В тот день, когда Харальд научился подражать крику ястреба, Мария Анастасия Аргира, дробившая, стоя на коленях, камни в каменоломне Святого Ангелия, увидела, что на дно каменоломни прямо перед ней легла темная тень. Подняв голову и откинув с лица тяжелые пряди волос, она увидела, что пришел куропалат, дворцовый чиновник, ведавший удовлетворением личных нужд императора. С отвращением взглянув на царевну, он сказал:

– Твои руки и ноги чрезвычайно грязны, ногти все переломаны, а волосы, как я погляжу, покрыты толстым слоем каменной пыли.

Мария Анастасия ничего не ответила. Она почувствовала, что на глаза ей наворачиваются слезы, а расплакаться перед этим человеком было бы унизительно.

– Это платье не подходит для такой, как ты, – продолжал куропалат. – Похоже, его сшили из грубой мешковины. Не очень-то приятно носить такое. И для кожи вредно. Я уж не говорю про ржавую цепь, которой ты подпоясана. Неужели тебе все это нравится?

Мария стиснула зубы.

– Нет, не нравится. Но я же не говорю, что мне по душе благовония, которыми ты намазался.

Эти ее слова явно задели куропалата. Брови его поползли вверх. Он осторожно принюхался, потом заговорил довольно резким тоном:

– Когда мне приходится посещать подобные заведения, я использую благовония, чтобы защититься от заразы. Ты, должно быть, уже привыкла к зловонным тюрьмам и каменоломням, а я по-прежнему предпочитаю чистоту и благопристойность. И тем горжусь!

Мария положила свой молот и поднялась, преодолевая боль в скованных кандалами ногах.

– Я тоже предпочитаю чистоту и благопристойность, – спокойно проговорила она. – Но если бы мне пришлось выбирать между теми, кого я встретила здесь, в каменоломне, и теми, кто с важным видом толчется с серебряными жезлами во дворце, я выбрала бы своих здешних друзей.

Куропалат, насмешливо улыбаясь, дождался, пока она закончит, а потом сказал:

– Между нами, я считаю, что Византии действительно стоит избавиться от тебя. Не думаю, чтобы твой предок Константин Аргир Македонский одобрил твой образ мыслей. Впрочем, твои грубые привычки и внешность говорят о том, что ты пошла не в него, а в другого своего предка, Василия Булгароктона, Истребителя Булгар. В молодые годы мне доводилось видеть его, и, помнится, руки у него были такие же красные, как у тебя, а внешностью он всегда больше походил на мужика, чем на императора.

– Если тебя прислали лишь затем, чтобы оскорбить меня, считай, что задание выполнено, – ровным голосом произнесла Мария. – Можешь отправляться во дворец и доложить о проделанной работе. Ведь даже столь ничтожный случай, как этот, должен быть подробнейшим образом описан, а выполненные дворцовыми писцами записи переданы в три разных хранилища.

Куропалат с улыбкой кивнул:

– Верно. Это старая добрая традиция. Нам ли менять установленья, по которым живет величайший из городов?

– Иногда мне хочется, чтобы турки вошли в Золотой Рог и смели все эти старые добрые традиции, – гневно воскликнула Мария Анастасия. – Мертвые руки прошлого держат нас, не давая дышать свободно. Это просто отвратительно.

Чиновник снова кивнул:

– Так я и запишу в своем отчете. Вероятно, императору будет полезно узнать твое мнение по этому вопросу.

– Императору совершенно не интересно мое мнение, ни по этому, ни по какому другому вопросу. Напрасно ты грозишь донести на меня. Этим меня не испугать.

Куропалат потер свой длинный нос и улыбнулся.

– При нынешних обстоятельствах император может очень даже прислушаться к твоему мнению. Скажу больше, сейчас император будет милостив к тебе, что бы ты ни сказала.

Мария никак не могла понять, к чему он это говорит. Но вскоре все разъяснилось.

– Жизнь не стоит на месте, госпожа, хотя, работая здесь день за днем в ужасающих условиях, ты вероятно, решила, что время остановило свой бег, – продолжал куропалат. – Позволь мне рассказать тебе кое-что, чего ты не знаешь. Задолго до твоего рождения калиф Каира по имени Хаким сошел с ума и приказал уничтожить Церковь Гроба Господня. Потом он объявил себе Богом, и его поданные благоразумно от него избавились.

– Я много раз слышала эту историю, – заметила Мария. – Не стоило тебе проделать такой долгий путь, да еще по жаре, чтобы снова рассказать ее мне.

Он улыбнулся.

– Потерпите, госпожа. У этой истории есть продолжение, которого даже ты наверняка еще не слышала. Его Величество Михаил Каталакт недавно заключил договор с нынешним калифом Египта, согласно которому он сможет заново отстроить церковь при гробнице Иисуса Христа. Чудесная новость, правда? Разве тебя не радует, что теперь наши паломники снова смогут ходить в Иерусалим, молиться в возрожденной ромеями церкви, пользуясь защитой империи?

– Конечно, радует. Но я вижу по твоему лицу, что ты еще не все рассказал. Так говори же.

Чиновник кивнул.

– Дитя мое, ты ведь не думаешь, что договоры заключаются легко и просто? Ты же знаешь, иногда в них включают всякие дополнительные условия.

Мария почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног.

– Эти условия касаются меня?

Куропалат снова кивнул.

– По желанию калифа ты вместе с некоторыми другими византийскими дамами будешь отправлена в Египет.

Мария зарыдала и бросилась на землю.

Чиновник поглядел на нее с некоторой даже жалостью.

– В наше время не каждой девушке выпадает возможность увидеть мир. Император согласен на твою поездку, а калиф обеспечит условия, достойные царевны из императорского дома. Кто знает, дитя, если ты приспособишься к сарацинскому обычаю, может быть, тебе удастся занять высокое положение в том обществе. У калифа множество сыновей, а для Византии было бы весьма выгодно, чтобы на египетском троне снова оказалась македонская царевна. Преуспев в науке, ты, конечно, помнишь, что Клеопатра тоже была гречанкой. Наша слава и наследие восходят к древнейшим временам и оказывают влияние на жизнь многих народов. Когда ты обдумаешь сказанное мною, ты благословишь ту минуту, когда я вошел в каменоломню. А сейчас я тебя покину.

Он удалился, осторожно нащупывая дорогу своим длинным посохом. Мария даже не подняла голову, чтобы посмотреть ему вслед. Она все плакала и плакала, и ее слезы капали на нарубленный ею же строительный камень.

Двое рабов-африканцев, оставив свой дневной урок, в удивлении воззрились на нее.

– Харальд, о Харальд Суровый! – повторяла она. Но африканцы не знали иных языков, кроме своего родного, и поэтому не могли понять Марию. Покачав головой, они вернулись к работе, оставив ее плакать в одиночестве.