А я со снежным человеком сфоталась, —таинственно заявила дочь Баешников. — Он такой прикольный!
— Ты как здесь очутилась? — непроизвольно спросил Зарубин.
— На велике приехала! Сегодня же день открытых ворот!
— Что это значит? — для порядка спросил он, чтобы скрыть чувство, что его застали врасплох.
— У нас же тут никаких развлечений, — горестным тоном своей матери, то бишь старой комсомолки, призналась Натаха. — А Костыль раз в две недели открывает ворота для туземцев. Это когда смена прибалтов уезжает домой. Можно на халяву вкусностей поесть, выпить. У них тут повар классный и даже вискарь наливают. В прошлом году Маринка так замуж вышла, за повара-прибалта. Теперь в Европе живёт...
— С поваром?
— С поваром, но в Таллине!
— Супер, — оценил Зарубин. — Всегда будет сытая и розовенькая... А мне сегодня предлагали водку.
— Да вискарь-то скончался к десяти вечера! — засмеялась она, присаживаясь на край сексодрома. — Егеря остатки стебнули!
— Что сделали?
— Украли! А ты знаешь, в честь чего нынче вечеринка? Да ещё с халявой?
— Нет...
— А ты скромный парень, — оценила Натаха. — Сегодня праздник в честь лешего! Ворота внеурочно открыли. Так мы с Людкой успели... Ты герой, оказывается. Изловил снежного человека!
— Куклу...
— Всё равно, про учёного все говорят, а мне приятно!.. А что ты так рано завалился? Пошли потусуемся?
— У меня режим, — скучно и с намёком старого, опасливого холостяка сказал он. — Завтра ранний подъём.
— Ладно, — согласилась Натаха. — У тебя тут ванна или душ есть? А то я пропотела на велике. Мы с Людкой так педали крутили, боялись опоздать... душ на базе должен быть.
— Есть, — сначала признался Зарубин и подло попытался исправить ситуацию. — Только я не пользовался... Воды горячей нет! Ночью!
— Да мне и холодная сойдёт...
Она вскочила и, теряя детали одежды по пути, устремилась в душевую, что была в передней части башни. Зарубин поймал себя на трусливой мысли, что продумывает пути отступления, а если точнее, побега: можно спрыгнуть с гульбища башни. Хотя высоковато и неизвестно, на что и как приземлишься в темноте...
— Игорь? — вдруг позвала Натаха. — А как ты думаешь, какого пола кукла йети?
— Никакого, — мрачно отозвался он. — Я не обнаружил следов половой принадлежности.
— Но женская грудь у неё есть!
— Есть, — обречённо согласился Зарубин. — Ярко выраженных гениталий нет! И вообще, это вопрос к китайской промышленности.
— Мы с Людкой поспорили: он див или дива?
— Скорее всего, бесполый.
— А меня родители и до сих пор иногда зовут дивой! — похвасталась она. — То есть лешачкой.
— В тебе что-то есть...
— Нет, ты настоящий герой, — после долгой паузы оценила Натаха. — И не гонишь... Я не хочу уезжать из этой страны, как Маринка. Поэтому мне и Москва сойдёт... Ты живёшь в своей или съёмной?
— В съёмной! — с радостью соврал Зарубин. — В коммунальной, с общим душем и кухней.
— А у тебя бритва есть? — вместо ожидаемой и должной реакции спросила она. — Дай мне приборчик.
— Он там, в коробке, — откликнулся он. — Синяя такая...
Натаха после этой фразы больше не подавала признаков жизни, и ему показалось, завоевательница столицы уже отказалась от своих планов, однако она явилась через четверть часа, озябшая от холодной воды и обряженная в его охотничью куртку, надетую на голое тело. Но при этом с чисто выбритым, непорочно девичьим лобком, выставленным напоказ, и полная созидательной решимости.
— Ничего, мы снимем отдельную, — заявила она, укладываясь рядом с изяществом кулинара, водружающего вишенку на торт. — Ты как любишь, сразу или с прелюдией? Я так уже готова.
— А ты картошку выкопала? — спросил Зарубин то, что первое пришло в голову, глядя на её руки.
Натаха прервала череду последовательности своих слов и действий — вопрос выбил из колеи.
— Нет ещё... Родичи садят гектар! Все голода боятся.
Он понимал, что говорит цинично, даже подло по отношению к женщине, но поделать с собой ничего не мог.
— Вот и садись на велик, крути педали и копай.
— Я тебе совсем не нравлюсь? — со скрытой слезой в голосе спросила Натаха после долгой паузы. — А мне показалось...
— Как женщина ты прекрасна, — кривясь от грубости своих слов, признался Зарубин. — Ты такая аппетитная, с удовольствием бы тебя трахнул. Но этого так мало...
Он знал: скажи в этой ситуации словами другими, останешься непонятым.
— Нет, ты просто бесполый, как снежный человек. — Натаха съёжилась. —- И холодный... А может, ты гомосек?
Это уже был явный вызов, и никакие тут хитросплетения слов были не нужны. Зарубин прикрыл её одеялом — подальше от соблазна.
— Сегодня я встретил женщину, — признался он. — Такую необыкновенную...
— Какую? — вполне миролюбиво спросила Натаха.
— Как парное молоко, — он вспомнил Фефелова.
— Дива Никитична, — сразу и точно определила она. — Всем приезжим головы кружит. И никому не даёт!
— Чего не даёт?
— Ничего не даёт!
Она обиженно попыхтела, затем полежала, съёжившись в комок, и осторожно подкатилась к боку. Прижалась, притиснулась — тело было ледяное, в пупырышках и не вызывало ярких сексуальных чувств.
— Я только погреюсь, — попросила она. — У тебя там и впрямь вода холодная. Знала бы — не полезла...
Зарубин купился на её дрожащий шёпот, обнял, прижал к себе и в тот же миг понял, что сделал это зря: Натаха обвила, заплела, сострунила его руками и ногами.
— Не отдам тебя Диве, — зашептала, как лешачиха, куда-то в самое сердце. — Ты мне сразу понравился, ты мой. Я сама — дива лесная! Я молодая ведьма!..
Он запоздало осознал свою ошибку, но исправлять её теперь требовалось в полном соответствии с правилами лечащего врача или закоренелого холостяка: не навреди, но скажи правду. Если бы он почувствовал волну искренних чувств, вряд бы устоял, однако в самом начале уловил фальшь не только в голосе; её телесный жар и трепет странным образом не возбуждали и не вызывали ответных чувств. Зато вздымалась волна сильнейшей плотской страсти, тем паче Натаха вздумала показать, что всё умеет и погрузилась под одеяло. Зарубин едва успел взлететь с сексодрома, и в тот же миг на улице ударил хлёсткий выстрел, дружно заголосили собаки.
— Что это? — испугалась Натаха, отбрасывая одеяло.
— Это не судьба, — обречённо сказал он и натянул брюки.
А сам в тот миг подумал: с такой женщиной можно прожить всю жизнь, возможно, даже испытать минуты счастья. Но так он думал о каждой, что оказывалась в его постели, однако сорокалетнее воздержание от отношений брачных, супружеских, говорило о многом. Все, даже близкие друзья уверяли: об эгоизме. Он же по юношеской наивности всё ещё хотел влюбиться...
— Да ты тоже бесполый, как кукла! — вначале с остервенением отозвалась Натаха. — И Дива Никитична твоя — ведьма! Успела присушить, гадина...
Зарубин от этого имени ощутил прилив тёплой, умиротворённой волны и чувство, будто после долгих скитаний вернулся домой. Она это узрела и, будучи ночной кукушкой, отчаянно вздумала перекуковать дневную: принесла из ванной свои вещички и стала одеваться в его присутствии. И делала это, надо сказать, более изящно, чем раздевалась. И всё тут было предусмотрено у студентки Молочного института, даже старомодные, однако же не исчезающие из эротических фильмов чулки на подтяжках. Зарубин наблюдал за этим, своим циничным умом комментировал про себя, а сам изнывал от плотской страсти, пока Натаха наконец не упаковала свои прелести в одежды.
— Что же мне делать? — невыносимо горестно для мужского сердца спросила она. — Так одиноко и беспросветно...
— Крутить педали, — нарочито грубо сказал Зарубин, чтобы исторгнуть из себя остаточный дым сексуальных чувств. — Родители ждут.
— На улице темно, а у меня нет света, — виновато призналась она.
В это время ударил следующий выстрел, и послышались голоса:
— Митроха сбежал!
— В реку прыгнул! Держи!..
Потом протяжно заревел сам медведь. Причём в своей клетке. И там же раздался дикий хохот.
Зарубин выскочил на гульбище — Натаха не отставала, держась за рукав, как испуганный подросток. По базе бегали егеря с карабинами, собаки, мельтешили лучи фонариков и только кукла, привязанная к дереву, стояла неподвижно, скорбно уронив островерхую мохнатую голову: постепенно стравливался воздух. Весь переполох происходил в районе зверинца, по крайней мере, все бежали туда и там же горели прожектора.
Медвежий рёв и хохот ещё продолжались, когда Зарубин пришёл к зверинцу. Митроха сидел в своей клетке, а смеялся Борута, катаясь по решётчатому полу, рядом кого-то обливали водой, и весь народ, поднятый по тревоге, суетился вдоль берега.
— Козлы! Недоумки! — клял егерей Костыль. — И говорите, вологодский конвой шутить не любит?
Оказывается, егерь-конвойник сжалился над птиценосым пленником в клетке и, когда сборщики грибов ушли спать, в очередной раз повёл его в туалет. И только сердобольный открыл клетку, как эта драная ворона, эта тварь вонючая внезапно натянула на голову охранника загаженные штаны и выскочила наружу. Да ещё пыталась освободить Боруту! Ослеплённый, выпачканный охранник всё же дал сигнал тревоги, но догнать задержанного не смог — тот бросился к реке, прыгнул в воду и уплыл без штанов.
Это так оправдывался униженный, оскорблённый и почти плачущий егерь, пока его отмывали. Знал бы он, что имеет дело с телезвездой, не сходящей с экрана, если в передачах речь идёт о чём-нибудь сверхъестественном. Зато Недоеденный напоминал свирепого секача, грозился всех уволить, но и клял себя, что не послушал учёного. Борута просмеялся и теперь как-то хитро помалкивал, завесившись космами и посверкивая глазами — словно в щёлку подсматривал из другого мира. Ему выставили дополнительную охрану, повесили на клетку ещё один замок, собак посадили в вольер, с тем и разошлись.
Криптозоолог умел держать слово!
Вся эта канитель и суета пролетели мимо, и уже когда они с Натахой возвращались назад, вдруг из толпы прибалтов выделилась девица в джинсовом костюмчике.
— Натаха, я здесь...
Та обрадовалась, кинулась навстречу.
— Как у тебя?..
— Никак, — был тусклый ответ. — А у тебя?
Дочка Баешников была прирождённой актрисой и умела держать лицо. И присутствия Зарубина ничуть не стеснялась, говорила таким шёпотом, что хоть уши затыкай:
— Так, полежали в обнимку... Такой горячий мужчина! А энергия от него!..
Долгое время Зарубин считал девушек и вообще всю женскую половину целомудренной частью человечества, которую надо завоёвывать, получая раны и проливая кровь. Когда отец заставлял его заниматься боксом, всё время об этом твердил, причём убеждал, что не умеющему за себя постоять достанется и соответствующая, никому не нужная девушка. Мол, красивые женщины обожают героев, гусаров, украшенных шрамами и проломленными носами в том числе. Первая, ещё школьная любовь Зарубина, предпочла студента пединститута, вторая, обретённая уже в Молочном институте, будучи на практике, встретилась с каким-то председателем колхоза, вышла замуж и перевелась на заочное отделение. Третьего фиаско он ждать не стал — оставил свою возлюбленную до того, как она в нём разочаровалась.
И только на четвёртом десятке своей жизни он наконец-то узнал, что женщины ищут и «снимают» мужчин точно так же, как это делают мужчины, но только изящнее и изощрённее, с артистическим творческим подходом. А нравы теперь таковы, что не рыцари бьются за принцесс, а те сами устраивают поединки, дабы овладеть мужчиной.
В башню они вернулись втроём, причём девушки попутно откуда-то прихватили свои велосипеды. И обе почти в голос попросили пересидеть тёмное время, чтобы уехать с рассветом. Зарубин не собирался противиться, напротив, посчитал, что теперь никакого искушения быть не может, помог завести велики на гульбище, напоил девиц яблочным соком — обоих мучила жажда, и указал на диван в передней комнате.
— Можете вздремнуть.
И ушёл в спальню. Конечно, образ обнажённой и аппетитной Натахи в подсознании остался, тут, что ни говори, но самчинный нрав, вещь почти не поборимая. И несколько минут перед сном он мелькал перед взором и уже почти растворился, как внезапно возник в реальности, причём раздвоенный. Студентки Молочного явились обнажёнными призраками и опустились на сексо- дром с двух сторон.
— Нам страшно! Там так темно!
— И кто-то воет!
— Не воет — вибрирует!
— Стонет и плачет...
Они прилипли с обоих боков, и испуг их не был нарочитым — поколачивало реально. Грешным делом, Зарубин уже подумал, что пижменские девчонки нахватались заразы от европейских прибалток и теперь лезут в постель к мужчинам парами, однако услышал низкий, вибрирующий, зудящий звук горлового пения. Причём казалось, будто он идёт не снаружи, а откуда-то сверху, от потолка и, выпадая из одной точки, рассеивается по всей площади башни. И это уже был звук чего-то значительного и пугающего своей необъяснимостью. Потом к нему стал примешиваться собачий вой, и когда этот заунывный хор набрал силу, вступил гортанный и протяжный рёв медведя. Арочный свод над воротами работал как акустический аппарат, усиливая либо неузнаваемо изменяя звуки. Стройный этот хор, вызывающий озноб и неприятное чувство, длился минут двадцать и только набирал силу.
И это всё не снилось, потому как по базе опять забегали егеря и, судя по голосам, начали усмирять собак и Ми- троху. Мало того, повскакивали многие враз протрезвевшие прибалты и с акцентом, но заговорили по-русски:
— Лешего чуют! Опять пришёл снежный человек!
— Это русские нас пугают. Все туземцы здесь — лешие...
Зарубин и в самом деле ощутил непроизвольный страх от всех этих звуков, а женская натура отзывалась ярче, поэтому девчонок уже колотило. Они жались к нему, закутывались в одеяло и не могли спрятаться так, чтоб чувствовать себя в безопасности, даже его мужская энергия не спасала. На сей раз Зарубин даже выходить не стал, закрыл форточки, распахнутые с вечера из-за духоты, и снова лёг, но Костыль ворвался сам. Он включил свет, и, увидев девушек на сексодроме, тут же выключил.
— Прошу пардону... Игорь, всё в порядке, не волнуйся. Это Борута чудит.
— Ничего себе, чудотворец, — проворчал Зарубин. — Девушек чуть с ума не свёл...
— Наших девушек не запугать! — ухмыльнулся Недоеденный, усаживаясь на диван в передней. — Борута зря старается, верно, барышни?.. Он раньше собачником работал, медведя кормил, так все животные его слушаются, и он может делать с ними всё, что захочет.
Присутствие охотоведа, а более его желание остаться в башне уже бесило.
— А глотку заткнуть ему можешь? — спросил Зарубин.
Костыль намёк понял, нехотя встал.
— Сейчас его переведут в мясной склад, то есть в железный контейнер-рефрижератор. Всё успокоится, и можно будет... поспать. Верно, барышни?
С тем и удалился. А у девушек вдруг исчезла эротическая лихорадка, хотя они изначально явились в спальню, ведомые желанием поиздеваться над оробевшим Зарубиным. Поэтому и разделись, настрополили себя на роль развращённых сексбомб — захотелось романтики и приключений. Тут же ладони стали просто тёплыми, сухими и глаза почему-то виноватыми.
— Извините нас, — потупленно сказала Натаха. — Хотели приколоться... Светает, так мы поедем. Вы только родителям ничего не говорите, ладно? Всё равно ты клёвый парень...
Зарубин спустил им велосипеды с гульбища, девчонки стыдились поднять глаза, и в этом искреннем и целомудренном смущении двух начинающих ведьм они и уехали.
Через полчаса, когда Боруту перевели в контейнер, собаки успокоились, а на востоке призывно заалело, Зарубин выехал с базы и не торопясь по своим ночным следам, покатил на восток зарастающими полями и перелесками. Опять накрапывал мелкий грибной дождь, и просвета на небе не предвиделось. На сей раз он чётко отслеживал приметы и ориентиры, но в какой-то момент обнаружил, что едет не туда и след на земле старый, от УАЗа. Он вернулся до ближайшей развилки, нашёл там отпечатки своих колёс, и оказалось, ехал правильно! Просто сам себе заморочил голову и запаниковал. Скоро в дождливых сумерках он заметил деревушку с силосными ямами и даже остановился: зрелище было живописным, полотнище тумана словно отрезало приземную, разрушенную часть домов, исчезли сиротливые глазницы окон, и в светлеющем мире плыли совершенно целенькие, хотя и замшелые крыши с печными трубами.
И из них, как дым, курился туман! Наверное, его подхватывало тёплым воздухом от земли и возносило по работающим дымоходам, отчего трубы курились столбами, как в морозный день. Даже заброшенные силосные ямы с густым березняком на дне показались рабочими, доверху набитыми свежей зелёнкой. Обман зрения был настолько правдивым, что Зарубин даже разглядел следы гусениц, поскольку обычно зелёнку в ямах прессовали трактором. В дополнение к этому он увидел внизу зелёные ручейки истекающего сока!
Но стоило тронуться с места, проехать несколько метров, как картинка разрушилась, всё встало на свои места и даже белёсый туман одёрнулся ветерком и обнажил суровую неприглядность запустения.
Мираж, отвлёкший его на несколько минут, сбил с толку, пробираясь обочинами по разбитой дороге, он свернул не туда и с первой попытки угодил на просёлок, ведущий в сторону от холма со столбами. Когда же сообразил, то вернулся назад, нашёл свой вчерашний след и не поленился, вышел и сделал затёску на дереве. Следующим ориентиром должен быть берег реки с омутом. Ехал и ждал: вот сейчас за поворотом откроется речная долина и плёс, но дорога изрядно повиляла и потянула в гору. Берега не было, а впереди замаячил уже бугор со столбами! Проскочить открытое место он никак не мог, с обеих сторон стоял плотный смешанный лес без единого просвета. На сей раз Зарубин возвращаться не стал, поехал вперёд и уже через километр оказался на знакомой вершине холма. И столбы разбегались в обе стороны, как вчера...
Высокий моренный бугор был травянистым, сухим и отсюда, как со смотровой площадки, можно было озирать все окрестности, пожалуй, на несколько вёрст. Всё было на месте, даже красный огонь на невидимой вышке, только речной долины не просматривалось ни в какой стороне, кругом старые ленточные выруба и узкие заброшенные поля, прикрытые гребёнками леса. Впрочем, Пижма здесь не так и велика и вполне может скрыться в этих зарастающих пространствах. Самое главное, холм со столбами тот самый, и с места не сошёл!
Зарубин немного поколебался, выбирая место, куда поехать и на чём себя проверить, выбрал привязку более реальную — лабаз. Если его нет, если там деревня — значит, вчера был именно в этой точке. На всякий случай он оставил затёску и поехал на площадку, всё время отслеживая отпечатки протекторов. Внизу, на сырой земле, их оттиск вообще становился чётким, и ошибиться тут было невозможно. Через полтора километра он нашёл лесной прогал, где они с Костылём оставляли машину, и дальше пошёл пешком. Старая хозяйственная дорога была и здесь: вероятно, каждую весну егеря ездили на колёсном тракторе, чтобы вспахать и засеять королевское поле. И хоть колеи глубокие, но вывезти отстрелянного зверя на УАЗе можно вполне...
Старый овраг с перекинутой берёзой возник внезапно, и Зарубин облегчённо вздохнул, хотя замаскированного лабаза ещё не увидел. Вздохнул и сразу ощутил земное притяжение, реальность, а то до последней минуты был не уверен ни в чём и плыл, как в невесомости. Здесь он опасался будоражить себя даже мыслями, вспоминать, где был вчера. Потом, когда он забрался на лабаз и сел, как в королевской ложе, в голову вообще пришла шальная мысль — не уснул ли вчера? Вполне возможно! Было очень тепло, сухо, прилёг, разморило, и во сне ему явилась вдова Дракони с бидоном...
Он не стал воспалять воображение, вернулся обратно на холм и встал там, где стоял вчера. Чтобы не задремать и чего-нибудь не пропустить, вышел из машины и ещё полчаса нарезал круги по холму, осматриваясь и прислушиваясь. Мышкующая лиса покружилась по склону, дятел постучал на старой вырубке, да пара воронов пролетела — весь живой мир. И молоковоз не идёт ни туда, ни сюда, а того быть не может, чтоб в сентябре при таком травостое не было утренней дойки! Однако же колхозные нравы даже и в тайных колхозах оставались прежними: на работу никто не торопился, по крайней мере, молоковоз по дороге за лесом не проползал и доярки не спешили. А на восходе подул ледяной ветерок...
Сначала он сел в машину и включил двигатель, чтобы погреться, однако по привычке всё ещё вертел головой но сторонам. Потом поехал к дороге за перелеском, чтоб посмотреть следы молоковоза, и, едва спустился с бугра в сосновый подрост, как почуял, что это совсем другое место. И перелеска не было — начинался сплошной массив сорного молодняка на все четыре стороны. Хотя дорога существовала! Только по ней в последний раз ездили ещё до дождей и уж никак не на бензовозе — на джипе, да и стада коров не прогоняли уже, поди, лет двадцать. Л вот лоси и кабаны изредка ею пользовались...
И основной приметы — ржавого трактора — на перекрёстке не было.
Всё-таки Зарубин решил посмотреть, что на другом конце этой дороги, проехал, как вчера, ровно полтора километра и увидел поляну, густо засеянную овсом и горохом. А с краю, у леса, виднелся лабаз с крышей, перед которым овсы были поедены и побиты зверем. Однако же летняя дойка здесь когда-то стояла! По краю поля кое-где сохранились колья от загонов, но самое главное — посередине торчал остов сарая из белого кирпича. Бывший ещё вчера целым!
Гадая, когда ему поблазнилось — вчера или сегодня, — Зарубин с оглядкой прибрёл к лабазу и поднялся по барской лестнице с перилами: засидка была сооружена явно для высокого начальства, только телевизора не хватало, а так жить можно и спать есть где. Узкие бойницы застеклены, рамы открываются бесшумно и даже шторки на окнах, чтобы йети не подглядывали. И всё это сделано давно, не к приезду короля: Недоеденный умел принимать гостей любого ранга. Проверяя сектор обстрела, Зарубин стал открывать шторки и вдруг увидел на поле человеческую фигуру в знакомом синем тулупе Деда Мороза. То ли стёкла увеличивали, то ли такой была оптика атмосферы, но артист показался высоченным. Овёс ему был по колено! Он уходил торопливо, оглядываясь, а потом вовсе побежал, делая огромные скачки, и Зарубин понял, что спугнул его. За полминуты Дед Мороз пересёк полукилометровое поле и скрылся в густом кустарнике.
Если с него снять маскарадный тряпочный тулуп, обрядить во что-нибудь шерстяное да выпустить в сумерках, когда от земли вьётся туманчик, от снежного человека не отличить...
Было полное ощущение, что только сейчас на поле Зарубин видел не человека, а звероподобное существо, даже нанесло неким мускусным запахом. В уютном лабазе вдруг стало неуютно, хотелось немедленно покинуть это чёртово место, хотя он понимал, что всё это — детские страхи, оставшиеся ещё с тех пор, когда он из окон своей квартиры видел зону и построенных на плацу «зверей». И всё же без суеты он спустился на землю и, подгоняемый неприятным ощущением, не спеша добрёл до своей машины, а это стоило больших трудов! Зарубин понимал: стоит лишь раз поддаться искусительным чувствам, побежать, как начнётся паника сознания, и тогда снежные человеки полезут из всех углов.
Он развернул машину и без оглядки поехал назад, на бугор со столбами, однако ощущение наваждения поплыло за ним облаком и, когда он остановился, окутало холм. И тут Зарубин вспомнил криптозоолога Толстоброва — и впрямь на Пижме словно схлестнулись между собой два пространства. Вроде кругом всё то же, но будто много времени миновало! Столбы электролинии на месте, однако покосились, и уазовский след хоть и есть, но будто старый, прибитый дождями: именно здесь они повернули с Костылём на подкормочную площадку, где пасся королевский медведь.
Навязанный окружением морок постепенно проникал в мозги, и чтобы этого не случилось, сегодня же надо сесть на лабаз, отстрелять бонусного старика, чтобы не увезли трофей в Европу, и загасить парное молоко кровью. Пить горячую медвежью кровь самца его научили нивхи на Дальнем Востоке. Они делали это ритуально и почти регулярно, дабы напитаться мужеством, укрепить сердце, не бояться духов и заодно избавиться от десятка человеческих болезней и немочей...