ЖУЛИКИ это хорошо уяснили, и участковый инспектор Иван Матвеевич Полухин, конечно же, тоже знал, что легче всего обворовать квартиру в новом доме, когда жильцы еще не успели заменить стандартные примитивные замки, установленные строителями. Чуть ли не все замки можно открыть одним ключом, а если иметь сноровку, то и обычный гвоздь для этого сгодится.

Ныне воровства поубавилось, но береженого, как говорится, и бог бережет. Полухин же, получив в новом большом доме однокомнатную квартиру, на радостях не подумал о надежном запоре. Столько забот навалилось — не до замка! Тем более что жена по случаю новоселья взяла отпуск и почти неотлучно занималась домашними делами. Ну, а Иван Матвеевич, известно, с утра до позднего вечера на службе. Куда денешься — участковый!

Вырвался, однако, Полухин как-то субботним днем, чтобы вместе с женой по магазинам походить — люстру поискать, шторы и еще что-то там купить для новой квартиры. Его Ксения Митрофановна — Ксюша, как неизменно с давних дней молодости называл ее муж, — не решалась без его совета приобретать дорогие вещи.

Пообедали на скорую руку и пошли.

Возвратились домой. Иван Матвеевич задержался на минутку у почтового ящика, чтобы захватить газеты, а жена поднялась прямехонько к себе на третий этаж. Поставив посреди лестничной площадки нагруженную покупками хозяйственную сумку, она подошла к двери, вставила в замочную скважину ключ, однако повернуть его не смогла: замок оказался незапертым. «Что за напасть такая?» — заволновалась Ксения Митрофановна. И в это время дверь вдруг распахнулась, и из квартиры шагнул белокурый парень.

— О, господи! — только и успела воскликнуть Ксения Митрофановна.

Непрошеный гость оттолкнул женщину. Споткнувшись о стоящую позади нее хозяйственную сумку, Ксения Митрофановна упала навзничь и, ударившись затылком о цементный пол, потеряла сознание.

В тот момент Иван Матвеевич достиг уже последнего марша лестницы перед своей площадкой. Услышав тревожный возглас жены и почуяв неладное, он ринулся наверх по лестнице.

Между тем белокурый, увидев на своем пути капитана милиции, от неожиданности остолбенел, прижавшись спиной к дверному косяку. Не обращая на него внимания, Полухин бросился к жене и, приподнимая ладонью ее голову, ощутил теплую липкую влагу. «Кровь», — мелькнуло в сознании. Он растерянно глянул на парня и негромко приказал:

— Принеси с кухни водички.

Парень тотчас зашел в квартиру и через минуту вынес чашку с водой.

Иван Матвеевич тщетно старался напоить жену. Янтарными струйками влага стекала по бледному лицу Ксении Митрофановны. Наконец она глотнула.

— Смотри, пьет, — с облегчением сказал Полухин. — Принеси-ка йод: в ванной на полочке флакончик должен быть. И захвати полотенце!

Явно растерявшийся парень беспрекословно исполнил и эту просьбу. Вылив содержимое пузырька на полотенце, Иван Матвеевич осторожно подложил его под голову жены.

— Вот беда-то какая, — тяжело вздохнул Иван Матвеевич.

— Я не хотел, честное слово… — сказал парень.

— А ну-ка давай осторожно перенесем ее в комнату. Помоги…

Вместе с парнем они уложили Ксению Митрофановну на диван. Снимая с жены туфли, Иван Матвеевич взглянул на своего гостя. Тут он как бы очнулся от поглотившего все его существо переживания, осознал реальность случившегося. Иван Матвеевич будто впервые увидел перед собой курчавого белокурого парня и только сейчас отчетливо понял причину его появления.

— Что ж ты натворил? — негромко сказал он. — Разве ж так можно?..

Видно, за живое задели непрошеного гостя эти слова, полные душевной боли и горького упрека. Смятение отразилось на его лице.

— Я не хотел… Честное слово… — не выдохе произнес парень. Неподдельная горечь звучала в его словах. Ушатом воды она выплеснулась на только что вспыхнувший в Иване Матвеевиче гнев к этому человеку. Полухин поостыл, испытывая к парню смутное неосознанное чувство жалости.

— Как звать-то тебя? — неожиданно спросил Иван Матвеевич.

— Лешка, — виновато ответил тот.

— Знаешь что… — Полухин на мгновение замешкался, — знаешь что, Лешка, в доме еще не успели установить ни одного телефона. Будь человеком, мотнись на остановку автобуса, там есть автомат. Позвони по «ноль-три», вызови «скорую помощь»… Как выйдешь из подъезда — направо два квартала… Быстренько только. Очень тебя прошу…

Ни слова не говоря, парень ушел. Но тут же вернулся: принес в комнату забытую на лестничной площадке хозяйственную сумку и в нерешительности остановился.

— Чего стоишь?! Давай скорей!

— А если я убегу? — глянув куда-то в сторону, спросил Лешка.

— Фу ты, ей-богу, — поморщился капитан, — совесть-то в тебе, надеюсь, осталась. Ты позвони, вызови «скорую», а там, как знаешь… От себя ведь все равно никуда не убежишь.

— Как это «от себя»?..

— Слушай, Лешка, не трать зря времени! А все остальное я тебе потом объясню…

Парень понимающе потряс головой и вышел из комнаты.

ЕСЛИ БЫ Полухин попытался разобраться в мыслях и чувствах, которыми был движим, отпуская Лешку, по существу, на все четыре стороны, он должен был бы признать, что нарушил «букву» Устава, упустил, зевнул преступника, «смалодушничал», как на вечернем разводе квалифицировал действия Полухина заместитель начальника отдела майор Злобин.

Поступки человека не всегда определяются холодной рассудительностью, сообразуются с установленными нормами, утвердившимися понятиями. Что поделаешь: человек есть человек! Так случилось и с Полухиным, когда он послал Лешку вызвать «скорую помощь». Тут, конечно, сказалась и растерянность, возникшая при неожиданном несчастье, и желание скорее помочь жене. Остальное не столь важно. Но было и другое. Иван Матвеевич доверился этому парню. Он нутром почуял переживания Лешки, уловил его смятение. Многолетний опыт отложился в Полухине уверенностью, что стыд перед самим собой, душевное переживание — самые строгие судьи для человека. Все другое чего-нибудь стоит лишь в том случае, если заденет его за душу, отзовется в ней добрым порывом.

ВЫЙДЯ из квартиры Полухиных на улицу, Лешка испытал сладостное облегчение: ему удалось безнаказанно уйти. Но в то же время он вдруг почувствовал, что ему стыдно. Это чувство нарастало, и Лешка даже не заметил, как, движимый им, бросился бежать по улице в поисках телефона-автомата.

Вероятно, услышь он угрозы и проклятья, которые заслужил и которыми был бы отомщен, и если бы за ним погнались, у него не возникло бы иных чувств, кроме удовлетворения от удачно окончившегося столкновения с работником милиции: хорошо, мол, все, что хорошо кончается. Обошлось и ладно!

Быть может, сформулированный великим Ньютоном закон физики о том, что всякое действие вызывает равное противодействие, относится и к области психологии. Только в одном случае это выражается в форме сопротивления, в другом — покаяния. Все зависит от того, как подойти к человеку.

Его тронуло и удивило, что милицейский капитан не набросился на него с руганью, а искал в нем участия. «Не было иного выхода? Но мог бы орать, звать на помощь людей… Чудно! — думал Лешка. — Почему он так поступил? Почему? — неотступно преследовал его вопрос. — Какая же я скотина! — казнил себя Лешка. Но, поразмыслив, нашел себе оправдание: — Почему же скотина? Я ведь выполню его просьбу!.. Где же этот проклятый телефон? Надо скорее позвонить! — И опять перед его мысленным взором возникла картина пережитого. — За что я так к людям? Скотина! — стукнул себя кулаком по бедру Лешка. — Нельзя так! Нельзя!» — говорил он себе.

Когда Лешка разыскал телефон-автомат, у будки стояло несколько человек. Не обращая на них внимания, он открыл дверь, бесцеремонно потеснил говорившего парня и нажал на предназначенный для трубки рычаг.

— Погоди, мне надо «скорую помощь» вызвать, — деловито сказал Лешка.

— Ты что, очумел? — возмутился парень.

— «Скорую помощь», понимаешь! — гаркнул ему в лицо Лешка и вывернул из его руки трубку.

Кто-то из ожидающих своей очереди распахнул дверь, и на Лешку обрушился поток брани, а раздосадованный парень больно ткнул Лешку прямо в нос. В иные времена Лешка непременно бы ввязался в драку, а сейчас только оттолкнул парня и заорал:

— «Скорую помощь» надо вызвать! Там, в угловом доме, сейчас на женщину напали, чуть не убили, а вы тут выступаете!

Люди примолкли. А Лешка, набрав номер, стал по телефону нескладно объяснять, что к чему и куда следует подъехать, то и дело повторяя: «Минуточку, я вам сейчас все растолкую… Минуточку, не кладите трубку…»

Когда умытый по́том Лешка вышел из телефонной будки, люди загомонили:

— Что случилось-то?

— Ножом, что ли?

— Вот гады! И откуда они только берутся?..

— Руки таким надо отсекать!

— Точно, — откликнулся Лешка и, не задерживаюсь, пошел опять к дому, чтобы встретить «скорую».

«Все обошлось, и ладно», — мысленно твердил он, но на душе было скверно. Сунув руку в карман, Лешка нащупал украденное в квартире старинное золотое с камушками колечко. Ему хотелось зашвырнуть его и таким образом окончательно разделаться со всей этой нескладной историей, но что-то удержало Лешку.

Он ходил взад и вперед у дома в ожидании врачей, и минуты ему казались часами. Хотел еще раз сбегать к телефону, но не решился отлучиться, так как номера квартиры он по телефону назвать не мог и обещал встретить врачей у дома. Тогда он подошел к группе занятых своими забавами ребятишек и попросил старшего из них — мальчишку лет десяти — сбегать на остановку автобуса и позвонить еще раз по «ноль-три». Тот без энтузиазма выслушал Лешку, в знак согласия молча кивнул головой и, не торопясь, пошел в нужном направлении. Но дойдя до торца дома, он обернулся и тут же юркнул за угол. «Вот стервец», — ругнулся Лешка. Он загорелся было желанием ринуться навстречу мальчишке с другой стороны дома и вознаградить его затрещиной, но в этот момент увидел приближающуюся машину «скорой помощи».

Лешка сопроводил двух женщин в белых халатах на нужный этаж, указал на двери и спустился вниз. Поболтав о том о сем с шофером «скорой помощи» и сделав вид, что торопится, он пошел прочь. Свернув за угол дома, Лешка, однако, остановился и, не выдавая своего присутствия, стал наблюдать за происходящим.

Через некоторое время из окна окликнули шофера. Тот, достав через задние дверцы автомобиля носилки, вошел с ними в подъезд. А еще минут через десять шофер и милицейский капитан вынесли на этих носилках женщину с перебинтованной головой.

Лешка круто повернулся и пошел куда глаза глядят. Он шагал, ничего не замечая вокруг, занятый своими мыслями. «Руки таким надо отсекать», — вспомнил он фразу, услышанную у телефонной будки.

— Пошли вы все… — вслух ругнулся Лешка.

ОТПРАВИВ жену в больницу, Полухин явился в отдел и доложил о случившемся заместителю начальника майору Злобину. Не хотелось, конечно, обо всем этом говорить, совестно как-то, но куда денешься. Не скажешь, а потом невзначай всплывет вся эта история — неприятностей не оберешься. Оно и так-то обернулось тяжко.

Его доклад вызвал явное неудовольствие. Понятно: тут и ротозейство налицо, и преступника упустил, да к тому же пострадала жена работника милиции. «Что же это за милиция?! Докатились до того, что бьют милицейских жен, обворовывают под носом у участкового его квартиру…» — напустился на Полухина майор.

А начальство, оно ведь такое — критиковать умеет. Раскрутило дело, как говорится, на всю катушку.

«Опозорил ты, Полухин, милицию, — говорил начальник отдела на вечерней планерке. — До чего ж дошла беспечность?! Ай, позор! Ай, какой позор! — стонало начальство. — Из-под носа упустил преступника! Надо было соседей поднять, понимаешь. Общественность привлечь и скрутить этого подонка!..»

Ничего не мог сказать в свое оправдание Иван Матвеевич.

КОГДА Лешка пошел прочь от дома Полухиных, ему захотелось преодолеть горькое чувство раскаяния: «Пошли вы все!..» Лешка смачно выругался, имея в виду и милицейского капитана, и его жену, и тех, кто возмущался у телефонной будки, да и вообще всех на свете. Однако это не помогло. Он чувствовал себя одиноким и никчемным. «Руки таким надо отсекать», — вспомнил опять Лешка. Он подумал о друзьях-приятелях, но никого из них ему не захотелось видеть. Он знал наперед: опять водка и те же пустые однообразные разговоры, что были вчера, позавчера… Он вспомнил о матери, но и она была для него чужим человеком. А отца Лешка вообще не знал. Мать разошлась с ним, когда Лешке не было и двух лет.

Сейчас он жил в общежитии строительного треста, где некоторое время работал шофером, но недавно его за пьянку лишили водительских прав, и теперь вот слонялся без дела. Идти слесарить не хотелось. Решил взяться за старое. А ведь когда-то любил Лешка мастерить. Интереснее занятия и не знал. Учился он в то время в профтехучилище. В дворовом сарае соорудил себе верстак, провел туда электричество. Мастерил самокаты, ходули, потом трудился над моделями самолетов.

Был у него друг Гена. Одногодок. В профтехучилище родители Гену не пустили, и он с горем пополам добивал десятилетку. Гена жил в соседнем многоэтажном доме, и были они с Лешкой неразлучными приятелями.

Зная о Лешкиной задумке соорудить токарный станок, чтобы вытачивать всякие там детали, Гена как-то сообщил, что у одного из его соседей в сарае стоит станок от старой швейной машины с ножным приводом. «Если попросить — не даст. Больно жадный, — сказал Гена, — давай украдем». В тот же вечер друзья попытались сорвать замок на сарае, но были застигнуты при этом хозяином, который поднял неимоверный гвалт. Во дворе собрались люди, прибежал Генкин отец, позвали Лешкину мать. Не выслушав никаких объяснений, она тут же отхлестала Лешку по лицу, схватила на шиворот и повела домой, приговаривая:

— Опозорил мать на всю улицу!

Лешка пытался объяснить ей, как все это произошло, стал рассказывать в свое оправдание о токарном станке, но мать еще больше взбеленилась, взяла топор и пошла ломать Лешкин верстак.

Горечь и обида захлестнули Лешку, и он убежал из дому к ребятам в общежитие.

Через два дня мать пришла в училище и вместе с заместителем директора разыскала его. Деваться было некуда — вернулся домой. Лешка хотел все как есть рассказать матери, успокоить ее, но та не особенно слушала. Хотя она сейчас и не кричала, но то и дело причитала: «Ох, загонишь ты меня в гроб!» От этого было не легче.

С этого дня Лешка в училище больше не появлялся; мать об этом долгое время и не догадывалась, а узнала от работников милиции, когда те пришли с обыском. Оказалось, что Лешку и еще каких-то его дружков обвиняют в воровстве копилок из автобусных билетных автоматов.

Мать устроила истерику и велела Лешке убираться с глаз долой.

Тогда Лешка и попал в колонию. Уж больно дерзко вел он себя на суде. На вопрос: «Почему не работаешь и не учишься?» — отвечал: «Это мое дело, так мне нравится!» Никто за него не вступился, и было ему тогда безразлично, что решит суд.

Когда вышел на волю, опять нескладно получилось. Работать сразу не пошел, решил осмотреться. Остановился у одного знакомого, связался с девицей, занимавшейся спекуляцией. Соблазнился легким заработком, стал ей помогать. Опять суд, опять колония. Там кое-кто встретился из тех, с кем прежде пришлось отбывать наказание. В такой компании раскаяния не в моде…

…Верно говорят: в чем млад похвалится, в том стар покается. Видно, пришло и Лешкино время.

Вернувшись поздно вечером в общежитие, Лешка, не раздеваясь, завалился в постель. Но сон не шел. Ворочаясь с боку на бок, он с тревогой думал о возможном появлении милиции. Его не страшили ни суд, ни наказание. Он смертельно боялся только того, что ему помешают увидеться с тем добрым человеком — капитаном милиции, которому он принес беду и который, тем не менее, доверился ему.

Встреча эта представлялась Лешке как единственное средство избавиться от душевных страданий. Казалось, он находился в сфере действия какого-то неведомого магнита, притягивающего его туда, где произошла эта мрачная история.

«Вдруг меня заберут — все пропало. Даже если после этого и удастся увидеть его, написать ему, он не поверит, подумает, что я вру, выкручиваюсь, как пойманный уж», — думал Лешка, с трепетом прислушиваясь к звукам, доносившимся с этажей общежития. Он то и дело поглядывал в окно — не проспать бы рассвет.

Рано утром Лешка вышел из общежития и вскоре стоял перед знакомой дверью. Нажал кнопку звонка и тотчас услышал шаги, будто там и не спали, а всю ночь только и дожидались его появления.

Дверь открыл хозяин квартиры. Он был в форменной рубашке с расстегнутым воротом. Спать, видно, не ложился. Капитан не сразу узнал Лешку, а узнав, удивился:

— А, это ты! Чего тебе?

Лешка деловито извлек из кармана украденное кольцо и, ни слова не говоря, сунул его хозяину квартиры:

— Увел вчера у вас колечко…

Капитан нервно кашлянул:

— А чего ж назад принес? — Он невесело усмехнулся. — Ну, вообще-то молодец, конечно. Да заходи, чего стоять-то у дверей.

#img_7.jpeg

Лешка шагнул в коридор:

— Стаканчик воды можно?

— Меня зовут Иван Матвеевич Полухин. На кухне попей, — капитан посторонился, пропуская гостя, не торопясь закрыл дверь и, шаркая домашними шлепанцами, прошел в комнату. Тут же, вытирая ладонью губы, появился Лешка.

— Садись, — кивнул в сторону дивана Полухин.

Лешка присел.

— Ну, как она?

Иван Матвеевич понял, что речь идет о его жене.

— Да ничего, поправится… Переживаешь… значит, — не то утвердительно, не то спрашивая, проговорил Полухин. — Совесть, она без зубов, но грызет… А?

Вздохнув, Полухин принес из кухни пепельницу и сигареты.

— Я не хотел, клянусь… — опустил Лешка голову.

— Переживаешь. — Иван Матвеевич в задумчивости расхаживал по комнате. — Ты ведь, в сущности, хороший парень, ей-богу, правда. — Он остановился, посмотрел на Лешку и добавил: — Но малость того… — Полухин выразительно постучал указательным пальцем по лбу.

— Это точно, — криво улыбнулся Лешка.

— Что собираешься делать-то?

— Не знаю. Пойду, наверно, в милицию. Решайте, как положено, по закону.

— В милицию… В милицию… — в раздумье повторил Иван Матвеевич. — Черт его знает… В милицию… Это ты, пожалуй, правильно рассуждаешь. Чтоб оно было все по закону, «как положено», и грех с души снять… Работаешь-то где?

Лешка цокнул языком и отрицательно помотал головой:

— Не работаю.

Они еще потолковали с полчаса и порешили, что в первую голову надо устроиться на работу.

— Так оно надежней, — раздумывая над чем-то, сказал Иван Матвеевич. — Сейчас на завод пойдем, а уж оттуда в милицию. Так оно надежней… — повторил он. — Не хотелось бы, понимаешь, тебя под суд упекать. Может, все обойдется. Давай присядем перед дорогой, на удачу.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Я тебе до зарплаты деньжонок займу — перебьешься! — засуетился Иван Матвеевич. Он открыл дверцу шифоньера, где, видно, лежали деньги, а Лешка ощутил в горле ком, и глаза его наполнились слезами. Он хотел что-то сказать Полухину, но почувствовал, что сейчас заплачет, и быстро вышел в ванную. Тут Лешка прямо из крана попил воды, ополоснул лицо, успокоился. Глянув в зеркало над умывальником, усмехнулся и пригладил ладонями непокорные белокурые волосы.

— Ну что, пошли? — услышал он негромкий голос Ивана Матвеевича.

— Пошли, — отозвался Лешка и совсем неожиданно для самого себя добавил: — Пошли, батя!