В здувшаяся в переносье Боруты розовая шишка и впрямь напоминала закрытый веком спящий глаз. По расчётам академика Шлопака, процесс созревания третьего ока мог растянуться до девяти месяцев, то есть у глаза был период его зачатия и вынашивания, как у младенца, ибо процесс рождения нового зрения весьма сходен с внутриутробным развитием плода. 11о убеждению целителя, третий глаз — это вселение в уже живущего на земле, человека ещё одной, божественно зрячей души, которая в течение девяти месяцев находится на стадии яйца и имеет такое же устройство.
Обо всём этом Шлопак успел рассказать Боруте до того, как почуял первый позыв, ещё неоднозначный и отстранённый. Сначала он просто замирал, оборвавшись на полуслове, прислушивался к себе и как-то невыразительно гримасничал — казалось, привыкает к своему новому состоянию. И было непонятно, по крайней мере со стороны, нравится ему иное качество сознания или что-то беспокоит, напрягает. Всё-таки не гомеопатическую дозу знаний влил в себя — чуть ли не три литра сливок выдул. Данила и сам чувствовал: подступает лёгкая тошнота и головокружение, но это часто бывает на болотах, где осенью во второй раз начинает цвести особый сорт багульника. Знают о нём только изощрённые городские токсикоманы, которые приезжают его понюхать и поймать свои тончайшие глюки. И ещё новоявленные шаманы, которые спешат собрать цвет, чтобы зимой, смешав его с мухоморами, корнями веха и белены, сделать отвар, почти мгновенно вгоняющий в транс, то есть открывающий путь к потусторонним знаниям. Или иначе, бредовой дури, которая приходит во время острого отравления глюкогенными средствами.
Багульник цвёл возле Дора, но нюхать его не было нужды, поскольку вместе со сливками, если верить Шло- паку, он впитал в себя такой объём знаний, что никакие шаманские практики не требовались. По уверению целителя, мощнейший поток информации пьянил человеческий разум точно так же, как хмельной напиток, и к этому нужно было быть готовым. Тошнота и головокружение тоже естественные реакции перегрузки сознания.
Испив тёплых сливок, академики пришли в себя после тележных оглобель и сумасшедшей ночной скачки по болоту, заметно окрепли, повеселели и, испытывая бравурное опьянение с лёгким головокружением, пошли в своё убежище, ждать Драконю, чтобы провёл через топи. Сначала подремали вполглаза, затем поспали — нет председателя! Обманул: всё-таки нечистая сила. А пора бы выходить с заколдованного острова; особенно целитель спешил: полученной информацией следовало поделиться с другими академиками. Шлопак на Пижму вроде как в разведку пошёл, но за деньги академии, значит, и отчёт держать надо.
Солнце давно взошло, а Дракони нет, уже откровенно ругать его стали, и тут Боруте откровение было — геройский председатель умер! Проводил академиков в Дор, приехал домой, лёг и скончался ещё вчера. И над ним сейчас плачет овдовевшая Дива Никитична...
Данила потёр свой третий, ещё не вылупившийся глаз — нет, картинка устойчивая! Драконя в гробу лежит, вокруг стоят Драконицы, то есть дочери, и Драко- ши — зятья. И Дива плачет с причетом:
— На кого же ты меня распокинул!..
— Алфей Никитич умер, — уверенно заявил Борута. — И теперь нам с этого острова не выйти...
Боруте досталось всего несколько глотков, поэтому он пока почти ничего не ощущал, так, лёгкое недомогание, однако тяга и жадность к знаниям столичного целителя возымели действие. Его прохватило сразу же, как только Данила сказал, что с острова не выйти. Шло- пак успел отбежать всего на несколько метров от убежища и спрятаться за валун. Вернулся он бледный, трясущийся от лихорадки и, ничего не успев сообщить, убежал назад.
Поначалу Данила даже мстительно подумал, дескать, нечего жадничать, теперь расплачивайся за знания, коль вкусил их со сливками да ещё в таком количестве. И вот на тебе, опоносился! Сказать по правде, Борута уже привык к чудачествам целителя и его заявлениям, поэтому сосуд с мудростью воспринял соответственно, однако делал вид, что верит академику.
Когда тот скрылся за валуном в третий раз, причём в течение четверти часа, Борута своим крестьянским умом понял, что дело плохо. Столичный желудок Шлопака не принимал знаний, вернее, тёплых парных сливок, последствия могли растянуться надолго, а как выбираться из болота без проводника, неизвестно. После третьего эпизода целитель притащился едва живой и рухнул под выворотень на постель из еловых лап. Его пронесло и выполоскало так, будто наружу вылетели не только сливки знаний, но и остатки разума. У Шлопака начинался бред: сначала он лопотал что-то о чистке организма перед важным жизненным этапом, потом рвался ловить неких сущностей, вышедших из него, пока они не принесли беды. Тащить его через топи нечего было и думать, а полное расстройство пищеварения, телесной мощи и рассудка у академика только начинались, причём одновременно. Самостоятельно бегать за валун он не мог, требовалось это каждые пять минут, и Боруте пришлось водить его, удерживая под мышками, и садить на импровизированный горшок.
— Лови сущностей! — исступлённо просил целитель, вращая сумасшедшими глазами. — Лови и дави! Ты ясновидящий, должен их видеть!
Данила и в самом деле вначале смотрел, но из Шло- пака ничего, кроме детской неожиданности, не вылетало и, чтобы отвязаться, делал вид, будто кого-то ловит и давит. Сам же лихорадочно думал, как поправить здоровье товарища. Вода в болоте гнилая, промывать желудок опасно, можно навредить; а чтоб сварить из коры закрепительное снадобье, костра не развести: спички размокли в прах. Оставалось полфляжки спирта, но целитель его на дух не переносил и не желал потреблять даже в медицинских целях — такой был идейный. И только когда лежал пластом, принял колпачок размером с напёрсток, а когда полегчало, согласился выпить ещё. К вечеру он слегка ожил, но передвигался ещё с трудом, тем паче по болоту, и они кое-как перебрались на островок, где когда-то стояла деревня колдунов. До материкового берега оставалось немного, метров триста по мари с чёрными окнами воды, и пройти до сумерек они бы успели, однако Шлопаком снова овладел исследовательский дух. Теперь он сам попросил спирта, чтобы обрести рабочую форму, забрался на самую высокую точку острова и стал наблюдать за соседним, где стоял алтарный подписной камень — так их называли на научном языке.
Борута хоть и получил звание академика, хоть и вкусил из сосуда знаний, которые тотчас же отпечатались на лбу, однако столь ярой настойчивостью в науке ещё не обладал. Он скромно погасил назревающий шторм в желудке чистым спиртом, устроился на моховой подстилке рядом со Шлопаком и задремал. А когда очнулся от ночного холода, то целителя не обнаружил! На земле валялись его фотоаппарат, блокнот и самодельный прибор для определения аномалий — вещи, с которыми академик никогда не расставался, таская их на шее как священные амулеты. Самое любопытное, в эту ночь не орали петухи, не выли жалейки и не плясали люди, на острове стояла полнейшая знобкая тишина: нечистая сила скорбела по усопшему Драконе. И ещё — тьма, осенняя, непрошибаемая, с низкой облачностью и без единой звезды.
Выросший в лесах, Данила не боялся темноты и ночного пустынного пространства, которое само по себе уже нагоняет страх, а будучи внуком лешачихи, даже любил это время суток. Ко всему прочему вздувшаяся в переносье шишка если не была ещё полноценным глазом, то будто подсвечивала, как лампочка, при этом не излучая видимого света. Должно быть, не зря синяки и шишки называли фонарями. Борута собрал вещи целителя и осмотрелся, насколько это было возможно в редком и угнетённом лесу. Все старые деревья были пляшущими, то есть кривыми, завитыми, как штопор, и уродливыми, что, по мнению целителя, являлось признаком мощнейшей аномальной зоны. Ему, столичному жителю, и в голову не приходило, что уродовала лес не магнитная сила, а скотина, объедающая листья и молодые побеги. Корма на мшистых островах явно не хватало, поэтому коровы питались и ветками в том числе, как лоси.
Сначала подумалось, Шлопаку опять приспичило и он сидит где-нибудь за камнем, однако Данила сделал крут, окликнул, потом прислушался и принюхался. Целителя близко не было! Тогда Борута сделал круг побольше, по сути, обогнул всю вершину моренного бугра с замшелыми ямами от подполов, заросших малинником, — никого...
И тут закралась мысль, что Шлопак от сильных пережи- ваний опять потерял рассудок и пошёл через болото к берегу, где стоял «Харлей». Но мог это сделать и в здравом уме, ибо считал, что находиться долго в аномальной зоне очень опасно. Напугал, настращал сам себя, по недомыслию ринулся через топи, провалился в трясину или окно и утонул...
Подогретый столь яркой воображаемой картинкой, Данила почти оббежал весь остров, при этом ни разу не запнувшись, хотя повсюду валялись замшелые камни и огарки брёвен. Естественно, никаких следов не обнаружил, и тогда начал методично исхаживать весь торчащий из болот моренный холм, заглядывая чуть ли не за каждый куст бузины и проверяя малиновые заросли. Конечно, найти человека таким образом было трудно, и Бору- та больше доверялся нюху и интуиции. Часа четыре без устали он прочёсывал остров, пока не начало светать, и шансов, что Шлопак жив, оставалось всё меньше.
Он уже выломал жердь и собирался штурмовать трясину в сторону берега — предполагаемым путём, которым мог сдуру пойти целитель, как уловил запах дыма, наносимого ночным тягуном. Обычно такой сырой и тусклый дымок исходит от угасающих головней, и Борута, вынюхав его источник, осторожно двинулся на него, как на маяк. Вонь старого кострища становилась всё ярче, и буквально через сотню шагов он узрел крохотную полянку среди уродливых болотных сосенок. В этом месте или близко от него за ночь он прошёл несколько раз и ничего подозрительного не увидел. А тут выбрел на широкое и укрытое толстым слоем пепла свежее кострище, от которого исходил удушливый запах гари. Огонь здесь полыхал щедрый, метров пять в высоту, может быть, ещё пару часов назад, и не заметить его было просто невозможно!
И возле этого пепелища безмятежно спал раздетый догола Шлопак. Повсюду на толстом истоптанном мху валялись пустые бутылки из-под шампанского, коньяка и дорого вина, остатки богатого пиршества в виде мясных нарезок, надкусанные фрукты, пластиковые упаковки, салфетки и распущенная туалетная бумага. Одним словом, мусор, оставленный большой пьяной компанией. Но более всего Боруту смутила брошенная возле кострища пластиковая метла, которую он заметил в последнюю очередь, когда уже приводил в чувство спящего целителя. Данила нахлопал его по щекам, растёр уши, затем перекрыл кислород, зажав нос, однако Шлопак не проснулся. Изо рта воняло перегаром, а от самого чем-то женским, скорее духами, помадой и пудрой, как в городском бабском туалете.
Так и не пробудив целителя, Данила кое-как отыскал и собрал его одежду. Куртка валялась на земле, меховая безрукавка оказалась натянутой на пень, но штаны вместе с трусами и носками висели на дереве метров в пяти от земли! И как туда попали, оставалось загадкой. Ещё больше его поразила футболка Шлопака с завязанным горлом, доверху набитая поганками, которых на острове росло в изобилии. А сверху лежало нечто, состоящее из двух сумок, и Данила вначале даже понять не мог, то ли перемётные сумы, что вешают всадники через седло, то ли самый обыкновенный бюстгальтер, только невероятных размеров и сшитый из заячьего меха. В каждом его отделении лежало по корзине поганок!
Уже ничему не удивляясь, Борута кое-как одел товарища, и поскольку ботинок его не нашёл, то напялил носки и спрятал синеющие от холода ступни в этот самый меховой лифчик: подмораживало, и густо забелел иней. Судя по остаткам пиршества, тут гуляло человек десять, не меньше, и скорее всего, женщины, поскольку всюду валялись обёртки от конфет, шоколада и банановые шкурки. Однако судя по количеству бутылок от дорогого армянского коньяка, в вакханалии участвовали здоровущие на алкоголь мужчины. Но самое главное, откуда всё это взялось на Пижме, если в магазинах дешёвая водка и старый добрый портвейн? И почему Данила ничего не видел и не слышал?
Утомившись разгадывать загадки, будучи в расхристанных чувствах и подавленном сознании, Борута отыскал живые угли в кострище, раздул их и, навалив дров, сам задремал у огня. Сон был чуткий, тревожный, всё чудилось, будто магазинная метла сама по себе скачет вокруг костра и отбивает какой-то ведьминский ритм:
— Ий-ах! Ий-ох! Ох-ох-ох!
Но когда взошло солнце и раскалилось, сгоняя иней, Данила в очередной раз пробудился и обнаружил, что метла и в самом деле переместилась и теперь стояла торчком против него без всякой поддержки, опираясь лишь на встрёпанный пластиковый веник. Борута не поленился, вскочил и в сердцах сшиб её пинком, отчего метла издала стон — о-ох! — и отлетела к краю поляны. Костёр почти прогорел, но солнце так распалилось, что он наконец-то заснул по-настоящему в надежде, что началось бабье лето.
И проснулся от моросящего дождя и звяканья стекла. Шлопак ползал на четвереньках по поляне, поднимал пустые бутылки и выжимал в себя остатки коньяка и вина. На излеченных алкоголиков Борута насмотрелся ещё в зоне, когда работал в свинарнике, куда их приписывали за невыносимо нудный характер и подлые повадки. Но никогда бы не подумал, что этот трезвенник, борец с алкоголизацией населения принадлежит к их числу: на опухшем розовом лице, будто на фотобумаге, проявилось всё прошлое целителя.
Перебирая порожнюю посуду, тот наконец-то наткнулся на Боруту и, проморгавшись, с четверенек перетёк в позу лотоса. Возможно потому, что связанные лифчиком ноги не позволяли встать.
— А где все? — тупо спросил Шлопак.
— Кто — все? — у Данилы холодок пробежал по спине.
— Ну, женщины? Доярки?
— Какие женщины? Мы в Доре, на необитаемом острове...
Борута оборвался на полуслове, вдруг осознав, что товарищ не бредит и какие-то женщины здесь были. Судя по лифчику, великанши! Привыкнув как-то бездумно считать себя внуком лешачихи, Данила только сейчас представил себе свою бабку, которой никогда не видел. Представил и ужаснулся. А целитель побрякал бутылками, выдавил в себя тонкую струйку дохлого шампанского.
— Данила, сгоняй в магазин? — тоскливо попросил он. — Эти доярки всё выпили... Возьми вискаря и пива.
— Ты с ума сошёл? — спросил Борута.
Тот огляделся и наконец-то увидел, что находится ни самом краю пляшущего угнетённого леса, а далее — освещённая солнцем и бурлящая газами топь. Высокий берег исчезнувшего Дорийского озера маячит в полукилометре как недостижимая и вожделенная земля.
. — Мы где? — спросил Шлопак. — Ты узнаёшь место?
Я-то узнаю. А ты совсем не помнишь, куда нас завёл Драконя?
Целитель ещё раз осмотрелся и помотал головой.
- Не помню, отшибло... Я же на пиру пировал!
— Это бывшая деревня колдунов!
— Нет, ты надёжный товарищ, — оценил тот и вынул и I кармана горсть мятых долларов. — С тобой можно ра- ботать... Сбегай за вискарём?
Борута знал, что у излеченных алкоголиков никогда не следует идти на поводу и выполнять их волю. Напро- I ив, надо тормозить желания и держать в строгости, чтобы миновать момент расслабления психики. Иначе упадут в запой ещё более жестокий, чем прежде.
— Ничего не получишь! — отрезал Данила. — Даже нс мечтай.
— Меня женщины напоили! Нет, точнее, отравили солянкой из ядовитых грибов.
— Зачем ел? Хотел знания получить?
— Меня кормила поленица! То есть дива... А женщины мной занюхивали.
— Это видно, ты весь какой-то занюханный.
В Шлопаке вспыхнула похмельная ярость.
— Ты особенно не духарись, Борута! Кто ты такой? Туземец?
Данила аккуратно урезал амбиции.
— Сам подумай, откуда на острове женщины?
— Откуда? — задумался тот. — Да они все местные доярки!
— Молоком поили? Парным? — язвительно спросил I .орута. — Или опять сливками?
— Погоди... Молоко было, но что-то ещё, более крепкое. Точно не помню... Такая весёлая компания доярок!
— Доярки с армянским коньяком?
Шлопак перебрал бутылки, понюхал горлышки.
— Похоже, да, с хорошими напитками... Но я виска- ря хотел.
— Они, случайно, не на мётлах прилетели?
Целителя от этих слов встряхнуло, будто током ударило.
— На мётлах?! Да, вспомнил! Это было похоже на ведь- минский шабаш... У них же был тризный пир по Драконе! Они так председателя поминали... И меня чуть не съели!
И тут Шлопак рассказал, что, едва Борута задремал, как в животе заурчало, и он опять почувствовался острый позыв. Отбежать успел недалеко и только присел, спустив штаны, как перед ним выросла женщина. Возможно от того, что целитель сидел на корточках в угнетённой позе, не украшающей мужчину, а она стояла, показалась невероятно высокой и дородной. И корзина в руке, размером с колесо от трактора!
— Такой импозантный мужчина, а повсюду гадит, — укоризненно сказала она, хотя смотрела с любопытством. — Куда не наступишь, повсюду его кучи!
У Шлопака не то что позыв — дыхание перехватило. Сидит со снятыми штанами, голову уронил и зажмурился, полагая, что всё это ему чудится. А женщина склонилась, взяла его за подбородок.
— В глаза мне смотреть! — приказала. — И отвечать! Это ты осквернил священный остров?
— Я, — честно признался целитель. — Кикимора сливками опоила...
— Жадничать не надо! Теперь там грибы не растут. А сейчас и этот остров вздумал загадить? А ну встань!
Он послушно вскочил, натянул штаны и замер. Это была не вчерашняя кикимора, хозяйка мари — сила нечистая, но похожая на обычную женщину; перед ним стояла богатырша, поленица из русских сказок. Показалось, высоченная, необъятная и в одеждах, весьма легкомысленных для героини эпоса: в коротком белом халате на голое тело, да ещё не застёгнутом на все пуговицы, и белой косынке. На ферме Дракони такими доярки ходили и работницы маслозавода, причём, ничуть не стесняясь мужиков, посверкивали интимными частями тела.
И вот эта доярка вдруг усмехнулась, как-то вожделенно посмотрела на пленника и говорит:
— Давно я с мужчинками не шалила! — и потянулась, показывая бёдра в обхват толщиной. — А ты с виду ничего, только гадишь в священных местах... Какую бы тебе кару придумать? На осине тебя удавить, что ли?
Академик сообразил, что это не простая доярка и пора каяться.
— Пощади, поленица! Расстройство пищеварения...
И тут его спасло образование, знание фольклора.
— Как ты назвал меня? — изумилась она. — Ишь ты, какие слова знает!.. Верно, поленица я лесная, диной меня зовут. Только вот сыскать себе исполина никак не могу. Всё мелкие мужчинки попадаются. И такие, как ты, — засранцы, — вздохнула и уже благодушно добавила. — Ладно, наказание на твой выбор. Согласен?
— Согласен! Из чего выбирать?
— Или ступай на остров и убери за собой, или со мной по грибы. Я сегодня устраиваю скорбный пир по Драконе. И надо приготовить поминальную грибную солянку.
— С тобой по грибы! — не раздумывая сказал целитель.
Он любил полнотелых женщин, но тут слегка ужаснулся, осматривая могучую фигуру великанши: едва ей до пупа доставал! Если такая обнимет — задавит и не почувствует.
— Добро! — она подала корзину. — Я стану собирать, я ты лукошко за мной носить.
Шлопак взвесил полупустую корзину в руке и пожалел, что не выбрал уборку дерьма, благо, что на ферме этому научился. Но делать нечего, пошёл за богатыршей. А она идёт по лесу босая, съедобные грибы пинает, срывает одни поганки и в корзину кладёт. Причём особенно радуется мухоморам, бледным поганкам и лжеопятам. Идти за нею следом — сплошная мука: как наклонится за грибом, непомерные трусы мелькнут и ягодицы в полном своём объёме — снизу-то всё видно.
Наконец целитель не выдержал, забежал вперёд, хотел сказать, чтоб не нагибалась, но смутился и говорит, дескать, грибы-то ядовитые, отравиться можно. Она же лишь усмехнулась:
— У нас всё за милую душу! А тебя и со сливок несёт!.. Ступай позади меня, не топчи грибы.
И при этом потрепала его по макушке, пригладила вставшие дыбом волосы. Исследовательский дух в целителе не пропал, несмотря на опасность, он продолжал отслеживать свои ощущения и тут почуял мощный поток возбуждающей энергии, даже лукошко с поганками враз полегчало.
Так они раз обошли весь остров, собрав мухоморы, бледные поганки, желтяки и прочие несъедобные грибы, включая трутовики с гнилых пней. Шлопаку уже как-то всё примелькалось, иногда он даже натыкался на доярку, когда та резко склонялась за грибом, но охваченная поисковой страстью, она будто и не замечала этого. Академик уже думал, всё, сбор окончен, все поганки сорвала, но когда пошли по второму кругу, опять наросло! Вылезли даже осклизлые строчки и мерзкие, поносного цвета, сморчки, которые обыкновенно растут в мае. Корзина уже была с верхом, и дива, чтобы грибы не высыпались, сняла с себя халат и обвязала её, оставшись в одном нижнем белье! И хоть бы смутилась на секунду, что рядом незнакомый мужчина: нравы у пижменских полениц были ещё те!
Пока они обходили остров в третий раз, грибная стихия поганок и вовсе разгулялась: разноцветные мухоморы Стояли ковром, с деревьев свисали бесконечные гирлянды ядовито-жёлтых опят, словно вздетых на нитки, сопливые свинухи росли вперемешку с ложными лисичками.
— Ты счастливый мужчинка! — оценила доярка, в азарте срывая поганки. — С тобой можно по грибы ходить. Вот только класть некуда! Снимай майку!
Шлопак послушно снял и подставил ей футболку, но и когда она оказалась полной, лесная поленица огляделась, и целитель понял: сейчас заставит снять штаны.
— Как ты думаешь, Борута за нами подглядывает? — однако же спросила она и смущённо потупилась. — Л то я стесняюсь, он такой глазастый. Всё видит, а тут ещё третий глаз во лбу зреет...
— Ты знаешь Боруту? — удивился он.
— Кто же на Пижме его не знает? Он нашей породы, и пока хвост у него не отпал, интересный мужчинка был! Да и сейчас такой охальник, спасу нет. Так и норовит под юбку сигануть! Мелкий, так не сразу и заметишь...
— Борута спит, — шёпотом сообщил целитель, наполняясь волнующим трепетным предчувствием.
— Вот и хорошо! — она хихикнула и сняла тесноватый меховой лифчик, высвободив грудь. — Сюда ещё два раз но столько войдёт. Вот уж попотчую скорбящих доярок!
И надела на шею целителя поясок бюстгальтера, отчего образовались два лукошка, висящие у пояса. Корзину и футболку с грибами Шлопак взял в руки, а дива всё рвала поганки и складывала в лифчик, при этом как-то игриво усмехаясь. Потом не сдержалась и сказала:
— Ты что рот-то разинул, столичный? Не для тебя берегу свои прелести, нечего пялиться! Или голых жен- нщн не видал?
И тут Шлопак поймал себя на том, что и впрямь смотрит на лесную поленицу с открытым ртом, но без всякого плотского вожделения — скорее, как тонкий ценитель женской красоты, на сей раз поражённый и очарованный размерами персей: о них хотелось говорить высоким поэтическим штилем.
— От твоей груди глаз невозможно отвести, — признался он.
— Лучше отведи уж, от греха подальше, — посоветовала дива. — А то ведь соблазнишь — замучаю в объятьях!
И тем самым не возбудила — задавила возникшие было чувства Шлопака в самом зачатке. Изнемогая, он кое-как дотащился до широкой поляны на острове, где уже горел костёр и над огнём висел огромный медный котёл. Какие-то бесполые, в униформе, человекообразные существа рубили дрова, носили воду и с помощью газонокосилок косили осеннюю полусухую траву, делали газон. По своей замороженной неторопливости и меланхоличному виду они напоминали прибалтов, что приезжали целыми автобусами на базу Недоеденного.
— Это кто? — спросил целитель. — Литовцы, что ли? |
— Пришельцы, — походя обронила дива, вываливая поганки в котёл. — Гуманоиды, наши волонтёры. Прилетают каждый сезон, тоже грибы любят. Тут вволю едят, сушёные с собой увозят... Люди из будущего, достигшие совершенства. Ты же искал с ними контакта? Вот, пользуйся случаем.
Наладить контакт с инопланетянами Шлопак очень хотел, но не успел, да и ещё не знал, как подступиться к ним. На остров через болото потянулись доярки, нагруженные пакетами, и сразу же расстилали скатерти для поминок, выставляя закуски и бутылки. Все они тоже были в белых халатах, только ростом вдвое меньше, но тоже при телах, вскормленных на молоке и сливках. При виде Шлопака они испытывали любопытный восторг — точно такой же, когда в чисто мужской компании мужики обнаруживают единственную женщину.
— О, сегодня у нас на тризном пиру будет мужчинка!
И тут же его впрягли откупоривать бутылки с вином. Возле костра им становилось жарко, они скидывали халаты и сверкали телами, будто на черноморском пляже.
Поленица лишь довольно улыбалась, помешивая веслом грибное варево в котле — запах стоял ядовитый и мерзкий, но вдыхали его с удовольствием. Пир начался с поминальной речи дивы, которая перечислила все регалии усопшего председателя, добрым словом вспомнила дороги, построенные им, разведённое стадо французских коров и даже новенький маслозавод, откуда продукция поступает в Кремль. В общем, говорила скучно, как на собрании, однако женщины вдохновенно взирали на поле- 11 ицу и всё норовили непременно с ней чокнуться гранёным стаканом. На какое-то время про Шлопака забыли, занятые выпивкой и закуской, и у него возникла даже шальная мысль сбежать, ибо алкоголь он на дух не переносил. Улучив момент, когда доярки встали возле костра, поднимая уже по второму стакану, целитель отступил к опушке леса, и тут на пути встали пришельцы в униформе. Они показывали на костёр, и их знаки были выразительными: Шлопаку предписывалось быть с женщинами.
Гуляющей независимой походкой он вернулся к центру поляны и тут попал в руки диве.
— Вот он, голубчик! — подняла одной рукой и притиснула к груди. — Пахнет, как настоящий! Предлагаю, девоньки, выпить за душу настоящего мужчины Алфея Никитича и занюхать мужичком!
Сама выпила, занюхала и передала в другие руки.
— Я бы даже им закусила, — созналась доярка, вожделенно нюхая и покусывая Шлопака. — Жирненький такой!
И ловко так сдёрнула с него одежду.
— Отравишься, — сказала дива. — Он же ядовитый, кик поганка!
Женщины, как всегда, наперебой стали предлагать свои рецепты приготовления:
— А если вымочить и отварить? С чесноком?
— Можно натереть солью и перцем.
— В уксусе подержать! И отбить как следует.
— В соусе замариновать...
— Да ладно, скоро грибная солянка поспеет!
Целителя пустили по кругу, передавая из рук в руки,
нюхающие его щекотливые носы ничуть не возбуждали, и Шлопак чуть ли не молился, чтоб скорее поспела солянка. Некоторые сладострастные доярки не только нюхали, но и покусывали, а иные заставляли его выпить и подносили стакан к губам. Он сначала сопротивлялся, однако сладить с возбуждёнными подвыпившими женщинами оказалось невозможно, тем паче некоторые предлагали опустить трезвенника в котёл— сдобрить варево. И спас лишь летучий консилиум, установивший, что солянку можно таким образом сильно испортить.
Первый глоток коньяка встал колом, но уже второй пролетел соколом, а после третьего Шлопак сам стал занюхивать выпивку доярками.
И наконец-то поспела солянка! Женщины враз потеряли интерес к целителю, похватали миски и встали в очередь. Поленица, как хозяйка пира, работала черпаком и щедро разливала смертельное по ядовитости варево. Однако доярки вкушали его, словно божественное блюдо и перевоплощались, становились манящими и сияющими! Но Шлопак помнил, что это преображение — результат возможного действия алкоголя, когда все женщины кажутся красивыми.
А они тем временем, вкусив ядовитых грибов, откуда-то взяли пластиковую метлу и начали учиться летать на ней: кажется, полёты ведьм входили в программу тризного пира. Доярки по очереди садились верхом, разгонялись, подпрыгивали, и у иных получалось пролететь по воздуху пару метров — мешали толстые задницы, тянущие к земле. Эта забава вызывала взрывы веселья и была настолько популярной, что женщины забыли даже про напитки и закуски. Образовавшуюся пустоту возле костра с котлом заполнили пришельцы; они встали в строгую очередь, словно патроны в обойму. Придвигаясь к диве, орудующей черпаком, инопланетяне вынимали из-под униформы гофрированные шланги г раструбом-присоской, как у самолётов при дозаправке н воздухе или как у оперированных больных с удалённым пищеводом. Поленица выливала туда черпак, пропихивала пальцем застревающие грибы, и на кукольно-неподвижном лице гуманоида появлялась гримаса, напоминающая японскую улыбку.
Когда волонтёры получили свою порцию яда, женщины наупражнялись с метлой, опять проголодались и полезли к котлу уже без всякой очереди, подавая миски через голову и сами хватались за черпак. Поминальных речей больше не произносили, хотя Драконю вспоминали, тризна превращалась в пикник. Шлопак в вакханалии не участвовал и, хотя от выпитого кружилась голова, всё равно боролся с искушением до тех пор, пока вдруг не узрел, что дива будто бы уменьшилась ростом. Или он вырос! В общем, стала вровень с ним, однако властности ничуть не убавилось. Поленица поднесла ему миску варёных поганок и подала ложку.
— Ешь! — завлекающее приказала она, представ во всей своей прелестной красе. — И я тебя поцелую.
Шлопак знал, что отравится, и как приговорённый к смерти, но зачарованный, хлебнул грибной солянки...
Что было потом, он не помнил, в том числе и поцелуя дивы. Очнулся уже после пира, разбуженный сильным приступом похмельной жажды. Рассудок его был уже в критическом состоянии и колебался на грани затухания. Он ещё понимал, что находится среди топких болот,
Однако требовал выпить и уходить с острова не хотел — ждал возвращения женщин. Что за компания проводила здесь пикник, оставалось загадкой, но ясно было одно — •то не местные доярки, а скорее и в самом деле ведьмы, съехавшиеся сюда из разных мест. Сквозь безумие у Шло- пака прорывались некие реальные детали и мотивы пережитых событий, однако всё равно напоминали бред. Тем паче целитель ревниво упрекал Боруту, что тот, давно имея дело и отношения с дивой, то есть с поленицей, скрыл от него свои отношения. А сам не раз даже под юбку к ней заскакивал! И обвинял в нарушении корпоративной этики и обязательств: когда Данилу производили в академики, то подписали договор о взаимной открытости и полной доступности своих источников информации. Борута клялся, что не бывал ни у кого под юбками, однако уже понимал, что это бесполезно.
И всё же ближе к вечеру он уговорил Шлопака покинуть Дор хотя бы на время, чтобы привести себя в порядок. Вытаскивать его с острова пришлось чуть ли не вручную, сам рисковал провалиться в трясину и академика утянуть за собой. Какими путями шёл, не помнил, повиновался интуиции и третьему, ещё не рождённому глазу, но всё же выпер целителя на сушу. Оказавшись в коляске «Харлея», тот начал капризничать, требовать немедленно добыть виски, но тут Борута уже взял ситуацию под контроль. Чтобы усмирить возбуждённую страсть алкоголика, он повёз Шлопака с ветерком по ухабистым дорогам и почти выветрил синдром. Однако похоже, вышиб остатки разума: академик требовал теперь везти его в Москву, чтобы по горячим следам дать интервью на телевидении о состоявшемся контакте с потусторонними силами и пришельцами, которых он видел воочию, о том, что они обожают наши земные поганки и являются прообразом будущего человечества.
Данила всё же предполагал, что Шлопак, вкусив напёрсток спирта, сорвался с тормозов, ушёл болтаться по острову и наткнулся на гуляющую компанию местных баб, которые любили иногда оторваться от мужей и погудеть на природе. Или, может, в самом деле устроили поминки по председателю. Конечно, доярок на ферме было всего три-четыре, доили коров по современным технологиям, но в сознании несчастного целителя могло двоиться и троиться. А выпившие пижменские женщины в определённые дни полнолуния или в предменструальный период превращались в истинных ведьм и были способны на всё, в том числе и занюхивать спиртное живым мужиком. Не зря учились летать на метле! И вот на такую компанию мог вполне нарваться романтический столичный целитель.
Борута привёз Шлопака к себе домой, попробовал уло- /кить спать, однако теперь тот вроде бы даже образумился и снова начал требовать немедленной доставки его в Москву. Телефон академика вымок в трясине и вышел из строя ещё на острове, и он после долгих уговоров склонил Данилу, чтобы тот позвонил по секретному номеру. Борута всё это просчитал за блажь умалишённого и всё-таки набрал номер. И вдруг получил строгое предупреждение охранять Шлопака от всех видов внешнего воздействия на него, и сообщение, что эвакуационная команда немедленно вылетает спецрейсом вертолёта на Пижму.
Естественно, ничему этому Борута не поверил, к тому же голос в мобильнике был насмешливым и ядовито-ироничным, особенно когда Данилу называли «господин академик». Но когда он передал трубку целителю, тот неожиданно заговорил на каком-то иностранном языке, причём страстно и как-то жалобно. Что ему пообещали в ответ, Данила не понял, но Шлопак даже всплакнул отчего-то, и уже из мужской солидарности, глядя на безутешного страдающего товарища, Борута всё-таки сбегал и магазин и принёс четвертинку дешёвой водки — другой не было. И в магазинной очереди услышал подтверждение своему откровению: Драконя умер, и теперь на Пижме чуть ли не всенародная скорбь.
Данила принёс водку, однако целитель нашёл в себе силы и пить отказался! При этом заявил, что долг его гражданской ответственности превыше всего.
После звонка в столицу академик и в самом деле успокоился и в ожидании транспорта уснул, сидя за столом. Борута убрал из-под его носа чекушку с водкой, спрятал было в шкаф, но передумал — раскупорил, выпил сам за помин души председателя и лёг поспать. Всё остальное произошло как во сне, ибо в реальности быть не могло: прямо на улицу возле дома сел десантно-штурмовой «крокодил», разметав кур и распугав жителей. Люди в чёрной униформе выскочили из машины, в одну минуту вывели Шлопака и Боруту, погрузили на борт, и вертолёт в тот же миг взлетел.
Баешник видел это собственными глазами, поскольку Данила жил наискосок от него, и весь процесс эвакуации произошёл средь бела дня. Уже потом досужие языки разнесли слухи, будто вертолёта не было вовсе, а за академиками пришёл чёрный губернаторский «мерседес» с охраной. И как всегда, нашлись те, кто уверял, будто увезли их на УАЗе — простой неотложке, посланной из Тотьмы, однако не могли объяснить, как целитель с Борутой вскоре оказались на экране центрального телевидения. Но ведь были и такие, кто откровенно лгал, что исследователей аномалий грузили в скорую не спецназовцы в чёрном, а люди в белых халатах, и будто упаковали их в смирительные рубашки, дабы не оказывали сопротивления. Установить что-либо достоверно на Пижме и так нелегко, тут же вообще всё погрузилось в трясину разнотолков, и неоспоримым фактом оставалось возвращение Боруты, который явился стриженным наголо и в сопровождении уже другого академика.