До базы ехали молча, и, хотя час был не поздний, там оказалось тихо, как при осадном положении, только собаки скулили и забытая, однако полностью накачанная кукла снежного человека стояла на ветерке, парусила и чуть покачивалась, как живая. Дальше Зарубина повёз егерь, загрузивший в багажник двух лаек. Что стряслось у Кухналёва на площадке, он тоже не знал, но по рации удалось выяснить, что полковника на лабазе не нашли, зато там остались его вещи — тёплая куртка, полупустая карманная фляжка с коньяком и радиостанция, выданная ему Костылём.
— Кухналёв очень ответственный человек, — заявил егерь. — Просто так палить не станет. Тем более на месте проведения ответственной охоты. И рацию он не бросил бы!
— И что ты думаешь? — спросил Зарубин.
— Что я думаю? —- не сразу проговорил тот, остервенело вращая баранку. — Пора увольняться из этой долбанной конторы к чёртовой матери! Пока крыша не съехала...
И как Эдик, разговаривать больше не захотел.
На знакомом бугре со столбами он повернул в сторону площадки и подъехал почти к лабазу, где стояли две машины с выключенными фарами и маячил Костыль с рацией в руках и берете-треуголке. Темнота уже стояла осенняя, махровая, поэтому лучи фонариков на овсах казались ослепительными: егеря прочёсывали площадку.
— По второму разу пошли, — сообщил охотовед. — Гиблый номер, нет его на поле...
Егерь, что привёз Зарубина, выпустил лаек, и те, покрутившись у поваленной берёзы и обнюхав куртку полковника, унеслись куда-то в заросший овраг. Собаки были охотничьи, не разыскные, и тоже вряд ли могли бы помочь, разве что завизжат, если найдут человека, а то обнюхают и мимо промчатся.
— Если сигнал подавал, то почему весь магазин высадил? — вслух размышлял Недоеденный. — Причём стрелял, как будто в истерике... Так от зверя не отстреливаются. Он же хладнокровный рептилоид! Участвовал в боевых действиях...
Егеря осмотрели опушку поля, и лучи фонарей начали исчезать в глубоком овраге.
— Сейчас ещё все следы затопчут, — посетовал Костыль. — Придётся оставить до рассвета...
— На деревьях смотрели? — спросил Зарубин. — Мог заскочить, если зверь поджал.
— Смотрели!.. Он и на дерево не залезет: толстый.
— Когда за задницу схватят — заскочишь...
— Орал бы с дерева...
— Тогда надо искать вдоль дороги, — предложил Зарубин. — Если столкнулся с медведем, побежал бы к машине.
Охотовед подумал, молча согласился и стал призывать егерей к себе. Потом что-то взвесил и осторожно признался, что медведь этот, по свидетельству туземцев, людоед, и пришёл он из Архангельской области, где будто бы в прошлом году задавил и съел грибника, но сам был ранен. Думали, сдох, а он перебрался на вологодскую территорию, так что пусть его стреляет король. Зарубин так и не понял, для чего это рассказано, то ли чтоб утешить, то ли из опасения, что зверь мог напасть на Кухналёва.
УАЗ полковника стоял в полукилометре от лабаза на обочине, а лес по сторонам от зарастающей дороги был густым, сорным, по нему и днём-то продраться трудно, но послушные егеря полезли в эти джунгли, подсвечивая фонариками. Костыль посадил Зарубина к себе в машину и поехал впереди, подсвечивая обочину фарой-искателем. От мельтешения теней рябило в глазах, однако собак они заметили оба: лайки махнули по обочине мимо и умчались вперёд по освещённой дороге, колоть глаза в темноте даже псам не хотелось.
— Так бесславно накрылась охота короля и принцессы, — тоном обречённого на казнь сказочника заключил Недоеденный. — Придётся стрелять и кричать. А пошумим — зверь уйдёт, и две недели кури бамбук.
Поиски полковника вели пока что тихо и даже разговаривали вполголоса. Однако и так изрядно нашумели, истоптали площадку, оставив человеческие запахи, катались на машинах, а главное, Кухналёв пальбу затеял, и хоть из Макарова стрелял, всё равно в вечернем осеннем воздухе за километры слышно.
— Представляешь, что значит сорвать такую охоту? — продолжал рассуждать удручённый охотовед. — Если с самого верха посыл?.. Всех нас пошлют далеко и надолго. А если ещё и с Кухналёвым... Боюсь даже думать — тьфу-тьфу-тьфу! Губернатор сожрёт!
Так они доехали до машины полковника и остановились; далеко позади егеря продирались через чапыжник, посверкивая фонарями. Костыль заглушил двигатель, и Зарубин тотчас услышал остервенелый лай собак где-то впереди и, показалось, недалеко. Сквозь голоса лаек изредка раздавались звериное ворчание и хрипы.
Недоеденный сделал стойку, затем выдернул из машины карабин.
— Раненный медведь!.. Пошли!
Около сотни метров они пробежали по дороге, прежде чем определили источник звука и полезли на него через густой мелкий сосняк. Фонарь был один, поэтому Зарубин отставал на шаг, а самоуверенный и отчаявшийся Костыль светил и ещё успевал рассуждать на ходу:
— Кухналёв всё-таки зверя стрелял, идиот! Не удержался, что ли?.. Чтобы из своей хлопушки и такого матёрого... Может, впрямь людоед?
Впереди замелькали собаки, работающие по раненному зверю — вертелись на одном месте, лаяли азартно, но похоже, хваток не делали, что было странно. И невидимый пока медведь от них не отмахивался, только урчал и ещё издавал звуки незвериные — шмыгал носом!
— Слышишь? — спросил Зарубин.
Костыль потряс головой.
— Ничего не пойму... Хрипит?
Не опуская стволов, они подошли ещё ближе и оба замерли, как если бы на их глазах дикий зверь оборотился в человека.
Кухналёв сидел на валежине, как спущенная резиновая кукла лешего, согнувшись почти пополам и уронив голову. Первой мыслью было: ранен, поэтому Зарубин стал его ощупывать, однако никаких следов крови не было, только свежая жидкая грязь на штанах и плечах. И ещё заметил: пуговицы на рваной рубашке застёгнуты наперекосяк, что люди в здравой памяти быстро обнаруживают и исправляют. Замазанный грязью пистолет болтался у него на ремешке, затвор зафиксировался в крайнем заднем положении, показывая, что магазин пуст. Ни на собак, ни на свет он никак не реагировал, только мычал, рычал и в самом деле шмыгал носом и всхлипывал, словно наплакавшийся подросток...
Из лесу на дорогу его выволокли на брезенте, а весу в полковнике было за центнер, поэтому тащили с остановками, прорубая дорогу. И тогда ещё кому-то из егерей пришло в голову, что он не в шоке и не в бессознательном состоянии, а попросту пьяный вдрабадан и спит. И все эти рычание, всхлипы и прочие издаваемые звуки не что иное, как храп раскормленного и ожиревшего человека в состоянии сильного алкогольного опьянения. Хотя многие знали, что начальник охраны губернатора непьющий и в компаниях лишь пригубляет свою рюмку. На дороге его сразу же хотели погрузить в машину и везти на базу, однако положенный на землю Кухналёв вдруг сел и совершенно осознанно потребовал выпить, чем сначала подтвердил догадки. Костыль принёс ему недопитый коньяк, отвернул крышку, однако полковник вышиб фляжку и потребовал с раннего утра прочесать лес. И ещё отчётливо произнёс фразу-завещание, исполняя долг охранника:
— Не пускайте короля на охоту.
Почему не пускать, зачем и кого искать, не объяснил — повалился на брезент и захрапел, всхлипывая при этом. И уже сонный произнёс:
— Учёного замочу.
Все это слышали и посмотрели на Зарубина.
Охотовед всеми силами ещё стремился спасти положение, поэтому велел грузить Кухналёва и всем ехать на базу, чтобы не создавать в угодьях лишнего шума.
По дороге полковник что-то бормотал, пытался поднять голову, потом вроде бы начал ругаться — всем так показалось, однако егерь, державший его голову на коленях, расслышал.
— Да он же про йети говорит! Про лешего!
Тряский просёлок окончательно привёл его в чувство.
Перед самой базой полковник самостоятельно сел, огляделся, но ничего не сказал и из машины уже выбрался сам. На ногах он едва держался, поэтому Костыль с Зарубиным подхватили его под руки и отвели в особняк губернатора. И только тут при ярком свете рассмотрели, что он весь исцарапан, а синтепоновая безрукавка и рубашка насквозь продраны или чем-то прорезаны. Когда же с него стащили грязную одежду, то обнаружили укусы — явно человеческими зубами. Только челюсти да и сами зубы были раза в три шире! Особенно это хорошо просматривалось на предплечьях и плечах, где редко расставленные зубы пробили кожу.
И это уже была не резиновая беззубая кукла...
Но самое главное, почти все серьёзные укусы и царапины оказались густо смазанный йодом!
— Кто тебя так, Родионыч? — спросил Костыль и, похлопав по щекам, как доктор, заглянул в глаза.
Тот ещё смотрел тупо, осоловело, но вроде бы приходил в себя. Охотовед принёс перекись водорода, спирт, принялся заново обрабатывать укусы, и тут полковник встрепенулся, точно выбрал флакон со спиртом и стал пить, как воду. Зарубин выхватил у него склянку, однако тот успел сделать несколько глотков и не поморщился, не задохнулся. Потом отпихнул Недоеденного и заговорил вполне осмысленно и возмущённо:
— Куклу нашли и обрадовались? Йети поймали? Снежного человека?.. Ты, специалист по лешим! — это уже относилось конкретно к Зарубину. — Из Москвы приехал ловить!.. А это вот что? Это чьи зубы?! Или я сам себя покусал? Посмотрел бы ты на это чудовище!..
— Ты не шуми, Родионыч, — попытался защитить его Костыль. — Жив остался, и ладно. Ты не первый йети в лапы попал...
— Он же сидел на этом лабазе вчера... — огрызнулся Кухналёв. — Почему к нему леший не вышел? А ко мне?..
Зарубин хотел честно сказать, что заблудился и на лабаз не попал, но охотовед опередил — весело развёл руками и пытался согнать шуткой свой страх.
— Повезло тебе, Родионыч! Теперь мы тебя будем звать — Недоеденный!
В нём была ещё злость пережившего стресс и ужас человека, однако самоконтроль оказался жёстким, и шутка подействовала — не зря до полковника дослужился.
— Ладно, мужики, извините, — покаялся он. — Это нервы, на пенсию надо... Страху натерпелся — жуть!
И даже попытался улыбнуться — получилось криво, по-змейски. Но спирт подействовал положительно: лицо расправилось и даже проступили некие чувства. Прежде чем полковника прорвало, у него началась затяжная икота, с которой сам он справиться не мог и попросил выпить. Уняв таким образом стихийные проявления организма, он встряхнулся и почувствовал себя героем. По крайней мере, сам он так и оценивал случившееся.
Личную безопасность короля и принцессы обеспечивали свои телохранители, а охрану территории охоты возложили на Кухналёва, поэтому он вначале обошёл пешком площадку на старой дойке, выбрал место, где установить наружный пост, затем подъехал к лабазу, где должен сидеть король. Здесь надо было поставить двух охранников, чтоб один наблюдал со стороны за лабазом, другой за путями подхода, но так, чтобы зверь не почуял. Несколько километров намотал по чапыжникам, кое-как определился и устал. В засидку ему подниматься было не надо, но он всё же поднялся, чтобы посидеть и отдохнуть, тем паче до выхода зверя оставалось часа два, а на верху обдувает, комаров меньше. Кухналёв выпил немного коньяка, отвалился на спинку королевского сиденья и сам не понял, в какой миг заснул. А когда проснулся, глядь — медведь уже на поле! Тот самый, бурый, с проседью по хребту, и размерами просто гигант, центнера на четыре с половиной. Кормится совсем рядом с лабазом, шерсть блестит, переливается, от солнца красным отдаёт: на любой международной выставке трофеев Гран-при обеспечен! И ходит, как в тире, словно под выстрел подставляется то одним ухом, то другим и всё ближе к лабазу. Полковник уж и дышать стал через раз, чтоб не спугнуть, хочешь или не хочешь, надо ждать, когда покормится и сам уйдёт. Первых минут десять было трудно спокойно взирать на такое чудо, потом как-то обвыкся, да и зверь обсиделся на поле, всякую осторожность потерял, дерёт овёс и чавкает — на весь лес слышно. Пара журавлей совсем низко пролетела, так на секунду прервался, посмотрел и вдруг присел на задние лапы, выгнулся и с кряхтением, как старик, с довольным урчанием кучу навалил. Чуть ли не под самый лабаз — такой вонью нанесло!
Кухналёв кое-как выждал обещанные сорок минут, но медведь не уходит, чуть отполз в сторону, вьёт свои снопы да сдирает пастью колосья. Тут полковник и подумал, что вчера учёный спугнул зверя, тот не выходил на кормёжку и, верно, проголодался так, что двухдневную норму берёт. Вспомнил, смирился с судьбой, совсем успокоился, чуть глотнул коньячка и снова начал дремать. Глянет, что зверь ещё на поле, и закроет глаза. И вдруг опять вонью нанесло, в дрёме подумал, медвежьей, но запах показался странным, мускусным, как от хорька, и такое ощущение, будто в лицо кто дохнул. Кухналёв глаза открыл — никого, и медведя на поле уже нет! Надо скорее сползать вниз и переходить овраг, поскольку время уже сумеречное, а мост егеря сделали хреновый, сучки торчат, можно запнуться и загреметь. Ещё подумал сходить за топором в машину и обрубить, чтоб король не запнулся и не рухнул в овраг. Уже внизу спохватился — свет включать нельзя, зверь только что ушёл и может быть в логу. И когда уже в потёмках до середины берёзы добрался, вспомнил: куртку и рацию второпях и спросонья на лабазе забыл! Фонарик прихватил, чтоб с берёзы не рухнуть, а что коньяк в кармане куртки, даже не вспомнил. Только развернулся назад, тут и встало перед ним это чудовище!
Полковник много чего в жизни повидал, даже повоевать успел, но вот чтобы так оторопь брала, ещё не испытывал. Тело сделалось неуправляемым, даже мысли остекленели, инстинкты самосохранения отказали — ни бежать, ни думать, сам словно кукла резиновая стал. Про оружие, с которым не расставался, забыл: гипноз какой-то! Но происходящее всё-таки воспринималось, только так, как если бы видеокамеру поставили на автоматическую съёмку.
В первый раз Кухналёв отслеживал йети в прицел, когда снежный человек Костыля с губернатором чуть из лабаза не вытряхнул. Сквозь оптику и ощущения были совершенно иными, как в кино. А тут оказались лицом к лицу, поскольку леший стоит на дне оврага, полковник же на жидкой берёзе, которая под ногами трясётся. Сколько так простояли, неведомо, однако Кухналёв запомнил лешего в лицо, только вот глаз не запомнил, возможно потому, что ещё в школе КГБ учили смотреть собеседнику в переносицу, дабы не возникло личностных, а значит, и ложных отношений.
Потом йети дунул на полковника, словно свечу хотел загасить, схватил ручищами, забросил себе на плечо и понёс. Да так быстро, как на машине, только вершины деревьев по лицу бьют! И он ощутил под собой не резиновую куклу — живое, горячее, переполненное мышцами и силой существо. Но не зверя, а что-то типа коня, если едешь верхом без седла. Тут у него стрельнула первая мысль, что это конец: если не растерзает — ушибёт насмерть. Полковник и вспомнил про пистолет в плечевой кобуре, изловчился, засунул руку подмышку и достал. А передёрнуть затвор ремешок мешает, не дотянуться другой, зажатой рукой! Кухналёв ещё в лейтенантах однажды терял пистолет на полевых занятиях, так после этого едва остался на службе и зарёкся носить личное оружие без страховочного ремешка. Здесь же сначала перегрызть его хотел, однако изловчился и зубами затворную раму передёрнул! И поскольку леший нёс его ногами вперёд и лицом вниз, то стрелять стал по мохнатым ягодицам, мелькающим ногам, вернее, по икрам и босым пяткам — не было в прицеле убойных мест! Это уже потом сообразил, что мог бы в позвоночник или в крестец, а тогда, в пылу, не заметил, как распатронил магазин.
Вообще всё остальное было как во сне, какие-то обрывочные кадры, сознание угасало. Но одно попадание было, поскольку йети ойкнул, присел и то ли рану свою увидел, то ли просто рассвирепел — сдёрнул с плеча и начал с рёвом кусать. Мог бы своей пастью и шею перекусить, горло порвать, а он вроде бы убивать человека не хотел, резвился с ним, как кот с мышью, потом швырнул его, словно тряпку, и, прихрамывая, убежал. Впрочем, там лес густой, так Кухналёв толком не видел, как исчез йети, да и сознание отрубилось. Очнулся, когда в машине везли.
Зарубин, слушая его, почти уверился, что это бред воспалённого сознания, разогретого выпивкой. У полковника могли быть галлюцинации, сон разума, больные фантазии... Если бы не зубы человекоподобного существа на предплечьях!
И тут Недоеденный задал вопрос, который помог бы выяснить, что недоговаривает потерпевший полковник:
— А кто тебя, Родионыч, йодом измазал?
— Йодом? — переспросил тот и надолго умолк.
— Ну да, почти все раны обработаны.
— Помню, мне ещё и укол поставили, — как-то исступлённо признался он. — Внутримышечно...
— Кто? Йети?
— Если бы!.. Какой-то худой носатый мужик. На ворону похож.
— Без штанов? — спросил Зарубин.
— Нет, в штанах... Но это тоже как во сне!
— Беглый подельник Боруты! — догадался Недоеденный. — А он откуда там взялся? И ещё с аптекой? Ты как их называешь?
— Криптозоологи, — напомнил Зарубин
Ветеран службы безопасности напряг свой оперативный опыт.
— Сложилось впечатление... Мужик наблюдал за происходящим, всё видел. Потому что сказал, дескать, легко отделались. Он с вами только порезвился.
— Родионыч, а ты титек у него не заметил? — встрепенулся Костыль. — Самка была или самец?
— У кого? — тупо спросил Кухналёв. — У мужика?
— Да нет! У лешего.
— Он же меня задом наперёд нёс!
— А когда стояли лицом к лицу? На берёзе?
— Не заметил... Ниже подбородка не смотрел.
— Я заметил, — будто бы похвастался Недоеденный. — Титьки, я вам скажу — во! Там есть за что подержаться. И голые, даже соски вроде обсосаны...
Невесёлый Костыль подогревал себя юмором, но стареющему полковнику это было неинтересно.
— А что думает товарищ учёный? — с сарказмом спросил он. — Или учёные у нас не думают?
Зарубин в это время как раз и подумал, что у полковника был приступ белой горячки, но озвучить свои тайные мысли — значило поднять скандал, который ничем не закончится.
— Накануне в том же районе я видел Деда Мороза, — сообщил он запасную версию. — Полагаю, напал на вас этот артист. Надо устроить облаву и на время изолировать.
И по лицам собеседников понял, что его вывод решительно не принимается.
— Один раз уже изолировали, — скептически произнёс Недоеденный. — Проверено, это не он.
— Во мне сто десять кило, парень! — возмутился полковник. — А эта зверюга несла меня, как этого!.. В общем, как барана...
Зарубин лишь ухмыльнулся.
— Артист — психически больной человек, — однако же серьёзно сказал он. — Возможно состояние аффекта...
— А зубы! — взвился Кухналёв. — Ты видел укусы?
— Да нет, Дед Мороз исключается, — подытожил Костыль. — Тем более он знает Родионыча! Несколько раз встречались в Великом Устюге...
— Придётся отменять охоту, Олесь, — вдруг заявил полковник.
— Нереально! — отрезал тот. — Перенести на день-другой куда ни шло...
— Сам доложу губернатору!
— И знаешь, что произойдёт? — не сдавался Костыль. — В лучшем случае я на ферме у вдовы... с тачкой навоза. Ты тоже с тачкой, только на своей даче. А охота всё равно состоится.
Он поскромничал, а ведь хотел сказать: в постели у вдовы...
— Какое решение? — спросил Кухналёв, и оба при этом уставились на Зарубина, как на йети, — куда-то в переносицу.
Тот взял свою куртку и карабин.
— Ладно, вы решайте, я поехал...
— Куда? — подхватился Костыль. — Ночь на дворе!
— Я понял, ко мне претензии... Поеду на встречу с лешим! Надо и мне наконец-то с ним познакомиться.
— Да его и след простыл!
— Вот и поищу следы, поброжу там, как приманка. Вдруг диве понравлюсь, молочком парным попотчует.
— Игорь, я за тебя головой отвечаю, — почему-то заволновался охотовед.
— А что это ты такой заботливый стал? — подозрительно спросил Зарубин. — Боишься, залезу не туда, увижу, что не положено?
Он ссориться не захотел, помнил уговор относительно принцессы.
— Нет, ты не подумай! Я не ограничиваю... Просто ты плохо ориентируешься. Фефелов наказал не отпускать одного!
— Скажи ему, самовольно уехал.
— Куда конкретно? Я должен знать.
— Поеду в логово, — поддразнивая Недоеденного, сообщил Зарубин. — Ты знаешь, где живёт дивьё лесное?
— На Дорийское болото? — усмехнулся тот. — Баешник тебя поведёт?
— Пусть едет, — мстительно произнёс Кухналёв. — Бго профессиональная обязанность. За этим из Москвы вызывали!
— Езжай! — позволил Костыль. — Там сегодня будет много леших. Вернее, лешачек. Наши бабы за клюквой собрались. Так можешь к ним примкнуть! Весело будет!
— Примкну, — пообещал Зарубин и вышел.
Он не надеялся, что леший или его призрак, рождённый нетрезвым воображением полковника, всё ещё бродит возле лабаза — скорее всего, у Кухналёва были не лады с алкоголем. Стоило только увидеть, как он вожделенно смотрит на флакон со спиртом и его пьёт. А укусы на его руках и плечах запросто мог имитировать беглый соратник Боруты, Толстобров: эти кукловоды на выдумку горазды, наверняка придумали железные челюсти, сделали деревянные ступни ног, чтоб оставлять следы. Туземцев загнали в резервации, ограниченные сельскими поселениями, дабы не путались под ногами и не мешали охоте и сбору дикоросов, но они восстали и действуют оригинально, используют элементы устрашения. Законов они не боятся, их лидеры преспокойно бегут из-под стражи: верить, что Боруту отпустили из-за связи с разведкой, смешно. Пижменские «мужики», приглашающие к себе леших, просто очень ловкие ребята. Они умудрились обработать мозги целого полковника.
Если охота для королей — удовольствие, угощение, десертное блюдо для уже насытившихся, то для аборигенов она по-прежнему средство выживания.
Так думал Зарубин, пока ехал уже знакомой дорогой к полю с королевским медведем. Никакого особого плана у него не было, тем паче в темноте следов не увидишь, и, чем так напугали Кухналёва, не разберёшь; он просто хотел походить по старым хозяйственным дорогам и послушать, что делается ночью. Конечно, была опасность заплутать в потёмках, но до рассвета оставалось немного, а при свете он уже сносно ориентировался в этом углу — по крайней мере, базу находил.
Машину Зарубин оставил на бугре со столбами, фонарь не включал и, когда освоился во мраке, увидел небо в звёздах, да таких крупных и ярких, что вершины сосен золотятся. Постепенно пригляделся и пошёл без света: дорогу на лабаз так наездили, что колеи и в темноте видно, свернуть случайно некуда, кругом чапыжник стеной. Идти можно было вообще бесшумно, если бы не шуршали придавленные колёсами деревца да не шаркали ветки о плечи. В зарастающих полях было так тихо, что он муть не наступил на зайчонка, и когда тот стреканул из- под ног, показалось, сохатый ломится. Зарубин не крался, просто шёл медленно, и порою чудилось, что он начинает сливаться с ночью и окружающим пространством, совершенно пустым, необитаемым и звонким от тишины.
Не было и быть не могло здесь какой-либо нечистой силы!
В каком-то месте он даже остановился, испытывая радость от этой ночной прогулки. И подумал, что переживает лучшие минуты жизни за последние несколько лет с тех пор, как его выбросили из зыбки академической науки на реальную житейскую обочину, кинули, как местных туземцев. Только сейчас, спустя два года, оказавшись в пижменской глухомани, он наконец-то почувствовал вкус и остроту сиюминутных переживаний. А раньше была полная безвкусица; бабушка бы сказала: живёшь, как мякину жуёшь, — ни сытости, ни сладости.
Через час ему показалось, он начал видеть в темноте, потому что дорога впереди будто осветилась, и отнёс это к фокусам человеческого зрения. Но в какой-то момент на прямом отрезке пути он заметил впереди некое шевеление, и вдруг из отдельных теней сложилась одна великая, человекоподобная. Гигантская широкоплечая фигура двигалась позади него, почти повторяя движения, и Зарубин с каким-то тоскливым удовлетворением подумал: ну наконец-то и на него йети открыл охоту!
Морозец, конечно, щипанул затылок, даже какой-то мускусный запах почудился, чужое дыхание, но когда он потянул карабин с плеча и одновременно обернулся, увидел, что за спиной из-за кромки соснового молодняка всходит большая и ещё ущербная луна. А на дороге — его собственная тень...
Ещё несколько секунд, и воображение бы разыгралось, понесло бы на своих плечах, как выпившего полковника!
В потёмках расстояния оказались короче; Зарубин не заметил, как прибрёл к лабазу, и леший на сей раз не пугал тенями и никуда больше не завёл. Луна уже взметнулась над лесом, светила со спины, и он без фонаря поднялся в засидку. На освещённом поле было пусто, только тёмные пятна мятого овса и тени от высоченных кустов полевого осота. Медведи, кабаны, птицы и даже лешие наелись и ушли на покой, ибо до рассвета оставался час. Живая природа существовала в своём ритме: днём следовало переваривать пищу. Однако именно в это время Зарубин ощутил голод — впервые после того, как вдова напоила его парным молоком. А прошло двое суток! В машине какая-то еда была — в основном, бутерброды и яблоки, взятые с собой в дорогу ещё из Москвы. Только наверняка всё уже прокисло, поскольку упаковано в пластик. Он вспомнил красную рыбу с тыквой, не съеденную в бане, и аппетит разгорелся ещё пуще.
И всё же он досидел до рассвета, после чего спустился с лабаза и потрусил к машине. От голода уже подташнивало, во рту накапливалась горькая слюна, и он на ходу рвал перезревшие листья малины и жевал, чтобы её перебить. Теперь за спиной поднималось зарево от солнца, окончательно стёршее все ночные страхи: ни йети, ни леших, ни прочей чертовщины здесь не было! Можно ехать на базу, официально об этом заявить и взять охоту короля с принцессой под свою ответственность. Вызваться самому сопровождать отстрел с этой венценосной парой и не пускать в лес ни Костыля, ни полковника. Пусть охраняют подходы к площадкам, и то где-нибудь в отдалённости. Только эти недоеденные вряд ли примут его гарантии, особенно Костыль, который спит и видит посидеть ночку с принцессой на лабазе.
Зарубин пришёл к машине, когда солнце взошло и сразу же скрылось за низкой облачностью, будто на минуту его выпустили и спрятали, заменив дождиком. Несмотря на это, он растребушил пакет с едой на капоте машины и достал фляжку. Колбаса осклизла и не годилась, сыр и хлеб позеленели от плесени, а из последнего яблока с видом первооткрывателя выглядывал зелёный червяк. И едва он вспомнил о бидончике с парным молоком, как услышал надрывный вой автомобильного мотора. За лесом по дороге полз молоковоз! Всё как в прошлый раз: сейчас машина остановится, хлопнет дверца и появится Дива Никитична с молоком...
Но звук машины проплыл мимо, на сей раз без остановки, и как-то сразу пропал. И тут на дороге впереди появились двое: мужчина вёл на верёвке корову, а короткая, толстая женщина шла сзади и погоняла её хворостиной. Животное сопротивлялось, мотало головой, не привыкнув к поводу и тоскливо помыкивало. Зарубин догадался: его весёлые и зубастые попутчики! И ведут они не корову, а судя по размерам, нетель. Эта пара его тоже заметила, и Баешник, выругавшись, даже помахал рукой.
— Не идёт, лешачка! — пожаловался весело и с любовью. — Привыкла на воле, красавица наша...
Возле Зарубина они остановились, и мужик полез в карман за куревом.
— Вы откуда здесь? — тупея, спросил Зарубин.
— Утром на молоковозе приехали, — удовлетворённо доложил попутчик. — Вот, выбрали себе кормилицу!
И горделиво погладил рогатую голову.
Его жена, кажется, тоже была счастлива, но практично попросила:
— Посмотри-ка опытным глазом, стельная ли? А то ведь мой леший-то ницё не понимает!
— Да стельная она! — рявкнул мужик, — будто я стельных не видал!
— Ты баб видал, а это корова!
— Не корова, а тёлка! Покрытая!
— Вы где её взяли? — спросил Зарубин, чувствуя, как скачут мысли.
— Как — где? — опешил попутчик. — В стаде у Дра- кониной вдовы.
— Ты не подумай дурного, — заторопилась тётка. — Не украли, деньги ей заплатили. А Дива Никитична говорит, поезжайте и выбирайте сами. Чтоб обиды не было. Какую возьмёте, такую и ладно. Ещё на молоковоз свой посадила.
— У Дивы здесь стадо? — спросил Зарубин.
Попутчики переглянулись.
— Как сказать, — начал темнить мужик. — У него тут нетели стояли. Той самой тряпочной породы, джерси. А про стадо не знаю... Ты лучше скажи, как охота? Добыл кого или впустую?
— Пока впустую, — признался он.
— Говорят, дива поймал? — засмеялся попутчик. — Или это не добыча?
— Куклу поймал, резиновую...
Открывая секрет, как и где леших ловить, он заведомо знал, что будет китайская игрушка!
— Борута чудит? Он на это мастер. Я тебе про хвост рассказывал...
— А зачем приходил молоковоз? — спросил Зарубин.
— За молоком, — встряла попутчица. — За чем ещё? Ты лучше глянь, стельная ли?
— Стельная, — не глядя сказал он. — А дойка закончилась?
— Дак и молоковоз ушёл! — поспешила тётка. — Тебе-то чего?
— Молочка хотел попить. Парного.
— Опоздал маленько, доярочки уехали...
Баешник натянул верёвку.
— И дойку закрыли.
— Как это — закрыли?
Попутчики опять переглянулись.
— От чужого глаза закрыли, — серьёзно сказал Ба- сшник.
— Не наше это дело, — спохватившись, строго произнесла тётка и взмахнула хворостиной. — Нам люди доброе дело сделали. Нечего тут языком молоть...
Нетель нехотя побрела за новым хозяином, сердито отмахиваясь хвостом. И пошли они по дороге к лабазу, как и Дива Никитична! Он даже предупреждать их не стал, словно заворожённый, проводил взглядом и спросил невпопад:
— Вы что же, так и поведёте?..
— А мы напрямки! — откликнулся Баешник, не оборачиваясь. — Ты ездишь окольными путями, а мы пря- мицами. Это совсем близко!.. Ну, ни пуха тебе, ни пера!
Они спустились с холма, некоторое время ещё помелькали в молодом сосняке и исчезли из виду в том месте, куда уходила Дива Никитична. По прямице, которая шла в брошенную деревню с силосными ямами! С пространствами тут и в самом деле творилось что-то невообразимое или с его мозгами, не приспособленными к ориентации на местности. Можно было и впрямь подумать, что они, эти пространства, как и литосферные плиты, наползли друг на друга и перемешали ориентиры во времени и пространстве.
Уводимая нетель прощально проревела уже из чащобы, и её голос привёл в чувство, Зарубин прыгнул в машину. Три часа будто корова языком слизнула — было уже девять, а они с журналистом Хохоловым договорились встретиться возле Пижменского Городка ровно в десять!