До базы ехали молча, и, хотя час был не поздний, там оказалось тихо, как при осадном положении, только собаки скулили и забытая, однако полностью накачанная кукла снежного человека стояла на ветерке, парусила и чуть покачивалась, как жи­вая. Дальше Зарубина повёз егерь, загрузивший в багаж­ник двух лаек. Что стряслось у Кухналёва на площадке, он тоже не знал, но по рации удалось выяснить, что пол­ковника на лабазе не нашли, зато там остались его вещи — тёплая куртка, полупустая карманная фляжка с коньяком и радиостанция, выданная ему Костылём.

— Кухналёв очень ответственный человек, — заявил егерь. — Просто так палить не станет. Тем более на ме­сте проведения ответственной охоты. И рацию он не бро­сил бы!

— И что ты думаешь? — спросил Зарубин.

— Что я думаю? —- не сразу проговорил тот, остервене­ло вращая баранку. — Пора увольняться из этой долбан­ной конторы к чёртовой матери! Пока крыша не съехала...

И как Эдик, разговаривать больше не захотел.

На знакомом бугре со столбами он повернул в сто­рону площадки и подъехал почти к лабазу, где стояли две машины с выключенными фарами и маячил Костыль с рацией в руках и берете-треуголке. Темнота уже стоя­ла осенняя, махровая, поэтому лучи фонариков на овсах казались ослепительными: егеря прочёсывали площадку.

— По второму разу пошли, — сообщил охотовед. — Гиблый номер, нет его на поле...

Егерь, что привёз Зарубина, выпустил лаек, и те, по­крутившись у поваленной берёзы и обнюхав куртку пол­ковника, унеслись куда-то в заросший овраг. Собаки были охотничьи, не разыскные, и тоже вряд ли могли бы по­мочь, разве что завизжат, если найдут человека, а то об­нюхают и мимо промчатся.

— Если сигнал подавал, то почему весь магазин вы­садил? — вслух размышлял Недоеденный. — Причём стрелял, как будто в истерике... Так от зверя не отстре­ливаются. Он же хладнокровный рептилоид! Участвовал в боевых действиях...

Егеря осмотрели опушку поля, и лучи фонарей нача­ли исчезать в глубоком овраге.

— Сейчас ещё все следы затопчут, — посетовал Ко­стыль. — Придётся оставить до рассвета...

— На деревьях смотрели? — спросил Зарубин. — Мог заскочить, если зверь поджал.

— Смотрели!.. Он и на дерево не залезет: толстый.

— Когда за задницу схватят — заскочишь...

— Орал бы с дерева...

— Тогда надо искать вдоль дороги, — предложил За­рубин. — Если столкнулся с медведем, побежал бы к ма­шине.

Охотовед подумал, молча согласился и стал призывать егерей к себе. Потом что-то взвесил и осторожно признал­ся, что медведь этот, по свидетельству туземцев, людоед, и пришёл он из Архангельской области, где будто бы в про­шлом году задавил и съел грибника, но сам был ранен. Ду­мали, сдох, а он перебрался на вологодскую территорию, так что пусть его стреляет король. Зарубин так и не понял, для чего это рассказано, то ли чтоб утешить, то ли из опа­сения, что зверь мог напасть на Кухналёва.

УАЗ полковника стоял в полукилометре от лабаза на обочине, а лес по сторонам от зарастающей дороги был густым, сорным, по нему и днём-то продраться труд­но, но послушные егеря полезли в эти джунгли, подсве­чивая фонариками. Костыль посадил Зарубина к себе в машину и поехал впереди, подсвечивая обочину фа­рой-искателем. От мельтешения теней рябило в глазах, однако собак они заметили оба: лайки махнули по обо­чине мимо и умчались вперёд по освещённой дороге, ко­лоть глаза в темноте даже псам не хотелось.

— Так бесславно накрылась охота короля и принцес­сы, — тоном обречённого на казнь сказочника заключил Недоеденный. — Придётся стрелять и кричать. А пошу­мим — зверь уйдёт, и две недели кури бамбук.

Поиски полковника вели пока что тихо и даже разго­варивали вполголоса. Однако и так изрядно нашумели, истоптали площадку, оставив человеческие запахи, ка­тались на машинах, а главное, Кухналёв пальбу затеял, и хоть из Макарова стрелял, всё равно в вечернем осен­нем воздухе за километры слышно.

— Представляешь, что значит сорвать такую охо­ту? — продолжал рассуждать удручённый охотовед. — Если с самого верха посыл?.. Всех нас пошлют далеко и надолго. А если ещё и с Кухналёвым... Боюсь даже ду­мать — тьфу-тьфу-тьфу! Губернатор сожрёт!

Так они доехали до машины полковника и останови­лись; далеко позади егеря продирались через чапыж­ник, посверкивая фонарями. Костыль заглушил дви­гатель, и Зарубин тотчас услышал остервенелый лай собак где-то впереди и, показалось, недалеко. Сквозь голоса лаек изредка раздавались звериное ворчание и хрипы.

Недоеденный сделал стойку, затем выдернул из ма­шины карабин.

— Раненный медведь!.. Пошли!

Около сотни метров они пробежали по дороге, прежде чем определили источник звука и полезли на него через густой мелкий сосняк. Фонарь был один, поэтому Зару­бин отставал на шаг, а самоуверенный и отчаявшийся Костыль светил и ещё успевал рассуждать на ходу:

— Кухналёв всё-таки зверя стрелял, идиот! Не удер­жался, что ли?.. Чтобы из своей хлопушки и такого матё­рого... Может, впрямь людоед?

Впереди замелькали собаки, работающие по ранен­ному зверю — вертелись на одном месте, лаяли азартно, но похоже, хваток не делали, что было странно. И неви­димый пока медведь от них не отмахивался, только ур­чал и ещё издавал звуки незвериные — шмыгал носом!

— Слышишь? — спросил Зарубин.

Костыль потряс головой.

— Ничего не пойму... Хрипит?

Не опуская стволов, они подошли ещё ближе и оба за­мерли, как если бы на их глазах дикий зверь оборотил­ся в человека.

Кухналёв сидел на валежине, как спущенная рези­новая кукла лешего, согнувшись почти пополам и уро­нив голову. Первой мыслью было: ранен, поэтому Зару­бин стал его ощупывать, однако никаких следов крови не было, только свежая жидкая грязь на штанах и пле­чах. И ещё заметил: пуговицы на рваной рубашке за­стёгнуты наперекосяк, что люди в здравой памяти бы­стро обнаруживают и исправляют. Замазанный грязью пистолет болтался у него на ремешке, затвор зафиксиро­вался в крайнем заднем положении, показывая, что ма­газин пуст. Ни на собак, ни на свет он никак не реагиро­вал, только мычал, рычал и в самом деле шмыгал носом и всхлипывал, словно наплакавшийся подросток...

Из лесу на дорогу его выволокли на брезенте, а весу в полковнике было за центнер, поэтому тащили с оста­новками, прорубая дорогу. И тогда ещё кому-то из еге­рей пришло в голову, что он не в шоке и не в бессозна­тельном состоянии, а попросту пьяный вдрабадан и спит. И все эти рычание, всхлипы и прочие издаваемые звуки не что иное, как храп раскормленного и ожиревшего че­ловека в состоянии сильного алкогольного опьянения. Хотя многие знали, что начальник охраны губернатора непьющий и в компаниях лишь пригубляет свою рюмку. На дороге его сразу же хотели погрузить в машину и везти на базу, однако положенный на землю Кухналёв вдруг сел и совершенно осознанно потребовал выпить, чем сначала подтвердил догадки. Костыль принёс ему недопитый коньяк, отвернул крышку, однако полковник вышиб фляжку и потребовал с раннего утра прочесать лес. И ещё отчётливо произнёс фразу-завещание, исполняя долг охранника:

— Не пускайте короля на охоту.

Почему не пускать, зачем и кого искать, не объяснил — повалился на брезент и захрапел, всхлипывая при этом. И уже сонный произнёс:

— Учёного замочу.

Все это слышали и посмотрели на Зарубина.

Охотовед всеми силами ещё стремился спасти положение, поэтому велел грузить Кухналёва и всем ехать на базу, чтобы не создавать в угодьях лишнего шума.

По дороге полковник что-то бормотал, пытался поднять голову, потом вроде бы начал ругаться — всем так показалось, однако егерь, державший его голову на коленях, расслышал.

— Да он же про йети говорит! Про лешего!

Тряский просёлок окончательно привёл его в чувство.

Перед самой базой полковник самостоятельно сел, огля­делся, но ничего не сказал и из машины уже выбрался сам. На ногах он едва держался, поэтому Костыль с Зару­биным подхватили его под руки и отвели в особняк губер­натора. И только тут при ярком свете рассмотрели, что он весь исцарапан, а синтепоновая безрукавка и рубаш­ка насквозь продраны или чем-то прорезаны. Когда же с него стащили грязную одежду, то обнаружили укусы — явно человеческими зубами. Только челюсти да и сами зубы были раза в три шире! Особенно это хорошо про­сматривалось на предплечьях и плечах, где редко рас­ставленные зубы пробили кожу.

И это уже была не резиновая беззубая кукла...

Но самое главное, почти все серьёзные укусы и цара­пины оказались густо смазанный йодом!

— Кто тебя так, Родионыч? — спросил Костыль и, пох­лопав по щекам, как доктор, заглянул в глаза.

Тот ещё смотрел тупо, осоловело, но вроде бы прихо­дил в себя. Охотовед принёс перекись водорода, спирт, принялся заново обрабатывать укусы, и тут полковник встрепенулся, точно выбрал флакон со спиртом и стал пить, как воду. Зарубин выхватил у него склянку, одна­ко тот успел сделать несколько глотков и не поморщил­ся, не задохнулся. Потом отпихнул Недоеденного и заго­ворил вполне осмысленно и возмущённо:

— Куклу нашли и обрадовались? Йети поймали? Снеж­ного человека?.. Ты, специалист по лешим! — это уже от­носилось конкретно к Зарубину. — Из Москвы приехал ловить!.. А это вот что? Это чьи зубы?! Или я сам себя покусал? Посмотрел бы ты на это чудовище!..

— Ты не шуми, Родионыч, — попытался защитить его Костыль. — Жив остался, и ладно. Ты не первый йети в лапы попал...

— Он же сидел на этом лабазе вчера... — огрызнулся Кухналёв. — Почему к нему леший не вышел? А ко мне?..

Зарубин хотел честно сказать, что заблудился и на ла­баз не попал, но охотовед опередил — весело развёл ру­ками и пытался согнать шуткой свой страх.

— Повезло тебе, Родионыч! Теперь мы тебя будем звать — Недоеденный!

В нём была ещё злость пережившего стресс и ужас че­ловека, однако самоконтроль оказался жёстким, и шут­ка подействовала — не зря до полковника дослужился.

— Ладно, мужики, извините, — покаялся он. — Это нервы, на пенсию надо... Страху натерпелся — жуть!

И даже попытался улыбнуться — получилось криво, по-змейски. Но спирт подействовал положительно: лицо расправилось и даже проступили некие чувства. Прежде чем полковника прорвало, у него началась затяж­ная икота, с которой сам он справиться не мог и попро­сил выпить. Уняв таким образом стихийные проявления организма, он встряхнулся и почувствовал себя героем. По крайней мере, сам он так и оценивал случившееся.

Личную безопасность короля и принцессы обеспечи­вали свои телохранители, а охрану территории охоты возложили на Кухналёва, поэтому он вначале обошёл пешком площадку на старой дойке, выбрал место, где установить наружный пост, затем подъехал к лабазу, где должен сидеть король. Здесь надо было поставить двух охранников, чтоб один наблюдал со стороны за лабазом, другой за путями подхода, но так, чтобы зверь не почу­ял. Несколько километров намотал по чапыжникам, ко­е-как определился и устал. В засидку ему подниматься было не надо, но он всё же поднялся, чтобы посидеть и отдохнуть, тем паче до выхода зверя оставалось часа два, а на верху обдувает, комаров меньше. Кухналёв вы­пил немного коньяка, отвалился на спинку королевско­го сиденья и сам не понял, в какой миг заснул. А когда проснулся, глядь — медведь уже на поле! Тот самый, бу­рый, с проседью по хребту, и размерами просто гигант, центнера на четыре с половиной. Кормится совсем рядом с лабазом, шерсть блестит, переливается, от солнца крас­ным отдаёт: на любой международной выставке трофеев Гран-при обеспечен! И ходит, как в тире, словно под вы­стрел подставляется то одним ухом, то другим и всё бли­же к лабазу. Полковник уж и дышать стал через раз, чтоб не спугнуть, хочешь или не хочешь, надо ждать, когда по­кормится и сам уйдёт. Первых минут десять было трудно спокойно взирать на такое чудо, потом как-то обвыкся, да и зверь обсиделся на поле, всякую осторожность по­терял, дерёт овёс и чавкает — на весь лес слышно. Пара журавлей совсем низко пролетела, так на секунду пре­рвался, посмотрел и вдруг присел на задние лапы, вы­гнулся и с кряхтением, как старик, с довольным урчанием кучу навалил. Чуть ли не под самый лабаз — такой вонью нанесло!

Кухналёв кое-как выждал обещанные сорок минут, но медведь не уходит, чуть отполз в сторону, вьёт свои сно­пы да сдирает пастью колосья. Тут полковник и подумал, что вчера учёный спугнул зверя, тот не выходил на кор­мёжку и, верно, проголодался так, что двухдневную норму берёт. Вспомнил, смирился с судьбой, совсем успокоился, чуть глотнул коньячка и снова начал дремать. Глянет, что зверь ещё на поле, и закроет глаза. И вдруг опять вонью нанесло, в дрёме подумал, медвежьей, но запах показал­ся странным, мускусным, как от хорька, и такое ощуще­ние, будто в лицо кто дохнул. Кухналёв глаза открыл — никого, и медведя на поле уже нет! Надо скорее сползать вниз и переходить овраг, поскольку время уже сумереч­ное, а мост егеря сделали хреновый, сучки торчат, можно запнуться и загреметь. Ещё подумал сходить за топором в машину и обрубить, чтоб король не запнулся и не рухнул в овраг. Уже внизу спохватился — свет включать нельзя, зверь только что ушёл и может быть в логу. И когда уже в потёмках до середины берёзы добрался, вспомнил: курт­ку и рацию второпях и спросонья на лабазе забыл! Фона­рик прихватил, чтоб с берёзы не рухнуть, а что коньяк в кармане куртки, даже не вспомнил. Только развернулся назад, тут и встало перед ним это чудовище!

Полковник много чего в жизни повидал, даже пово­евать успел, но вот чтобы так оторопь брала, ещё не ис­пытывал. Тело сделалось неуправляемым, даже мысли остекленели, инстинкты самосохранения отказали — ни бежать, ни думать, сам словно кукла резиновая стал. Про оружие, с которым не расставался, забыл: гипноз ка­кой-то! Но происходящее всё-таки воспринималось, толь­ко так, как если бы видеокамеру поставили на автома­тическую съёмку.

В первый раз Кухналёв отслеживал йети в прицел, когда снежный человек Костыля с губернатором чуть из лабаза не вытряхнул. Сквозь оптику и ощущения были совершенно иными, как в кино. А тут оказались лицом к лицу, поскольку леший стоит на дне оврага, полков­ник же на жидкой берёзе, которая под ногами трясётся. Сколько так простояли, неведомо, однако Кухналёв за­помнил лешего в лицо, только вот глаз не запомнил, воз­можно потому, что ещё в школе КГБ учили смотреть со­беседнику в переносицу, дабы не возникло личностных, а значит, и ложных отношений.

Потом йети дунул на полковника, словно свечу хо­тел загасить, схватил ручищами, забросил себе на плечо и понёс. Да так быстро, как на машине, только верши­ны деревьев по лицу бьют! И он ощутил под собой не ре­зиновую куклу — живое, горячее, переполненное мыш­цами и силой существо. Но не зверя, а что-то типа коня, если едешь верхом без седла. Тут у него стрельнула пер­вая мысль, что это конец: если не растерзает — ушибёт насмерть. Полковник и вспомнил про пистолет в плече­вой кобуре, изловчился, засунул руку подмышку и достал. А передёрнуть затвор ремешок мешает, не дотянуться другой, зажатой рукой! Кухналёв ещё в лейтенантах од­нажды терял пистолет на полевых занятиях, так после этого едва остался на службе и зарёкся носить личное оружие без страховочного ремешка. Здесь же сначала пе­регрызть его хотел, однако изловчился и зубами затвор­ную раму передёрнул! И поскольку леший нёс его нога­ми вперёд и лицом вниз, то стрелять стал по мохнатым ягодицам, мелькающим ногам, вернее, по икрам и босым пяткам — не было в прицеле убойных мест! Это уже по­том сообразил, что мог бы в позвоночник или в крестец, а тогда, в пылу, не заметил, как распатронил магазин.

Вообще всё остальное было как во сне, какие-то об­рывочные кадры, сознание угасало. Но одно попадание было, поскольку йети ойкнул, присел и то ли рану свою увидел, то ли просто рассвирепел — сдёрнул с плеча и на­чал с рёвом кусать. Мог бы своей пастью и шею перекусить, горло порвать, а он вроде бы убивать человека не хотел, резвился с ним, как кот с мышью, потом швыр­нул его, словно тряпку, и, прихрамывая, убежал. Впрочем, там лес густой, так Кухналёв толком не видел, как исчез йети, да и сознание отрубилось. Очнулся, когда в маши­не везли.

Зарубин, слушая его, почти уверился, что это бред воспалённого сознания, разогретого выпивкой. У пол­ковника могли быть галлюцинации, сон разума, боль­ные фантазии... Если бы не зубы человекоподобного су­щества на предплечьях!

И тут Недоеденный задал вопрос, который помог бы выяснить, что недоговаривает потерпевший полковник:

— А кто тебя, Родионыч, йодом измазал?

— Йодом? — переспросил тот и надолго умолк.

— Ну да, почти все раны обработаны.

— Помню, мне ещё и укол поставили, — как-то иссту­плённо признался он. — Внутримышечно...

— Кто? Йети?

— Если бы!.. Какой-то худой носатый мужик. На во­рону похож.

— Без штанов? — спросил Зарубин.

— Нет, в штанах... Но это тоже как во сне!

— Беглый подельник Боруты! — догадался Недоеден­ный. — А он откуда там взялся? И ещё с аптекой? Ты как их называешь?

— Криптозоологи, — напомнил Зарубин

Ветеран службы безопасности напряг свой оператив­ный опыт.

— Сложилось впечатление... Мужик наблюдал за про­исходящим, всё видел. Потому что сказал, дескать, легко отделались. Он с вами только порезвился.

— Родионыч, а ты титек у него не заметил? — встре­пенулся Костыль. — Самка была или самец?

— У кого? — тупо спросил Кухналёв. — У мужика?

— Да нет! У лешего.

— Он же меня задом наперёд нёс!

— А когда стояли лицом к лицу? На берёзе?

— Не заметил... Ниже подбородка не смотрел.

— Я заметил, — будто бы похвастался Недоеденный. — Титьки, я вам скажу — во! Там есть за что подержаться. И голые, даже соски вроде обсосаны...

Невесёлый Костыль подогревал себя юмором, но ста­реющему полковнику это было неинтересно.

— А что думает товарищ учёный? — с сарказмом спросил он. — Или учёные у нас не думают?

Зарубин в это время как раз и подумал, что у полков­ника был приступ белой горячки, но озвучить свои тай­ные мысли — значило поднять скандал, который ничем не закончится.

— Накануне в том же районе я видел Деда Мороза, — сообщил он запасную версию. — Полагаю, напал на вас этот артист. Надо устроить облаву и на время изолировать.

И по лицам собеседников понял, что его вывод реши­тельно не принимается.

— Один раз уже изолировали, — скептически произ­нёс Недоеденный. — Проверено, это не он.

— Во мне сто десять кило, парень! — возмутился пол­ковник. — А эта зверюга несла меня, как этого!.. В об­щем, как барана...

Зарубин лишь ухмыльнулся.

— Артист — психически больной человек, — однако же серьёзно сказал он. — Возможно состояние аффекта...

— А зубы! — взвился Кухналёв. — Ты видел укусы?

— Да нет, Дед Мороз исключается, — подытожил Ко­стыль. — Тем более он знает Родионыча! Несколько раз встречались в Великом Устюге...

— Придётся отменять охоту, Олесь, — вдруг заявил полковник.

— Нереально! — отрезал тот. — Перенести на день-дру­гой куда ни шло...

— Сам доложу губернатору!

— И знаешь, что произойдёт? — не сдавался Костыль. — В лучшем случае я на ферме у вдовы... с тачкой навоза. Ты тоже с тачкой, только на своей даче. А охота всё рав­но состоится.

Он поскромничал, а ведь хотел сказать: в постели у вдовы...

— Какое решение? — спросил Кухналёв, и оба при этом уставились на Зарубина, как на йети, — куда-то в переносицу.

Тот взял свою куртку и карабин.

— Ладно, вы решайте, я поехал...

— Куда? — подхватился Костыль. — Ночь на дворе!

— Я понял, ко мне претензии... Поеду на встречу с ле­шим! Надо и мне наконец-то с ним познакомиться.

— Да его и след простыл!

— Вот и поищу следы, поброжу там, как приманка. Вдруг диве понравлюсь, молочком парным попотчует.

— Игорь, я за тебя головой отвечаю, — почему-то за­волновался охотовед.

— А что это ты такой заботливый стал? — подозри­тельно спросил Зарубин. — Боишься, залезу не туда, уви­жу, что не положено?

Он ссориться не захотел, помнил уговор относитель­но принцессы.

— Нет, ты не подумай! Я не ограничиваю... Просто ты плохо ориентируешься. Фефелов наказал не отпускать одного!

— Скажи ему, самовольно уехал.

— Куда конкретно? Я должен знать.

— Поеду в логово, — поддразнивая Недоеденного, со­общил Зарубин. — Ты знаешь, где живёт дивьё лесное?

— На Дорийское болото? — усмехнулся тот. — Баешник тебя поведёт?

— Пусть едет, — мстительно произнёс Кухналёв. — Бго профессиональная обязанность. За этим из Москвы вызывали!

— Езжай! — позволил Костыль. — Там сегодня будет много леших. Вернее, лешачек. Наши бабы за клюквой собрались. Так можешь к ним примкнуть! Весело будет!

— Примкну, — пообещал Зарубин и вышел.

Он не надеялся, что леший или его призрак, рож­дённый нетрезвым воображением полковника, всё ещё бродит возле лабаза — скорее всего, у Кухналёва были не лады с алкоголем. Стоило только увидеть, как он вожделенно смотрит на флакон со спиртом и его пьёт. А укусы на его руках и плечах запросто мог имитиро­вать беглый соратник Боруты, Толстобров: эти куклово­ды на выдумку горазды, наверняка придумали железные челюсти, сделали деревянные ступни ног, чтоб оставлять следы. Туземцев загнали в резервации, ограниченные сельскими поселениями, дабы не путались под ногами и не мешали охоте и сбору дикоросов, но они восстали и действуют оригинально, используют элементы устра­шения. Законов они не боятся, их лидеры преспокойно бегут из-под стражи: верить, что Боруту отпустили из-за связи с разведкой, смешно. Пижменские «мужики», при­глашающие к себе леших, просто очень ловкие ребята. Они умудрились обработать мозги целого полковника.

Если охота для королей — удовольствие, угощение, десертное блюдо для уже насытившихся, то для абори­генов она по-прежнему средство выживания.

Так думал Зарубин, пока ехал уже знакомой дорогой к полю с королевским медведем. Никакого особого пла­на у него не было, тем паче в темноте следов не увидишь, и, чем так напугали Кухналёва, не разберёшь; он просто хотел походить по старым хозяйственным дорогам и по­слушать, что делается ночью. Конечно, была опасность заплутать в потёмках, но до рассвета оставалось немного, а при свете он уже сносно ориентировался в этом углу — по крайней мере, базу находил.

Машину Зарубин оставил на бугре со столбами, фо­нарь не включал и, когда освоился во мраке, увидел небо в звёздах, да таких крупных и ярких, что вершины сосен золотятся. Постепенно пригляделся и пошёл без света: дорогу на лабаз так наездили, что колеи и в темноте вид­но, свернуть случайно некуда, кругом чапыжник стеной. Идти можно было вообще бесшумно, если бы не шурша­ли придавленные колёсами деревца да не шаркали вет­ки о плечи. В зарастающих полях было так тихо, что он муть не наступил на зайчонка, и когда тот стреканул из- под ног, показалось, сохатый ломится. Зарубин не крался, просто шёл медленно, и порою чудилось, что он начина­ет сливаться с ночью и окружающим пространством, со­вершенно пустым, необитаемым и звонким от тишины.

Не было и быть не могло здесь какой-либо нечистой силы!

В каком-то месте он даже остановился, испытывая ра­дость от этой ночной прогулки. И подумал, что пережи­вает лучшие минуты жизни за последние несколько лет с тех пор, как его выбросили из зыбки академической на­уки на реальную житейскую обочину, кинули, как мест­ных туземцев. Только сейчас, спустя два года, оказавшись в пижменской глухомани, он наконец-то почувствовал вкус и остроту сиюминутных переживаний. А раньше была полная безвкусица; бабушка бы сказала: живёшь, как мякину жуёшь, — ни сытости, ни сладости.

Через час ему показалось, он начал видеть в темноте, потому что дорога впереди будто осветилась, и отнёс это к фокусам человеческого зрения. Но в какой-то момент на прямом отрезке пути он заметил впереди некое шеве­ление, и вдруг из отдельных теней сложилась одна вели­кая, человекоподобная. Гигантская широкоплечая фигура двигалась позади него, почти повторяя движения, и За­рубин с каким-то тоскливым удовлетворением подумал: ну наконец-то и на него йети открыл охоту!

Морозец, конечно, щипанул затылок, даже какой-то мускусный запах почудился, чужое дыхание, но когда он потянул карабин с плеча и одновременно обернулся, увидел, что за спиной из-за кромки соснового молодня­ка всходит большая и ещё ущербная луна. А на дороге — его собственная тень...

Ещё несколько секунд, и воображение бы разыгралось, понесло бы на своих плечах, как выпившего полковника!

В потёмках расстояния оказались короче; Зарубин не заметил, как прибрёл к лабазу, и леший на сей раз не пугал тенями и никуда больше не завёл. Луна уже взметнулась над лесом, светила со спины, и он без фона­ря поднялся в засидку. На освещённом поле было пусто, только тёмные пятна мятого овса и тени от высоченных кустов полевого осота. Медведи, кабаны, птицы и даже лешие наелись и ушли на покой, ибо до рассвета оста­вался час. Живая природа существовала в своём ритме: днём следовало переваривать пищу. Однако именно в это время Зарубин ощутил голод — впервые после того, как вдова напоила его парным молоком. А прошло двое су­ток! В машине какая-то еда была — в основном, бутер­броды и яблоки, взятые с собой в дорогу ещё из Москвы. Только наверняка всё уже прокисло, поскольку упаковано в пластик. Он вспомнил красную рыбу с тыквой, не съе­денную в бане, и аппетит разгорелся ещё пуще.

И всё же он досидел до рассвета, после чего спустился с лабаза и потрусил к машине. От голода уже подташнивало, во рту накапливалась горькая слюна, и он на ходу рвал пе­резревшие листья малины и жевал, чтобы её перебить. Те­перь за спиной поднималось зарево от солнца, окончатель­но стёршее все ночные страхи: ни йети, ни леших, ни прочей чертовщины здесь не было! Можно ехать на базу, официаль­но об этом заявить и взять охоту короля с принцессой под свою ответственность. Вызваться самому сопровождать от­стрел с этой венценосной парой и не пускать в лес ни Ко­стыля, ни полковника. Пусть охраняют подходы к площад­кам, и то где-нибудь в отдалённости. Только эти недоеденные вряд ли примут его гарантии, особенно Костыль, который спит и видит посидеть ночку с принцессой на лабазе.

Зарубин пришёл к машине, когда солнце взошло и сра­зу же скрылось за низкой облачностью, будто на минуту его выпустили и спрятали, заменив дождиком. Несмотря на это, он растребушил пакет с едой на капоте машины и достал фляжку. Колбаса осклизла и не годилась, сыр и хлеб позеленели от плесени, а из последнего яблока с видом первооткрывателя выглядывал зелёный червяк. И едва он вспомнил о бидончике с парным молоком, как услышал надрывный вой автомобильного мотора. За ле­сом по дороге полз молоковоз! Всё как в прошлый раз: сейчас машина остановится, хлопнет дверца и появится Дива Никитична с молоком...

Но звук машины проплыл мимо, на сей раз без оста­новки, и как-то сразу пропал. И тут на дороге впереди по­явились двое: мужчина вёл на верёвке корову, а короткая, толстая женщина шла сзади и погоняла её хворостиной. Животное сопротивлялось, мотало головой, не привы­кнув к поводу и тоскливо помыкивало. Зарубин дога­дался: его весёлые и зубастые попутчики! И ведут они не корову, а судя по размерам, нетель. Эта пара его тоже заметила, и Баешник, выругавшись, даже помахал рукой.

— Не идёт, лешачка! — пожаловался весело и с любо­вью. — Привыкла на воле, красавица наша...

Возле Зарубина они остановились, и мужик полез в карман за куревом.

— Вы откуда здесь? — тупея, спросил Зарубин.

— Утром на молоковозе приехали, — удовлетворён­но доложил попутчик. — Вот, выбрали себе кормилицу!

И горделиво погладил рогатую голову.

Его жена, кажется, тоже была счастлива, но практич­но попросила:

— Посмотри-ка опытным глазом, стельная ли? А то ведь мой леший-то ницё не понимает!

— Да стельная она! — рявкнул мужик, — будто я стель­ных не видал!

— Ты баб видал, а это корова!

— Не корова, а тёлка! Покрытая!

— Вы где её взяли? — спросил Зарубин, чувствуя, как скачут мысли.

— Как — где? — опешил попутчик. — В стаде у Дра- кониной вдовы.

— Ты не подумай дурного, — заторопилась тётка. — Не украли, деньги ей заплатили. А Дива Никитична гово­рит, поезжайте и выбирайте сами. Чтоб обиды не было. Какую возьмёте, такую и ладно. Ещё на молоковоз свой посадила.

— У Дивы здесь стадо? — спросил Зарубин.

Попутчики переглянулись.

— Как сказать, — начал темнить мужик. — У него тут нетели стояли. Той самой тряпочной породы, джер­си. А про стадо не знаю... Ты лучше скажи, как охота? Добыл кого или впустую?

— Пока впустую, — признался он.

— Говорят, дива поймал? — засмеялся попутчик. — Или это не добыча?

— Куклу поймал, резиновую...

Открывая секрет, как и где леших ловить, он заведо­мо знал, что будет китайская игрушка!

— Борута чудит? Он на это мастер. Я тебе про хвост рассказывал...

— А зачем приходил молоковоз? — спросил Зарубин.

— За молоком, — встряла попутчица. — За чем ещё? Ты лучше глянь, стельная ли?

— Стельная, — не глядя сказал он. — А дойка закон­чилась?

— Дак и молоковоз ушёл! — поспешила тётка. — Те­бе-то чего?

— Молочка хотел попить. Парного.

— Опоздал маленько, доярочки уехали...

Баешник натянул верёвку.

— И дойку закрыли.

— Как это — закрыли?

Попутчики опять переглянулись.

— От чужого глаза закрыли, — серьёзно сказал Ба- сшник.

— Не наше это дело, — спохватившись, строго произ­несла тётка и взмахнула хворостиной. — Нам люди до­брое дело сделали. Нечего тут языком молоть...

Нетель нехотя побрела за новым хозяином, серди­то отмахиваясь хвостом. И пошли они по дороге к ла­базу, как и Дива Никитична! Он даже предупреждать их не стал, словно заворожённый, проводил взглядом и спросил невпопад:

— Вы что же, так и поведёте?..

— А мы напрямки! — откликнулся Баешник, не обо­рачиваясь. — Ты ездишь окольными путями, а мы пря- мицами. Это совсем близко!.. Ну, ни пуха тебе, ни пера!

Они спустились с холма, некоторое время ещё помель­кали в молодом сосняке и исчезли из виду в том месте, куда уходила Дива Никитична. По прямице, которая шла в бро­шенную деревню с силосными ямами! С пространствами тут и в самом деле творилось что-то невообразимое или с его мозгами, не приспособленными к ориентации на мест­ности. Можно было и впрямь подумать, что они, эти про­странства, как и литосферные плиты, наползли друг на дру­га и перемешали ориентиры во времени и пространстве.

Уводимая нетель прощально проревела уже из чащобы, и её голос привёл в чувство, Зарубин прыгнул в машину. Три часа будто корова языком слизнула — было уже де­вять, а они с журналистом Хохоловым договорились встре­титься возле Пижменского Городка ровно в десять!