Москва, 1962 год

Товарищ Компаниец был старым аппаратным работником и прекрасно представлял все подводные течения в современном бюрократическом аппарате. Поэтому жестко ответил Ниночке:

– Вот будет, значится, ответ из Главатома, тогда и будем, это, говорить.

– Да вы понимаете, сколько денег мы теряем из-за простоя?

– Это, значится, на совести авторов пусть будет. Тута вам, понимаешь, умы детские! Как мы в них закладывать что будем – партия решает. И все, Нина Матвеевна, покиньте кабинет. По этому вопросу без, понимаешь, ответа из министерства, – он постучал пухлым пальцем по столу, – даже не думайте появляться.

– Ну как? Отбрил? – спросил Аркадий, стоявший за дверями приемной.

– Отбрил, – вздохнула Ниночка. – Кто бы сомневался?

Они спускались по широкой лестнице издательского дома и размышляли вслух.

– Знаешь, Арк, надо к этим сволочам идти напрямую. Маемся уже которую неделю. Давай как обычно, я пойду на прием, а ты ждешь внизу, на всякий случай.

Аркадий радостно ей улыбнулся:

– Ты просто чудо, что бы я без тебя делал, чернявая?

Ниночка шутливо нахмурилась:

– Но-но-но, товарищ Стругацкий. Держите себя в руках.

Аркадий смущенно поправил очки на носу и пробормотал:

– Вот вечно ты так.

Летняя Москва сегодня не радовала солнцем, небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Но Ниночке, в ее официозном строгом дамском костюме, такая погода была в радость, она не выносила духоты.

Идя по площади Ногина рядом с Аркадием, украдкой стреляла глазками на проходящих мимо девушек – узнали ли того, кто с ней идет? Что уж говорить, хотелось увидеть зависть в их глазах, правда, Аркадий постоянно отвлекал разговорами.

– Ну давай подумаем заново. К чему там можно было прицепиться, к тому же такому-то ведомству? Это не наши цензурщики цепные. Ведь по большому счету мы с Борькой все из головы брали, какие могут быть секретные сведения в книге? Да чтобы еще и в печать не пускали? Бред.

– Арк, ну ты как ребенок. Сколько лет издаешься и до сих пор чему-то удивляешься.

Она поправила завитки на модной прическе, достала из сумочки сигарету. Аркадий тут же галантно поднес ей спичку.

– Спасибо. Так вот. Есть у меня одна подруга в партийном аппарате, тут недалеко сидит. Давай-ка загляну для начала к ней, может быть, сможет помочь хотя бы советом. Ничего не обещаю, сразу говорю. А ты иди-ка, вон на скамеечке посиди пока в парке, мы с ней как закончим – сразу прибегу.

…СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

Председателю КГБ СССР В. Е. Семичастному

От генерала КГБ СССР В. Н. Ильина

Расшифровка записи разговора на конспиративной квартире – 5 («Коряга»)

Посольства США в г. Москве.

«– Не думаю, что господину Кеннеди стоит соглашаться на большее, чем ракеты в Турции.

– Странно слышать это от… (неразборчиво) …но, видимо, для подобных высказываний есть свои резоны. Хорошо.

– Это выгодно и вашим «ястребам». Мы ведь договорились об откровенной беседе.

– Да, вы правы. «Ястребам» действительно выгодно продолжить наращивать арсеналы, хотя, думаю, мы оба понимаем их бесполезность. Вашингтон не заинтересован снижать гонку вооружений. А вот ваши Советы слабеют, не обижайтесь только, пожалуйста.

– Ни в коей мере не обижаюсь, господин посол. Абсолютно верно, наша экономика на грани краха. Собственно, об экономике и будет мой второй вопрос. Как смотрите на то, чтобы после небольшого локального конфликта, когда все ощутят ужас возможной глобальной ядерной войны, цены на нефть пошли бы вверх?

– Хотите, чтобы мы с саудитами решили вопрос?

– Не только. Теперь и Китай Штатам в рот смотрит, а это огромный рынок, и тут ваши… (неразборчиво).

– …не в Политбюро, а на фондовой бирже сидеть, миллиардером станете за месяц.

– Спасибо за комплимент. Только меня… (неразборчиво, слышится смех).

– Да, как мне сообщили, наши люди еще со времен дядюшки Джо следят за вашей карьерой и, честно говоря, не поверили, когда услышали предложение о… (неразборчиво).

– Тогда, думаю, вы уверены в моей полной личной бескорыстности по этому вопросу. Давайте обозначим пункты договора. Хрущев выдвинет в район Южной Америки или островов, Кубы, к примеру, ядерные ракеты. Америка паникует, но не мешает. Затем гневная патетика, призывы к миру, и все дружно расходятся в разные стороны. Вы выводите ракеты из Турции и за несколько лет повышаете цены на нефть, мы выводим свои ракеты и продолжаем наращивать оборонный бюджет.

– Да и мы продолжим в таком случае наращивать. Не в этом ли смысл того, что… (неразборчиво).

– Вы прекрасно понимаете ситуацию. Доведите до президента, только лично, пожалуйста, эту информацию. Сами понимаете, какие в игре ставки, он развеет ваши сомнения».

Получено от: спецподразделение «Первомай».

…Ксафан наслаждался только сегодня привезенной с Волги черной икрой, которую он, не стесняясь, ел ложкой из банки.

– Ты меня иногда просто поражаешь. – Хозяйка кабинета качнула копной пышных жгуче-черных волос. – При таком маленьком росте давно уже лопнуть должен. Помнится, как-то раз при мне в один присест сожрал целого кабана!

Коротышка с уродливой сморщенной головой, одетый, будто цирковой артист, в яркие красные штаны и желтую рубашку, повязанную зеленым галстуком, умел кушать весьма артистично.

Даже в пошлости облизывания им ложки чувствовалась прекрасная театральная школа.

– Это где было? – вытирая губы платком, спросил тот. – У князя Владимира, что ли, на пиру?

– У него, горемычного, у него. Мне-то хоть оставь немного, почти все схарчил уже.

– Тебе, Маха, фигуру беречь надо, – усмехнулся Ксафан, – а то Абрасакс уволит, чего доброго.

Перестук алых острых ноготков по дубовой столешнице и зеленый прищур ведьминых глаз стер усмешку с лица обжоры.

– Для тебя, шут гороховый, я – госпожа Махаллат.

Ксафан с достоинством еще раз облизал ложку, отложил ее и уставился на оставшуюся в банке икру. Затем резко повернулся к Махе и крикнул:

– Бу!

Та не выдержала, прыснула, а потом и вовсе покатилась от хохота, но тут зазвонил телефон внутренней связи.

– Ну что там? – недовольно спросила, еще не отсмеявшись. – Кто? А, Ниночка? Давайте через пару минут, шалопая этого выгоню только.

Маха положила трубку и, попытавшись придать себе строгий вид, сказала:

– А ну катись отсюда, чертов карлик. Ко мне подруга пришла. И это забери, подавись своей икрой!

Не удержавшись, Маха вновь расхохоталась.

Ксафан торжественно взял в руки банку, которая была, пожалуй, ненамного меньше его самого, и спрыгнул с тяжелого стула, обшитого золотистым бархатом, на паркетный пол.

Чинно, словно на параде, он прошествовал к двери в приемную, но, уже выйдя, заглянул снова и шепотом сказал:

– А все-таки она вертится.

Маха запустила в него первым, что попалось под руку. Этим оказалась чернильница, и быстро захлопнувшаяся дубовая дверь окрасилась уродливым пятном.

«Ну и наплевать, завтра новую поставят», – плавно, словно пантера, потянувшись, подумала красавица и дала команду по коммутатору пригласить посетительницу.

Ниночка осторожно заглянула, увидев растекающееся пятно и валяющуюся чернильницу, спросила:

– Я не вовремя, Маша?

– Да заходи, заходи, не обращай внимания на кавардак. Веселимся мы тут.

Ниночка осторожно перешагнула через натекшую лужу и вошла внутрь. Несмотря на стильность убранства, значительно выделяющего этот кабинет среди других, безликих и унылых, посетительнице он казался сумрачным, тяжелые барельефы под потолком давили на нее. Встречаться с подругой здесь было некомфортно.

Но дело есть дело.

Присев на стул, который еще недавно занимал прожорливый карлик, собралась и выдохнула:

– У меня проблемы.

– Да у тебя вечно проблемы, – заметила красавица, вышла из-за стола и, сев напротив Ниночки, вытянула безупречные длинные ноги, – излагай давай, что опять стряслось.

– Какой-то полный бред. – Ниночка с завистью, украдкой, посмотрела на Маху. Фантастическое блестящее черное платье, словно вода, обтекало стройную фигуру, умопомрачительно подчеркивая шикарный бюст, за который любая женщина продала бы душу дьяволу.

– Помнишь, я рассказывала, что работаю сейчас с братьями Стругацкими?

Та кивнула.

– Ну так вот. Ты только не падай со стула. У меня самой не укладывается в голове. Написали они новую повесть. Все чин чином: будущее, коммунизм, двадцать второй век, как полагается. Но теперь, по новым законам, книги необходимо отдавать на ценз еще и в ведомства, чтобы там, блин, не оказалось каких-то секретных сведений. Понимаешь? Ну вот. Отдали мы, значит, книгу, – она вынула из сумочки сигареты, положив на стол пачку, достала одну и чиркнула спичкой, – и тут вдруг приходит ответ из Главатома. Мол, не пущать. А тираж-то уже готов, даже цензоры ваши подписали все. Дальше – заговор молчания. Я спрашиваю: что не так? Говорят – секретные сведения, не можем вам ответить.

Маха сморщила носик:

– Что ты куришь такое вонючее?

– «Дружбу». – Та пожала плечами.

– Я тебе достану нормальный табак, хочешь – «Мальборо», хочешь – «Кэмел», только не кури при мне, пожалуйста, эту гадость больше. Ладно, к делу.

Она сняла трубку и сказала:

– А ну гоните обратно сюда этого обжору.

В дверь кабинета просунулась голова, напоминающая картофелину.

– Это кто тут обжора? Я маленький, мне много кушать надо.

– Заходи давай, – посерьезнела Махаллат, – тут важное дело есть.

Новосибирск, 1985 год

О Черных Полковниках ходили разные слухи.

В народе шептались, мол, какой-то Черный Орден организовал еще Андропов. Вызвал из ада души людей, служивших когда-то в органах, но подло убитых и поклявшихся перед смертью отомстить мафии власти и продажным сослуживцам. Теперь-де ходят-бродят демоны, вылавливают всяких гадов смердящих.

Да и что, ребята, вы посмотрите, как жить-то лучше стало? И тебе продукты на любой вкус в магазине, и одежда не только наша, но и заграничная появилась: жируй не хочу, даже машину не надо ждать годами – иди и хоть сегодня покупай. А Горбачев обещает, что через пять лет и квартирный вопрос полностью решит. Хоть черта-дьявола пусть приглашает, главное, чтобы снова в очередях за гречкой по полдня не стоять да детишек во что одеть-обуть было.

В среде партийной номенклатуры, услышав «Черные Полковники», начинали кто за сердце хвататься и сосать валидол, кто креститься, а кто и в обморок падал с испугу. Там эта тема была под запретом и вызывала почти у каждого животный ужас.

И лишь в Институте знали, что, конечно, никаких адских бездн Андропов не открывал, а, как обычно, организовал многоходовую комбинацию, которая и позволила ему не только прийти на финише к должности генсека, но и начать то, что сейчас продолжил Горбачев.

Перестройку.

Долгие годы Андропов собирал и прятал от ненужных глаз наиболее толковых людей не только из КГБ, но и из прокуратуры, МВД, ОБХСС и армейской разведки. Когда были готовы все досье на мафию во власти – в один день нанесли удар по ближнему кругу Системы, и понеслась череда судебных дел. Кого-то уже расстреляли, кто-то ждал своей очереди в камере, а кто-то в обмен на жизнь продолжал и продолжал давать показания, позволявшие вылавливать и мелкую шушеру и даже порой собирать информацию на крупные фигуры.

Лишь одно мешало полной победе.

Главам Системы удалось уйти, и не первый год четверо старых упырей скрывались от правосудия.

Здесь.

В Хранилище.

К следователю подбежал оперативник и что-то зашептал на ухо, показывая в сторону бетонной коробки штаба части, над которой под снежной порошей реяли по бокам два ярко-красных флага.

– Пойдемте, товарищи, – вздохнул он, – видимо, ребята нашли то, за чем вы сюда приехали. Во всяком случае, это единственный предмет на всей территории, находящийся в помещении.

Они двинулись по блестящему асфальту к зданию штаба. Бача шел рядом со следователем, за ними шелестел плащом Черный Полковник.

Сопровождавший их оперативник по дороге пояснил:

– Дверь внезапно открылась сама, когда подошел кинолог с собакой для проверки. До этого часа три, наверное, чем только не пытались взломать. На всякий случай псина так и сидит там, а то ведь, если эта бандура захлопнется, – такую дуру только динамитом потом…

– Не замерзнет псина? – поинтересовался Бача.

– Так ведь асфальт тут почему-то теплый, на нем в метель загорать можно. Ребята в одном месте уже ковыряют кусок дороги, хотят разобраться, как это все работает.

У входа стоял тонированный черный микроавтобус с проблесковыми маячками на крыше, без надписей и номерных знаков. Бача отодвинул вбок дверь и взял с кожаного кресла черную папку. Открыв, протянул прокурору:

– Давай, начальник, дружба дружбой, а обед по расписанию. Черкани пару строк.

Пробежавшись глазами по тексту, тот поинтересовался:

– Вижу, заранее бумагу для меня заготовили?

Сзади подошел Черный Полковник.

– Да. Вас переводят к нам, в Орден. Можете считать, что уже приступаете к работе.

– А если я откажусь?

Под капюшоном хмыкнули:

– В таком случае в кадровом отделе полетели бы головы. Но пока что такого не случалось, потому что там не ошибаются.

Бача дружески положил следователю руку на плечо:

– А представь, каково мне? Считай, первый раз в лицо назгула вижу. Мне ж эти черти теперь душу измотают бумажками об очередных неразглашениях. Давай ты все-таки откажешься, а? Ну их к рубленой бабушке с их секретами, и мне мучений меньше.

Рассмеявшись, следователь расписался и положил папку обратно в салон.

– Не хочу подводить кадровый отдел.

Если снаружи штаб, как его окрестили оперативники, выглядел как серый бетонный куб с единственным плотно занавешенным окном и массивной дверью, обитой серебристыми металлическими пластинами, то внутри это было абсолютно пустое помещение, без намеков на окна: дверной проем, четыре стены, пол и потолок. Все отделано странным светящимся материалом, напоминающим янтарь, создававшим приятный глазу полумрак в зале.

Правда, одна вещь все же была здесь, ради которой они и пришли.

Чемодан.

Старый, явно довоенного производства, судя по всему, сделанный из фанеры, когда-то он был коричневого цвета. Теперь эта рухлядь уже просилась на помойку, но почему-то была заботливо оставлена тут таинственным хозяином Хранилища.

– Это ловушка, – без обиняков заявил Черный Полковник.

– Мы все проверили, – словно оправдываясь, ответил оперативник, – ни взрывчатых, ни отравляющих веществ анализаторы не выявили. Но открывать и трогать, как и было приказано, никто не посмел. Если надо – снаружи ждет бригада саперов.

Бача вежливо взял могучими руками за плечи сотрудника и развернул лицом к выходу:

– Брысь, и все пусть все тикают метров на сто отседова. Мы этот чемоданчик на троих сообразим.

Бывший следователь, вдруг неожиданно вошедший в элиту спецслужб, даже не дернул щекой. «Молодец, парень», – подумал внимательно следивший за новичком Полковник.

– А собака? – жалко уточнил оперативник.

– И хот-дог свой тоже забирай, найдем чем закусить. Живо, живо!

Тот кинулся исполнять приказ, а Бача подошел к чемоданчику и стал его разглядывать.

– Слушай, назгул, посмотри сюда. Здесь следы от наклеек. Такие обычно раньше ставили на багаж во время международных путешествий.

– Что это нам дает? – прохрипел тот.

Бача почесал в затылке.

– Собственно, пока ничего. Но возьмем на карандаш. Ладно. Новичок, глянь там, спрятались по норам черти?

Следователь выглянул во двор.

– Все чисто, – крикнул он.

– Ну и ладушки. Чего резину-то тянуть…

С этими словами Бача взял чемодан, положил его, отщелкнул замки и откинул потертую крышку. Наверное, с минуту молча, с открытым ртом, смотрел на содержимое. А затем со спринтерской скоростью, беспрерывно матерясь, вылетел за дверь.

– Коллега, мы с вами спешить не будем. Будьте добры, достаньте, что там, – попросил Полковник.

Следователь наклонился и вытащил детскую черную куртку. Сделана она была явно на заказ, из отличного материала, на погонах имела вышитую звезду генерала армии, а на рукаве сиял шеврон «Альфы», где раньше служил Бача.

– Это его сына? – поинтересовался следователь.

– Нет, хуже. Я понял, куда он побежал. Скоро нам всем предстоит большая гонка. А пока осмотрите внимательно куртку, возможно, что-то есть в карманах или за подкладкой.

Следователь, еще ранее заметивший что-то твердое, засунутое в рукав, с удивлением вытащил оттуда свежий номер журнала «Знание – сила» и протянул Полковнику, продолжая методично и скрупулезно проверять каждую складочку куртки.

Сзади раздался вздох:

– Это даже не намек, а ультиматум. «Волны гасят ветер». Коллега, вы закончили осмотр?

– Да.

– Тогда не сочтите за труд, займитесь чемоданом. Абрасакс просто так ничего не оставляет.

Чемодан был девственно пуст, но, имея от природы въедливый характер и привычку все доводить до конца, следователь стал опять сантиметр за сантиметром осматривать его. Развернув крышкой к тусклому свету, внезапно воскликнул, осматривая края:

– Тут надпись! Она почти стерлась, сейчас, минуту, – достал фонарик и почти прислонился лицом: – Хаютина, инициалы «Е.С.»

– Пойдемте, все самое важное мы уже увидели, остальные займутся деталями. Ситуация даже хуже, чем можно было представить. Нам нужно срочно связаться с Генеральным секретарем.

Сочи, 1929 год

Настроение было замечательное. Наконец-то можно отдохнуть от изнурительной работы. Порой казалось, что конца и края не будет этому аду.

Напевая себе под нос модный мотивчик, она открыла только что полученным от вахтера ключом дверь в свой небольшой номер ведомственного санатория. За окном в небе над морем расплывалось ярким блином августовское солнце.

Улыбнувшись, поставила чемодан на пол и аж вздохнула, зажмурившись от удовольствия. Рядом кто-то деликатно кашлянул. Она рефлекторно отпрыгнула в сторону, доставая маленький дамский «браунинг» и прицеливаясь наугад.

На койке сидел элегантный мужчина в полувоенном френче. Лысый, как коленка, а над маленькими пронзительными глазками нависали густые седые брови. Восточный тип лица, загорелая кожа – видимо, здесь уже не первый день.

– Евгения Соломоновна, опустите оружие. Я от Генриха Григорьевича.

Суламифь с облегчением выдохнула.

– Так и пулю в лоб схлопотать можно. Работа у меня нервная. Кстати, – с подозрением спросила она, – он должен был в качестве пароля передать свое имя. Ну?

Кнопмус улыбнулся:

– Детский сад, честное слово. Енох, Енох Гершевич Иегуда. Надеюсь не надо говорить, что товарищ Ягода подобные сведения о себе не афиширует.

Спрятав «браунинг» и устало опустившись рядом с ним на кровать, Суламифь обреченно посмотрела на свой чемодан. Покачала головой.

– Не поверите. Только подумала, что наконец-то смогу спокойно отдохнуть, и тут – вы. Определенно мистика, – саркастически усмехнулась.

– Мне казалось, вы и так не кирпичи на стройке укладываете, нет?

– Ох-ох-ох, знали бы, сколько нервов все это стоит. Нервы, сплошные нервы. Вздрагиваешь от каждого шороха, думаешь над каждым взглядом, взвешиваешь каждое слово. Поверьте, иногда сама жалею, что попалась когда-то на эту удочку – обещание веселой и легкой жизни. Ладно, чего уж там, выкладывайте.

Кнопмус цыкнул зубом и впервые по-настоящему с интересом взглянул на девушку, словно снимая с нее мерку. Затем достал из кармана листок бумаги с цифрами, протянул ей.

– Шифр знаете? Здесь все. Прочтите при мне, я должен буду лично уничтожить послание и дать разъяснения по заданию.

Рыжеволосая Евгения, которую Сталин при вербовке прозвал Суламифью, хотя она ненавидела это имя, взяла с пола свой коричневый фанерный чемоданчик, положила на кровать. Села и, открыв, достала книгу с обложкой, обернутой вощеной бумагой, и стала перелистывать страницы, что-то прикидывая про себя, периодически задумчиво поднимая глаза к потолку.

Кнопмус не мешал ей, не пытался подглядывать. Лишь взглянул на аккуратную надпись с внутреннего бока крышки чемодана – «Хаютина Е.С.» – и, хмыкнув, подошел к окну. Стал смотреть на буйство зелени, за которым открывался фантастический вид на Черное море. Вдруг раздался удивленный возглас:

– Господи, да чем вам Железный Мартын-то помешал? Он же дуболом… Из-за его дружбы с Фрунзе? Да?

– Не отвлекайтесь, читайте дальше, Евгения Соломоновна.

– Нет уж! Не знаю, как вас там зовут, и знать не хочу. На убийство я не пойду.

Гость вздохнул и помассировал пальцами веки.

– Первое. Меня зовут Юрий Альфредович Кнопмус. Второе. Поймите, мы не станем раскрывать столь ценного агента, как вы. Слишком много уже вложено было сил и средств. Да и ради чего? Ради убийства пусть и высокопоставленного командира армии, но все же – не из первого эшелона? Не смешите. Еще раз говорю, читайте дальше, потом обсудим детали, – не поворачиваясь, ответил он ей.

Девушка скинула туфли и, подогнув под себя ноги, устраиваясь поудобней, продолжила выверять цифры. Вдруг зло усмехнулась, почти с ненавистью посмотрев на прямую, как палка, спину посланца.

– Я, по-вашему, шлюха? Не прикажете ли переспать со всем санаторием, господин хороший?

Кнопмус четко, как на параде, развернулся и холодно зыркнул на нее своими бездонными глазами.

– Вы – разведчик, – отчеканил он, – давали присягу Советам, и если прикажу, то переспите со всем Сочи. Чтобы больше таких слов, тем более в свой адрес, я никогда не слышал. Это ясно?

– Да, – тихо сказала она, опустив голову.

– Не понял?

– Так точно.

– Другое дело. Теперь слушайте сюда. Получите один экспериментальный прибор, который поможет быстро и эффективно выполнить оба задания. Возьмите.

Он протянул ей серебряную цепочку с блестящим кулоном.

– Но это же просто… маленький рог! Вы проверяете меня?

Кнопмус, сдерживаясь, словно перед ним непонятливое дитя, повторил:

– Возьмите.

Как только кулон оказался в руке, комната исчезла.

…Суламифь стояла на каменном постаменте, больше напоминавшем алтарь круглой формы, абсолютно обнаженная, чувствуя приятный холод гладкого камня под ступнями. Легкий ветер шевелил ее длинные рыжие волосы.

Она оглянулась: позади высились горные пики. «Тиффатские», – подумала и не успела удивиться, откуда знает это, как ворвались звуки ритмичной завораживающей песни.

От места, на котором, был водружен постамент, отходили в разные стороны дороги. Их было три.

Горели факелы, танцевали женщины и мужчины. Душная августовская ночь светом полной луны серебрила потные тела. Жар близкого огня усиливал ядовитый аромат растущего у подножия гор аконита, а пение танцующих казалось монотонным. Суламифь почувствовала головокружение.

…в одно мгновение все исчезло.

Сверху навис ненавистный посетитель. Мужчина уже вешал ей на шею таинственный кулон. Хмыкнул:

– Вижу, что не ошибся. Старайтесь не брать его в руки без нужды, поверьте, он и так работает прекрасно. У вас с ним сродство. Ладно, в сторону лирику. Да соберитесь же! – прикрикнул он.

Суламифь пыталась прийти в себя после увиденного. Кнопмус подошел к умывальнику, налил в стакан воды и протянул девушке. Судорожно выпив, та наконец сфокусировала на нем взгляд.

– Готовы?

– Так точно, готова.

– Во-первых, задание подобного рода будет последним в вашей жизни. Второй объект нужно не просто затащить в постель – он должен стать официальным мужем, с которым проживете до конца своих дней. Там – Кнопмус ткнул вверх указательным пальцем – на него делают большие ставки. Ваша задача – лишь контролировать ситуацию. А во-вторых, запомните вплоть до мельчайших деталей, что конкретно надо будет сделать…

Москва, 1962 год

– Наверное, это самое страшное время за последние лет двадцать, значит. Я кожей чувствую, что надвигается война. Понимаешь? И не просто война, война на вза-и-мо-уни-что-же-ни-е.

Он с трудом выговорил это слово, видимо, недавно вычитал в докладе одного из референтов.

– Ты у нас умный, а я университетов не кончал, зато, работая в Системе, шкурой своей, вот этой вот, – Хрущев потряс себя по загривку, – научился видеть лучше, чем глазами.

Микоян сидел молча, смотрел на нового хозяина пищевой пирамиды.

Сейчас ему вспоминался Коба, который умел даже в поздние годы жизни скупыми фразами сформулировать мысль.

Но вот что удивляло.

Этот клоун, певший у Кобы на посиделках песни и плясавший гопака, не умеющий двух слов связать, вдруг ухватил – из ничего – главную мысль.

Ладно, не стоит показывать, что знаешь слишком много.

Подыграем.

Анастас Иванович слегка поморщился и сказал:

– Никита, драматизируешь.

– Да ни хрена я не драматизирую! – Хрущев вскочил и резко замахал руками. – Без всяких там Семичастных чую: будет жопа. И наша с тобой задача – жопу эту предотвратить, понял, нет? Ты, Анастас, один из немногих, кому я верю. – Хрущев наклонился к сидящему Микояну. –  Смотри, какая штука. Кеннеди ракеты разместил в Турции? Так, нет? До Москвы они теперь за десять минут с копейками летят. Полный швах в сельском хозяйстве, а значит, начнись завтра война, жрать-то нечего будет. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, значит.

– Слушай, ну давай повысим закупочные цены у колхозников-то. И стимул будет им лучше работать, как считаешь?

Никита Сергеевич почесал массивный нос, хмыкнул:

– Мысль в принципе верная. Когда еще на селе работал, то дай нам Николашка выше цены – не пошел бы рабочим горбатиться, и там бы поднялся. – Он снова наклонился к собеседнику и погрозил пальцем перед лицом. – Но учти, головой ответишь, если просрем все.

Микоян неторопливо, как всегда это делал Сталин, достал из кармана пиджака два листка.

– Только прочти для начала это.

Хрущев вырвал документы у него из рук и нервно заходил по кабинету. Перечитав раза три, разорвал все в мелкие клочья. Заорал:

– Откуда у тебя эта чушь, мать твою так?

– Эта чушь у меня от Абрасакса, – спокойно ответил Микоян.

– Дурит этот мерзавец нам голову. Сначала Кобе в мозги срал, теперь нам срет. Вспомни, в прошлом году как он нас заморочил с этой стеной поганой в Берлине? И что вышло, понимаешь? Вышло то, что мы идиотами себя выставили. Не хочу больше слышать ничего!

Никита Сергеевич гневно, носком ботинка, поддел обрывки бумаги и подбросил их в воздух.

– Не верю, понял? Не верю ни единому слову.

Анастас Иванович лишь пожал плечами:

– Ну дело твое, я лишь передал.

– Скажи мне лучше, – Хрущев схватил стул и уселся на него, развернув спинкой к собеседнику, – что наши орлы накопали?

– Мало, Никита, мало.

– Ты это, излагай давай.

Микоян помялся:

– Учти, есть только косвенные сведения.

– И что? Не томи.

– Смотри сам. Он приложил, судя по всему, руку к аресту Ежова. К смерти Кобы. Каким-то образом помогал нашим хваленым маршалам в войну, убей бог, понять не могу как. Есть один секретный доклад, случайно ребята нашли, о том, что из Хранилища получен некий прибор в начале сорок второго года, и тут вдруг резко наши дела в гору пошли. Сечешь?

– Что за прибор?

– А хрен его знает, – теперь уже Микоян встал со стула в раздражении, – вроде как медальон, в форме ветки дерева. С этим Абрасаксом вообще сплошной туман, мы десяток документов нарыли, да и то все вилами на воде писано. Доказательств ноль.

Микоян взял Хрущева за лацкан пиджака, будто биндюжник, и, ухмыляясь сказал:

– Пойми, Хранилище не КГБ, наши чекисты – младенцы невинные по сравнению с ними. Это мощнейшая структура, которая над всеми и никем не контролируется. Захотим, конечно, официально разгоним хоть завтра. На бумаге. Но плохо то, что всегда в трудный момент их люди приходят, спасают ситуацию и, боюсь, такой шутки нам не простят. Мы ведь без Абрасакса – пшик, пузырь дутый. Вспомни, как в прошлом году ракету запускали. Перед всем миром опозорились бы без помощи его научников. Не знаю, конечно, зачем эта глупость с Кеннеди была нужна, да тут тоже все не просто так. Там такие многоходовочки, что ты! Даже малая часть дел, которую удалось ухватить за последние лет двадцать, в ужас приводит. Их возможности – вне досягаемости. Сидим вот сейчас, говорим, и я, кстати, не уверен, что они нас не слушают. Здесь, Никита, в Кремле, а не в сортире Казанского вокзала.

Генсек оттолкнул Микояна, походил по кабинету, успокаиваясь. Потом заметил:

– Сыграем в противовес, а?

– Что ты имеешь в виду?

– Сделаем то, чего эти ребятки от нас не ждут, и посмотрим на реакцию. Пусть слушают, кстати, понимаешь, веселее будет. Назло мамке отморозим уши, главное, чтобы у соседа корова сдохла. Короче, пиши этот свой указ, да пожестче, чтобы вспомнили голод и поняли, с чьей руки хлеб с маслом утром кушают. Понизь ты им заодно еще и зарплату, гулять так гулять.

…– Милейший Михаил Андреевич, неужели вы всерьез считаете, что Никита будет балансом между Системой и свежими кадрами? Я вам удивляюсь.

– Он вырулит, поверьте, Юрий Альфредович. Не берусь судить, как долго стоит держать его на посту, но в данный момент Хрущев выгоден. Тем более проблемы в экономике, сами ведь мне докладывали.

– Уж простите за резкость, я не докладываю, а рассказываю то, что считаю нужным рассказать.

Суслов смущенно подышал на ладони: какой-то вечный холод изнутри одолевал его.

– Не вышла попытка поставить вас на место, а честно говоря, хотелось бы.

– Знаете, тут весточка панического содержания давеча пришла от Анастаса Ивановича. Пишет, голуба, мол, Никита свет Сергеич копать изволил, что за Абрасакс такой с Хранилищем своим, надо на место поставить. Я понимаю, Хрущев – человек недалекий, эксцентричный. Но вы-то, с вашим опытом и характером… – Кнопмус разочарованно покачал головой.

Вспоминая этот недавний разговор, Суслов привычно гулял по Александровскому саду перед работой. Предстояла очередная встреча с высоким покровителем, на этот раз нужно оказаться на высоте.

Сегодня Кнопмус не хотел выделяться и потому был одет в тон собеседнику: оба в старых пальто с каракулевым воротником, на ногах – калоши. Идут себе два пенсионера, беседуют о былом.

Если бы только не охрана, что сопровождала эту скромную прогулку.

– Михаил Андреевич, пока, подчеркиваю, пока, я считаю вас человеком полезным и делаю большую ставку на ваше будущее. Не подведите. Держите ситуацию под контролем.

– Юрий Альфредович, собственно, процесс запущен. Тарифы генсек приказал поднять, его верного Фрола Козлова под удар мы подставили и накрутили. Не там, так тут обязательно рванет. Весь вопрос в том, как тушить-то будем? Давайте думать вместе.

– Тут не о чем думать, Михаил Андреевич. Уже говорили ведь: надо не тушить, а подавлять.

Суслов хотел перебить собеседника, но тот вскинул руку:

– Знаю, знаю, никому в Системе не нужен новый Коба. Но ведь сегодня по факту никто и не способен повторить его фокусы. Постреляют, как в Тбилиси давеча по толпе, все поворчат и разойдутся. Как бы Хрущев ни пыжился, уже не быть ему ни либералом-спасителем, ни тираном-хозяином. На двух стульях не усидишь, Лаврентий Палыч пытался, а Никита Сергеевич уроков не вынес. Ну да ладно, что мы все о былом. К делу. Крутите Фрола Козлова, пусть боевиков из «Первомая» берет у Шелепина и готовится вылететь в любой момент в любую точку. Это раз. И второе, на вас – инструктаж о новом законе местных партийных органов. Далее. Тур вальса с американцами продолжайте, сейчас более чем актуально. Это три.

Остановившись, Кнопмус внимательно посмотрел в глаза Михаила Андреевича.

– Ждать осталось совсем немного. Скоро новый царь займет кремлевские чертоги, но он будет уже полностью, плоть от плоти, человек Системы. Пусть себе ездит на приемы и за границу, охотится, утопает в роскоши, хватит с нас фанатиков-аскетов. А вы будете тихо за спиной осуществлять все реальное управление. Понимаете, о чем я? Вся, повторяю, вся власть будет в ваших, и только ваших руках.

– А КГБ?

– Подвинем, не переживайте, поставим серенького партийца, чтобы не отсвечивал сильно лампасами да боевым прошлым.

– Хорошо. Кого видит Система на посту генерального? Чтобы мои люди начали налаживать мосты. Или кандидатура еще не утверждена?

– Все уже решено. Следующим будет Леонид Ильич Брежнев.

Сочи, 1929 год

Он умел чувствовать женское тело как никто другой. Хотя самому перевалило за пятьдесят и женат ни разу не был.

Десятки, сотни женщин прошли через его постель, и каждая таяла в могучих руках, словно масло под горячим ножом.

Никогда ни одной из них он не выказывал особых знаков внимания. Никогда не пытался завоевать чье-то расположение или добиться близости. Они сами бежали за ним, словно маленькие дрессированные собачонки, на задних лапках.

Но тут впервые понял, что сердце готово вырваться из груди. Обнимая в вихре вальса рыжеволосую партнершу, стыдливо осознал – руки трясутся от прикосновений к этому гибкому телу, а лицо заливает пот.

– Не правда ли, жарко сегодня? – спросил Фабрициус своим низким басом.

– А вы сбейте усы, – весело улыбнулась ему Суламифь, – хотя, конечно, жалко. Они такие шикарные, такие огромные.

– Поверьте, не только усы, – пошутил с солдатской прямотой Фабрициус. И тут же – будто гимназистка – смущенно отвел глаза.

Девушка залилась густым, словно патока, смехом и кокетливо ткнула ему в грудь изящной ручкой.

– Мы ведь только познакомились, Ян Фрицевич, а уже столь вульгарные вещи говорите, фи!

Тот сильнее прижал ее к себе, продолжая плавно двигаться в танце, и наклонившись, зашептал на ухо:

– Суламифь, я готов исполнить любое ваше желание, лишь бы завоевать вашу благосклонность.

Она отстранилась от него и посмотрела внимательно, чуть склонив к плечу головку.

– Так уж и любое?

– Слово красного командира.

– Тогда давайте вернемся за столик. Знаете, я тоже слегка запыхалась, вы жаркий, как самовар.

Под тентом летнего кафе у берега моря собралась многочисленная публика. Здесь сложно было встретить простого работягу или залетного биндюжника. Сплошь комиссары и элегантные кавалеры из партийной верхушки, даже при летней духоте соблюдавшие подобающий статусу внешний вид. В окружении дам, тоже одетых в наряды не из магазинов готового платья, с коротко стриженными локонами и карминными губами.

На открытой эстраде играл небольшой оркестр, за столиками лилось рекой шампанское, суетились взъерошенные официанты, лишь завидев чью-то вскинутую руку, бросавшиеся к посетителю.

Отдышавшись, легендарный красный командир приказал подать еще игристого и две порции икры. Затем, дождавшись, когда вернется удивительная Женя, с которой сегодня посчастливилось познакомиться на берегу, встал, галантно придвинув ей стул.

– Так вы говорили, что готовы исполнить любое мое желание?

– Как говорится, если это не будет идти вразрез с интересами Родины и партии.

– Да бросьте, – она сладко улыбнулась, показав сахарные зубки, – всего лишь дамский каприз.

Она подцепила икринку пальчиком и положила на кончик языка. Фабрициус понял, что бой проигран по всем фронтам.

– Дело в том, – наклонившись к нему, заговорщически зашептала Суламифь, – что тут есть самолет, неподалеку.

– Вы про ту фанерку? Так это же «К-4», на нем почту, кажется, возят, – прогудел Фабрициус.

– А я страсть как мечтаю прокатиться. Представляете, никогда еще не летала. Может быть, сможете завтра устроить для нас маленькое путешествие? А потом мы могли бы поужинать. Только, – она запнулась и чуть опустила глаза долу, – не в столь людном месте.

Ян Фрицевич, жадно сделав глоток из фужера, откинулся на стуле. Оглаживая усы и изображая задумчивость, внутри же ощущал огонь, а мозг уже прикидывал, с кем из местного руководства можно договориться: самолет-то служебный.

Затем поднял бокал и сказал:

– Желание прекрасной дамы – закон для любого солдата. Евгения…

– Просто Женя, – ответила она, коснувшись пальчиками его руки.

– В таком случае позвольте и мне быть для вас просто Яном. Давайте же тогда выпьем на брудершафт и обсудим детали завтрашней прогулки.

– Так я могу надеяться?

– Мое слово – железное. Недаром ведь дали партийное прозвище – Железный Мартын. И клянусь, если не сдержу его, публично сбрею свои усы.

Фабрициус гусарствовал вовсю.

Рано утром, еще до выезда на летное поле, прислал с посыльным для Суламифь, прямо в номер, огромнейший букет белых роз, каждый лепесток которых был искусно окаймлен золотистой краской. К букету прилагалась записка с приглашением на завтрак в «то самое кафе, где я вчера имел счастье познакомиться с вами».

Легкий завтрак плавно перерос в обед, и Суламифь забеспокоилась, не сорвалась ли поездка. Однако бравый командир уверил – их ждут в любую минуту: «Нету таких людей в комсоставе, кто отказал бы в подобной малости Железному Мартыну».

Бокал рыжеволосой красавицы то и дело наполнялся шампанским, хотя сам Ян Фрицевич отдал предпочтение коньяку.

Икру сменили балыки, за ними принесли янтарные сыры с южными фруктами, а там уж подоспел текущий жиром и соком шашлык. На столе строем стояли серебристые соусницы.

Казалось, их маленькому пиру не будет конца, но тут Суламифь сделала вид, что собирается рассердиться, и Фабрициус, расплатившись, повел барышню к не первый час ожидавшему их авто.

Поездка запомнилась слабо, будто в тумане. И дело было не в шампанском, конечно.

Просто превыше всего она ценила жизнь. Даже жизнь такого кобеля, как этот усатый напомаженный Ян.

Хотелось повернуться, рассказать, что ему уготовила судьба. Но перед глазами вставало лицо таинственного посетителя, вручившего амулет в виде рога, и тело покрывалось гусиной кожей, словно холодной водой окатили.

Она лгала, говоря, что никогда не летала на самолете. Летать приходилось, и не раз. Но наслаждение, получаемое от неба, вполне позволяло представлять, будто каждый новый полет – словно первый.

И вот сейчас, когда небольшой «К-4» оторвался от земли, Суламифь вновь ощутила, как натянулись внизу живота мышцы и сладостная волна пробежала по телу. Она чуть прикусила губу, чтобы не застонать от удовольствия.

Но все волшебство улетучилось, стоило лишь взглянуть перед собой. На лицо жертвы.

За спиной Фабрициуса сидели пилоты. Один из них повернулся к ней и подал условный сигнал. Это вернуло к суровой действительности: время выполнять задание.

– Скажите, Ян, – прокричала она сквозь рев двигателей, – а можно ли тут немного похулиганить? Давайте попросим пролететь над морем? Не откажут?

– Для вас, – загудел тот в ответ, – хоть на Луну, прекрасная Евгения. Погодите…

Развернувшись к летчикам, стал что-то кричать одному в ухо. Тот, улыбаясь, закивал головой и дал знак напарнику. Пассажиры почувствовали легкий крен машины, и картинка в иллюминаторах стала меняться.

Теперь они летели вдоль берега, понемногу снижаясь. Затем рванули в сторону и очутились над сверкающими солнечными бликами темными водами.

Разгоряченный выпитым и вожделением Ян вдруг резко распахнул входную дверь пассажирского салона. Внизу бесшумно ярилось море.

Повернувшись к Суламифь и стоя у люка так, что ветер рвал в клочья его усы и шевелюру, воскликнул:

– Разве это не красиво? Посмотрите!

Но Суламифь лишь плотнее вжалась в кресло. Внезапно самолет дернулся, завалившись резко на бок. Не удержавшись, Фабрициус вылетел наружу и, словно здоровенный камень, скрылся в воде, не издав ни звука.

Второй пилот перелез со своего места к Суламифь, глянул вниз и захлопнул дверь. Затем, наклонившись к пассажирке, заорал:

– С концами! Не забудьте легенду, когда вернемся на аэродром.

Рыжеволосая грустно закивала головой.

Москва, 1962 год

– Нет, секретных сведений книга не содержит. Но написана она, значит, не на том, понимаете, уровне.

– Что вы подразумеваете под «тем уровнем»?

– Эээ, ну, это… сложная очень книга.

В коридоре Главатома Нина Матвеевна беседовала с референтом заместителя министра, самолично, конечно, не снизошедшего до общения с каким-то там редактором издательства.

Присланный ответить на вопросы помощник не представился, серый, невзрачный костюм нескладно сидел на нем, плечи обсыпаны перхотью, реденькие волосы всклокочены, обильно потел, то и дело вытирая лоб платком.

– Может, вы видите в книге какие-то взгляды, противоречащие нашим представлениям о науке и технике? – спросила Ниночка.

– Ну, эээ, нет, – референт полистал бумаги, – в заключении об этом не сказано. Но в книге употребляется слишком много сложных научно-технических, понимаете, терминов. Рядовому читателю они будут непонятны.

– Какие же, к примеру?

– Так это, всякие, – он снова покопался в бумагах, – ну вот, например, может это слово и употребляется, значит, в узкой среде специалистов, но простой человек не поймет его точно. Сейчас, где это, а вот. Арба… нет, абракадабра.

Ниночка с трудом сдерживала смех, общаясь с недалеким несчастным человечком, присланным на заклание. Маша и ее странный помощник-карлик при ней по телефону урегулировали вопрос о снятии претензий к повести Стругацких с самим министром. Тот лишь просил соблюсти определенные формальности, как выразился, «чтобы не обидеть подчиненных», хотя было ясно, что это он не хочет терять лицо.

– «Абракадабра» – не научный термин. А что еще?

– Ну, эээ, вот еще. Кибер, кажется.

– Вам знакома такая наука, как «кибернетика»?

– Слыхал, – ответил референт и снова вытер платком намокший лоб.

– Ну так данное слово – производное от названия самой науки.

– Так это, я ведь и говорю, понимаете, не всем понятно будет.

– Скажите, остальные претензии в таком же духе?

– Эээ, ну, в общем, да.

Она бесцеремонно взяла из его рук папку с исчерканной рукописью и сказала:

– Огромное спасибо вам за помощь, товарищ. Я обязательно передам все предложения главному редактору издательства. Всего наилучшего.

Развернувшись на каблучках, она двинулась в сторону лестницы. Времени оставалось не так много, чтобы, как хотелось, уже сегодня окончательно утвердить во всех инстанциях готовую к печати книгу.

…Совершенно секретно.

Председателю КГБ СССР В. Е. Семичастному

От генерала КГБ СССР В. Н. Ильина

Расшифровка записи разговора на конспиративной квартире – 5 («Коряга»)

Посольства США в г. Москве.

«– Значит, вы собираетесь устроить резню?

– Ну, скажем так, акцию по наведению порядка. Ни один нужный в будущем человек участия в ней принимать не будет.

– Правительство Соединенных Штатов не одобряет подобных инцидентов.

– Если не ошибаюсь, то на ваше правительство я не работаю. У нас есть ряд взаимовыгодных проектов, поэтому не стоит попрекать меня в неких мифических… (неразборчиво) …доказано не будет.

– Мне поручили донести до вас, что впредь подобные акции недопустимы. Вне зависимости от того, насколько это выгодно нашим общим интересам. Но поскольку сейчас…

– (Перебивает.) Простите за прямоту, но только не надо из себя, как у нас выражаются в народе, целку строить. Что сами вытворяете по всему миру? Не надо, не надо. Понимаю желание поставить меня на место, я и сам не брезгую этим приемом. Но тут мы лишь разойдемся в стороны без взаимопонимания.

– Давайте… (неразборчиво)...почему Хрущев пойдет на такой шаг?

– На этот вопрос отвечать не стану. У нас свои тайны, в данном случае к общим интересам касательства не имеющие.

– Настолько доверяете друзьям из Новосибирска?

– Вы хорошо информированы.

– Открою небольшую тайну. Хранилище существует и у нас. Думаю, догадываетесь, где именно (слышен смех). Вижу, не удивились?

– Не сомневаюсь, что и в Китае, и в Европе, и в Африке, и даже в Латинской Америке – схожая ситуация. Но вот ведь в чем главный вопрос: а разные ли это Хранилища?

– Сомневаюсь, что вы согласитесь на обмен информацией для сравнения. Да и наше правительство не пойдет на подобный шаг.

– Тогда по-дружески советую, как и я, всегда держать в уме, что всех нас просто водят за нос.

– А возможно…

– Именно. А возможно, и намеренно стравливают друг с другом».

Получено от: спецподразделение «Первомай».

На улице зарядил теплый летний дождь, и Аркадий, выхватив драгоценную рукопись со всеми подписями и печатями, завернул ее в пиджак. Затем схватил Ниночку за руку, и они ринулись в сторону издательства.

Но вдруг он свернул через дорогу напротив и затащил ее за собой в маленькое кафе. Здесь подавали чай, кофе, мороженое. Сюда обычно ходили тучные пожилые редакторши, обремененные семьей и плохим здоровьем.

Смеющиеся и мокрые, они рухнули за маленький столик. Положив на него пиджак с рукописью, Аркадий заговорщически приложил палец к губам и отправился к барной стойке.

Конечно же, его сразу узнали. Конечно же, девочка-официантка радостно вспыхнула, когда Стругацкий стал что-то нашептывать ей на ухо. Понятливо закивав, она исчезла, а Аркадий вернулся к Ниночке.

– Открой мне наконец тайну, волшебница, как тебе все это удалось?

– Если очень захотеть, можно в космос полететь, – отшутилась та.

– А то обменялись бы заклинаниями. Я тоже кое-что могу, – заметил он, наблюдая, как официантка идет к их столу с ведерком, накрытым белым полотенцем.

Когда официантка поставила это все на столик, Аркадий встал, закрыл глаза и, картинно взмахнув несколько раз руками, будто творя заклинания, сорвал полотенце. Ниночка ахнула: ведерко было заполнено льдом, а в нем – Эйфелевой башней – утопала зеленая бутылка «Советского шампанского».

Подлетевшая стрелой вторая официантка принесла два хрустальных фужера и, понимающе подмигнув Ниночке, исчезла.

– Что ты им сказал, Арк?

– Сказал, что собираюсь сделать тебе предложение.

Та расхохоталась.

– Ну ты и дурак великовозрастный. Нельзя же так.

– А ты думаешь, нам иначе бы принесли шампанское? Ничего, потом скажу, что ты отказала.

С легким хлопком он открыл бутылку и разлил по бокалам пузырящийся напиток.

– За магию и колдуний!

Ниночка, положила свою ладошку на его руку, чуть придерживая его торжественный жест:

– Нет, Арк. За дураков, которые творят этот мир.

Сочи, 1929 год

Он вышел днем из тяжелых старинных деревянных дверей санатория, бывшего когда-то чьей-то там усадьбой.

Усмехнулся.

Эк ведь причудливо сложилось, а? Босяк в барских хоромах отдыхает.

Решил прогуляться к морю, развеяться. Вчера, по приезде, запершись в комнате, наконец-то надрался со спокойной душой: никто не следит. Хотя, конечно, черт их знает, санаторий-то ведомственный. Поэтому перед уходом тщательно почистил зубы порошком и надушился одеколоном.

Медленно спускаясь по каменистым ступенькам, увидел сверху белоснежные грибки тентов кафе, которое приметил загодя.

Нужно было разведать оперативную обстановку.

Наметанным глазом официант разглядел в этом коротышке в мятом костюме и синей сатиновой косоворотке большого человека. А по столь явно слышному выхлопу, вкупе с помятым лицом, сразу определил, чем лучше угодить.

Услужливо изгибаясь, проводил к столику с видом на море. Не говоря ни слова и ничего не спрашивая, через пару минут принес маленький запотевший графинчик с водкой, бутерброд с осетриной и нарезанный дольками лимончик.

Лишь после того как клиент залихватски тяпнул рюмочку и занюхал рыбцом, осмелился предложить меню.

Сделав заказ и почувствовав после выпитого облегчение, посетитель огляделся. Рябь в глазах исчезла, противная мелкая дрожь отступила.

Вдруг накатил чудесный морской запах, вымывая остатки похмельной паутины из головы. Пожалуй, теперь стоит подумать и о том, как этот самый отдых разнообразить.

В сфере видимости симпатичных парней не было. Разве что официант, но опускаться до этого уровня в первый же день опасно.

Зато через пару столиков сидела очаровательная рыжеволосая девушка.

Одета не по погоде: в черное облегающее платье, черную шляпку («нэпманша, что ли, недобитая?» – подумал он), с маленькой черной же вуалью. Перед ней стоял такой же графинчик, какой принес ему официант, и был он почти пуст.

Глядя на ее точеный профиль, заметил, как по щеке катится одинокая слезинка. Барышня медленно и элегантно подняла руку, будто чокаясь с невидимым собеседником, и выпила фужер до дна.

Подозвал официанта (тот отрекомендовался «Еремеев, в любое время к вашим услугам»), поинтересовался, что за фря такая.

Оказалось, встречалась с одним известным красным командиром, отдыхавшим здесь же. Трагически погиб третьего дня, спасая пассажиров самолета. В газетах даже писали, неужто не слыхали?

Для виду сочувственно покивав, хотя ни черта он не слышал, решил брать крепость штурмом, пока другие осадные машины не подкатили. Накатив еще для храбрости, поднялся и, чуть шатаясь, направился к даме.

– Простите, сударыня, – сказал он тихим проникновенным голосом, галантно склонившись, – позвольте выразить свои соболезнования. Наслышан об ужасном горе, с вами вместе скорблю не только я, но и весь советский народ. Хочу предложить выпить в память о столь великом человеке.

Та вскинула на него чуть покрасневшие зеленые глаза:

– Вы знали Яна?

«Черт, надо было хоть фамилию покойничка спросить, неудобно вышло. Ладно, выкручусь».

– Лично нет, но там, где я служу, – многозначительно заметил он, – мне приходилось сталкиваться со всеми легендарными красными командирами. Кстати, простите, не представился. Николай. Николай Ежов.

Новочеркасск, 1962 год

– Вы хотите меня идиотом выставить? Или под статью подвести? Что? Нет, конечно, – он вздрогнул, – я понимаю. Приказ партии и правительства выполню.

Борис Николаевич, положив трубку, глубоко задумался. То, что требовали «сверху», было как минимум преступлением. Хотя во времена Сталина бывало и не такое, но ведь теперь вроде как все иначе?

Зачем опять-то беспредел творить?

«Не нашего ума с тобой дело. Не упекли бы, главное, сами потом за ретивость», – думал он, спускаясь из квартиры к машине.

Когда подъехали к воротам, на проходной уже собралась возбужденная толпа. Курочкин знал – завод встал. Повышение цен на продукты и снижение зарплаты вывели рабочих из цехов.

«Ну вот и все, теперь или пан, или пропал».

– По какому поводу собрались? Почему не на рабочих местах?

Он гневно кричал на рабочих, выйдя из машины, а сам замирал от страха – а ну как набросятся сейчас?

Раздались выкрики:

– Жрать чего нам?

– На что жить будем?

– Где мясо? Мясо-то на что нам покупать теперь?

Борис Николаевич обвел взором собравшихся, начальственно наморщив лоб. Взгляд уцепился за торговку пирожками, стоявшую поодаль, и, взявшись руками за лацканы пиджака, проорал:

– Нету мяса вам, значит? Так жрите ливер, скоты!

Люди оторопели, а он вскочил в машину и укатил в сторону дирекции.

Там его уже ждали. В кабинете, развалившись по-хозяйски в кресле, сидел здоровенный детина в стильном костюме западного покроя. На его добродушном бледноватом лице сияла улыбка, и он смотрел на Курочкина, как на лучшего друга.

– Ну здравствуй, Борис Николаевич.

– Кто вы такой?

– Да это не столь важно. Собственно, по какому поводу решил потревожить. Тебя хотят подставить. И подставить – под кровь. Только я могу помочь спасти шкуру. Усек?

Не искушенному в византийских перипетиях интриги высших эшелонов власти Курочкину сделалось дурно. Он рухнул в обморок.

Герион вскочил с кресла и подбежал к нему. Приложил указательные пальцы к вискам упавшего. Тот начал приходить в себя.

– Кто вы? – тихо переспросил директор завода.

– Мое имя ничего не скажет, давай я посажу тебя.

Словно пушинку, он схватил грузное тело и водрузил на стул. Поднял веки, поглядел в глаза, поинтересовался:

– Пришел в себя?

– Да, спасибо. Тяжелый день.

– Ладно, слушай внимательно, времени у меня мало. Скоро приедут знатные гости из Москвы. И ты должен будешь сделать вот что…

…Если бы Альфреду Розенбергу показали этого мужчину, он мог бы счесть его истинным арийцем. Высокий, голубоглазый блондин с мужественным лицом.

Те, с кем он был вынужден работать последние годы, привыкли видеть его в очках и с огромными лошадиными зубами. Но сейчас… сейчас настало время быть самим собой, шелуха с гримом остались там, в Москве.

Еремееву было уже около шестидесяти, но на теле ни грамма лишнего жира, а внутренние органы не страдали ни от табака, ни от алкоголя. Не был Виктор Николаевич зависим и от любви, хотя по долгу службы сейчас был официально женат. И только одна страсть по-настоящему владела им.

Еще мальчишкой все свободное время просиживал в тире, даже увлекся математикой и физикой, чтобы лучше понимать процесс стрельбы.

Ощущать оружие в руках – как часть себя, прицел – как пробуждение от суеты этого мира, палец на спусковом крючке – как фиксацию своего предназначения, и, наконец, выстрел – выполнение долга. Плата за способность чувствовать себя живым – забирая чужую жизнь, иначе – собственная смерть, небытие.

Поэтому, когда Ежов предложил работать в секретном подразделении НКВД, Еремеев ни секунды не раздумывал.

Сомнения не посещали его, когда при Сталине расстреливал заключенных и выполнял заказы на убийства. Не задавался вопросами при стрельбе по протестующим в Тбилиси, после двадцатого съезда партии.

Да и сейчас, расположившись с пулеметом у окна в здании парткома, он беспокоился лишь о том, чтобы из-за долгого вынужденного сдерживания своей страсти предвкушение от предстоящего отбирания жизней не перебило сладострастия самого действия.

Старая команда террора, которая теперь проходила по служебным сводкам как спецгруппа «Первомай», служившая под его началом с тридцатых годов, снова в деле. Пускай там было много новых лиц, но пережившие ежовскую опалу сегодня ликовали сердцем, целясь в протестующих.

Все ждали только сигнала.

И в шестьдесят приятно тряхнуть стариной.

– Никита, одумайся.

Микоян сидел в местном обкоме и теребил рукой шнур телефона спецсвязи.

– Он опять нас обыграет. Если, конечно, пойдем до конца. Нужно отступить, чтобы…

На другом конце провода раздались гневные вопли.

– Ладно, как скажешь. Я тебя понял.

Как всегда, элегантный, напомаженный и гладко выбритый, несмотря на осаду, Анастас Иванович тем не менее впервые со времен Тбилиси чувствовал себя так, будто надел пиджак с чужого плеча.

Он как-то отстраненно посмотрел со стороны на происходящее и понял, что через пять минут, в своем заграничном костюме, среди этих безликих парней с одинаковыми прическами бобриком, будет выглядеть неуместно.

Ему очень захотелось обратно в Москву, но он понимал, что Хрущев не простит бегства. А еще он понял, что тот решил повязать его кровью, как делал когда-то Хозяин. Школа, что ни говори. «А ведь мы никогда Никиту всерьез-то и не воспринимали», – в который раз подумал он.

– Так, – прокашлявшись сказал Микоян, – получено указание от товарища Хрущева к бунтовщикам принять самые строгие меры. Если будет хоть одна провокация…

– Будет, товарищ Первый председатель Совета министров, обещаем, будет, – заметил один из безликих.

Микояна передернуло от циничного хамства, но виду не подал.

– Будут провокации – открывайте огонь на поражение.

За окном раздались крики, звон битого стекла. Затем зарокотал автомат.

– Чу, вот и птички запели, – заметил другой безликий.

– Ну, начинаем, – заметил третий и громко хлопнул в ладоши. Вбежал адъютант. – Передайте спецгруппе «Первомай» код «Приказ верховного».

Тот пулей вылетел вон. Анастас Иванович встал со стула и прошелся по кабинету, обставленному с роскошью, свойственной провинциальным бонзам. Остановившись у портрета Ленина в тяжелой золоченой раме, поинтересовался у присутствовавших:

– Я так понимаю, вы заранее уже все решили? Кто дал команду? Семичастный?

Все сидели, словно статуи, уставившись перед собой. Лишь один, огромный мужчина с добродушным лицом, грыз яблоко крепкими белыми зубами. Грустно пояснил:

– Вы, товарищ Микоян, не волнуйтесь так, изжога начнется. Как Никита Сергеич и хотел, Хранилище его услышало. Но не стоит его ставить об этом в известность, это сделают другие, более изящным способом. Связь с нами держите теперь через Суслова, он в курсе всего происходящего. И да, приберитесь там, на улице, ребята немного намусорили.

На земле сидела женщина, в руках – ребенок, пеленки залиты кровью.

«Надо же, а самой повезло – пули не задели. Хотя как посмотреть, может, и не повезло…» – подумал Анастас Иванович.

Казалось, они все уснули.

Десятки, если не сотни, оставшиеся лежать на площади перед зданием горисполкома после приказа открыть огонь.

Микоян боялся оглянуться, стоял, пораженный, слушая вой обезумевшей матери: «Почему молчит Ванечка? Почему молчит Ванечка?»

– Не могу больше, уберите ее, пожалуйста, – попросил он.

– Да как скажете, – и, пожав плечами, один из безликих, достав из заплечной кобуры пистолет, выстрелил женщине в голову.

– Вы охренели?! Я просил увести ее!

– У нас принято точнее формулировать приказы, – ответил тот и отошел.

Кровь и трупы – как вечное проклятие. На камнях под ногами, пятнами перед глазами… Первый заместитель председателя Совета министров боялся посмотреть на свои руки.

«Смогу ли я теперь когда-нибудь уснуть спокойно?»

Во времена Хозяина как-то все это проходило мимо. Подписал бумажку, и баста. Теперь Анастас Иванович воочию увидел, что было на оборотной стороне тех документов. Привиделись картины происходящего в подвалах ЧК, когда легким росчерком пера подмахивал приказы на расстрелы тысяч людей.

«Нет, Никита не зря пост занял. Я бы не смог жить с таким… таким…».

Сразу не удалось сформулировать.

Потом в голове всплыло слово «паскудство», но быстро отмел его, как слишком мягкое. А затем пришло понимание того, что он, именно он, виновен не меньше Никиты, и это навсегда останется в голове.

Захотелось догнать того безликого, с бобриком, попросить пистолет и прострелить себе голову, потому что только так можно было бы избавиться от этих мыслей. Но сознание спасительно сдалось, и Микоян тряпичной куклой повалился на асфальт.

Позже, когда пришел в себя, а расстрелянных людей уже увезли с площади, вернулись инстинкты самосохранения.

«Система списала Никиту в утиль. Если я не хочу пойти с ним на дно, то надо держать рот на замке и бежать сломя голову присягать на верность Суслову».

Новосибирск, 1941 год

В святая святых Хранилища вполне комфортные для улицы пятнадцать градусов заставляли неподготовленных посетителей ежиться и зябко поводить плечами.

Многочисленные высокие дьюары отблеском своих гладких зеркальных боков только усиливали впечатление застывшего царства.

Каждая серебряная капсула была уникальным произведением искусства. С детальной точностью Абрасакс воспроизводил на поверхности саркофага облик его обитателя. Здесь не было простых людей, сплошь знаменитые ученые, деятели культуры, талантливые военачальники.

Генофонд человечества.

– Давай ты по-русски будешь говорить, – ворчливо заметил Кнопмус псу, сидевшему у его ног, – обленился донельзя. Заметил, какой жуткий у тебя появился акцент?

Тот сверкнул на него желтым глазом, вывернув вбок голову. Кивнув на стоящие в ряд дьюары, проворчал:

– Если хочешь… Только с кем мне беседовать-то? С ними?

– А Герион, я так понимаю, как обычно, играет в святую доброту и языковой практикой тут тебя не обременяет. Ну я ему устрою взбучку.

– Герион – не всегда Герион. Да и не было разговора о тренировке языка. Ты просил делать проект. Мы сделали. И ты не злишься, а шутишь, я вижу.

Кнопмус досадливо махнул рукой и посмотрел на приборную панель ближайшей капсулы. Заметил:

– Работают они. Экспериментаторы. Шутники от науки. Показания видел?

– Видел. Объект был в плохом состоянии. Но он жив.

– Жив-то он жив, это и так понятно. Откуда у него вдруг появилась искусственная почка, ты мне скажи? Я что говорил? Все должно быть максимально аутентично. Это тебе не папуас с пальмы, а великий поэт. Не приходило на ум, что из-за ваших экспериментов он может утратить свой дар? Нельзя было просто подключить его к системе жизнеобеспечения?

Пес стыдливо почесал лапой лобастую голову.

– Ты результат просил. Какой результат – без вмешательства?

Кнопмус присел на корточки и пристально посмотрел на собаку.

– Хочешь сказать, вы его еще и…

– Ненадолго. На месяц. Надо было понять, как работает.

– Ну и ну. Ну и ну.

Он встал и прошелся вдоль огромных капсул, снимая данные с приборов. Пес сидел на месте, опустив глаза в пол.

– Надеюсь, это единственный подобный опыт? Или мне надо всех проверять?

– Только одного. Для компании. Они вместе пьянствовали тут, у озера.

– М-да. Вот так и рождаются нездоровые сенсации. Надеюсь, их никто не видел?

– Сказали, местный. Был пьян, они его к себе звали. Герион проверил – никто всерьез не воспринял, зато сюда ходить перестали.

– Блохастый, ты пойми. Каждый, подчеркиваю, каждый экземпляр здесь уникален по-своему, все – с весьма тонкой и специфической психикой. Для них, с современным им уровнем восприятия, подобное приключение будет казаться загробной жизнью. Но даже это еще полбеды. Для нас в первую очередь плохо то, что цена за тела слишком высока, и мы эту власть такими подачками кормим, что потом Сталина сто лет будут вспоминать как лучшего из правителей. И скажу тебе откровенно: мне это не по душе. Я делаю ставку не на маньяков, а на аппаратных игроков.

Пес издал булькающий хрип, словно бы он подавился чем-то:

– Не надо. Рассказывай сказки своим вместилищам, когда они на свободе. Нет тебе дела до Сталина. Мне до блох в шерсти – дела больше.

Кнопмус рассмеялся:

– Ну, во-первых, блох у тебя нет. А во-вторых, ты не прав, не было бы мне дела, то что я бы тут тогда делал?

Пес пробурчал:

– Что и всегда – дурил бы всем голову. Вот сейчас мне дуришь. Ведь ты пришел меня наконец выпустить во внешний мир. Обещал. Выполняй.

– Хорошо. У меня есть для тебя крайне интересное задание во внешнем мире. Но это займет много лет, потом не ной.

– Я когда-нибудь ныл?

– Нет, ты ворчишь.

– Ворчать и ныть – разные понятия. С годами становишься перфекционистом.

– Ты с годами становишься занудой, ну да ладно.

Подойдя к новому, девственно-чистому дьюару с откинутой крышкой, Кнопмус задумчиво проговорил:

– Начнем вот отсюда. Завтра отправимся с тобой в Ленинград на встречу со старым другом.

– У тебя нет друзей. Как зовут объект?

– Натан Стругацкий.

Москва, 1962 год

…Никита Сергеевич всегда был человеком эмоциональным, но Анастас Иванович не мог припомнить случая, чтобы тот кричал на него. Сейчас Хрущев, брызгая слюной, через слово матерясь, яростно топал ногами:

– Педерасты! Суки! Дебилы! Зажравшиеся уроды! Какой еще, на хер, телефонный звонок?!

– Никита, – дрожащим голосом сказал Микоян, – я сам по местной вертушке с тобой говорил. Ты и приказал открыть огонь на поражение.

«А может, он пьяный был? Черт его разберет. Или на нас свалить все хочет теперь: мол, не давал такого приказа, поди докажи. Бумаг-то с распоряжением не было».

Никита Сергеевич погрозил пальцем собеседнику:

– Ты из меня дурака не делай, Анастас, не играй на нашей старой дружбе.

– Да у меня был полный кабинет свидетелей, которые присутствовали при разговоре.

Хрущев внезапно успокоился:

– Да ну? Хорошо, давай я позвоню тогда Володе.

Сняв трубку вертушки, приказал:

– Соедините меня с Семичастным, – сказал он, стоя у стола и продолжая смотреть Микояну прямо в глаза, – ах, даже так, ждет в приемной? Ну, зовите.

Дверь кремлевского кабинета отворилась, вошел мужчина лет сорока. Красивое лицо, волевой подбородок, крупный нос и темные волосы, чуть смеющиеся глаза под широкими бровями в который раз заставили Никиту Сергеевича вспомнить Чкалова. Чем-то они были с ним чертовски схожи.

Председатель КГБ СССР не любил форму, предпочитая носить обычный деловой костюм, но выглядел всегда при этом подчеркнуто скромно.

– Итак, друг любезный, докладывай, что нарыл.

Семичастный встал рядом с Анастасом Ивановичем, мельком взглянув на того с сочувствием, и отчеканил:

– Самодеятельность, Никита Сергеевич.

Хрущев вновь вспыхнул:

– Какая, на хер, самодеятельность, ты белены объелся? Сотни трупов. Это самодеятельность?! Песни и пляски, что ль, народные такие теперь?

– Позвольте, доложу по порядку. Ваш помощник, Фрол Романович Козлов, как я уже много раз говорил, ходит к нам в Комитет, как к девкам в баню. По моим данным, пошли слухи, что вы им были последнее время недовольны. И он решил выслужиться, отодвинув меня от проблемы Новочеркасска. Явился, взял спецгруппу «Первомай», отправился с ними на место. Дальше начинаются загадки. Мы проверили правительственную связь. Установили, что действительно был звонок из вашего кабинета в Новочеркасский горисполком. Но тут две нестыковочки есть. Во-первых, простите, Никита Сергеевич, я по долгу службы обязан знать, где вы находитесь в тот или иной момент, на случай чрезвычайных ситуаций. Вас в это время в кабинете не было, он вообще был пуст, мы уже допросили всю охрану. И второе, установить, о чем шла в разговоре речь, невозможно, поскольку, по-вашему же приказу, запись бесед я не веду. Вот такая петрушка.

– Ну, Фрол, сука, ты мне ответишь, – качая головой сказал Хрущев и наконец уселся в кресло, – а что с прикрытием?

– Тут все нормально, периметр занят, выдвинуты глушилки, ни один сигнал во внешний мир не уйдет. Зачинщики арестованы. Трупы мы отправили по кладбищам соседних городов и земляным карьерам. На улицах тишина и порядок, все мыши разбежались по норам. – Семичастный, поджав губы, склонил голову, наблюдая за реакцией генсека.

– Так, – Никита Сергеевич побарабанил пальцами по столу, – голуби мои, вы обосрались – вам и подтирать. Первое. Замять дело, Новочеркасск – в максимальный карантин, зачинщиков – по всей строгости. И второе, главное. Об этом должны знать только мы трое. А Фрол расплатиться должен. И не чем-нибудь – жизнью.

«Но кто же мог звонить из пустого кабинета?» – думал Хрущев, глядя вслед выходящим от него подчиненным.

Свет ударил в глаза яростно, волной, подхватил и увлек их из дверей зала кинотеатра. Долгое время оба молчали.

Наконец Борис сказал:

– Знаешь, у меня сейчас возникло иррациональное желание совершить акт насилия. Схватить первого попавшегося военного, лупить по мордасам и требовать «Прекратите! Прекратите, вашу мать, немедленно!»

Арк флегматично заметил:

– Ну я – военный. Валяй. Сопротивляться не стану.

Борис махнул рукой.

– Нужен хотя бы полковник, а лучше генерал.

– Братик, думаешь они что-то решают в этой стране? Ты вот посмотрел «На последнем берегу», понял, что нас всех в перспективе ждет. И? Думаешь, там, – Аркадий ткнул пальцем в небо, – не понимают? Лучше нас с тобой. Поэтому, кроме как по взаимной договоренности и с определенной целью, никогда никакой ядерной войны не будет. Мы с тобой идем по улице, а, возможно, вот в этом самом доме сейчас сидят верные бойцы империалистического фронта и правоверные партийцы, распиливая между собой очередные зоны влияния.

– У тебя просто дурное настроение после фильма, никто там сейчас не сидит.

Остановившись и, будто в тумане, вглядевшись в окна дома, Аркадий Стругацкий прошептал:

– Ты прав. Этот разговор состоялся здесь уже несколько месяцев назад.

Борис дернул его за рукав:

– Арк, очнись. Что с тобой?

Пелена спала с его глаз, и Аркадий вновь стал самим собой.

– Чушь какая-то. Опять вспомнилась Вологда. Знаешь что, к черту, пойдем, я покажу тебе ресторанчик с шикарной кухней, его совсем недавно открыли…