Первая глава двухтомника “Ленин” Д. Волкогонова раз­бита автором на шесть частей, первая из которых названа “Семейной генеалогией” и начинается она краткой харак­теристикой Симбирска — “глубоко провинциального го­родка”, ставшего “колыбелью будущего отца русской ре­волюции и основателя первого в мире социалистического государства”. Насколько примитивно делает это дважды доктор наук, видно из первой же фразы: “Губернские ве­домости” Симбирска в конце прошлого века (когда имен­но? — Ж. Т.) сообщали, что в 1897 году в городе насчиты­валось сорок три тысячи жителей, в том числе 8,8 процен­та — дворяне, 0,8 процента духовенство, 3,2 процента купцы и почетные граждане, мещане — 57,5 процента (с. 40).

Спрашивается, зачем “пудрит мозги” читателям автор, сообщая эти, никому ненужные цифры? Ведь Владимир Ульянов родился в 1870 году и данные о Симбирске надо было приводить за этот, а не 1897 год, когда он находился в далекой сибирской ссылке. Сведения за 1870 год содер­жатся в книге “Великое начало” Ж. Трофимова (М., 1990).

Надуманным является и утверждение Волкогонова о том, что после основания (1648 г.) Симбирск “скоро пре­вратился в типичный тихий провинциальный российский городок”, и в этом, мол, “крохотном городке” жизнь текла “спокойно, неторопливо, без потрясающих новостей” (с. 41). Во-первых, Владимир Ульянов родился не в каком-то ми­фическом “крохотном городке”, а в губернском городе, ко­торый по уровню социально-экономического и культурно­го развития превосходил многие другие губернские цен­тры России 1870-х годов. Во-вторых, Симбирск не мог сто­ять в стороне от жизни страны и в своей истории испытал немало политических потрясений, в том числе наступле­ния отрядов С. Разина и Е. Пугачева, переживал и все последующие события вместе со всей Россией. Что касает­ся “новостей”, то во времена жизни в Симбирске Влади­мира Ульянова они поступали из столиц по телеграфу, и семья Ульяновых узнала, например, об убийстве народо­вольцами Александра II 1 марта 1881 года уже через не­сколько часов после этого события.

Процитировав из I тома “Биографической хроники В. И. Ленина” строки о появлении на свет вождя и сведе­ния о его родителях, Волкогонов замечает: “Вот и все. Ос­тальные сведения о семье нужно по крупицам собирать в двенадцати томах...” Только профаны могут рассматривать “Биохронику”.главным источником знаний о семье Улья­новых. Надо ли удивляться тому, что генерал-философ, ци­тируя из “Биохроники” сведения о том, что Ульяновы в 1870 году проживали “во флигеле дома Прибыловской на Стрелецкой улице (ныне ул. Ульянова, д. 17а)”, сам-то не представлял, что и в этом случае опростоволосился: на месте “ул. Ульянова” с 1970 года находятся Ленинский мемориал и площадь Столетия со дня рождения Ленина. Совершенно не представляет Волкогонов и облик отчего дома Володи Ульянова и вместо него на 96-й странице приводит фото­снимок несуществующего в Ульяновске здания.

На несведущего читателя рассчитано заявление сановно­го автора, что к 1970 году на родине Ильича “снесли все!” Надо быть слепым (а Волкогонов бывал здесь в 1980-х го­дах), чтобы в историческом центре города не заметить та­кие старинные здания, как бывшие Дома дворянского соб­рания с находившейся в нем Карамзинской общественной библиотеки, классической и мариинской гимназий, кадет­ского корпуса, театра, присутственных мест, городской упра­вы, краеведческого музея, дома Языковых, Гончаровых, Ми­наева, земских управ, чувашской школы И. Я. Яковлева. А Московская (Ленина) и Покровская (Л. Толстого) улицы выглядят сейчас во многом так, как и столетие назад.

Волкогонов слышал звон, что в советское время многие улицы города были переименованы, но Солдатскую нельзя включать в их число, ибо она стала носить имя Минаева еще до Октября 1917 года! Не дано ему знать и то, что сни­мок, который в книге озаглавлен: “Симбирск — родной го­род В. И. Ленина. Конец XIX века”, на самом деле относит­ся к 1860-м годам.

Продемонстрировав незнание истории города, в кото­ром сам тоже прожил пять лет, Волкогонов взялся за изло­жение “своего видения генеалогии семьи Ульяновых” и в первой же фразе сделал трудно объяснимый ляпсус. В са­мом деле, допустим, что Дмитрий Антонович не знаком с литературой о семье Ульяновых. Но неужели у него такая слабая память, что ничего не запомнил из того, что видел и слышал в июле . 1988 года в пензенском музее И. Н. Ульяно­ва? Ведь тогда в качестве именитого столичного гостя гене­рал в книге посетителей записал: “Нельзя без волнения прикасаться ко всему, что связано с гением Ленина. Любое посещение такого музея очищает, делает каждого из нас чи­ще и умнее”. Но, видимо, слова эти шли не от чистого сердца и “умнее” автор не стал: ведь экскурсовод музея четко го­ворил ему, что И. Н. Ульянов и М. А. Бланк познакомились в Пензе, но свадьба их состоялась, когда Илья Николаевич уже служил в нижегородской гимназии, причем, в доме отца невесты, в Кокушкине Казанской губернии! Тем не менее Волкогонов пишет на стр. 43 своей книги о Ленине: “Отец Владимира Ульянова Илья Николаевич женился на Марии Александровне Бланк в 1863 году в Пензе...”

“В официальных биографиях Ленина почти ничего не говорится о родителях матери и отца Ульяновых, об их национальном происхождении”,— с глубокомысленным ви­дом продолжает наш портретист. А в “неофициальных”, скажем, книгах “О В. И. Ленине и семье Ульяновых” А. И. Ульяновой-Елизаровой (М., Политиздат, 1988) или “Илья Николаевич Ульянов” Ж. Трофимова (в соавторст­ве), вышедшей в 1981 году в издательстве “Молодая гвар­дия” о родителях Владимира Ильича говорится подроб­нейшим образом. В воспоминаниях А. И. Ульяновой-Елизаровой, романе “Семья Ульяновых” М. Шагинян, а также исследовательских работах “Ленин в Стокгольме” У. Вил- лерса (Стокгольм, 1970), “Генеалогия рода Ульяновых” М. Штейна (Литератор. Л., 1990, № 43), “Бланк особого уче­та, или еврейские предки Ленина” Г. Дейча (Час пик. Л., 1991 , 22 июля) сравнительно полно освещены все три вет­ви генеалогии материнской линии — еврейская, немецкая и шведская, но Волкогонов, всячески стараясь выдать себя за первооткрывателя каких-то секретов, пишет в своей кни­ге об известном, как о сенсационном.

Более того, он опять что-то искажает, а что-то путает.А. Д. Бланк у него женится на Анне Гросскопф, тогда как его избранница носила фамилию “Гросшопф”. В Смолен­ской губернии Александр Дмитриевич служил врачом не в “г. Дзречье”, а в г. Поречье, на Урале он занимал пост не “инспектора госпиталей Государственного оружейного завода”, а заведующего госпиталем Юговского завода. Во­преки писаниям Н. Валентинова, которого Волкогонов час­тенько пересказывает (забывая иногда упомянуть источ­ник), А. Д. Бланк не дослужился до “статского советника” и умер надворным советником”1. И написал дед Ленина труд не “о том, что “вода внутрь и вода снаружи”, а “Чем живешь, тем лечись”.

О том, как генерал-философ извращает широко извест­ные документы и воспоминания родных об А Д. Бланке, можно представить по созданной им картинке из жизни в Кокушкине: “Отставной полицейский врач заставлял своих плачу­щих дочерей укутываться на ночь мокрыми простынями. Подрастая, дети спешили выйти замуж, дабы скорее освобо­диться от папенькиных навязчивых экспериментов” (с. 46).

Во-первых, Александр Дмитриевич не был отставным “полицейским” врачом. Во-вторых, водолечением Бланк за­нимался на столь высоком научном уровне, что в 1850-х годах в его кокушкинской усадьбе проходили курс лече­ния чиновники, офицеры и даже профессора Казанского университета. И уж только Волкогонов додумался до того, что высокообразованный отец-врач якобы заставлял своих детей спать под “мокрыми” простынями.. Беззастенчиво лжет он, утверждая, что “дети” Александра Дмитриевича “спешили выйти замуж” дабы избавиться от его “экспери­ментов”: мать Ленина вышла замуж за Илью Николаевича в июле 1863 года, когда ей шел 29-й год, и это было очень и очень запоздалое замужество.

Надуманными являются упреки Волкогонова в адрес составителей “Биохроники” В. И. Ленина за то, что там не отражены “дворянские корни” по материнской линии. “Со­хранилась, однако,— обличающе пишет наш портретист,— подпись самого Владимира Ильича, сделанная в апреле 1891 года о внесении Марии Александровны Ульяновой в дворянскую губернскую родословную книгу. После ссылки Ленин, обращаясь в департамент полиции о разрешении его жене Н. К. Крупской отбывать оставшийся срок в Пско­ве, подписывался “потомственный дворянин Владимир Уль­янов9” (с. 46). В действительности же, М. А. Бланк, выйдя в 1863 году замуж за учителя И. Н. Ульянова, потеряла пра­ва на дворянство. В 1865 году Илья Николаевич после 10- летней службы в средних учебных заведениях МНП был награжден орденом св. Анны 3-й степени и одновременно приобрел личное дворянство, этим же правом стала обла­дать и его жена. В 1879 году с получением чина действи­тельного статского советника, И. Н. Ульянов получил права потомственного дворянства, но он так и умер, не оформив эту привилегию ни себе лично, ни супруге, ни детям... И толь­ко 17 июня 1886 года Мария Александровна с младшими детьми была внесена в 3-ю часть родословной книги сим­бирского дворянства. Поэтому подпись Владимира Ильича в 1891 году свидетельствует лишь о том, что его мать и он сам являются потомственными дворянами. И для подтвер­ждения этого факта Волкогонову не следовало делать сно­ски “8” и “9” на фонды бывшего ЦПА ИМЛ (РЦХИДНИ): в собраниях сочинений Ленина давно обнародованы докумен­ты, которые он подписывал как дворянин. Зачем дважды доктору наук ломиться в открытую дверь?

Продолжая изложения своего “видения” ленинской ге­неалогии, автор оспаривает указания “Биохроники”, что дед Владимира Ильича по отцу был “крепостным крестья­нином”: он полагает, что таковым был прадед — Василий Никитич Ульянинов (Ульянин, Ульянов). “Почти всю жизнь дед В. Ульянова Николай Васильевич,— продолжает с глу­бокомысленным видом Волкогонов,— прожил одиноко, и лишь когда ему перевалило за пятьдесят и у него скопи­лось немного деньжат, он женился на дочери крещеного калмыка Анне Алексеевне Смирновой...”

Если бы наш портретист читал исследования астра­ханских и горьковских историков 1960-х годов, а также книгу “Ульяновы в Астрахани” А. Маркова издания 1970 го­да, то сам-то бы понял истоки родословной Ульяновых и не морочил бы голову читателям в 1994 году. А правда состоит в том, что дед Ленина до 1800 года был крепост­ным помещика Брехова. А женился он гораздо раньше, чем это уверяет автор, и в 1812 году, когда ему было 43 го­да, имел уже сына Александра. Жена Н. В. Ульянова, дей­ствительно, была урожденной Смирновой, но никто не впра­ве называть Анну Алексеевну “дочерью крещеного кал­мыка”. Такого документа Волкогонов нигде не видел и его утверждения, что “В. И. Ленин во внешнем облике унасле­довал в значительной степени калмыцкий... тип лица от своей бабушки-калмычки”* — это очередная “утка” пре­тендента на звание академика...

Оставляя на его совести пересказ о старшем брате И. Н. Ульянова Василии Николаевиче без упоминания ис­точника — романа “Семья Ульяновых” М. Шагинян, на­звание которого Волкогонов переиначил в “Семейство Уль­яновых”, отмечу лишь очередную выдумку Дмитрия Ан­тоновича, которую охотно подхватили другие хулители Ленина. Я имею в виду заявление, что будто бы Василий Николаевич “незадолго до своей смерти (есть, правда, лишь косвенные свидетельства) выслал денежную часть своего состояния младшему брату” (с. 48).

Правда же состоит в том, что Василий Николаевич, ра­ботая соляным объездчиком у рыбопромышленников Са- пожниковых, получал в год всего лишь 57 рублей сереб­ром, на которые, не имея собственной семьи, содержал пре­старелую мать, тетку и младших брата и сестер. Так что рассуждения Волкогонова о каком-то наследстве В. Н. Уль­янова не стоят и выеденного яйца.

Но генерал маниакально вкручивает в оборот сомни­тельные сведения. Так, ссылаясь на швейцарского истори­ка JI. Хааза, он пишет, что “Гросскопфы” были богатыми буржуа из Северной Германии. Но, повторяю, члены не­мецкой ветви предков В. Ульянова носили фамилию “Гросшопф” и, начиная с петровских времен, служили России в кронштадской таможне. “А шведская ветвь,— продолжает фантазировать наш портретист на с. 52,— идет от богатого ювелира К. Ф. Эстедта, жившего в Упсале”. Из докумен­тов, приведенных в книге “Ленин в Стокгольме” У. Вил- лерса, ясно видно, что основатели этой ветви в XVIII веке занимались в Упсале изготовлением перчаток и шляп...

Не зная истории по существу, Волкогонов тем не менее берет на себя смелость (и наглость) делать такие обобще­ния: “В общих чертах Ленин знал о своем происхождении. Будучи по культуре, языку русским человеком, он нико­гда не относился к России, своему отечеству как высшей ценности. Но, естественно, как нам удалось установить (?!), вождь русской революции никогда себя не чувствовал ни немцем, ни шведом, ни евреем, ни калмыком. И хотя в анкетах Ленин называл себя русским, его мироощущение было интернационально-космополитическим. Для него ре­волюция, власть, партия были неизмеримо дороже Рос­сии” (с. 52). Жаль, что дважды доктор наук не раскрыл тайны, как это ему “удалось установить”, кем чувствовал себя Владимир Ильич в национальном отношении и что знал “в общих чертах о своем происхождении”. Тогда бы его способности к фальсификации и мистификации засвер­кали бы новыми гранями...

Стремясь принизить духовную атмосферу семьи, в ко­торой родился и вырос Владимир Ильич , Волкогонов об­лыжно утверждает (с. 53), что Ульяновы вели “в основном тот же образ жизни, что и большинство служивых людей, чиновничество, мещане...” Но даже в некрологах 1886 года отмечалось, что И. Н. Ульянов, благодаря своей просвети­тельской деятельности, был “известен всей России”. И это служение благородной цели наложило соответствующий от­печаток на образ жизни всего его семейства, который был пронизан трудолюбием , целеустремленностью, высокой нравственностью, воодушевленностью передовыми идеями своего времени, патриотизмом, личной скромностью. Не было в Симбирске другой семьи, в которой четверо детей при окончании гимназии получили три золотые и одну боль­шую серебряную медаль. Пожалуй, только Александр Уль­янов оборудовал у себя дома химическую лабораторию. А из выпускников 1887 года, по просьбе И. Я. Яковлева, именно Владимир Ульянов взялся подготовить (и подготовил!) учи- теля-чуваша к экзаменам за курс гимназии. Надо не пред­ставлять себе и масштаб, и круг чтения в этой семье, чтобы так, походя, посчитать ее средней, типичной...

В заключение приведу еще один пример характерных для Волкогонова верхоглядства и научной недобросовест­ности. Перечисляя состав семьи Ульяновых, он особо оста­новился на дочери “Ольге (1868 г.)” “Родителям очень хо­телось иметь дочь Ольгу,— с видом знатока вещает порт­ретист.— Когда первая Ольга умерла при рождении, через три года родившейся девочке дали вновь это имя” (с. 53). Если бы Волкогонов повнимательнее заимствовал из очер­ка “Неизвестные письма” в книге “Ульяновы” Ж. Трофи­мова (Саратов, 1978, с. 80) сведения об этих девочках, то запомнил бы, что “первая Ольга” родилась в июле 1868 го­да, а скончалась в июле следующего, то есть в годовалом возрасте, а не “при рождении”.

Вот так — многократно демонстрируя свое незнание истории России вообще и Симбирска 1870—1880-х годов, в частности, безбожно извращая картины жизни семьи Уль­яновых, запутавшись в пересказе чужих трудов о родо­словной Владимира Ильича и его социальном происхож­дении, запуская “утки” о мифическом наследстве старше­го брата Ильи Николаевича, нагло приписывая Ленину отсутствие чувства любви к своему Отечеству, при этом назойливо подчеркивая якобы сенсационный характер сво­его опуса, — и показал свое примитивно-тенденциозное “видение” “Семейной генеалогии” Ленина новоявленный историк.