Таллин, 1977 год

Этот дом явно знавал лучшие времена. Обои были выцветшие, в грязных потеках, с пузырями. Побелка на потолке облупилась, от люстры остался лишь один разбитый плафон с тускло мерцавшей лампочкой. Пол покрывал густой слой пыли.

У кровати стоял мальчик лет пяти и расталкивал спящего Аркадия, укутанного дырявым пледом.

– Проснись, ну проснись же, – монотонно твердил он, тряся его за плечо.

Наконец Стругацкий открыл глаза и, приподнявшись, зашарил вокруг себя рукой в поисках очков. Обнаружив их в кармане надетой на него помятой клетчатой рубашки, нацепил на нос, огляделся.

Мальчик терпеливо стоял рядом, ждал. Аркадий хрипло спросил:

– Где я?

– Вопрос не в том, где ты сейчас. Вопрос в том, где ты окажешься завтра, – бесцветным голосом прошелестел ребенок.

– Завтра? – хмуро переспросил он, приходя в себя ото сна.

– Завтра, через год, через век, дата не имеет значения. Завтра. В будущем.

Аркадий снял очки и вытер лицо ладонью.

– Что за бред? Кто ты вообще такой?

Тот, не ответив, подошел к окну и, приложив ладони к стеклу, вгляделся во тьму.

– Подойди сюда. Посмотри.

Неуверенно поднявшись с кровати и с удивлением обнаружив, что спал в обуви, Стругацкий брезгливо наступил на пол. Приблизившись, заглянул из-за спины мальчика в окно.

Подумал, что снимают исторический фильм.

На улице горели костры. Много костров. Вокруг каждого из них суетились люди в казачьей форме. Они бросали туда целыми пачками книги, которые подносили им люди в черном с надписью на спинах «Полиция». Гулко завывали явно пьяные толстобрюхие священники, размахивая кадилами.

А еще в центре каждого костра возвышался столб с похожими на головешки обгоревшими трупами, висящими на цепях.

Неподалеку стояли шеренгой молчаливые люди, покорно взирающие на происходящее, вдоль которых прогуливались несколько полицейских с резиновыми дубинками.

Внезапно раздался рев мотоциклетных двигателей, и сквозь толпу въехали двое одетых в кожу здоровяков, державших за руки молодую обнаженную девушку, измазанную в грязи и крови.

Остановившись за оцеплением, они отпустили руки. Несчастная тотчас же рухнула на землю. Спешившись, те подняли ее, словно бревно, и кинули в ближайший костер.

Раздался страшный вопль, а четверка стояла, хохотала и беспрерывно крестилась. Затем один из них крикнул:

– Будем милосердны, братья во Христе! Подарим сучке напоследок благодати, – и, расстегнув штаны, стал мочиться в костер. Остальные, гогоча, присоединились к нему.

– Сейчас ты делаешь все, чтобы это стало твоим завтра.

Аркадий, совсем забывший про мальчика, завороженный увиденным, вздрогнул.

– Помогая Кнопмусу, ты помогаешь Системе, помогая Системе, ты движешься к этому будущему.

Он посмотрел снизу-вверх на Аркадия, прищурив глаза, и ткнул в него указательным пальцем:

– У тебя почти не осталось времени сделать правильный выбор. А теперь запомни увиденное и – просыпайся.

…Аркадию надоела эта эпопея с фильмом до чертиков. Сотрудничать с Андреем – все равно как попасть в фантасмагорию Льюиса Кэрролла. Что произойдет через секунду – неизвестно. Выползет ли улитка с кальяном или безумный шляпник позовет на чаепитие?

Поэтому единственным его желанием было поскорее выполнить обязательства и вернуться к привычному образу жизни.

Сейчас, сидя в номере гостиницы, он наливал себе очередной стакан водки, думая, как лучше поступить.

Стоит ли послать Андрея куда подальше или все-таки закончить сценарий? Логика профессионала ратовала за второй вариант, но любая работа с Тарковским выбивалась через пять минут из понятия «логика».

Про себя он называл режиссера «чеширский кот».

Вот и сейчас.

Секунду назад его здесь не было – и вдруг, словно из ниоткуда, в стене образовался силуэт. Причем в дверь даже никто и не думал стучать.

– Скажи, Аркадий, – вкрадчиво спросил Тарковский, чему-то своему ухмыляясь в усы, – а тебе не надоело в десятый раз переписывать сценарий?

Стругацкий хмуро глянул на него и залпом выпил. Почесав могучей ладонью подбородок, он сказал:

– Надоело. Что от этого изменится?

Андрей облизнул языком губы.

– Возможно, кое-что изменится. Но тыыыыыыы… – задумчиво промурлыкал он, – тыыыыыыыы… знаешь что? Давай так.

Андрей отпрыгнул к нему от стены и сверкнул глазами, склонившись к самому лицу. Пять секунд назад это был ленивый кот перед миской со сметаной, сейчас превратившийся в тигра.

– Езжай к брату, понял? И делайте все заново. Я придумаю, как завалить снятый материал, там уж переснимем по-другому. Пока ведь не то получается, я чувствую. А для меня это ставка всей жизни. Но если всплывут наши интриги наружу – считай, конец режиссеру Тарковскому. Не подведи, Арк.

Стругацкий плотно сжал губы:

– Андрей, мне не нравится твой тон.

Тот кивнул головой:

– Мне он не нравится и самому. А что прикажешь? Который месяц мучаемся, но никак не найдем общего знаменателя. Однако я чувствую, что нахожусь на пороге, – он закрыл глаза и зашептал: – даже на грани, грани между искусством и творением нового мира. Без вас я не справлюсь. Езжай в Ленинград, прошу тебя.

Аркадий снова налил себе, но Андрей выдернул из его руки стакан и сказал:

– Чтобы все было по воле Твоей.

Выпив, он, вытирая рот, пояснил недоуменному писателю:

– Нам двухсерийку дадут, я знаю. Переписывайте. Переписывайте заново. И запомни: больше не хочу видеть историю про мелкого уголовника. Это должно быть нечто иное.

Москва, 1985 год

К Зайцеву подошел начальник станции.

– Товарищ генерал, – откозырял он, – просили срочно доложить вам. Только что во Внуково сел борт из Новосибирска. Позывной Бача запрашивает указаний: ехать ли им сюда по ветке правительственного метро или сразу двигаться в Институт?

– Так… – задумался тот, – что у вас из транспорта в наличии?

– Да что прикажете. Есть даже небольшая подводная лодка.

– Нет, подводной лодки мне не надо. Сколько до ближайшей вертолетной площадки?

– Минут пять примерно.

Зайцев кивнул:

– Отлично. Сообщите Баче, чтобы все двигали в Институт. Свяжитесь с ГАИ, пусть перекроют дороги, черт с ним. Сейчас не до приличий. Мы на пороге ядерной войны.

На взлетной полосе ревели моторы автомобилей. Стоя у двери «ЗИЛа», Бача прокричал:

– Эй, назгул! Ты разве не с нами?

Тот лишь покачал головой под капюшоном, и «альфовец» запрыгнул внутрь. Колонна тут же двинулась, завыли сирены машин милицейского сопровождения, запахло жженой резиной.

Черный Полковник зашуршал мантией по вычищенной от снега взлетной полосе к зданию аэровокзала.

У входа его уже ждал постовой и, отдав честь, повел за собой в глубь здания. У неприметного кабинета без номера и таблички он остановился. Постучавшись, открыл дверь:

– Вас ждут.

В большом кожаном кресле, лицом к двери, сидел Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев.

– В курсе ситуации? – без обиняков спросил он.

Полковник кивнул.

– Тогда доложите обстановку.

– Абрасакс вышел на связь. Он отдаст Хранилище и четверку глав в обмен на новую базу.

– Ямантау, – задумчиво сказал генсек, – ну хорошо, предположим, мы оставим ему Ямантау. Но что, собственно говоря, даст нам Новосибирск? Свою коллекцию он вывезет. Лаборатории наверняка тоже. Зачем нам пустая пещера и четыре старых идиота?

– Мы договорились, три лаборатории со всеми разработками перейдут к нам, – проскрипел голос под капюшоном. – Во-первых, по прикладной ботанике, генетике и селекции, во-вторых, по топливной энергетике и, в-третьих, по компьютерной технике. Персонал останется на время обучения наших людей и перепрофилирования всего комплекса под нужды этих трех лабораторий. Что же касается глав Системы – это будет наш, и только наш, приз, мы предъявим их миру и выйдем победителями не просто над сегодняшней, а над всей коррупцией в истории страны. Суд будет длиться годами, новый Нюрнберг над мафией.

– Значит, после сможем не зависеть от Института и хотелок Директора?

– Именно так.

– Признаюсь честно, этот маленький засранец у меня в печенках сидит. Где он, кстати? – поинтересовался Горбачев.

– На одной из дач Системы. У Гришина.

Генсек помрачнел:

– Сейчас совершенно не нужно, чтобы кто-то персонально меня или Орден мог связать с Системой. Можно ли как-то обрубить все концы?

– Да, Михаил Сергеевич. Я подкину информацию Зайцеву. Пусть они устроят там кровавую баню. Если повезет – избавимся и от свидетелей… и от Зайцева с Директором. Можете звонить президенту США и отменять запуск ракет.

Первый секретарь Московского горкома КПСС Виктор Васильевич Гришин не был ни героем, ни уж тем более профессиональным военным.

В армии служил политруком и даже всю Отечественную войну провел на партийных должностях. С 1967 года руководил столицей СССР и был вероятным кандидатом на высшую партийную должность – генсека.

Но Андропов, подлец, устроил все так, что был избран Горбачев, а он, отдавший всю свою жизнь служению Системе, был оттерт на вторые роли и в скором времени вполне мог лишиться места. Поэтому, когда главы Системы поручили именно ему это необычное задание, он не раздумывал ни секунды.

Спустившись на лифте глубоко под землю, оказался в туннеле правительственного метро. Как его и уверили, никакой охраны не было. Сверившись с картой, Гришин двинулся в сторону командного пункта.

К счастью, шпалы были покрыты специальным настилом для удобства движения на обычном автотранспорте, и он, даже не запыхавшись, спокойно дошел до лесенки, ведущей к встроенной в тюбинг гермодвери.

Она была открыта настежь.

Как и было приказано, он положил при входе фотографию Госпожи, у ложа которой каждый принимавшийся в ближний круг и давал клятву верности. Пальцы благоговейно затряслись: помимо Ее образа на снимке стояла личная роспись его кумира, Иосифа Сталина.

– Сюда, – донесся из коридора глубокий мужской голос.

Гришин достал пистолет Макарова, который взял из дома, где давно держал его на случай ареста, хоть был предупрежден, что оружие не понадобится.

Завернув за угол, он оказался в комнате с множеством экранов, которые были сейчас выключены все, кроме одного. На нем увидел тот самый коридор, по которому он проходил минуту назад.

– Виктор Васильевич, какая встреча! – воскликнул Спикер, отрезая себе кусок какой-то запеченной в соусе рыбы, судя по всему, семги, красиво выложенной с овощами и дольками лимона на огромном блюде. – Не угодно ли перекусить на дорожку?

– Руки, – тихо ответил Гришин и недвусмысленно двинул дулом пистолета.

– Да бросьте, было бы желание – вас еще на входе в решето превратили бы. Как видите, охраны нет, и мы безоружны. – Он кивнул на мальчика лет шести, сидевшего в соседнем кресле у низенького стеклянного столика.

Спикер подмигнул гостю, налил себе стопочку из запотевшей бутылки «Абсолюта» и, залихватски выпив, подхватив на вилку новый кусок рыбы, стал как-то очень по-домашнему аппетитно закусывать. Гришин сглотнул слюну.

– Не стесняйтесь, Виктор Васильевич. Судя по всему, дорога нам предстоит долгая, садитесь, откушайте от наших щедрот.

– Юл…

– Не надо имен, – внезапно резко оборвал его собеседник, – я Спикер, и остановимся на этом. Разве вас не инструктировали?

Гришин кивнул и поправился:

– Спикер, давайте заканчивать этот спектакль. Нас ждут.

Тот внезапно изменился в лице, а мальчик поднялся и уставился на незваного гостя.

– Ты боишься, – изменившимся голосом произнес Спикер. – Не нас надо бояться, а тех, кто послал тебя. Не уверен, что к завтрашнему утру ты будешь еще жив… Ну раз ты брезгуешь преломить с нами хлеб – пойдем.

Мальчик стал натягивать висевший на спинке кресла красный зимний комбинезон, а Спикер быстро снова выпил и вытер бороду лежавшей на столе салфеткой.

– Начальство сердится, – шепнул он доверительно Гришину. – Погодите пару минут, я тоже оденусь, и будем выходить.

Кабардино-Балкария, Чегемский район, 1979 год

Нет ничего прекрасней теплого летнего вечера в горах, у костра. Особенно в одиночестве: только ты, огонь, и бездонный космос над тобой сияет миллиардами звезд.

К сожалению, сегодня она ждала гостя, но все равно выхватывала жадно каждую минуту счастья.

– Здравствуй, Жанна, – сказал из темноты мягкий, теплый голос.

– Здравствуйте, Герион, – грустно ответила она.

– Чувствую, не рада видеть меня?

– Нет, учитель, что вы. Просто… просто накатило. Так редко удается насладиться одиночеством. Посмотрите на эти тлеющие угли. Разве плачет по ним дерево? А радуется ли, что они согревают мне руки? Дерево просто счастливо до тех пор, пока не приходит дровосек. Так и я. Радовалась бытию…

Из сумрака вышел гигант с добродушным лицом и по-китайски уселся напротив женщины.

– Вижу, ты сегодня настроена философски. Поминаешь Стража?

– Я тоже в какой-то мере Страж, – флегматично заметила она, – не знаю, были ли женщины-стражи?

Глаза Гериона на мгновение затуманились в дымке костра, а затем он ответил:

– Нет. Но и не случалось такого, чтобы Страж умер, не оставив преемника. Может быть, ты станешь первой?

– Может быть, – так же спокойно ответила Жанна, – хотя мне, наверное, уже слишком много лет и я прошла зону, а не лежала в сумасшедшем доме. Но все меняется, не так ли? Ведь именно поэтому вы позвали меня, учитель.

Тот кивнул:

– Да. Абрасакс просит оставить все дела, прибыть в Хранилище и находиться там до тех пор, пока ситуация с новым Стражем не станет ясна. В качестве жеста доброй воли он откроет все лаборатории и полную библиотеку к ознакомлению, чтобы ты не чувствовала себя пленницей.

Внезапно Герион схватился за шею, а через несколько секунд его голова покатилась по земле. Мертвое тело еще какие-то секунды продолжало сохранять свое положение, но затем и оно рухнуло прямо в костер.

Из темноты вышел ничем не примечательный мужчина лет сорока с седой бородой и наголо стриженной головой, держа в руках окровавленную стальную нить.

– Говорил ведь, Герион меня не почувствует, – сказал он, – ну что, с почином тебя, сестричка. Революция начинается.

Москва, 1953 год

Проводив ближний круг, я решил вернуться к себе и поразмыслить над предстоящими событиями.

Медленно идя по коридору, глядел задумчиво в пол. Сапоги противно скрипели. Последнее время вообще стали раздражать любые резкие звуки.

Хрусталев, уже заперший дверь, подбежал сзади на цыпочках и тихо двинулся следом. Знает свое место, не станет рта открывать, пока не позволю. Ладно, сегодня не будем затягивать.

– Скажи – спать стелить в малой столовой, – тягуче пропел я, инсульт, как мне кажется, сделал голос каким-то музыкальным, – и к охране есть прямой приказ. Идите всей сменой отдыхайте. Не беспокоить без повода.

Затылком почувствовал понимающий кивок. Ощутил легкое дуновение ветра. Понесся исполнять. Интересно, смогут ли все приготовить к моему приходу?

Стал я сбиваться с мыслей несколько лет как. Перескакиваю с одного на другое. Раньше даже не заметил бы подобного разговора, продолжая думать о насущном. А теперь… дааааа, теперь любая мелочь выбивает из колеи.

Впереди промелькнули несколько неясных теней и исчезли. Ухмыльнулся про себя: успели, черти. Приятно, когда не просто боятся, а в животном ужасе склоняются, как перед богом.

Хотя куда там богу до меня. Может быть, по воде ходить и не умею, но стоит лишь пошевелить пальцем, и вода превращается в вино, а… да что ж такое с памятью, как там дальше было?

Не помню. Пойти Библию достать? Охрану потом всю менять придется. Нет, я планировал ее расстрелять позже и по другому поводу. Обойдемся.

Открыв дверь, увидел обязательную трубку с табаком и бутылку «Нарзана» на столе.

Диван укрыт обычным солдатским одеялом, под голову положили две подушки, на стуле около него лежала… неужели снова забыл? Да что ж такое. Не пижама, не исподнее… как же это называется? Аж передернуло.

Стягивая сапоги наконец уловил ту мысль, которая терзала, пока провожал четверку.

Настал момент.

Нужно сделать очередной выбор. Кто из них станет обвинителем, а кто обвиняемым. Дело врачей входит в решающую стадию.

Итак.

Коля Булганин. Слабак. Никто. Но управленец отличный. Хмурый он какой-то, правда, скучно с ним. Да еще эти интеллигентские замашки его раздражают ужасно. Кстати… что там Лаврентий говорил? Бабы на нем висят, и пьет, как лошадь? Ну и то хлеб. Пусть пока живет.

Значит, остались трое.

Никита, Георгий и Лаврентий. За ними стоят люди, Рюмин докладывал. Ишь, тайная оппозиция. Ничего, мы вам по очереди крылышки пообрываем, как бабочкам в детстве.

Собственно, стоит подумать прежде всего о дуэте Георгия и Лаврентия.

Георгий, конечно, фигура на нашей шахматной доске. Даже Лаврентий вступился, когда я его в ссылку отправил.

Кстати, а когда же это было? Кажется, сразу после войны? Не помню. Не помню. Не помню. Помню лишь, что надоела мне эта толстая морда до ужаса, да и молодежь ленинградская стала подтягиваться. Но убрать его можно одним движением руки, подумал я, раздеваясь.

Закутавшись, даже зажмурился от удовольствия, представляя, как завтра же разобью эту пару. Хотя… хотя…

Лаврентий много лет был верным слугой. Если бы не его преданность, на Кавказе всплыли бы доказательства моей работы на царскую охранку. Архив Ежова так и не нашли ведь, а Берия умолил глав Системы отдать мое дело.

Сам пришел, сам молча положил на стол документы и никогда не подавал виду, что был такой эпизод. А ведь мог, мог, мог. И ничего бы я не сделал. Да и потом, в сорок первом, спас от катастрофы…

Внезапно зачесалась грудь, затем нога. Было лень протянуть иссохшую руку, само пройдет. Шумело в голове, но вероятно причиной тому – вино. И еще вдруг стало немного щекотно.

В общем, я, конечно, Лаврентия понимал. Хозяин, как они меня за глаза называют, стар, не сегодня завтра помрет, и тут уж кто первый вцепится в трон и успеет остальным перегрызть глотки – того и шапка Мономаха.

Только одного они не учли. Даже Лаврентий.

Абрасакс.

На чьей стороне он выступит – тому и править.

С той ночи, когда главы Системы отреклись от меня, Кнопмус уже который год демонстративно игнорирует. Да и Хранилище выполняет лишь те заказы, которые, как выражается Берия, «считает целесообразными и реализуемыми».

Ну ничего. У меня есть что предложить Абрасаксу.

Под дулом пистолета – весь цвет интеллигенции, науки, искусства. Солидный куш за солидный товар.

Бессмертие и здоровье.

Ни малейших сомнений, что это выполнить в их силах.

Больше ничего и не надо, остальное сделаю сам. Вот тогда, Лаврентий, боюсь, надобность в тебе отпадет.

Решил встать, чтобы сделать пометку в блокноте о расстрельных списках, но понял, что тело почти онемело. Упал с кровати, больно стукнувшись затылком об пол.

Это было похоже на сон, когда пытаешься убежать от чудовища, а ноги становятся ватными и ты словно муха, увязшая в паутине.

Внезапно надо мной склонился кто-то огромный, протянув к моей шее руку. Хотелось отдернуться, но тело уже совсем не повиновалось.

Здоровяк же лишь распрямил указательный палец. По нему резво взбежали трое маленьких черных паучков, на спине которых мне привиделся рисунок в виде песочных часов.

– Идите, девочки, домой, – сказал гигант, – дело сделано. Правда, вряд ли благодарное человечество поставит вам памятник.

Затем я потерял сознание.

Таллин, 1977 год

По дороге в аэропорт, сидя в такси, Аркадий заново прокручивал в голове сегодняшний сон. Он не верил в совпадения и случайности, всегда даже в самых странных событиях находя определенные закономерности, и интуитивно выискивал предпосылки к ним.

«Итак, для начала проанализируем увиденное. Кто стоит за спиной генерала Ильина, было ясно и так.

Кнопмус. Друг Юра.

Отсюда напрашиваются сразу два вывода.

Первое. Системе не нужны мертвые братья Стругацкие. Системе нужны перемолотые в фарш, униженные и сломленные братья Стругацкие.

Зачем? Мы ведь никогда диссидентами не были. Может, именно к этому нас и пытаются подтолкнуть?

Далее.

Этот ребенок показал мне то развитие событий, которое грозит прежде всего нашей стране, поскольку те ублюдки на площади разговаривали по-русски. Хотя кто знает, данных недостаточно.

Главный вопрос заключается в том, что пацан имел в виду, говоря о выборе. С Кнопмусом у нас, конечно, не дружеские, но вполне нормальные отношения по принципу «ты мне – я тебе». А вот прислугой у этого «вершителя судеб» никогда не был и быть не собираюсь.

Тем не менее от некоего моего решения зависит будущее. Понять бы, что за выбор предстоит сделать…»

Когда у входа в аэровокзал он углядел знакомое скуластое лицо, то абсолютно не удивился и даже сам первый кивнул, выходя из машины.

Кнопмус был хмур и резок.

Подойдя к Аркадию, бесцеремонно взял его за руку, молча направившись к дежурному милиционеру. Показав тому какую-то корочку и что-то шепнув на ухо, потащил в глубь служебных помещений. Открыв дверь с табличкой «директор», втолкнул внутрь.

Из-за стола поднялся представительного вида упитанный мужчина.

– Кто вы такие?

Тут Аркадий впервые смог воочию лицезреть, на что способен «друг Юра». Кнопмус тихо сказал мужчине:

– Иди, погуляй пока, растряси жирное пузо.

Будто мальчишка, тот резво перескочил через стол и выбежал наружу. Стругацкий сам почувствовал неимоверное желание сейчас же оказаться на ближайшей спортивной площадке и подтянуться минимум раз пятьдесят, но его крепко держал за руку Кнопмус, вырваться из стальной хватки было невозможно. Когда директор исчез, он залепил Аркадию пощечину и, словно тряпичную куклу, кинул на стул.

– Пришел в себя?

– Да, – ответил тот, потирая щеку, – не удивлюсь, если весь Таллин ринулся заниматься физкультурой. Впечатляет. В Спорткомитете СССР, случайно, на полставки не калымишь агитатором?

– Некогда, Арк, о таких пустяках толковать и шутеечки выслушивать. Давай сразу к сути, – сказал Абрасакс, устраиваясь в директорском кожаном кресле. – Волею судеб ты частично в курсе наших дел. Поэтому не стану юлить: все очень плохо. Не то чтобы даже плохо – хуже. Все зыбко. Когда все плохо – хотя бы ясно, какую проблему необходимо решать. Но сейчас… сейчас эту проблему невозможно даже сформулировать.

Аркадий опустил глаза в пол и засопел носом.

– Может, будешь наконец откровенным до конца, друг Юра?

Буквально подпрыгнув от злости, Кнопмус стукнул кулаком по столу так, что стоявший на нем графин с водой рухнул на пол, разбившись вдребезги, и заорал:

– Да как же быть откровенным до конца, если я абсолютно уверен в том, что сегодня ночью ты разговаривал с тем, кто эти проблемы нам и создает?

– Тогда для чего эта встреча? Неужто решил поделиться какой-то информацией?

– Нет. Но когда он придет в следующий раз, передашь ему ультиматум.

– А самому не судьба?

Тот покачал головой:

– К сожалению, это невозможно.

Новосибирск, 1979 год

Когда Абрасакс вошел в храмовый зал, то испытал самое большое удивление за все время своего существования.

Перед алтарем на своих традиционных местах сидели князья Севера, Юга, Запада и Востока. Рядом с каждым креслом располагался небольшой столик, на котором обычно стояли напитки, пепельница, табак по вкусу и элитные закуски.

Но сегодня на каждом из столиков лежало по отрезанной голове.

Герион.

Зафаэль.

Маха.

Ксафан.

Абрасакс непроизвольно сглотнул.

– Что это за кунсткамера? – поинтересовался он.

– Позвольте мне, – проскрипел высохший, будто мумия, князь Севера, – на правах старейшего из глав Системы ответить на данный вопрос. Вчера вечером каждому из нас была доставлена прямо на дом голова его личного куратора. Я, например, свою «посылочку» обнаружил в постели, князь Востока – в холодильнике, князь Юга – на рабочем столе, а князь Запада вообще в унитазе. Интересно то, что мы сами не знаем, где будем ночевать в тот или иной день, подобное правило безопасности ввели именно вы, и уже очень давно. У нас возник резонный вопрос: раз даже собственные аватары всемогущий Абрасакс не в силах защитить, то можем ли мы в дальнейшем полагаться на Завет?

– Завет с людьми был заключен, когда еще никакой России не было и в помине, – задумчиво ответил Абрасакс, подойдя к столикам и внимательно рассматривая головы, – вы сначала ответьте: хоть кто-то из вас догадался вызвать экспертную группу, прежде чем брать в руки эти головы?

Тучный князь Запада выдохнул колечко дыма из стоявшего у ног кальяна и пробасил:

– Представьте себе – все. Первое, чему учат преемника с самых пеленок – протоколам основ безопасности. И хотя со временем они меняются, но каждый из нас раньше слова «мама» выучил слово «охрана», это уже на генетическом уровне, видимо. Сразу отвечу – никаких следов, ни проникновений в помещения, равно как отпечатков пальцев, не обнаружено. Нет следов и на… – Он кивнул на стоящую рядом голову.

Тем временем Абрасакс осматривал уже последнюю, четвертую голову – Гериона.

– Да, – вздохнул он, – должен сказать, что, во всяком случае, по поводу останков ваши эксперты правы. Нет вообще никаких следов, даже не ясно, чем головы были отрезаны. Я бы предположил, что воздухом.

Князь Юга усмехнулся.

– Зря смеетесь, князь, – заметил Абрасакс, – это элементарно. Смотрите.

Он сделал маленькое движение в сторону князя Запада, и у того надвое перерезало трубку, торчавшую из чилима изящного кальяна.

– Проявите уважение к мертвым, не курите, пока мы не закончим.

Тот, несмотря на огромный живот, проворно поднялся и поклонился:

– Прошу простить меня.

Демонстрация силы немного охладила горячие умы.

– Так-то лучше. Продолжим расследование. Для начала отвечу сразу: все четверо были вне моего сознания, поскольку выполняли крайне важное поручение, требующее свободы воли, – искали нового Стража. Ни с кем из них без согласия и приглашения я не связываюсь. Стоп… Герион послал мне запрос: были ли в истории женщины-стражи? Одно мгновение я видел окружающее его глазами. Он сидел у костра с Жанной, Марией-Жанной Кофман. Князь Юга, вы должны ее знать, она работает у вас в Кабарде. Немедленно свяжитесь со своими людьми там, организуйте тотальный поиск.

Седовласый кавказский красавец коротко кивнул, поднялся и вышел из зала. Абрасакс же издал странную, свистяще-каркающую трель, от которой у всех заложило уши. Из темноты немедленно показался голован. Он что-то недовольно прострекотал в ответ.

– Говори по-русски, – хмуро попросил Абрасакс.

– Я не чувствовал всех пятерых, включая Жанну, с позавчерашней ночи. Но такое бывало, когда они путешествуют во времени или между мирами. Первыми пропали Герион и Жанна, затем Ксафан с Махой и последним Зафаэль. Не придал этому значения. Такое бывало, – повторился он.

– Погодите, – сказал князь Севера, – раз вы можете путешествовать во времени, то почему бы вам не отправиться на два дня назад и собственными глазами увидеть происходящее?

Прохаживаясь по залу, заложив за спину руки, Абрасакс задумчиво пробормотал:

– Это было бы прекрасно. Просто замечательно. Есть только одно маленькое «но». Князь, вы уже тогда были главой. Помните октябрь семнадцатого?

– Хотите сказать, что…

– Именно. Для тех, кто несколько помоложе, даю небольшой экскурс в историю. Примерно каждые плюс-минус тысячу лет на вашей планете случается небольшой казус. Казалось бы, рядовое событие. Рождается человек, меняющий ход истории. Да сколько таких было за время существования человечества? И вот тут-то и появляется то самое пресловутое «но». Во-первых, это заканчивается крахом Империи. Во-вторых, совершенно загадочным образом гибнут все главы Системы. А новая еще не один десяток, а то и сотен лет пытается восстановить себя, но никогда уже не там, где прежде, а значит, все присутствующие здесь обречены. Все это сопровождается смертью Стража, не оставившего преемника, и… закрытием пространственно-временного континуума на уровне Солнечной системы. Это значит, что гипотетически я могу освободиться от тела, став чистым Разумом, покинуть Землю и переместиться назад во времени. Беда в том, что как только я вернусь в прошлое и попытаюсь попасть на планету, то окажусь ровно в той временной точке, из которой ушел. Вы даже не заметите каких-либо изменений, для вас я даже глазом не моргну.

Повисла гнетущая тишина. Старики угрюмо смотрели в пол, Абрасакс продолжал мерить шагами храмовый зал.

Наконец поднял лицо князь Севера и произнес с надеждой:

– Но ведь тогда мы справились с ситуацией, не так ли?

– Тогда все было ясно как божий день. И то, заметьте, справились лишь со второй попытки. В феврале этого не удалось сделать, хотя казалось, что победа близка. Только благодаря Кобе мы исправили ситуацию, восстановив баланс сил. Обидно, конечно, что пришлось в итоге с ним так поступить, но он действительно вышел из-под контроля даже самого Стража. Кстати, обратите внимание, идеи Ильича до сих пор популярны во многих странах, как мы ни пытались добиться обратного.

Князь Севера кивнул головой:

– Мне по сей день в кошмарах снится Ленин. Так в чем же разница сейчас?

– Разница, – поднял наставительно вверх указательный палец Абрасакс, – в том, что Ленина почти за двадцать лет до революции вычислили и сделали все, чтобы его безумные идеи не воплотились в жизнь. И кризис, если помните, начался только в семнадцатом, когда мы были во всеоружии. А сейчас я в растерянности. Такое было лишь однажды, две тысячи лет назад, думаю, вы понимаете, о чем идет речь. Тогда… тогда мы столкнулись с такой же ситуацией. Когда стало ясно, в чем дело, я даже посетил его проповеди. И ни разу не видел и не слышал, с кем разговаривали люди. А во время казни гвозди вбивали в пустой крест.

Москва, 1953 год

Еще несколько часов назад он был всесильным Вождем и Учителем. При имени его люди склоняли головы, а зачастую падали на колени, заливаясь слезами восхищения.

Теперь же великий Хозяин многомиллионной страны лежал в луже собственной мочи и не мог пошевелить даже пальцем. Все видел, все слышал, все понимал, но был беспомощен, словно младенец.

Дверь малой столовой, выходившая на улицу, тихонько скрипнула. Над Сталиным возникли неясные тени.

Кто-то присел рядом с гигантом, по руке которого ползли пауки. Он с ужасом понял, что это Кнопмус.

– Ну что, Коба? Допрыгался? Страж, окажите услугу, приведите ненадолго эту мразь в себя, мне хочется напоследок побеседовать с ним.

Показалось, будто теплые мягкие руки взяли его рябое лицо, по телу пробежала приятная дрожь.

– Теперь давай поговорим. Ты ведь давно мечтал познакомиться с Абрасаксом? Он перед тобой. Спрашивай все, что хотел. Считай это наградой за то, что ты сделал в двадцатые для Системы. У тебя десять минут.

– Пощади, – прохрипел Сталин.

– Э, нет, дружок. Попасть в ближний круг глав очень непросто, а вот чтобы лишиться их расположения – достаточно секунды. Тебе же были даны годы исправить свои ошибки. Все, что я могу предложить – это ответы на вопросы.

– Кто такая Суламифь?

– Даже на смертном одре она не дает тебе покоя. Ну что ж, ладно. Когда-то люди заключили со мной договор о взаимном сотрудничестве, названный Заветом. Хранилище всегда там, где истинная Империя, оно умеет перемещаться. И дабы очередной владыка не имел силы столь могущественной, чтобы уничтожить весь мир, у него забирают ту, которую он любит больше жизни. Она – сакральная жертва. Помнишь свою присягу главам у алтаря? Теперь, как тебе уже наверняка рассказывал Берия, место Инессы заняла Суламифь. И… мне не хотелось бы огорчать тебя, Коба, но она до последнего дня верно служила именно мне. Что еще ты хочешь знать?

Иосиф Виссарионович злобно зыркнул на Кнопмуса своими рысьими глазами.

– Я хотел бы узнать, как можно убить тебя, тварь. Но вряд ли смогу воспользоваться даже на том свете этим знанием.

Тот удовлетворенно кивнул.

– Это точно. Да, хоть ты и не спрашивал об этом, но и тут тебя спешу огорчить. Нет ни бога, ни дьявола, ни рая, ни ада. Я видел не только эту заштатную планетку, я видел всю Вселенную, и не только эту. Нигде и никогда я не встречал никаких богов. Видел телепатов, умевших читать мысли человека даже на другом конце света, видел телекинетиков, силой взгляда двигающих горы, много интересного и фантастического я повидал. Но вот бога, увы, нет.

– Это потому, что бога создают сами люди и лишь для себя самих. Для людей бог есть, а ты – нелюдь.

В комнате засмеялись. Он не видел никого, кроме Кнопмуса, оказавшегося в итоге тем самым Абрасаксом, но, судя по голосам, тут было как минимум человек десять, в том числе и женщины.

– А ты шутник, Коба.

Старчески пошамкав губами, Сталин процедил:

– Скажи мне напоследок только одно. Почему тогда, в сорок первом году, вы не убрали меня? Это было сделать проще простого.

– Это же просто бизнес, ничего личного. Мы слишком много вложили в «великого Сталина», и нужно было получить соответствующую прибыль. Но теперь ты стал обузой, а нам пора идти дальше.

Кнопмус поднялся на ноги и отряхнул руки. Оправив оливковый китель, грустно сказал:

– Ты так и не спросил главного, а я не собираюсь больше ни о чем рассказывать. Хочу только передать привет, как ты выражаешься, с того света. Последней просьбой Суламифь было, чтобы перед смертью ты на мгновение увидел то, как выглядит реальный мир. Страж, прошу вас, покиньте разум Иосифа Виссарионовича.

И тут Сталин закричал.

– Друзья, думаю нам здесь больше делать нечего, – сказал Абрасакс. – Все самое интересное мы уже услышали и увидели.

За большим столом у тахты, около которой лежал Сталин, раздался тихий кашель.

– Что-то хочешь сказать?

– Если мне будет позволено, я бы остался, Старший, – сказал сидевший на стуле Зафаэль.

– Тут скорее место для Гериона, ему было бы забавно понаблюдать за дракой пауков, которая предстоит в ближайшие часы. Но дело твое, оставайся, только одна просьба – до кончины этого, – Абрасакс кивнул в сторону Сталина, – не подыгрывать своему протеже. Посмотрим, как Берия поведет себя, а там уж дальше решим, стоит ли делать на него ставку.

Бывший вождь на полу безумно вращал глазами.

Прежде чем навсегда потерять сознание, увидел, как в воздухе растворились тени спутников Кнопмуса и оставшегося наблюдать за его кончиной Зафаэля.

Ленинград, 1977 год

Братья стояли у парапета рядом с крейсером «Аврора». Старший беспрерывно и нервно курил, младший был задумчив, меланхоличен. Оба смотрели на Неву, но не друг на друга.

Тягостного молчания первым не выдержал младший.

– То, что ты мне рассказал, похоже на бред сумасшедшего, – сказал Борис, глядя на маленькие барашки волн внизу, – это даже не сюжет для книги, а какой-то плохой розыгрыш. Во всяком случае, я очень надеюсь.

– И тем не менее, Борик, это факт. Помнишь наш Арканар? Судя по тому, что показал мне мальчик, примерно такое будущее ожидает страну в самое ближайшее время.

Повернувшись к брату, Борис вздохнул:

– Почему мы вынуждены принимать на веру слова обеих сторон, ответь мне? Они пытаются сделать из нас заложников собственных игр, смысл которых нам даже не ясен.

Аркадий покачал головой:

– Не нас. Меня.

– Нас, Аркаша. Нас. Мы – братья, в горе и радости. Что принял на себя один, то принял и другой.

– Знаешь, Борик, мне было бы легче, если бы ты не знал всего этого. Я виноват в том, что когда-то рассказал о Кнопмусе. Видимо, подсознательно боялся, мол, слишком много знаю сам и потому вскоре попаду в нелепую автокатастрофу или инфаркт случится. В общем, возникло тогда стойкое ощущение, что Аннушка уже разлила масло.

Борис дружески хлопнул Аркадия по спине.

– Все это суета сует. Давай лучше двинем домой, отдохнем и с утра займемся сценарием «Сталкера». А боги пусть сами разбираются между собой.

Вдалеке громыхнуло, и он резко проснулся. Напротив него сидел уже знакомый мальчик и что-то пил маленькими глотками из мятой жестяной кружки. Рядом стоял открытый графин, источавший едкий запах.

Вскинув голову, Аркадий огляделся.

Как и в прошлый раз, они находились в старом доме, судя по всему, в том же самом. На полу – свалявшаяся пыль. На столе, лицом на котором он уснул, – выцветшая клеенчатая скатерть; кажется, раньше на ней было что-то вроде цветов и черный квадратный узор. Помимо графина и кружки, из которой пил ребенок, на придвинутом к окну столе чернела заплесневелая алюминиевая кастрюлька и такая же грязная тарелка.

По стеклу ползли капли дождя, ночное небо озаряли вспышки молний.

– Добрый вечер, товарищ Стругацкий. С прибытием.

– Я вам что, почтальон? Поспать спокойно не дают, – буркнул тот.

Парнишка поставил на стол кружку и икнул.

– Что поделать, вы пользуетесь большой популярностью. Так что не взыщите, – иронично заметил он. – И ультиматум того, кого многие именуют Кнопмусом, мне не особо интересен. Ультиматумы пусть он ставит сам себе перед зеркалом, а договором подотрет пятую точку, которой у него формально-то и нет, – непонятно добавил мальчик. – Это ночное рандеву устроено по иным причинам: чтобы ты познакомился кое с кем.

– Молодой человек, для начала неплохо было бы представиться.

На мальчике была странная одежда, чем-то напоминавшая военную форму. Словно сделанная по заказу, гладко прилаженная и с незнакомым шевроном на рукаве с красной буквой «А».

Он одернул китель и спрыгнул со стула.

– У меня нет имени. Те, с кем я буду вскоре сотрудничать, станут называть просто – Директор. Но мы с тобой видимся в последний раз, поэтому никакой роли это не играет. А теперь пойдем.

Они вдвоем с трудом открыли рассохшуюся деревянную дверь, вышли на веранду. Здесь была лестница, которая вела на чердак.

Ребенок ловко, словно маленькая обезьянка, стал карабкаться по ступенькам вверх. Под Аркадием они натужно заскрипели, и он шел с большой осторожностью, низко наклонившись, чтобы не зацепиться головой о свисавшую сверху из темноты ветошь.

Когда Стругацкий поднялся, то не увидел ничего.

Вокруг царила абсолютная тьма, и лишь где-то вдали громыхал гром и стучал дождь. Почему-то это примирило его с происходящим, позволило немного успокоиться.

За спиной раздалось легкое покашливание.

Оглянувшись, обнаружил старенький торшер и два кресла. В одном из них сидел сухощавый мужчина лет сорока или пятидесяти, одетый в самые обычные джинсы и серый, грубой вязки свитер. Был он весь словно высохшая мумия: костлявые руки с длинными ногтями торчали из-под рукавов, тощая шея чудом удерживала огромную голову. Бесцветные глаза прятались в складках тяжелых век, и лишь большой широкий нос словно вел свою отдельную жизнь, ноздри постоянно трепетали, будто принюхивались.

– Садитесь, – мягко произнес баритоном собеседник, – хотя вы в настоящий момент и спите, но, думаю, психологически так будет комфортнее.

Он рукой указал на кресло напротив.

– Собственно, я пригласил вас, уважаемый Аркадий Натанович, чтобы объясниться.

Стругацкий, усаживаясь, хмыкнул:

– Надеюсь, на дуэль вызывать не собираетесь?

Собеседник хрипло закашлялся в смехе:

– Бросьте. Я не Дантес, а вы не Пушкин, не в обиду будет сказано. Все дело вот в чем. В свое время у вас было кое-что украдено, и я хотел бы вернуть это законному владельцу.

– Что же это?

– Воспоминания о двух эпизодах жизни. Один – о том, что случилось в Вологде в сорок втором году, а второй – о поездке в Ленинград в семьдесят первом.

Стругацкий недоуменно поинтересовался:

– Как же можно украсть воспоминания?

Мужчина, сидевший напротив, закивал большой головой:

– Можно, еще как можно. Видите ли, схема этого мира весьма сложна, и многие обитатели его обладают такими способностями, которые обычным людям показались бы, мягко говоря, неестественными. Здесь действуют множество сил, каждая в своих интересах, но иногда они по тем или иным причинам вступают в союзы или идут на взаимовыгодные сделки. Например, ваш знакомый Кнопмус. Думаю, вы и сами поняли, что он, скажем так, обладает определенными необычными способностями?

Арк кивнул.

– Тогда ответьте еще на один вопрос, – попросил таинственный собеседник, – вам для начала рассказать вкратце правду или я просто выполню свой долг перед предшественником и верну утраченное?

– Вообще-то лучше не вкратце, а поподробней, но в первую очередь объясните, что за дурацкая манера у всех вас не представляться? Сначала этот маленький Директор, теперь вы. Какой-то клуб анонимов, честное слово.

– Попробую объяснить на простом примере. Вот, скажем, ветер. Станете говорить вместо «ветер» – руменкль или трулонак, изменится ли от этого сущность самого ветра? Нет. Если угодно, называйте меня Страж, поскольку я его преемник, но и это слово не будет каким-то содержательным вместилищем смысла. Вы ведь литератор, сами знаете, как богат русский язык. Можно быть как преданным кому-то, так и преданным кем-то. Точно так же можно быть Стражем добра и Стражем зла. Но кто определяет степень того же добра или зла? Человек. Кто придумывает слова? Человек.

Стругацкий похлопал по карманам, вытащил пачку сигарет со спичками и закурил.

– Знаете, вы прекрасный софист, как и Кнопмус. Все только что сказанное вроде бы абсолютно логично, но ни о чем. Если таким же образом мне будут открывать сакральные тайны, то лучше уж я сам обо всем догадаюсь без выслушивания высокопарных речей, а то, простите, мне рано вставать завтра, нам с братом надо работать.

– Ладно, – хлопнул в ладоши Страж, – давайте начнем с первого воспоминания, а потом уже побеседуем, и вы поймете разницу между софистикой и объяснениями.

Вологда, 1942 год

Над Аркадием склонилось лицо Кнопмуса. Сквозь мутную пелену усталости явственно увидел пронзительные маленькие глаза, упрятанные под седыми бровями. И еще услышал рядом странное дыхание: так обычно дышат собаки.

Кнопмус улыбнулся:

– Я не сомневался в тебе, Арк.

Затем глаза затуманились, но он все еще продолжал слышать происходящее. Раздались какие-то щелкающие звуки.

– Да, – сказал Юрий Альфредович, – мальчик мертв. Прекрасно, все идет, как мы и задумали. А отец жив, отправь его в Хранилище.

Послышались звуки собачьих шагов, затем что-то зашуршало по полу.

– Страж, будьте добры, подойдите сюда.

Раздался странный для вокзала звук, будто кто-то в тапочках шаркает по полу, хотя даже здесь мороз стоял лютый. Затем противный голос произнес:

– Ну и что ты хотел?

– Не сочти за труд, сотри ему память, – сказал Кнопмус.

– Так как я сотру ему память, если он мертв? Его нет, – брюзгливо ответил неизвестный.

– Айн момент, – поправился Кнопмус, и тут Аркадий почувствовал, что тело вновь наполняет жизнь, а пелена с глаз спала. Он увидел наклонившегося над ним Юрия Альфредовича, который держал в руках его голову, а за ним стоял какой-то встрепанный рыжий мужчина в халате. – Вот теперь приступайте, минхерц. Последние десять минут он помнить не должен. И погрузи заодно его в сон, я сейчас вызову врачей, и мы отправим парня в больницу.

Ленинград, 1977 год

Аркадий вновь очутился в кресле перед своим абсолютно лысым и весьма бородатым собеседником. Чем-то он походил на того рыжеволосого, который только что промелькнул в воспоминании.

– Стражи не родственники между собой? – первое, что спросил Стругацкий.

– Нет, но есть одна схожая черта. Все Стражи – шизофреники. Когда-то таких людей называли шаманами, волхвами, пророками, юродивыми или колдунами. Теперь они обитают в клиниках для душевнобольных. Собственно, это мера самозащиты Кнопмуса от нас, население растет по экспоненте, а значит, растет и число потенциальных Стражей.

– Простите за врожденное скудоумие, но, может, мне наконец объяснят, что же охраняют эти пресловутые Стражи? – уже не сдерживаясь, всплеснул руками Стругацкий.

– Разум, – коротко ответил собеседник и вздохнул, – хотя вернее было бы сказать – разумы от Разума. Ваш друг Юра – не совсем человек. Если конкретней – он даже не из нашей вселенной. Когда впервые люден…

– Люден? – перебил его Аркадий.

– Да, так их называют в родном мире, крайне похожем на наш, даже на уровне генома местного человечества, но пошедший в свое время по иному историческому вектору. Так вот, когда впервые люден столкнулся с людьми на Земле, то обнаружил одну крайне неприятную для себя особенность. Никто физически не мог выдержать его присутствия. Первые разумные приматы просто поголовно вымерли в первую же секунду его появления. Тогда он стал экспериментировать и отправлять малую часть своего сознания, отдаленно наблюдая за тем, как зарождается человечество. И вот когда, наконец, хомо, уже давно слезшие с дерева, научившиеся примитивному языку, каким-никаким ремеслам и сколотившиеся в племена или, вернее будет сказать, стаи, привыкли к присутствию частицы людена, он вновь решил приблизиться, чтобы изучить их. Поскольку как такового тела у него нет, то он принял форму бога, которому поклонялось племя и тотемы которого были расставлены повсюду вокруг. И тут случилось самое интересное. Как вы понимаете, это ведь был всего лишь гипноз, чтобы племя склонилось перед ним, не стану врать, исключительно для научных целей, – Страж поднял руки. – Но так или иначе, когда это представление было в самом разгаре, из одной хижины вышел местный шаман. Подойдя к тому месту, где на самом деле находился люден, вполне доступно объяснил ему, кто он, откуда, зачем здесь и, по легенде, весьма вежливо попросил покинуть планету. Правда, насчет вежливости я сомневаюсь… Но не это самое смешное. Представьте себе состояние людена. Разум, способный путешествовать между мирами, галактиками и вселенными был, как выразились бы в уголовной среде, «по понятиям опущен». Тот, разумеется, свернул шарманку и сел с шаманом за стол переговоров. И тут случилось непоправимое…

Внезапно Аркадий ощутил все нарастающую дрожь в теле. Это заметил и Страж.

– Люден нашел вас. Договорим после. Запомните главное – не совершайте необратимых поступков. Иначе…

А затем все пропало, и Стругацкий почувствовал, будто в него ударила молния.

Борис стоял у кровати.

– Ты кричал во сне.

Взъерошенный и мокрый от пота Аркадий сел, пытаясь прийти в себя. Борис между тем пристроился на край простыни и заявил:

– Знаешь, я после сегодняшнего, точнее, уже вчерашнего разговора не мог уснуть. И вот какая мысль закралась в голову. Надо продать эту историю Андрею.

– Что ты имеешь в виду? – недоуменно спросил Аркадий.

Борис загорелся:

– Смотри. По сути, мы обладаем уникальной информацией. Есть одна сторона – это Система, которая ведет страну к ужасу и мракобесию. Есть другая – в виде призрачного мальчика, пытающегося ей помешать. Сами собой напрашиваются аналогии, ну, согласись. Вывод?

Аркадий достал сигарету из пачки у тумбочки и чиркнул спичкой.

– Вывод, что это могло подождать и до утра. Но раз ты все равно меня уже разбудил, то будь добр, сходи завари чай.

Борис прокричал из кухни, наливая в чайник воду:

– Не говори мне только, о многомудрый брат, что не оценил красоты замысла.

Аркадий, кряхтя по-стариковски, поднялся, посмотрел на часы. Было почти четыре. Чертыхнувшись про себя, вышел в коридор и обреченно направился в ванную. «Не следует пока рассказывать брату об увиденном», – подумал, умываясь.

На кухне уже вовсю жизнерадостно орудовал Борис.

– Торт будешь?

– Не хочу. Итак, если я правильно понял, ты предлагаешь втюхать Андрюхе некий новый вариант Святого Писания? – спросил, усаживаясь на табуретку.

– Именно так, Аркаша. Он же болен этой темой. Сам говорил: Тарковский мечтает избавиться от фантастики в сценарии.

– Не вижу разницы между Библией и нашим «Пикником», – заметил старший брат, отхлебнув чаю. – И там и там аллегории, притчи. Сплошные сказки. Зачем менять шило на мыло? Но ты, конечно, прав. Всегда, чертяка, лучше в людях разбирался, чем я. Мозги у Андрея по-другому устроены.

Борис торжественно поднял палец вверх:

– О! В кои-то веки сам посланец богов снизошел до простого смертного и похвалил его! Наверное, Брежнев стал буддистом или в Антарктиде зацвели розами березы.

– Издевайся, издевайся, Бобка. Тем не менее мысль о том, чтобы сделать сталкера неким мессией, мне кажется правильной. Тащи-ка сюда печатную машинку, и давай с тобой поработаем.

Москва, 1953 год

Было уже темно, когда машина Берии подъехала к Ближней даче. Охранник с водителем, сидящие спереди, приготовились выйти, но внезапно замерли, словно восковые статуи в Музее мадам Тюссо.

Лаврентий Павлович вздохнул и приоткрыл дверь слева от себя. В кабину уселся бледнокожий, с восточными чертами лица и глазами-бельмами, одетый в форменную шинель с нашивками сотрудника МГБ и в форменной же фуражке с синим околышем мужчина.

– Скажи мне, – начал он с места в карьер, – зачем ты отдал первый пост Маленкову?

– Здравствуйте, Зафаэль, – вежливо ответил ему Берия, – надеюсь, здоровье товарища Сталина пошло на поправку?

– Не юродствуй. В вашей четверке за клоунаду Хрущев отвечает. Сталин умрет через час, так что есть время побеседовать. Итак, я жду ответа на свой вопрос.

Лаврентий Павлович побарабанил пальцами по спинке переднего кресла, глядя на нелепую позу застывшего охранника.

– Давайте рассуждать здраво. Сейчас придется принимать целый ряд таких решений, которые вызовут в народе недопонимание. И мне бы не хотелось, чтобы…

– Черт тебя подери, – зарычал Зафаэль, – мне плевать, какие популярные или непопулярные решения нужно принимать вашему марионеточному правительству! Если Система прикажет – начнете третью мировую войну, прикажем – устроите новый голодомор. У нас слишком давние договоренности, и мы слишком много вложили, чтобы сделать тебя главой государства. И вот теперь, когда власть лежала у самых ног, трусливо отходишь в сторону? С нами так дела не делаются. Забыл уже, чем кончил Коба? Ну так иди и смотри, как подыхает патрон.

– Не надо мне угрожать, – как можно спокойней ответил Берия, сдерживая два раздиравших его противоречивых чувства: пламенную ярость и холодный, липкий страх, – я выполню все свои обязательства перед вами и перед Системой. Георгий всего лишь пешка, он знает, что без меня не продержится на посту и недели. Пусть себе решает хозяйственные вопросы. Реальная власть будет все равно у меня.

Зафаэль открыл дверь и скрипуче буркнул:

– Главы недовольны. Сроку исправить ошибку – три месяца. Если к началу июня ты не возглавишь правительство – считай наши отношения расторгнутыми. И тогда я тебе не завидую.

Он захлопнул за собой дверь, а двое на передних сиденьях внезапно обмякли. Берия не стал дожидаться, когда те придут в себя, и пошел прощаться с бывшим Хозяином.

Таллин, 1977 год

У трапа самолета его встречал Андрей. Они обнялись, и тот спросил на ухо:

– Привез?

Аркадий кивнул. Молча двинулись к поджидавшей их черной «Волге». Так же молча ехали и всю дорогу к коттеджу, который Тарковский арендовал на время съемок.

Глядя в окно на олимпийские стройки Таллина, Стругацкий словно выпал из реальности. Ни единой мысли в его голове не было, будто бы не было и его самого.

Когда машина, лихо развернувшись, затормозила у крыльца, дверь дома моментально отворилась и чинно вышли их жены. Елена подошла к мужу и, обняв, шепнула:

– С днем рождения, писатель.

Он улыбнулся и, наклонившись к ней, потерся об ее нос своим. Лариса, жена Андрея, на правах хозяйки пригласила за стол, сказав:

– Здоровья тебе, Аркаша, это главное. Остальное и так все есть.

– Ну, я бы, к примеру, не отказался от такой вот «Волги» и такого домика под Таллином, – засмеялся он, – а ты говоришь «все есть». Писатели – народ бедный.

Андрей уже заперся со сценарием в комнате, которую определил себе в качестве кабинета, а женщины с Аркадием сидели на кухне, пили коньяк и закусывали. В доме стояла абсолютная тишина.

Тихо открылась дверь на кухню.

Тарковский сиял.

Плавно налив себе фужер коньяка, подцепил канапе и, залихватски выпив, промурлыкал, задумчиво жуя:

– Свершилось. Наконец-то у меня есть мой сценарий. Начинаем работать.

Вдруг раздался резкий звонок телефона. Лариса вышла в коридор взять трубку и крикнула оттуда:

– Аркадий, тебя.

Недоуменный Стругацкий подошел к новомодному заграничному кнопочному аппарату.

– Аркадий Натанович? – раздалось в трубке. – Виктор Николаевич Ильин беспокоит, секретарь Союза писателей. Помните такого?

«Забудешь тебя, гадина», – подумал он, но вслух ответил:

– Конечно, помню. Чем обязан, Виктор Николаевич?

– Тут кое-какая неприятная история случилась, касающаяся вас. Не хотелось бы обсуждать это по телефону, тем более я сейчас с оказией в Таллине и случайно узнал, что буквально сегодня прилетели и вы. Я взял на себя смелость отправить машину, с ветерком доставят прямо ко мне.

– В каком качестве, простите?

– Что, не понял? А, все шутки шутите. Пока что просто хочу побеседовать. Вещей, – старик ехидно хихикнул, – можете не брать.

Положив трубку, Аркадий почувствовал озноб. Общение с этим въедливым и мерзким чекистом не входило в список мероприятий для идеального празднования дня рождения.

Но отказываться было неразумно.

Кабардино-Балкария, Чегемский район, 1979 год

Он был маленькой шестеренкой огромного механизма. Собственно, его все устраивало: дел особо никаких не было, да и народу-то… почти каждого в лицо знаешь. Сиди себе, гоняй чаи, получай тройной оклад и шли раз в месяц отчет главе.

И вдруг началось.

Зазвонил телефон, который на его памяти не звонил никогда. Бездисковый, с гербом СССР.

От ужаса он чуть не вывалился из кресла, но, придя в себя и зачем-то поправив на голове редеющие волосы, выдохнул и поскорее взял трубку.

– Это князь Юга, – раздалось на том конце провода. – Ты курируешь работу лагеря Марии-Жанны Кофман, – утвердительно заявил суровый голос. – Найти ее немедленно, подключай всех: ментов, чекистов, кто есть под рукой. Возможно, подчеркиваю, возможно, она будет оказывать сопротивление. Ни в коем случае не убивать, брать живьем. Есть также вероятность, что она мертва. На этот случай должны быть рекрутированы эксперты. Обыскать все места стоянок экспедиции и ее личных, обыскать дом покойного Стража, в общем, ищите везде. Прочесать весь район до последнего миллиметра. Вопросы?

– Повинуюсь, глава, – сипло ответил он. И взволнованно добавил: – Хочу только напомнить, что я в докладах давно уже указывал, что местные чекисты второй год наотрез отказываются с нами сотрудничать.

Собеседник помолчал.

– Причина? – наконец спросил князь Юга.

– Личный приказ Андропова. Но, как вы понимаете, у него я спросить не могу.

– Хорошо, – ответили ему, – этой проблемой займемся позже. Пока просто поставь их перед фактом: мол, пропала женщина, ученый, они ее наверняка знают и сами рыть землю будут.

– Разумно ли? Если они начнут свои поиски, то, возможно, в итоге просто не станут делиться результатами.

– Ты на месте работаешь – тебе и решать, как лучше поступить. Если считаешь, что им настолько нельзя доверять, то тогда, конечно, наоборот, создай полную информационную блокаду и озадачь их какой-нибудь другой проблемой, раздуй шумиху, чтобы все ненужные нам глаза смотрели в другую сторону и суета милиции не выделялась на общем фоне. Денег трать столько, сколько потребуется. Будет мало – пришлем еще. Скоро я приеду лично контролировать ситуацию.

– Большая честь, глава. С нетерпением ждем.

Когда вертолет приземлился на каменное плато перед пещерой, его уже ждали. Путь был устлан дорогими, явно ручной работы коврами, у входа в пещеру стоял резной деревянный столик, накрытый по всем законам кавказского гостеприимства: индюшатина, шашлык из баранины, паста из пшенной каши, ну и, конечно, фрукты и махсыма.

– Не могли обойтись без помпы? – делано хмурясь, спросил князь, когда вертолет заглушил двигатель.

Встречающий его эксперт стоял на одном колене, опустив голову:

– Мы живем, чтобы служить вам.

Князь Юга махнул рукой:

– Ладно, встань, у меня мало времени.

Тот бодро поднялся и засеменил позади высокого гостя.

– Докладывай.

– Мальчишки часто тут играют, – зачастил спец, – пришли сегодня, увидели кучу костей и побежали к родителям, еще на днях же было пусто. Ну и соответственно мы сразу получили сигнал, прибыли на место, осмотрели.

У входа в пещеру князь обернулся, усмехнувшись, оглядел с ног до головы нелепого эксперта: типичный адыгэ – смуглокожий, с чуть вытянутым лицом, большущими глазами и феноменальным носом, при этом одетый в мешковатую милицейскую форму. Выглядел, на его вкус, как папа римский в одежде клоуна.

– Что-то существенное нашли? – поинтересовался он.

– Пойдемте, я все покажу.

Внутри был установлен генератор, питавший яркие лампы, отчего казалось, что в пещере не так уж и холодно. Недалеко от входа лежали на целлофане аккуратно разложенные скелеты.

– Обратите внимание, – заметил эксперт, – вот на эти четыре скелета. Пока сложно точно определить, но я бы сказал, что, несмотря на то что останки свежие, этим костям как минимум несколько сотен лет. Не буду отягощать вас специфическими подробностями, но факт остается фактом. Такое ощущение, что эти люди прожили столетия, причем без характерных возрастных атрофий и прочих радостей, которые нам дарит старость. Это первое. Здесь, – он показал рукой, – еще пять скелетов, два мужских и три женских. Как и первые четыре, ни один не имеет головы. Могу предположить, что кости были выварены в каком-то специальном растворе, потому как, повторюсь, по внешним признакам видно – они свежие.

– Ты говорил, есть и второе.

Эксперт наклонился и поднял лежавший отдельно небольшой прозрачный целлофановый пакет.

– Нам оставили орудие убийства. Пожалуйста, не открывайте, мой помощник неаккуратно взял в руки эту штуку и мгновенно срезал себе кисть. Я проверял, эта струна режет камень и металл, как горячий нож – масло. Отдайте своим профессионалам, они разберутся.

Таллин, 1977 год

Вскоре приехал автомобиль, и Стругацкий, сославшись на дела, уже мчался по узеньким чистым улочкам. Машина то и дело поворачивала, так что Аркадий быстро потерял направление и ориентиры.

За рулем сидел коротко стриженный хмурый поджарый мужчина лет сорока в спортивном костюме. За всю дорогу они не проронили ни слова.

Остановив у небольшого особнячка их слегка запыленный «жигуленок», водитель произнес всего два слова механическим тусклым голосом:

– Вас ждут.

В доме царил сумрак, и лишь посреди зала на первом этаже стоял небольшой стеклянный на металлической ножке столик, который украшал старинный канделябр с горящими свечами.

– Садитесь, Аркадий Натанович, – раздалось из кресла, стоявшего спинкой к вошедшему, и появилась рука, указывавшая на свободное. – Чай? Кофе? Коньяк? Водки?

– Благодарю, не стоит беспокоиться, – ответил Стругацкий, усаживаясь, – если честно, хотелось бы поскорее закончить нашу беседу, сегодня у меня день рождения, друзья, знаете ли, ждут.

– Боюсь вас огорчить, но наш разговор, вероятно, затянется, – сказал с усмешкой Ильин и пододвинул пепельницу собеседнику. Затем хлопнул в ладоши, из мрака появился тот самый водитель с бутылкой коньяка и хрустальным фужером.

– Простите, компании не составлю, не пью и не курю, – сухо заметил старик, – но вы, пожалуйста, располагайтесь поудобней и, если что-то будет нужно, в любой момент без всякого стеснения прерывайте меня, договорились?

Аркадий кивнул.

– Вот и славно. Собственно, пригласил вот по какому поводу. Лет пять назад вы с братом впервые попали под мое пристальное внимание, когда вдруг опусы Стругацких стали появляться в западной печати. Но неожиданно все спускают на тормозах. Как так? Начал копаться и обнаружил поразительную вещь. Кстати, объяснять, где на самом деле я работаю, думаю не надо?

– Секретарем по организационным вопросам Московского отделения Союза писателей СССР, – отчеканил Стругацкий.

– Ответ как говорится правильный, но неверный. Вы все прекрасно знаете. Думаете, разговоры в коридорах или туалете Дома писателей, да хоть бы даже в парке Комарова, где вы так любите гулять с братом, – ехидно протянул он, – не фиксируются? Ой, не будьте наивным, Аркадий Натанович, ведь сегодня уже пятьдесят два года стукнуло как-никак. Нынче техника такая – писк комара за километр записать можно. И то, что всем известно о моей работе в КГБ, я прекрасно знаю. Это вас, интеллигенцию, коробит от одного названия данного учреждения, а для меня – честь служить Системе.

– В этом-то вся и разница между нами, Виктор Николаевич, – не удержался Аркадий, хотя всю дорогу сюда убеждал себя лишний раз рта не раскрывать, – вы служите Системе, а я служу Родине.

– Слишком пафосно, даже прямолинейно для талантливого писателя, могли бы поинтересней завернуть, но – суть ухватили. Я Системой вскормлен, воспитан и сам являюсь ее частью. Если приводить аналогию из анатомии, я – рука Системы. Знали бы вы, сколько раз с моей помощью менялась власть в стране за эти годы. Сколько людей погибло или кануло в небытие. И все ради одного: Система должна быть неизменной. Я это понял еще мальчишкой, после революции глядя на то, как рушится выстроенная веками структура власти, как весь мир вслед за нами стал трещать по швам. И поэтому ни секунды не раздумывал, выбирая нужную сторону. Сталин уничтожил все благоглупости, которые наворотил Ленин, вернул Империю к естественному состоянию. К сожалению, у него было не все в порядке с головой, и пришлось избавиться от него – вышел из-под контроля. Затем пришлось убрать и Берию, который как раз все наши подковерные игры знал на «ять». Думал, дурачок, выехать на штыках под шумок, пока никто ничего не понял. А мы бдим, бдим всегда. И внимательно следим за всем, вне зависимости от того – есть вождь или нет.

– Не понимаю, Виктор Николаевич, зачем вы все это мне рассказываете? – с некоторой оторопью спросил Стругацкий.

– Поймете, слушайте дальше. С Хрущевым еще проще вышло, даже не пришлось его отправлять к праотцам. Подсунули провокацию, он и свернул все игры в демократию, выбрав нужный вектор, и вскоре тихо ушел на пенсию. Заметьте, не вперед ногами, хотя такой вариант рассматривался. Вот Леонид Ильич, дай бог ему здоровья, никогда вообще ни во что не вмешивался, и последние годы мы полностью взяли на себя бразды правления. Больше не будет никаких поворотов и переворотов. Все просчитано на годы вперед. Умрет Брежнев – уже готов Суслов, умрет Суслов – придет Андропов, умрет Андропов – придет Черненко. А если кто-то выпадет из схемы, так это не беда. Теперь генеральный секретарь – всего лишь фикция, важнейшие вопросы давно решаются не в Кремле.

– Можно я сделаю вид, – искренне попросил Аркадий, – что ничего этого не слышал? Потому что все, что вы рассказали мне, попахивает если не государственной изменой, то как минимум нарушением конституционных прав граждан.

– Я все ждал, когда же наконец вспомните про Конституцию. Слышу эту песню постоянно от таких, как вы. Забудьте про Конституцию. «Государство – это я», – сказал один неглупый человек, в свое время. У нас в стране устроено несколько иначе. «Государство – это мы». Маленькие незаметные глазу человечки. Сидим, перебираем бумажечки, заведуем чем-то непонятным, следим за кем надо, убираем лишнее, наносное, оставляем наше, посконное, скрепное. Правда, есть одно существенное «но». Из-за этого, собственно, пригласил и так долго мучил, объясняя, на мой взгляд, прописные истины. Имя этому «но» – Юрий Альфредович Кнопмус.

– А что нужно от меня? – искренне удивился Стругацкий. – Не ошибусь, если с уверенностью скажу: он полностью интегрирован в эту самую… Систему, – выплюнул он презрительно.

– Да, поэтому, кстати, сейчас вы и сидите в этом кресле с фужером коньяка, а не топчете зону где-нибудь в Магадане. Знаю, Кнопмус симпатизирует вам. Да, а Юрий Альфредович не рассказывал, как когда-то, в тридцатых, спас Натана Стругацкого, м? Неужто утаил эту историю? – заинтересованно и даже весело спросил Ильин. – По глазам вижу – утаил. А тем не менее отца-то вашего еще в тридцать седьмом расстрелять должны были. Кнопмус лично ездил встречаться с ним аж в Сталинград, а по возвращении убедил Хозяина вычеркнуть того из списков на ликвидацию. Иосифу Виссарионовичу что? Одним больше, одним меньше, к тому же у них тогда большая дружба была, и портить отношения из-за какого-то там мелкого функционера не имело смысла. Так-то вот. Но это все лирика. Теперь – главное.

Аркадий впервые за весь разговор достал сигареты и закурил. Старик же продолжал как ни в чем не бывало:

– За последние годы Система обрела поистине неимоверное богатство. Многие западные миллионеры – щенки по сравнению даже с весьма мелкими аппаратными сошками. Но здесь мы сыграли против себя: всеобщий аскетизм возведен в ранг культа настолько, что даже хороший автомобиль вызывает ненависть и напряжение вокруг его владельца. А мы ведь тоже люди, хотим ездить по заграничным курортам, плавать на собственных яхтах, жить в дорогих особняках, летать на частных самолетах. И было принято решение в скором времени проект под названием «Советский Союз» переформатировать. То есть все останется, как и было, но будет называться иначе. Когда в руках все СМИ – легко за пару месяцев навязать западные ценности, демократию там всякую, свободу слова, чтобы быдло, вчера еще размахивавшее красным флагом, теперь счастливо визжало, поедая американские гамбургеры. А мы тем временем сможем обналичить наши капиталы и жить уже в открытую, не таясь, в статусе богатейших людей страны. Но вот в чем проблема, Аркадий Натанович. Я очень и очень стар. К тому же, мягко говоря, имею множество недругов не только среди ваших башковитых говорунов. Поэтому пришло время в очередной раз сменить личность. Я ведь даже и не Ильин, за свою карьеру мне часто приходилось менять маски.

Он прищурил глаза и ткнул в Стругацкого пальцем.

– Пришло время надеть маску Аркадия Стругацкого. Но этого мало. Нужно поправить еще и здоровье, вернуть себе годков сорок хотя бы. Для этого вы сейчас позвоните Кнопмусу и скажете: «Друг Юра, я устал от всего и решил покончить с собой. Личность свою оставляю в наследство Виктору Николаевичу Ильину, ты его знаешь. Он позаботится о моей семье, а ты позаботься о нем и сделай для него персональный артефакт здоровья».

Аркадий слушал это с отвалившейся от такой наглости челюстью.

– Простите, но с чего вдруг я должен это делать?

Ильин резво встал из кресла, словно молодой, и взяв в руки подсвечник кивнул головой.

– Наверху приготовлен маленький сюрприз. Пойдемте. Сейчас все покажу.

Новосибирск, 1979 год

Князь Юга стремительно вошел в храмовый зал, обвел троих глав и Абрасакса хмурым взглядом.

– Я только что с самолета. Мои люди нашли останки Зафаэля, Гериона, Махи, Ксафана, а также, видимо, этой Кофман и еще кого-то из наших людей. В пещере целое захоронение, лично слетал и убедился.

Присутствующие недоуменно переглянулись, и Князь Севера спросил за всех:

– О чем вы? Какая пещера? Куда вы могли летать? Вас не было от силы минут десять.

Все замолчали и уставились на князя Юга. Тот покопался в кармане и вытащил обернутую в прозрачный пластик струну:

– Не надо меня разыгрывать. Вот орудие преступления, им неизвестный расчленял трупы. Подарочек из Кабарды. Извольте убедиться, только осторожно, она не то что плоть – металл режет с легкостью.

– Позвольте мне, – попросил Абрасакс и взял из рук вновь пришедшего пакет. Внимательно осмотрев снаружи, не открывая его, показал всем троим главам по очереди.

– Теперь вопрос к присутствующим. Что вы видите?

– Похоже на свернутую струну от гитары, – пожал пухлыми плечами князь Востока.

Остальные согласно кивнули.

Абрасакс вздохнул:

– Помните, господа, когда князь Юга ушел, я рассказывал вам про распятие? Так вот, я опять не вижу ничего, ни на каком уровне, даже субатомном: тут, кроме пакета, лишь частицы воздуха. Похоже, у нас экстренная ситуация. Мы впятером закрываемся в Хранилище. Общение с внешним миром только через ближний круг, и каждого буду проверять персонально, прежде чем допустить сюда. Потому что, боюсь, следующими жертвами станете вы четверо. А возможно, даже и я.

Таллин, 1977 год

Они поднялись на второй этаж и зашли в одну из комнат. Мебели здесь не было никакой, лишь голые кирпичные стены.

На треноге у открытого окна стояла огромная снайперская винтовка. В прицел внимательно глядел давешний водитель.

– Капитан, – сказал Ильин, – уступите-ка место дорогому гостю.

Тот отодвинулся и сделал рукой приглашающий жест.

Аркадий с ужасом увидел в прицеле свою супругу, сидящую спиной к окну на кухне дома напротив и увлеченно болтающую о чем-то с Тарковским.

– Это лишь прелюдия, давайте вернемся и закончим беседу, – тронул его за плечо Ильин.

Когда они вошли в зал, тот вынул из заплечной кобуры табельный пистолет и положил на столик.

– Сейчас во всех городах ваши родные и близкие обложены моими людьми. Со снайперской винтовкой – это просто декорация, мы редко работаем столь грубо, чай, не на Диком Западе живем. Внезапная болезнь, автокатастрофа, несчастный случай – инструментарий велик. Но в данном случае ставки столь высоки, что позволить себе подобных элегантных решений я не в силах. Итак. Вот здесь, – кивнул он на оружие, – один патрон.

Затем Ильин достал небольшую коробочку из кармана и нажал на кнопку.

– А тут – цена этого патрона.

Разъехались в стороны темные кулисы, загораживавшие стены, и за ними оказался ряд экранов. Аркадий увидел маму, мирно спящую на кушетке, брата, что-то печатающего на машинке, Елену в доме Тарковского, но уже с другого ракурса, своих дочерей, сына Бори. И под каждым экраном шел обратный отсчет цифр.

– Как видите, все семейство под полным нашим контролем. Когда вы вошли в этот дом, по стране запустились детонаторы. Через несколько минут случится целая серия взрывов. Знаете, некоторые были против такого варварства, но я убедил, что в случае негативного исхода это принесет только пользу. Братья Стругацкие ведь осудили в свое время издание Народно-Трудовым Союзом своих книг? Вот их боевики и решили отомстить честным патриотам. Нам это даст возможность еще сильнее завернуть гайки и начать очередные репрессии. А уж виновных-то мы отыщем, будьте покойны.

– Какие у меня гарантии, что вы не сделаете этого, если я умру?

– Кнопмус, милейший Аркадий Натанович. Кнопмус и его прибор. Он – ваша главная и единственная гарантия. Ну что, будем звонить?

– Я не знаю, куда, – безразлично ответил Стругацкий.

– Зато я знаю.

Ильин встал и принес стоявший у экранов небольшой черный саквояж. В нем был странный аппарат.

– Правительственная спутниковая связь. Погодите минутку, я наберу номер.

Уместив чемоданчик рядом с подсвечником и пистолетом, Ильин несколько раз повернул диск. Передал трубку Аркадию.

– Только давайте без глупостей.

Раздались гудки, затем послышался знакомый голос:

– Виктор Николаевич?

– Нет, друг Юра, это Арк.

На том конце провода помолчали.

– Значит, решился-таки старый пень. Можешь ничего не объяснять, я в курсе его «коварных планов». Ладно, скажи – будет ему амулет. А поменяться судьбами он предложил?

– Не предложил. Потребовал. Думаю, выбора у меня нет.

Стоявший рядом и внимательно слушавший разговор Ильин одобрительно кивнул. Абрасакс помолчал и спросил:

– Не страшно умирать?

– Страшно, – признался Аркадий, – но что одна моя жизнь по сравнению с остальными? Я сделал свой выбор, Юра. Спасибо за все.

– Погоди, мне нужна всего пара минут, чтобы быть у вас, и мы все решим.

Ильин кивнул на мониторы, и Аркадий посмотрел на бегущие цифры.

– Прости, но у меня нет и минуты.

Стругацкий положил трубку на рычаг и спокойно сказал Ильину, глядя в глаза:

– Отключите бомбы. И оставьте меня одного.

Когда тот вышел, Аркадий, не раздумывая, взял пистолет. Посмотрел на экраны. Увидев остановившийся таймер, приставил ствол к виску и нажал на курок.