но оба пассажира, по выражению аптекаря оказались "полудохлыми от голодовки, так что от каждого осталась ровно половинка".

Когда все устроились, Таппер щелкнул кнутом. Буцефал бодро затрусил по дороге, хотя отлично знал, что хозяин по доброте душевной никогда его не ударит.

Солнечное весеннее утро. Холмы по обе стороны дороги уже покрыты зеленью, которая становилась все ярче по мере того, как рассеивался ночной туман. Справа пенился, перекатываясь по валунам, Эббв Фач, и только фабричные поселки да шахтные строения портили картину.

Несколько раз Таппер останавливал тележку возле какого-нибудь дома и быстро перекидывался словом с женщиной за забором. Она говорила ему, что у нее болит, и аптекарь доставал из тележки порошки или пилюли. Однажды Оуэн пригодился как переводчик в таком разговоре.

Таппер, казалось, знал всех в этом районе. Каждого спрашивал о здоровье, о работе и горестно прищелкивал языком, когда узнавал скверные новости: "умер", "потерял работу" - эти слова слышались повсюду.

По дороге из одной деревни в другую аптекарь беседовал с мальчиками. Говорили обо всем, и вскоре Оуэн и Том пришли к выводу, что хозяин - самый ученый человек в мире. А иногда он пел песни - большинство из них мальчики ни разу не слышали. Впрочем, одну песню Том узнал.

- Это французская песня? Да? - спросил он. - Ее пели солдаты Бонапарта, когда шли в бой?

- Верно. Они сделали ее военной песней - к несчастью для себя. А сначала это была песня трудового люда, песня революции. Она звала в бой, но не против англичан или австрийцев, а против собственных хозяев да против иноземных королей, которые им помогали.

И, закончив "Марсельезу", Таппер рассказал историю песни. И про то, как французский народ восстал, сбросил своих владык и как владыки соседних стран, боясь за собственную шкуру, страшась собственных народов, ополчились против молодой республики, чтобы вновь посадить на престол короля.

- Какая подлость! - воскликнул Оуэн. - И кто победил?

- Видишь ли, французы вышвырнули завоевателей, но заодно выкинули и то, чего добились с таким трудом. Им надо было навсегда разделаться с правителями, а они позволили Бонапарту стать императором. Где империя, там война. Так оно и вышло. Миллионы французов, русских, немцев, англичан были убиты или искалечены, прежде чем удалось избавиться от императора, А теперь - что делать! - у них снова король.

- Что императоры, что короли - мало в них проку,- произнес Том глубокомысленно.

- Да и в королевах не больше, - добавил Оуэн, вспомнив про маленькую девочку, которая, как считалось, правила Великобританией.

- Браво! - захохотал Таппер. - Я вижу, из вас обоих получатся славные республиканцы.

В полдень остановились у маленькой таверны. Столы и стулья были выставлены в этот солнечный день прямо на дорогу. Таппер потребовал пива, чтобы "выпить, - как он выразился, - за новое содружество!"

Хозяин харчевни обрадовался, увидев их. Он тихо переговорил с аптекарем, и тот вручил ему большой запечатанный пакет, в котором, судя по его форме, лежали какие-то бумаги или книги.

- Вот и отлично, доктор! - сказал хозяин с ухмылкой. - Уверен, что мальчишки скоро выучатся вашим рецептам...

Затем он вдруг исчез в доме, пряча пакет под полой. В ту же секунду Оуэн заметил на дороге всадника. Он-то, должно быть, и спугнул хозяина гостиницы.

Незнакомец оказался довольно полным мужчиной средних лет. Его лицо в красных прожилках ясно говорило, что он любит поесть и выпить, что он больше трудится ртом и брюхом, чем руками. Судя по одежде, это был богатый землевладелец. Великолепный конь под ним свидетельствовал о большом достатке его хозяина.

- Ты опять здесь, господин шарлатан! - грубо пробасил он, осаживая жеребца перед самым столом.

- Да, и останусь здесь, пока во мне будет нужда! - ответил Таппер, спокойно поднимая глаза от своей кружки.

- Мне на тебя плевать, пока ты занят таблетками и микстурами, - хрипло засмеялся всадник. - Можешь травить дураков своими порошками - все равно их останется больше, чем нужно мне для работ на шахте. Но только не вздумай пичкать их идеями! Понимаешь?

- Я понимаю, чего вы так боитесь. И вы понимаете: когда народ начнет думать, кончится ваша спокойная жизнь. - Маленький аптекарь говорил очень мирно, однако его глаза, бесстрашно глядевшие в лицо всадника, горели, как два угля. - Травить этих бедняков? Будто вы уже не сделали все, чтобы угробить их, поселив в домишках, подобных чумным приютам, безжалостно обсчитывая их в конторе! В лавке вы их грабите, в шахте ломаете им кости.

- Чепуха! Оскорбительная и опасная болтовня! - Красное лицо всадника стало пунцовым, волосатая рука схватилась за хлыст. - Помни, я мировой судья. Я могу упрятать тебя в тюрьму как агитатора! Я могу...

- Вы можете заткнуть мне рот, мистер Дэвид Хьюз. Вы и подобные вам уже заставили замолчать многих, это верно. Тюремные двери открываются и закрываются по вашему слову. Солдаты стреляют по вашему приказу. По вашему требованию корабли увозят каторжников в Австралию. Но вам меня не запугать. - Таппер встал. Несмотря на свой малый рост, выглядел он внушительно. - Вам не удастся заткнуть рот всему Уэлсу, сэр, всей Англии. И голос страны будет по-прежнему требовать справедливости и свободы.

- Вы получите розог по справедливости!

Лошадь мистера Хьюза пятилась, поднималась на дыбы, он сдерживал ее с трудом.

- Убирайся из моей долины, проклятый бродяга, или тебе придется любоваться ею из тюремного окошка.

- Из твоей долины! - тихо повторил Таппер с неизъяснимой насмешкой в голосе.

- Да, моя! Или не мне принадлежат здесь каждая пядь земли, каждая шахта, каждый дом? О нет - каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок! Стоит мне сказать слово, и все они будут голодать.

- Твоя долина! - опять проговорил аптекарь. - Да, мистер Хьюз, это верно: тебе еще придется нести ответ за эту долину.

- А тебе придется отвечать перед Судом. Дай только повод... нет, половину повода, и я тебя упрячу!

Выругавшись на прощанье, Хьюз хлестнул коня и умчался.

 

Глава пятая

Государственная измена

- Ну, теперь все плохое вы обо мне знаете, - проговорил с улыбкой аптекарь, когда они снова тронулись в путь. - Если вы решили, что лучше вам со мной не связываться, я вас не держу.

- Я не совсем понимаю, - сказал Оуэн. - О чем он толковал? За что он грозил вам тюрьмой?

- А я, кажется, понимаю, - вступил в разговор Том. - Вы чартист?

Таппер кивнул.

- Да,- ответил он после минутного молчания, - я чартист.

Том даже присвистнул:

- Теперь все ясно!

- А мне нет, - нетерпеливо отозвался Оуэн.

Он прожил всю жизнь в маленькой деревушке, вдали от газет, городских новостей и никогда не слышал этого слова.

Таппер стал объяснять:

- Вы оба отлично знаете, что все наши законы придуманы парламентом. А в парламенте сидят одни богатые. Мы должны только подчиняться и терпеть, хотя богатые принимают лишь те законы, которые угодны им. Простые шахтеры или фермеры не имеют голоса и потому не в силах ничего изменить.

- Не очень это справедливо, - сказал Оуэн. - Если законы писаны без нашего участия, почему мы должны соблюдать их?

- Да. Это несправедливо.

- Теперь мне понятно, почему нам так скверно живется. Но что делать?

Требовать своих прав!- Аптекарь возвысил голос:- Надо заявить прямо, что это издевательство над свободой. Надо потребовать у парламента нашу собственную "Хартию вольностей", которая превратит нас из рабов в полноправных граждан!

Он поднял руку и указал красноречивым ораторским жестом на поля и холмы, мимо которых они проезжали:

- Взгляните! Кто принес богатство этой стране? Кто добывает уголь, кует сталь, кто ткет, кто выращивает овец? Парламент? Или девчонка, что сидит в Виндзоре? Или мистер Дэвид Хьюз, шахтовладелец? Нет! Шахтеры, рабочие, ткачи, крестьяне - вот кто! Но все они голодают, и все они вместе не имеют ни единого голоса в парламенте, чтобы заявить о себе.

- Это правда, - вставил Том. - Я не очень-то разбираюсь в политике, но ведь это понятно всякому.

- Да. Верно, - согласился Оуэн.

- А я-то думал, что чартист - это нечто среднее между вором и убийцей! - продолжал Том. - Во всяком случае, так говорил мой хозяин в Бирмингеме. Послушать его - выходило, что все беды, начиная от крушения на железной дороге и кончая плохой погодой, - все дело рук чартистов.

Таппер весело расхохотался.

- А теперь? Когда ты познакомился с настоящим чартистом, ты все еще веришь этому?

- Нет. Если Хартия поможет простому человеку вздохнуть полегче, то и я за Хартию. Я тоже чартист!

- И я! - добавил Оуэн.

Аптекарь, очень довольный, похлопал и того н другого по спине и пообещал:

- Сегодня ночью вы кое-что увидите! Такое, что удивит вас и обрадует.

Больше он не сказал ни слова, сколько ребята ни расспрашивали. Только качал головой, опять напевая "Марсельезу". Так они ничего и не узнали до вечера. А когда стемнело, оставили Буцефала и тележку в каком-то сарае, затерянном среди холмов и болот, а сами отправились пешком в горы.

- Смотрите под ноги, - предупредил аптекарь,- не то угодите в трясину1

Даже привычному Оуэну это тихое ночное путешествие казалось жутким. Таппер молча шагал впереди - неясное пятно в темноте ночи, - и мальчики изо всех сил старались не отстать. Подъем стал круче. Черная вершина горы едва выделялась на фоне беззвездного неба. Холодный ветерок пролетел над вереском, ночь была полна журчавших горных потоков.

Таппер остановился и проговорил:

- Эта плоская вершина зовется "Дьяволов Табурет". Говорят, в давние времена мужчины и женщины прилетали сюда на метле и плясали, а дьявол играл на дудке.

У мальчишек перехватило дыхание. Аптекарь, не сказав больше ни слова, зашагал дальше, прямо к вершине.

Оуэн внезапно почувствовал, что они уже не одни в этом месте, и холодок пробежал у него по спине. Да, он убеждался с каждой секундой, что ночная тьма, окутавшая мрачную гору, полнится живыми существами. Ветер доносил неясное бормотание и шепот, которые исходили не от бегущей воды и не от шуршащей травы. Там, где не было и не могло быть жилья, мерцали бледные огоньки. Они перебегали с места на место, пропадали и появлялись вновь. Ни дать ни взять фонарики сказочных эльфов!

А вдруг это души умерших?..

Все суеверия валлийской деревни вдруг ожили в нем. Он замер. Том, потерявший голову от страха, натолкнулся на него в темноте. Это прикосновение привело Оуэна в чувство. Он схватил руку Тома и прошипел:

- Гляди!

Огни теперь казались ближе. Они уже слились в дымное кольцо вокруг вершины, и кольцо это все сужалось, потому что огни ползли все выше по склону. Казалось, что это живые существа с желто-алой гривой упрямо стремятся к вершине. И вот некоторые уже вступили на Дьяволов Табурет, оттуда послышалась неясная музыка. Вперед! Вперед! - Голос Таппера, глухой и незнакомый, слышался откуда-то сверху.

- Я дальше не пойду, - сказал Оуэн упрямо. - Ведь там... там наверняка сам дьявол и черти!

- Не будь дураком, - убеждал Том. - Ведь все равно тебе не уйти - они и спереди и сзади.

Оуэн глянул через плечо. К своему ужасу, он увидел, что новая линия огней медленно ползет по склону, настигая их. Вся темная долина вдруг будто ожила и расцвела огненными цветами.

- Что это? - выдохнул он.

- Всего лишь чартисты! Не будь дураком, слушай! Откуда-то издалека слышался хор мужских голосов:

Оуэн густо покраснел и был очень благодарен темноте, которая скрыла от людей его трусость. Таппер опять позвал их, и они устремились вслед за ним вверх по склону.

На вершине уже собралась огромная толпа. Люди прибывали с каждой минутой. У многих в руках были факелы, и потому вершина пылала и дымилась подобно кратеру вулкана. Почти все собравшиеся были шахтеры. Многие только вернулись с ночной смены и не успели смыть угольную пыль. Таких и вправду легко принять за чертей.

По противоположному склону поднималась целая процессия. Впереди шел барабанщик, за ним - духовой оркестр и, наконец, длинная колонна мужчин; они шагали в ногу, по четыре в ряд, как солдаты. Хвост этой колонны, похожий на огненного дракона, извивался по склону холма далеко внизу.

Том и Оуэн вскарабкались на высокую скалу, чтобы лучше видеть. Их друг уже исчез в толпе, прокричав им напоследок:

- Ждите меня здесь, когда все закончится!

К этому времени несколько тысяч людей уже сошлись на вершине. Кто-то взобрался на большой плоский камень - Дьяволов Табурет - и заговорил напряженным, звенящим голосом. Толпа ежеминутно прерывала его речь ревом одобрения, криками: "Верно! Правильно!" и топотом ног вместо аплодисментов.

Из того, что было сказано в ту ночь, многое не дошло до мальчиков. Они узнали и поняли, что такое Хартия, лишь много дней спустя путешествуя с Таппером по бесконечным дорогам и расспрашивая его обо всем. Но уже в ту ночь они поняли достаточно, чтобы присоединить свои голоса к возгласам тысяч мужчин и женщин, чтобы вместе с ними принести клятву верности Народной Хартии.

- Чего вы требуете? - гремел оратор. - Вы требуете права голоса, права, равного для всех - для шахтовладельца и для шахтера. Неужели это несправедливо?

Толпа одобрительно загудела.

- И жалованья членам парламента, чтобы и бедный человек мог заседать там вместе с богатым.

- Верно! - выкрикнул кто-то. - Пусть рабочие тоже скажут свое слово в Вестминстере.

- И чтобы каждый год был новый парламент... Оратор перечислял один за другим все знаменитые пункты Хартии, объясняя, как они важны для каждого человека.

- Мне кажется, он толкует справедливо, - прошептал Оуэн.

- Все правильно! - откликнулся Том.

Оратор вдруг оборвал свою речь.

- Друзья! - прокричал он. - Хочу вас порадовать: сегодня среди нас Генри Винсент!

Волна возбуждения прокатилась по толпе. Прежний оратор спустился с каменной трибуны, и новый занял его место. Несколько минут оглушительные крики не давали ему начать. Это был Винсент, чартистский вождь, кумир Уэлса и всего промышленного запада.

Он был великим оратором, этот Винсент, хотя никогда не прибегал ни к каким приемам, чтобы расшевелить слушателей. Просто, спокойно, негромко он говорил людям об их бедах, против которых они бессильны, пока у них нет права голоса. Он говорил о нищенском жалованье, об убийственном труде в шахтах, каждая из которых - смертельная ловушка, готовая захлопнуться в любую минуту, о несправедливых ценах, которые запрашивают хозяева в своих лавках, и о продуктах, которые там продаются, - годных разве только для свиней.

А ваши жилища, - продолжал он, отыскивая взглядом женщин в толпе, - они непригодны и для свиней. А болезни, что гнездятся в ваших домах, калечат вас и убивают? Дом довершает то, что не доделала шахта!

Потом Винсент стал объяснять, в чем задача Хартий. Они смогут послать в парламент своих людей - рабочих, которые на себе испытали все лишения. Тогда парламент примет новые законы, увеличит жалованье, сократит часы работы, снизит квартирную плату и навсегда запретит ненавистные лавки-обдираловки.

- И это будет только справедливо, не так ли? - говорил он. - А правительство называет эти требования государственной изменой! Мы требуем наших прав, мы готовы завоевать эти права штыками, а они называют это предательством. Мы говорим королевским солдатам: "Не стреляйте в своих товарищей, в своих братьев!" - а они зовут это подстрекательством к мятежу. Но мы не остановимся, даже если избранный нами путь ведет на каторгу в Австралию или на виселицу!

Под одобрительные крики он спрыгнул с камня и скрылся из виду.

Люди снова построились в колонну, и процессия двинулась вниз. Тысячи ртов подхватили чартистскую песню. Остальные стали расходиться маленькими группами.

Оуэн и Том поджидали Таппера, оба слишком взволнованные, чтобы говорить. Какой-то шахтер, проходивший мимо, сказал, обращаясь к товарищу:

- Слова мы слышали правильные, но пора действовать!

Действовать!..

Сердце Оуэна вздрогнуло при этом слове. Новый и отважный план зародился в его мозгу в тот момент.

 

Глава шестая

Лавка-обдираловка

У мистера Дэвида Хьюза была только одна лавка, которая обслуживала все принадлежавшие ему шахты и деревни. Поэтому жены шахтеров истоптали не одну пару башмаков, провели не один час в дороге, чтобы закупить продукты.

Мистера Хьюза это не волновало. Так было дешевле - держать одну лавку и одного управляющего с помощниками. Да и стоили они ему не слишком много. Он милостиво разрешал им пополнять жалованье за счет покупателей, обвешивать и надувать их при расчете.

Ни одной лавки, кроме той, что принадлежала Хьюзу, не было во всей долине. Но, если бы даже была такая, люди не могли бы покупать в ней. Все они работали на шахтах и жалованье свое получали не наличными, а в виде кредита в хозяйской лавке. Волей-неволей приходилось покупать только там.

Когда шахтеры бастовали и требовали повысить жалованье, мистер Хьюз иногда соглашался - повышал жалованье и одновременно цены в своей лавке, так что не терял на этом ни фартинга. А потом, выждав, когда страсти улягутся, выискивал зачинщиков забастовки и выгонял их с работы, а порой и из дома.

Все это и многое другое мальчики узнали от своего взрослого друга, путешествуя с ним от деревни к деревне. Иногда они переходили в другие долины, где хозяйничали другие шахтовладельцы. Порой случалось зайти и к рабочим сталелитейных заводов, и к докерам Ньюпорта, но везде они видели одну и ту же картину. Миллионы людей трудились, как муравьи, чтобы несколько жирных присвоили плоды их трудов.

Через несколько недель они опять повернули к Эббу-Вейлу и Абертиллери, к деревням Дэвида Хьюза. В круговых странствиях Таппера явно была какая-то система, хотя мальчики так и не могли понять ее смысл.

Иногда он останавливался в какой-нибудь горной таверне и беседовал с разными людьми, причем случалось, что он за всю неделю не продавал ни одного порошка, ни одной бутылки микстуры. Иногда больные приходили к нему за помощью, и он лечил их, но часто не брал с них ни полушки. Это был самый странный торговец на свете!

Проезжая другой и третий раз по одним и тем же местам, они уже стали узнавать людей, которых встречали прежде, и завязывать с ними знакомство. Однажды дни перекинулись словом с Гвен Томас. Оказалось, что ее уволили. Гвен ругала порядки на шахте, кто-то подслушал и донес хозяину.

- Еще немного, и можно стать чартистом! - сказала она мрачно.

И мальчики улыбнулись, переглянувшись.

- А может, надо было сказать ей, что мы чартисты? - спросил потом Оуэн у друга.

Но Том считал, что говорить такие вещи девчонкам вообще опасно - они не умеют держать язык за зубами,- а в данном случае и бесполезно.

Однако в самом скором времени Гвен оказалась очень полезной для дела, которое оба задумали.

Они увидели ее на следующий день в толпе женщин, собравшихся возле закрытой лавки. Таппер был занят какими-то делами, и ребята ушли, ничего ему не сказав.

- Зачем говорить? А вдруг ничего не выйдет, - объяснил Оуэн Тому.

Было больше девяти - давным-давно пора открывать; многие женщины стояли уже несколько часов. Гвен, оставшаяся без работы, пришла в лавку вместо матери: шесть миль сюда, шесть обратно - нелегкое путешествие для старой женщины.

- Обращаются с нами, как со скотом! - ворчала она сердито, когда они подошли к ней. - Привет обоим! Что вы тут делаете?

- Пришли взглянуть на вашу обдираловку, - ответил Оуэн беззаботно. - А почему столько народу?

Гвен оглядела толпу:

- Да, сорок или пятьдесят человек. И будет вдвое больше, прежде чем его сиятельство соизволит открыть ставни.

- Два или три продавца держат в страхе сотню человек! Здорово!- В голосе Тома звучали удивление и вызов. - Неужели нельзя их чуть-чуть приструнить?

Женщина, стоявшая рядом, горько рассмеялась:

- За кого ты нас принимаешь, паренек? Или мы, по-твоему, боксеры-чемпионы? Они бы не посмели так издеваться над нами, если бы наши мужчины были поближе. А так... - Она безнадежно пожала плечами.- К тому же старший продавец сущий буйвол. Вы бы на него поглядели! Он не стесняется ударить женщину, стоит ей чуть перегнуться через прилавок.

- Какое безобразие! - проговорил возмущенный Оуэн.

Гвен внезапно схватила его руку, ее лицо вспыхнуло. Быстрый ее ум вдруг подсказал ей ту самую мысль, которую мальчики обдумывали неделями.

- Если вы, парни, начнете, - прошептала она,- женщины не отстанут, я уверена...

Каждый высказал свои соображения.

- Вам это легче, - говорила она. - Если старший заприметит зачинщиц, их мужья завтра же получат расчет. А с вами они ничего не могут сделать.

- Берем это дело на себя.

- Ладно.

Она нырнула в толпу и, переходя от одной знакомой к другой, с каждой перекидывалась словечком.

Из лавки донесся ленивый звон замков и скрип засовов - значит, скоро откроют. Оуэн понял: если действовать, то без промедления. Его трясло от страха, но он решился. Вскочив на низкий каменный забор против лавки, он прокричал:

- Женщины!

Никто не обратил внимания. Кумушки продолжали чесать языки, ни одна не взглянула на мальчишку. Он крикнул еще раз, громче и тверже:

- Женщины! Товарищи!

На этот раз они все повернули головы.

- Глядите! Это подмастерье доктора.

- Он хочет сказать речь.

- Он один из этих, чартистов!

Люди Уэлса никогда и ни за что не откажут себе в удовольствии послушать оратора. Разговоры смолкли, все столпились у забора. Судя по улыбкам, толпа пока была настроена благодушно.

- Я не оратор, - начал мальчик тоже с улыбкой,- я даже еще не совсем взрослый. Большинству из вас я в сыновья гожусь.

- Верно! Мы можем тебя хорошенько отшлепать! - выкрикнула какая-то старая ведьма лет девяноста.

Но остальные не дали ей прервать речь Оуэна и только посмеялись беззлобно.

- Я хочу сказать вам про эту лавку, в которой вас обдирают...

- Про это мы сами знаем! - откликнулся из толпы молодой голос - Скажи лучше, что мы можем сделать.

- Я скажу! - Оуэн умолк, он увидел, как за спиной толпы отворилась дверь лавки, и в ней показался огромный мужчина с палкой в руках. Пришлось собрать все мужество, чтобы продолжать. - Обдираловка грабила вас годами. Теперь ваша очередь ограбить обдираловку! Ведь это будет вовсе не грабеж - вы просто возьмете назад маленькую частицу того, что у вас уже отняли.

- Верно! - Это крикнула Гвен. Видя, что толпа колеблется, она решила раздуть огонек.- Как насчет этого, девочки?

- Долой обдираловку! - послышались голоса. Толпа подхватила хором:

- До-лой об-ди-ра-лов-ку!

Оуэн дирижировал, отбивая каждый слог кулаком по ладони. Сердитый рев толпы нарастал. Оуэн понял, что момент настал. Огонь загорелся, но долго ли он продержится?

Оуэн соскочил с забора, прошел через расступившуюся толпу и зашагал к двери лавки. Женщины последовали за ним.

- В чем дело?

Старший продавец загородил своим телом дверь, из-за которой выглядывали слегка побледневшие лица его помощников.

- Мы сегодня хотим получить продукты бесплатно.

- Да неужели? - Старший неприятно осклабился.- И по какому праву?

- Именем Народной Хартии!

- Правильно! - послышался из-за спины голос Гвен.

Ей вторили другие голоса.

Толпа наседала; женщины махали кулаками и кричали:

- Да здравствует Хартия!

- А если я не дам вам продуктов? - поинтересовался продавец, задумчиво раскачивая свою палку.

- Тогда мы сами возьмем свое.

- Значит, такой разговор? - Его голос вдруг перешел в крик:- Вот тебе и твоей паршивой Хартии!

Рука с палкой взлетела вверх и опустилась с огромной силой.

Но Оуэн увернулся, палка просвистела в воздухе; в тот же момент Том схватил старшего за ноги, и все трое покатились на землю.

- Я вас буду преследовать! По закону! - задыхался верзила, стараясь подняться на ноги. - Эй, Эван! Достань-ка мой пистолет! Я их быстро успокою!

Успех дела повис на волоске. Один из помощников выскочил наружу и вцепился в Тома, стараясь оттащить его от хозяина. Второй скрылся внутри, чтобы достать пистолет. Одно упоминание о нем привело женщин в ужас. Еще секунда - и все кончится полным провалом.

- Эгей! Кого ты испугаешь своей ржавой хлопушкой? - послышался смех Гвен.

Она выскочила вперед и своей большой рукой нанесла помощнику такой удар в челюсть, которому позавидовал бы любой мальчишка. Продавец пошатнулся, и тут другие женщины накинулись на него с кулаками; он едва вырвался и заперся в доме.

Второго помощника женщины перехватили внутри дома. Они вырвали оружие из его трясущихся рук, и он удрал. Оба не показывались до конца сражения.

Старший продавец оказался упорней. Он наконец стряхнул с себя мальчишек и потянулся за палкой, но Том успел ногою отпихнуть ее подальше.

Мимо к калитке пробежали женщины; их корзины были битком набиты мясом и всякими другими продуктами. Старший продавец не знал, что ему делать - то ли расправиться с мальчишками, то ли броситься внутрь спасать товар. И, поскольку за товар ему пришлось бы отвечать перед хозяином, он повернул вспять, объяснив мальчишкам на прощанье, кто они такие и что он с ними сделает, если они попадутся ему еще раз.

В лавке он застал ужасающую сцену.

Гвен и другие молодые женщины стояли за прилавком и со всей быстротой, на какую были способны, передавали другим женщинам продукты с полок, из ящиков и мешков, а те набивали хозяйским добром свои корзины и сумки.

- Грабеж! - взвыл старший. - Я вас...

Последняя угроза так и не вылетела из его рта, потому что шестифунтовый пакет с мукой ударился о его голову, лопнул и в одну секунду превратил его в рождественского деда-мороза.

- Ну, подождите! - прохрипел он, задыхаясь в белом облаке.

- А вот попробуй еще тухлые яйца, которые ты нам сбываешь!

Посыпались удары. Продавец пытался заслониться, но зловонные снаряды летели со всех сторон. Как сумасшедший он ринулся вон из лавки. Ничего не видя, он бежал зигзагами, стараясь увернуться от ударов. Впрочем, в этом уже не было нужды: лавка опустела.

Наконец он вырвался на улицу и, размазывая по лицу липкое тесто, помчался по дороге.

- Побежал за властями!

Власти! Это слово мгновенно облетело толпу. Властью был сам мистер Хьюз.

- Они ничего не смогут доказать, если будем держаться друг за дружку! - крикнула Гвен. - А мы все поклянемся, что и не подходили сегодня к лавке, верно? Поэтому прячьте все, что набрали!

Толпа рассыпалась, как по мановению волшебной палочки, оставив пустой магазин с пустыми полками и закромами. Зато многие в тот день смогли впервые в жизни как следует поесть...

- Слышишь? Кажется, скачут! - быстро проговорил Том. - Лучше скрыться, не то узнаем, как выглядит тюрьма изнутри!

Они ускользнули из деревни за минуту до того, как туда галопом влетела полиция.

 

Глава седьмая

Народный парламент

- Неплохо сработано! - встретил их Таппер; глаза его возбужденно поблескивали.

К их удивлению, Буцефал был уже в оглоблях, а вся поклажа - в тележке. Мальчики уселись, аптекарь щелкнул кнутом, и они тронулись.

- Я так и думал, что вы будете торопиться, - объяснил их взрослый друг. - Услышал, что творится в деревне, и решил, что лучше бы нам всем отсюда убраться.

Он правил в горы, и вскоре шахты скрылись из глаз, смолк скрип колес и грохот бадей. Буцефал замедлил шаг.

- Скоро им придется задуматься не только о лавках-обдираловках, - проговорил Таппер. - Слышали, что произошло в Лланидлусе?

- Нет. А что произошло?

- В точности никто ничего не знает. Во всяком случае, что-то вроде бунта. Возможно, они там не выдержали, не вытерпели. И их разбили - пока. Им следовало еще немного подождать.

- -Ждать? - удивился Том.

- Да. Сначала мы должны испытать все мирные средства. И, только если хозяева не пожелают прислушаться к голосу разума, мы заставим их прислушаться к голосу ружей. Сначала мы подадим петицию в парламент. Сейчас мы собираем по всей стране подписи под этой петицией. Говорят, будет не меньше миллиона подписей. А если они откажут мирным требованиям, тогда уж мы будем знать, что делать дальше.

Он замолчал и, казалось, даже загрустил. Было ясно, что человек этот ненавидел кровопролитие и если советовал прибегнуть к оружию, то лишь потому, что правительство упорно не желало прислушиваться к словам мира. Некоторое время ехали молча.

Вдруг Оуэн вскрикнул:

- Красные куртки! Поглядите! Красные куртки едут вон по той дороге!

Таппер поглядел, куда указывал Оуэн, и тихо выругался.

- Значит, правду говорили, что власти вызвали войска из Уилтшира. Значит, правда, что ребята в Монмутшире крепко их напугали! Они нас перехватят у поворота, но вы не бойтесь: придраться им не к чему.

Приближающаяся опасность вывела его из оцепенения, и он уже снова был самим собой: сметливый, проворный, всегда настороже.

Итак, они вызвали в долины солдат, чтобы подавить недовольство народа! Оуэн негодовал: ему говорили с детства, что он живет в свободной стране, но первое же волнение рабочего люда заставило правительство прибегнуть к оружию!

Они подъехали к перекрестку, стараясь ничем не выдать своего волнения. Офицер подал им знак рукой:

- Стой! Я должен обыскать вашу телегу - не прячете ли вы оружие.

- Обыскать? - Брови Таппера насмешливо поднялись.- С каких это пор Британией управляет русский царь и его жандармы?

- Во всем виноваты эти бандиты чартисты. А мы действуем по приказу министра внутренних дел. Все подпольное оружие подлежит конфискации.

- Отлично. Исполняйте свой долг. У нас только вот эти два пистолета. Ведь вы согласитесь, что кое-какое оружие необходимо на этих горных дорогах.

- Ладно, пистолеты можете оставить при себе. - Офицер порылся в тележке. -А мушкетов или пик не везете?

- Боюсь, что нет. Думаю, что и пушек вы ни одной не найдете. К сожалению, вынужден вас разочаровать.

- Можете смеяться, сэр, - отрезал офицер, заканчивая осмотр, - но вы бы не так заговорили, если бы повидали то, что привелось увидеть мне.

- Неужели? - Голос Таппера стал вкрадчивым.- Неужели вы видели... гм... все, что можно увидеть?

- Я отобрал сотню пик! Только в этом районе. Похоже, что в каждой деревне - тайный арсенал.

- Ах, это ужасно! - проговорил аптекарь, трогая поводья.

Когда они отъехали настолько, что офицер уже не мог их слышать, Таппер воскликнул, ликуя:

- Он нашел сотню пик! Значит, есть еще пять сотен, которые он найти не сумел!

- Куда мы теперь направляемся? - поинтересовался Оуэн.

- В Бирмингем. Тринадцатого числа там должны начаться заседания конвента. Мне надо быть там. К тому же для нас безопаснее скрыться сейчас из долины...

Они ехали через внутренние графства, пробираясь окольными дорогами, останавливаясь в странных на вид гостиницах и разговаривая с еще более странными людьми. Повсюду чувствовалось сильное недовольство, готовое в любую минуту вылиться в бунт и восстание.

Но чартисты пока что возлагали все свои надежды на мирную петицию, которую вскоре должны были представить парламенту. Не имея возможности участвовать в работе парламента, они созвали свой собственный конвент в Лондоне, неподалеку от Вестминстера. И, конечно, чартистский конвент имел куда больше прав говорить от имени народа, чем сборище богачей, которые после обильной еды и питья клевали носами в палате общин.

Что будет, если парламент отвергнет петицию, отвергнет волю народа?

Многие говорили, что парламент на это не решится. Другие были уверены: решится! Хозяева будут драться за власть до последнего. Но, если парламент не прислушается к требованию масс, что тогда? ..

Конвент должен был собраться в Бирмингеме и обсудить этот вопрос. На улицах Бирмингема, революционного центра страны, люди открыто заявляли, что полны решимости отстаивать свои права даже с оружием в руках.

Таппер и оба мальчика прибыли сюда вечером двенадцатого числа. Делегаты должны были приехать поездом на следующее утро. Весь город готовил им теплую встречу.

Правительство тоже!

Усиленный отряд ирландских королевских драгун в любую минуту готов был очистить улицы. Расстановку артиллерии тщательно продумали: зияющие жерла злобно нацелились на площади. Власти города пополнили запасы пороха, ядер и пуль - чтобы на всех хватило!

Пусть только эти чартисты дадут повод...

Если не будет беспорядков, нельзя сделать предупреждение, согласно закону о мятеже. Если нельзя будет применить закон о мятеже, то нельзя будет сделать ни одного выстрела, ни одного удара клинком.

Офицеры облизывали губы; они надеялись, что эти мужланы непременно "дадут повод".

Таппер, Том и Оуэн проснулись рано и сразу направились к Булл Рингу - большой открытой площади, где в Бирмингеме проходили все общественные сборища. Булл Ринг был уже полон народа, а в стороне, на виду у всех, зловеще маячил отряд кавалеристов.

Ждут повода!

По спине Оуэна пробежал холодок, когда он подумал, что, может быть, сегодня острый клинок будет занесен над его головой.

По толпе пробежал ропот, потом рев негодования:

- Генри Винсент арестован!

Винсент, любимый вождь Уэлса и Запада, был арестован в Лондоне за несколько дней до открытия конвента.

Что ответят на это люди Уэлса и Запада?

Но вот еще одна новость облетела толпу: Уэлс и Запад ответили. Город Ньюпорт сказал свое слово, веское и твердое слово: огромная демонстрация прокатилась по его улицам; народный вождь арестован, и народ открыто выражал свой гнев, свое возмущение. Власти разогнали демонстрацию силой, но всем было ясно, что огонь не погас, что он вспыхнет, когда придет время.

- Мы еще услышим о Ньюпорте, - прошептал Таппер; он отлично знал, как бьется пульс революции в любом городе Уэлса.

Кто-то уже начал направлять движения толпы.

"К вокзалу!" - таков был приказ, и каждый, повинуясь, последовал за вожаками.

Несколько тысяч людей вышли с площади; из каждой улицы в процессию вливались новые толпы. В голове колонны загремел оркестр. Взвились знамена и полотнища с лозунгами чартистов.

Но деспотия пока еще не очень дрожала. Хозяева чувствовали себя в безопасности, им было даже забавно глядеть на всю эту возню. Они были уверены в своих слугах - наемных солдатах, которые охраняли их от народного гнева. Впрочем, директора железнодорожной компании не слишком-то развеселились, когда людское море затопило перроны и всю привокзальную площадь. Они предприняли отчаянную попытку скрыть прибытие поезда с делегатами и велели не звонить в колокол, которым обычно извещали, что поезд подходит к перрону.

Все тщетно! Поезд из Лондона вполз в вокзал, и вот из вагонов третьего класса вышли делегаты - лучшие представители рабочего народа Англии. Они сердечно поздоровались с людьми, и вся площадь откликнулась на их приветствие. От оглушительного крика многотысячной толпы дрожала крыша вокзала.

- Они здесь!

Делегаты выходили к толпе; люди приветствовали новыми криками каждое знакомое лицо.

О'Коннор...

Коллинз...

О'Брайен...

Доктор Тейлор...

Один за другим выходили к народу его вожди, чьи имена повторяли и знали в доме любого рабочего. Бирмингемский комитет по организации встречи приветствовал каждого.

Было много незнакомых лиц - люди, которых еще не знали за пределами их деревни или города. Шахтеры, работники с ферм, металлисты, ткачи, прядильщики, докеры - рабочие люди Англии, Шотландии, Уэлса.

Истинный парламент народа, первый в истории парламент, поклявшийся уничтожить нищету и тиранию...

Удивительно ли, что королева и ее Вестминстерский парламент встретили это новое собрание наточенными саблями, заряженными пушками?

В тот день чартисты не нарушили мира. Враг не останавливался перед самыми наглыми провокациями, но народ не сделал ни одного неверного шага. Беспорядочная толпа перестроилась в длинную колонну и, неся на руках своих делегатов, прошла парадом по главным улицам города.

Ни один император не знал подобной встречи. Пусть не было цветочных гирлянд, пусть улицы не были украшены знаменами - запертые ставни на витринах лавок, страх торговцев были лучшей почестью, лучшим признанием мощи народа.

И почетный караул, как положено, встречал народных делегатов. Пешие и конные солдаты следовали рядом с триумфальной процессией. И, хотя "красные куртки" явились на эту встречу не для защиты, а для нападения (только дай повод!), они выглядели не менее внушительно в глазах зрителей.

Ночь опустилась на ликующий город. Ни одного выстрела за весь день. Чартисты своей дисциплиной сорвали планы властей.

День расплаты был еще впереди, улицы Бирмингема еще ждали, когда им можно будет откликнуться эхом на гром ружей.

 

Глава восьмая

Бирмингем красный

Несколько дней Бирмингем был похож на город, захваченный неприятелем. Группы чартистов с барабанами и оркестрами разгуливали по улицам, наводя ужас на хозяев и лавочников. Конвент заседал ежедневно, процедура была не менее торжественной, чем в парламенте. Многим казалось, что народ уже у власти, что резолюции конвента - это новый закон страны.

Но Таппер не заблуждался насчет всех этих побед. Дальновидный аптекарь объяснял Оуэну и Тому, какой долгий путь еще предстоит рабочему классу, прежде чем он заставит хозяев считаться с собой по-настоящему.

- Капиталисты будут цепляться за жизнь до последнего,- говорил он. - Они будут преследовать нас сначала по закону, а потом истреблять оружием, гноить в тюрьмах. Нет, они не откажутся от сладкого стола, от своих богатств только потому, что мы проголосуем за конвент или подпишем петицию.

Шестнадцатого мая конвент закончил работу. Делегаты разъехались по домам - им предстояло рассказать в своих городах и деревнях о том, что было уже достигнуто, как обстоят дела в настоящее время, что следует предпринять в будущем.

В июле правительству должны были вручить Великую Петицию. После этого...

Что?

Никто не знал. Сами руководители не могли прийти к согласию в этом вопросе. Некоторые считали, что после первой петиции надо собирать подписи под следующими, повторяя свои требования, пока сердца тиранов не смягчатся. Другие смеялись над этой болтовней и открыто призывали к вооруженной революции.

Уэлс, Бирмингем, Ланкашир... Это были три основных центра мятежа, но и по всей Англии люди вооружались для близких битв. В некоторых местах рабочие ' открыто собирались в отряды, маршировали, изучали ^воинскую премудрость.

Таппер со своими мальчиками снова объезжал внутренние районы страны. Ему важно было знать, что думают и чем дышат рабочие Стаффордшира и других графств. В разных местах люди были настроены по-разному - в зависимости от того, насколько скверно им жилось. Там, где хозяева были поприжимистее и платили самое низкое жалованье, влияние чартистов было огромным, люди ждали только сигнала, чтобы начать борьбу. Борьбу не на жизнь, а на смерть.

Британия бурлила, как котел над очагом. Но когда же ярость плеснет через край?

Правительство, однако, не дремало.

У раздувшихся от гордости правителей тряслись поджилки; однако у них хватало ума и выдержки ничем не выдавать своего беспокойства. К счастью для них, кампания с петицией позволила им выиграть время. Народ готовился к борьбе, готовилось и правительство,

Гарнизоны северной части страны получили главнокомандующего - сэра Чарльза Напьера. Словно Йоркшир и Ланкашир были завоеванными провинциями вражеского государства!

Войска стягивались к Северу. Южные графства с их сельским населением едва ли могли грозить мятежом. Работники на фермах были разобщены и плохо организованы, поэтому южные гарнизоны переводились в большие промышленные города.

Здоровяки драгуны, королевские канониры и пехотинцы пополняли зарядные сумки и покидали свои казармы. Марш, марш, на Север! Июньское солнце жарко светило на медных пушках и начищенной амуниции.

Против какого врага выступала английская армия?

Против английского народа, который осмелился попросить малую толику того, что было сделано его же руками и в чем ему отказывали в течение столетий!

А военные оркестры разносили по дорогам национальный гимн Великобритании:

Генри Винсент все еще томился в тюрьме за то, что осмелился говорить правду. И вместе с ним многие другие чартисты. Правительство действовало по принципу: "Чартист хорош, когда он за решеткой".

Лондонская полиция засылала шпионов, которые прикидывались друзьями, а на самом деле старались подслушать неосторожное слово, чтобы предъявить обвинение в "государственной измене" или "подстрекательстве к мятежу". Но разве можно приставить шпиона к целому народу? Тысячи людей готовы были занять место каждого арестованного чартиста.

Первого июня конвент снова собрался в Бирмингеме. Оуэн и Том вместе с Таппером тоже вернулись туда и остановились в доме знакомого бакалейщика. Город снова бурлил. Через неделю петиция с миллионом подписей должна быть доставлена в Виндзор. Пусть-ка палата общин откажется принять ее - себе на беду!

А между тем власти нанесли свой первый удар...

Таппер вернулся домой бледный и взволнованный:

- Они запретили митинги на Булл Ринге! Бакалейщик от изумления разинул рот.

- Немыслимо! С тех пор как стоит Бирмингем, мы устраивали митинги на Булл Ринге. Это наше право!

- Запрещено! - отрезал аптекарь.

- Это тирания!

- Да. И еще кое-что: это революция! Слушайте! Он повернулся к окну и распахнул его. Все прислушались. Сначала доносился только отдаленный гул, слабый и неясный. Но этот шум все рос, становился ближе, громче с каждой секундой. Улица наполнилась народом и загудела, как улей, Но вот над беспорядочными криками, заглушая их, поднялся ликующий победный мотив чартистского гимна:

Оборванный, тощий, как скелет, человек - один из тех, кто годами не может поесть досыта на свое жалкое жалованье, - вскочил на подоконник дома напротив и заорал изо всех сил:

- Все на Булл Ринг! Мы им покажем! На Булл Ринг!

Этот клич подхватили со всех сторон. Толпа вытянулась в колонну и зашагала за своим новым вождем. Таппер и все, кто был в комнате, поспешно сбежали вниз и присоединились к хвосту процессии.

- Их надо вести, направлять... - задыхаясь, бормотал аптекарь. - Демонстрация не организована. Их разобьют, разгонят! Такие дела надо делать по плану...

Спотыкаясь, он локтями прокладывал себе путь вперед и наконец достиг головы колонны. Но ни одного руководителя здесь не оказалось. Вернее, их был десяток. Повинуясь первому слову, толпа шла к Булл Рингу. Но зачем? К чему? Никто не имел ни малейшего представления.

Люди уже стекались сюда со всего города. Узкая площадь, веками служившая бирмингемцам для встреч, на которых они делились своим недовольством и обидами, заполнилась народом. Все были разгневаны, готовы к решительному действию и только не знали, с чего начать. Лавочники, чуя неладное, поспешно закрывали ставнями витрины и закладывали двери засовами.

Таппер мгновенно оценил положение: представлялась редкая возможность ответить на удар властей. Вот только ни одного из признанных вождей не видно в толпе - никого, кто мог бы использовать эту возможность.

Он сам не был оратором. Стараясь не привлекать к себе внимания, он всегда предпочитал работать тихо и тайно - головой, а не языком.

Но кто-то должен был начать.

Шепнув несколько слов Оуэну и Тому, он взобрался на какой-то ящик. Ребята закричали что есть силы, требуя внимания, и через несколько секунд все глаза были прикованы к маленькому человеку, освещенному вечерним фонарем.

- Товарищи! - начал он.- Сегодня мы собрались здесь как свободные люди и свободные граждане, чтобы потребовать прав, которые всегда нам принадлежали: мы желаем по-прежнему собираться на этом месте, делиться нашими заботами...

Он говорил о том, что правительство с каждым днем становится все деспотичнее, что Британия из цивилизованной страны уже превратилась в рабовладельческую державу, под стать иным восточным царствам, что и по сей день их товарищи томятся в тюрьмах...

Какой-то человек проталкивался сквозь толпу. Таппер заметил его и умолк, ожидая, когда тот подойдет. Незнакомец, яростно сверкая глазами, что-то зашептал ему на ухо. Когда маленький аптекарь вновь поднял голову, его лицо казалось еще более серьезным.

- Друзья мои, судя по тому, что мне сообщили, - заговорил он медленно, - городские власти преисполнены величайшим почтением к вам, гражданам Бирмингема: они так вас боятся, что послали в Лондон за подмогой.

Толпа ответила возмущенным ревом, но тут же умолкла: пусть оратор продолжает,

- В настоящий момент сотня полицейских уже направляется сюда!

Толпа ответила единым вздохом, единым криком - как огромный разъяренный зверь. Это было прямое оскорбление Бирмингему! Если лондонские полицейские хотят уберечь свои носы, пусть лучше не кажут их сюда.

- Мы должны сохранять спокойствие, - взывал Таппер, - но не уступать! Это наше право - собираться здесь. Пусть попробуют выгнать нас отсюда!

Громкие крики, слившиеся в общий гул, не дали ему продолжать - показалась полиция. Отряд маршировал вниз по улице; впереди, бледные от страха, шагали члены городского магистрата. Колонна уперлась в первые ряды и остановилась. А толпа ворчала, но пока сохраняла спокойствие.

- Разойтись по домам! - завопил один из членов магистрата не очень твердым голосом. В ответ послышались дерзкие выкрики:

- Сами разойдитесь!

- Покуда целы, уносите ноги в Лондон!

- Убирайтесь в Лондон! - кричали все. Полицейские нервно хватались за свои дубинки.

Магистрат решил не терять больше времени. Никаких предупреждений. Никто не зачитал закона о мятеже. Просто мировой судья шепнул полицейским слово или два, и те бросились на толпу, размахивая своими жезлами.

Первые ряды были застигнуты врасплох - так яростно и внезапно напали полицейские. Многие были сбиты с ног и, падая, увлекали других. Люди валились на землю, как кегли, и дубинки гуляли по головам и спинам без разбора'-мужчина, женщина, ребенок, не все ли равно для распалившегося полицейского? Вот он бьет и топчет ногами даже тех, кто уже не в силах подняться с земли.

Но торжество блюстителей "законности и порядка" длилось недолго.

Толпа "оказала сопротивление".

Откуда-то появилось оружие.

Группа мужчин бросилась к соседней церкви; железные прутья из ее ограды тут же превратились в боевые копья. Другие вооружились палками, бутылками, ножами. Многие дрались просто кулаками.

Полуголодные, истощенные непосильным трудом, сломленные безработицей, они с трудом могли противостоять откормленным, дисциплинированным и вооруженным полицейским. Но численное превосходство и решимость сказались.

Наемных лондонских констеблей вытеснили с площади, дубинки вырвали из их рук, а синие мундиры изорвали в клочья. Члены магистрата убрались в тыл заблаговременно. Вскоре разбежались и полицейские.

Булл Ринг оказался в руках рабочих. Красная звезда революции на минуту засветилась над Бирмингемом.

- Кто следующий? - задыхаясь, проговорил Оуэн. - Что дальше?

Крепкий удар дубинки пришелся ему по плечу - хорошо еще, не по шее, тогда бы он, пожалуй, вообще не встал. Но и он в ответ очень удачно приложился полицейскому кулаком по челюсти. Теперь он искал, кого бы ему еще стукнуть.

- Необходимо действовать организованно, - бормотал Таппер. - Сегодня, пока мы не остыли, можно захватить весь город. Не упускать этой возможности! Может быть - кто знает? - завтра Англия станет республикой!

Он огляделся вокруг в поисках ящика, который недавно служил ему трибуной. Но ящик исчез во время драки. Несколько ораторов в разных местах площади пытались привлечь внимание толпы, и никто не слушал маленького аптекаря.

- Где же наши вожди? - кричал он. - Сейчас не время для речей. Нужно действовать. Необходимо взять город в свои руки, занять вокзал, захватить...

- Сюда! Скорей сюда! - позвал Том.

Он нашел лестницу, которая вела на высокое крыльцо одного из домов; оттуда Таппер мог бы обратиться к народу. Но было уже поздно.

Послышалось пение кавалерийского рожка, потом стук копыт. Чей-то отчаянный вопль:

- Драгуны!

Высокие, как на подбор, ирландские драгуны, в блестящих касках, с саблями, сверкающими в свете фонарей, выехали на площадь и окружили ее, отрезав все выходы. Ликующие победители оказались запертыми, окруженными стеной острых клинков.

- Не сопротивляться! - взывал Таппер к тем немногим, кто его слышал. - Это будет избиением. Выходите с Площади колонной, стройтесь в ряды, соблюдая порядок...

Но ни один оратор не мог быть услышан в этом бушующем людском водовороте. Толпа то напирала, то откатывалась назад, не зная, что предпринять.

А драгуны между тем врезались в самую гущу толпы. Они хлестали направо и налево саблями-иногда били плашмя, а порою рубили.

Неорганизованная толпа не могла выдержать такой натиск - силы были слишком неравны. Из-за лошадиных спин показались многочисленные ряды стрелков с ружьями наперевес.

Ворча, как затравленные медведи, рабочие мрачно расступались перед лошадьми. Постепенно толпа разбилась на мелкие группы и рассеялась по улицам.

Мальчики искали Таппера, но он исчез. Пришлось возвращаться домой одним.

 

Глава девятая

Именем королевы

Таппер пришел домой после полуночи, крадучись, как вор. Он был бледен, правая щека рассечена саблей. Несмотря на усталость, он все же спать не лег, а сразу сел за стол писать прокламации и манифесты. Днем он встретился кое с кем из руководителей. Было решено, что наутро весь рабочий люд Бирмингема выйдет на улицы и тогда вчерашнее поражение обернется великой победой.

- Но ведь надо хоть немного поспать, - настаивал Оуэн.

- Отоспимся, когда сделаем все дела. Вы, ребята, ложитесь. Думаю, вы мне понадобитесь попозже: будете моими посыльными. А я уйду писать на кухню.,

Еле волоча ноги, он вышел в другую комнату - хозяин отдал им два чердачных помещения, расположенных над его бакалейным складом. Мальчики улеглись и попытались заснуть. Однако прошло немало времени, прежде чем они перестали ворочаться на своих небрежно застланных постелях. Но и тогда из-за двери все еще слышался скрип пера и тонкая полоска света пробивалась сквозь щелочку...

Оуэн проснулся - как ему показалось, через несколько минут, а на самом деле часа через три-от громкого стука в парадную дверь. Он приподнялся на локтях и стал трясти Тома. Оба замерли прислушиваясь. Этот стук среди ночи явно предвещал недоброе.

- Полиция! - выдохнул Том.

- Они пришли за доктором!

Оба повернули головы к двери. Свет уже не горел.

Таппер, наверное, уснул. Да, так оно и есть: слышно его дыхание, тяжкое дыхание усталого человека.

- Попались? - процедил Оуэн сквозь зубы. - Задней двери здесь нет.

Есть боковой выход. На ту же улицу, где парадное, только в десяти ярдах от него.

- Это шанс!

Снова стук, громкий, нетерпеливый.

- Десять ярдов! Они его схватят через секунду.

- Верно. Если он побежит. А если побегу я?

- Ты?

- Да, я.

Оуэн вскочил и поспешно надел серую куртку Таппера, которую тот оставил на стуле.

- Да, я! Пусть они схватят меня, а Таппера надо спасти. Он нужен для дела!

Стук внизу на секунду прекратился, и послышался громкий голос:

- Отворите именем королевы! Никакого ответа из-за опущенных ставень.

- Сейчас они сорвут дверь, - быстро прошептал Оуэн. - Я попробую выскользнуть через боковую дверь и поведу их по ложному следу. А ты разбуди доктора и уведи его подальше отсюда. Если меня не поймают, встретимся в восемь на углу Болл-стрит. Возвращаться сюда будет уже опасно.

Он сбежал по лестнице, осторожно отодвинул засов боковой дверцы и вышел в маленький палисадник. А отсюда, глотнув побольше воздуха, выскочил на улицу и бросился бежать что есть духу.

- Вот он!

- Держи его!

- Остановись! Именем королевы!

Оуэн услышал невообразимый шум за спиной: полицейские бросились в погоню, их тяжелые башмаки гремели за спиной. Чувство опасности прибавило резвости его ногам, он помчался, как на крыльях. Тяжелая куртка сильно мешала, но он не решался ее сбросить: полицейские увидели бы, что преследуют мальчишку, а не пожилого мужчину, которого велено было арестовать.

Оуэн, к счастью, успел за последние недели как следует изучить ближайшие улицы и переулки. И еще ему повезло; большинство фонарей было разбито во время беспорядков, и преследователи не могли взять его на мушку.

Он бежал изо всех сил, сворачивая в переулки и петляя. Вначале между ним и констеблями держался разрыв в тридцать ярдов, теперь он увеличил его до пятидесяти. Но не был уверен, что за каким-нибудь углом не наскочит на другой отряд полиции.

Впрочем, теперь доктор, наверное, уже вне дома и вне опасности, это главное. Конечно, они смогут обвинить его в сопротивлении властям и упрятать за решетку, но так ли это важно, если начнется революция?

- Остановись или будем стрелять!

Он втянул голову в плечи, но не остановился.

Выстрел! Еще один!

Пули просвистели мимо и ударились в стену дома, стоявшего впереди. Оуэн свернул в переулок и на секунду оторвался от преследователей.

Вот он выскочил на длинную, прямую дорогу в рабочем квартале. Да, на такой улице не скроешься! Ей нет конца, и к тому же - ни одного переулка, ни одной подворотни. Все же, прижав локти к бокам, он, как заяц, понесся по мостовой.

Сзади громыхали башмаки полицейских. Через каждые несколько минут они останавливались, чтобы разрядить в него свои пистолеты. Он не решался оглянуться, но, судя по всему, их было человек пять, хотя пистолеты были только у двух или трех.

Оуэн уже не надеялся скрыться, но решил, что еще заставит лондонских констеблей хорошенько побегать - пусть отработают свое жалованье.

А между тем рабочая улица проснулась, разбуженная шумом и выстрелами. Люди отворяли окна и выглядывали наружу.

- Это полицейские!

- Они гонятся за чартистом!

- Себе на горе забрались они на нашу улицу!

- Долой полицию с нашей улицы!

Нетрудно было догадаться, на чьей стороне симпатии зрителей. Трах! Цветочный горшок просвистел в воздухе и раскололся под ногами полицейского, возглавлявшего погоню. Это послужило сигналом к началу бомбардировки.

На преследователей со всех сторон полетели снаряды самых разных видов и калибров. Цветочные горшки, кувшины с водой, куски черепицы и некие всем известные ночные сосуды - все пошло в дело. Полицейские волей-неволей прекратили погоню. Отмахиваясь, отругиваясь, грозя, они стали отступать.

Нет, они не могли арестовать целую улицу, а схватить кого-нибудь одного - значило поднять общий бунт. Пришлось убираться подобру-поздорову.

Уже во второй раз знаменитые столичные полицейские так позорно покидали поле боя. Победители в ночных рубашках, высунувшись из окон, хором пропели чартистскую песню, а потом, счастливые, снова отправились спать. О разбитой посуде не жалел никто.

Оуэн, скрывшись от преследователей и поблагодарив судьбу за неожиданное избавление, скинул наконец долгополую куртку и залег отдыхать в укромном местечке до восьми часов. В восемь он уже прогуливался возле условленного места.

Четверть девятого. А Тома все нет. У Оуэна замерло сердце: он слышал от прохожих, что в прошедшую ночь полиция хватала чартистов по всему городу. Неужели и Таппер попал в ловушку?

Мимо прошли двое полицейских. Оуэн поспешно отвернулся и стал рассматривать витрину. Но констебли не обратили на него внимания. Они искали дичь покрупнее.

Кто-то опустил руку на его плечо. Оуэн вздрогнул и обернулся, готовясь удрать в любую секунду. Но незнакомец, судя по всему, был простой рабочий.

- Скажи, приятель, - проговорил он хрипло,- ты не тот паренек из Уэлса, которого я ищу?

- Может, и тот, - осторожно откликнулся Оуэн.

- Тогда вот что: у твоих друзей все в порядке. Они не могли прийти сюда и ждут тебя в харчевне "Четыре колокола" на Уорсестерской дороге.

- Спасибо!

- Желаю удачи, приятель, - напутствовал Оуэна рабочий - В Бирмингеме огонек погас, но, может быть мы снова его запалим, как знать, если Уэлс поднесет спичку!

Уэлс...

Да, может быть, Уэлс возродит надежды всей Англии.

Оуэн шагал по Уорсестерской дороге, и на сердце у него было легко.

 

Глава десятая

Вольная ферма

Несколько дней они шли на запад, к пурпурным вершинам на горизонте. Держались безлюдных равнин и обходили стороной большие города; их уже известили, что по всей стране разослан "приказ об аресте Джона Таппера по обвинению в подстрекательстве к нарушению порядка". А ведь на самом деле он старался удержать людей от бессмысленного сопротивления драгунам...

- Правы они или ошиблись, не в том суть, - усмехался он, попыхивая трубкой. - Главное, что они хотят упрятать всех руководителей за решетку, а я полон решимости остаться на свободе. Слишком многие из нас уже заперты, а кому-то надо продолжать дело...

Страна походила на кипящий котел. Вот-вот гнев и возмущение плеснут через край. На двери одной из церквей им случилось увидеть плакат, который открыто призывал:

И в других местах часто встречались такие же плакаты, требующие "покончить с позорным полицейским режимом" и "заклеймить позором кровавые подвиги бирмингемской полиции". Было ясно, что события последних дней взбудоражили всех...

Вскоре они оставили позади леса и убегающие под уклон поля Герефордшира и углубились в самое сердце Черных Гор. Оуэн хорошо знал горы, но в эти места он не забредал ни разу. Узкая мрачная долина, рассеченная быстрым потоком; за целый день пути только два или три белых домика на склонах гор - маленькие фермы, по виду едва ли обитаемые. И еще руины старого монастыря на одной из вершин.

С каждой милей дорога становилась уже, склоны по обе стороны - круче, и вот уже небо над головой стало не шире речки у их ног.

- Далеко ли еще? - спросил Том.

Он никогда не бывал в горах, и ему казалось, что утесы обступают их со всех сторон, что уже немыслимо продвинуться вперед хоть на один ярд.

- Нет, уже недалеко, - отвечал Таппер. Буцефал тяжело дышал, еле вытягивая в гору; колеса тележки, ударяясь о камни, скрипели и ныли, будто от боли. Таппер шарил глазами по склонам, словно искал чего-то.

Вдруг Оуэн каким-то особым своим инстинктом почувствовал, что за ними наблюдают. Он пристально оглядел валуны и скалы, но даже его острые пастушьи глаза не приметили ничего подозрительного - не пошевелился ни один камень, не прошуршала ни одна травинка.

- Стой! - внезапно раздался крик. - Руки вверх! Таппер бросил поводья и вскинул руки. Мальчики, не заметив на его лице ни тени беспокойства, тут же последовали его примеру. Минутой позже из густого вереска поднялись двое мужчин с мушкетами. Взяв оружие наперевес, они приблизились к повозке.

- Никаких фокусов! - предупредил один, нацеливая мушкет прямо в голову Таппера.

Маленький аптекарь рассмеялся:

- А вы меня еще не узнали? Быстро же вы забыли своего доктора!

- Что?.. Эх, да ведь это и впрямь доктор! А до нас дошли слухи, что вас в Бирмингеме упрятали в тюрьму,

- Пока нет, - ответил Таппер, опуская руки. - Но только благодаря этим ребятишкам. Кстати, я за них ручаюсь. Это друзья.

- Рад вас видеть, - сказал другой незнакомец. - Извините за такой неласковый прием. Приходится быть настороже. Пока что все спокойно, но правительственных шпионов лучше встречать заранее, пока они не вошли в дом.

- Напротив, очень рад, что хоть кто-то сохраняет бдительность, - искренне возразил Таппер. - А то слишком много оказалось в нашем деле революционеров-любителей. Они-то и испортили все дело в Бирмингеме.

- Охотно послушаем обо всем этом, когда сменимся с дежурства. Встретимся за ужином.

Тележка двинулась дальше, а оба часовых нырнули в вереск и тут же скрылись из виду.

А еще через полмили показался маленький, серого цвета домик, примостившийся среди гор и почти неразличимый на черно-розовом фоне сланцевой скалы, поросшей цветущим вереском.

- "Вольная ферма"! - Аптекарь указал на домик кнутом. - У нее есть еще какое-то другое название, уэлское, но произнести его - язык сломаешь. Поэтому я буду называть ее именно так - "Вольная ферма". Вы найдете здесь хороших друзей.

Снаружи ферма ничем особенным не отличалась. Те же куры, что на сотне других ферм, кудахтали и ссорились среди луж на грязном дворике; такая же овчарка выскочила из-под крыльца и принялась с лаем метаться возле лошади и тележки, которая, проскрипев в последний раз, остановилась против незапертой двери.

На пороге их встретил подвижной, маленького роста человек, одетый в костюм из тонкого черного сукна. Такой костюм был скорее под стать процветающему торговцу, нежели хозяину горной фермы. Лицо маленького человека светилось радостью:

- Джон Таппер! Вот не думал!..

- Джон Фрост! И я, признаться, не ожидал увидеть тебя здесь.

- А я-то был уверен, что тебя сцапали! Я только что приехал. Хочу побыть денек-другой, послушать, какие новости. Да ты входи!

Фрост ввел их в просторную, вымощенную каменными плитами кухню. В очаге весело потрескивали дрова, а вокруг стола сидели несколько мужчин; при виде Таппера они повскакали со своих мест, все радостно его приветствовали. Через несколько минут вновь прибывшие уже сидели за накрытым столом, ели вкусный обед и рассказывали присутствующим подлинную историю бирмингемского мятежа.

- Кто такой этот мистер Фрост? - поинтересовался Том, когда они опять остались наедине с аптекарем.- Похоже, он здесь всем заправляет.

- Один из самых почтенных горожан Ньюпорта,- усмехнулся Таппер. - Вернее, он был почтенным горожанином, даже членом магистрата, пока не узнали, что -он заодно с чартистами. Теперь, когда Винсент в тюрьме, он - надежда всего Южного Уэлса. И он еще совершит великие дела, этот Джонни Фрост!

- А вообще, что здесь происходит? - стал расспрашивать Оуэн. - Я замечаю такие вещи...

- К сожалению, я ничего не могу сделать, чтобы ты замечал поменьше. Я мог бы ответить на твои вопросы, но не стану. Поверь, дружок, чем меньше ты будешь знать о том, что здесь происходит, тем больше у тебя шансов спастись от виселицы, если попадешься в лапы полиции.

- Но вы все-таки скажите - запротестовал Оуэн. Однако аптекарь резко прервал его:

- Ты и в самом деле хочешь, чтобы тебя вздернули? Или выслали в Австралию на каторжной галере? - Он сделал небольшую паузу, выжидая, когда его угроза произведет должное впечатление, а затем продолжал несколько веселее: - Не забивайте себе головы ненужными заботами. Сегодня вы впервые за много дней заснете на приличной постели, и все время, что мы здесь останемся, вам будут давать и завтрак, и обед, и ужин. Радуйтесь и помалкивайте!

Больше он не сказал ни слова.

Когда мальчики остались вдвоем, Том полюбопытствовал:

- Какие такие вещи ты заметил? Пойдем!

Оуэн огляделся вокруг - нигде никого. На цыпочках он вышел во двор и отворил дверь сарая. Затем сгреб в сторону сено, устилавшее пол.

- Ого!

Неудивительно, что у Тома глаза полезли на лоб. Под сеном были аккуратно сложены несколько десятков мушкетов и копий, вычищенных и смазанных.

- Видно, они готовятся, - пробормотал Оуэн.

- Но почему он от нас это скрывает?

- Потому что по закону это самая настоящая государственная измена. А если мы ничего не знаем, значит, и повесить нас не за что. Мне даже жаль - зря я тебе показал.

- Ладно уж, - проговорил Том, - ведь мы здесь все заодно, не правда ли? Однако старина доктор действительно благородный человек.

А потом начались дни свободной - непривычно свободной и приятной жизни. Как и говорил Таппер, им предоставили прекрасные постели и отличную еду - желанная перемена после стольких дней бродяжничества, после неуютного чердака в Бирмингеме. Делай что хочешь! Они целыми днями купались в реке, удили рыбу или обследовали соседние горы. Однако от них не ускользало, что атмосфера на ферме была напряженной.

Появлялись и исчезали новые люди, прибывали пакеты, свертки. Фрост снова вернулся в Ньюпорт, в свой мануфактурный магазин. Однажды их разбудил среди ночи топот копыт. Выглянув в окно, ребята увидели, что двор полон людьми; некоторые держали фонари, другие разгружали с телег какие-то длинные ящики, похожие на гробы, и уносили их в амбар.

Каждый день мужчины о чем-то совещались; мальчиков на эти сборища не пускали, но по разговорам за обеденным столом они ясно представляли себе, как идут дела.

Два члена палаты общин, Эттвуд и Хьюм, сочувствовали чартистам; они выступили с предложением принять и рассмотреть петицию. Дебаты назначили на двенадцатое. С этим днем связывали свои последние надежды все, кто надеялся на мирное разрешение вопроса.

Весь этот день и весь следующий "Вольную ферму" лихорадило: каков результат дебатов? Однако новости шли медленно, и только через день утром на дороге раздался цокот копыт - посыльный скакал к ферме во весь опор.

Все выбежали к нему навстречу, Таппер - впереди всех. Он выхватил пакет из рук верхового, едва тот соскочил на землю. Вскрыл конверт дрожащими пальцами, и лицо его побледнело.

- Ну что, - закричали вокруг, - петиция принята?

- Предложение прошло?

Все смотрели на маленького аптекаря. А он грустно покачал головой.

- Сорок шесть членов палаты проголосовали за петицию.- Он помолчал и потом закончил: - И двести тридцать пять - против.

- Что же теперь будет? - воскликнул Оуэн.

- Революция! Хозяева бросили нам вызов. И мы должны его принять.

 

Глава одиннадцатая

Всеобщая забастовка

События развертывались все стремительнее; "Вольная ферма" жила тревожной жизнью. Пятнадцатого июля, через три дня после того, как парламент отверг петицию, рабочие Бирмингема вновь вышли на улицы. В течение нескольких часов они держали город в своих руках. Но затем прибыли лондонские полицейские, еще больше, чем прежде. К тому же их поддерживали значительные силы пехоты и кавалерии. Сражение длилось много часов. На улицах не осталось ни одного целого фонаря, железную ограду вокруг памятника Нельсону разобрали - железные прутья превратились в оружие, которым рабочие отбивались от констеблей. Лавки были разгромлены - но при этом ни одного случая грабежа!

А между тем конвент решал, что делать дальше. И опять роковое несогласие между руководителями помешало немедленно приступить к действиям. Некоторые предлагали составить новую петицию. Эту мысль отвергли, но и те, кто стоял за скорейшее начало мятежа, тоже оказались в меньшинстве. Их резолюция не была принята. В конце концов решили назначить всеобщую забастовку: пусть следующим летом весь трудящийся народ - шахтеры, ткачи, работники на фермах - прекратят на месяц работу. Тогда капиталисты-хозяева волей-неволей поймут, что жизнь держится трудом, что одни только деньги не прокормят и не оденут их.

- Дурачье! - бушевал Таппер, слушая эти новости.- Сначала надо всех рабочих организовать! Только тогда забастовка может перейти в бескровную революцию. Но рабочие еще не подготовлены-это признают сами делегаты конвента.

- Зачем же они тогда затевают все это дело? - спросил Саймон Гонт из Кардиффа.

Этот человек жил на ферме почти постоянно и был известен как сторонник самых решительных действий. Он считал, что сейчас наилучший момент расправиться с хозяевами.

Гонт и Таппер - две яркие противоположности. Ученый аптекарь, маленький человек с большой головой, был призван планировать, предвидеть, рассчитывать и охлаждать пыл таких, как Саймон. А этот, бывший моряк с серьгой в ухе, человек с неясным прошлым, всегда стоял за немедленный бунт и кровопролитие, даже если они заведомо обречены. Впрочем, Оуэну порой казалось, что этот Гонт не так прост, как выглядит.

- Зачем они затевают это дело? - саркастически переспросил Таппер. - Да затем, что не знают, как вести себя дальше! Конвент - ненадежный костыль. Там теперь остались только пустые говоруны и путаники-философы. Они болтают о рабочем классе, а сами ни разу в жизни не засучили рукава. Иногда они бывают правы по-своему, но им не заменить настоящих вождей - тех, кто сами поработали на фабрике и знают, чего хотят.

Большая карта страны, испещренная разноцветными флажками, висела в кухне. На этой карте и разрабатывались те планы, согласно которым развертывалась драма 1839 года. В течение нескольких недель группа революционеров на "Вольной ферме" не покидала долины, хотя оседланные лошади круглые сутки стояли наготове, чтобы умчать вождя в ту часть страны, где вспыхнет революция.

Но весть о начале пожара так и не пришла на "Вольную ферму". Посыльные привозили только письма и газеты. День за днем раскрывались все новые факты о предательстве конвента.

Таппер, сцепив руки за спиной, вышагивал взад и вперед по каменному полу кухни и выкрикивал:

- Сейчас худшие враги нашего народа - его вожди! Нас продают снова и снова!

И действительно, приняв сомнительный план месячной всеобщей забастовки, конвент должен был приложить все силы, чтобы "Священный месяц" завершился победой. Но вместо этого собрание мямлило, колебалось я наконец вынесло новую резолюцию: забастовку проводить не следует.

Рабочие не знали, кому и чему верить. Во многих районах страны они уже собирались начать забастовку, а теперь им спокойно сообщают, что ничего не нужно. Многие рабочие комитеты сначала не хотели отказываться от стачки, но стало ясно, что без всеобщей поддержки едва ли удастся чего-нибудь добиться. А в тех местах, где рабочие были не так активны, движение и вовсе пришло в упадок.

Правительство тем временем, используя замешательство противника, сыпало удары направо и налево.

Двадцать первого июля Северный политический союз издал манифест, призывающий людей среднего достатка присоединиться к рабочим в их борьбе против капиталистов. Но почти все подписавшие этот документ сидели под замком.

Троих бирмингемских рабочих приговорили к смерти по обвинению в государственной измене - их схватили на улице во время стычек с полицией. Во всех крупных городах проходили массовые суды - обвиняемых судили скопом и убивали, как овец. В Ливерпуле таким образом "судили" семьдесят человек, в Ланкастере - тридцать пять, в Уэлшпуле - тридцать один, и так далее. Многих сажали на корабли и высылали в Австралию.

Но рабочие не прекращали сопротивления. Руководители были за решеткой. Их самих хватали одного за другим, и все же они из своих скудных денег пополняли "оборонный фонд" и покупали то самое оружие, хранение которого считалось преступлением против королевских законов.

В Лафборо власти попытались организовать процесс против двух захваченных чартистов, но не нашлось ни одного свидетеля, и заключенных пришлось выпустить. В Аштоне люди чуть не забили до смерти полицейского, который собирался выступить в суде против чартиста Стивенса. И в других местах тлеющий огонь готов был вновь вспыхнуть при малейшем порыве революционного ветра...

Первая попытка всеобщей забастовки в Англии провалилась; ее сорвали руководители рабочего движения, так же как они сорвали вторую забастовку сто лет спустя.

Маленькая боевая группа на горной ферме, не отчаиваясь, вновь принялась за работу.

И вот тогда-то явился этот таинственный незнакомец Беньовский.

Оуэн увидел его первым. Однажды вечером во двор фермы галопом влетел прекрасный всадник на великолепном скакуне, весь черный, как монумент на фоне заката.

Он был высок, хорошо сложен, и его плащ, развевавшийся на ветру, придавал ему сходство со средневековым кавалером. И в седле он сидел так, будто был рожден для верховой езды.

- Это "Вольная ферррма"? - спросил он, натягивая повод.

Мягкое английское "р" звучало у него чересчур раскатисто; он несомненно был иностранцем.

- Да.

Всадник соскочил на землю и приблизился, не выпуская повода из рук. Походка у него была кавалерийская, а рост - не меньше шести футов.

- Докторрр Тапперрр здесь?

Говоря, он бросал быстрые взгляды вокруг, как человек, уже не раз попадавший в ловушки.

- Мы здесь, товарищ! - закричал аптекарь, показываясь в дверях вместе с Саймоном.

- Слышал пррро вас! - Незнакомец поклонился и протянул руку.

- А я про вас, - ответил Таппер, протягивая свою, - А это наш друг Саймон Гонт.

-А-а! - У иностранца словно перехватило дыхание. - Я будто вас видел где-нибудь?

- Не думаю, - отрезал бывший моряк.- Вот уже много лет, как не был в Лондоне"

- Нет? Однако... Впрочем, это не имеет значения. Здесь все свои, не так ли?

- Входите. Сейчас будем ужинать, - пригласил Таппер. - Солнце уже зашло.

- Чтобы взойти снова!- проговорил незнакомец многозначительно.

- Верно! И восход начинается на востоке - солнце сначала приходит в Россию и Польшу, - усмехнулся аптекарь. - Как знать - может быть, и наше солнце придет оттуда?..

Беньовский снова склонил голову.

 

Глава двенадцатая

За пушками

- Хоть бы произошло что-нибудь наконец! - воскликнул с досадой Том.

Они сидели на горячем от солнца валуне возле реки и обсыхали после купания. Август уже уступил место сентябрю, приближался октябрь, а чартисты, казалось, и не собирались переходить к решительным действиям.

- Ты прав, - откликнулся Оуэн, изо всех сил растирая плечи полотенцем. - Между прочим, - добавил он таинственно, - кто такой, по-твоему, этот Беньовский?

- Не знаю. - Глаза Тома расширились. - А что?

- Ничего. Просто... как бы это сказать... он очень таинственный человек. Во-первых, иностранец. Во-вторых, что он здесь делает? И, в-третьих, куда он каждую ночь уезжает на своей огромной лошади?

Том покачал головой:

- Нет, он человек подходящий. Мне он нравится. Во всяком случае, больше, чем Пью или Саймон Гонт.

- И он важная персона. - Оуэн наморщил лоб. - Похоже, что многие дела зависят от него. Он явился откуда-то оттуда... Понимаешь, будто привез приказ от кого-то...

- Тс-с! Вот он идет!

Беньовский шагал к ним, задумчиво теребя ус.

- Здравствуйте, мальчишки! Доктор посоветовал мне поискать вас здесь. - Он разглядывал их с высоты своего роста.- Я все думаю, нет ли у вас желания пойти со мной и помочь мне кое в чем.

- Сейчас? - с готовностью откликнулись оба и потянулись за своей одеждой.

- Нынешней ночью. Но это опасно. Вас это не смущает?

- Ничуть! - воскликнул Том.

- Доктор говорит, что ты, Оуэн, родился в горах и знаешь горы, как... гм... как это говорится?.. Будто свои десять пальцев. Так?

- Мне хорошо знакома другая часть этих гор, - отвечал Оуэн. - Но и здесь мы много исходили за последние недели. Так что, думаю, я не заблужусь.

- Хорошо! - Беньовский с минуту что-то обдумывал. - Смог бы ты ночью, в темноте, провести отряд вместе с лошадьми от Майклчерч напрямик через горы?

- Опасно. Почти весь путь - без дороги. И потом, не миновать одного или двух обрывов...

- Да, это опасное предприятие, - прервал его Беньовский с улыбкой. - Но ведь в нашем деле приходится идти на риск. Возьмешься?

- Конечно, возьмусь. Я просто так говорил.

- Хорошо. Том тоже пойдет? Мы выйдем после заката, так что советую поспать, если можете.

Озадачив мальчишек еще больше, он зашагал прочь.

Легко сказать "поспите"! Оба были настолько взбудоражены предстоящим ночным походом, что весь остаток дня провели в разговорах и догадках, куда и зачем собирается Беньовский со своими людьми.

После ужина, когда солнце скрылось за грядою западных вершин, Таппер, Беньовский, Пью и еще один из группы вышли во двор. Гонт в последний момент вспомнил, что у него срочное дело в Абергавенни, и ушел. Впрочем, в трусости его никто не заподозрил - бывший моряк уже не раз показал себя в трудных переделках.

- Это вам. Может понадобиться. - Беньовский протянул Оуэну и Тому пистолеты, пули и порох. - Пользоваться умеете?

- Пожалуй, - ответил Том. - А где лошади?

- Лошади будут, когда пойдем обратно, Все в сборе? Двинулись!

Оуэн шел впереди, а мужчины - следом, прилаживаясь к его шагу. Тропинка сначала вела по крутому восточному склону. Взойдя на вершину, Оуэн предупредил:

- Сейчас свернем влево и пойдем по самой вершине, над обрывом. Осторожнее. Трава сейчас сухая, за нее не удержишься.

Идти было трудно даже в сумерках, а как же ночью, в полной темноте? Да еще с лошадьми? Том не мог отделаться от назойливых вопросов.

Но Оуэн уверенно шагал вперед, не произнося ни слова и даже не прислушиваясь к тихому разговору товарищей за спиной; он изо всех сил старался запомнить дорогу.

Вот здесь - родничок, там - белый валун, тут - песчаный оползень, его надо обойти... Порой он останавливался и оглядывал пройденный путь.

- Ведь когда идешь обратно, - объяснял он, - дорога кажется совсем другой.

- Будь внимателен, Оуэн, и делай, как знаешь, - подбодрил его Таппер. - Сегодня многое зависит от тебя.

Уже стемнело, а луна, как на грех, еще не вышла, когда они достигли Ольчон Валли и свернули направо. Тропинка привела их к водопаду; здесь они оставили тропу и пошли без дороги: им предстояло обойти несколько ферм, расположенных поблизости. Идти приходилось как можно тише, чтобы не разбудить собак.

- Не то чтобы этот народ плохо к нам относился, но все же пусть они знают поменьше, - сказал Таппер.

Вскоре они опять взяли влево, перевалили через Черный Холм, затем еще миля по лугам и оврагам, и вот они уже на большой дороге. Внизу бежит горная река Монноу - слышно, как она клокочет и бурлит в темноте, а скоро, по приметам Таппера, должен показаться мост, ведущий к небольшой роще на противоположной стороне. Так оно и есть! Они перешли реку, достигли деревьев и здесь остановились.

В рощице и должна состояться встреча. Не прошло и получаса, как по дороге зазвенели копыта, послышались шаги возницы.

Пью свистнул, и в ответ также раздался свист. Чартисты вышли на дорогу и приветствовали незнакомца.

- Сколько?

- Шесть.

- Хорошо. Мы оставим два ящика под мостом - для ваших ребят.

- Правильно! Мы заберем их завтра ночью.

- А лошадей вернем в субботу, когда встретимся в Абергавенни.

- Доброй ночи!

- Доброй ночи, товарищ!

Шаги удалились, а затем под деревьями показались лошади. Каждый взял одну из них под уздцы. Животные нервничали, пришлось выждать некоторое время, прежде чем они привыкли к новым людям, успокоились. Через несколько минут все стихло.

- Скоро двенадцать, - сказал Беньовский. - Скоро они будут здесь.

Все молчали. Только по лошадиному фырканью или глухому удару копыт можно было догадаться, что в лесу кто-то скрывается.

- Опаздывают, - проговорил Пью.

- Может, их перехватили? - откликнулся Беньовский.

- Надеюсь, нет.

- Не думаю, - вставил Таппер. - У нас точные сведения, что в Лонгтауне...

- Тсс!.. Кажется, они...

Издали слышалось слабое, но ясно различимое в ночной тишине поскрипывание большого фургона.

- Взведите курки на всякий случай, - предупредил Беньовский.

Все замерли. Неизвестно, как другие, но мальчики слегка дрожали от волнения.

Фургон подъезжал все ближе. Уже было слышно, как возница тихо напевает себе под нос мотив чартистской песни.

- Все в порядке, - облегченно прошептал Пью.

- Надо проверить, - сказал Таппер.- Кто идет?

- Свой.

- Пароль?

- Гай Фоукс,

- Верно, Гай Фоукс.

Все выбежали на дорогу, передав Оуэну и Тому уздечки своих лошадей. Мальчики видели, как их друзья беседовали с возницей при свете фонаря.

- Нам сообщили, что тебе необходимо остановиться в Лонгтауне,- объяснял Таппер,- потому мы и решили, что лучше освободить тебя от груза здесь. Если и остановят, фургон будет пуст. Но все-таки придумай, что ты им скажешь.

- Ладно. Но вряд ли они придерутся к пустой телеге, А разве вызваны войска?

- Да. Взвод солдат из Абергавенни. Хотя тебе бояться нечего. А теперь давай разгружать.

Оуэн и Том узнали те самые длинные, похожие на гробы ящики, которые однажды ночью уже привозили на ферму. Так оно и есть - это пушки! Для революции!

Через минуту ящики навьючили на лошадей - на каждую по два. Два оставшихся сунули под мост и укрыли листьями - завтра их заберут местные чартисты. Затем фургон тронулся в путь. Вскоре его перехватит, обыщет и отпустит (какое разочарование!) патруль королевской пехоты, специально устроивший засаду у въезда в Лонгтаун.

- Копыта надо чем-нибудь обмотать, - сказал Беньовский. - Мне следовало подумать об этом сразу. Впрочем, я прихватил мешок тряпок для такого дела.

Лошади, на удивление, слушались этого человека. Он был для них совсем новым хозяином, и все же они терпеливо позволили ему обвязать тряпками копыта. А когда все было сделано, Оуэн повел отряд в обратный путь.

Без помех они миновали овраги и луга. Только раз заржали лошади, почувствовав, что где-то поблизости пасутся их четвероногие сородичи; но этот шум ни в ком не мог возбудить подозрения. Оуэн уверенно продвигался вперед, взрослые, крадучись, следовали за ним, ведя в поводу лошадей.

Вот они уже подошли к Ольчон Валли; дорога побежала вдоль реки, ее пенные буруны белели в темноте. Последняя из ферм осталась позади. Теперь их мог подстеречь только один враг - скрытый темнотою обрыв возле Дэрен Ольчон, да еще несколько топких трясин между перевалами. Они, впрочем, могли только задержать их, не больше.

Оуэн остановился. Где-то здесь надо сойти с дороги. Он осматривался, как пес, потерявший след, и наконец сделал первый шаг в густую траву; взрослые без единого слова последовали за ним.

Вдруг Оуэн снова замер прислушиваясь. Потом повернулся к Беньовскому и зашептал ему в ухо:

- Странно, очень странно. Просто не могу этого понять, но впереди кто-то есть!

- Впереди? Невозможно! Там ни жилья, ни пастбищ. Может быть, отбившаяся от стада овца?

- Нет, это не овца.

- А что же тогда?

- Схожу посмотрю. Подержите мою лошадь. Оуэн отдал уздечку и скользнул в темноту. Легко,

привычно перепрыгивал он с камня на камень, бесшумно ступал по сухой траве. Через каждые несколько ярдов останавливался, чтобы прислушаться.

Да, впереди кто-то есть! Теперь он уже в этом не сомневался. Но кто?

Он лег на землю и пополз, стараясь дышать ровно и бесшумно. Внезапно послышался голос - совсем близко, всего в нескольких ярдах:

- Уверяю вас, я что-то слышал, сержант.

Оуэн замер. Неужели его услышали? Нет! Следующая фраза подтвердила его опасения - отряд был обнаружен, вероятно, в тот момент, когда они сворачивали с тропы.

- Мне тоже что-то такое послышалось, сэр. Только я думаю, это какая-нибудь отбившаяся овца. К тому же сейчас все тихо. Уже минут пять ничего не слышно.

- Послушайте, сержант, просто глупо поджидать их среди этих проклятых скал! Я давно говорил, что надо перекрыть дороги.

Дальше Оуэн слушать не стал. Он отполз назад и шепотом сообщил Беньовскому:

- Там патруль. Как раз у нас на пути. Просто не везет. И они нас слышали.

- И услышат снова, как только мы двинемся с места... Ты прав, чертовское невезение. А другой дороги нет?

- Только вон через тот перевал, - Оуэн указал пальцем на огромную гряду над их головами, густо черневшую на фоне ночного неба. - Пожалуй, я попробую найти дорогу, но они все равно нас услышат.

- Если не отвлечь их чем-нибудь, - ответил Беньовский с мрачной усмешкой. - Этим займусь я. Пью поведет мою лошадь, а ты, лишь только поднимется шум, веди отряд через гору. Я вас догоню... если смогу.

- Что вы придумали? Беньовский еле слышно засмеялся:

- Поиграю с ними в ночных эльфов - кажется, так это называется по-английски. Красным курткам придется нынче побегать за... как это?.. за волшебными огоньками. Сейчас увидишь. К счастью, мы прихватили с собой фонарь. А я все сомневался, пригодится ли он.

Беньовский отошел назад и что-то зашептал остальным. В ответ послышался общий ропот - никто с ним не соглашался, он, очевидно, не желал слушать. Потом отвязал от седла незажженный фонарь и исчез в темноте.

А через несколько минут в ночи вдруг вспыхнул огонек. Вспыхнул и запрыгал, заплясал по горному склону. У Оуэна перехватило дыхание - он один знал, насколько близок этот светлячок к краю пропасти и еще - насколько близок он к солдатам и их ружьям.

- Сумасшедший! - проговорил мальчик.

- Очень храбрый человек, - откликнулся Пью.

- И он знает, что делает, - добавил Таппер. Выстрел.

Все вздрогнули. Огонек упал, на мгновение исчез, но появился снова - в другом месте.

Выстрел. Еще. И еще.

Канонада разнеслась среди гор. Фонарь выплясывал свой издевательский танец, исчезал, появлялся вновь, то плыл куда-то вверх, то стремительно летел вниз, как будто его и вправду кружила по воздуху сказочная фея.

Оуэн глядел завороженный. Как мог этот человек сознательно привлекать на себя ружейный огонь? И как удавалось ему увернуться от пули, будто он и впрямь заколдован?.. Пью сильным толчком напомнил ему, что им тоже еще предстоит нелегкая работа.

Ночь, казалось, была полна криками и выстрелами. Солдаты, забыв себя от ярости и азарта, палили по фонарю, который словно продолжал насмехаться над ними.

В такой суматохе мог пройти незамеченным целый кавалерийский полк.

Минут десять спустя, уже поднявшись на вершину, они оглянулись назад. Далеко внизу ружья разом выплюнули пламя в мерцающий неподалеку фонарь.

- Он сделал свое дело, - сказал Пью. - Надеюсь, им не удастся его окружить.

В этот момент ужасный вопль разнесся среди гор. Огонек взвился высоко в воздух, потом, кувыркаясь, покатился вниз и исчез, как погасшая ракета.

- Там как раз обрыв! - хрипло проговорил Оуэн,

 

Глава тринадцатая

Порошки и пилюли

- Да, это был храбрый боец и славный товарищ,- грустно проговорил Таппер, когда несколько часов спустя они собрались за завтраком в кухне.

- Может, он еще вернется, - сказал Пью. Аптекарь покачал головой:

- Прошло уже шесть часов. Останься он жив, давно был бы здесь. Сорвался в пропасть.

Пью кивнул. Надеяться бесполезно, надо глядеть в лицо фактам: еще один человек пожертвовал жизнью за дело чартизма. Беньовский погиб, чтобы спасти пушки.

Оуэн поднялся и отодвинул тарелку,

- Я пойду искать его... его тело.

- Я с тобой! - Том вскочил из-за стола, забыв об усталости.

- Только один вопрос, - сказал Оуэн, отворяя дверь: - Кто он такой был, этот Беньовский?

Мужчины переглянулись. Таппер заговорил горестно:

- Думаю, что теперь можно и рассказать. Этот человек звался майор Беньовский. Его выслали из Польши, и он явился сюда, чтобы...

Он умолк, прислушиваясь к шагам во дворе. Все вскочили. Пью схватился за пистолет. - Не стрелять! - прошептал аптекарь.

Они ждали молча. Шаги послышались ближе, медленные, тихие шаги, будто из последних сил тащилось раненое животное.

- Доброе утро, друзья! Завтрак для меня оставили? В дверях стоял Беньовский.

Кровь запеклась у него на лбу, одежда была изорвана, облеплена грязью и покрыта репьями. Несмотря на все это, несмотря на смертельную бледность и воспаленные глаза, поляк и сейчас оставался учтивым кавалером. Он с трудом оторвался от дверного косяка, однако заставил себя пройтись по кухне своей прежней щегольской походкой - такой волей обладал этот человек.

- Выпей немного бренди, - предложил Таппер.- Слава Богу, ты цел! А мы уже не надеялись увидеть тебя живым.

- Думали, что вы свалились в пропасть, - добавил Оуэн. - Как вам удалось выбраться?

- Дайте ему сначала поесть, а потом приставайте с расспросами.

- Пустяки, - сказал Беньовский. - Я могу и говорить и есть. Все было не так страшно.

- Но вы спасли все дело! - горячо настаивал Пью.

- Короче говоря, они едва не окружили меня, прижав к самому краю скалы. А мне вовсе не хотелось лететь вниз, ей-ей, не хотелось! Просто я собирался еще кое-что сделать в этой жизни. Оставался единственный выход - притвориться, что я слетел. Тогда они бы не стали искать мое тело, по крайней мере до утра.

- Но я слышал твой крик.

- Вы не ранены?

- Немножко. Они задели меня еще раньше-раз или два. А крик? Пришлось, знаете ли, сыграть комедию. Я просто швырнул вниз фонарь, а эти дураки решили, будто я свалился вместе с ним. На самом деле я просто лежал на земле в нескольких шагах от них и ждал, когда они уберутся восвояси. А потом добирался домой через эти бесконечные горы и овраги...

Таппер поставил перед ним тарелку мяса, зажаренного с яйцом, и Беньовский с жадностью стал есть. Потом аптекарь сказал задумчиво:

- Не нравится мне все это. Откуда взялись в этих местах солдаты? Неужели правительство выследило нашу ферму?

- Это немыслимо, - сказал Гонт.

- Абсолютно невозможно, - согласился Пью. - Кроме нас, едва ли дюжина чартистов знает про нашу ферму. А те, кто знает, - все отборный, проверенный народ.

- Значит, здесь просто совпадение. Но мы должны быть вдвойне внимательны.

- Самое трудное впереди, - снова заговорил Гонт: - надо распределить оружие среди людей. Волей-неволей придется звать их сюда. Но это еще полбеды, а вот как потом выводить их отсюда? Да еще вместе с оружием.

- Об этом не беспокойся, - оборвал Таппер сердито. - Это я беру на себя. Я уже кое-что придумал.

А через несколько дней Таппер раскрыл свой план Оуэну и Тому. Только им. Он вызвал их во двор, где уже стоял запряженный старина Буцефал.

- Собирайтесь, и побыстрее, - сказал аптекарь.- Мы снова отправляемся в путь.

Ребята понимали, что расспрашивать бесполезно. Он сам все расскажет, когда придет время. А пока надо собрать свои пожитки. Их немного, упаковать их - дело нескольких минут.

И вот в набитой поклажей тележке они уже трясутся по той самой дороге, которая много недель назад привела их на "Вольную ферму".

- Пора, пора доктору Тапперу опять взяться за дело; надо снабдить лекарствами наших старых пациентов,- приговаривал он с обычной своей усмешкой.

- А я-то думал, что доктор занят более важными делами! - храбро возразил Том.

- Кто знает, кто знает...

Некоторое время ехали молча. Дорога вела к югу, туда, где гора Шугар-Лоф преграждала прямой путь к Абергавенни и угольным копям. Оуэн чувствовал, что они едут к людям, что вскоре они вновь окажутся в самом пекле мятежа, и мальчишечье сердце билось сильнее при мысли о предстоящих сражениях и битвах.

В середине дня они остановились перекусить. Таппер вдруг сказал:

- Полагаю, вам будет не вредно узнать, какого сорта лекарства я продаю и для кого они предназначены.

Он подошел к тележке и с помощью мальчиков стал выгружать бесчисленные банки и коробочки; лекарства, которые он раздавал по деревням. Все выглядело вполне невинно. Но вот тележка пуста, и на дне... на дне ничего - просто голые доски.

Мальчики были озадачены: что за таинственность? Оуэн уже собирался сказать что-то, но тут Таппер потянул одну из досок и сдвинул ее,

- Двойное дно! - в восторге воскликнул Том. Под досками лежал ряд ружей и пик. Доктор потрогал острие одной из них:

- Это мои ланцеты. - И тут же быстро задвинул доски, - И мои лекарства тоже особого свойства, - продолжал он, вновь загружая тележку, - Видите эту этикетку? Она написана по-латыни - ни один полицейский не прочтет. А говорится в ней вот что: "Пилюли для ториев разной величины и различной степени эффективности". Пули! А вот это - "порошки, чтобы донести пилюли в цель". Порох!

- Ружейный порох! - вскричал Оуэн, Таппер кивнул с грустью:

- Радикальное средство. Но, боюсь, единственное, которое может излечить их.

В течение нескольких дней они развозили свои "лекарства" по деревням между Абергавенни и Ньюпортом, Иногда, под покровом ночи, возвращались на ферму пополнить запасы, А порой, тоже по ночам, сами принимали или "подбирали" оружие, спрятанное в каком-нибудь укромном местечке.

И по всей стране бродячие лоточники вели ту же опасную торговлю, хотя правительство жестоко их преследовало. Еще полгода назад человек мог свободно купить себе пику или саблю в оружейной лавке, но теперь власти делали все возможное, чтобы собрать всё оружие страны в одних руках в своих собственных.

- А к чему все наши труды? - спросил однажды Оуэн; этот вопрос он хотел задать очень давно.

Придет день, - отвечал аптекарь мечтательно, - когда народ захватит власть в свои руки и тирания будет уничтожена навеки.

- Но когда он придет, этот день? Вот уже много месяцев мы играем в прятки. Какой прок от оружия, если мы не собираемся пустить его в ход?

- Ты нетерпелив, мой мальчик. А революция - это такая игра, которая не терпит поспешности. Может быть, потребуются годы, поколения, чтобы довести ее до конца, народ может оказаться в проигрыше не раз и не два, но в конце концов он выиграет. Вероятно, и через сто лет люди будут еще далеко от победы, но они всегда будут бороться, бороться и бороться, пока не победят.

- Звучит обнадеживающе, - ухмыльнулся Том. - К тому времени всех нас уже не будет в живых. А знаете, что говорят шахтеры? На днях - я сам слышал! - один сказал другому: "В Британии не станет рабов после пятого ноября". Что это значит? Уж не собираемся ли мы в этот день взорвать парламент?

- Нет, только не такие глупости. Но раз уж ты столько знаешь, могу тебе рассказать все. Мы действительно надеемся, что после пятого ноября в Британии не будет больше рабов. На этот день назначено восстание.

Том присвистнул:

- Значит, через месяц! Здорово!

- Другого выхода мет. Петиция провалилась, всеобщая забастовка не вышла. Конвент они разогнали.

- И как же все это будет?

- Начнет Южный Уэлс. Джон Фрост из Ньюпорта поведет нас. Сначала мы двинемся на Ньюпорт, потом на Монмут, чтобы вызволить из тюрьмы Генри Винсента.

- А потом?

- Когда ньюпортская почта НЕ прибудет в Бирмингем - это условленный сигнал! - бирмингемцы также восстанут, а с ними и все внутренние графства. Специальные люди разнесут вести по всей стране. Поднимется весь Север - под началом доктора Тейлора и Басси. Англия вспыхнет от Бристоля до Ньюкасла, и даже те, кто до сих пор не принимал участия в игре, возьмут нашу сторону, когда мы начнем.

Глаза Оуэна загорелись. Его кельтское воображение, всегда склонное к мечтам и фантазиям, было уже захвачено великолепными картинами, нарисованными Таппером. Победа казалась ему обеспеченной. Объединившийся рабочий народ только слово скажет, и задрожат тираны из Вестминстера.

Но не так просто было вскружить трезвую голову Тома, горожанина, бирмингемца. Он возразил:

А вы уверены, что мы выстоим против кавалерии и пушек? Я хочу сказать... То есть я-то не испугаюсь, но только вся сила пока на стороне правительства: оружие, дисциплина, выучка.

- Знаю, - согласился Таппер. - Это отчаянная игра, но единственно возможная. Однако наши дела не так уж плохи, как ты думаешь. - Он вынул часы. - Если мы поспешим, то, может, кое-что увидим. Такое, что вас изрядно удивит.

Солнце уже село, надвигались сумерки. Буцефал бежал веселой рысью по заброшенной дороге, которой пользовались редко, хотя она проходила всего в миле от большого шахтерского поселка.

- Глядите! - вдруг произнес шепотом Оуэн. - Впереди солдаты!

В розовой вечерней дымке видны были приближающиеся солдаты - целая рота солдат, марширующих по дороге с ружьями "на плечо".

- Да, - засмеялся Таппер, - только это не солдаты королевы. Это солдаты народа!

Он придержал лошадь, и они замерли вглядываясь. На маленьком вытоптанном лугу рота маршировала, перестраивалась на ходу. Некоторые держали ружья, другие - деревянные болванки: не все, как объяснил Таппер, рисковали брать на учения припрятанное оружие.

Невдалеке еще несколько взводов и рот, вооруженные пиками и крестьянскими косами, учились строиться в каре, чтобы дать отпор кавалерии. И было видно, что все эти люди уже свыклись с суровой дисциплиной; двигались они четко, будто вовсе и не устали после тяжкого дня в шахте.

- Такие картинки можно наблюдать по всей Северной Англии, - отметил аптекарь.- Но у нас обучение людей организовано лучше, чем в других местах, потому что у нас есть организатор.

- Кто?

Аптекарь вместо ответа указал рукояткой кнута на всадника, который скакал в вечернем тумане от одной роты к другой. Одних он хвалил, иным показывал, что и как надо исправить. Наконец он закончил смотр и галопом направился к их тележке. Было что-то очень знакомое в очертаниях его фигуры, в его посадке...

- Беньовский!

- Он самый.

Поляк подскакал и улыбнулся мальчишкам.

- Майор Беньовский, - тепло отрекомендовал Таппер. - Польский ссыльный и создатель английской рабочей армии.

 

Глава четырнадцатая

Кто предатель?

Они возвращались на "Вольную ферму" и теперь одолевали самый трудный и крутой подъем.

- Если повсюду дела обстоят, как здесь, - говорил довольный Таппер, - то ноябрь может оправдать наши надежды...

Но надеждам, кажется, не суждено было сбыться. На пороге их встретил Саймон, бледный и встревоженный.

- Что случилось? - быстро спросил аптекарь, соскакивая с тележки.

- Пройдем внутрь, - сурово отвечал моряк. - Новости не такие, чтобы кричать о них.

Предчувствуя недоброе, они последовали за ним в кухню. Пью и еще двое незнакомых чартистов приветствовали их.

- Томас из Абертиллери... - начал Саймон.

- Ну?

- ...арестован прошлой ночью. Вместе с телегой, полной добра.

- Это скверно! - Аптекарь в недоумении свел брови. - Но, черт побери, каким образом...

- Есть новости и похуже, - прервал Пью.

- Хуже?

- Да. При нем был план тюрьмы в Монмуте. Таппер даже присвистнул:

- Для полиции план тюрьмы - это намек на то, что творится за ее спиной. Скверно, поистине скверно!

- И к тому же странно, -добавил Пью поеживаясь.

- Более чем странно - это гнусно! - воскликнул один из незнакомцев, ударяя кулаком по столу и вскакивая. - У нас в Абертиллери это называется предательством!

Предательство!

Страшное слово упало, как камень в спокойную воду. Минуту никто не говорил. Все стояли, глядя друг на друга, пока Пью не прервал неловкое молчание:

- Это Морган из Абертиллери. А это Норрис, оттуда же. Вы понимаете, каково им теперь возвращаться, когда сцапали Томаса?

- Рад видеть вас, товарищи, - сердечно приветствовал их Таппер. - Надеюсь, вы неправы и это не предательство. Нет, не могу себе даже представить, что во всем Уэлсе хоть один из наших способен на подобную подлость. Я уж не говорю о более узком круге наших руководителей.

- Вот именно, об узком круге, - вымолвил Норрис. - Кто входит в этот узкий круг? Кто мог знать, что Томас поедет с товаром именно по этой дороге, именно в это время? Ведь полицию надо было предупредить заранее.

- Я знал, - возразил аптекарь с поклоном.

- Кто еще?

- Мы, - Саймон указал на себя и Пью.

- А эти мальчишки?

- Нет, они не знали.

- Кто еще?

- Джон Фрост из Ньюпорта - в его честности вы не усомнитесь, вы сами и еще... - Таппер поколебался какую-то долю секунды, - и еще Беньовский.

Но Морган заметил эту ничтожную паузу.

- Беньовский? - ухватился он за незнакомую фамилию. - Иностранец?

- Для чартиста все люди мира - свои, - ответил аптекарь. - Разве мы не призываем к товариществу всех людей, к какой бы нации они ни принадлежали?

Морган, снова опускаясь в кресло, проворчал:

- Все бы ничего, но только нет у меня доверия к этим русским, которые появляются неизвестно откуда. Что, если он агент царя?

Таппер пожал плечами и улыбнулся. Спорить с валлийцем было бесполезно. Он вбил себе в голову, что его земляка Томаса предали, и теперь искал виновного.

- А вдруг еще кто-то знал? - сказал Саймон.- Здесь у нас побывало много людей, и, может, один из них соблазнился деньгами и донес правительству.

Пью задумался.

- Может, и так. Давайте-ка припомним, кто был здесь в ту ночь, когда мы собирали Томаса в дорогу. Во-первых, старина Вудсон, человек чистый, как стеклышко, во-вторых, парнишка с фермы Понт, затем делегат из Герефорда, потом...

Он записывал имена на бумажку. Всего вместе с руководителями, живущими на ферме, набралось пятнадцать человек, которые знали достаточно, чтобы выдать Томаса. Но все это были уважаемые люди, и никто бы не поторопился обвинить одного из них.

- Ну что ж, поскольку охота на предателя окончена,- сказал Таппер с иронией, - то мы с мальчиками не откажемся чего-нибудь поесть. Если вы уверены, разумеется, что пища не отравлена.

На этом следствие прекратилось. Но только на время.

Исчезла прежняя дружеская атмосфера "Вольной фермы". Теперь это была "Ферма невольных подозрений". Никто никому не доверял. Каждому было ясно, что ни один из этих людей не мог оказаться предателем, и все же их общая тайна каким-то непонятным путем просочилась наружу.

Беньовский, которого подозревали больше других, казалось, даже не замечал сгустившегося над ним облака.

Он продолжал любимую работу: муштровал будущих солдат революции, проводил бессонные ночи, составляя планы и разрабатывая стратегию восстания, писал длинные письма-инструкции для тех тайных рабочих батальонов, которые сам не мог посетить и проинструктировать.

А между тем еще один фургон с оружием попал в руки властям. Потом еще один.

Теперь сомнений уже не оставалось: кто-то из ведущих чартистов был шпионом правительства.

Но кто?

Однажды днем Пью отозвал Оуэна и Тома в сторонку. Он был бледнее смерти - видно, его что-то сильно взволновало.

- Думаю, вам-то можно доверять, - начал он.

- Можно, - решительно сказал Оуэн, а Том кивнул головой.

- Думаю, что я... что мне кое-что известно. Но нужны доказательства. А для этого мне придется съездить в Крикхауэлл. Когда я вернусь...- Он замолчал и огляделся; они стояли у дверей конюшни, кругом никого не было. - Если я по какой-либо причине НЕ вернусь, распечатать вот это. Немедля!

Оуэн взял конверт и осторожно опустил его в карман.

- Но пока не открывайте, - продолжал Пью серьезно. - Только если я не вернусь до темноты. Неприятная это штука - подозревать товарища. И я не желаю ни с кем делить мои подозрения, пока не будет верных доказательств. Очень надеюсь, что я ошибся. Вот и все.

Через минуту он уже вскочил в седло и стал спускаться в долину. И тут же из кухни вышел Беньовский, который в тот день оставался дома. Он предложил им пойти на ближний луг и попрактиковаться в стрельбе из пистолета. Конечно, ребята согласились и вскоре почти забыли о таинственных словах Пью.

В те дни на ферме хватало дел. Поля" - славный он человек! - учил их не только стрелять из пистолета и рубиться саблей, но и сидеть в седле, и орудовать пикой при встрече с кавалеристом, и многим другим вещам, которые вскоре могли оказаться полезными. Лето уже подходило к концу, но еще можно было купаться - это тоже отнимало время. А кроме того, приходилось делать кое-какую работу на ферме; хозяева кое-как сводили концы с концами, хотя ферма служила главным образом для маскировки чартистского штаба.

Солнце садилось. Лучи ползли вверх по восточным склонам. И вот они ударили уже снизу, с самого дна долины, наполняя ее лиловыми тенями. Оуэн, еще весь мокрый после купания, бегал по прибрежному лугу, когда ему вдруг вспомнился утренний разговор. Он взглянул на дорогу, но Пью не было видно. Может быть, он уже вернулся?

Но и на кухне его не оказалось. Таппер, Саймон, Беньовский, Фрост и еще несколько человек садились ужинать.

- А где Пью? - спросил Таппер.

- Он, кажется, собирался в Крикхауэлл,- беззаботно ответил Том.

Это не держали в секрете: все, кто жил на ферме, постоянно отлучались, когда того требовали личные их дела или общее дело.

- Что ж, приступим, - предложил Беньовский, и все сели к столу.

Оуэн часто отрывал взгляд от тарелки и глядел через низкое окно на черные зубцы гор в оранжевом ореоле. Хорошо. Он подождет до конца ужина.

Ужин кончился быстро, потому что за едой никто не мешкал, все спешили вернуться к своим делам, а если срочной работы не было - к обсуждению новостей и последней почты.

Пью не возвращался.

Оуэн встал, чуть не опрокинув стул, и направился к двери. Он старался выглядеть как можно беззаботнее.

Наконец-то! В сумерках он увидел всадника, приближавшегося по дороге. Конечно, это Пью. Через несколько минут он будет здесь. Мальчик вздохнул с облегчением: ему не придется никого обвинять в предательстве.

Он вернулся на кухню и снова сел за стол. Взрослые спорили, как обычно. Он уже давно про себя отметил, что самые яростные спорщики в мире - это чартисты. Спорят они всегда о самых непонятных вещах, произносят такие слова, которые и не выговоришь, и очень редко приходят к согласию.

Неужели можно предположить, что один из этих людей - предатель? Ведь за спиною каждого - долгий и трудный путь, многие побывали в тюрьме, иные за свои убеждения поплатились спокойной жизнью, хорошей работой.

Но через две минуты, через минуту все выяснится.

Легкий холодок пробежал у него меж лопаток. Все-таки это ужасно - ждать, ждать, когда будет наконец сказано краткое слово обвинения, которое вдруг превратит одного из его друзей в предателя, которое, может быть, заставит этих людей вытащить ножи из ножен и пистолеты из-за поясов.

Копыта зазвенели возле дверей.

- Вот и он, - сказал Беньовский, не поднимая головы.

Снаружи послышались шаги, и в темном дверном проеме показался человек.

- Здравствуй, Дэвис, - приветствовал его удивленный Таппер. - Что ты здесь делаешь ночью? А мы думали, это Пью. Мы его ждем.

- Вам долго придется его ждать, - мрачно ответил Дэвис. Он быстро оглядел их бледные и встревоженные лица. - Пью сейчас в тюрьме. Кто знал заранее, что он будет в Крикхауэлле?

Все повскакали с мест, заговорили все разом. Некоторые видели, как Пью выезжал с фермы, другие встретили его на дороге, иные только час назад узнали, что он уехал. Казалось, распутать этот клубок невозможно, даже если страсти улягутся и люди станут говорить один за другим, а не все вместе.

Выяснились факты: четыре полицейских схватили Пью в харчевне через два часа после того, как он прибыл в Крикхауэлл. Полицейских специально вызвали из Абергавенни. Кто сообщил им?

- И еще вопрос, - свирепо заявил Дэвис: - кто сунул ему в карман бумажку с какими-то планами, за которую ему дадут пять лет, не меньше? Я говорил с Пью за полчаса до того, как его сцапали, и он меня заверил, что при нем нет ничего опасного. Он сказал, что в дневное время никогда не берет ни писем, ничего,

"Сунул в карман какую-то бумажку!"

Это уж совсем гнусно. Значит, кто-то сначала вложил в карман Пью компрометирующую записку, а потом дал знак арестовать его. Это не просто предательство - это заранее продуманное, хитроумное предательство!

Люди не глядели друг другу в лицо. Подозрение, сильное и прежде, теперь становилось все сильнее. Даже Таппер, всегда предпочитавший верить только хорошему, теперь был вынужден признать факты: Пью предали, хитро и подло предали.

Но кто?

Все молчали. Дэвис из Крикхауэлла стоял в дверях и с кривой усмешкой переводил взгляд с одного лица на другое.

Том взглянул на Оуэна и кивнул. Тот решительно опустил руку в карман и вынул ее наружу - пустой.

Конверт, в котором было запечатано имя предателя, исчез!

 

Глава пятнадцатая

Разоблачен

- Это ужасно! - заговорил Таппер отрывисто.

- Я до сих пор не могу поверить - неужели кто-то... кто-то среди нас... - Он умолк, не в силах произнести слово "предатель".

Оуэн про себя усмехнулся. Он-то знал наверняка, что среди них был предатель. И хитрый, ловкий предатель.

Но кто?

Как только представился случай, он дал знать Тому, и они выскользнули из кухни, где спор все разгорался, подозрения все росли и страшные слова готовы были вот-вот сорваться с языка. Они вбежали по лестнице в свою маленькую комнатку под островерхой крышей, где прожили все эти недели. Зажгли свечу и, усевшись на корточки, стали обсуждать положение.

- Давай разберемся, - предложил Оуэн. - Кто-то узнал, что Пью собирается в Крикхауэлл. Мало того: чтобы вовремя предупредить полицию, этот человек должен был или сам отправиться в долину...,

- Или отослать письмо!

- Верно. И отослать его, возможно, через своего сообщника. И тогда, значит, мы уже имеем дело не с одним предателем, а с двумя. Впрочем, посыльный мог и не знать, что в письме.

- Если только вообще было какое-нибудь письмо. - сказал Том, почесывая в затылке. - Столько есть других возможностей.

- Запиши все на бумажку. Как это делал Пью. Нет, ты запиши, ты ученее меня.

Том разыскал карандаш, кусок бумаги, и они взялись за дело.

- Давай-ка вспомним, - продолжал Оуэн, - кто был на ферме, когда Пью седлал лошадь, и сразу после того, как он уехал. Кто знал, куда он едет?

- Прежде всего мы сами.

- Нас можно не записывать. Во-первых, мы всегда вместе - ты при мне, а я при тебе. Во-вторых, я точно знаю, что ты честный человек, и, в-третьих, на меня тоже можно положиться.

- Беньовский все ходил вокруг конюшни как раз перед тем, как Пью отозвал нас в сторонку.

- Запиши его.

Когда они закончили свой список, он выглядел следующим образом:

Бродяга, имени которого они не знали, но чье лицо показалось им чуть-чуть знакомым, забрел на ферму как раз в полдень. Его накормили, и он ушел - ни Оуэн, ни Том не заметили когда. За едой он упомянул, что направляется дальше на Север, то есть никак не в Крикхауэлл, лежавший южнее, хотя, с другой стороны, нельзя было поручиться за правдивость его слов - выйдя с фермы, он мог повернуть назад. Тот факт, что ребята как будто встречали его раньше, вряд ли имел существенное значение - за время странствий с доктором они свели шапочное знакомство с сотнями бродяг вроде этого. Он мог оказаться шпионом, но мог быть и просто бродягой.

- А теперь, - продолжал Оуэн деловым тоном, - рассмотрим, кто из попавших в список отлучался с фермы.

- Большинство из них - в разное время. Но... - Том на секунду задумался. - Но если Пью арестовали через два часа после того, как он прибыл в Крикхауэлл, значит, тот, кто предупредил полицию, должен был выйти отсюда не позже чем через два часа после Пью.

- Не позже чем через один час: час клади на то, чтобы вызвать полицейских из Абергавенни, не правда ли?

- Правильно. Значит, один час. Итак, кто уходил с фермы в течение часа после Пью?

Том, нахмурившись, изучал список:

- Беньовский учил нас стрелять, так?

- Только в течение получаса, - упрямо проговорил Оуэн.

- А потом мы его не видели до самого ужина.

- Это так, но я не думаю...

- Думать не приходится. Нужны факты. Отметь его крестиком. Может быть, это он.

- Доктор, Саймон и мистер Норрис весь день сидели в кухне и сочиняли обращение к жителям Монмута. Готов поклясться чем угодно - ни один из них не уезжал.

- Кто еще?

- Вудсон и бродяга.

- Вудсон чинил крышу амбара. Весь день стучал молотком, разве ты не слышал?

- Значит, - произнес Том отчетливо, - это или бродяга, или Беньовский.

Они с минуту молчали, раздумывая, кто же из этих двоих.

Потрескивало пламя свечи, в ее неверном свете плясали на неоклеенной стене их тени, порою забавные, порою жуткие. Снизу, из кухни, доносились тяжелые шаги мужчин, потом послышался звон засова, задвигаемого на ночь.

Том еще раз бросил взгляд на список:

- Постой-ка! Кто бы ни был предатель, но он один из тех, кто часто бывает на ферме. Ведь он предал Томаса, а после и еще двоих. Даже если мы и встретили этого бродягу, то, во всяком случае, не на ферме и не около нее, спорю на что хочешь.

- Ты прав! - в волнении воскликнул Оуэн. - Вычеркни его. Он мог пронюхать насчет Пью, но все провалы - дело не его рук. Подозревать бродягу - значит зайти в тупик. Остается Беньовский.

- Похоже, что так, - вынужден был согласиться Том.

Оба не хотели верить в подлость своего блестящего друга.

А когда он купался вместе с нами, то мог и вытащить конверт из моих штанов.

- Все сходится.

- Но неужели!..

В глазах Оуэна стояли слезы... Неужели! Неужели у Беньовского такая гнусная изнанка? Сжимая и разжимая кулаки, мальчик шагал взад-вперед.

Сядь! - скомандовал Том. - Ты всех разбудишь. И потом, мне пришло в голову...

Оуэн растянулся на постели и поглядел на друга с сомнением:

- Ну? Что ты придумал?

Мы забыли ведь, еще один человек был сегодня на ферме и ушел после полудня,

- Забыли? Кого? - Оуэн схватил список и вновь пробежал его взглядом. - Здесь записаны все, Мы же решили, никто, кроме них, не мог...

- Был еще мальчик с фермы Понт, - торжествующе начал Том, - Мы его не внесли в список, потому что Пью уже не было, когда он приехал. Но он принес письма и ушел именно в тот час.

Он мог доставить сообщение в полицию! Точно. А отослать его мог кто угодно, даже наш доктор, только не Беньовский, Ему не нужно посылать писем: он единственный уходит с фермы когда хочет, не говоря никому ни слова.

Оуэн кивнул с надеждой. Нашлась лазейка, нашлась возможность не подозревать их взрослого друга. Но это значит, что своих поисках они не подвинулись ни на шаг, что предателем может оказаться любой из живущих на ферме.

Оуэн встал с постели и взглянул на Тома.

- Есть всего лишь один способ выяснить дело. Я сейчас спущусь к ферме Понт, разбужу Риса и узнаю, возил ли он сегодня какое-нибудь письмо в Абергавенни, кому и от кого.

- Я пойду с тобой, - предложил Том, тоже вскакивая.

- Нет. Один я доберусь быстрее. И потом, кому-то нужно остаться здесь - шпион может попытаться удрать.

- Понятно. Я спрячусь возле конюшни, и, если он попробует улизнуть, я его остановлю вот этим, - и со зловещей улыбкой Том опустил в карман свой пистолет.

Оуэн сделал то же самое.

Они задули свечу и тихо спустились вниз. Весь дом уже спал, но полная луна, светившая в окно кухни, помогла им пройти к двери, не задевая стульев. Хорошо смазанные засовы не звякнули, и, бесшумно отодвинув их, ребята выскользнули наружу. Шепотом простились и разошлись.

Том расположился возле стены конюшни и стал ждать. Время тянулось медленно. Казалось, что прошло много часов, когда он вдруг услышал крадущиеся шаги. Том сжал пистолет, положил палец на курок. Нет, это не Оуэн - ему, пожалуй, еще рано вернуться. Это шпион!

Шаги приближались, но угол конюшни не позволял пока видеть, кто идет. Внезапно - раньше, чем он ожидал - тень промелькнула перед ним и нырнула в черные двери конюшни. Все случилось так мгновенно, что Том не успел поднять пистолет, не успел даже разглядеть, кто это был.

Но не беда! Предатель сейчас в конюшне, значит, ему придется еще раз пройти мимо засады. На этот раз Том не оплошает.

Минута... другая... Изнутри доносились тихие шорохи, звяканье уздечки: неизвестный седлал лошадь. Значит, это действительно предатель. И он собирается удрать! Как хорошо, что он, Том, не пошел вместе с Оуэном!..

А вот неизвестный выходит из темной конюшни. Вот он вывел лошадь...

Том поднял пистолет:

- Стой! Или буду стрелять!

А в следующую секунду он чуть не выронил пистолет от удивления, от горького удивления: в свете луны он узнал Беньовского.

Поляк тоже был ошеломлен, но первым пришел в себя.

- Не шуми, только не шуми, - проговорил он добродушно, будто уговаривая, и улыбаясь при этом своей знакомой беззаботной улыбкой. - Ты можешь разбудить весь народ.

- А именно этого ты боишься, - отпарировал Том. - Но я и один с тобой управлюсь. Ты сам научил меня стрелять. Спасибо тебе, но, если ты пошевелишься...

Беньовский пожал плечами и облокотился спиной о дверь конюшни.

- Почему вдруг такие игры, друг мой Том?

- Потому что ты шпион и предатель. У нас есть доказательства.

Пленник беззвучно рассмеялся: вся эта история, по-видимому, его забавляла, не больше.

- Очень ошибаешься, мой мальчик. Ведь я тоже подстерегаю шпиона.

Теперь смешно стало Тому:

- Похоже на правду. Только зачем седлать для этого лошадь?

Беньовский с любовью потрепал по шее своего скакуна.

- Нам с Соболем уже не раз приходилось трудиться по ночам, - ответил он галантно. - Я кавалерист, без моего друга я беспомощен. А кроме того, шпион может попытаться удрать.

- Он попытался, - поправил Том с иронией, - но...

- Брось пистолет, дурачина! - послышался сзади голос,

Том резко повернулся, забыв на секунду о своем пленнике. К счастью, это был Оуэн.

Глаза Оуэна возбужденно блестели, он задыхался от быстрого бега и волнения.

- Это не Беньовский. Это Саймон Гонт. Он отослал сегодня с мальчишкой записку хозяину гостиницы в Лланвихангеле, а всем известно, какой это человек: всегда был против чартистов и заодно с полицией. Легко догадаться, что написано в записке.

- Правильно! - воскликнул Беньовский, хлопнув себя по бедру. - Ловко сработано, Оуэн, мой мальчик! Это последнее звено в цепочке доказательств. Последнее, его-то как раз и недоставало. Я так и думал, что это Гонт, только не был уверен. А уж сейчас мы с ним потолкуем.

- Сейчас?

- Сию минуту. Пека он не натворил новых подлостей. Идите следом за мной.

Бесшумно, как тени, они прокрались в дом, потом - по лестнице, потом - по коридору, заставленному вещами,- не задеть бы чего-нибудь. У дверей торчали вешалки - не зацепиться бы! Но вот и дверь его комнаты. Беньовский стал тихо приотворять ее, сантиметр за сантиметром, затем прыгнул внутрь, как пантера.

Кровать пуста. Комната - тоже. Луна освещала застланную постель. Не видно было ни шляпы Гонта, ни его куртки.

Беньовский подошел к окну и распахнул его. Мальчишки тоже высунули головы наружу, но на дороге, светившейся под луной, как шелковая лента, - ни души.

- Посмотрите!

Оуэн схватил Беньовского за руку и указал вправо; на серой стене дома едва различимо светилось окно.

- Чья это комната? - прошептал поляк.

- Доктора.

- Идемте.

Так же бесшумно они опять прошли по черному коридору. Быстрым движением Беньовский распахнул дверь, и все трое ворвались в комнату.

На сундуке стоял фонарь, и при его свете они увидели в постели маленького аптекаря, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту; только отчаянные его глаза говорили, что он жив и в сознании. Возле доктора, отделенный от них кроватью, стоял человек и поспешно засовывал в сумку какие-то бумаги.

- Попался! - прорычал Беньовский, бросаясь вперед и огибая кровать.

Мужчина выпрямился, и они увидали лицо Гонта, желтое в лучах фонаря, желтое от страха. Мгновенным движением Гонт сунул бумаги в карман, подбежал к открытому окну и выскочил наружу. Они слышали, как загремела черепица на крыше амбара под окном, потом раздался мягкий удар о землю.

Остановите его! - проговорил Таппер, когда они вынули кляп из его рта. - У него полный список руководителей мятежа! Он все доложит правительству,

 

Глава шестнадцатая

Мщение мчится по горам

Перезвон копыт, черная тень в лунном свете.

Пистолет Тома прогремел в ночной тиши, и они слышали, как пуля ударилась в стену.

- Лошадей! - закричал Беньовский. - Будь он проклят, он взял моего Соболя! Но мы его...

Конца фразы никто уже не слышал. Поляк ринулся в коридор, шаги его загромыхали вниз по лестнице. Оба мальчика последовали за ним мимо заспанных мужчин, отворявших двери, чтобы узнать, в чем дело.

Лошади не спали; они переминались с ноги на ногу в своих стойлах. Беньовский проворно оседлал одну из них. Оуэн отстал от него на минуту, не более, но Том, непривычный к сельской работе, провозился долго. Когда он наконец выехал на дорогу, беглец и преследователи уже скрылись.

Гонт гнал коня на юг. Он рассчитывал, что время, которое он выиграл на старте, и превосходный конь дадут ему возможность оторваться от погони и достичь Абергавенни, а там он в безопасности.

Беньовский понимал это и проклинал свою беззаботность: как он мог оставить в конюшне лучшую лошадь, да еще оседланную, словно специально, чтобы негодяю не составило никакого труда украсть ее! Оставалась только одна надежда: как и все моряки, Гонт был плохим наездником.

Даже на Соболе он ехал не быстрее, чем Беньовский, который погонял своего коня то лаской, то шпорой, то словом и не давал предателю увеличить разрыв.

Они мчались галопом вдоль спящей долины. Далеко впереди - Гонт, пригнувшись к шее скакуна, а следом, один за другим, - трое преследователей. Высокие скалы обступали с обеих сторон дорогу, сверкающую реку и узкую полоску берега.

Оуэн сидел в седле, подобравшись, как жокей. Крупный гнедой жеребец, на котором обычно ездил Гонт, казалось, не чувствовал маленького всадника и мчался во весь опор. Вскоре Оуэн нагнал поляка, и теперь они мчались рядом, молча, не спуская глаз с мелькающего впереди пятнышка.

Беньовский вынул пистолет, прицелился с таким спокойствием и тщательностью, как будто бил по мишени, и спустил курок.

Промах! Они слышали злорадный вопль беглеца. Видно было, как он повернулся в седле, сверкнуло пламя выстрела, и пуля просвистела где-то рядом.

- Если б только заставить его свернуть! - пробормотал сквозь зубы поляк. - Так он доведет нас до самого города.

- Пожалуй, я знаю, что надо делать. Видите тропинку, вон ту? Она идет через гору, и если б я мог по ней пробраться, то пришел бы в Крукорни раньше его.

Беньовский поглядел с недоверием:

- На этой тропинке сломаешь шею. И, прежде чем на нее попадешь" надо еще переплыть реку...

- Мы должны его остановить! - Лицо Оуэна было бледным и решительным. - А вы пока скачите за Гонтом по дороге, но не очень на него наседайте - может быть, он сбавит скорость, и я поспею. Во всяком случае, постараюсь.

- Желаю удачи!

Оуэн свернул с дороги. Горный поток кипел и пенился у ног. Лошадь упиралась и не хотела идти, но он заставил ее сползти вниз, и вот они с плеском, вздымая брызги, окунулись в темный водоворот.

Пенная волна накрыла и лошадь и всадника - это было последнее, что видел Беньовский. Он проехал мимо, он должен был проехать мимо, даже если бы мальчишка тонул у него на глазах.

Но Оуэн выплыл. Только на мгновение - когда вода сомкнулась над ним - он испытал страх и потерял стремена, но уже в следующую секунду пришел в себя. И лошадь, чувствуя, что колени всадника крепко держат ее, круп, что его рука правит и ведет ее, доверилась ему, рванулась вперед и вынесла на берег. Еще минута, и они уже вскарабкались на противоположный склон.

А вот и горная тропинка!

Ни один наездник в здравом уме и рассудке не рискнул бы взбираться по этой дорожке, да еще ночью. Впрочем, Оуэн едва ли был в ту минуту в здравом рассудке. Но он знал горы, а горы знали его...

Если б только он смог обогнуть эти скалы, срезать путь и выбраться на дорогу раньше Гонта... Предателю пришлось бы свернуть на горные тропки. И вот тогда они прижали бы его к стене.

Своим певучим валлийским говорком Оуэн шептал ласковые слова в ухо гнедого, понукал его, помогал ему. И они прошли. Только раз чуть не сорвались - в том месте, где тропа почти упиралась в обросшую вереском отвесную стену. Один только неверный шаг... Но гнедой не сделал ни одного неверного шага.

Все выше, выше. Ночной ветер свистит в ушах, лошадь с трудом карабкается вверх. А далеко внизу две светлые ленты - река и дорога, и едва различимые точки на дороге - беглец и преследователи. Но Оуэн предпочитал не глядеть вниз. И он обрадовался, когда выступ скалы скрыл от него долину. Теперь тропа была уже не опасна, и он мог пришпорить коня.

Итак, Гонт оказался предателем. И из всех платных шпионов правительства-самым удачливым. Сколько, однако, нужно выдержки, изворотливости, чтобы стать не просто участником движения, а одним из его руководителей, причастным к самым сокровенным его тайнам!

Вот уже многие месяцы он мог в любую минуту выдать властям "Вольную ферму" и ее обитателей. Но выгоднее было как можно дольше оставаться среди мятежников и посылать властям еженедельные доносы, чтобы они знали каждое движение чартистов.

Оуэн оглядел свои пистолеты. Кажется, переправа не вывела их из строя. Продырявить человека - дело не из приятных. Но он пойдет и на это, чтобы спасти великое дело чартизма. Копыта стучали, мелькали придорожные скалы, а в мозгу Оуэна проносились одна за другой страшные картины: женщины и дети голодают по городам и деревням, мужчины погибают в шахтах под глыбами породы, рабочие падают возле жарких печей... Это и есть подлинное убийство.

Тропа побежала под гору. Снова он увидел сверкающую в лунном свете реку и дорогу, повторяющую изгибы берега. Одинокий всадник скакал по дороге - и за ним только шлейф пыли, а Беньовского и Тома не видно!

Оуэн быстро сравнил расстояние. Он опередил Гонта, но тот быстро нагонял его. И притом Оуэну предстояло еще обогнуть подошву горы. Значит, он выедет на дорогу минутой позже, чем предатель. Значит, предатель, миновав самый опасный участок, может мчаться дальше до Абергавенни, хоть до Лондона - путь для него будет открыт.

Оуэн стиснул зубы. Есть еще одна возможность, последняя: спуститься вниз по склону, без дороги. Страшно, очень страшно, но...

Вот как раз здесь высохший ручеек прорыл глубокий овраг до самой дороги. Дно заросло травой, и острых обломков скал не так уж много. Он резко повернул коня, и вместе они рухнули вниз.

Камни, песок, комья земли.

В первую же секунду гнедой стронул копытами глыбу сланца, она покатилась вниз, увлекая за собой в пыльной лавине коня и всадника. Конь ржал, съезжая на задних ногах, а Оуэн, не помня себя от страха, прильнул к его шее.

Вниз, вниз! Все ближе поблескивает дорога. Чуть выше она пересекла реку, и теперь они попадут прямо на нее; значит, не будет еще одного страшного купания!

Гонт увидел их, падающих вниз по отвесному склону, как горная лавина. Он сперва замер, а затем, пригнувшись к шее Соболя, погнал его что было силы. Но он опоздал.

Оуэн приземлился в маленькой лощинке, отгороженной от дороги грядой упавших камней. Он потрепал по шее коня, шепнул словечко ему на ухо, и конь поднялся - величественно, словно гордясь собой. Подняв пистолет, мальчик выехал на дорогу и загородил ее.

Моряк тоже был вооружен. Пламя вырвалось из дула его пистолета, но пуля прошла далеко. Оуэн, не дрогнув, стоял на месте. Он спокойно ждал, когда можно будет разрядить оружие в упор, наверняка.

А сзади уже топот копыт: погоня!

Гонт задохнулся от ужаса. Нет, он не смел лицом к лицу встретить мужчин, гнавшихся за ним по пятам.

Нет, нет, он не смел пойти прямо на этот поднятый пистолет. Оставалось только свернуть. С одной стороны - река. С другой - горный склон. Гонт повернул в горы, Перемахнув через гряду камней, он погнал коня по склону. Через минуту он оставил седло и стал карабкаться вверх, ведя Соболя в поводу.

Беньовский и Том подоспели вовремя, чтобы вместе с Оуэном дать залп по беглецу. Но всё мимо. Беньовский готов был последовать за Гонтом, но Оуэн скомандовал:

- Нет! Лучше перехватить его на дороге. Том останется здесь, а мы с вами поскачем вокруг горы. Ему некуда деться.

Хотя поляк и был разгорячен погоней, он все же понял, что лучше им проехать по мощеной дороге, чем гнать лошадей по такой круче. И расчет Оуэна оказался правильным. Они заняли перевал за две минуты до того, как показался Гонт на взмыленном Соболе.

Светало. Но в неверном свете еще не наступившего утра становилось все труднее следить за беглецом, который пытался скрыться среди скал и вереска.

Однако дорога на Абергавенни была для него закрыта. Он мог еще ускользнуть боковыми тропками и поэтому гнал коня что есть мочи.

Лошадь Оуэна уже немного отдышалась, а конь Беньовского и подавно. Они скакали вперед по дороге спокойные: каждый шаг приближал их к Гонту, деться ему было некуда.

Внезапно Оуэн вскрикнул в ужасе:

- Он повернул к Дэрену!

- Ну и что?

- Там обрыв. Настоящая пропасть - футов сто глубиной, не меньше.

- Остановись! - закричал Беньовский.

Они оба кричали ему изо всех сил, но голоса терялись среди скал, да и не мог Гонт понять смысла их слов. Он обернулся, погрозил им кулаком и еще раз дал шпоры своему коню.

Преследователи тоже пришпорили лошадей - может быть, они еще нагонят измученного Соболя. Но тот в последнем усилии рванулся вперед, будто только что из конюшни.

- Все пропало! - прошептал Оуэн. - Еще минута, и они полетят вниз.

- Ах, если бы только он услышал мой свист... И, не объясняя этой странной фразы, поляк вложил в рот два пальца и свистнул пронзительным, долгим посвистом.

Соболь услышал.

Он вдруг остановился на всем скаку - как раз перед зияющей пропастью у его ног. А предатель? Не предвидя, что конь замрет так внезапно, он не удержался в седле и через голову скакуна полетел, как большая гиря, вниз, на дно пропасти, где острия утесов уже поджидали его.

- Я не желал ему такой смерти, - проговорил, поеживаясь, Беньовский, когда минутой позже они подъехали к обрыву и глянули вниз. - Но, может, это и к лучшему. Так погибнут все враги народа!

 

Глава семнадцатая

Народное собрание

Весь остаток дня "Вольная ферма" бурлила, как котелок на огне. Власти, не получая донесений от своего шпиона, могли нагрянуть в любую минуту. Значит, все оружие и боеприпасы должны быть вывезены или надежно припрятаны, все бумаги сожжены. Среди беготни и стука молотков Таппер невозмутимо сидел за своим столом и строчил письма на север, на юг, на запад, на восток: надо сообщить во все центры о раскрытом предательстве, отменить прежние распоряжения и отдать новые, условиться о новых шифрах, установить новый пароль - словом, вновь построить сложное здание заговора, разрушенное шпионом.

Итак, правительство уже занесло кулак, готово задавить в зародыше приближающийся мятеж. Оно уже собиралось начать массовые аресты по всей стране, но удар пришелся в пустоту.

Когда явились ловцы, птички давно улетели.

Отряд ирландских драгун примчался из долины на "Вольную ферму". Но драгуны нашли там только старика Вудсона, занятого обычными фермерскими делами, Ни одной пики, ни одной прокламации, ни малейшего признака крамолы! Тень последнего чартиста ускользнула с фермы добрые сутки назад.

И так повсюду.

Таппер, а с ним Оуэн и Том обосновались в Коул-бруквеле - черной шахтерской деревушке близ Брин-мавра. Хозяин гостиницы, где они нашли приют, Зефания Уильямс, оказался ярым чартистом; его дом стал новым штабом движения. Отсюда было даже удобнее, чем из горной фермы, поддерживать связь с Ньюпортом и готовиться к восстанию.

Беньовский скрывался где-то в горах. Доходили слухи, что он по-прежнему очень успешно муштрует рабочие роты и разрабатывает планы. Мальчишки, конечно, скучали по веселому своему другу, хотя теперь уже не оставалось времени для стрельбы из пистолета, Купаний, верховых прогулок.

Октябрь подходил к концу. Все громче разносился над долинами Англии знакомый ропот:

В один из вечеров в Роял Оке собрались местные чартисты. Том и Оуэн впервые увидели тех, кому предстояло делать революцию. Они не походили на тихих конспираторов. Нет, здесь собрались люди, пусть бледные и осунувшиеся после тяжкого дня работы под землей, но мускулистые и с открытым взглядом. Такие сумеют постоять за свои права на своей собственной земле. Все они предпочли бы добиться своего мирно, без кровопролития, но сами хозяева вынудили их прибегнуть к силе.

И таких людей были тысячи - по всему Уэлсу, по всем его черным, закопченным долинам, которые теперь будто разъедали красоту его зеленых гор. И еще тысячи - на склонах Пеннинских гор. Еще тысячи - на шерстяных мануфактурах йоркшира и в прядильнях Ланкашира. И в Нортумберленде, в Дургэме, в Шотландии - где над шахтами, не переставая, вертелись медленные и безжалостные колеса. И на юге, и во внутренних графствах, и в кружевных мастерских Ноттингема, и в меде-плавильнях Бирмингема, и в портовых складах, и в доках, и в ремесленных кварталах Лондона еще тысячи и тысячи таких же людей. Даже в маленьких городках, даже в деревнях, где всего опасней прослыть чартистом, люди собирались и сговаривались, внимания не обращая на сердитые окрики помещика или священника.

Народ Англии!

Мужчины и женщины, которые жили для Англии, умирали за Англию и которые не имели ни клочка английской земли. Не было у них и того невидимого, неосязаемого достояния, которое зовется правом голоса. А если народ не имеет голоса, как может он заявить о себе?

Народ сначала просил. Мирно и смиренно просил о том, что принадлежит ему по праву. Он написал прошение, поставил под ним миллион подписей и вручил его сотне правителей в Вестминстере. Ему отказали.

Он настаивал. Тогда его стали травить: королевская кавалерия топтала его копытами, пехота расстреливала его, тюремщики упрятывали за решетку или морили на австралийской каторге, шпионы выслеживали каждый его шаг.

Народ понял: протестовать бесполезно. Разве можно обращаться с протестом к льву, который пожирает тебя? Правители страны не выпустят из рук даже малейшую частицу власти и барышей. Удержать свою львиную долю - ничто иное их не заботило.

И вот по всей Англии и, Уэлсу мужчины стали чистить старые мушкеты, точить пики и палаши. Даже кирка и лом пойдут в дело, когда настанет час ударить на врагов свободы.

Наступил ноябрь.

Генри Винсент все еще томился в монмутской тюрьме - правительство не решалось выпустить его. Пью и многие другие чартисты тоже сидели под замком - кто в Ньюпорте, кто в Монмуте. Но, куда бы их ни упрятали, скоро, скоро они выйдут на волю. Теперь уже время можно исчислять не днями, а часами.

- Прежде всего мы захватим Ньюпорт, - говорил Фрост собранию в Роял Оке, - и освободим всех узников ньюпортского застенка. А потом - через долину в Монмут.

- А в других частях страны?- спросил кто-то.

- Вся страна поднимется по нашему сигналу, - откликнулся мануфактурщик, - наши люди в Бирмингеме будут ожидать ньюпортской почты. И, когда почта не придет, они поймут: пора!

И вслед за ними поднимется вся Англия?

- Надеюсь, будет именно так. Но помните: все зависит от первого удара. Если мы не сумеем...

- Сумеем! - ответил уверенно хор...

Роковое утро занялось над деревней - серое утро, не предвещавшее добра. Оно с трудом пробилось сквозь густой туман, повисший над вершинами холмов и смешавшийся с черным дымом из труб. Но даже в солнечные майские дни люди не бывали так беззаботно веселы.

Еще до рассвета шахтеры стали собираться в гостинице; все балагурили, смеялись, словно в праздник. Все они были валлийцами, а валлийцы не могут без песни. Мятежный гимн вскоре загремел по всей долине:

Теперь люди уже не прятали оружия: каждый нес с собой либо боевой мушкет, либо дробовик, либо саблю сохранившуюся еще от наполеоновских войн, а то старинный пистолет, или пику, или кузнечный молот, или топор, или что угодно - лишь бы подходящее. В назначенный час они все построились в колонну и двинулись из деревни во главе с Таппером. Зефания Уильямс завершал шествие.

В сгущающемся осеннем тумане они прошли триумфальным парадом через все ближние деревни. Жители выходили встречать их, мужчины пристраивались к колонне. Таппер дал знак остановиться: пусть новички соберутся, построятся и выровняют шаг.

И только несколько человек во всей долине смотрели без радости на шагающих под дождем людей. Хозяева обдираловок, наглухо заперев ставни и двери своих домов, с беспокойством поглядывали на улицу из-за опущенных штор. С некоторыми из них люди уже поквитались прошедшей ночью: самые ненавистные обдираловки были взломаны. Виновных никто не мог опознать; шлица густо покрывала угольная пыль - то ли они не успели ее отмыть, то ли вымазались специально. Теперь провизию из хозяйских закромов бесплатно раздавали всем нуждающимся и тем, кто отправлялся в поход. А мелкие деревенские тираны попрятались, спасая свою шкуру.

- Провиант? Это очень кстати, - говорил Таппер, поглядывая на часы. - Армию нужно кормить, это верно. Вот только бы нам не опоздать, а то мы подведем других.

- Народу собирается немало, - сказал Оуэн Тому.- А еще подойдет Джонс со своими ребятами из Пойти-пула. Прайс приведет своих из Ллантрисанта. Нас будет много тысяч!

Они двинулись дальше, но теперь медленнее - Дождь сильно размыл дорогу. Многие, нарушив строй, выходили из рядов и плелись в хвосте.

- Мы должны держаться все вместе, - снова и снова повторял Зефания Уильямс. - Разве сможем мы выстоять против солдат, если не умеем даже шагать как следует?

- Солдаты? - проговорил кто-то с насмешкой.- Они не посмеют сделать и выстрела, когда увидят, кто мы, когда узнают, чего мы добиваемся.

- Боюсь, что посмеют, - пробормотал хозяин гостиницы с горечью.

Они вошли в городок, некогда выросший вокруг чугунолитейного завода. Плавильные печи светились зловещими алыми огнями в сумеречном свете осеннего утра. Город разом проснулся, рабочие высыпали из домов, и в каждом окне показались улыбающиеся лица. Женщины выбегали навстречу колонне, каждая несла какую-нибудь еду или флягу с горячим чаем.

- Гасить печи! - выкрикнул кто-то.

И этот призыв молниеносно облетел все улицы.

Люди бросились к заводу, сорвали запертые ворота и погасили печи.

- Если они и зажгутся снова, - кричал один из рабочих, - то не для того, чтобы обогащать наших хозяев! Будем варить металл для себя!

Этот человек присоединился к шагающим чартистам, а следом за ним - многие из его товарищей.

Но каждый такой случай отнимал драгоценные минуты, и было уже довольно поздно, когда они подошли к Тредигар-парку, обширному поместью сэра Чарльза Моргана. Здесь, на окраине Ньюпорта, как условлено, должны были сойтись все три колонны.

Но никто не встречал их. Высокие ворота были заперты, и небо на востоке светилось призрачно и блекло за голой железной решеткой. Несколько парней перелезли через стену, разыскали сторожа и заставили его открыть ворота.

Грубые башмаки прогремели под высокой аркой, украшенной гордым гербом. Рабочие растеклись по широким аллеям, свято оберегавшимся для отдыха и развлечения одного-единственного семейства. Тяжелые шаги замерли, затихли на упругом дерне. Казалось, народ наконец вступает в свои владения.

Но где же люди из Понтипула? Где товарищи из Ллантрисанта?

Шелковая травка, на которую деревья роняли холодные капли, нигде не примята. Пустой парк дохнул холодком на разгоряченные головы.

 

Глава восемнадцатая

Поход в Ньюпорт

- Не очень мне все это нравится, - сказал Том поеживаясь.

Они ждали уже часа два, но две другие колонны не показывались. Казалось, туман, сгустившийся над дорогами, поглотил их и уже не выпустит.

- Все будет как надо, - заверял друга Оуэн.- Даже без них мы сможем кое-чего добиться.

- Говорят, в Ньюпорте полно солдат.

- Говорить могут что угодно. А вот увидишь: на нас выпустят двух подслеповатых сторожей-пенсионеров и мальчишку-барабанщика. Бодрись, старина! Сегодня величайший день в истории Англии.

- А вот и мистер Фрост.

Ньюпортский торговец шел к ним по траве и вел за руку паренька, их сверстника. Паренек был хорошо сложен и красив собой, его темные глаза светились от возбуждения.

- Здравствуйте, молодые люди, - приветствовал Оуэна и Тома чартистский вождь. - Это мой сын Генри, Я поведу часть ваших людей в город, а другую половину по другой дороге поведет он. И вы идите с ним. Все ребятишки вместе. Ладно?

Мальчики пожали друг другу руки. Оуэн и Том с интересом разглядывали нового приятеля, которому в шестнадцать лет доверили такое важное дело. А Генри Фрост, в свою очередь, глядел с почтением на двух друзей, отличившихся во время бурных событий на "Вольной ферме".

Чей-то возглас прервал их беседу:

- Смотрите!

Все повернули головы, и громкий торжествующий крик разнесся над толпой. Колонна людей, такая же большая, как первая, входила в ворота парка. Знамена развевались над головами, в руках поблескивало оружие. Впереди гордо вышагивал Джонс из Понтипула.

Колонна остановилась, и ее вождь поспешил навстречу Фросту. Они не стали обмениваться любезностями - время не ждало.

- Мы задержались...

- А из Ллантрисанта еще никого нет.

- Будем их ждать?

- Нет. Мы здесь уже два часа. Пусть твои люди передохнут минут пять - и вперед.

- Вперед, товарищи!

Трое пареньков стали вместе с Джонсом во главе колонны. Генри поведет их знакомой дорогой к центру города. Одна колонна должна пройти через Стоу Хилл, вторая - по Чарльз-стрит, так что, если власти попытаются чинить препятствия, хоть одна колонна, а достигнет цели. Если же все пойдет гладко, обе сольются возле Уэстгэйт-отеля, где, как они предполагали, заключены арестованные чартисты.

За несколько минут перед маршем ребята познакомились еще с одним своим сверстником. Его звали Джордж Шелл из Понтипула. Он пойдет с ними в одной "четверке". Джордж оказался пылким, романтичным и несколько мрачным мальчиком.

- Ты написал письмо родителям? - спросил он

Тома.

- Нет. А зачем?

Но... но ведь... - глаза Шелла округлились от изумления. - Но ведь мы все можем погибнуть сегодня.

- А ты написал? - Тома этот разговор явно забавлял.

- О, разумеется! Письмо будет отправлено, если я паду в битве, и родители узнают, что я погиб смертью храбрых, сражаясь за Народную Хартию.

- Звучит бодро, нечего сказать! - рассмеялся бирмингемец. - И правдоподобно.

Вскоре ему пришлось раскаяться в этой шутке...

- А битвы никакой и не будет, - доверительно сообщил друзьям Оуэн. - Они все разбегутся по своим норам, когда увидят, что мы взялись за дело всерьез. Сами посудите: что они могут сделать, если нас тысячи?!

- Мы не солдаты, - откликнулся юный Фрост.

И эти краткие слова прозвучали как смутное пророчество.

- Товарищи, строиться!

Люди из Понтипула строились в ряды, повинуясь сильному голосу Джонса. Неподалеку Джон Фрост выравнивал свою колонну, командуя, как заправский фельдфебель.

- Вперед к Ньюпорту! Вперед, за Хартию!

Этот призыв, возникнув в первом ряду, волной прокатился по всей колонне. Зазвучала чартистская песня, и под ее мятежный мотив рабочие снова прошли через гордые ворота старинного парка.

Теперь только миля или две отделяли их от цели, от заветного момента, о котором они мечтали всю жизнь, к которому готовились много месяцев.

Дождь прекратился. Наступил день, и солнце хлынуло на землю, заиграло в лужах. Справа шумело море, вливавшееся, как серебряная сабля в ножны, в узкий Севернский лиман. Слева поднимались горы, долго прятавшие и оберегавшие чартистских вождей. Теперь, отгоняя туманы от своих круч, они безмолвно глядели вниз, на пролог великой драмы, которая должна была вот-вот разыграться.

Наконец внизу открылся Ньюпорт, город, обезображенный промышленностью и промышленниками. Он лежал в долине реки Аск, повторяя своими улицами изгибы ее берегов. Город уже проснулся. Дым из тысячи труб лениво коптил небеса. Женщины, стоя на коленях возле своих дверей, отмывали белые ступени домов; мужчины и дети спешили на работу. Только лавки были заперты, а их ставни - опущены. И еще - на каждом углу дежурили мужчины с повязками на руках и с дубинками.

Слухи расползлись по Ньюпорту, дикие, нелепые слухи: будто на город идут чартисты, будто эти чартисты собираются грабить дома и убивать каждого встречного! И еще поджечь ратушу и вздернуть мэра.

Уже не оставалось времени и возможности объяснять жителям, что чартисты - мирные люди, что они требуют лишь принадлежащее им по праву, что многие из них - граждане Ньюпорта: они ненадолго ушли из города - хотели встретить своих товарищей из ближних городов и деревень.

Но ньюпортские мелкие торговцы слушали и слышали только то, что говорил им мэр и городские власти. Они сотнями вступали в специальные полицейские отряды и старались изо всех сил помочь тирании, той самой тирании, которая давила и угнетала их всю жизнь.

Но были и другие, множество других. Они тайно сочувствовали мятежникам, но не решались сказать об этом открыто: "Жена, дети!.." Они боялись ареста, а еще больше - потерять работу. Эти люди ждали своего часа: если только Фрост и его молодцы выиграют первый раунд, они поднимутся как один.

Все зависело от тех, кто спускался теперь с гор.

И чартисты приближались, распустив по ветру знамена. Земля отзывалась эхом на их четкий шаг, на дружные их голоса:

Армия подступала к городу. Армия, которой двигала не гордыня, не стремление к войне и грабежам, а великолепный народный гнев, вспыхнувший наконец пламенем мятежа. Нет, не нарядные гусары, не надменные драгуны, не сверкающие доспехи и не яркие мундиры входили в город.

Серый люд, рабочие Уэлса - вперед!

Шахтеры из Абертиллери, Эббу-Вейла, Риски, Тредигара, Аберкарна - вперед!

Литейщики из Карфилли - вперед!

Пастухи из спящих еще долин - вперед!..

Они наводнили улицы, как два потока раскаленной лавы, выброшенной внезапно ожившим вулканом.

 

Глава девятнадцатая

Четвертое ноября

Шаг, шаг, шаг!..

Колонна шагала по тихим утренним улицам. Ни криков, ни беспорядков - только ровная поступь грубых башмаков. Горожане выглядывали из окон - с надеждой, с восторгом, со страхом.

Генри Фрост шел впереди. Рядом, плечом к плечу,- Оуэн, Том и Джордж Шелл.

- Скоро выйдем на площадь, - сказал Генри.- Странно, никто даже не пытается остановить нас. Для чего тогда набирали специальных констеблей???

Но улицы были пусты. Вот они повернули за угол и вышли на площадь перед Уэстгейт-отелем. Здесь - наконец-то!- они увидели этих констеблей. Их всех стянули сюда и выстроили перед входом в отель.

Генри, не поворачиваясь, поднял вверх руку - условный сигнал: "Стой!" Некоторые из констеблей, решив, что этот жест - команда к нападению, нервно схватились за свои ружья. Но кто-то остановил их вовремя. А сигнал передали дальше - один за другим люди поднимали вверх ладонь, и вот колонна остановилась.

Из соседней улицы на площадь вступила вторая колонна, во главе с Фростом-старшим. Обе колонны остановились одновременно, их ряды смешались, отец и сын стояли теперь почти рядом. Джон Фрост, некогда мэр Ньюпорта и мировой судья, глядел с улыбкой на своих коллег - торговцев и их воинство.

- К сожалению, мистер Морган, дружить нам, видимо, не суждено, - обратился он любезно к своему главному сопернику и конкуренту, которого увидел среди других мануфактурщиков. - А вы, мистер Уильямс, - он повернулся к хозяину городской оружейной лавки,- неужели не опечалитесь, если все это прекрасное оружие придется применить в таком скверном деле?

- Что вам здесь надо, мистер Фрост? - резко спросил Морган.

- Освободите арестованных, которых вы, вопреки закону и справедливости, держите под замком в этом доме.

- Нет. Мы их вам не отдадим. Можете отправить своих хулиганов туда, откуда они пришли.

Толпа сердито заворчала в ответ и придвинулась ближе, вплотную к констеблям. Люди выкрикивали хором:

- Освободите арестованных! Освободите арестованных!

- Не освободим! Не освободим! - взвизгнул Морган, побагровев.

- Тогда мы освободим их сами! - разнесся над площадью чей-то сильный голос.

Толпа напирала, и один из констеблей, не выдержав напряжения, спустил курок. Началась всеобщая свалка.

Впрочем, битва длилась недолго. Чартисты наступали, констебли разбегались. Пузатые ньюпортские лавочники, встретившись нос к носу с жилистыми шахтерами и рабочими, дрогнули, посрывали повязки с рукавов и, забыв присягу, пустились наутек. Рассказывали, что один из них вбежал в кухню отеля, залез в котел, накрылся крышкой и просидел там шесть часов, пока не кончилась заваруха.

Путь к отелю был открыт. Но в этот же момент в одном из окон верхнего этажа показались знакомые лица ньюпортских градоначальников. Фрост опять поднял руку. Обе колонны замерли, повинуясь этому приказу. Четко организованные, разбитые на сотни и десятки, с командирами во главе каждой сотни, каждого десятка, чартисты оказались более дисциплинированными, чем полицейские. И они всё еще не отказывались вести переговоры, добиваться своего миром, а не войной.

Мистер Филлипс, мэр города, член магистрата, и мистер Блюуитт, член парламента от города Ньюпорта, с беспокойством глядели из окна на бурлящую толпу, на стремительный поток, затопивший площадь, на рябь людских голов. Пока эту силу еще можно сдержать, но, если плотина прорвется...

Странные мысли, должно быть, приходили в голову мистеру Блюуитту в тот момент. Одно дело - заседать в палате общин, слушать изо дня вдень ложь о том, чего народ хочет, а чего народ не хочет, другое дело - слышать голос самого народа, голос недобрый, требующий отмщения за свои обиды...

Фрост, как всегда - пример учтивости, шагнул вперед и, сняв шляпу, обратился к членам магистрата:

- Джентльмены! Люди, которых вы видите, явились сюда не с ожесточенным сердцем. Они хотят получить арестованных. Если вы их выпустите, никому из вас не будет причинено вреда.

Мэр высунулся наружу, его лицо налилось кровью.

- Я не собираюсь с тобой разговаривать, негодяй!- прокричал он. - Пусть твой сброд убирается отсюда, или я сам очищу площадь!

Фрост не мог не улыбнуться:

- С помощью ваших вольнонаемных констеблей, надо полагать?

Он осмотрелся вокруг и поискал их глазами, хотя отлично знал, что они давно исчезли, растаяли, как снег на огне.

- У нас найдутся средства, - отвечал мэр.

- Господин мэр, - заговорил Фрост серьезно, - вы берете на себя большую ответственность: вы затыкаете уши, когда народ хочет сказать свое слово. Если сегодня прольется кровь, она будет на вашей совести. Мы просим в последний раз, даем вам последнюю возможность: освободите заключенных.

- Никогда!

И члены магистрата повторили, как эхо:

- Никогда!

Фрост повернулся к своим товарищам и голосом, хриплым от волнения, прокричал:

- Трижды "ура" нашей Хартии, друзья!

- Ура-а-а!

Отцы города переглянулись: все они были теперь бледнее штукатурки.

- Ура-а-а!

Оглушенные члены магистрата кивнули ошеломленному мэру, Мэр вынул какую-то бумагу и зашевелил губами - он читал, ее, но никто не слышал ни слова.

- Ура-а-а!..

Мэр повернулся и исчез, его коллеги поспешно последовали за ним; вид толпы не доставлял им радости. Это был закон о мятеже, - прошептал Генри.- Они обязаны зачитать его перед тем, как...

Последние его слова потонули в общем крике:

- Вперед! Освободим арестованных! Плотина прорвалась.

Толпа хлынула к отелю, затопила ступени парадного входа, забарабанила в двери и окна. Оуэн вместе с другими вбежал во двор дома - может быть, оттуда будет легче проникнуть внутрь.

- Они уже взломали парадную дверь! - закричал Джордж Шелл. - Я побегу туда!

Размахивая палкой, он снова выскочил на улицу.

...А то, что случилось через секунду, было похоже на жуткий сон. Оуэн и Том до последнего своего вздоха не смогут забыть тот момент.

Внезапно ставни высокого первого этажа растворились все одновременно, как пушечные люки боевого корабля, В окнах мелькнули красные куртки и бледные лица. И на каждом лице только один глаз: второй, нацеленный на ружейную мушку и на человека под зияющим дулом, зажмурен. Оглушительный грохот - и ружья выплюнули пламя и дым. Залп в упор.

- Не бойтесь, они бьют холостыми! - насмешливо прокричал Генри.

Но насмешка погасла у него на губах, когда он увидел, как падают люди вокруг него.

- Тогда получайте!

Он поднял пистолет и выстрелил - пуля ударила в ставень, никому не причинив вреда. Те немногие чартисты, которые имели пистолеты, тоже открыли огонь. Но солдаты были вооружены новейшими карабинами и к тому же надежно прикрыты толстыми ставнями, в то время как толпа во дворе оказалась вся на виду.

Это было похоже на убийство. Люди отчаянно ломились в окна подвала, пытались вывернуть из мостовой булыжники, чтобы ответить стрелкам.

Оуэн понял, что здесь их перебьют, как мух. Лучше снова вернуться к парадному входу - может быть, дверь действительно взломали. Оттуда легче подобраться к солдатам и достать их рукой или палкой.

- За мной! - Он тянул Генри за руку.

Юный Фрост не помнил себя от ярости. Сейчас он полез бы и на каменную стену, где его могли пристрелить, как собаку.

Все, кто остался цел, выбежали на улицу. Оуэн оглянулся. Около десятка трупов громоздились один на другом в маленьком дворике. Булыжник был залит кровью.

Но то, что они увидели на площади, нельзя было даже назвать убийством. Скорее - всеобщее избиение. Толпа настолько стеснилась и сгрудилась, что не могла двинуться ни назад, ни вперед. И в эту беспомощную массу, в мужчин, в женщин, в детей, солдаты выпускали один залп за другим.

Оуэн пробился ко входу, потом в вестибюль. Умирающий рабочий лежал на пороге. Его товарищи отбивались от солдат, но, когда мальчик подбежал, их уже оттеснили штыками к выходу; толпа вынесла Оуэна обратно на площадь.

Он очнулся на мостовой, усеянной мертвыми телами, залитой кровью. Огонь не прекращался, и с каждой минутой ряды чартистов редели. Никого из друзей не видно. Может быть, они ранены, убиты.

- Сопротивляться бессмысленно, - прошептал кто-то рядом с Оуэном; раненый мужчина пытался здоровой рукой поддержать вторую свою руку, раздробленную пулей. - Надо отступить, перестроиться, и тогда...

Это был единственный разумный шаг. Чартисты могли драться как львы, но забаррикадированный взвод солдат перебил бы их, как овец. Лучше сейчас отойти, собраться с силами и напасть снова, уже зная, какое сопротивление им предстоит встретить.

Оуэн присоединился к большой группе чартистов, - они покидали площадь, соблюдая ряды и дисциплину. Раненых пришлось оставить там, где их настигла пуля. Тех, кто пытался к ним приблизиться, солдаты расстреливали без всякой жалости.

Мальчик в последний раз оглянулся, увидел забрызганное кровью здание - и... Джорджа Шелла - он лежал в канаве и еще дышал. Оуэн бросился к нему и опустился на колени. Пули ударяли все ближе и ближе... Оуэн не обращал на них внимания.

- Ага, я оказался прав, - задыхаясь, прошептал Джордж. - Но ты иди туда, где сейчас нужнее...

Он закашлялся, и тонкая струйка крови побежала по его подбородку.

Пуля ударила в камень возле самого колена Оуэна.

- Эй ты, убирайся! - послышался сверху грубый голос.

- Мы побеждаем, да? - проговорил Шелл.

Оуэн огляделся. Слезы застилали ему глаза. Толпа постепенно отходила с площади, очищала улицы. Чартисты отступали в горы.

- Да, - солгал он. - Конечно, мы побеждаем.

- Я так рад! Значит, стоило...

Джордж Шелл умер. Его лицо, черное от порохового дыма и залитое кровью, уткнулось в грязь канавы.

Солдаты вышли наружу и рассыпались по площади. У некоторых кончились патроны, и они пополняли запасы, обшаривая карманы убитых. Чартисты давно уже прекратили сопротивление, а красные куртки все не переставали палить по отступающим колоннам.

Оуэн втянул голову в плечи и побежал. Солдаты стреляли ему вслед, а между залпами он слышал их веселый хохот. Но, к великому их разочарованию, ни одна пуля не настигла мальчика. Он свернул за угол и замедлил бег.

Из-за городских крыш виднелись горы, пурпурные в лучах заката. Горы! Никогда еще они не казались ему такими зовущими, никогда еще он так не стремился укрыться в их тени.

 

Глава двадцатая

В Англии затишье

"Чартисты овладели почти всем городом. Их семь или восемь тысяч", - сообщал в одиннадцать ночи охваченный ужасом газетный репортер.

Несмотря на первую неудачу дело еще не было проиграно. Любая решительная попытка в другой части страны подняла бы весь Уэлс.

Но в Ньюпорте, вопреки паническим воплям газет, красные куртки одержали верх. Шахтеров и рабочих рассеяли и загнали в горы, а население города, готовое примкнуть к мятежу, правительство привело в повиновение, показав всем свою безжалостную мощь. Трупы, которые все еще стыли на площади, были немым предупреждением бунтарям и мятежникам.

Но Южный Уэлс еще бурлил.

В Монмуте власти заперли и забаррикадировали старинные ворота, ведущие на мост через реку Монноу, преградив путь ньюпортским чартистам. Седые бастионы и городские стены, воздвигнутые еще для обороны от кельтских стрел, теперь ощетинились ружейными дулами.

Колонна чартистов из Мэртира подошла к Брекону, но власти выставили против них четыреста солдат.

В Гламорган были стянуты силы вольнонаемной полиции, а на всех дорогах к Кардиффу в лицо людям зловеще глядели рыла шестифунтовых пушек; возле них стояли моряки с военных кораблей.

В Понтипуле, где не было военного гарнизона, чартисты овладели городом, но победа оказалась недолгой; маленький островок свободы вскоре потонул в море торжествующего деспотизма.

Англия наводнила Уэлс войсками. Десятый гусарский полк из Бристоля примчался галопом на подмогу монмутским властям. Из Винчестера подходило восемь рот сорок пятого пехотного полка. Славный сорок пятый теперь прибавил к своим боевым подвигам лавры ньюпортского побоища. Вулвич поставлял пушки.

Никогда еще со времени Эдуарда I Уэлс не был так похож на побежденную вражескую страну...

- Почему, почему они медлят? - ворчал Оуэн. Вместе с Томом они сидели в зарослях вереска и глядели на роту солдат, марширующих по дороге. - Почему молчит твой Бирмингем, который столько наобещал?

Том не отвечал. Да и что он мог сказать!

Впрочем, едва ли Бирмингем был в чем-нибудь повинен.

Группа горожан в то утро с нетерпением ждала на площади почтовую карету из Ньюпорта. Они надеялись: не придет! И вдруг разочарование! Почта пришла, и с нею новости: чартисты в Ньюпорте разгромлены, "законность и порядок" восторжествовали. И, прежде чем они успели решить, что теперь предпринять, как действовать в новой обстановке, власти успели нанести удар: все те, кто должен был поднять Бирмингем на восстание, очутились за решеткой.

А Север? Нищий Север, где легионы ткачей, прядильщиков, шахтеров, казалось, ждали только слова, чтобы взбунтоваться? Их робкие вожди колебались и откладывали выступление до тех пор, когда выступать стало уже поздно. К тому же генерал Напьер, главнокомандующий гарнизонами Севера, ловко перебрасывал кавалерию и пушки из одного опасного места в другое. Да, тот самый Напьер, который объявил себя чуть ли не чартистом, который открыто признал, что все требования чартистов справедливы, теперь, однако, заявил:

"Дело солдата - повиноваться приказу".

Оуэн никак не мог успокоиться, впервые услышав эти знаменитые слова.

- Наши солдаты дураки! - негодовал он. - Нам вдалбливают в головы, что английские солдаты - герои, что они постоянно выполняют свой долг. Чушь! Чепуха! Если Напьер - чартист, почему бы ему не двинуть свои войска на Вестминстер? А солдаты, выполняя его приказ, выполнили бы свой долг.

- Иногда они хуже чем дураки, - пробормотал Том. - Когда вспомнишь площадь в Ньюпорте... Палачи!

- Интересно, где теперь все наши? - грустно откликнулся Оуэн.

Они растеряли всех своих друзей в тот день. Норрис убит, Шелл убит. Генри Фрост в тюрьме. Уильямс, Джон Фрост и другие скрывались, и за их головы назначено вознаграждение. А о докторе и Беньовском никто ничего не знал.

Мальчиков приютил в своем доме один знакомый пастух. Здесь они решили переждать до лучших времен. Оба еще надеялись, что вот-вот придут вести о новом восстании, о победе. Где бы это ни произошло, они поспешат туда, они не останутся в стороне.

Но вот как-то вечером раздался знакомый скрип колес и перестук легких копыт. Ребята подбежали к. двери... Да, с холма спускались Таппер и Буцефал и старая их тележка.

- О Боже, да ведь это мальчишки!..

Аптекарь бросил поводья, соскочил на землю и стал горячо жать мальчикам руки. Буцефал тянулся к ним мордой.

- Где вы пропадали? Есть что-нибудь новое? - спрашивал Оуэн; он был уверен: если огонек где-нибудь еще тлеет, значит, Таппер спешит туда, чтобы раздуть его.

Маленький аптекарь криво усмехнулся.

- На первый твой вопрос отвечу так: в горах, в долинах, где угодно. А на второй скажу: новое всегда есть. Сейчас это новое загнали под землю, много и не увидишь...

- Но какие-то новости должны быть, - настаивал Оуэн. - Сюда доходят только нелепые слухи. Это правда, что взяли мистера Фроста? А как другие?

Таппер снял шляпу и устало опустился на скамью.

- Да, они сцапали Фроста в конце концов. И приговорили его и еще нескольких человек к смерти.

- К смерти! - повторили оба в ужасе.

- Очень возможно, - проговорил Таппер с горькой усмешкой, - что ее величество в неизреченной своей милости смягчит приговор. Тогда их на всю жизнь вышлют в Австралию.

- А что они сделают с мэром Ньюпорта? - Оуэн требовал ответа. - Ведь это он приказал солдатам стрелять. Кровопролитие на его совести.

- Мэру города Ньюпорта тоже воздали по заслугам. Его возвели в дворянство.

Оуэн сплюнул.

- Генри Фросту повезло, - продолжал Таппер. - Его выпустили как несовершеннолетнего. Если бы только они знали, как помогли нам несовершеннолетние мальчишки, они бы и его упрятали на каторгу.

- А майор Беньовский?

Его они не поймали. Так же как и меня, - Аптекарь усмехнулся знакомой своей усмешкой. - Мы старые лисицы, и мы еще выйдем из нор.

- А я думал, всему уже конец, - уныло откликнулся Том.

Таппер встал и весело похлопал его по плечу. В комнате уже стемнело. Лучи заката, бьющие через маленькое окно, освещали только голову маленького аптекаря. Он был сейчас немножко похож на пророка из книжки с картинками.

- Конец? Никогда! - проговорил он серьезно. - Никогда не будет конца борьбе - до тех пор, пока не станут свободными все люди на всей земле. Не думайте, что битва, в которой вам довелось участвовать, - это просто случай в вашей жизни. Нет, это одно из сражений великой войны - единственной войны, которую стоит вести: войны работающих против тех, кто украл весь мир. Может быть, мы не доживем до победы, может быть, победа придет через сотню лет. Может быть, завтра мы добьемся всего, а может быть, цель так же далека, как сто лет назад.

- А какая у вас цель? - прошептал Оуэн. Таппер повернул голову; в его глазах отражался закат.

- Наша цель - вся земля, - ответил он просто.- Все страны мира и слава их. И все мы разделим поровну, чтобы жить в согласии.

- А что нам делать теперь?

- Жить и ждать, когда снова придет наш день. И проповедовать людям их людскую правду... Хотите, пойдем вместе. Я собираюсь на Север. Не знаю, как будем жить, но проживем как-нибудь.

- Я пойду, - сказал Оуэн.

- И я тоже.

Из-за дверей послышалось ржание Буцефала. Таппер выглянул на дорогу.

- Сюда скачет рота гусар, - сказал он. - Думаю, нам не следует их дожидаться.

Горная дорога убегала на север, теряясь в зимних сумерках. По склонам скользили вечерние тени, догоняя последние отблески солнца, похожие на пятна крови на мостовых Ньюпорта.

Кони ее величества и гусары ее величества промчались по дороге мимо пастушьего домика, но даже и тени чартистов уже не было видно ни на одной из укромных тропок.

Черные горы, сумрачные и пустынные, приняли их. Приближался сумрачный и невеселый 1840 год, начинался сумрачный и невеселый век. Век забастовок, безработицы, голода и войн.

Медленно и трудно катилась в гору маленькая тележка. А впереди еще долгий подъем, еще горы и горы...