Макар Троичанин
Да пошли вы все!...
Повесть
Глава 1
-1-
- Ты чего здесь расселся? – улыбаясь, строго спросил Иван Ильич миниатюрного пса величиной с кошку, вольготно расположившегося у входа на рынок, куда дознаватель повадился ходить каждую субботу за свежим куском говядины и настоящими говяжьими сардельками без всяких красителей и добавок.
Он бы прошёл мимо, если бы не потешная поза, в которой замер смешной пёсик под согревающими лучами утреннего солнца. Маленький мышедав сидел, неуклюже сгорбившись, опираясь на одну ягодицу и подняв задние лапы вверх и в сторону.
- Хозяина, что ли, ждёшь?
Зверь и ухом не повёл на пустые вопросы, внимательно и спокойно вглядываясь большими тёмно-карими глазами в незнакомую «морду» дылды, громоздящегося над ним почти на два метра. А тот, разглядев репьи на бороде и в основании небрежно купированного хвоста и засохшую грязь на брюхе, понял бестактность своего предположения и, чтобы сгладить невыгодное впечатление, задал третий вопрос, на этот раз иного, конкретного и понятного толка:
- Есть хочешь?
Неразговорчивая псина, всем своим видом показывавшая, что нисколько не страшится двуногого гиганта и совсем не жаждет ненужного общения, при последних знакомых словах насторожилась: стоячие уши, из кончиков которых торчали в виде редких метёлок пучки длинных шерстин, чуть сдвинулись вперёд, а ожившие глаза чуть расширились. Навязчивый незнакомец присел, поставил на землю сумку, заставив пса перевести на неё взгляд, подвигать поочерёдно ноздрями, внюхиваясь в исходившие из сумки запахи, и принять нормальную сидячую позу.
- Как ты на это смотришь? – спросил хозяин дразнящих запахов и вытащил гроздь сарделек.
Под пристальным немигающим взглядом мини-зверя оторвал одну, бросив остальные обратно в сумку, отломил треть и протянул к пёсьей мордашке. И хорошо, что успел отдёрнуть руку, иначе достались бы псу вместе с говяжьей и человечьи сардельки. А стремительный хватун не стал терять время на разжёвывание и просто чавкнул раз-другой, проглотив подачку практически целиком и решив, очевидно, что в желудке она будет сохраннее. Проглотил и ждал продолжения, не мигая уставясь на оставшийся сарделечный кус.
- Ну, брат! – восхитился Иван Ильич, улыбаясь. – А ты – не промах!
Отломил ещё треть и с осторожностью протянул опасному зверю, готовясь вовремя отдёрнуть руку. И эта подачка исчезла так же быстро. Обжора клевал куски как змея – стремительно и безошибочно, заглатывая их почти целиком, и при этом не вилял обрубком хвоста и не извивался телом подобострастно, как это делают хитрые попрошайки-дворняги. Надёжно утвердившись на пяти точках опоры, он сохранял чувство собственного достоинства, несоразмеримое с габаритами.
- Э-э, да ты, оказывается, по-настоящему голоден, - догадался Иван Ильич. – Или тоже любишь настоящие сардельки? – высказал понятное любому псу предположение. – У нас с тобой, похоже, одинаковые вкусы, - обрадовался догадливый человек. – Хочешь ещё? – спросил зря.
Вторая сарделька была съедена более спокойно и вдумчиво, но также без излишней работы острых зубов. Гурман медленно облизал влажным язычком губы сначала с одной стороны пасти, потом – с другой и застыл, выжидающе всматриваясь в смеющиеся глаза добряка.
- Больше не дам, - пожадничал тот, - обойдёшься и тем, что перепало, - встал с корточек и поднял сумку. – Благодари моё настроение.
А оно в это солнечное утро было великолепным. Да и много ли нормальному человеку для этого надо? Приличное жильё – у Ивана Ильича есть уютная одно-… нет, полуторакомнатная квартирка на престижном втором этаже. Хорошая белковая еда – вот она, в сумке: мясо и сардельки, одобренные псом. Иван Ильич, признаться, любит вкусно поесть, хотя и без пользы для поджарой фигуры. Спокойная работёнка – а он и не относится к завзятым трудоголикам. И ещё – минимум житейских забот: его с некоторых благодатных пор никто не ждал, да и он никого не хотел в выходные видеть. Вот и всё! Так что можно будет спокойно завалиться на диван и подремать под телепетросянщину. В предвкушении тройной перспективы приятного времяпрепровождения Иван Ильич поспешил попрощаться с новым знакомым:
- Ладно, дружище, я пошёл. Приятно было познакомиться, - он снова присел на корточки. – Давай лапу, - и пёс подал, умилив человека до удивлённого хохотка. – Да ты, оказывается, умница! – снова достал дефицитные сардельки, оторвал одну и протянул умнику. – Прими в знак дружбы. – Но тот, осторожно понюхав, отвернул морду в сторону. – Или на что обиделся? – предположил неуверенно. Ничего не поделаешь, надо уходить. Он поднялся. – Не поминай лихом! – и, отвернувшись, пошёл прочь, почувствовав, как сердце сдавила неожиданная тяжесть.
Но не прошёл Иван Ильич и десятка шагов, как впереди замаячил четвероногий знакомый. Он смешно посверкивал белым пятном шерсти под хвостом – как у оленя, двигая им при каждом шаге то в одну, то в другую сторону, и, часто оглядываясь на понравившегося ему человека, энергичной иноходью продвигался в одном с ним направлении. «Что это он?» - удивился и обрадовался Иван Ильич, и от сердца отлегло. «Никак нам по пути».
Так и оказалось. Неразрывным тандемом, не теряясь в толпе, они пересекли рыночную площадь и подошли к переходу через улицу. Горел красный свет, и ведущий, как прилежный пешеход притормозил у самого бордюра, сел и оглянулся – не лезет ли ведомый под колёса машин, нарушая правила. Убедившись, что тот остановился рядом, четвероногий инспектор устремил немигающий взгляд на светофор и, когда красный сменился на зелёный, бросился со всех коротких ног на противоположную сторону, не отклоняясь от «зебры». Перебежав, проследил за спешащим Иваном Ильичом, дождался, одобрительно повилял обрубком хвоста и уверенно свернул по улице направо, куда и надо было ведомому. «Откуда только шпингалет дорогу знает?» - подивился тот. А поводырь семенил без остановки, лишь изредка отвлекаясь на встречные столбы и урны, чтобы оставить «визитки», и тогда Иван Ильич, замедляя шаг, стыдливо отворачивался, чтобы встречные не подумали, что это его невоспитанный пёс. Так прошли два квартала и правильно свернули на поперечную улицу. По ней скорым шагом и бегом миновали два переулка, а на третьем ведущий подвёл – свернул направо, когда ведомому надо было налево. Обрадовавшись, что обуза свернула в сторону, Иван Ильич помахал ей вслед рукой и прокричал:
- Бывай! Физкульт-гав-гав! – и заторопился домой.
Но зря он прощался: пёс не захотел терять нового хозяина и почти сразу возник рядом. Забегая вперёд, он заглядывал Ивану Ильичу в лицо, проверяя насколько тот рад навязчивому спутнику, и удовлетворившись впечатлением, часто отклонялся к стенам и столбам, чтобы пометить незнакомую дорогу. Похоже, малявка была из тех, что сами себе выбирают хозяина по каким-то только им известным критериям. Иван Ильич обречённо вздохнул и разрешил:
- Ладно, проводи до дома.
Несмотря на мужественную широкоплечую фигуру, выдающийся волевой подбородок, подтянутые скулы и роскошные гайдамакские пшеничные усы, прикрывающие верхнюю губу и свисающие по обеим сторонам рта, характер у него был мягкий, уступчивый. Зная об этом, сослуживцы бессовестно подсовывали ему всякие мелкие бюрократические проблемы и нудную работёнку и часто одалживали деньги по мелочам и без отдачи. Иван Ильич и сам понимал, что – рохля, но ничего не мог поделать с собой родным. Как ни старался быть твёрдым и принципиальным, а всё вслед за протянутым пальцем ему отхватывали и всю руку.
Подошли к дому. Иван Ильич первым ступил в подъезд, обернулся к сопровождающему и поблагодарил:
- Спасибо за компанию.
Но не успел он сделать следующего шага, как компаньон уже опять оказался впереди. Пёс привычно завернул на лестницу и побежал вверх не так, как обычно делают собаки, перебирая попарно передними и задними лапами, а одновременно левыми и правыми, умудряясь не промахнуться сразу на две ступеньки. Складывалось впечатление, что он поднимается по-человечьи – правой и левой ногой и очень быстро. Стремительно проскочил на площадку между вторым и третьим этажами – и откуда в таком малом теле столько энергии? – и застыл в ожидании, подняв переднюю лапу.
- Эй! – окликнул Иван Ильич. – Мне – сюда, - подошёл к двери своей персональной квартиры, нашарил в кармане брюк ключ, вставил в скважину, открыл дверь, но первым в квартиру проскочил непрошеный мини-гость.
Пока хозяин менял туфли на шлёпанцы, пёс обегал и обнюхал богатые апартаменты. Иван Ильич, вытянув и изогнув шею, с беспокойством смотрел, как бы неиссякаемый родник мочи не вздумал и здесь оставить метки. Слава богу – обошлось. Воспитанный пёс – не иначе как породистый – не позволил себе такой вольности в чужой конуре и, закончив обследование незнакомой территории, уселся на пороге кухни, с интересом наблюдая, как хозяин выгружает из сумки белковый корм.
- Придётся потерпеть, - разочаровал он гостя, - пока я приготовлю, - хотя гость не возражал и против английского меню. – Ты уже заморил червячка – потерпишь.
Поняв, самозванец ушёл в комнату и там затих, а хозяин заторопился с готовкой. Положив нарезанное мясо с луком тушиться в глубокой сковороде под крышкой и поставив кипятиться воду для итальянских ригатонов, он полюбопытствовал, чем занят тихий гость. Оказалось, что тот уютно устроился в любимом хозяйском кресле, свернулся теплоёмким клубочком и спал, безмятежно похрапывая. Иван Ильич даже удивился, услышав настоящий человеческий храп от собаки, к тому же такой малютки. Под ногой его скрипнула плохо подогнанная паркетина. Чуткий нос засони чуть подвигался, глаза чуть приоткрылись, наблюдая за нарушителем покоя, но сам он не сделал даже попытки освободить облюбованное место. «Ну и нахал!» - улыбнулся Иван Ильич и ехидно предложил:
- Может, тебе телевизор включить для полного кайфа? – и включил.
Как раз петросяновские бабки развлекались собачьим юмором. Но потревоженный гость равнодушно взглянул на сверкнувший экран, привстал на передние лапы, сладко потянулся, потоптался в кресле и грузно рухнул маленьким ослабевшим тельцем на умятое сиденье. Смачно зевнул во всю розовую пасть, осторожно уложил лохматую голову на лапы и снова задремал, продемонстрировав общность культурного вкуса с хозяином.
В кухне забурлила вскипевшая вода, и отчаянно зашипело подгоравшее мясо. Пришлось Ивану Ильичу снова оставить дорогого гостя и поспешить на кухню спасать обед. Справившись со сложными кухмистерскими обязанностями, он захватил из ванной редкозубую расчёску, оставленную женой на память, и вернулся в комнату.
- Слушай, - обратился он к гостю, - давай-ка приведём тебя в божеский вид к обеду.
Пёс не возражал. Иван Ильич опустился на колени перед креслом и, боязливо придерживая левой рукой тёплое тельце, стал осторожно выцарапывать расчёской колючки, вцепившиеся в кончик и остаток хвоста. Пёс стоически переносил неприятную процедуру, очевидно, приученный к ней, и только изредка оборачивал голову, проверяя качество работы непрофессионального стилиста. А парикмахер даже вспотел, но не от кропотливой ювелирной работы, а от ответственности. Когда с хвостом было покончено, он ещё раз сбегал на кухню, слил воду с ригатонов, заправил маслом и сырной крошкой, ослабил огонь под мясом и возвратился к ожидавшему клиенту. Предстояло убрать репьи с морды. Иван Ильич по собственному опыту знал, до чего болезненны дёрганье усов и бороды, и потому приступил к работе с нервным трепетом и дрожью в руках. Эту процедуру пёс принял с явным неудовольствием, всячески уклоняясь, отворачивая и пряча морду, давая понять, что ему и так хорошо, и колючки не мешают. Но экзекутор был неумолим. Уговаривая подпыточного потерпеть, покрываясь то холодным, то жарким потом, освободил-таки мини-бороду от лишнего украшения. Он даже не побоялся ухватить для удобства зверюгу за голову, и тот, поскуливая и понимая, что так надо для его же блага, даже не попытался куснуть благодетеля за широкую ладонь. Закончив, Иван Ильич облегчённо вздохнул и залюбовался очищенной собачьей физиономией.
А она была необычайно эффектно и художественно оформлена в серый с прочернью цвет. В то время как всё туловище отливало смолисто-чёрным, лапам и большим ушным раковинам досталась серая шерсть. Она же преобладала и на морде. Только со лба до самого кончика носа шла чёрная полоса, да глазницы были чёрными. На них нависали широкие серые брови. Серая шерсть окаймляла глазницы с боков и снизу, переходя на скулы, усы и бородку вьетнамского типа. Казалось, что пёс надел мертвецкую маску и в темноте вполне мог сойти за ползущее привидение или за мистическое потустороннее существо. Иван Ильич даже поёжился от собственной чёрной фантазии по поводу серого цвета, погладил демона по голове и пошёл в ванную, чтобы отыскать какую-нибудь тряпку и заодно уж протереть и очистить шерсть от грязи. В шкафчике нашлось старое грязное полотенце, тоже оставленное доброй женой. Иван Ильич тщательно промыл его в тёплой воде, отжал и собрался вернуться к пёсику, но тот уже стоял в дверях ванной, сам напрашиваясь на предобеденный туалет.
- Ну и правильно, - похвалил хозяин, - хороший обед приятно вкушать чистому. – Он энергично протёр не сопротивлявшегося, возможно даже надеявшегося на ванну, гостя, окончательно превратив полотенце в половую тряпку, а пса – в домашнего красавца. – Теперь – всё, - объявил, критически оглядев отреставрированного четвероногого бесхвостого зверя с маской дьявола. – Можно, благословясь, и пообедать.
Пока кормилец занимался сервировкой и честным распределением умопомрачительно благоухающей пищи, нахлебник, часто сглатывая запахи, караулил на пороге кухни. Иван Ильич предусмотрительно, на всякий случай, разделил мясо с ригатонами на три тарелки – по одной каждому и одну про запас. Себе досталось меньше. Порезал куски мяса, предназначенные гостю, на мелкие, давая им заодно остыть, поставил тарелку на пол и разрешил:
- Давай приступай. - И лишь тогда голодный гость неспешно подошёл к роскошному блюду. – Приятного аппетита.
Чего-чего, а этого у пса было в избытке. Не успел ещё хозяин как следует разжевать пару-тройку кусков, наслаждаясь сочным мясом, как тарелка маленького обжоры уже опустела. Он и здесь не утруждал челюстей, не смаковал соки, а предпочитал заглатывать куски по-звериному, целиком. «И куда только влезло?» – удивился хозяин, вздохнув с улыбкой. – «Ну, прорва!»
- Не лопнешь? – спросил на всякий случай.
Пёс отрицательно молчал, облизываясь и взглядывая на стол. Пришлось и заначку выставить дорогому гостю, и самому поспешить, переняв приёмы зверя, чтобы не остаться голодным. Закончили, слава богу, одновременно. Отдувшись, Иван Ильич стал заполнять свободное место в желудке чаем, а гостю не пожалел холодной воды. Тот с жадностью вычерпал остреньким розовым язычком чуть не полмиски, восполняя значительные траты жидкости на многочисленные метки, раздулся как броненосец и, потоптавшись, осторожно прилёг там же, где поел, осоловело наблюдая, как домовитый хозяин моет посуду. Иван Ильич никогда не оставлял её на потом, убедившись на опыте, что потом отодрать влипшие остатки еды значительно труднее. А заодно размышлял на неприятную тему: что делать с гостем дальше. Он никогда не держал ни четвероногих, ни летающих, ни ползающих друзей человека, не имел понятия, как за ними ухаживать, и потому, как ни прискорбно, пришёл к единственному удовлетворительному решению: выставить накормленного и обихоженного пса за дверь. Пока долго и мучительно решался на трудный и постыдный шаг, протирая тарелки в третий раз, гость сам разрешил нелёгкую проблему, заскулив у входной двери.
- Что, хочешь выйти? – иезуитски обрадовался Иван Ильич. – Припёрло? – и поспешно отпер и распахнул дверь настежь.
Пёс, не торопясь, правильно перебирая лапами, грузно спустился на ближнюю площадку, остановился там, обернулся и долго смотрел на застывшего с кривой улыбкой человека, словно запоминая, а потом исчез за лестничным поворотом. Иван Ильич с неприятным осадком на сердце тихо затворил дверь, постоял, прислушиваясь, не вернулся ли понятливый зверь, крадучись в собственной квартире, мягко и неслышно ступая, прошёл в комнату, выглянул в окно, думая, что увидит там пса, не увидел и завалился на диван. Он долго ещё прислушивался к шорохам за дверью, и только-только чутко, по-собачьи, задремал, как…
-2-
…зазвонил дверной звонок. Длинно и требовательно. Чертыхаясь и с трудом продираясь заторможенным разумом сквозь завесу дремоты, Иван Ильич с досадой подумал: «Вернулся!», без промаха сунул ноги в шлёпанцы и пошлёпал на назойливый звон. Осторожно отворил дверь и увидел внизу затасканные кеды, бахрому заношенных джинсов, а выше и всю фигуру дочери в застиранной кофте крупной вязки.
- Привет! – не дожидаясь радостных возгласов отца, она протиснулась в дверь и уверенно направилась в кухню. – Есть что-нибудь пожрать? – открыла холодильник, пошарила карими, не отцовскими, глазами. – О! Сардёхи! – оторвала три штуки, оставив две, вытянула тюбик горчицы. – Живём!
- В термосе есть кипяток, - подсказал отец, протяжно зевая, - вари сама.
- Вот ещё! – возмутилось самостоятельное чадо. – Зачем варить? – Взяла термос и, держа короткую связку сарделек за кончик, обильно облила кипятком. – Готово, - кое-как обтёрла кухонным полотенцем и, швырнув полузашнуренные кеды с ног в коридор, проследовала с добычей в комнату, где и устроилась с ногами в углу дивана.
Почему-то не обрадованный визитом дитяти родитель поплёлся следом, уселся в любимом вращающемся кресле и, повернувшись к дочери, спросил:
- Тебя что, не кормят?
- Не-а, - подтвердила она, щедро намазывая сардельки горчицей и яростно поглощая одну за другой. – Я – на диете. На азиатской.
- Это что ещё такое? – вяло поинтересовался отец, привыкший к экспериментам бывшей супруги над дочерью и мужем.
- Горстка недоваренного несолёного риса и две черносливины утром и вечером, - объяснила азиатка, крупным телом больше похожая на сельскую русскую бабу. – Зато воды – сколько влезет.
- И что, помогает? – ещё поинтересовался отец без всякого интереса.
- Как видишь, - засмеялась голодающая, выразительно похлопав себя по выпуклому животу.
Иван Ильич и без выразительных намёков видел, что редкостная диета дочери впрок не идёт. Хотя они и виделись редко, но он не мог не заметить, что дочь за последний год значительно прибавила и в формах, и в весе. Только несимпатичное лицо, раздавшись вширь, осталось детским, пухлым, беспомощным и одновременно злым. В нём ничего не было отцовского, кроме, пожалуй, непреодолимой лени. Именно ленью своих генов Иван Ильич объяснял то, что дочь получилась не похожей на него. Впрочем, красавица-мать со строгими скульптурными чертами лица римской богини и стройной подтянуто-спортивной фигурой тоже ничего не уделила единственной дочери, всеми силами безуспешно пытаясь исправить оплошность и переделать её на себе подобную теперь, когда в дочери безраздельно взяли верх гены крупногабаритной некрасивой бабушки.
- Двигаться надо больше, не лениться, - щедро посоветовал ленивый отец, - и никаких диет не понадобится.
- Двигаюсь, - обнадёжил послушный ребёнок. – Мать на фитнес устроила.
Обрадованный решившейся без него проблемой отец оживился.
- Ну и как?
- Бесполезно, - пожаловалась спортсменка, дожёвывая допинг. – Ещё больше есть хочется. А инструкторша говорит, что, глядя на меня, она худеет. – Будущая олимпийка доела сардельки, облизала пальцы, а что не облизалось, вытерла о джинсы. – Да ну их всех! – облегчённо и удовлетворённо вздохнула, вспомнив любимое выражение отца.
Тот смущённо отвернулся и сменил одну интересную тему на другую.
- А что с английским?
Дочь, не спуская ног на пол, переменила позу.
- А ништо! – ответила равнодушно. – Не везёт нам с репетиторшами: больше месяца не удерживаются – уходят, разве что выучишь? Да и зачем?
- Как зачем? – строго сдвинул брови радетельный родитель. – Ты же собираешься в Академию народного хозяйства и во Внешторг. Без языка там и делать нечего.
- Без бабок там делать нечего, папуля, - авторитетно поправила поли-сарделько-глотка. – С баксами и без языка пролезу – мамуля постарается. – Она успокаивающе улыбнулась: - Не бери в голову, ещё больше года впереди – подучу. – А он и не брал, зная, что бесполезно, но надо же было как-то выразить родительское участие, хотя бы сделать вид. – А не получится, - она ещё шире улыбнулась, - ну, и чёрт с ним! Не больно-то и надо!
«Ну, это уж чересчур!» - Иван Ильич нахмурился, строго посмотрел на безмятежное дитя из-под нахмуренных бровей.
- Сама-то ты куда надумала? – задал дежурный родительский вопрос, ответ на который кардинально менялся в течение всей школьной жизни. И сейчас он оказался совершенно новым и неожиданным.
- А никуда, - дочь задумчиво посмотрела в окно, в облачное небо, отыскивая там нелёгкий ответ на простой вопрос, кем она хочет быть. И придумав, захохотала: - Хорошо бы воспитательницей в детский сад, я бы сопливым устроила и фитнес, и английский. Они бы у меня по струнке ходили, в сортир бы по команде отправлялись, - и столько было злобы в лице будущей воспитательницы, что отцу стало не по себе. – И почему родители не хотят оставить детей в покое? – закричала она в ярости. – Почему не разрешают жить так, как им хочется?
Отец смутился, даже порозовел.
- Да я, вроде, тебе не мешаю и не запрещаю.
Дочь, опомнившись, вскочила с дивана, подошла к отцу, поцеловала в щёку.
- Я не о тебе. Ты у меня правильный.
Правильный отец ещё больше смутился, задвигался в кресле и с креслом, пряча повлажневшие глаза. Он-то хорошо знал, что отец из него получился никудышный, да и родитель – неудачный: очень хотел сына, а родилась дочь. И потому, что не хотел дочери, постоянно чувствовал вину перед ней. Нельзя сказать, что он не любил её, но и сказать, что любил, тоже было бы преувеличением. Она, естественно, чувствовала равнодушие отца, но всё равно тянулась к нему, спасаясь от деспотизма и диктата волевой матери. Именно это – постоянная униженность и задавленность со стороны матери и жены – толкали их друг к другу, давая возможность откровенно поплакаться, пожаловаться на матриархат, почувствовать независимость и расслабиться, не вызывая обидных насмешек и поучений. Как известно, общие беды и обиды наиболее тесно объединяют слабые характеры, а они с дочерью совсем не боевые, терпеливые и слабовольные, и противостоять семейному диктатору были не в состоянии. Со временем, однако, болезненная привязанность и посещения взрослой дочери становились для отца всё более тягостными, и каждый натянуто-душевный разговор превращался в испытание нервов. Для дочери же редкие свидания с отцом были залечивающей отдушиной от убивающего морального угнетения. Он всегда был ей ближе и роднее, понятнее, но при разводе родителей она, всё же, ушла к матери потому, что панически боялась её. Ушла как заяц к удаву, а отец не захотел за неё бороться, обретя, наконец, относительную свободу. Теперь им можно видеться только с разрешения матери, и дочь, изредка нарушая запрет, чувствовала себя хоть в этом сильной и независимой, да и приятно было пусть даже так, негласно, досадить властной родительнице.
- Па! – вывел Ивана Ильича из тоскливой задумчивости просительный голос родственной обузы.
- Да? – насторожился «па». Он не любил, когда его о чём-то просят: и отказать не в силах, и дать не хочется.
- «Чамбер потс кингс» приезжают, - обрадовала дочь, - всего на один день.
- Выставка королевских вещей, что ли? – попытался догадаться отсталый предок.
- Какая выставка! – возмутилась продвинутая дочь. – Ты врубился не в ту фазу.
- Сама же говоришь о королевских ночных горшках, - возразил педантичный «фаза» - знаток английского языка.
- Господи! – разозлилась «дота» - будущий знаток английского языка. – Так называется всем известная мировая рок-группа. Все пойдут оторваться на них.
- Я не пойду! – решительно отказался от привалившего счастья Иван Ильич. – Меня никакими горшками от дивана не оторвёшь. А ты – как хочешь.
- Хотелось бы, - и замолчала, насупившись и нервно закачав ногой, положенной на другую.
Иван Ильич понял, зачем она пришла.
- Сколько? – спросил, поднимаясь с кресла.
- Дешёвые – по штуке, - ответила любительница горшкового рока, скривив губы в обиде неизвестно на кого или на что.
Иван Ильич взял пиджак, достал объёмистый, но тощий кошелёк, покопался в нём двумя пальцами и, вытащив две пятисотки, протянул дочери. Та взяла, не глядя и не благодаря, встала, небрежно засунула в задний карман штанов, снова села и замерла, нервно шевеля пальцами рук, лежащих на драных коленях. Отец удивлённо поднял брови.
- Ты чего?
Дочь подняла на него тусклые бабкины глаза и сердито выговорила, как отругала:
- Что я, одна пойду, как дура?
Щедрый родитель опешил, не понимая своей вины.
- Иди со своим Валериком, - разрешил он, хотя разрешение его никому не требовалось, - кто тебе мешает?
Валерик появился у них недавно. Единственный сын банкира, у которого менеджером отдела работала мать, был невыразительным хлюпиком, худющим и сгорбленным от долгого просиживания за компьютером. Ещё более безвольный и безынициативный, медлительный в движениях и в эмоциях, он сразу привлёк внимание дочери тем, что им можно было вволю покомандовать. А мать, которая познакомила их, всячески поощряла дружбу, надеясь на большее и для дочери, и для себя. Иван Ильич видел протеже только раз, и ему потенциальный зять не понравился. Длинный жидкотелый парень всё время встречи молчал, заткнув уши наушниками плеера, и коротко дёргался, очевидно, в такт горшковой музыки. Ему-то, похоже, никто не был нужен, кроме неё и компьютера. В общем, временно сошлись два никудыших изгоя, объединённые тихим скрытым эгоизмом.
- Ему предок не даёт бабок на рок-концерты, - объяснила дочь свою насупленность. – Заставляет, жмот, зарабатывать самому, а Валерик не хочет.
Выслушав, предок дочери вздохнул, вернулся к пиджаку и тощему кошельку, опять поелозил там пальцами, вытянул пятисотку, четыре сотенных и две пятидесятки и протянул нахмуренной подруге будущего банкира.
- А почему ты у матери не взяла?
Любимая дочь взяла долю Валерика, положила рядом на диван и пожаловалась:
- Тоже не даёт. На машину копит.
- У неё же есть! – удивился бывший муж.
- Твой жигулёнок? – уточнила вестница. – Она его угрохала.
- Как?! – вскричал бывший автовладелец, ошеломлённый неожиданной новостью.
- А так! – откровенно радовалась дочь. – Въехала в фонарный столб, - и даже засмеялась. – Хорошо, что правой стороной, а то пришлось бы тебе хоронить лихачку.
- С какой стати? – мгновенно возмутился Иван Ильич, даже не осмыслив интересного происшествия и испугавшись жутких похоронных хлопот, плотно уселся в безопасное домашнее кресло и отчеканил: - Я ей – никто!
- Ага! – злорадно заметила наследница несостоявшейся дорожной жертвы. – То-то ты продолжаешь во всём слушаться её и подчиняться всем её прихотям. – Удар был нанесён по-родственному, ниже пояса.
- Только по доброте душевной, - вяло оправдывался никто, и был, в общем, недалёк от истины. – Не хочется ссориться по мелочам.
- Не можешь, - точно и жёстко подметила дочь, - не умеешь постоять за себя, - и добавила тихо с обидой, - и за меня.
Семейный консенсуалист встал, подошёл к окну, и нервно забарабанил пальцами по стеклу.
- Ладно, ладно! – поспешил он притушить назревавшую ссору по мелочам. – Тебе ещё рано судить взрослые отношения.
- Которых, к тому же, нет, - срезала недоросль, - и которых никогда и не было. – Поднялась с дивана, спрятала Валерин куш в карман, подошла к расстроенному отцу. – Не сердись, я – так, не по злобе. – Снова облагодетельствовала рассерженного родителя лёгким поцелуем в щеку, улыбнулась: - Пока! – и ушла.
Иван Ильич тщательно обтёр щеку и, облегченный по всем статьям, улёгся на диван, закрыв глаза в полном изнеможении.
Не прошло и десятка минут дремотного забытья, как ненавистный звонок заверещал вновь. «Больше не дам!» - твёрдо решил обанкроченный предок и обречённо заковылял к двери, безуспешно стараясь придумать вескую причину отказа. За открытой дверью, однако, стоял небритый сосед с тоскливой физиономией, в грязной майке и застиранном трико.
- Здорово, Ильич, - поприветствовал он сиплым голосом. – Слушай, сколько я тебе задолжал?
«Ну, слава богу!» - обрадовался Иван Ильич. – «Не всё мне отдавать, хоть от одного да получу».
- Триста сорок, - напомнил он должнику.
- Слушай, - лицо соседа униженно скривилось, - дай ещё шестьдесят, чтобы легче ровную сумму запомнить, а? – и объяснил причину просьбы: - Душа горит, башка трещит, ноги-руки дрожат, того и гляди копыта откину, - и припугнул, - и не отдам долга. Дай, - схватил Ивана Ильича за предплечье, - будь другом!
Застигнутый спросонья врасплох, обманутый в самых лучших противоположных ожиданиях, «лучший друг» попытался неумело вывернуться:
- А почему ты у жены не возьмёшь?
- У неё возьмёшь! – сморщился больной. – Подыхать буду, стакана не поднесёт, - и сразу подсластил: - Ты, Ильич, один во всём доме – человек, - и сильно стукнул себя в плоскую грудь с выпирающими рёбрами, отчего его шатнуло назад. – Попаду в рай, молиться за тебя там буду! Слушай, я тебе 500 отдам, - добавил наиболее веский аргумент. – За мной не пропадёт, - похвалил себя, - ты знаешь.
Иван Ильич знал только то, что сосед ещё ни разу ничего не вернул, но не дать ему ещё не позволяла застенчивая совесть и мягкотелость интеллигента-интеллектуала.
- В последний раз, - строго предупредил кредитор и вынес страждущему просимые 60.
- Гад буду! – поклялся честный заёмщик. – Слушай! – предложил великодушно: - Пойдём, вмажем напару, а? – с надеждой, что Ильич ещё раскошелится.
- Нет, нет, - отказался тот от нормального отдыха, - я не пью.
- Ну, как знаешь, - заторопился благодетель, - бывай, - опустил деньги в майку, прижал резинкой трико и удалился восвояси.
А Иван Ильич опять завалился на диван, но уже с больной головой, подумав, что выходной день начался не так и продолжается не так, как мечталось, и…
-3-
…оказался прав. Звонок снова не дал погрузиться в нирвану. Чертыхаясь и кляня себя за уступчивость, он взял из кошелька ещё полсотни и пошёл к двери, открыл – почти распахнул с силой - и отшатнулся в испуге со скомканной в руке банкнотой.
- Этим не откупишься, - пренебрежительно произнесла бывшая благоверная, не поздоровавшись, словно он был терпимым комнатным животным, шагнула через порог, протиснувшись плечом вперёд и отодвинув остолбеневшего бывшего благоверного, сбросила туфли на шпильках и, не найдя глазами своих тапочек, прошла в кухню в чулках. – Как живёшь? – они не виделись почти три месяца. По-свойски заглянула в холодильник. – Так я и знала, - строго выговорила непутёвому родственнику, - пусто! – Сморщила точёный нос и скривила красиво очерченные, слегка подкрашенные губы. – Какие-то вонючие сардельки! – «А пёс одобрил», - в пику ей подумал молчащий хозяин.
Элеонора, так красиво звали его бывшую супругу – женой он её никак не мог назвать – была заядлой вегетарианкой. Выпрямившись и оценивающе оглядев его с головы до пят, она безапелляционно установила, как будто видела постоянно:
- Похудел. – И строго напомнила: - Ты должен следить за своим питанием и здоровьем. – Пояснила зачем: - Не забывай, что у тебя на иждивении дочь, и ты обязан достойно содержать её как минимум 7 лет. – «Ещё 7 лет моральной каторги», - грустно отметил про себя понурившийся Иван Ильич. – А ты выглядишь неважно, - добавила оценщица, намекая на то, что под её неусыпным присмотром он выглядел важно.
«Будешь так выглядеть», - молча согласился доходяга, - «когда не дают отдохнуть в законные выходные». Сама же Элеонора Львовна была, как всегда, в идеальной форме, не меняясь уже много лет. Даже, пожалуй, помолодела: на гладком лице – ни одной морщинки, строгие глаза – по-молодому ясные, роскошные белокурые локоны свободно, по-современному, спущены на плечи и спину, живот подтянут, талия как у моделей. Любой мужик заглядится. Любой, но не Иван Ильич, ему смотреть на бывшую жену было тошно. Она, слава богу, стала чужой не только морально, но и внешне.
- Кстати, - вспомнила она некстати, - у тебя есть левые заработки? – и, не дав подозреваемому возмутиться, поняв по его нахмуренной физиономии, что как был он лохом, так и остался, наставительно попеняла: - А надо бы иметь: взрослеющей дочери дополнительные алименты никак не помешают. – «Я и так дополняю», - вспомнил непутёвый отец недавний небескорыстный визит дочери-переростка. – Хотя ты и оставил семью, - продолжала заботливая мать, - но от помощи ей тебя никто не освобождал.
Иван Ильич, прижав руку к груди, хотел поклясться и напомнить, что не он оставил добропорядочную семью, а его отставили, обвинив в несостоятельности в качестве главы родственного коллектива. Так оно и было. И случилось совсем не по его воле, а неожиданно для него. И случилось тогда, когда Элеонора Львовна устроилась через отца – директора крупнейшего городского рынка – менеджером в солидный банк, и там её заметил и отметил сам банкир, потерявший жену и тяготившийся воспитанием сына-лоботряса. Подзуживаемая родителями, новая банковская служащая начала усиленный подкоп под холостяцкую крепость завидного жениха и когда почувствовала, что пора закладывать взрывное устройство и брать банкира за кошелёк, деловито, не смущаясь, предложила Ивану Ильичу расстаться на взаимовыгодных условиях.
Они были таковы: из разменянной трёхкомнатной квартиры маме с дочкой, которая, неутешно разрыдавшись, решила примкнуть к одинокой родительнице, достаётся двухкомнатная улучшенной планировки, а неспособному отставному главе семейства – старая однокомнатная на окраине города. Девятый «Жигуль», поскольку разделить его невозможно, отъезжал к обесчещенной женщине с сиротой, поскольку она и так практически одна им пользовалась, и на новой респектабельной должности ей никак нельзя без личного транспорта. Из имущества Ивану Ильичу отдавали любимые им и освоенные до заметных вмятин диван и кресло, дополнив гарнитур стареньким платяным шкафом, в котором хозяин не удосужился за всю совместную жизнь подогнать незакрывающиеся дверцы, а также стареньким малогабаритным холодильником, выработавшим свой промозглый срок и отчаянно трясущимся по ночам от старости. К этому великодушная Элеонора Львовна добавляла почти новый телевизор в ответ на малодушный отказ другой стороны от сбережений.
Иван Ильич не возражал, что было бы бесполезно, поскольку ему отводилась роль облагодетельствованного статиста. Он даже обрадовался замаячившей свободе и немножко опасался её, как комнатная собачка, выброшенная за дверь. Ему обидно, что ушёл не сам, а его ушли, а надо было сделать решительный шаг давным-давно. А сейчас, когда он мысленно собирался с вескими опровержениями своей вины, чтобы восстановить, наконец, семейную справедливость, обличительница ушла в комнату и по-хозяйски открыла платяной шкаф.
- Как и в холодильнике! – брезгливо оценила содержание и слегка поморщилась, увидев внизу скомканные нестираные вещи. – Для стирки ты можешь воспользоваться услугами нашей прислуги. – Захлопнула дверцы, которые привычно не закрылись. – Нельзя превращать квартиру в антисанитарную барахолку, пропитанную болезнетворными микробами. – У этой ревностной гигиенистки ни одна прислуга не выдерживала больше двух месяцев.
Завершив ревизию, Элеонора Львовна аккуратно присела на знакомый диван, не прислоняясь к спинке, аккуратно расправила подол узкой светлой юбки с широким чёрным поясом дзюдоистки, украшенным золотой пряжкой.
- Кстати, - обратилась она к неряхе, и он знал, что за таким началом обязательно последует что-либо неприятное и некстати, - у нас возникли непредвиденные финансовые затруднения, - сообщила вторую, наиболее значимую причину интереса к его левым заработкам. – Ты мог бы помочь, - строго и требовательно посмотрела прямо в глаза чужому мужчине, вежливо стоявшему у окна, - всё же не чужие люди. – Иван Ильич усмехнулся и отвернулся к окну, не желая быть своим. – Ты уже слышал? – догадалась банковская банкротша. – От кого? – и опять догадалась: - От Аркадии?
Так звали их, к сожалению, общую дочь. С рождения и до школы у неё было нормальное имя – Маша, и в свидетельстве о рождении было записано: Мария Ивановна Петушкова. Но потом, перед школой, простое русское имя показалось матери вульгарным, и она вместе с авторитетными рыночными родителями переделала свидетельство, в котором значилось, что у Петушкова Ивана Ильича появилась дочь Аркадия, названная так в честь прадеда Аркадия, с отчеством Львовна в честь деда и с фамилией Звездина в честь всего их торгово-финансового клана.
- Да, - респектабельная Звездина-мать встала, подошла к висевшему на стене зеркалу, проверила, всё ли у неё в порядке с лицом и причёской, и, не найдя огрехов, повернулась к присевшему на подоконник сермяжному Петушкову-отцу, - твои «Жигули» въехали в столб. Понаставили, где попало, проехать невозможно!
Невинная жертва дорожно-транспортного происшествия снова уместилась на диванном сидении. Иван Ильич вспомнил, что она никогда, ни при каких обстоятельствах и ни в чём не считает себя виноватой.
- Ремонт обойдётся в приличную сумму, но ездить на ней приличным людям неприлично. Нужна новая и, конечно, не наша, а иномарка. – Ивану Ильичу не нужна, и он молчал. – Я, конечно, могла бы обратиться к Могилевскому, - такую жуткую фамилию имел банкир, и Иван Ильич позлорадствовал, что дети у того будут Звездиными, - но мне не хочется портить установившиеся доверительные взаимоотношения перед окончательным сближением. К сожалению, оно несколько задерживается. – Невеста опять подошла к зеркалу, подмазала губы. – Несмотря на то, что он известный банкир, а ведёт себя как грубый мужлан, который сначала старается залезть к порядочной женщине в постель, а потом уж подумает – объясняться в любви или нет.
Элеонора считала умеренный секс только необходимой физиологической потребностью для здоровья женщины. В спальне над изголовьем висел календарик с отмеченными датами, когда он разрешался. Иван Ильич, с ненавистью вглядываясь в редкие кружочки и дождавшись, нередко терял всякое желание к запланированной близости, и тогда у него получалось кое-как, только для здоровья. Почему он терпел эту женщину и такую жизнь почти 15 лет? Сейчас, на свободе, он сам этому удивлялся и толком не мог объяснить. Больше всего, наверное, мешал стыд за супружеское и родительское дезертирство и непременное осуждение знакомыми и её родственниками. Стыд за то, что не сумел создать главное в жизни – семью. Да и привык со временем к удобной второй роли, когда не нужно напрягаться с инициативой и можно пофилонить в перерывах между указаниями инициативной жены. В общем-то, жилось ему не так уж и плохо, но… тягостно. Спасала работа, где он задерживался всё чаще, оттягивая возвращение домой на умятые диван и кресло. Хорошо, что пить не пристрастился.
А началось всё со школы. Они учились в одной школе, в одном классе, но по-настоящему приметили друг друга только в десятом, когда она превратилась в кукольную красавицу, а он – в вундеркинда от физики и математики. Даже порой гуляли вместе по вечернему городу, правда, без стихов и попыток объясниться или, тем более, поцеловаться. Он – от застенчивости, она – от врождённого хладнокровия.
Потом у него был радиотех, а у неё – экономфак университета. Постигали науки в разных вузах, жили в разных районах города, встречались реже, но каждый раз ему было приятно покрасоваться с писаной красавицей, а ей… - что ей, он не задумывался. Окончив институт с красным дипломом и авансом на успешное научное поприще, он остался в аспирантуре. Тут-то и выяснилось, что ни перспективного мышления, ни научной фантазии, ни пристрастия к кропотливым фундаментальным исследованиям у него нет, зато есть мгновенные экспериментальные озарения и увлечённость техническими новинками. В общем, относится он к многочисленной плеяде учёных-практиков. Кое-как, без всякого озарения осилив кандидатскую, новоиспечённый работяга от науки, попортив нервы и здоровье, смирившись с уготованным ему природой средним профессиональным потолком, но отрастив английские усы и освоив английскую невозмутимость, подкреплённую природной ленью, устроился в НИИ, где и прозябал, безропотно выполняя мудрые задания угасающих научных светил. Элеонора к тому времени благополучно и, наверное, не без поддержки нужного всем отца, устроилась на непыльную должность ревизора в администрации города. Жизнь, таким образом, у обоих устоялась, и Иван Ильич, посчитав, что достиг уровня успешного учёного, как-то в тоскливую осень, замутившую мозги беспросветными дождями, с бухты-барахты решил, что достиг и уровня успешного семьянина. А потому, набравшись нахальства, несвойственного ему в хорошие дни, заявился к Звездиным, где в последнее время бывал редко, и попросил, наконец, руки дочери-красавицы, которую почему-то игнорировали окружавшие её более успешные чиновники-красавцы, и был осчастливлен согласием.
Тогда, ошеломлённый неожиданным успехом, он не понимал, что сам заложил мину с годовым механизмом под свою будущую «английскую» жизнь. Не знал, не ведал, что родители невесты, принявшей, кстати, лестное предложение более чем прохладно, не умудрённые научным и культурным интеллектом, обременённые рыночной экономикой и не знакомые с истинной, рыночной, стоимостью мозгов в закрытом научном обществе, по-прежнему продолжают считать его потенциальным научным гением, способным облагородить их купеческую семью и загребать блага, не утруждая рук. Но очень скоро поняли, что гений гол как сокол и таковым обещает остаться, если ему не подрезать куриные крылья. И тогда Папа-Лев посоветовал ленивому зятю спуститься на землю, не карабкаться на голую научную вершину, а пристроиться где-нибудь в долинных урожайных зарослях. Уже приученный к смирению и потрёпанный научными неудачами, зачуханный бытом англичанин неожиданно удачно нашёл-таки приличное местечко в экспериментальной лаборатории некоего закрытого оборонного института, где, наконец-то, и обрёл свою законную профессиональную нишу. Семья, быстро выросшая в полтора раза, ощутив устойчивый материальный фундамент, зажила спокойно и счастливо. Заработок обескрыленного петуха, существенно дополняемый премиями и надбавкой за степень, значительно превышал заработки крылатых гениев-соколов, да и у Элеоноры, в связи с многочисленными изнуряющими ревизиями, прилипчивая мохнатая лапа не пустовала. Что ещё нужно дружной семье?
Ан нет! Оказалось – надо. Ей, видите ли, с жиру захотелось стать пупком города, финансовой грыжей, первой банкиршей. Рыночные родители, не дождавшись дивидендов от учёного зятя, пришли в восторг от новой партии дочери, и судьба отверженного аппендикса была решена скоро и бесповоротно.
Иван Ильич искоса ненавидяще взглянул на подержанную невесту и со злорадством заметил тонкие морщинки на несгибаемой шее. Элеонора опять чопорно присела на диван, поскольку в мягкое продавленное кресло никогда не садилась, а стулья при разделе так же, как и дочь, предпочли присоединиться к слабым двум третям. Скульптурно высеченное из целого куска холодного безжизненного мрамора красивое лицо дамы на диване больше не притягивало, маня загадочностью, а, наоборот, отталкивало правильной, но не живой красотой.
- Могла бы обратиться, - продолжила интересующую её тему мраморная дама, - за помощью и к друзьям или к отцу, но принципиально не сделала этого, - и, смерив холодным взглядом живую статую у окна, объяснила принципиальную позицию: - Решила дать возможность исполнить свой долг перед семьёй отцу и бывшему мужу, которому я отдала лучшие годы.
«Что годы?» - горько подумал злодей. – «Я жизнь отдал и все надежды».
- Кстати, - слегка оживилась отдавшая годы, а Иван Ильич, услышав предупреждающее слово, обмер, - страховка на авто у тебя?
Автовладелец без авто освободил задержанное дыхание, обрадовавшись, что неприятностей не последовало. «Так вот зачем она припёрлась!» - и пошёл к шкафу, который он превратил в шкаф хранения. Порылся в куче бумаг на верхней полке, извлёк плотный глянцевый лист, покрытый замысловатыми защитными узорами, и бросил на старенький журнальный столик, стыдливо приткнувшийся к углу дивана.
Не взглянув на него, Элеонора Львовна всё же выдала неприятность некстати:
- Может, ты получишь страховку за разбитые в ДТП не по моей вине «Жигули»?
Иван Ильич дёрнулся, собираясь объяснить, что не знает всех обстоятельств и всей страховой процедуры, и вообще…
Но она, слава богу, уже передумала:
- Впрочем, ты не сумеешь, я – сама. Напиши мне доверенность.
Обрадованный неумеха молниеносно, с творческим вдохновением выполнил на редкость приятную просьбу. Нужный документ был аккуратно сложен и вложен во чрево элегантной тиснёной белой сумочки с позолоченным металлическим обрезом и застёжками. Приятная гостья поставила сумочку вертикально на колени и слегка наклонилась, чтобы встать, но замедлила движение, дабы сделать последнее внушение:
- Я не хочу, чтобы Аркадия бывала у тебя без моего ведома, - и встала, наконец, угрожающе задрав точёный подбородок.
Молчавшего до сих пор Ивана Ильича будто взорвало, и он, не сдержавшись, выкрикнул:
- А я не хочу, чтобы ты приходила сюда!
Прекрасная мегера смерила его уничтожающим взглядом и процедила сквозь сжатые безупречно белые зубы:
- Не дождёшься! – и добавила уже спокойнее: - Я обязана следить за тобой и знать, как ты живёшь, не ради тебя, а ради дочери, - и ещё: - Без меня ты ничего не можешь.
- А я не хочу знать тебя! – совсем оборзел отец «сироты». – Ясно? – и, чуть замешкавшись, выдал совсем несусветное: - И вообще, нам пора переходить на «вы».
У Элеоноры от удивления округлились глаза, и ресницы встали дыбом.
- Ты что, сдурел? – и, не прощаясь, сама открыла входную дверь и вышла, не закрыв её.
Металлические каблучки шпилек уверенно процокали по бетонным ступеням лестницы, постепенно затихая, и скоро стали совсем не слышны.
Иван Ильич долго ещё стоял у окна, тяжело дыша и нервно вздрагивая подбородком. Потом глубоко, освобождающе, вздохнул, осторожно бесшумно закрыл дверь, запер на два оборота ключа и на цепочку, подошёл к дивану, снял покрывало и неистово вытряс его прямо в комнате, постелил снова и изнеможённо улёгся в третий раз. Закрыл глаза, но сна, естественно, не было, как не было и душевного покоя. В очугунённой голове лихорадочно складывались правильные ответы на реплики и вопросы мерзкой бабы, один едче другого и все убийственно ироничные. Жалко, что они, как всегда, пришли в голову поздно, а то бы… «Пропащий день», - подумал он огорчённо. – «Лучше бы его не было». Ничего не хотелось: ни лежать, ни двигаться, ни жить так, как он – в полупридавленном состоянии. «Хоть бы кто-нибудь пришёл, что ли», - подумал он с отчаяньем и не успел как следует осмыслить редкое пожелание, как…
-4-
…неугомонный звонок зазвонил снова. «Зачем вернулась?» - испугался Иван Ильич, не сообразив со страха, что не слышал цокота ведьминых копыт. – «Что ей ещё надо?». Поднялся и, внутренне напрягшись, решительно направился к двери, заготовив пару крепких выражений. «Может, что не так с доверенностью?» Он перепишет её молча и молча укажет на дверь! Нет, даст понять молчанием, что её присутствие неприятно. Да, так будет внушительнее и… солиднее. Нахмурив брови, сделал сердитую маску и открыл дверь. За ней стояла соседка с продуктовой сумкой. Увидев неприветливое лицо соседа, она смущённо улыбнулась
- Здравствуйте, Иван Ильич. Извините, что побеспокоила. Иду из магазина, смотрю – к вам гость, - и наклонила голову, глядя в ноги.
- Где? Кто? Какие гости? – не перестроившись, недовольно забрюзжал Иван Ильич, а настырный гость был уже у забытой хозяином миски с водой и жадно лакал, не обращая внимания на переговоры людей.
- Собачку завели? – продолжала виновато улыбаться соседка.
- Сам завёлся, - недовольно буркнул собаковод и, смягчив тон, объяснил: - Утром почему-то увязался с базара, я его покормил, он ушёл и вот опять заявился – не запылился. Как только дорогу запомнил? Что прикажете делать? – он требовательно посмотрел на безвинную женщину.
У той не было определённого ответа.
- Собаки чувствуют хороших людей, - сказала отвлечённо, оправдывая пса, который с независимым видом, не глядя на опешившего хозяина квартиры, медленно и уверенно проследовал в комнату и, по всей видимости, залез в забронированное кресло. – Я бы оставила.
- Так возьмите! – быстро нашёлся любимец псов.
- Не могу, - с сожалением вздохнула советчица. – Ребята очень хотят, а мой – ни в какую. Не любит животных. – «Вот мерзавец!» - в сердцах облаял соседа Иван Ильич. – «И деньги берёт без отдачи, и собаку взять не хочет». – А вы, если не хотите оставить, отведите его туда, откуда он к вам привязался, - дала новый дельный совет соседка, близко к сердцу принявшая судьбу бездомного четвероногого.
- Эврика! – воспрял духом от найденного лёгкого решения загнанный в угол хороший человек. – Пожалуй, так и сделаю, - и повернулся уйти в комнату и посмотреть, чем занят самовольный вселенец.
- Иван Ильич, - приостановила соседка.
- Да? – повернул он в дверях голову, не ожидая ничего хорошего от просительного тона её голоса.
- Вы сегодня деньги давали моему? – Она зря спрашивала, ведь наверняка знала, что дал.
- Каюсь, - сознался он, - давал. Так просил, что невозможно было не дать. А что случилось?
На её лучистых и всегда смеющихся серых глазах появились бриллиантики слёз.
- Иван Ильич, миленький, - выговорила она со стоном, сразу сделавшись старой и замученной, - не давайте ему денег, прошу вас. – Она вытерла ладонью непрошеные слёзы. – Много он вам должен?
Злостный заимодавец бессильно прислонился к косяку открытой двери.
- Ничего не должен, - попытался он, соврав, успокоить бедную женщину, посетовав про себя: «И почему у меня всегда получается не так, как хочется?».
- Очень прошу вас, - повторила просьбу бедняга, - не давайте ему ничего, - и снова глаза её увлажнились, выдавая отчаянье. – Не для себя, ради детей прошу, - не удержавшись на ресницах, слёзы покатились по впалым щекам. Чувствовалось, что она на грани нервного срыва. – Жить стало невозможно, совсем замордовал нас, дети боятся, никакие уговоры, никакие слёзы не помогают.
На Ивана Ильича они очень даже подействовали, и он поспешил выдать радикальный совет:
- Выгоните его, да и вся недолга!
- Гнала, - остановив слёзы и утерев лицо ладонью, пожаловалась несчастная жертва неисправимого алкаша, поддерживаемого добросердечным соседом, - да он не уходит.
- Что значит – не уходит? – возмутился недавно запросто вышвырнутый из семьи. – Подайте на развод, - дал он ещё один радикальный совет, подкреплённый собственным опытом.
Соседка тяжко вздохнула, приходя в нормальное душевное состояние.
- Боюсь я этих разводов, формальностей всяких, пересудов людских, - она помолчала, перебирая в уме нелёгкие мысли. – Детей жалко – как они без отца? – и добавила совсем несуразное с точки зрения решительного Ивана Ильича: - Да и его жалко – пропадёт без нас.
- Ну, знаете ли, Марья Ивановна! – отлип от косяка Иван Ильич. – Надо же, в конце концов, и о себе подумать! – в негодовании воскликнул «эгоист» с пятнадцатилетним стажем. Ему жаль было скромную и симпатичную женщину с прекрасным именем-отчеством, как у дочери в детстве, но как ей помочь, он не знал, не смог и самому себе помочь, смирившись, в конце концов, с ролью подкаблучника.
Она доверчиво прикоснулась к его локтю.
- Не обращайте внимания на временную бабью слабость. Всё пройдёт, - глубоко и безнадёжно вздохнула, не веря. – Мне бы детей поднять… а потом уж и о себе можно подумать, - и улыбнулась, лучась весёлыми глазами. – А за собачкой, когда вас дома не будет, мы с ребятами присмотрим. Вы только постелите что-нибудь у дверей для неё, – она забыла о недавнем совете, как избавиться от пса, очень желая, чтобы тот остался.
Как и предполагал Иван Ильич, пёс лежал в кресле, удобно свернувшись клубочком и положив ушастую голову на короткие мохнатые лапы. Он наполовину приоткрыл глаза и, не двигаясь, насторожённо наблюдал за приближением человека. А тот осторожно, чтобы не испугать, подошёл к креслу, опустился на колени, чтобы легче было разговаривать, положил ладони на сиденье и, наклонив голову и заглянув в спокойные глаза нахального квартиранта, строго спросил:
- Что будем делать с тобой?
Пёс нехотя приподнялся, вытянулся, изогнув хребет дугой и задрав голову, потом сел, почесал передней лапой за ухом, сладко-сладко зевнул, показав чёрно-розовую пасть с острыми-преострыми мелкими зубами и совершенно целыми клыками, внимательно посмотрел на попусту мятущегося человека, наклонился, несколько раз лизнул ладонь маленьким жарким язычком, успокаивая, и снова свернулся клубочком, спрятал нос под лапу и закрыл глаза, давая тем самым понять, что лучше всего сейчас – не пороть горячку, а сначала выспаться. Ему-то все переживания - до лампочки. Он обрёл и приличный дом, и неплохого хозяина.
- Ты так считаешь? – переспросил найденный хозяин, и ему почему-то расхотелось вести нахала на базар. – А что, пожалуй, ты прав! – согласился он с мнением практичного зверюги. Встал, повернул кресло так, чтобы видеть засоню с дивана, сам в очередной раз улёгся и, как ни странно, мгновенно заснул.
Проснулся часа через два свеженьким и здоровеньким. Пса на кресле не было. «Согрелся и перебрался на пол», - решил разомлевший плохой сторож. Но и на полу в обозримом комнатном пространстве его не увидел. «Куда же он подевался?» Пришлось встать и заняться поисками в обширных апартаментах. Поиски не привели ни к чему: пёс исчез, как испарился. Пропажа не нашлась ни в кухне, ни в коридоре, ни в спальном закутке, ни в совмещённом санузле. Иван Ильич даже подёргал входную дверь и проверил замок – всё нетронуто. «Прямо мистика какая-то!» - удивился он. - Сначала усыпил, а потом сгинул бесследно!»
- Эй! – позвал вполголоса, почему-то опасаясь окликнуть громче. – Ты где? Перестань дурить! – возвысил голос. – Давай-ка материализуйся.
И сразу где-то в спальном закутке что-то зашумело, заскребло, зацарапало, заставив хозяина вздрогнуть. Из-под нижней продольной доски кровати, где и котёнку не пролезть, высунулась симпатичная мордашка в дьявольской маске, а следом, распластавшись, с трудом, елозя из стороны в сторону, выбралось и чёрное материализовавшееся туловище. Довольный дьяволёнок энергично встряхнулся, избавляясь от пыли, никогда не выметавшейся из-под кровати, сел, выставив задние лапы вверх и в сторону, и улыбаясь, уставился весёлыми глазами на встревоженного хозяина: «Что», - мол, - «сдрейфил?».
- Ну, ты, брат, даёшь! – улыбаясь встречно, оценил собачий фортель Иван Ильич. – А если бы не смог вылезти? Что тогда?
Пёс подбежал и встал, танцуя, на задние лапки, извиняясь за непреднамеренную тревогу.
- Ну, циркач! – умилился зритель, присаживаясь. – Прямо – Каштанка. Мир, да? – протянул артисту ладонь. – Давай лапу.
Пёс с удовольствием подал, чуть наклонившись туловищем в сторону, скрепляя примирение рукопожатием.
- Кушать хочешь?
Дармоед склонил голову набок, вслушиваясь одним ухом в знакомое вкусное слово.
- Особо шиковать нам нечем, - разочаровал кормилец, - но есть итальянские ригатоны и целых две русские сардельки на двоих. Ты как?
Пёс припал на передние мощные лапы и смешно завилял обрубком хвоста, показывая, что не возражает.
- Вот и ладненько! – удовлетворённо произнёс соблазнитель. – Сейчас сварим и съедим за милую душу. Подождёшь?
Сотрапезник разочарованно лёг: ему непонятно было, зачем тянуть, когда и сырые сардельки не хуже варёных. Но шеф-повар не внял доброму совету, прошёл на кухню и не только отварил сардельки, но и пропитал ригатоны сарделечным духом, сварив их после сарделек в той же воде. И не напрасно, поскольку малогабаритной прорве и двух сарделек не хватило, пришлось добавить к ним кусок сыра и пяток печений. От ригатонов пёс категорически отказался в пользу хозяина.
Приятное, как всегда – краткое, кончилось, и опять давили продолжительные неотступные неприятности.
- Заморил червячка? – чуть подсластил горькую пилюлю ненадёжный хозяин. – Давай решать, где тебе ночевать.
Бездомный, лежащий поперёк кухонного порога, даже и ухом не повёл. Его эта проблема, похоже, ничуть не волновала. А любитель чужих животных видел два приемлемых варианта её решения, и оба гнусные, поскольку – человеческие. Во-первых, можно отправиться прямиком на базар и там полюбовно расстаться. Во-вторых, можно прогуляться по незнакомым улицам и потерять друг друга. Но для этого надо собраться с духом и выйти из дома, а после обеда, даже такого не сытного, не хотелось, как не хотелось и избавляться от пса обманом. На душе Ивана Ильича посмурнело. Он упёрся в моральный тупик, когда хочется одного и немножко другого в надежде на соседку, когда первое несовместимо со вторым, как бывает при решении любых социальных вопросов. В старой жизни Элеонора быстро нашла бы выход, и не пришлось бы ломать голову. Хорошо бы пёс сам, по собственной инициативе, исчез. А тот, будто обладал телепатией, не стал вникать в колебания слабого человека, поднялся, потянулся, подошёл к входной двери и негромко заскулил-захрипел-захрюкал.
- Хочешь выйти? – с елейной улыбочкой спросил обрадованный Иван Ильич. – Айн момент! – и торопливо открыл дверь.
Но пёс и не подумал выходить, пристально глядя на хозяина.
- Не по-о-нял… - разочарованно протянул тот. – Ты что? – спросил, злясь. – Сам не хочешь теряться? – и сердито: - Шёл бы на базар! Почему я тебя должен сопровождать? – заводил он себя без причины. – И чего ты, собственно говоря, прилип ко мне?
Пёс подошёл и стал тереться о ногу, успокаивая чем-то рассерженного хозяина. Поднял голову и улыбался, глядя счастливыми глазами так, что и объяснять-то ничего не надо.
- Чёрт с тобой! – растаял Иван Ильич. – Пойдём вместе, так и быть, провожу до базара, - пообещал, сам себе не веря.
Пока хозяин обувался-одевался, счастливый собачий малыш стоял, упершись лбом в дверь, и едва она отворилась, выпуская обоих, почти кубарем нетерпеливо скатился с первого лестничного пролёта и скрылся в конце второго. Но тут же вернулся на лестничную площадку и стал ждать, когда хозяин запрёт дверь и без обмана пойдёт следом. Подождал и на выходе из подъезда, заюлил всем гибким тельцем, завилял пародией на хвост, затанцевал на чуть искривлённых и тоненьких по сравнению с передними задних лапках, показывая, как рад совместному променаду. И только убедившись, что хозяин вышел из дома и готов следовать за ним, прервал ликование и деловито затрусил впереди по дороге, каким-то образом запомнившейся с первого раза. Безошибочно, часто помечая столбы и углы домов, четвероногий поводырь довёл хозяина до той улицы, где утром ошибся и повернул не в ту сторону. Он и сейчас завернул туда же. «Ладно», - разрешил Иван Ильич, - «теряйся тут». Пёс ускорил ход, почти не отмечаясь, но часто останавливаясь и поджидая хозяина, чтобы тот не заблудился и не затерялся. Так в быстром темпе и в невидимой длинной связке они дошли до забытого богом обширного коммунистического квартала «хрущёвок» – разваливающегося архитектурного памятника единственного народного вождя, обеспечившего многие миллионы трудящихся скорым и сносным жильём. Безошибочно ориентируясь в абсолютно одинаковых человеческих ульях, мини-гид уверенно подбежал к одному из них, не менее уверенно заскочил в средний подъезд с оторванной дверью и скрылся в тёмном чреве. Пришлось брошенному экскурсанту одному подниматься по лестнице и отыскивать квартиру, которая так притягивала пса. Тот лежал на замызганном куске паласа у дверей одной из квартир аж на 4-м этаже. Запыхавшийся Иван Ильич остановился рядом, держась за перила.
- Ты здесь живёшь? – спросил пса, неподвижно лежащего с затуманенными грустью глазами. – Приглашаешь в гости? – Тот даже не пошевелился. – Сейчас узнаем, - обнадёжил гость и позвонил один раз… два… три… никто не откликнулся, не вышел, похоже, что гостей здесь не ждали.
Зато из соседней квартиры выглянула любопытная бабуля.
- А они уехали на дачу к родителям, - радостно сообщила она гостям грустную весть. – И ты здесь? – увидела лежащего пёсика.
- Он-то меня и привёл, - объяснил Иван Ильич своё появление у чужой квартиры. – Здесь живёт? – указал глазами на пса.
- Жил, - уточнила бабуля, выходя на площадку для интересной и обстоятельной беседы, - пока хозяйка не умерла, - она тяжело вздохнула и перекрестилась, - тому, почитай, с полгода минуло. – Бабуля тыльной стороной указательного пальца утёрла выступившую слезинку. – А ты откуда его знаешь? – спросила о сироте.
- Утром на базаре познакомились, - тоже вздохнув, ответил Иван Ильич. У него при виде тоскующего малыша сжалось сердце и спазмом перехватило пересохшее горло. Он пожалел, что пришёл сюда и близко соприкоснулся с долгим и безутешным собачьим горем, которое и большому человеку бывает порой не под силу.
- Вона куда занесло бедолагу с горя, - понимающе определила словоохотливая мудрая женщина. – Зиму-то и весну здесь, у порога, почти неотлучно провёл – всё ждал хозяйку. Да разве оттуда приходят?
Иван Ильич, молча опустив глаза, подтвердил, что такого ещё не было.
- Мы его всей площадкой кормили. Молодые-то, что вселились, в квартиру не берут, боятся за малое дитё. А чего бояться-то, когда он детей шибко любит, ластится к ним как хорошая нянька.
Ивану Ильичу почему-то стало душно и неуютно. Он переступил с ноги на ногу, отодвинувшись к перилам, а старушка наклонилась и погладила замершего в скорбном трансе малыша. Ему непонятно было, о чём толкуют люди. Его горе неразделимо, оно – только его и больше ничьё.
- Летом всё реже стал приходить, я уж подумала, что нового хозяина нашёл, - бабуля поглядела на Ивана Ильича, а тот, застигнутый в тайном моральном преступлении, смутился до покраснения и, обороняясь, перешёл в атаку:
- А вы сами, почему не возьмёте?
- Брала, мил человек, брала, и не раз, - легко отбила психическую атаку немощная старушка. – Походит по квартире, обнюхает всё, а оставаться не хочет. Может потому, что дед у меня шибко пьёт и шумит без дела, - высказала нехитрую догадку. – Жалко собачку.
Ивану Ильичу тоже стало нестерпимо жалко. Чтобы окончательно не расклеиться, он, не глядя на бабку и пса, буркнул:
- Ну, бывайте, - повернулся и почти побежал по-мальчишески вприпрыжку вниз по лестнице.
Спустились почти вместе, и только на выходе пёс опередил сбежавшего хозяина на несколько шагов и бодро порысил обратной дорогой, смешно виляя заячьим хвостом и белым пятном под ним.
- Стой! – закричал Иван Ильич в досаде. Умный пёс остановился, оглядываясь и поджидая крикуна. – Ты почему не остался? – накинулся на него непонятливый человек. – Твой дом там! – понапрасну уговаривал он сделавшего свой выбор малыша. – Ну, что мне с тобой делать? – сопротивляющийся хозяин присел на корточки и погладил непослушника по голове, а тот повернулся и уткнулся головой ему в живот, тяжело, по-сиротски, вздохнул и замер, отдавая всего себя и свою судьбу в руки чем-то полюбившегося человека. – Ну, ладно, ладно! – почти простонал Иван Ильич, чувствуя, что на глаза набежали непрошеные слёзы. – Ну, будет! – легонько прижал к себе мягкое и тёплое беззащитное тельце. – Тебе надоело быть одному? – Маленький друг поднял голову и посмотрел так выразительно, что и без слов стало ясно, что надоело до смерти. – А мне надоело быть в стае, да ещё когда постоянно кусают. Хочется, наконец, побыть одному. Уживёмся ли?
Обрадовавшись смене настроения хозяина, пёс освободился от объятий, оперся передними лапами на родное большое колено, завилял хвостиком и коротко гавкнул, убеждая большого друга, что обязательно уживутся, и всё у них будет «о гав!».
- Как ты не поймёшь, - продолжал тот вяло сопротивляться, - что мне некогда тобой заниматься, - и взял голову умного глупыша в большие мягкие ладони.
Они смотрели друг другу в глаза, пёс – доверчиво-восторженно, а человек – нежно и грустно.
- Я целый день на работе, а с тобой надо прогуливаться, - канючил увиливающий друг, выискивая любые зацепки, чтобы отказаться от тесной дружбы. – И потом, я люблю поспать по утрам. Знаешь, сколько я не доспал за 15 лет? – Но пёс ничего не хотел понимать, его выбор был непоколебим. – Вот что, - решил, наконец, нерешительный человек, - давай не будем пороть горячку и предоставим всё времени, - нашёл увиливающее решение. – А пока есть предложение: на базар сегодня не пойдём – поздно уже, а смотаемся туда, где ваш брат с нашим братом попусту тратит время.
Как-то, убивая избыток своего свободного времени, он забрёл в окраинную рощицу, теснимую с трёх сторон многоэтажками и захламлёнными пустырями. Чуть углубившись по чуть протоптанной тропинке, он вскоре услышал нестройный собачий хор и чуть дальше выбрался на грубо вырубленную узкую аллею, по которой самозабвенно и горделиво вышагивали псари с питомцами на поводках, не удостоившие одиночку ни взглядом, ни лаем. Иван Ильич не стал раздражать ни тех, ни других и, чтобы не сделаться случайной дичью, потихоньку ретировался на тропинку, поминутно оглядываясь и стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимания какого-нибудь зверюги, решившего проверить личность чужака на вкус.
Вспомнив теперь о собачьем оазисе, он решил схитрить и отвести прилипчивого псёнка туда. Там у него будет большой выбор и друзей, и подружек, и более авторитетных и опытных хозяев. Авось кого-нибудь и выберет, и потеряется сам, не кладя греха на добрую душу Ивана Ильича. Пёс не возражал, ему было всё равно, куда идти, лишь бы вместе с хозяином.
Прошли поворот к дому Ивана Ильича. Малыш завернул было к новому жилью, но увидев, что хозяин идёт дальше, вернулся вприпрыжку, показывая уверенным ходом, что знает и эту дорогу и, возможно, знаком с собачатником. Когда вышли на тропинку, он припустил со всех четырёх ног, низко опустив голову и вынюхивая следы сородичей, и скрылся далеко впереди в кустах. «Ну, всё!» - тревожно-радостно вздохнул Иван Ильич. – «Адью, мой дорогой!» - и повернулся, чтобы как можно скорее исчезнуть, но не успел. Дальние кусты зашевелились, ветки раздвинулись, и показалась довольная мордочка, а за ней и вся несостоявшаяся потеря. Пёс, не подходя, сел и с подозрением наблюдал за своим спутником: то ли тот отстал, то ли опять собрался сменить маршрут. Опыт ему подсказывал, что за хозяином нужен глаз да глаз. Пришлось Ивану Ильичу смириться и последовать за недоверчивой псиной.
На догодроме они оба выглядели ягодами не здешнего поля. Сюда приходили любители животных, чтобы себя показать и ещё раз себя, но уже через собак, а они припёрлись просто так, от нечего делать. Собачий бомонд на престижном променаде кайфовал. Ухоженные, промытые и причёсанные, занумерованные и увешанные медалями любимцы были сплошь в дорогих кожаных ошейниках с узорными металлическими накладками или в ярко начищенных металлических ошейниках. На некоторых, особо ценных и здоровенных экземплярах, ни разу не задавивших даже мыши, но выглядевших опасными, красовались обслюнявленные ременные намордники с металлическими клёпками, и все они удерживались от вульгарной беготни усиленными ременными или цепными поводками. Встречались и модники, и модницы, наряженные в разукрашенные комбинезоны, не закрывавшие зады и половые члены. А любители собак – мужики, вышагивающие с напряжённо-жёстким выражением лиц, отклонившись назад и сдерживая рвущихся псов, залежавшихся в душных квартирах, и чопорные женщины с болезненными гримасами на строгих лицах, упирающиеся ногами и то и дело срывающиеся от натяга поводков на короткие пробежки, - все одеты по форме. Мужчины – в обязательных массивных кроссовках, настоящих джинсах и коротких охотничьих курточках, в кожаной перчатке на левой руке, удерживающей намотанный конец поводка. Женщины – тоже в джинсах и лёгких курточках большего разнообразия, с дорогими «ошейниками» на напряжённых шеях.
- Слушай, - обратился Иван Ильич к своему породистому сарделькодаву, озадаченно усевшемуся рядом и с интересом наблюдающему за шоу-парадом, устроенным участниками для себя, - мы с тобой явно не того сорта и не этого поля ягоды. Ты как хочешь, а я укроюсь где-нибудь в сторонке, пока ты теряешься, чтобы не мешать, - и, найдя глазами поваленное толстое дерево с отшлифованной задами до блеска корой, пошёл к нему и уселся с краю так, чтобы хоть с одного боку быть отгороженному кустами.
Пёс-малыш, нисколько не смущаясь, что не одет по форме, что голый и вольный, уже подбежал к блондинистой болонке в два раза выше его ростом и приветствовал её по-плебейски, сунув нос ей под хвост. Та заоборачивалась, сдерживая хозяйку, и обе залаяли, отгоняя нахала, но он и сам отскочил, не одобряя грубых светских манер. Если бы люди ходили на четвереньках, то знакомились бы так же.
- Это ваша собака? – блондинистая псариха углядела всё-таки часть Ивана Ильича, смотревшего далеко в сторону. – Вы новичок? В первый раз? – Она подошла, подтянув остервенело заливающуюся звонким лаем болонку. – Вы член нашего клуба? – и тяжело шмякнулась на дерево внушительным задом, опасно обтянутым потёртыми где-то в Италии джинсами.
- Нет, я – не член, - отказался от почётного титула Иван Ильич, качнувшись при соприкосновении зада с деревом.
- Оформим, - авторитетно пообещала собачница. – Я – секретарь, - и строго предупредила: - Не членам клуба здесь нельзя!
- Простите, - пошевелился занемевшим телом иногородний, - а какого клуба?
В последнее время он много читал и слышал о возросшей в городе активности клуба сатанистов, а те, что дефилировали по тайной дорожке, вполне смахивали на них. Сатанистка повернулась к нему всем массивным телом, скрипнув то ли костями, то ли деревом, и напыщенно уведомила:
- Клуба собаководства, - разочаровала его. – Так это ваша собака? – обратила строгий взор на найдёныша, который по-прежнему, далеко не удаляясь, дружелюбно совал нос под хвост каждому члену, не разбирая ни размеров, ни масти, и даже недовольно рычал и взлаивал, когда его отгоняли как потенциального носителя микробов или кое-чего покрупнее.
- Собственно говоря, не совсем, - смешался, порозовев, несостоявшийся член, по-интеллигентски не отвечая ни «да», ни «нет» и предавая друга в угоду собственному маленькому благополучию. – Скорее, всё же, не моя: привязалась с утра, не знаю, что и делать.
А преданный, опровергая мешкотные слова хозяина, подошёл и лёг у его ног, не обращая внимания на беснующуюся болонку, что раз за разом прыгала на него и, удерживаемая поводком, переворачивалась в воздухе, падала то на спину, то задом наперёд и начинала всё сначала, оглушая всех пронзительным лаем, от которого звенело в ушах. «Слава богу», - облегчённо подумал Иван Ильич, - «что ко мне не привязалась такая», - с благодарностью посмотрел на своего спокойного питомца и даже подвинул к нему ногу.
- Спокойно, спокойно, Розалинда, - бесполезно уговаривала безмозглую красавицу неудачливая дрессировщица и, чтобы не ударить ответственным лицом в грязь перед представительным мужчиной, не охваченным клубной деятельностью, она привязала беснующееся чудовище к сучку дерева, а сама перенесла массивный зад поближе к будущему члену. Похвалила профессионально: - Хорошая собачка, - и протянула руку, чтобы погладить замечательный собачий экземпляр, но тот не внял лести и предупреждающе зарычал, оскалив клыки и возражая против панибратства. Секретарша отдёрнула руку и безапелляционно изрекла: - Сразу видно, что она у вас давно, - то ли не услышав объяснений Ивана Ильича, то ли забыв, о чём он мямлил. – Прививки делали?
- Я, вообще-то говоря, не знаю, - опять заюлил потенциальный член, - может, если раньше…
- Сделайте, - оборвала его секретарша. – И принесите справку от ветеринара об общем состоянии. Блохи есть? – Иван Ильич наклонился и вопросительно посмотрел на подопечного, но тот отвернул голову, не желая сознаваться. – Вы знаете, как проверить?
- Простите покорно, - смущённо улыбнулся незадачливый хозяин, - но как-то не приходилось.
Начальница негодующе фыркнула.
- Возьмите пластмассовый гребешок и прочешите с головы до хвоста по хребту. Если блохи есть, то они прилипнут к гребню вместе с вычесанными волосками.
- И что, - испуганно спросил Иван Ильич, представив гребень, кишащий танцующими блохами, - что с ними делать?
- Давите! – жёстко приказала дама. – Вот так! – показала ногтем большого пальца, как это сделать. – При обнаружении нескольких обработайте шкуру собаки специальным антиблошиным средством, что продают в зоомагазинах. Ясно? Кстати, - Иван Ильич вздрогнул, услышав неприятное вступление, - какой породы ваша собака? По внешнему виду… - она профессионально оглядела малыша, который снова зарычал и подался от греха подальше на ходовую дорожку, - …похож на терьера. На чистокровного не тянет. Скорее всего, помесь скотча, шотландского и йоркширского, - выложила все свои теоретические познания и победоносно посмотрела на несведущего хозяина полуредкой собаки.
А он, обидевшись за недооценку своего дружка, лихорадочно соображал, какую бы ему придумать породу, и, вспомнив, что живёт в Первомайском районе, уверенно определил:
- Это очень редкая у нас порода – Ван-мэй-терьер.
Секретарша уважительно посмотрела на владельца редкостной породы.
- Никогда не слышала о китайских терьерах, - неуверенно произнесла она.
- Я – тоже, - сознался Иван Ильич, и оба перевели взгляды на пса, который, не подозревая о своей исключительности, раскорячился и наделал прямо посередине дорожки.
- У вас есть мешочек и совок? – спросила блюстительница порядка металлическим голосом.
Он озадаченно посмотрел на неё.
- Нет, - ответил было твёрдо, но тут же, по обычаю, поправился: - Я не знал… не захватил…
Секретарша порылась в сумке, достала детский пластмассовый совочек приятного голубого цвета и протянула забывчивому хозяину обделавшегося пса.
- Возьмите.
- Зачем? – не понял Иван Ильич, поскольку песочницы вблизи не было, а он давно вырос из коротких штанишек. «Спятила она, что ли?»
А чокнутая настойчиво всунула совок в руку дебилизованного мужика и приказала:
- Уберите и закопайте, - показала глазами на переваренные сардельки, - за пределами дорожки. – И добавила: - А в будущем собирайте в мешочек и выносите с территории выгула.
Иван Ильич оторопело уставился на неё, но, увидев жёсткое и непримиримое Элеонорино выражение лица, когда его заставляли чистить унитаз, молча подчинился. Аккуратно, отвернув сморщенный нос в сторону, подцепил малюсенькие сардельки, подумав мимоходом: «Молодец, малыш, хорошо переработал!», и на вытянутой руке отнёс в кусты. Там брезгливо сбросил на землю и принялся копать могильник. Пёс, чувствуя свою вину, подошёл и тоже усердно рыл рядом передними лапами, далеко пробрасывая комья земли между задними лапами. «Хорошо, что псина маленькая», - ещё подумал золотарь, - «а то пришлось бы таскать мешок и совковую лопату». Когда могильник был готов, виновник дурно пахнущей истории обильно полил его мочой, застолбив фундаментальную метку в чужой епархии. Наблюдавшая издали за процессом захоронения инспекторша прокричала:
- Не медлите с оформлением членства, - и удалилась по кругу, волоча дрессированную блондинку.
Проводив её глазами, Иван Ильич облегчённо вздохнул, содрогнувшись всем телом.
- И так – каждый день? – вскричал в панике. – Ни за какие пряники! Вот что, - обратился к псу, смотревшему на него весёлыми глазами. – Или давай теряйся, или уговоримся раз и навсегда: каждый - сам по себе, и встречаемся, когда обоим захочется. Усёк? И никаких клубов! - Низкая договаривающаяся сторона вильнула хвостом, подтверждая, что поняла и выбирает второй вариант в редакции «когда ей захочется». – А теперь, - уведомила после ратификации высокая договаривающаяся сторона, - я ухожу, а ты – как хочешь, - повернулась и пошла на выводящую из рощи тропинку. Пройдя с десяток метров, Иван Ильич обернулся. Пёс сидел и смотрел ему вслед, и глаза его были до того скорбными и непонимающими, что Иван Ильич не выдержал и закричал в раздражении: - Ну, чего ты сидишь? Пойдём! – Надо было видеть, с какой стремительностью сорвался малыш, наконец-то, услышав понятную команду, перегнал хозяина и уже привычно замаячил впереди белым пятном.
По пути завернули в супермаркет среднего пошиба. Входя, Иван Ильич приказал:
- Подожди здесь.
И понятливый пёс с готовностью устроился у самых дверей. Кормилец не стал долго копаться и, выбрав пару пачек пельменей и упаковку неестественно красного и подозрительно свежего мясного полуфабриката, прихватив ещё батон и пачку молока, заторопился на выход. Сквозь стеклянные двери он видел, как сидевший малыш тянулся и взглядом, и всем маленьким телом к каждому выходящему, боясь пропустить хозяина, и сколько же было радости в больших выразительных глазах, когда тот, наконец, вышел и, не сдержавшись, улыбнулся и похвалил:
- Хорошо, молодец, - и лучших слов маленькому другу не надо.
До самого дома четвероногий проводник вёл безошибочно, не отвлекаясь и удивляя гомо-сапиенса с кандидатской степенью невероятной памятью и способностью ориентироваться в однотипных каменных джунглях. «И как это ему, с одной извилиной в крошечном мозгу, удаётся?» - восхищался человек с самым массивным мозгом. А примитивный мозг не ошибся ни домом, ни подъездом, ни этажом, хотя был здесь всего лишь дважды. «Мне-то и с трёх раз не запомнить»,- усомнился в своих способностях к ориентированию Иван Ильич. – «Может быть, людям стоит перенять собачий опыт и оставлять в таких кварталах аналогичные пахучие метки?»
Дома каждый занялся своим делом: хозяин, естественно, варил, а пёс лежал настороже на пороге кухни, привольно уложив тяжёлую ушастую голову на лапы, и неотрывно внимательно наблюдал за хозяином, изучая и наматывая на извилину характерные движения, детали фигуры и запах его. Ему не мешали всё густеющие запахи варившихся пельменей и жарившегося мяса, он умел, в отличие от людей, во всём отделять семена от плевел. Когда плевела сварились, Иван Ильич выложил приличную часть пельменей на неглубокую тарелку, смазал маслом, разрезал каждый пополам, добавил к ним мяса, поджаренного с луком и, слегка остудив тарелку в холодной воде, подал на пол.
- Прошу, сэр!
Аристократ поднял голову, но не сдвинулся с места, не понимая. Тогда метрдотель, исправившись, пригласил по-другому:
- Возьми!
Иждивенец отреагировал мгновенно: бодро встал, подтянулся к фирменному блюду, обнюхал содержимое и начал есть по-детски – с самого вкусного: с пельменей. А Иван Ильич радовался, как и любая стряпуха, что угодил, что пельмени ускользают в маленькую глотку один за другим, и ещё осталось место для мяса. Обжора аккуратно вылизал посуду, а потом и себя, где смог достать язычком, вернулся на сторожевое место и со скепсисом наблюдал, как хозяин понапрасну тратит время на прожёвывание. На десерт было молоко. Оно тоже понравилось обоим, и хотя молокосос тщательно вылизал тарелку, хозяин зачем-то принялся её мыть вместе со своими грязными, не вылизанными. Завершив все процедуры, связанные со святым наполнением утроб, оба перешли в комнату, где Иван Ильич в изнеможении рухнул на диван, а пёс не полез в кресло, а сел рядом, требовательно глядя на лежебоку.
- Ты чего? – вяло спросил тот, не в силах пошевелиться. – Чего тебе ещё? – отвернулся лицом к спинке дивана. – Отстань!
Негодник коротко заскулил и, опершись передними лапами на диван, часто и жарко задышал немощному в затылок.
- Ну, что, что? – почти простонал тот и, немного поразмыслив, попытался догадаться: - Пить, что ли, хочешь?
Пришлось с усилием вставать, а настырному только того и надо было. Он подбежал к входной двери и там замер, уткнувшись носом в дверную щель.
– Вон что! – догадался, наконец, человек, напрягши массу всех своих извилин. – Выйти, значит, хочешь? Так бы и сказал!
Немой завилял хвостом, показывая, что так и сказал. Иван Ильич с удовольствием открыл дверь и предложил, слегка поклонившись:
- Прошу! Давай топай!
Пёс вышел, сбежал на междуэтажную лестничную площадку, повернул голову и замер, вопросительно глядя на хозяина. На это раз тот понял немой вопрос.
- Ну, нет, брат! Я не пойду. И не надейся, - и закрыл дверь.
Через минуту, когда открыл снова, пса не было. «И слава богу!» - подумал Иван Ильич, опять укладываясь на диван. Но теперь, когда назойливого раздражителя не стало, как-то не лежалось спокойно. «Вот, паршивец!» - злился он на пса. – «Наелся и смылся!» Даже обидно стало. «Небось, помчался на старое жильё – там будет ночевать, там – привычнее, там – удобнее», - распалял он себя и ворочался с боку на бок. Не выдержав, встал и открыл дверь, проверяя, не вернулся ли неблагодарный друг. «Корми его после этого, в престижный клуб записывай!» - мысленно брюзжал окончательно расстроенный Иван Ильич. – «Лучше бы совсем не возвращался! Обойдёмся!» Полежал, полежал с плотно закрытыми глазами и снова потащился к двери. Пса не было. «Прекрасно!» - уговаривал он себя. – «Никакой мороки! И чёрт с ним! Пусть мёрзнет там, на площадке, если ему здесь, в кресле, не нравится». Ещё дважды проверял за дверью, а потом вроде бы успокоился, сел в свободное любимое кресло, включил телевизор и стал бессмысленно смотреть на экран, где показывали какой-то женский сериал, не воспринимая ни содержания, ни актёров. «Да что я, в самом деле!» - выругал он себя. – «Расклеился как неврастеник! Было бы из-за чего, а то из-за какой-то плюгавой дворняжки. Нет – и слава богу!» - вздохнул намеренно глубоко, но без облегчения, выключил «петросянщину» и от нечего делать пошёл на кухню зажаривать остатки пельменей с мясом. За окном заметно потемнело, засветились людские соты. «Уж не заблудился ли? Не дай бог, нарвался на стаю бродячих псов! Сейчас их, благодаря добросердечию любителей животных, развелась уйма с прорвой – найдёныша на зуб каждому не хватит. Запросто разорвут живой рулет с пельменями!» Со сжавшимся сердцем опять пошёл проверять за дверью и не успел полностью распахнуть её, как чёрный дьяволёнок чёрной молнией метнулся прямо в комнату и прямо на кресло.
- Явился, – стал выговаривать ему сердито и с радостью Иван Ильич, - не запылился! Где тебя черти по ночам носят!
И, увидев взгляд чёртика, отрешённо скорбный, полный неизмеримой, не собачьей, тоски, понял где. Понял и то, что преданный пёс ещё долго будет навещать старое жильё в надежде встретить старую хозяйку и этот крест будет нести до тех пор, пока не найдёт полноценной замены.
– Ну, что ты, что ты! – Претендент на замену опустился перед ним на колени. – Не переживай так – всё образуется! – уговаривал по-человечески.
Он мягко положил ладонь на поникшую голову и хотел погладить, но страдалец приник щекой к ладони, замер и посмотрел на Ивана Ильича с болью и надеждой так, что у того защемило грудь и защипало глаза.
– Всё вместе переживём! – пообещал твёрдо, и пёс, поняв, благодарно лизнул надёжную ладонь и прикрыл глаза, а Иван Ильич, не избалованный ласками за 15 лет изнурительной насторожённой жизни, не смог больше вытерпеть переполнявшей его нежности, подхватил редкостного терьера на руки и сел с ним в кресло. Теперь оно стало любимым на двоих. – И на базар сходим, и в клуб запишемся, и прививки сделаем, и справки получим, - обещал расквасившийся хозяин, перечисляя заманчивые для питомца развлечения, - и блох выведем… стоп!
Он посадил нелицензированную животину на колени, взял её голову в руки и повернул к себе.
– Отвечай как на духу: у тебя блохи есть?
Пёс сделал весёлые глаза и вильнул псевдохвостом, радуясь, что может доставить удовольствие хозяину положительным ответом.
– Что будем делать? – озабоченно спросил хозяин, ожидавший противоположного ответа.
Блохастик незамедлительно перевернулся на спину, смешно задрав ноги и подставив слабо защищённое длинной и редкой белой шерстью брюхо: на, мол, лови. А что ловить? Иван Ильич никогда в своей долгой и насыщенной всякими событиями жизни не видел блох. Кроме единственной, подкованной Левшой, что была крупно изображена в детской книжке дочери. Голенастое страшилище с длинными изогнутыми и волосатыми ногами, как у кузнечиков, и динозавровым рылом ему не понравилось, и теперь он с ужасом представлял, как эти твари размножаются, прыгают по квартире, запрыгивают на кровать, и ссадил блошиный инкубатор на пол. Что делать? Срочно нужен опытный ветэксперт с соответствующим инструментом и химическими реагентами. Но где его теперь, ночью, добудешь? Секретарша говорила о гребешке. Может, у Марьи Ивановны найдётся? Он пошёл к соседке, спросил, краснея, и у неё, вправду, нашёлся на счастье.
- А у вас, что... – поинтересовалась она по-женски, не договаривая, но выразительно посмотрев на его роскошную шевелюру.
- Нет, нет, - отказался Иван Ильич от роли вшиваря, - это у пса.
- Блохи? – догадалась соседка, улыбнувшись. – Тащите его сюда, на площадку, сейчас проверим.
Вынесенный на руках полусонный блохастик явно не желал, чтобы его проверяли в неурочный час, когда все приличные собаки уже спят, не хотел, чтобы тревожили его квартирантов и его вместе с ними, а потому сладко зевал и вяло уклонялся от бесцеремонных рук экзекуторов. Но стоило Марии Ивановне умело провести гребешком по хребту, как он успокоился, замер и терпел, наверное, не без удовольствия. Уже второй зачёс принёс ощутимый улов – попались сразу две кровососки. Экспертша профессионально даванула их на гребешке большим ногтем, дважды громко щёлкнуло, и два раздавленных трупа упали на пол. Следующая попалась с пятого зачёса.
- Негусто! – поделилась авторитетным мнением Мария Ивановна. – Попробуйте сами, - она отдала гребешок хозяину блох, - мне надо готовить ужин ребятам. Сумеете?
- Запросто! – бодро заверил он её и осторожно и медленно провёл гребешком по хребту и бокам засыпающего от удовольствия пса.
Безуспешно! Тогда он ускорил процедуру, сообразив, что страшилища успевают удрать от медленных зубьев, и не ошибся. Со следующего энергичного гребка попалась-таки четвёртая – крупная и коричневая, почти такая же, как на детской картинке, бери и подковывай, лупы не понадобится. Торопясь, он кое-как, в несколько движений, придавил её ногтем и, услышав чёткий щелчок, радостно засмеялся, как молодой солдат, убивший первого врага на войне. Но больше, как ни странно, ничего не вычёсывалось. Да и псу приятная процедура осточертела, он болезненно выгибал спину и поворачивал голову, прося о помиловании. Вышла Мария Ивановна, спросила заинтересованно:
- Ну, как?
- Никак, - ответил утомившийся Иван Ильич. – Наверное, попрятались где-нибудь в складках местности.
- А может, больше и нет, - успокоила добрая женщина. – Да вы их не бойтесь – они на людей не перескакивают, не кусают.
Иван Ильич облегчённо вздохнул:
- Дай-то бог!
- Гребешок оставьте себе, - подарила ценную вещь соседка. – Завтра ещё проверите. Говорят, у каждой собаки есть своя блоха, так что всех не вычешете.
«Спасибо, успокоила», - подумал Иван Ильич. – «Секретарша клуба об этом явно не знает».
- Завтра мы в аптеку пойдём за отравой, - пообещал он, - а сейчас – спать, спать, спать… Спокойной ночи, - поднял и унёс окончательно размякшего малыша в комнату и уже без опаски уложил в кресло.
Пёс откинулся набок, потёр спросонья лапой по носу и уху и умиротворённо закрыл глаза, впервые за многие долгие месяцы уснув по-человечески. А Иван Ильич тихо подкатил кресло к кровати, чтобы было видно спящего, и сам стал готовиться ко сну, чувствуя, что вот-вот отключится, не донеся голову до подушки. Донёс, лёг на бок с открытыми глазами и ещё долго думал о необычном выходном, насыщенном стрессовыми событиями, и о главном из них – появлении пса. Зачем-то судьбе понадобилось, чтобы они встретились, чтобы пёс привязался с первого раза, а Ивану Ильичу не удалось отвязаться, как ни старался. И уже не верилось, что знакомы всего один день, казалось, что живут вместе давным-давно, и не было у Ивана Ильича никого дороже на свете. Очевидно, распорядительнице всего живого было угодно подбросить его именно теперь, дав какой-то жизненный знак, в котором не так просто разобраться. Да и стоит ли? Иван Ильич читал как-то, что рядом с претендентом на внезапную смерть часто оказывается дьявол в обличье неизвестно откуда взявшейся собаки или кошки, молча преследующих жертву и ожидая освободившуюся душу. По внешности малыш вполне схож с посланцем Вельзевула. Но в эту версию не верилось, не хотелось верить. Больше хотелось верить в нечаянное, а может, и предопределённое соприкосновение синхронных родственных душ, объединившихся для общих радости и горя. Чуткая и чистая собачья душа первой потянулась к загрязнённой человеческой и добилась своего, несмотря на сопротивление человеческого разума. Она, маленькая, станет для Ивана Ильича оберегом от чуждых злых душ. Только так, и никак иначе! Именно для этого появился подаренный судьбой маленький четвероногий друг. Однако прекрасно звучит: подаренный судьбой! Можно так и окрестить: Судьбы дар, или Сударь, а по-простому, по-приятельски – Дарька. Крёстный даже рассмеялся от удачно выбранного имени и сразу заснул. Ночью проснулся, словно кто-то толкнул в плечо. Открыл глаза – оберега нет. Рывком поднялся на локоть и в отсветах ночных фонарей увидел родственника под креслом, сменившего слишком тёплое место на более прохладное. Иван Ильич встал, порылся в универсальном шкафу, извлёк со дна неведомо зачем лежавшее там шерстяное одеяло, разрезал его пополам, сложил половинки вдвое и одну положил у кровати, а другую отнёс к входной двери. Когда возвращался, Сударь уже лежал на подстилке. Улыбнувшись, хозяин неслышно улёгся на свою и, наконец-то, заснул по-настоящему.
-5-
Первым проснулся сторожевой пёс. Когда Иван Ильич резко открыл глаза, почувствовав чужой энергетический ток, Дарька лежал в кресле и внимательно изучал лицо и запахи нового хозяина. «Наверное, сравнивает со старой хозяйкой», - подумал новый, - «и, несомненно, не в мою пользу». Несмотря на вчерашний насыщенный событиями день, настроение было бодрое и даже радостное, а голова, на удивление, ясная и свежая.
- Доброе утро, - ласково поприветствовал он квартиранта, и у того сразу ушла из глаз задумчивая затуманенность, они ожили и заблестели ответной радостью.
Могучий зверь поднялся на все четыре мощные 10-сантиметровые лапы, сладко зевнул широко развёрстой на 5 сантиметров пастью и потянулся всем 25-сантиметровым плотным телом, выгибая голову вверх, но не теряя из виду нежащегося на своей подстилке хозяина. Тому тоже захотелось зевнуть во всю пасть и потянуться до хруста костей, что он и сделал, но хорошенько выгнуть закостеневшую шею не получилось. Надо, однако, вставать. Дарька уже спрыгнул на пол и елозил на спине с задранными лапами, изгибаясь по-червячьи то в одну, то в другую сторону так заразительно, что и Ивану Ильичу неожиданно захотелось сделать утреннюю гимнастику. У него даже были разборные четырёхкилограммовые гантели, приобретённые сразу после развода и предназначенные для утреннего восстановления душевного равновесия и физического состояния. Для начала, памятуя о советах опытных тяжеловесов о том, что начинать надо с малых весов, он оставил на каждой гантелине по килограмму, но и их хватило только на два утра. А потом стало как-то не хватать времени, и молодой атлет, успокоив себя тем, что достаточно и утренней пробежки до автобуса и вольной борьбы внутри него, прекратил тяжелоатлетическое издевательство над непослушным телом и запрятал гантели так надёжно, что сегодня, когда дурацкое желание возникло вновь, не мог их найти. Во всеобъемлющем шкафу обнаружились только ненужные 3-х килограммовые добавки, а сами снаряды исчезли, и Иван Ильич стал подумывать, не подарил ли он их кому-нибудь по злобе, замаялся в поисках, а когда нашёл, закатившимися далеко под ванну, гимнастическое рвение испарилось. Кое-как, по-детски, умывшись, он поспешил на кухню, оправдывая себя тем, что на сегодня скопилось дел невпроворот, и все срочные. Во-первых, сделать для Сударя приличный завтрак из вчерашних зажаренных пельменей и мяса, во-вторых, вывести его на утреннюю прогулку. Пёс будто подслушал и тоненько заскулил у дверей, выпрашиваясь по естественным надобностям.
- Тебе что? – задал хозяин как всегда лишний вопрос. – Приспичило? Не потерпишь?
Пёс уткнулся в дверь, не отвечая.
- Ладно, иди.
Иван Ильич открыл дверь, и невтерпёжник запрыгал по лестнице, даже не оборачиваясь, словно стыдясь своей невоздержанности.
- Дарька! – громко окликнул хозяин, и пёс с поднятой лапой остановился на площадке, вслушиваясь в незнакомое звучное слово и запоминая новую кличку. – Долго не задерживайся, - попросил Иван Ильич и закрыл дверь.
«Во-вторых, значит, отпадает, слава богу! Надо же, повезло», - подумал он попутно, - «и дочь, и собака с псевдонимами. У пса хотя бы новое имя нормальное – Сударь Ив… стоп! Стоп! Какой Иванович? У пса другой был папа-кобель. Наверное, надо собачье чадо где-то для порядка зарегистрировать, но где? Спросить у Элеоноры? Она-то точно знает, где и кого регистрируют. Заставит, однако, переделать имя на собачье. Нам этого не надо – сами зарегистрируемся, если очень захочется. Придётся заполнять гражданскую анкету. Кто родители? Неизвестно. Сирота. Может быть, папа сделал сына и смылся, кобелина сучья, чтобы не делиться добычей. Всё как у людей. Возраст? Не знаю. Порода? Не знаю. Ничего не знаю. Не дадут паспорта, не пропишут, придётся Сударю жить как узбеку, инкогнито. Прожи-и-вё-ём… В-третьих, с утра надо обязательно прошвырнуться на базар за кормом на двоих, а то и на троих, и на всю неделю. В-четвёртых, сварить Дарьке обед и себя учесть.
Интересно, что вообще собаки едят? Помнится из литературы, что охотятся на зайцев. Дарьке, коротконогому и короткоухому, гоняться за длинноногим и длинноухим всё равно, что «Оке» за "Лендкрузером" по бездорожью. А если, не дай бог, догонит, то так получит задней лапой, что «Шаттлом» оторвётся от земного притяжения. Нет, зайцы для нас исключены. Ещё пишут, что псы любят скрытно по ночам залезать в овчарни, которые надёжно охраняют овчарки. Заберётся туда папа-волчина, перегрызёт горло жирному барану или лучше баранихе, ухватится поухватистее за шею, забросит рывком тушу себе на спину и уволочит в лес для общего сабачтуя. Если Дарька забросит барана на себя, то его потом под бараном и не сыщешь живого. Значит, баранина тоже исключается. Что ещё? А ещё некоторые псы-умники умудряются ухватить свинью за ухо и увести визжащую от родной грязной лужи прямиком в стаю, а там уж разделают почище, чем на мясокомбинате. Если Дарька приведёт хряка в квартиру, то что с ним делать? Вдвоём горло не перегрызём, тем более что Иван Иванович не любит жирной свинины. Не надо нам и задаром! Можно ещё поохотиться по мелочам – на мышей. Говорят, многие псы могут на безрыбье составить конкуренцию кошкам. Как их только готовить? Не сырыми же есть! Вместе со шкурой. Бр-р!! Это только в оголодавшей Европе едят сырыми, даже живыми и пищащими, устриц и всякую другую морскую дрянь. А ещё – лягушек. Правда, живыми их пока не едят. Супер-шеф-повара в супер-ресторанах из чего хочешь сделают конфетку. Так что и мышей где-нибудь подают гурманам под видом чего-нибудь экзотического. Иван Ильич не раз видел по телевизору, как дядьки в колпаках готовят околпаченным ресторанным завсегдатаям всякие сверхпривлекательные яства на красивых широких тарелках. Положат какой-нибудь сирый кусочек мяса или рыбы, или скользкого моллюска, завалят всякими салатами и гарнирчиками из чего попало, что осталось от вчерашнего дня, лишь бы поцветастее, умнут жирными пальцами, которые постоянно облизывают, зальют соусом импрессионистской окраски, и фирменное блюдо готово. Красиво и несытно. Морщатся гурманы, но едят, кривясь от деланного удовольствия. Что и говорить: извращенцы даже в святая святых – еде. Загнивает старушка Европа!
Элеонора, следуя европейской моде, тоже изредка устраивала для нужных людей званые загнивающие фуршеты по списку. На одноразовые пластмассовые тарелочки, строго по числу гостей, наклеивался густым соусом сбродного состава французский кусочек недоваренного мясца или засохшей побелевшей сёмги, чтобы дольше жевалось, а с общего блюда каждый по-шведски накладывал себе специальной вилкой листочки салата, кружочки моркови и картошки, срезки огурцов и помидоров и всякие кавказские сорняки. Обычно весь набор силоса доставался Ивану Ильичу, а привередливые гости долго мусолили во рту мясцо, не решаясь заглотить целиком, и, в конце концов, сплёвывали в унитаз, освобождая место для индивидуальных тартинок, изготовленных из зачерствевшего позавчерашнего батона и щедро увенчанных кружевным колечком полунедокопчёной колбасы, бумажным ломтиком красной рыбы или сыра с покрышкой всеми любимого салата, который неизменно сбрасывался до кучи в общую тарелку. Непременным атрибутом голодного фуршета, предназначенного не нажираться за хозяйский счёт, а общаться в умных разговорах и подсчитывать сторонников и противников, являлась половина бокала житного молдавского вина российского разлива, который надо было постоянно держать в руках и носить по комнатам, а то и в сортир, не высасывая, избави бог, до конца вечеринки. Да и опасно было оставлять нектар без присмотра – умыкнут и выпьют без зазрения совести. Обычно гости недолго засиживались у гостеприимных хозяев – посчитались и скорее по ресторанам утолить взыгравший аппетит. Сама-то Элеонора больше всего любила тушёное мясо, да побольше, и с луком, и всякое: и крольчатину, и баранину, и свинину, и, конечно, говядину. И мышатину? Нет, ничего определённого об этой Иван Ильич сказать не мог, поскольку не видел. Ну, а им с Сударем придётся ограничиться охотой на говяжью вырезку, сардельки и пельмени с разнообразными вкусовыми добавками Е от 1 до 300.
Пока повар-самоучка вспоминал о деликатесах и фуршетах, их с Сударем а ля сардель-пельмень-фуршет согрелся и даже перегрелся, зашипев от избытка масла. Какое это по счёту дело на сегодня? Первое? Всего лишь? А ещё надо на базар – это дело не отпадёт, потом в ветаптеку за противоблошиными препаратами и в зообутик за амуницией для благородного редкостного терьера, в-шестых, сварить обед, в-седьмых, отдохнуть лёжа после хорошего обеда… ого-го! Когда же всё успеть? Тут не до зарядки. Оставим её бездельникам и пенсионерам, занятым выращиванием полезных овощей и ягод и бесполезных вонючих гераней на подоконниках. Иван Ильич с облегчением опять закатил гантели под ванну. Сейчас бы ему лучше всего поесть после дразнящих кулинарных воспоминаний, но он не знает, сколько ему останется после Дарьки, а того, гуляки, всё нет. Не побежал ли по старой памяти завтракать на базар? Пришлось выйти на балкон и обозреть дворовые окрестности. И что же? Бедный малыш, оказывается, попал в тесные объятия барахтающихся на коленях малышей, вылезших ради живой игрушки из песочницы. Каждый обязательно старался погладить собачку, да так, что пёсик прогибался под тяжестью жёстких детских рук, но мужественно терпел и не уходил, только, прижав уши, старался выскользнуть из слишком болезненных тисков и не давал поднять себя на воздух. Видели бы мамаши сопливых дрессировщиков, как их измазанные в песке и земле стерильно чистые чада возятся с заведомо грязной бродячей псиной с относительно чистой шерстью и весёлыми глазами! Одна, к несчастью, увидела, выйдя не вовремя из подъезда дома напротив.
- Костик!! – завопила возмущённая мать джазовым голосом Ларисы Долиной. – Не трогай собаку!! – Где там – не трогай: Костик так вцепился в шею Сударя, что тот начал задыхаясь «кхекать». – Брось сейчас же!! – Ну да, захватчик и слышать о таком не хотел. – Костик!! Я кому говорю!!
Надо было помочь заполошной маме, и Иван Ильич громко позвал:
- Дарька!
Пёс мгновенно высвободился из цепких рук непослушного дитяти и уставился на хозяина, экспериментально доказав, что звук распространяется направленными лучами, и скорость его в них на коротких расстояниях не много уступает скорости света.
- Спасайся! – подал хозяин непонятную команду, заметив, что настырный Костик в мокрых спереди голубых штанишках неуклюже устремился за убежавшей игрушкой.
- Это ваша собака?! – беспокойная мамаша, тяжело передвигая жирные телеса, подошла, наконец, к сыночку, ухватила его за руку, вырывающегося и монотонно воющего на самой высокой ноте, и метнула в Ивана Ильича лазерный луч злых глаз, дополненный дурно пахнущим звуковым лучом: - Так следите за ней! – рявкнула, клацнув клыками. – Здесь детская площадка, - громыхала на весь двор рязанская дама, - а они всякую заразу разносят и гадят всюду.
Интеллигентный владелец вредоносного животного, безбоязненно глядя с высоты на задыхающуюся от злости мегеру, тактично заметил:
- Гадят не они, а некоторые другие, причём прямо через штаны, - тонко намекая на мокрое голубое пятно. – А мой пёс, - он впервые назвал Дарьку своим, - пользуется унитазом, - в подтверждение чего малыш задрал заднюю лапу на стойку скамейки у длинноногого стола, а Иван Ильич, чтобы замять несоответствие слов и дел, закричал, задавливая смущение: - Дарька! Иди кушать, домой – кушать!
Умнейшее из умных и чистейшее из чистых мини-животное, на котором и грязи-то негде поместиться, услышав превкуснейший призыв, не стало медлить и стремглав устремилось в родной подъезд, не обращая внимания на гневные обещания переломать ему хребет и ноги, а на хозяина написать жалобу кому следует.
- Пишите, - разрешил Иван Ильич. – Карябайте! Хоть в ООН, хоть в ЕС, хоть в СНГ, хоть… да пошла бы ты! – и он открыто выразился от всей души, но вполголоса и ушёл в комнату, плотно прикрыв балконную дверь.
Дарька уже похоркивал за дверью и, когда его впустили, вбежал, сел в коридоре и, довольный собой и хозяином, глядел на него с улыбкой в весёлых глазах: подожди, мол, ещё не того натерпишься со мной. Иван Ильич не мог не улыбнуться в ответ и в порыве нежных чувств подхватил и прижал к груди хулигана и грязнулю.
- Да и чёрт с ними! – успокоил себя и друга. – Ты как считаешь?
Дарька согласно лизнул его в нос и оба глаза, на которые у Ивана Ильича навернулись непрошеные слёзы, а виновник их заворочался, напоминая, что не за тем звали.
Расщедрившийся хозяин, поколебавшись, выложил для малявки на большую тарелку всё мясо, а себе скромно оставил все пельмени. Начали одновременно, но с разной скоростью и техникой. Оболваненный медицинской наукой образованный человек тщательно пережёвывал и без того пережёванное китайское изобретение, а Дарька, как обычно, заглатывал кусочки мяса целиком, доставляя полноценную радость жадному желудку. В результате малый съел быстро, а большому пришлось поделиться, отдав лучшему другу половину недоеденных пельменей. Наглядный опыт ничему не научил закоснелый человеческий разум, и пёс опять обогнал и умильно уставился на хозяина весёлыми глазами, словно спрашивая: «Всё или ещё поделишься?» Пришлось тому опять уполовиниться, и оставшиеся пяток пельменей Иван Ильич попытался, жеванув разок, тоже проглотить почти целиком, но уже на втором неразработанное, сузившееся от безработицы, ленивое горло заклинило, заставив незадачливого пельмоеда закашлять и заперхать до слёз. Отдав остатки специалисту по заглотке, Иван Ильич вынужденно довольствовался холостяцким чаем и бутербродом, от которых раздувшийся Дарька категорически отказался и, медленно развернувшись, неторопливо ушёл в комнату, поняв, что вкусного больше не перепадёт. Когда несолоно хлебавший кормилец присоединился к нему, обжора спал в облюбованном кресле, повернувшись задом к телевизору и уткнувшись мордой в спинку. Лениво приоткрыв глаза, он поглядел мутным взглядом на потревожившего чуткий сон хозяина и, не обнаружив ничего заслуживающего внимания, снова смежил отяжелевшие веки. Иван Ильич на цыпочках прокрался к дивану и тоже прилёг, осторожно повернув кресло, чтобы видеть зверюгу, облегчённо вздохнул и решил, не наевшись, хоть немного вздремнуть. Но сначала, из желания досадить сытому, спросил вполголоса, ничуть не сомневаясь в отрицательной реакции:
- Надо бы нам на базар сходить. Ты как? Пойдём?
Спросил и сразу пожалел об этом. Дарька будто и не спал, не дрыгал только что задними лапами в сонном забытье, будто уши его и во сне настороже. Услышав знакомую приятную команду, он мгновенно вскочил, взъерошенный и готовый к немедленному движению. Лучше бы Иван Ильич не задавал вслух дурацкого вопроса. Вот что значит остроумно съязвить себе назло.
- Что ты! – попробовал он успокоить не в меру подвижного друга и забрать выскочившие слова назад. – Что ты всполошился? Я же пошутил!
Бесполезно! Дарька не принимал шуток по серьёзным вопросам. Он, соскочив с кресла, посеменил к лежавшему провокатору, встал на задние лапы и, положив морду и передние лапы на диван, требовательно глядел на хозяина, усиленно виляя обрубком, будто вся радость его передавалась туда. Насколько было бы легче общаться с людьми, будь у них хвост: торчит горизонтальной палкой – не подходи, мотается из стороны в сторону – свой парень, поднят вверх – ты ему до лампочки.
- Ты что, не в курсе, что ли, что после сытного ёдова полагается поспать? – безнадёжно продолжал Иван Ильич уговаривать разбуженную неиссякаемую энергию лохматого сорванца. – Ну, куда ты с таким пузом?
Дарька коротко гавкнул и ещё интенсивнее заметрономил маячком, торопя лежебоку, которому сон после скромного завтрака не нужен.
- Получишь вот по дороге инфаркт с инсультом, погавкаешь тогда! – не унимался большой лентяй.
Но потенциальный смертник был неумолим. Пришлось, чертыхаясь и гримасничая, вставать и уговаривать себя, что пройтись на голодный желудок и в самом деле, пожалуй, полезнее, чем лежать без сна. Да и можно прикупить что-нибудь для возмещения неудавшегося завтрака.
А Дарька уже юлил задом у двери. Стоило Ивану Ильичу приоткрыть её, как торопыга протиснулся наружу и чуть не кувырком запрыгал вниз по лестнице. Но сразу вернулся, остановился на площадке, убедился, что пойдут напару с хозяином, и опять вниз, и снова вверх, убедиться, что ненадёжный спутник не уйдёт в конуру досыпать. Уже на выходе Иван Ильич услышал заполошный звончато-заливистый лай с завыванием, испугался, что слишком возбуждённый защитник попал под подлую руку кого-либо из дворовых ненавистников собак и поспешил на выручку. Оказалось, что не на него напали, а он напал, загнав сиамскую кошку на перекладину детского грибка. Загнал и, танцуя на задних лапах, бесстрашно вызывал коричневую пантеру на честный земной бой. Но уродливое страшилище только шипело, злобно сверкая кристалликами холодных голубых глаз, и не хотело честного поединка.
- Дарька! – позвал хозяин. – Отстань! Не связывайся с этой гадостью! Пойдём!
Отважный охотник немедленно выполнил приятную команду, дающую полное право отступить без позора. Но не успел Иван Ильич сделать и десятка шагов, как их снова притормозили, и в этот раз основательно. Из подъезда соседнего дома выскочил, принюхиваясь и волоча длинные уши по земле, лохматый спаниель и сходу набросился на малыша. Тот, не подготовленный к психической атаке, не устоял на слабых лапках, завалился на спину, отчаянно завизжал, тонко залаял с писклявым рыком и быстро-быстро заелозил всеми четырьмя лапами, защищаясь от нависшей грозной пасти. Нахал, опешивший от такой кошачьей защиты, сунувшись несколько раз и получив по нахальной морде острыми коготками и зубками, отскочил, решив, что и так уже доказал, кто хозяин дворовой территории. Но не так считал маленький боец. Он рывком принял воинственное вертикальное положение и невзирая на разницу в весовой и ростовой категориях с грозным лаем, похожим на плач, набросился на лохмача, которого малышу и ухватить-то было не за что, разве только за ухо. Так и сделал обиженный, совсем разочаровав отскочившего от боли спаниеля. Иван Ильич в столбнячной заторможенности почти прозевал всю короткую, но впечатляющую схватку, и, всё же, успел остановить её ввиду явного преимущества меньшого.
- Дарька! Не тронь его – он волосатый!
На помощь лохматику-волосатику выбежал хозяин с ошейником и поводком, заставив окончательно ретироваться неиствующего в смертельной обиде Сударя.
Ивану Ильичу было знакомо это беспредельное и незабываемое чувство. Как-то, будучи ещё школяром 9-го или 10-го класса, он в чистейшем белом свитере тонкой вязки и в серых джинсах с многочисленными кармашками на медных заклёпках шествовал в праздничном настроении, наслаждаясь собой, по одной из главных улиц города мимо роскошных витрин громадного супермаркета в сторону районной тусовки молодёжи. Шёл – всем друг и брат. И вдруг из встречной кучки парней дорогу ему преградил шкет на голову ниже ростом и хилый телом и, не говоря ни слова, сунул маленьким остреньким и твёрдым кулачком прямо в нос, да так умело, что из великолепного празднично задранного носа Ивана сразу пошла кровь.
- Ты что, гад? – пальцами правой руки он зажал нос, наклонив голову, чтобы не закапать свитер, а левой попытался схватить шпанёнка за ворот расстёгнутой рубашки, но пальцы только скользнули по холодной дряблой коже, не удержав материи, а оказавшиеся совсем близко маленькие злобные глазки нагло смотрели на жертву. – За что?
Тут же рядом с худосочным пацанёнком выросли два коротко стриженых верзилы с крутыми широкими плечами, а за ними – ещё, и все с ожиданием уставились на красавчика. Стоило только тронуть гадёныша и тогда… Сообразив, что будет тогда, Иван резким боковым движением выскользнул из осадной подковы и встал у входа в супермаркет. Больно не было, было противно на душе и во рту от тёплой и почему-то солоноватой крови. И ещё – жгуче обидно. Обидно не только от того, что сбежал и не дал сдачи, но и от того, что мимо густой вереницей шли взрослые дяди и тёти, и никто не вступился, не защитил от хулиганья, все были поглощены своими мелкими шопинговыми заботами и не хотели видеть его крупной проблемы. Уличные бандюги, с сожалением посмотрев на ускользнувшего фраера, не стали его трогать в густой толпе у входа и ушли на ловлю новой жертвы. С тех пор Иван, а потом и Иван Ильич, благоразумно избегал встреч с любыми группами юнцов, предпочитая обойти по широкой дуге не в меру резвящихся парней, взбадривающих себя одной-двумя бутылками пива, и порой возвращался вспять, каждый раз ощущая во рту вкус собственной крови. Боязнь беспричинного группового физического насилия со временем перешла в общую патологию. Он никогда не шёл против коллективного мнения, даже если чувствовал свою правоту, никогда не участвовал во фракционных стычках, занимая промежуточную нейтральную позицию, и всегда уклонялся от жёстких споров с кем бы то ни было, если не знал точно, что за инициатором спора не стоит клан. Это были не трусость, не беспринципность, а укоренившееся опасение толпы, группы, кучки, всегда агрессивно озлобленных и неправых. Сотрудники неприязненно и едко посмеивались над его бесхребетностью, и он вместе с ними, ощущая тёплый вкус крови и не имея сил отказаться от швейцарского нейтралитета. Ему не дано судьбой быть ни Данко, ни Солженицыным, ни Сахаровым, ни Астафьевым, ни Дарькой. Он рождён не наступать, а отступать и уступать.
- Отстань! – продолжал он урезонивать разъярённого малыша. – А то схлопочешь и от хозяина ушастого спаниеля поводком. Пойдём!
Но Данко, Солженицын, Сахаров и Дарька в одной морде не пошёл, пока не проводил бандюгу за угол угрожающим лаем, а потом усиленно пометил весь двор, не пропустив ни одного столбика, ни одного кустика, чтобы нечаянные пришельцы знали, что у территории есть хозяин.
На повороте к прежнему жилищу Дарька остановился, выжидающе глядя на Ивана Ильича, и когда тот, внутренне напрягшись, прошёл мимо, последовал за ним, окончательно выбрав и новое место жительства и нового хозяина. А тот, вздохнув с облегчением, подождал пса и успокоил:
- Ничего, дружище, прорвёмся! И заживём по новой! – наклонился и погладил малыша, который согласно вильнул обрубком.
На подходе к базару Дарька не выдержал и, опередив хозяина, убежал внутрь, затерявшись среди ног покупателей, толпящихся у длинных прилавков. «Захочет – найдёт», - решил один из них и направился к знакомой торговке, у которой слыл постоянным и надёжным покупателем.
- Настя! – кричала она, повернувшись внутрь базарного ангара и не замечая завсегдатая. – Дьяволёнок появился!
- Только что ушёл, - ответили ей откуда-то из-за многочисленных шевелящихся голов.
- Ел? – поинтересовалась ближняя.
- Один кусочек, - послышался негромкий ответ. – И отвалил.
- А у меня не стал, паразит! – с возмущением пожаловалась первая. – Торгуешь? – зачем-то спросила у той, кому и заниматься-то больше нечем. – Ну, и как?
- Очередь, - ответила дальняя подруга.
- Вот чертёнок! – с досадой вскричала Иванова поставщица, у которой покупателей не было.
- Здравствуйте, - подошёл единственный. – Кого это вы вспоминаете недобрым именем? – спросил с улыбкой, чтобы задобрить разгневанную торговку.
- Да собачка тут шастает одна, - повернувшись к нему, сообщила та громким беспокойным голосом. – Чёрненькая как ночь, а на морде как череп нарисован белой шерстью. Настоящий демон, прямо экстрасенс собачий! У кого поест, у того и торговля идёт, а если обойдёт, откажется – пиши пропало, без толку весь день простоишь.
«А ведь точно подметила», - подумал Иван Ильич, - «сущий бесёнок, маленький Вельзевульчик. Я вчера целый день хотел от него избавиться, а не получилось, как ни старался. А сегодня уже он дорог, уже маленький друг – не дьявольское ли наваждение? И чего ради вчера я остановился на выходе с базара и полез к псу с расспросами? Будто кто дёрнул за язык: «Чего сидишь? Чего ждёшь?». Не зря меня поразили и притянули его несобачьи глаза – вдумчивые спокойные, оценивающие. Тогда-то он и сел на моё левое плечо, сам выбрал и ни за что не отстанет». Осёдланный бесом счастливо улыбнулся. «Пусть сидит – веса-то нет, и вместе двум нечистым силам способнее выжить в нынешнем неустойчивом и озлобленном чёртовом мире».
- Брать что будете? – прервала торговка размышления чёртова друга.
- Нет, нет! – резко отказался надёжный покупатель прежде, чем осознал неожиданный отказ, криво улыбнулся и, отведя бесстыжие глаза, виновато пробормотал: - Пойду, пожалуй, посмотрю, что там понравилось чертёнку у Насти, - и поспешил уйти от разгневанной постоянной поставщицы.
- Вот! – завопила та на весь торговый ряд. – Ну, разве не дьявол?!
Ближний народ с подозрением оглядывал смущённого Ивана Ильича и на всякий случай отодвигался и обходил стороной материализовавшегося дьявола.
А настоящий Вельзевул, миниатюрный торговый маг и оракул не замедлил нарисоваться, как только пристыженный ненадёжный покупатель пристроился пятым в очереди к Насте. Иван Ильич мог поклясться хоть на кресте, хоть на черепе, что нечестивец подмигнул весёлым карим глазом, одобрив выбор кормильца, и мгновенно исчез, словно испарился в пропитанном мясным духом воздухе. Впрочем, и без него, обычным человечьим взглядом, было видно, что здесь и мясцо посветлее и посвежее, и сардельки потемнее и помяснее. Глупые толстые торговки, оболваненные собственными зажиревшими мозгами, сами того не понимая, приобрели в морде собаки сверхчуткого и точного дегустатора с тонким обонянием и безошибочным вкусом, которые ничем не обманешь и ничем не заговоришь – ни чёрной магией, ни нечистой силой. Сами они – дьяволицы, а Дарька – просто ангел с обманной дьявольской маской. Легко разобравшись в местной мясной чертовщине, разумный кандидат не каких-нибудь, а технических – материалистических – наук удовлетворённо хмыкнул, привычно отоварился и, не найдя глазами маленького инспектора, пошёл на выход, стараясь проскользнуть мимо злого взгляда меченой продавщицы за спинами беспокойно снующих покупателей, взбудораженных возбуждающим запахом и видом свежатины и ещё более – одуряющими ценами. Но, повинуясь интеллигентской щепетильности и слабому миролюбивому характеру, Иван Ильич подошёл-таки к обиженной нечистой силой и, примиренчески улыбаясь, спросил:
- А печёнка у вас есть?
Он никогда её не видел в естественном виде и не любил субпродуктов вообще, но сейчас вовремя вспомнил – вот польза от неразборчивого чтения! – что они любимы собаками, и решил дуплетом убить сразу двух зайцев: обрадовать Дарьку и помириться с торговкой.
- Вот! – небрежно ткнула она толстым пальцем в распластанный гладкий комок чёрно-коричневого цвета. – Свежая, - и в надежде на продажу, заискивающе спросила: - Надо? – и зачастила: - У меня дешевле, чем у Настьки, - сообщила мстительно, коротко взглянув в сторону конкурентки. – Берите, не пожалеете.
- А можно проверить? – широко улыбнулся Иван Ильич, заглянув хвастунье за спину.
- Как? – опешила та. – Есть, что ли, сырую будете? – удивлённо округлила маленькие заплывшие глазки, подпёртые толстыми щеками и слезящиеся жиром.
Привередливый покупатель рассмеялся в голос.
- Не я! Он! – показал рукой за её массивную круглую спину.
Она живо оглянулась, увидела сидящего раскорякой, отставив в сторону одну заднюю лапу, маленького дьяволёнка и, быстро откромсав кусочек печёнки, тяжело присела перед ним – Иван Ильич подумал, что встать она не сможет - и протянула дегустатору. Тот старательно обнюхал подачку, лизнул дважды, внимательно посмотрел в глаза тётки: нет ли какого подвоха, не подсовывает ли залежатину – осторожно взял в рот, куснул и заглотил.
- Съел, гад! – радостно завопила торговка, резво поднявшись и разочаровав покупателя. – Ещё хочешь?
- Вы торгуете или собак теми же самыми руками кормите? – помешал скрежещущий раздражённый голос за плечом Ивана Ильича.
Он чуть повернул голову и увидел, стараясь из приличия не задерживать взгляда, крашеную, наверное, охрой редкую шевелюру, обвисшие дряблые щёки и сузившиеся от времени подслеповатые глазки давней карей окраски и всю голову обветшалой мегеры, выползшей из заплесневелой, наверное, конуры на 5-м этаже, чтобы полаяться от скуки и взболтать застоявшуюся желчь.
– Мне некогда ждать! – она поджала узкие бесцветные губы, тронутые глубокими поперечными складками и без того провалившегося внутрь рта, и уставилась, не мигая, на торговку в злобно-сладостном ожидании ответной реакции. Но её не последовало.
- Чё делите? – подошёл молодой, стриженый наголо по моде, парень с перекрашенной девицей с нарисованной безразличной физиономией. – Нам оставьте, - широко улыбнулся, радуясь своей перелицованной спутнице и безмятежной жизни и не обращая внимания на напряжённо-встревоженную базарную обстановку.
Торговка перевела отяжелевший взгляд с мегеры на него, потом быстро обернулась на улыбающегося во всю пасть Сударя и, наконец, просветлённо посмотрела на Ивана Ильича. А потом вдруг захохотала до слёз, заразив и верного покупателя, владеющего обоюдной тайной.
Отоварившись после торопившейся на 5-й этаж мегеры, он так и ушёл с застывшей глупой улыбкой дебила, выжившего из ума. Так и нёс её до самого базарного выхода, пугая озабоченных рыночных охотников, так и застыл с ней у ворот в ожидании Дарьки, вместе с молодыми радуясь жизни и, особенно, её приятным неожиданностям. И тут же дал себе нерушимое слово, которое он умел себе давать: никогда и ни при каких обстоятельствах не существовать по планам и регламентам, не жить впрок, чтобы не пришлось краситься охрой, а воспринимать жизнь, повинуясь ощущениям и желаниям, без оглядки на приличия и возможные последствия. Хватит! Он и так угробил больше полжизни на других, угождая любимой жене и дорогой дочери, уважаемым сотрудникам и вообще всем встречным-поперечным. Пора начинать жить для себя любимого. Где же Дарька? Вот сукин сын! Когда надо, его нет. Не хватало ещё подчиняться псу! Иван Ильич решительно убрал улыбку с лица и, не оглядываясь, так же решительно направился к дому. Но не успел сделать и полсотни решительных шагов, как впереди замаячил, качаясь метрономом, белый клочок шерсти под знакомым обрубком хвоста.
«Ну, не гад ли ты, не паразит?» - возмутился в сердцах Иван Ильич неприличными словами торговки. – «Мыслишь себя вожаком в нашей стае?» А чёртов маг, не владеющий телепатией, не сомневался в своём лидерстве и знай чесал себе к знакомому переходу, шустро переставляя кривоватые лапы и не сомневаясь, что ведомый не отстаёт. «Ладно, ладно», - ехидно ухмылялся захудалый член стаи, - «сейчас ты поймёшь, кто настоящий вожак». А паразит, присев у перехода в ожидании зелёного света семафора, всё же оглянулся, проверяя прирученность подопечного. Тот намеренно слегка отстал, и вожаку, когда зажёгся зелёный, пришлось требовательно гавкнуть, поторапливая, что вызвало невольную улыбку у недисциплинированного человека. Но какой же удивлённой стала морда Дарьки, когда отставший пошёл по тротуару дальше, в сторону от перехода. Надо было видеть круглые, полные недоумения, глаза пса, следившего за удалявшимся хозяином. Пока он сообразил, что ему не подчиняются и нагло бросили, Иван Ильич ушёл шагов на 20. Бедному вожаку ничего не оставалось, как нехотя и неспешно догонять. Догнав, он ускорил рысь, перегнал бунтовщика и опять занял позицию вожака, но теперь далеко не удалялся, часто оглядываясь и проверяя, не потерялся ли ведомый на незнакомой дороге.
Ивану Ильичу было хорошо знакомо это чувство неуверенности лидера, не имеющего авторитета у подчинённых и всячески старающегося его завоевать, но безуспешно, поскольку кроме наглости, энергичности и патологического желания руководить, нужно главное – организаторские способности, подкреплённые знанием дела. Вот и приходится такому постоянно елозить и пройдошничать, подстраиваться под коллектив, вынюхивая середину, забегать и оглядываться, не свернули ли ведомые в сторону, не бросили ли лидера. Жалкая участь! Потому-то, не обладая первыми тремя качествами и имея только неплохие профессиональные знания, зная, как делать дело, но не умея организовать его для всех, Иван Ильич никогда не старался выбиться в руководители, не желая быть марионеткой и всеми способами избегая этой напасти, чем вызывал яростную злость и презрение нахрапистой Элеоноры. В результате, несмотря на кандидатскую, он так и остался старшим специалистом в полнейшем удовлетворении и собой, и судьбой. Да и большие бонзы не очень-то хотят иметь в подчинении умных малых бонзят – запросто подсидят! Потому-то любая иерархия при любых демократиях и автократиях – административная, научная, гуманитарная, общественная, зэковская – всегда строится на верноподданнических отношениях вне зависимости от ума и знаний индивидуумов иерархической пирамиды. Оправдывая себя так и не любя всех и всяких руководителей, не обладающих его знаниями, гордясь своей безынициативностью, стерильной нищетой духа и благородством бездеятельной компромиссной души, Иван Ильич и не заметил, как они: тот, кто хотел и стремился быть вожаком, и тот, кто не то, чтобы не хотел, но считал такое стремление ниже своего достоинства, – дошли на короткой дёргающейся пружине до зоомаркета, загнав в тёмную подворотню двух кошек, балдевших на солнце в ореоле зоозапахов.
- Подожди меня здесь, - приказал Иван Ильич, и Дарька послушно уселся у дверей.
Но ненадолго. Не успел хозяин оглядеться в ярком пестроцветии симпатичного магазинчика, как послушный пёс впереди следующей покупательницы прошмыгнул внутрь и ошалело замер, оглушённый хаотическими пронзительными воплями и трелями мечущихся в клетках канареек и попугайчиков, словно на концерте новомодернистской музыки. Молоденькая продавщица с приятной улыбкой и мягким бархатным голосом, несвойственным торговкам, сразу приметила маленького посетителя, напуганного птичьей какофонией.
- Проходи, малыш, тебе – вне очереди.
Дарька, несколько освоившись, озираясь и настороженно вглядываясь в мельтешащий цветной рой, медленно подошёл к Ивану Ильичу и сел, привалившись для надёжности к хозяйской ноге.
- Ваш? – догадалась обитательница джунглей.
Счастливый хозяин, посмотрев на прижавшегося друга, ответно улыбнулся.
- Да вот пока не пойму, кто из нас чей.
Девушка засмеялась, а Сударь, встретившись с ней взглядом, чуть пошевелил сигнализатором настроения, подтверждая неопределённость положения в стае.
- Симпатяга! – одним ёмким словом верно охарактеризовала дьяволёнка добрая продавщица. – Что вы оба хотите? – подняла смеющиеся глаза на Ивана Ильича.
- Нам бы полный комплект амуниции, - неуверенно попросил тот, - иначе нас не допускают на собачью площадку.
Обладательница обаятельной улыбки рассмеялась.
- Конечно. Такого зверя надо опасаться, - она вышла из-за прилавка и, присев, погладила Сударя.
Зверь слегка отклонил голову, показывая, что не любит телячьих нежностей, но стерпел. Продавщица поднялась и подошла к стеллажу, заваленному и заставленному чем попало.
- Вам, пожалуй, подойдёт эта, - подала Ивану Ильичу полотняное кепи с длиннющим твёрдым козырьком и кокардой в виде цветного пса с раззявленной пастью. – И ещё – это, - протянула вслед маленькую детскую сумочку с плечевым матерчатым ремнём и такой же псиной на отстёгивающейся боковине. – Положите туда это, - выложила на прилавок ещё что-то. – Пакеты для сбора кала, - пододвинула к нему пачку в синей обёртке, - совочек для той же цели, - дополнила пачку детской пластмассовой лопаточкой бодрого красного цвета, - и коробочка для поощрительного корма, - тоже пластмассовая, но почему-то зелёного цвета. – Вот, - обрадовала модельерша, - теперь вы можете быть полноправным членом любой собачьей площадки.
Причисленный к приличному обществу сдержанно поблагодарил:
- Спасибо, - и в нетерпении напялил на себя отличительные знаки собачьего бомонда.
Когда девушка увидела здоровенного солидного дядьку в легкомысленной кепочке и с детской мини-сумочкой на боку, из которой торчала ручка совка, она, не удержавшись, засмеялась, радуясь преображению взрослого в ребёнка. А новорождённое дитя, засмущавшись и стыдясь юных лет, неловко сдёрнуло атрибуты собаковода и запрятало поглубже в сумку с мясом.
- Давайте, - попросил, - оденем главного фигуранта.
Дарьке продавщица выбрала витой металлический ошейник, какие носят продвинутые в каменный век современные юные пивоборцы, но Иван Ильич решительно отверг дегенеративное дамское украшение, непристойное для настоящего пса, и сам выбрал в меру широкий, мягкий ременный ошейник с несколькими медными бляшками и колечками в дополнение к аккуратной пластинчатой пряжке.
- А это зачем? – поинтересовался он, ухватившись за одно из колечек.
- Медали вешать, - улыбаясь, пояснила девица.
- Тогда этот нам точно подходит, - решительно определил хозяин будущего бесхвостого экстерьерного рекордсмена.
Затруднение вызвал выбор достойного поводка. Девушка настаивала на красивой металлической цепочке внушительного веса, уговаривая, что сейчас все такими пользуются, но привередливый ретроград и в этом случае отверг требования моды, остановившись на скромном узком и лёгком ремешке.
- Нам бы ещё для комплекта намордник, - попросил он, смущаясь.
Улыбчивая хозяйка джунглей удивлённо взглянула на миролюбиво сидящего Дарьку и недоумённо спросила:
- Ему, что ли?
Иван Ильич, порозовев, молча проглотил нечаянный намёк, а она, сообразив, что он мог принять на свой счёт, заспешила с предложениями:
- Вот, - протянула какую-то плетёнку из узеньких ремешков, - для маленьких шпицев. Или вот этот – для небольших терьеров, - подала более густую сетку из узорчатых ремешков, скрепленных металлическими заклёпками.
Он взял второй, предназначенный для Дарькиных родичей, к тому же более привлекательный, покрутил в руках, распяливая и не зная, как приспособить к собачьей морде.
- Давайте, я помогу, - предложила терпеливая продавщица, присела и ловко напялила редкую сетку на ничего не понимающего пса.
Сразу стало видно, что с размером она не угадала: собачья морда легко пролезала до ушей в любую клетку.
- Меньше нет, - улыбаясь, сокрушённо развела руки помощница.
- И не надо, - грубо отрезал расстроенный оптовый покупатель. – Мы возьмём этот.
Он сдёрнул с обиженной мордашки Сударя гнусное изобретение друзей собак и поглубже сунул в сумку, глядя в сторону, чтобы только не видеть жалкого и полного отчаянья и боли во взгляде больших карих глаз. Всё!
Когда с общим вздохом облегчения вышли из магазина, Иван Ильич нашарил в сумке все форменные приобретения, скомкал в кулаке и с отвращением бросил в урну, стоящую у дверей.
- Не надо нам атрибутов рабства, - объяснил хозяин свой неожиданный поступок, и Дарька, согласившись, высоко задрал заднюю лапу и помочился на урну.
И улыбчивая девица теперь не нравилась обоим. С ними, с улыбчивыми, всегда неясно: то ли растягивают губы искренне, приветливо, то ли с задней мыслью, стараясь облапошить как лоха, насмехаясь и презирая, то ли как янки притворно бодро, скрывая настроение, то ли просто по дурости. Иван Ильич не любил улыбчивых. От них скорее и больше всего жди подлости. Взять, к примеру, депутатов всех мастей и разных членов. У них у всех профессионально улыбчивая нижняя часть лица работает вразрез с подлой верхней. Улыбаясь, они держат в рабстве Иванов Ильичей, повязав полной собачьей атрибутикой. Ну, чем галстук не ошейник? Недотёпы даже рады ему, выпячивая признак рабства, украшая цветами, узорами и блестящими прищепками. Но, как ни украшай, всё равно – ошейник. А всякая должность, чем не поводок? Она тоже может быть короткой и строгой, поближе к телу и делу хозяина, то бишь, начальника, или посвободнее для беспородных, то бишь, бесчиновных, шавок, не оправдавших надежд. А чтобы обезопасить себя, хозяева придумали административные запреты, гласные и негласные – намордник. Знай, мол, каждый своё место: лаять и выть можешь, а кусаться не смей! Как радовался Иван Ильич, когда впервые надел тщательно подобранный заботливой супругой ярко-красный со скромным жёлтым орнаментом галстук, вступая в стаю, и как долго тянулся за всеми на всё удлинявшемся и удлинявшемся поводке, безвольно огрызаясь в отсутствие врождённой злости. За всю свою долгую и безупречную супружескую жизнь он так и не научился завязывать шейные метки и, лишившись поводыря и дрессировщика, стал ходить на привычную работу привычным маршрутом, но с непривычно оголённой шеей. Сначала было неуютно, казалось, что не только шея, но и сам голый, и все смотрят с неодобрением на старого пошляка. Потом откуда-то изнутри возникло, всё нарастая, чувство освобождения, свободы и вольности, разрешающее отклоняться от общепринятых правил, подобно оперившимся панкам с раскрашенными гребешками волос. Вернулась задавленная было энергия, а вместе с ней, как ни странно, нарастала тоска. А всё оттого, что, прожив более половины жизни, он не знал, что делать с этой самой свободой, чем занять энергию, подкислённую тоской. Не привык, да и не хотелось что-либо менять. Город был привычен, в Ниццу не хотелось, даже в недалёкий Петербург не тянуло, жильё удовлетворяло, работа и служебная ступенька, на которой застрял, устраивали вполне. Он до того притёрся к устоявшимся внешним обстоятельствам, что изредка тревожившие внутренние потребности ограничивались сами собой, без особых усилий и душевного напряжения. В конце концов, ещё неизвестно, кому повезло и кому удобнее: тому, кто сорвался с поводка, освободился от ошейника и мечется на свободе, терзаясь мечтами-грёзами и рыская челноком в поисках успеха, несбыточного счастья и элементарной пищи, или тому, кто тихо и спокойно удовлетворяется подачками судьбы, полагаясь на чужую сильную волю. Иван Ильич, например, для безмерной свободы попросту ленив и телом, и душой, и, если бы Элеонора настояла, вернулся бы, вполне вероятно, в привычную семью, как Дарька, не захотевший вольной базарной жизни и добровольно сменивший свободу на хозяина. Вот и Иван Ильич, прирученный когда-то в далёком и длинном прошлом семьёй и рабским обществом, не знал, как по-настоящему жить свободно и сам непроизвольно ограничивал свою и без того куцую безгалстучную свободу, отгораживаясь от всего возбуждающего, и был доволен, когда не тревожили и не мешали тлеть. Дарька, пожалуй, если не поладит с хозяином, без сожаления уйдёт на базар. А хозяин? Неужели вернётся в тёплый обихоженный и затхлый угол ради лени? Плохо, когда хочется, а не можешь – запрещено, но ещё хуже, когда можно, а не знаешь, чего хочется. От этого и ржавчина тоски и апатии. Свободой надо уметь пользоваться, этому надо учиться смолоду, иначе превратишься в свободного до поры до времени уголовника или, ещё хуже, в прилизанного бездуховного западного дельца, выращенного проржавевшей тамошней интеллигенцией. Нет, Элеонора не дождётся! Как ни уговаривай себя, ни успокаивай, как ни прячься в запаутиненном запретами мирке, а свобода – главное в жизни, без неё жизнь – не жизнь, а маята.
- Правда, Дарька? – попросил подтверждения у пса, вкусившего свободы по горло. – Даёшь свободу!
Свободолюбивый друг остановился, согласно завилял обрубком хвоста – давней меткой ограничения свободы, подбежал к хозяину и, встав на задние лапки, затанцевал, улыбаясь и стараясь рассеять пустые хозяйские сомнения.
- Понял! – заулыбался и Иван Ильич.
Он опустился на корточки и, ухватив маленького психолога за поднятые передние лапки, протанцевал с ним вприсядку полкруга, окончательно закрепляя общее мнение, что свобода – превыше всего, пусть даже она и ограничена мужской дружбой. Воодушевлённые согласием две свободные твари зашагали дальше.
Иван Ильич с удовольствием вспомнил, как он, освободившийся от обличающего символа рабства, в экстазе внутренней свободы и вырвавшейся энергии озарения придумал микрорадиомаячок в виде галстучной булавки, подающий светящиеся точечные сигналы на центральный пульт – экран. И таким образом можно было точно знать, кто из чиновных карл присутствует на работе, а кто опоздал или смылся, пользуясь не очень строгим корпоративным учётом, блатом и добродушием охранников, удовлетворяющихся мелкой коррупцией. Главный инженер лаборатории, которого Иван Ильич тихо презирал за непробиваемую тупость и пробивную наглость, ревнитель показушной армейской дисциплины, сходу ухватился за ценное изобретение, вынудил скромного гения пригласить его в соавторы и везде и всюду, на доступных ему самых высоких уровнях, рекламировал электронного чудо-учётчика, но желаемой реакции почему-то не последовало. То ли самим начальствующим прогульщикам не очень-то хотелось вместе со всеми замаячить на пульте, то ли они не сомневались, что наши люди сумеют надуть самую наисамейшую нана-технологию, то ли попросту испугались затрат, справедливо решив, что в наших условиях нет ничего выгоднее, чем нана-дяди Вани и нана-тёти Маши на проходной. И пусть они со своей низкой зарплатой поддерживают штаны за счёт мзды с прогульщиков, а начальники будут по-прежнему придерживаться Думской дисциплины. Сотрудники КБ были более откровенны и, узнав о выдающемся изобретении, выражали искреннюю признательность гению, ехидно ухмыляясь и со всей силой хлопая его по плечу или спине, а он скромно улыбался, скривившись от боли, старался не подставлять тылы и напоминал, мямля, что это совместная с главным инженером работа, и надо бы и того поощрить. В конце концов, полезная во всех отношениях идея заглохла, а на большее Ивана Ильича с обретённой свободой не хватило.
У ветлечебницы Дарька остановился, оглянулся на хозяина и, отойдя к бордюру, улёгся, отвернувшись к дороге.
- Э-э, - сообразил Иван Ильич, - да ты, оказывается, знаком с этим заведением и, похоже, совсем не положительного мнения о нём. Так? - Пёс и ухом не повёл, давая понять, что и без лишних слов ясно, что так оно и есть.
Заумные люди, закаменевши в самомнении, талдычат, что гомо сапиенс отличается от животных в первую очередь тем, что научился говорить. Молчаливый Иван Ильич не считал это таким уж большим достоинством. Если лишить людишек этой способности, то вряд ли они станут лучше животных. Четвероногие друзья за много веков изучили безудержное человеческое бормотание, научились отличать словесную шелуху от ядрёных мыслей и давно освоили телепатическое общение. Сударь всё понимает, только не может в силу физических особенностей ответить, и Иван Ильич при некотором напряжении консервативного мозга тоже понимает его без слов. Кто знает, не утратят ли болтуны в скором времени своё отличие при катастрофической разобщённости людей, не перейдут ли тоже на телепатию.
- Тебя здесь обидели?
Сударь, не оборачиваясь, нервно зевнул.
- Но что делать? Потерпи. Живёшь в человеческом обществе, значит надо терпеть его предрассудки и предубеждения.
Но малыш не хотел терпеть. Пришлось нарушить его свободу, взять на руки и против воли понести на унизительную экзекуцию. Иван Ильич сам не любил эскулапов и не доверял им, предпочитая сражаться с болями и недомоганиями самостоятельно с помощью сна, тепла, крепкого чая и мёда. Слава богу, до сих пор всё обходилось муторными похмельями, редкими простудами и ещё более редкими профилактическими осмотрами. Но то – он, а то – маленький друг, доверивший своё бесценное здоровье ему. Надо пересилить жалость и подстраховаться. В обиду он Дарьку не даст и постарается ограничить доступ к маленькому беззащитному тельцу, лишь бы заполучить справку о безупречном здоровье и кое-что из остро необходимых защитных медицинских препаратов.
Ветлечебница скрытно располагалась в торце первого этажа пятиэтажки. Гостеприимно открытая дверь её выходила на невысокое крылечко, ограждённое железной решёткой. Иван Ильич осторожно и почему-то затаив дыхание поднялся на крылечко и увидел в проёме двери небольшую комнату, почти такую же, как у него, выбеленную вверху и с выкрашенными зелёными панелями. В белом застеклённом шкафу громоздились всякие яды и отравы в разнокалиберных пузырьках и упаковках. На маленьком столике у окна были разложены никелированные орудия пыток и всякие шприцы. На небольшой подставке висели намордники и ошейники и ещё какие-то сковывающие цепи и ремни. У стены стоял широкий и длинный стол, покрытый пластиком, чтобы легче смывать потоки льющейся крови, а ближе к двери в стену вделан умывальник, чтобы отмывать окровавленные руки. На подоконнике, отравленный нездоровым воздухом, в горшке чах какой-то бледно-розовый цветок, пытаясь убедить своим присутствием жалких клиентов, что здесь возвращают к жизни. И наконец, за письменным столом спал младенческим сном небольшой худощавый старичок в фирменном зелёном халате. Пегую усатую голову Айболит уложил на сложенные ладони, уронив рядом зелёный колпак. Покойно скрещенные под столом ноги обуты в домашние меховые шлёпанцы. Лохматые брови прикрывали глаза, а лохматые усы – губы. «Может, не будить?» - трусливо подумал Иван Ильич. – «А то со сна попадёт шприцем не туда или не той вакциной. Поди, проверь!» И вообще, жалко было нарушать покой старого утомлённого человека физического труда.
- Можно? – тихо постучав по двери, негромко спросил адвокат потенциального пациента, спрятавшего голову под мышку защитника.
Седая голова с усилием повернулась и осоловело уставилась мутными голубыми глазами младенца, не сразу вернувшимися от сна к яви, на бестактных клиентов, прервавших безвременный и потому самый сладкий сон. Наконец, глаза посветлели, внимательно вглядываясь в дылду с собачкой подмышкой, зелёный целитель откинулся на спинку стула, сладострастно потянулся, закинув руки за голову, и пробормотал, оправдываясь:
- Чёрт те что! Заснул, старый! – и принял нормальное положение. – Недоспал ночью: болел за наших, надеясь на чудо, но чуда, как обычно, не произошло, только утомился вдвое. Вы как, болеете?
Иван Ильич не сразу сообразил, о какой болезни он говорит, и хотел объяснить, что пришёл не со своей болью, а ради пса, пришёл добровольно на своих двоих и что вообще не вхож в заведения, над которыми незримо витает надпись: «Оставь мечту о здоровье всяк сюда входящий». Но, напрягшись, вспомнил, что прошлой ночью фракция идиотиков России в полном составе заседала у телевизоров, наблюдая за избиением наших инфантильных паралитиков на футбольном поле Словении, страны, которую не сразу-то и на карте найдёшь, и в которой футболистов столько же, сколько взрослых мужиков.
- Нет, - постыдно признался ущербный мужик в отсутствии у него язвы эпидемического футбольного фанатизма, - не подвержен.
- Чем же вы тогда повышаете адреналин? – допытывался заядлый седой болельщик. – Играете в префер, проматываетесь в казино?
- Нет.
- Алкоголь?
- Менее чем умеренно.
- Таскаетесь по бабам?
- Что вы! – поморщился допрашиваемый с дефицитом адреналина. – Для этого я слишком брезглив.
- Ну, знаете! Так пресно жить, значит совсем не ценить жизнь, дар божий. На что же вы тогда потратили самый ценный подарок? Годков-то вам, судя по внешности, не так уж и мало. – И, не дав Ивану Ильичу оправдаться: - Да вы неизлечимо больной с метастазами, поразившими все нормальные мужские желания! Ну, да ладно! Ко мне-то вы пришли, я вижу, не ради себя, а ради того, кто трусливо спрятался под мышку.
Айболит вышел из-за стола и подёргал Дарьку за обрубок хвоста.
– А ну-ка, покажи мордуленцию.
Храбрец глухо рыкнул, и вытащил морду из надёжного страусового укрытия, чтобы оценить нахального врага.
– Знаком, - улыбнулся Айболит. – Такую своеобразную физию раз увидишь – ни с какой другой не спутаешь, не забудешь. Что с ним? – спросил у молчаливого хозяина. – Был здесь по весне, где-то в апреле, получил сезонную прививку и цапнул меня за палец, когда я попытался осмотреть его зубы. А ну-ка, зверь! – резко поднёс ладонь к Дарькиной морде. Тот угрожающе заворчал, ощерившись. – Точно! Он! – и объяснил: - Один верхний клык торчит чуть в сторону. Ладно, ладно! – успокаивал насторожённого пациента. – Мир? – вытащил из кармана горсточку сухого корма и протянул Дарьке в знак примирения, но тот непримиримо отвернул голову. – Гордец! – подосадовал Айболит. – А это будешь? – достал из стола кружок колбасы и попытался с помощью редкого лакомства завоевать доверие.
Малыш не выдержал и, чуть вытянув морду, издали втянул в себя раздражающий запах, посмотрел на соблазнителя и снова отвернулся.
- Ну и чёрт с тобой! – сдался лекарь и спрятал лакомый кружок в карман халата. – Так что с ним? – снова спросил у хозяина.
Иван Ильич объяснил, что им всего лишь нужна справка для допуска на собачий выгул, причём не для собак, а для собачьей председательши.
- Так я ведь выдал вам весной, - хмыкнув, весело напомнил понятливый ветеринар. – Кстати, а вас я не помню, не вы были с ним тогда.
И опять Иван Ильич объяснил, как ему достался Сударь, и что вместе они всего-навсего каких-то неполных два дня.
- Вот как! – не очень, однако, удивился опытный знаток собачьих нравов. – Выходит, не вы его приручили, а он вас, - и доброжелательно погладил по спине инициативного сироту, заставив того спрыгнуть с колен ненадёжного защитника и разместиться на нейтральной позиции у порога, насторожённо прислушиваясь к разговору людей. – Редкий случай. Обычно взрослая собака долго привыкает к новому хозяину и новому месту, а этот с первого взгляда определил, кто ему нужен. И рисунок на морде своеобразный.
Иван Ильич с иронией дополнил рассказ рыночными экстрасенсорными способностями малыша, прозванного торговками дьяволёнком.
- Знаете, может быть, они и правы, - согласился с тупыми торговками образованный доктор. – Мы, к стыду нашему, очень мало и поверхностно знаем о тысячелетних друзьях наших меньших. Я это авторитетно утверждаю на основе многолетнего профессионального опыта. Собака после Павлова всё как-то выпадает из поля зрения учёных, а зря. А ну, если ваш подшефный с дьявольской физиономией и исключительными способностями – тайный агент Князя Тьмы и приставлен к вам как напоминание Судьбы? Разумные люди убеждены, что каждому из нас она уготована с рождения, больше того – расписана по годам. И никто, и ничто не в силах изменить дороги в рай, чистилище или в ад. Никто и ничто, ни сам человек, ни его воспитание и перевоспитание дороги этой не изменит. Её можно только усложнить. Вы скажете, что я – абсурдный фаталист? – и, не дождавшись подтверждения или опровержения, согласился: - Да, вы правы. Фаталист! Хотя и лекарь. – Навесив на себя ярлык и чуть помолчав, обрадовал: - А вы, батенька, готовьтесь к сковороде, - намекнул на агента и засмеялся: - Шучу, шучу, хотя и по-фатальному мрачно. – Он пригладил висячие усы, высвобождая по-молодому чистые и гладкие губы. – Сам я нисколько не сомневаюсь, что райское забвение мне не светит. – И, меняя тему, посоветовал: - Найдёныша не теряйте и не гоните, он теперь ваш поводырь и часть вашей судьбы. Если вдруг, избави бог и тем более дьявол, останется опять один, то озлобится и погибнет в драках или тихо уйдёт из жизни, в непобедимой тоске отказавшись от пищи. А справку вам дам, - он переместился за стол, взял готовый бланк, - поскольку на то, что он привит, существуют неопровержимые факты, - и перечислил: - неординарная запоминающаяся морда – раз, мой пострадавший палец, - Айболит поднял вверх укушенный палец и повертел им перед собой, - два, а также установившиеся на этой почве наши дружеские отношения. Но это будет новая справка на нового клиента с новой кличкой, - подписал медпропуск и отдал Ивану Ильичу, - вот, гуляйте на здоровье. Что ещё? Ах, да! Возьмите вот эти капли, новинка – «БлохНэт». Накапайте на хребет согласно инструкции, и ни одна блоха не посетит вашего питомца.
- Хотелось бы ещё узнать, какой он может быть породы? – спросил напоследок Иван Ильич, довольный безболезненным визитом. – Или, хотя бы, к какой породе ближе всего?
Спец опять вышел из-за стола, присел около беспородного, насторожённо поднявшего голову, ещё раз критически осмотрел недотрогу и так определил его подноготную:
- То, что он из мини-терьеров, не вызывает сомнения.
Осчастливленный определением хозяин благодарно улыбнулся.
- Но и то, что в нём примешана неизвестная толика испорченной дворянской крови, неоспоримо, - капнул дёгтем на медовое настроение Ивана Ильича. – Собственно, какая вам разница, какой он национальности? Без бумажки он так и так – букашка, как и человек. – Классификатор встал перед огорчённым хозяином и попытался сгладить оценку: - По внешнему виду, размерам и конструкции чертёнок ближе всего подходит к разновидности керн-терьеров. Вы знаете, что такое керн? – спросил взбодрившегося хозяина.
- Кажется кусок породы из геологической скважины, - обнаружил начитанность и память Иван Ильич.
- Да, - подтвердил знаток геологии, - именно так. А собак поименовали кернами за то, что они буром ввинчиваются в узкие норы и достают оттуда для охотников живой мелкий керн. Очень ценная порода! – дал, наконец, справедливую оценку Дарьке старый ветеринар и пошутил: - Можете освоить охоту без ружья, с сеткой и мешком для дичи. – Встал, давая понять, что прощается. – Приходите, если что. Приятно было побеседовать с приятным собеседником. Не хотите познакомиться поближе? – Он испытующе посмотрел на вставшего Ивана Ильича. – Меня кличут Петром Алексеевичем, а фамилия смешная – Курочкин.
Приятный собеседник невольно улыбнулся.
- Вот, вот! – с досадой воскликнул Курочкин. – Все из-за такой фамилии и не воспринимают всерьёз. Она как ярлык неполноценности.
- Нет, нет! – поспешил оправдаться Иван Ильич. – Я не над вашей фамилией, а над своей.
Неполноценный доктор уставился на него в ожидании объяснения.
- Дело в том, что моя фамилия не лучше – Петушков, а зовут Иваном Ильичом.
У Айболита от удивления округлились глаза и встопорщились брови. Он несколько секунд помолчал, осмысливая услышанное, а потом неудержимо расхохотался, заставив присоединиться и Петушкова.
- А я-то думаю, с чего это вы мне, как и псу, с первого взгляда приглянулись. – Дарькин конкурент вытер заблестевшие от смешливых слёз глаза. – Оказывается, мы – родственные души, из одного и того же глупейшего рода нелетучих пернатых, - и опять, не удержавшись, захохотал, прогнувшись в спине и откинув голову назад. – Послушайте, генетический родственник, а не закрепить ли нам родство по-мужски? – и, не ожидая согласия родственника, прошёл к стеллажу с лекарственными снадобьями, открыл стеклянную дверцу и добыл из угла чуть початую бутылку коньяка со многими генеральскими звёздами, два пузатых тонкостенных стаканчика и блюдечко с половиной лимона, предусмотрительно нарезанного дольками. Поставил всё на стол и заполнил пузанчики на три четверти. – Прошу! – Подождал, пока Иван Ильич возьмёт стаканчик, умело поболтает пахучий виноградный нектар, вдыхая горьковатый запах дубовых бочек, поднял свой и, чокнувшись с названым родственником, предложил: - За знакомство!
Он, по-приятельски глядя в глаза друг другу, приложились к стаканчикам и, не торопясь, смакуя, втянули скрепляющую знакомство жидкость. Медленно зажевав дольками лимона и подождав, пока согревающий наркотик расширит засоренные сосудики мозга, они весело и даже любовно посмотрели друг на друга, собираясь продолжить породнение дружеской беседой, но…
- Алексеич! – с трудом перешагнула через порог не ногой, а тумбой ёмкая бабища, поперёк себя шире, держа в жирных складках пухлой руки сумку, из которой торчали две кошачьи головы с ошейниками, привязанными к ручкам сумки. – Здравствуй! Я опять с котами. – Она тяжело перевалилась через порог и, коротко отдувшись, пожаловалась: - Замучили, проклятые.
Увидев свободный стул, продвинулась к нему танком и уселась, заставив бедный стул взвизгнуть со скрипом от сверхнормативной тяжести. Сумку с котами поставила на бёдра-брёвна и отвязала ошейники пальцами-сардельками.
- Один жрёт чё ни попало и пухнет день ото дня, а другой ничего не ест и орёт как оглашенный и худает – кожа да кости. Посмотри, будь милостив, не отравился ли чем от соседей.
Пётр Алексеевич досадливо сморщился, огорчённо взглянул на Ивана Ильича, убрал коньяк и подошёл к посетительнице. Ухватил одного кота одной рукой за загривок, а второй – за задние лапы, поднял на уровень лица и, осмотрев со всех сторон, сунул обратно в сумку. Проделав ту же процедуру со вторым пациентом, он вымыл руки под краном и вынес скорый и безапелляционный вердикт:
- Тот, что толстеет, скоро родит, а худой требует новую подругу.
- Как родит? – опешила владелица хитрой пары. – Что он, кошка, что ли?
- Кошка, - подтвердил опытный ветеринар.
- Никак подменили, - возмутилась обманутая бабища, - всё соседи…
- Что у тебя ещё? – перебил Алексеич, стараясь выпроводить осчастливленную женщину и вернуться к приятной беседе с приятным немногословным собеседником.
Кошатница, обиженно поджав пухлые губы, опять привязала непутёвых то ли котов, то ли кошек и пожаловалась:
- И мне что-то неймётся. Ты бы проверил давление… укол какой-нибудь… или таблетку…
- Так иди в больницу! – вспылил звериный терапевт.
- Так там – очередь! И врачи все злющие…
Пётр Алексеевич рассерженно хмыкнул-крякнул, провёл тыльной стороной указательного пальца левой руки по усам и, виновато посмотрев на Ивана Ильича, предложил:
- Знаете, что? Приходите ко мне, вот мои координаты, - взяв со стола, он подал небольшой прямоугольничек визитной карточки ветеринара. – Там и поквохчем всласть. Приходите без церемоний, я буду ждать.
- Пусть идёт, пусть, - разрешила толстуха уйти лишнему.
Иван Ильич взял визитку и, назвав свой адрес, естественно, предложил для квохтанья и свой птичник. Курочкин записал, они крепко пожали друг другу руки и с сожалением расстались, надеясь на скорую встречу.
-6-
Возвращались домой в приподнятом настроении: один - довольный тем, что инъекции не было, а другой - тем, что была.
У подъезда дома на скамейке, обшарпанной задами пенсионеров, некрасиво ссутулившись, сидела дочь. «Синусоида судьбы пошла на минимум», - подумал Иван Ильич.
- Чего сидишь, не заходишь? – спросил, не радуясь любимому дитяти.
- Ключ потерялся, - ответила она безразлично.
- Второй? – укоряюще попенял отец.
- Что я, виновата, что они теряются? – хмуро спросила взрослеющая дочь с просыпающейся женской логикой, непостижимой для здравого смысла.
Иван Ильич не стал бессмысленно препираться, а молча вошёл в подъезд вслед за стремительно убегающим вверх по лестнице Дарькой, смешно, по-жабьи, перебирающим по ступеням попеременно то левой, то правой парой лап. Сзади пыхтела физически недоразвитая дочь. «Корова!» - зло подумал отец, всё дальше отодвигаясь душой от неудавшейся наследницы.
Войдя в квартиру, Иван Иванович спросил:
- Ты надолго или так?
Остановившаяся в дверях комнаты дочь как-то тускло, без всякого выражения посмотрела на него – «как на чужого», - подумал он – и объяснила причину неожиданного появления:
- Валерик хочет взять Виталика на концерт.
- Ну и…
- У Виталика нет бабок.
- Понятно.
Ивану Ильичу стали противны и бессовестная вымогательница, не желающая считать родительские деньги, и он сам, её отец.
- Пусть возьмёт у банкира, - дал он глупый совет, поняв, что деньги хотят вытрясти из него.
- Он не даст, - ровным голосом, безразличным к переживаниям недотёпистого родителя, отвечала посредница.
Ивану Ильичу нестерпимо захотелось выпороть её ремнём по толстой заднице, накричать, нагрубить, чтобы на тупом бесстрастном лице отразились хоть какие-нибудь чувства, чтобы ожили холодные глаза, спокойно наблюдающие за лавирующим отцом, стремящимся избежать неизбежного.
- А с какой стати должен давать я?
Она молчала.
- Обойдётся! – выкрикнул грубо, присоединившись к мудрому решению банкира, и ушёл с сумкой в кухню.
Подрагивающими от волнения руками он переложил содержимое её в холодильник, оставив для обеда сардельки, и только поставил кипятить воду в кастрюльке, как из комнаты донёсся громкий вопль Дарьки. Малыш опрометью пробежал к двери и заскрёбся с визгом, выпрашиваясь на улицу. Иван Ильич почти подбежал к нему, подхватил на руки, но пёс вырывался, извиваясь и скуля, глядя на хозяина исказившимися от обиды глазами. Пришлось спустить на пол и выпустить за дверь. Освобождённый Дарька сломя голову поспешил вниз и даже не обернулся, стремясь скорее убежать из ужасного жилища. Иван Ильич заглянул в комнату. Дочь сидела в кресле перед телевизором и вращалась из стороны в сторону, безучастно глядя на дёргающихся хилых уродцев с электрогитарами и в раздрызганной одежде, обшитой дикарской мишурой.
- Что ты ему сделала? – еле сдерживая яростный гнев, громко спросил непутёвый отец.
- Ничего, - спокойно ответила непутёвая дочь, продолжая спокойно болтаться в кресле. – Только сбросила с кресла.
- Не смей его трогать!!! – прорвало Ивана Ильича.
Невинное дитя опешило и замерло, удивлённо вглядываясь в разъярённое лицо родителя.
- Ясно?! – Неудачливый воспитатель обеими руками схватился за стояки, сдерживаясь, чтобы не наброситься и не отколотить бесчувственную рохлю разом за всё. – Не прикасайся к нему! – Успокаиваясь, тяжело дыша, он сбавил тон. – Я тебе запрещаю!
Он впервые в чём-то ей отказывал и впервые что-то запрещал. Раньше, когда жили семьёй, достаточно было отфутболить к Элеоноре, но после развала семьи он считал, что не имеет на то и другое морального права. И вот решился. Да как! И с ужасом увидел, что на неподвижные толстые щёки из широко раскрытых, остекленевших от недоумения глаз скатились две крохотные слезинки и, замедляясь и оставляя прозрачные блестящие следы, поползли на подбородок. Только две, больше не было.
- Для тебя собака дороже дочери! – зло выпалила родная кровь, даже не думая в чём-то винить себя. – Подумаешь, какая-то дворняга! Ей не место в квартире! – в голосе её отчётливо услышалась Элеоноровская непререкаемость.
Иван Ильич не удержался и выплеснул остатки накопившегося за многие годы гнева:
- Тебе – тоже!
Щёки её коротко дёрнулись вместе с уголками упрямо сжатых тонких губ, сбросив сиротливые слезинки с подбородка, вся она напряглась, выпрямив спину, в зло прищуренных глазах засверкали огоньки ненависти. А он ещё добавил огня в ядовитое пламя:
- И какая ты мне дочь? – совсем потеряв разум от обиды за себя, и за неё, и за всю их лживую семейную жизнь, пробормотал вопреки воле отец. – Разве может быть у Петушкова Ивана дочь Звездина с отчеством Львовна?
- Ты сам виноват! – тут же отпарировала не дочь. – Почему не помешал переименованию? – Встала и добавила с горечью: - А я-то собиралась перебраться к тебе насовсем.
«Не верю!» - мелькнуло в воспалённом уме Ивана Ильича. – «Не верю! Лжёт! Мать никогда не разрешит, да и сама лгунья не захочет». Так он воспринял неожиданное заявление Звездиной и промолчал, испугавшись: «А вдруг на самом деле! А вдруг настоит на своём! Что тогда? Избави бог!. Как жить в этой конуре со взрослой дочерью? А там появятся и Валерики, и Виталики с дикой музыкой». Нет, он не хотел, чтобы она постоянно была здесь. Не хотел даже, чтобы появлялась часто.
Не дождавшись ожидаемой радостной реакции, дочь боком прошла к выходу, заставив отказавшегося от неё отца попятиться в коридор. Около двери замешкалась с замком, не соображая, в какую сторону отодвигать защёлку. Иван Ильич прерывисто вздохнул и брюзгливо спросил в округлую, уже бабью, спину:
- Сколько надо? Я забыл.
Она повернулась и обычным голосом без всяких эмоций подсказала:
- Штуку!
Невольный банкир достал тощую казну, вытащил предпоследнюю зелёненькую штуку и протянул ей. Она взяла, небрежно сложила вчетверо, с трудом засунула в задний карман туго натянутых жирным задом джинсов, справилась с задвижкой и вышла, не поблагодарив, не простившись и не простив. Дети, особенно взрослые, никогда не прощают родителей.
А грешный родитель прошёл в комнату и в изнеможении рухнул на диван. Он чувствовал себя так скверно, что впору бы надрызгаться, да в доме ничего спиртного не было. «А надо бы иметь заначку», - отвлечённо подумал он, ощущая нарастающее чувство угнетающей вины за дочь, некрасивую и бесталанную, помыкаемую матерью-жандармом и отталкиваемую бесхребетным отцом. «Пожалел какой-то жалкой тысячи!» - упрекал он себя с запозданием, характерным для «вшивых интеллигентов», всегда готовых на любой компромисс, чтобы потом бить себя в грудь и каяться. Не облегчили гнусного душевного состояния и пришедшие на ум дурацкие литературные сентенции о том, что природа отдыхает на первых детях, и что зачатые без любви они всегда дебильны. А ещё он, судя по всему, наделил дочь наихудшими из своих качеств – ленью и безволием. Разве виновата она, что семя произросло на дурной почве? Надо деликатно помогать преодолевать жестокое горе, порождённое бесталанностью и неказистой внешностью, а не учить, походя, не научившись сам. «Когда придёт, обязательно попрошу прощения», - твёрдо решил он, - «и впредь отказа ни в чём не будет», - и тут же засомневался: «А если всё же решится перебраться сюда? С Валериком и Виталиком? Нет, мать не позволит», - успокоил себя, передав решение другому и успокоенный неожиданно заснул. Родители всегда оправдывают и прощают детей.
Проснулся от громкого бульканья и шипения, доносящегося из кухни. Резво подскочив, поспешил на помощь и успел-таки вовремя снять с электроплиты забытую кастрюльку с остатками воды, чуть прикрывавшей дно. Выглянул за дверь – Дарьки не было. Посидел у стола, вспоминая, как хорошо начался день, и как скверно он продолжается. Поразмышляв, опять наполнил ещё не остывшую кастрюльку водой и поставил греть. Снова выглянул за дверь – никого. Сварил три сардельки. Одну нацепил на вилку и без всякого удовольствия сжевал половину, не ощущая вкуса. Отложил на тарелку остаток вместе с вилкой. За дверью – пусто. «Вот негодник!» - подумал с досадой. – «Подумаешь, сбросили! Шуму больше, чем боли! Обидчивый какой нашёлся! Терпи! Жизнь – она, брат, порой преподносит и не такие болезненные сюрпризы», - мысленно поучал терпеливый исчезнувшего потерпевшего. – «Надо привыкать терпеть. Самому же во благо. Пойти, что ли, поискать?» - нетерпеливо подумал Иван Ильич. – «А ну как любительница собак пнула его на выходе?» - Поспешно оделся, в нетерпении толчком открыл дверь и увидел отскочившего Дарьку. Вернувшийся малыш отбежал к самому спуску и вяло помахивал обрубленным индикатором настроения, выжидающе глядя на хозяина улыбающимися глазами, в которых явственно читалось: «Не переживай, я тебя не виню!».
- Дарька! – не сдержав эмоционального всплеска, закричал Иван Ильич. – Друг ты мой сердечный! Пришёл, молодчина! Заходи! – и пошире распахнул дверь для малыша. – Заходи, не бойся – её нет!
Пёс, не торопясь, вошёл, словно сделал одолжение, и насторожённо остановился на пороге комнаты.
- Нет её, нет! – убеждал хозяин, оказавшийся плохим защитником. – Не бойся! Больше я тебя в обиду никому не дам, - пообещал почти клятвенно. – Больше она тебя и пальцем не тронет!
Дарька усиленно нюхал воздух, испорченный запахом вражины.
- Это твой дом, - заливался щедрый хозяин, - и мой, - поправился тут же. – Наш, - уточнил окончательно. – И только мы в нём хозяева. Есть хочешь?
Дарька вопросительно посмотрел, услышав вкусное слово, и важно прошёл в кухню. А Иван Ильич, торопясь, разрезал две с половиной сардельки на кусочки и, положив в псовую посудину, примиренчески подвинул малышу. Тот степенно обнюхал и, не торопясь, принялся примиренчески заглатывать кусок за куском, почти не разжёвывая. Иван Ильич как хорошая хозяйка с удовольствием смотрел, улыбался, и ему тоже захотелось чего-нибудь пожевать. Но он выждал, пока Дарька всё съест, вылижет тарелку, проверит, не завалился ли какой-нибудь кусок под неё, оближет нос и усы и, вздохнув, отойдёт и уляжется на облюбованном пороге, положив морду на передние мохнатые лапы и наблюдая за хозяином. А тот, прощёный, под неотступным взглядом простившего удовлетворился, почему-то стыдясь, куском хлеба с маслом и остывшим чаем.
- После сытного обеда полагается что? – весело спросил он выжидающе поднявшего голову сотрапезника. – Поспать! Согласен?
Дарька встал, потянулся вперёд, оставив сзади вытянутые лапы, и, поняв и не возражая, направился в комнату, а хозяин следом.
Дружно улеглись на диване: Иван Ильич упёрся спиной в спинку дивана, а подопечный вытянулся на насыщенном брюхе, доверчиво уложив морду на мягкое тёплое предплечье опекуна. Улеглись и смотрели глаза в глаза, любуясь и млея от близости и умиротворения.
«Прекрасный пёс», - подумал Иван Ильич, нежно вглядываясь в широко открытые большие и красноречивые глаза маленького друга.
«Ты мне тоже нравишься», - отпечаталось в мозгу человека, хотя собака и пасти не раскрывала.
«Правда?» - мысленно переспросил Иван Ильич, и опять будто вычиталось: «Правда!». Он даже не удивился такому бессловесному разговору.
«А правда, что ты меня приручил?» - спросил глазами, и глаза собеседника, чуть сощурившись, возразили: «Неправда! Ты первый ко мне подошёл».
«Да», - согласился Иван Ильич, - «так и было».
А Дарька добавил: «Я понял, что очень нужен тебе».
«И это правда», - без слов подтвердил хозяин, - «очень нужен». Он слегка прижал рукой маленькое тёплое тельце, согревшее бок и руку.
«А правда, что ты умеешь предсказывать?» - спросил всё так же мысленно, задержав дыхание и не веря в дьявольское происхождение черныша с символически разрисованной мордашкой.
«Неправда!» - твёрдо запечатлелось в голове. – «Я просто знаю, что и с кем будет дальше».
«Расскажи мне, что будет со мной», - попросил Иван Ильич.
«Зачем тебе?» - возразил маленький оракул.
«И правда – зачем?» - переспросил себя любопытный человек. – «Чтобы мучаться в ожидании свершения предсказаний?» - И всё же, не в силах преодолеть жгучего любопытства, попросил: «Ну, хотя бы чуть-чуть намекни!»
Дарька пошевелился, подвинувшись вперёд и передвинув морду выше по предплечью ближе к лицу хозяина. Глаза его слегка затуманились, стали ещё больше и будто заструились, вонзаясь тонкими нитями в беспомощные глаза Ивана Ильича.
«Что ж: нас ждут большие испытания, и виной тому станут женщины, которых у тебя не было и которых тебе хочется».
Напросившийся медиум чувствовал, как глаза наполняются жгучими искрами.
«А ещё – твоё ложное представление о своих организаторских способностях, которых нет, а взамен есть технический талант, которым ты не умеешь как следует распорядиться».
Нечто подобное Иван Ильич уже слышал давно-давно от давнего друга, уехавшего творить в Штаты.
«Я оказался рядом, чтобы уберечь тебя от непоправимых ошибок», - добавили выразительные карие глаза, а будущая жертва женщин и таланта расстроилась.
«Значит, ничего хорошего меня не ждёт?» - подумал Иван Ильич, разочаровавшись в смутном предсказании, и как бы опомнился то ли от минутного глубокого сна, то ли от тяжкого забвения. Вглядываясь в спокойные глаза Дарьки, он мысленно спрашивал: «Это правда?». Но тот молчал, и словно улыбался, подняв уголки губ вверх. «Господи!» - вздохнул Иван Ильич. – «Что только ни пригрезится с расстроенными нервами».
- А ну-ка, вставай, лежебока! – осторожно перевалился он через телепата, томно распростёртого на спине с поднятыми лапами. – Хватит нежиться! Совсем меня задавил – всякая чертовщина снится. – Он, чуть дотрагиваясь пальцами, почесал псу почти обнажённое брюшко и удивился, как оно не мёрзнет в холода. – Пойдём, прогуляемся, проветрим мозги.
Дарькины глаза засветились улыбкой, он удовлетворённо вытянулся всем телом, а Иван Ильич ещё и помог, чуть потянув за задние лапы.
- Вставай, вставай, предсказатель!
Малыш сел, наконец, и усиленно почесал сначала правый бок, а потом за левым ухом.
- Вот, вот, - пожурил хозяин, - разгоняй блох, сыпь на диван, они-то уже проснулись. Кончай профилактику, пойдём!
Пёс резво спрыгнул с дивана и вмиг оказался у двери, нетерпеливо поджидая замешкавшегося с обувью хозяина.
Только выбрались на площадку, как соседняя дверь, будто за ней поджидали, отворилась, и вышла Марья Ивановна с заплаканными покрасневшими глазами.
- Что такое? – участливо спросил добрый сосед. – Опять ваш буян дебоширит?
- Если бы, - глухо ответила терпеливая соседка, - а то – пропал.
- Как пропал? – удивился Иван Ильич и почему-то некстати подумал, что пропали и деньги, выданные алкашу в долг, хотя совсем не был жадным и никогда не думал об отдачах, лишь бы пьяница отвязался. – Может, заночевал у кого-нибудь из друзей? – Участливому соседу совсем не хотелось впутываться в соседскую драму и тем более заниматься поисками пропойцы, который немало досаждал не только семье, но и соседу. И Дарька ждал, навострившись на прогулку. – Давайте подождём ещё до вечера, - предложил, оттягивая неизбежное хлопотное занятие. – Хорошо?
- Мне не у кого больше просить помощи, - заканючила встревоженная жена, для которой, как опять невпопад подумал помощник, подлинная пропажа такого мужа должна быть подарком трудной судьбы. – Помогите, прошу… ради детишек, - выдала весомый довод, - не случилось ли с ним чего…
- Ну, сразу и случилось! – утешал Иван Ильич, отвергнув вполне вероятное предположение. – Придёт, никуда не денется, - успокаивал он неоднократно битую, но верную супругу исчезнувшего деспота, желая только одного – поскорее уйти и от её слёз, и от неприятных хлопот.
- Раньше всегда приходил ночевать, - не успокоилась Марья Ивановна, утёрла слёзы и, сердито посмотрев на легкомысленного соседа как на виновника её горя, ушла к себе.
- Бежим, Дарька! – подал команду Иван Ильич, на время отвязавшийся от чужой беды, и они споро застучали вниз по ступеням каблуками и когтями.
Ведущий не пошёл на собачий толчок, где его приняли за диссидента, а уверенно затрусил в сторону старого дома, передвигаясь как обычно зигзагами от урн до водостоков. Ведомый еле успевал следом, стараясь держать вольнолюбивого гуляку в поле зрения среди мелькающих ног прохожих. Так, не в темпе променада, и дотрусили до Дарькиных пенатов. Там он остановился, оглянулся на нового хозяина, вбежал в старое родовое гнездо и скрылся в темноте. Иван Иванович присел на низкую скамеечку около пустой песочницы под многочисленными взглядами седых наблюдателей, сидящих целыми днями в застеклённых конурах. Ждать пришлось не очень долго – с десяток минут. Выйдя, страдалец постоял, разыскивая глазами большого друга, нашёл и, подойдя медленными шагами, уткнулся в лодыжки. Иван Ильич наклонившись, молча гладил маленького друга по спине. Он знал, что своё горе надо перетерпеть в одиночку, не делясь ни с кем. А ещё понял, что малыш ещё очень долго будет горевать о прежней хозяйке, и с этим надо мириться новому хозяину.
- Что делать, - успокаивающе произнёс он. – Надо жить дальше, - добавил дежурные в таких случаях, но верные слова.
Дарька поднял на него глаза, переполненные такой звериной тоской, какой никогда не бывает у людей.
- Пойдём, однако, - решительно сказал Иван Ильич, решив как можно скорее увести сироту с печального места. – Пойдём гулять, дружок.
Глаза малыша мгновенно прояснились, и он даже вильнул несколько раз пародией на хвост, как будто услышал хорошо знакомые и любимые три слова.
И пошёл, но не в обратный путь, как ожидал Иван Ильич, а за дом, а там – ещё за один и ещё… пока не кончилась застройка. Они неожиданно вышли к громадному реликту пощажённого матёрого леса. Толстенные сосны и старые берёзы начинались почти от самых домов и широко уходили вдаль, скрывая половину закатного неба. Затенённая земля под ними была сплошь укрыта толстым осенним ковром, сотканным из пожелтевших иголок и листьев, и украшена весенней зелёной травой, растущей редкими кустиками там, где на неё падали солнечные лучи. У Ивана Ильича при виде такого близкого земного рая растянулась блаженная улыбка, и он подумал, что не худо бы для сохранности природного чуда повесить табличку «Вход по божьим пропускам!», надеясь, что у Дарьки он есть, а его пропустят как опекуна. Не медля, они углубились в дебри, в которых было свободнее и чище, чем в парках. Широкая хорошо набитая любителями девственной природы тропа вела куда-то вдаль. Терпко пахло прелью.
- Озон! – восторженно воскликнул прошедший в рай по блату и вычитавший из книжек, что сосны в изобилии выделяют этот газ. – Красотища! – восхищался асфальтовый человек, подняв голову к небу и видя сквозь верхушки игольчатых красавиц высокое, выше, чем в городе, и далёкое нежаркое солнце. «Ну, Дарька! Вот молодчина!» - мысленно похвалил он проводника, а тот уже исчез между деревьями, знакомясь с незнакомыми следами и метками и предоставив хозяина самому себе. Иван Ильич тоже сошёл с натоптанной тропы и побрёл между могучими красавицами, загребая ногами ковровые листья, бездумно улыбаясь и глубоко вдыхая целительный воздух. То и дело останавливаясь, он прислушивался к шелесту листьев, жалел, что почти не слышно райских птиц, порхающих в вершинах деревьев, с наслаждением нюхал листочки берёз, осторожно помял игольчатую кисть и даже зачем-то пожевал несколько хвоинок, - в общем, приобщался к дикой природе, сдавленной тесным бетонным многоэтажьем, и никогда не чувствовал себя так хорошо в одиночестве среди немых хозяев.
«Хорошо бы построить здесь большой, пахнущий сосновой смолой, дом», - возмечтал он, расслабившись. – «Завести дворовое хозяйство – собака уже есть, библиотеку и… добрейшую, всегда улыбающуюся, немногословную хозяйку. И как можно меньше встречаться с извращёнными очерствевшими городскими обитателями. Отгородиться от всех высоким забором и зажить райской жизнью, не завися ни от кого». Он и не подозревал, что того же хотят многие, а многие на другом конце леса, у чистейшего озера, уже самовольно приобщились к местному сонму святых, купив сан и место на ворованные или отнятые деньги, построили двух- и трёхэтажные кирпичные кельи, огороженные высоченными металлическими заборами с колючей проволокой поверху, охраняемые сторожевыми собаками и камерами видеонаблюдения, заменившими табличку «Вход по божьим пропускам!».
Дарька, нарушив кайфорию, возник, словно из-под земли или материализовался из наэлектризованного озонового воздуха. Усиленно вертя обрубком и блестя возбуждёнными глазами, он встал вполоборота и всем своим нетерпеливым видом показывал, что надо идти-спешить за ним.
«Что он там такое нашёл?» - заинтересовался Иван Ильич и пошёл-поспешил. Они снова выбрались на изрядно исхоженную тропу и направились внутрь леса. Первопроходец торопил, забежав далеко вперёд, часто останавливался и оборачивался, подгоняя неповоротливого хозяина. Минут через пять стало ясно, куда и зачем они спешат. За пологим поворотом показалась женская фигура с мельтешащей вокруг неё чёрно-белой собачкой размерами подстать Дарьке. Девичью стройность высокой фигуры подчёркивали узенькие чёрные брючки и тесная чёрная курточка до пояса, открывавшая спереди белую блузку с едва обозначенным недоразвитым бюстом. «Вобла!» - нелицеприятно оценил Дарькину находку знаток женского пола. – «Жердь!» - уточнил вторым впечатлением первое. Заботливый пёс нашёл прожженному женолюбу не то, что тому хотелось. Подойдя ближе, он разглядел и лицо, лишённое камуфлирующей косметики и украшенное тонкими морщинками под глазами, у губ и на открытой шее. «Н-да», - определил скептически, - «дама не первой свежести». В лице её не было ни одной детали, ни одной чёрточки, за которую хотел бы зацепиться привередливый взгляд, как говорят в криминалистике: без индивидуальных примет. Не украшали её и русые гладкие волосы, небрежно собранные на затылке в ком, только подчёркивали серость лица. «Нет, нам такая не подойдёт», - окончательно определил привередливый Казанова. – «Нам бы что-нибудь поухватистее и поярче». Дарьке чёрно-белая малявка явно пришлась по вкусу. Они сразу же, словно старые знакомые, принялись бегать в догонялки, поддразнивая друг друга. Развеселившийся дьяволёнок валял её, словно полено, с брюха на спину, покусывал за что попало, трепал за уши и шею. Малявка вырывалась, вскакивала и набрасывалась на него, стараясь клюнуть острым носиком в живот, потом отскакивала и убегала полукругом. В общем, собаки резвились, несмотря на то, что были явно разных пород, как и Иван Ильич с «жердью».
- Здравствуйте, - посчитал нужным поздороваться интеллигентный хозяин породистого пса, соизволившего валять мелкотравчатую шавку.
- Здравствуйте, - остановилась «вобла» и, оторвав взгляд от взбесившихся от радости псов, пристально взглянула на удачливого собственника. – Вы привели Дружка? – спросила непонятно, заставив Ивана Ильича оглянуться в поисках незаметно увязавшегося дружка.
- Какого дружка? – спросил, не обнаружив вокруг никого. – Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду его, - показала рукой на Дарьку, сидящего в изнеможении с раскрытой пастью и выпавшим языком. – Раньше с ним приходила Серафима Иннокентьевна. Вам известна такая? Кто вы ей?
- Никто, - отказался Иван Ильич от родства со старой хозяйкой Дарьки, - и незнаком, - отказался и от знакомства с ней. – Я пришёл с Сударем, а не с каким-то Дружком.
- Я не могла ошибиться, - безапелляционно заявила неприятная особа. – Убедитесь сами, - и требовательно позвала: - Дружок! Ко мне!
Дарька послушно примчался, сел перед ней и уставился внимательными глазами, ожидая разъяснений, зачем позвали и для каких надобностей оторвали от подружки.
- Вот видите? – торжествовала мегера. – Как он к вам попал? – спросила требовательно, как пса. – Серафима Иннокентьевна, его хозяйка, часто жаловалась на всякие болячки, - мегера поморщилась, - уж не стряслось ли что с ней?
- Больше не будет жаловаться, - успокоил Иван Ильич и, в который уже раз, рассказал, как они сошлись с Дарькой. – Теперь он – Сударь, а по-простому – Дарька.
Дама оценивающе посмотрела на него, потом перевела взгляд на Дружка-Дарьку, всё ещё дисциплинированно ожидающего запаздывающей команды.
- Иди, гуляй! – разрешила вместо хозяина и согласилась: - Пусть будет так, - и даже улыбнулась. Вмиг лицо её преобразилось, смягчилось и стало женским, а глаза залучились симпатией.
У Ивана Ильича отлегло от сердца, и он выдал ей балл за привлекательность.
- Поскольку Сударь, - она выделила новую кличку короткой паузой, - вас выбрал, то и нам придётся познакомиться с вами. Собаку мою зовут Джулией, а по-простому, как вам нравится – Юлей. А меня – Верой Васильевной, по фамилии Соколова, - и протянула руку.
«Самостоятельная женщина», - определил недавний подкаблучник. – «Везёт мне сегодня на новых знакомых с птичьими фамилиями, как будто нарочно кто-то сбивает нас в птичий базар. Только у этой она покруче – Соколиха! По инициалам так и вообще целые ВВС», - и скромно назвал себя, чуть запнувшись на неудачной фамилии. Но Вера Васильевна никак не среагировала на неё и тем заработала второй балл по привлекательности.
- Как давно вы занимаетесь собаками? – спросила для поддержания разговора и медленно двинулась вперёд, к выходу из леса, часто посматривая на резвящихся собак и увлекая за собой нового знакомца-собаковода. – У вас большой опыт?
- О, да! – подтвердил профессионал. – Скоро будет два дня.
Вера Васильевна с любопытством посмотрела на юмориста и рассмеялась в голос, а он сразу же приплюсовал ей ещё один, третий, балл за привлекательность.
- Значит, вы не представляете, сколько забот взвалили себе на плечи, - мягко предупредила его. У неё, несмотря на суховатый вид, голос оказался мягкого приятного тембра. – У вас много свободного времени?
- У нас с ним с некоторых пор установился консенсус, - похвастал бездельник.
Однако на этом занимательную беседу пришлось прервать. Навстречу быстро приближался парень с громадной чёрно-бурой овчаркой. Зверюга, пытаясь вырваться на волю, натягивала ременный поводок, вынуждая хлипкого поводыря передвигаться тормозящим пружинистым шагом. Но вот она увидела игрушечных собратьев и что есть силы дёрнула повод, уронив парня на живот и потащив его по земле. Он не удержал псину, и освобождённое страшилище галопом устремилось к недругам, чтобы выяснить, кто сильнее. Опытным собаководом, как назло, овладело нервное оцепенение. Он стоял в столбняке и ждал, не предпринимая никаких мер самозащиты. Ему ещё никогда не приходилось быть вожаком и спасителем стаи. Да и что он мог сделать со своей пастью, приспособленной для котлет? Но агрессору не было никакого дела до людей. Он устремился к себе подобным малышам, в страхе присевшим рядом с тропой и дружно заливисто лаявшим на нападавшего, стараясь визгливыми колоратурами запугать грубияна. Где там! Усиленно виляя настоящим роскошным хвостом величиной с обоих защищавшихся, молодой кобелина нахрапом подлетел к ним и, не внемля отчаянным воплям и раскрытым пастям, в которых не поместилась бы и одна его лапа, сунулся, чтобы обнюхать и познакомиться, нахально цепляясь к Юле. А та – вот женская натура! – нет, чтобы отвадить непотребного, чересчур уж массивного, кавалера, начала с ним заигрывать. То игриво отскочит, будто в страхе, то сама потянется носом к нему, то отбежит, оглядываясь, то подскочит боком, тоже норовя обнюхать, то обежит его кругом. Бедный Дарька совсем ошалел от такого явного флирта. Ему пришлось не только отпугивать яростным лаем настырного громилу, хватая его сзади за лодыжки, поскольку выше достать не мог, но и оттирать корпусом неверную красавицу, втискиваясь между ними с опасностью для себя и помня только о священном самцовом долге, заповеданном природой.
«Мне тоже надо было оттереть Элеонору от банкира», - некстати подумал Иван Ильич, - «а я расквасился в обиде на обоих и уступил. Пёс умрёт за свою самку, даже слону не уступит моську без крови, а разумный человек сто раз подумает: а стоит ли, может, пожертвовать ею ради себя дорогого? Разум, к сожалению, дан нам для подлостей».
- Юля! Иди сюда! – громко позвала Вера Васильевна, и та, устав от грубых ухаживаний, с испуганным визгом подбежала к хозяйке.
Распалившийся кобель, естественно, ринулся за ней, чуть не уткнувшись поганой мордой в ноги людей.
- Не смей! – заорал опомнившийся разумный мужчина. – Не смей! – кричал он под неутихающий истошный лай Дарьки, спрятавшегося за его ногами. – Не смей!
Овчарка подняла недоумённый взгляд на человека и оскалила жуткую пасть с вываленным языком, с которого стекала тягучая слюна, и прикидывала, наверное, за что бы его схватить.
- Не смей! – храбро орал Иван Ильич и даже шагнул вперёд.
- Фу! – твёрдо и строго произнесла Вера Васильевна, встав рядом. – Фу! – повторила ещё раз, и обученная умная собака перевела взгляд на неё, соображая: выполнять ли ей чужую команду или пора вцепиться в одного из двуногих.
Но тут, наконец, подбежал парень и, схватив пса за ошейник, оттащил в сторону. Подобрав волочившийся поводок, он, не извинившись, весь красный от стыда, потянул упирающуюся зверюгу дальше по тропе, а та долго ещё шла, повернув голову назад и тоскливым взглядом прощаясь с понравившейся дюймовочкой.
- Никогда не впадайте в панику при встрече с чужой и опасной собакой, - наставительно произнесла Вера Васильевна, глядя удаляющимся вслед. – Собаки чувствуют неуверенность человека, и тогда он для них становится тоже опасным, непредсказуемым.
Ученик посмотрел на неё с негодованием.
- А я и не впадал! – «Вот женщины!» - подумал с обидой. – «Так и норовят оставить последнее слово за собой! Нападение зверя предотвратил он, и никто его в противном не переубедит! А она лишилась балла! Думает, зафукала! Как бы не так!» - В таких ситуациях главное – неподвижность, - выдал и ей урок, забыв, что орал как укушенный и совсем забыл о соседке. – Даже медведь не трогает неподвижных, - вспомнил литературное правило.
- Вы встречались с медведем? – заинтересованно спросила она, повернув к нему голову. Он многозначительно промолчал, а Вера Васильевна тактично перевела разговор на более приятную тему: - Как ваша семья встретила нового члена?
- А никак! – успокоил он её. – Мы с Сударем – закоренелые холостяки.
Любопытная спутница слегка улыбнулась, бросив на него мимолётный иронический взгляд, и он понял, что она по-женски догадалась, что холостяки они, хоть и закоренелые, но совсем недавние.
- Вам придётся согласовывать с Дру… то есть, с Сударем каждое изменение вашего семейного статуса, - опять принялась запугивать молодого собаковода.
- Что вы имеете в виду? – легко сообразил он, на что она намекает. – Мы не собираемся менять свой статус и делиться с кем-то своей судьбой.
Она засмеялась.
- И напрасно! Очевидно, вас эгоистически не трогает плачевное состояние нашей демографии.
- Не трогает, - согласился Иван Ильич. – А вас? – попытался перевести приятную беседу с себя на неё.
Но он плохо знал женщин. Вера Васильевна легко уклонилась от личной разборки, переключившись на общую тему.
- Трогает. Я считаю, что каждый должен, даже обязан иметь в жизни два-три, а то и четыре брака…
- И от каждого, - продолжил он, - по два-три, а то и четыре отпрыска. А кто их кормить-одевать будет, кто воспитывать?
Она улыбнулась.
- Нет проблем: они надуманы эгоистами и лодырями, которым будущее цивилизации безразлично. – «Булыжник в мой неогороженный огород», - подумал Иван Ильич. – Воспитанием, естественно, должно заниматься государство – ему нужны толковые интеллектуальные работники. Нельзя это сверхважное мероприятие доверять сверхзанятым собой и работой затурканным родителям. Для чего тогда существуют многочисленные дошкольные учреждения, школы разного качества, в том числе и спортивные, музыкальные, театральные и ещё всякие. А потом – колледжи, училища, институты, тусовки разного рода и уйма средств массового оболванивания. Надо только построже с них спрашивать за конечный стандарт. И хотят родители или не хотят, а вырастут их чада вопреки их воспитательным усилиям, прилагаемым, как правило, от случая к случаю. Как вы думаете?
- Двумя руками «за», - с энтузиазмом присоединился закоренелый холостяк к многобрачию без родительских обязанностей, вспомнив про испорченную маминым воспитанием единственную дочь, на которую у него не было лишнего свободного времени.
Вдохновлённая поддержкой Вера Васильевна продолжала:
- Таким реальным способом мы резко изменим демографическую обстановку в стране в лучшую сторону.
- Несомненно, - подтвердил сторонник кардинальных решений. – А как быть с кормёжкой и одеждой? – спросил, надеясь на рациональное решение и этого труднейшего семейного вопроса. И не ошибся.
- Я думаю, что пора нам переходить на всех формах обучения к интернатскому содержанию, а, следовательно, и к повсеместному наробразовскому общепиту через соответствующий государственный налог.
- То есть, - заволновался малодетный, - я обязан буду кормить чужих детей?
- А вы не отставайте от других, - посоветовала реформаторша, и оба рассмеялись, довольные решением неразрешимой проблемы.
- Боюсь, однако, что могут возникнуть нешуточные трения с ВТО, - всё ещё сопротивлялся он, сдаваясь.
- Это ещё почему? – возмутилась она.
- А куда они будут сплавлять искусственную жратву со вкусовыми и цветовыми химическими добавками в броских коробочках и пакетах, которые так любят наши беспризорные дети? Продают-то втридорога! Обманные миллионы долларов липнут и к их карманам и к карманам наших чинуш, радеющих за народ.
- Вот что, - остановилась Вера Васильевна на выходе из леска. – Давайте обсудим это препятствие завтра. Приходите к семи, - и чуть помедлив, добавила, - если захотите, конечно. А теперь нам с Юлей пора, у нас, к сожалению, нет консенсуса со свободным временем. До свидания! – и она свернула влево, на еле заметное ответвление от тропы.
- До свидания, - запоздало попрощался Иван Ильич вслед, твёрдо решив: «не приду!» и свернул с тропы на правое ответвление. Дарька безропотно последовал за ним, и стало понятно, что собаки тоже привыкли здесь прощаться.
Марья Ивановна, похоже, опять караулила его за дверью. Как ни старался он тихо пробраться на площадку и беззвучно вставить ключ в замок, чтобы не побеспокоить беднягу, она тут же вышла, и по скорбному виду было понятно, что алкаша нет.
- Не пришёл? – спросил Иван Ильич в мизерной надежде, что явился.
Впервые очень захотелось, чтобы беспокойный сосед вернулся, и обеспокоенный сосед готов был даже дать пропавшему на бутылку. Но преданная жена отрицательно покачала головой, а в потускневших, всегда улыбчивых, глазах читалось: «Ну, сделайте что-нибудь, ради бога!» В нём всё встало дыбом: «Почему я? Почему все всегда лезут ко мне?» Но возмущался и сопротивлялся зря, потому что это его судьба – помогать всем. Почему-то все всегда понимали: этот поможет, этот не откажет. Вдруг мелькнула спасительная мысль:
- Марья Ивановна! Вы же знаете, где обитает наш участковый, не раз бывали по делам мужа. Сходите к нему, он всё сделает как надо, это его прямая обязанность.
Иван Ильич открыл, наконец, свою дверь, пропустил Дарьку и прежде, чем спасительно скрыться за ней, ещё подсказал:
- Не забудьте взять паспорта.
Задавливая постыдное состояние, он оправдывал себя тем, что теперь не один, и должен, в первую очередь заботиться о малыше. Да, честно говоря, и о себе тоже – надоело быть скорой помощью для всех.
- У-уф! – шумно выдохнул и прошёл на кухню.
День, теряя краски, давно уже клонился к сумеречному вечеру, и пора кормить уставшего питомца, а не разыскивать пьянчугу. Дарька, намекая, уже занял выжидательную позицию на пороге.
- Чего бы ты поел? – спросил кормилец.
Подопечный постучал обрубком по полу, давая понять, что согласен на всё, лишь бы побольше. Иван Ильич не был рабом желудка, Элеонора приучила к спартанской кухне, в которой главными были натуральные белковые продукты и, в первую очередь, мясо без всяких портящих разносолов. Поэтому сейчас они ели: один - мясо с гречкой, другой – гречку с мясом. Насытившись, кто от пуза, кто от мощей, прилегли на диван, собираясь поразмыслить о прошедшем дне и прикинуть планы на будущий, но им помешали: противно завыла сигнальная гаишная сирена мобильника. «Элеонора!» - подумал Иван Ильич и не ошибся.
- Ты дал ей деньги? – спросила без всяких вежливых вступлений.
- Дал, - сознался, шумно вздохнув.
- Мы же договорились! – повысила она голос.
- Я вынужден был денонсировать договор в связи с возникшими форс-мажорными обстоятельствами.
- Объясни!
- Не могу: у нас есть договорённость о неразглашении договоров.
- Идиот… - оставила женщина последнее слово за собой.
«И она права», - оправдал бывшую жену бывший муж, - «но идиотом я стал, когда вышел за неё замуж». Небольшая телефонная встряска отбила, однако, охоту к отдыху, а удачная перепалка даже подвигла к подвигам.
- Дарька! – весело обратился он к товарищу. – Неделя кончилась, а мы с тобой немытые. Не заняться ли нам этим грязным делом? – Но Сударь, уткнувшись мордой в ложбину между спинкой и ложем дивана, никак не реагировал на чистое предложение. – Вот те на! – с укоризной попенял притворщику Иван Ильич. – Задремал, что ли? – Пёс не шевелился. – Да на тебе грязи полбазара! – стыдил чистоплюй. – А ты об меня трёшься!
Он легонько перевернул малыша, и тот, согнув передние лапки и широко расставив вытянутые задние, лежал на спине с закрытыми глазами, отвернув голову. Ему сегодня больше ничего не хотелось, только бы заснуть, желательно в тепле и тишине, и ещё более желательно под боком у хозяина или, в крайнем случае, у спинки дивана.
- Ничего не выйдет! – настаивал жестокий хозяин. – Просыпайся, а я пойду готовить ванну.
Готовить-то, собственно говоря, было нечего, кроме двух махровых полотенец, оказавшихся, к счастью, чистыми, для обтирки вымытого. Налив тёплой воды в ванну так, чтобы покрывала собачьи лапы, он развёл в ней малую толику шампуня и пошёл за клиентом. Тот, не теряя времени зря, снова уткнулся в спинку дивана в тщетной надежде, что его не заметят или пожалеют и не станут тревожить. Не пожалели. Иван Ильич осторожно подхватил расслабленное тельце широкими мягкими ладонями. Дарька приоткрыл мутные полусонные глаза и безропотно отдался во власть водного экзекутора. Окончательно проснувшись в ванной, он стоически стоял в тёплой воде, очевидно, знакомый с неприятной процедурой.
- Вот молодец! – успокаивающе нахваливал банщик, осторожно обливая пёсика с ладоней и ещё осторожнее растирая-разминая шерсть, чтобы шампунь добрался до кожи. – Вот умница! – Переполненный нежностью Иван Ильич почти мурлыкал, приятно ощущая податливое и беззащитное тельце друга. – Хороший парень! – и умилялся терпению и доверчивости малыша. – Чистым можно и в космос лететь. – Но потенциальный космонавт не хотел в космос, он хотел на диван. – Ещё самую малость.
Вода в ванне посерела от грязи. Дарька нагрелся и тяжело задышал, и Иван Ильич заторопился:
- Сейчас, сейчас!
Он всячески старался, чтобы мыльная вода не попала в уши и в глаза – вот когда по-настоящему пригодились чуткие пальцы электронщика, но она стекала на нос, и космонавт недовольно фыркал и чихал. Разомлев, он поднял глаза на хозяина, давая понять, что процедура ему надоела.
- Ещё потерпи! – уговаривал тот, выпустил грязную воду и, отрегулировав душ, смыл её с заблестевшей шерсти. – Видишь, сколько на тебе грязи? – выговаривал другу. – А ты кобенишься-кобелишься. Ещё немного, и готов на выставку!
Когда закончил и критически осмотрел заново рождённого, то удивился, до чего тот стал маленьким и худеньким с прилипшей к рёбрам шерстью. Только уши да обрубок торчали, и удовлетворённо сияли большущие глаза. И как в таком крохотном тельце, пережившем такой нечеловеческий стресс, сохранилась богатая жизненная энергия и воля к жизни! Сам-то Иван Ильич сник и от меньшей встряски после развода. Неврастеник, одним словом, да и только!
- С лёгким паром! – поздравил он маленького друга с большой душой.
Осторожно поднял, поставил на ванную доску и накрыл полотенцем, впитывавшим стекающую воду. И Дарька помог – встряхнулся всем телом, обдав брызгами Ивана Ильича, и даже улыбнулся, заметив, как тот от неожиданности слегка отпрянул.
- Спасибо!
Второе полотенце понадобилось, чтобы завернуть малыша – не дай бог, простудится! – и отнести на диван. Подняв кулёк и прижав к груди, Иван Ильич вдруг вспомнил, как принял когда-то в роддоме почти такой же с дочерью и почти так же млел от близости самого родного человечка. Теперь её ни в какой кулёк не завернёшь и прижать к груди неудобно. И было это очень-очень давно и совсем-совсем недавно. А теперь из махрового полотенца торчала осоловелая усатая мордочка отмытого дьяволёнка, и была она такой симпатичной, что страстно захотелось чмокнуть, но чересчур расчувствовавшийся сангвиник, сдерживаемый прежними многочисленными правилами, сдержался и в этот раз, подумав, что псу может не понравиться. Переложив полотенце так, чтобы под Дарькой была сухая сторона, он опять завернул его в кулёк, уложил в уголок дивана и присел рядом, ожидая, пока окончательно разомлевший Дружок не закрыл затуманенные глаза, сопротивляясь сколько мог, и, положив голову набок, заснул. Иван Ильич поправил ему подвернувшееся ухо и ушёл на собственное омовение. Изменив обычаю, он не стал киснуть в ванне, а быстро вымылся под душем и заторопился к спящему. Тот безмятежно спал в кульке и даже не открыл глаза, когда хозяин, сидя, чтобы не потревожить друга, примостился рядом.
«Счастливец!» - подумал счастливо. – «Дрыхнет без задних лап и никаких забот о хозяине». А тому надо думать, как быть завтра. Хотя и думать особо не о чем, всего-то два приемлемых реальных варианта. По одному – оставить пса на день в квартире и целый день мучиться мыслями, как он там, в огромной запертой клетке. По второму – оставить несчастного на улице и целый день беспокоиться, где он и что с ним: не убежал ли снова на базар, посчитав, что его выставили за дверь насовсем, или залёг в скорбной апатии у дверей старого жилья. «О-хо-хо!» - тяжело вздохнул Иван Ильич, не зная, как выйти из безвыходного положения. Так ничего и не придумав, оделся, напился чаю и сел в кресло к телевизору посмотреть «петросянщину» без звука. И в какой-то момент жалкого кривляния бабок его осенило. Не медля, он ринулся в кладовку, отыскал заржавевшую тупую и покрытую от бездействия четвертичной пылью ножовку – как ещё вспомнил о её существовании! – и решительно подступил с добытым орудием к входной двери. Оказывается, и из безвыходного положения есть выход, и он устроит его в нижнем углу двери, вырезав квадрат, чтобы Дарька мог пролезть туда и обратно. Эврика! Попотев с непривычки, не давая себе ни минуты, чтобы не передумать, он единым духом вырезал дыру, надеясь, что коты не станут частыми гостями в квартире. Чтобы снаружи не так дуло, набил сверху кусок старого одеяла. Всё! Осталось дождаться, когда проснётся пёс, и напару с ним освоить ходы-выходы. «Ай да молоток – радиоэлектроник!» - похвалил себя домашний рационализатор. – «Одной дырой убил сразу два взаимоисключающих варианта!» Но тут подъёмное настроение подпортила Марья Ивановна. Услышав непонятные звуки, а может быть, дождавшись его шевеления на площадке, она опять вышла, но была уже спокойнее, как будто начала свыкаться с дорогой потерей.
- Что это вы мастерите, Иван Ильич? – даже попыталась улыбнуться. – Дыра? – увидела испорченную дверь. – Зачем?
Изобретатель нехотя и скупо объяснил.
- Господи! – воскликнула она. – Я же вам говорила: не беспокойтесь, мы с ребятами присмотрим за собачкой.
Как раз этого Иван Ильич и не хотел, помня о вечно дерущихся и ругающихся шумных её ребятах, постоянно выскакивающих на этажную площадку, боялся, что так напугают и затравят малыша, что он и дорогу к новому дому забудет.
- Теперь не надо, - отказался он от третьего, не предусмотренного, варианта. – Лишь бы ребятишки ваши не обижали Дарьку.
- Да что вы! – всплеснула она руками. – Они собак любят.
«Любить-залюбить можно и до смерти», - не поверил строптивый сосед и переменил тему:
- Что вам сказал участковый?
Марья Ивановна обиженно поджала губы и сухо ответила:
- Взял заявление. Сказал, что передаст в отдел, а они будут искать.
- Ну вот! – обрадовался Иван Ильич горе, свалившейся с плеч. – Я же говорил! Там и специальные люди, и связь со всеми организациями. Найдут! Завтра и найдётся, вот увидите! – обрадовал с полным равнодушием к поиску.
- Найдётся, - безучастно согласилась и она. – Только вряд ли с деньгами: все унёс из дома.
«И у меня взял. К чему бы это?» - вспомнил и удивился щедрый сосед запасливому финансисту, пропавшему с чужим капиталом.
- Как жить-то? – спросила пострадавшая соседка у невиновного, смочив глаза жалобными слезами.
«Надо помочь», - тут же решил неисправимый альтруист, вспомнив, что увильнул от поисков мужа.
- Подождите здесь, - попросил и ушёл к себе.
Порывшись в отощавшем за два дня кошельке и пораздумав, взял две пятисотки.
- Вот, возьмите, - протянул их Марье Ивановне.
- Да что вы! Зачем? – запричитала та, взяв деньги. – Век не забуду вашей доброты! А то знаете что? – встрепенулась, шагнув к благодетелю. – Давайте я вам простирну что. – Он не успел возразить, как она зачастила: - И убирать могу у вас в квартире. А если хотите, и ужин сварить могу. Я хорошо готовлю! Чисто! – и всё смотрела на щедрого заимодавца преданными глазами бедной родственницы.
- Нет! Нет! – почти закричал он, испугавшись впустить женщину, да ещё и чужую жену, в спокойную холостяцкую жизнь и вешать себе на шею чужую обузу. – Не стоит! Спасибо! Я справляюсь сам, - и, окончательно прерывая затянувшийся нескладный разговор, пожелал: - Спокойной ночи! – и быстро ушёл.
Закрыв дверь, освобождённо вздохнул и пошёл взглянуть на Дарьку. А тот вылез из кулька и безмятежно спал, вытянувшись на боку и не тревожась о завтрашнем дне. Оставалось только присоединиться.
Ночью Иван Ильич несколько раз просыпался то ли от нахлынувших забот, то ли от мощного храпа малыша, то ли от испорченного воздуха его переполненного желудка. Последний раз заснул уже в бледнеющем рассвете с мыслью: похоже, пришёл конец консенсусу со свободным временем. И, слава богу!
Глава 2
-1-
Никогда ещё Элеонора не целовала его так страстно: и в губы, и в нос, и в глаза и почему-то в ухо, а он всё отворачивался от липких губ, мотая головой из стороны в сторону, пока не открыл глаза. На кровати перед самым лицом сидел Дарька и лукаво лучистыми смеющимися глазами с интересом наблюдал, как просыпается разбуженный и облизанный им хозяин. Высунув язычок, подтянув губы и загнув уголки их вверх, он радовался новой жизни, утру, Ивану Ильичу и очень хотел поделиться хоть частичкой радости доступным ему способом.
- Ты чего встал ни свет, ни заря? – прогнусавил большой засоня, не шевелясь и надеясь, что будильник отстанет.
Как бы ни так! Услышав голос любимого хозяина, Дарька уркнул, присел на передние лапки, прогнувшись в спине, высоко выставил обрубленный маячок и усиленно заметрономил им, настойчиво предлагая подниматься.
Иван Ильич посмотрел на часы – начало седьмого. Так рано он никогда не вставал, а проснувшись, предпочитал вылёживаться до половины восьмого.
- Выспался? – невольно улыбнувшись, спросил мохнатого шпингалета, блестевшего чистой шерстью и утренней радостью. – А до других, значит, и дела нет? – Иван Ильич потянулся и в порыве ответной радости ухватил пса за шею, притянул к себе и прижался своей мордой к его мордашке, пахнущей шампунем и свежим прохладным мехом, но облизывать не стал. – Ну, погоди, негодник! – накрыл его и себя с головой одеялом, и они повозились в темноте, пыхтя и радуясь друг другу.
Окончательно проснувшись и чувствуя, как всё тело наполняется энергией, Иван Ильич резко откинул одеяло, открыв взъерошенного пса, подошёл к окну, распахнул, глубоко вдохнул прохладный воздух и впервые, пожалуй, увидел раннее полыхание веера лучей восходящего солнца, пронизывающих голубым цветом разреженные облака и подцвечивающих золотом подошвы плотных облаков. А ещё – орущих и купающихся в песочнице воробьёв. Усевшийся рядом Дарька гавкнул, напоминая о себе.
- Чего ты? – не понял понятливый хозяин. – И тебе показать?
Он поднял пса на руки и поднёс к окну. Тот недолго посмотрел, оценивая дворовую ситуацию, и энергично зашевелился, требуя спустить на пол и дать, в конце концов, возможность по-настоящему слиться с природой.
- Постой-ка! – вспомнил изобретатель. – Мы же с тобой ещё не освоили лаз!
Не одевшись, он вышел за дверь и позвал:
- Ко мне! Иди сюда!
Дарька не замедлил выполнить команду, ловко протиснувшись в амбразуру, и уставился на дрессировщика, требуя заслуженной похвалы.
– Молодец! – похвалил тот. – Ничего не скажешь!
Вернувшись в квартиру и закрыв дверь, он снова позвал:
- Дарька, ко мне!
На этот раз Дарька всунулся наполовину, отодвинув тряпку мордой, и выжидательно застрял, не желая возвращаться в квартиру.
- Хочешь гулять? – не сразу понял непонятливый хозяин.
Малыш коротко взвизгнул, рывком заскочил в коридор и запрыгал на задних лапках вокруг голых ног Ивана Ильича.
«Всё ясно и всё просто», - разгадал он, наконец, живое утреннее поведение собаки. – «Начинаем здоровый образ жизни».
Пока одевался, малыш сидел рядом и караулил каждое движение. Он и на площадке подождал, пока сопровождающий запрёт дверь. А потом, удостоверившись, что его не обманут, ловко заскользил вниз по ступеням. Иван Ильич, стараясь не отстать и чувствуя приятную упругость ног, поскакал следом чуть не вприпрыжку, по-мальчишески. Спешили, оказывается, не зря: Дарька, далеко не отбегая, опорожнился прямо на клумбу под окнами первого этажа. Иван Ильич хотел собрать добро в туалетную бумагу, которую догадался прихватить из дома, но раздумал, решив, что чахлым цветам полезно доброкачественное удобрение.
Теперь можно навести порядок на освоенной и помеченной территории. Для начала Дарька опрометью устремился на воробьёв, нахально портивших детский песок, потом загнал в подъезд кошку, алчно наблюдавшую за потерявшими бдительность птицами. И уж потом приступил к обновлению меток, с такой энергией задирая заднюю лапу, что даже пару раз упал, не удержав равновесия. Пригодился и маленький мяч, забытый детворой. Пёс дважды сбегал за ним и принёс напарнику обратно, а на третий убежал с ним подальше, с наслаждением прокусил, чтобы не бегать, и, бросив, опять помчался разгонять надоедливых воробьёв. Не удовлетворившись этим, побегал, высунув язык, за каждой птичкой, а потом и просто так, выпуская накопившуюся энергию. Когда, умаявшись, подбежал к хозяину, с улыбкой наблюдавшему за физкультурной маятой малыша, и прилёг, Иван Ильич попытался освоить с ним необходимые породистому псу команды. Дарька с удовольствием подал одну за другой обе лапы, сел по команде, встал, с трудом лёг и, не дождавшись разрешения, вскочил и умчался, отвлечённый опять скопившейся шумной ватагой воробьёв. Неумелый дрессировщик взглянул на часы – ого! восьмой! – и заторопился домой, позвав охотника, но тот и ухом не повёл. «Вот и хорошо», - подумал Иван Ильич, - «пусть осваивает лаз». На всё про всё оставалось полчаса. В темпе побрился, оделся, умылся, согрел и выпил чаю с бутербродом, настрогал мёрзлого мяса гулёне. А он не замедлил ворваться. Влетел, тяжело дыша, посмотрел на хозяина весёлыми глазами – вот, мол, я какой! – и сходу к миске. Опорожнил, не разжёвывая, и медленно удалился в комнату отдыхать и переваривать.
- Дарька, ты остаёшься? – окликнул Иван Ильич, уходя, и пожалел, что не ушёл по-английски.
Отяжелевший от утренней разминки и тяжёлой пищи малыш соскочил с дивана и медленно пошёл следом, обязавшись сопровождать хозяина всегда и везде. Во дворе он, однако, связался с крупным рыжим котищем, который, отмахиваясь левой когтистой лапой, никак не хотел убегать в подъезд, шипел и выгибал спину, невзирая на угрожающие прыжки с приседанием на передние лапы и звончатым лаем вечного недруга. «Прекрасно!» - обрадовался Иван Ильич и заспешил по рабской дороге, стараясь не стучать и не шаркать уходящими подошвами и чувствуя себя свежо, легко и бодро как никогда. С удовольствием поглядывая на хмурых заспанных прохожих, он с юмором подумал: «Так, глядишь, и до утренних пробежек дойдёт!», улыбнулся внутренней уравновешенности и только хотел оглянуться и убедиться, что виновник утренней эйфории остался во дворе, как тот обогнал и заспешил впереди тоже бодро и весело. «Ладно», - подумал обманутый обманщик, - «пусть проводит до остановки автобуса», тем более что она на улице по хорошо протоптанной дороге, недалеко от перехода на базар. Перед самым подходом пришлось поспешить, чтобы успеть на подходивший автобус.
- Дарька! – прокричал он псу. – Не теряйся! Топай домой! Жди! – и вскочил внутрь автобуса.
Народу было не очень много, удалось протиснуться в середину. Держась за поручень, он выглянул в окно – пса не было. Автобус тронулся. Ощутимо качнуло, и кто-то ненароком встал Ивану Ильичу на ногу. Потом откачнуло, и снова кто-то мягко надавил на ступню. «Один раз – ладно, простительно», - поморщившись, подумал пострадавший, - «но зачем дважды? Кому это понравится?» - и стал всматриваться в лица соседей, стараясь усечь наглеца, тем более что чужой лапоть так и остался на его ноге. Но лица соседей были непроницаемо спокойны и безучастны. Тогда Иван Ильич чуть отжал спиной стоящего позади него парня, чуть наклонил голову и увидел… весёлые глаза малыша, преданно смотрящего на хозяина. «Вот те раз!» - чуть не выругался он вслух и громко прошептал:
- Ты чего влез, балбес?
Дарька, сидя на его туфле, усиленно надраивал башмак пародией на хвост, давая понять, что рад быть рядом даже в неудобном положении, даже в толкучке, где того и гляди не то, что лапу, а и ухо отдавят.
- Извините! – безрадостно пробормотал Иван Ильич окружающим, неловко присел и, ухватив малыша под брюхо, поднял и прижал к груди. – И что мне с тобой прикажешь делать? – спросил сердито.
Верный пёс, подняв передние лапы ему на плечо, победно оглядывал пассажиров, и оттиснутый парень, не удержавшись, улыбнулся Дарьке, мазнув пальцем по его носу:
- Привет, заяц! – намекая на безбилетность. – Граждане-товарищи! – обратился к сидящим. – Уступите место отцу с малым дитём.
Тотчас с сидения у окна поодаль поднялась девушка и, протянув руки над головами сидящих, попросила:
- Давайте его сюда.
- Да он не пойдёт, - смущаясь, заартачился «отец» и напрасно, потому что вредное «дитя» потянулось к ней всем телом, нетерпеливо отталкиваясь лапками от удерживающего большого тела. Пришлось отдать.
- Как его зовут? – спросила, бережно принимая доверчивого малыша, и глаза её, такие же большие и тёмно-карие, как у него, светились материнским добром и лаской.
- Дарькой, - познакомил хозяин.
- Разве он девочка? – удивилась девушка, разглядев в процессе передачи натуральное мужское достоинство.
- Это его домашнее имя, - улыбаясь, пояснил Иван Ильич.
- Красавец! – не удержалась от заслуженного комплимента случайная знакомая. – Значит – Дарий? Ты – царь Дарий! – щедро нарекла она Дарьку.
Ближний народ тоже стал радоваться царю, забыв на время об угнетающем бремени постылых забот рабского дня. Многим, наверное, захотелось заиметь такую же живую отдушину для усталой души, но такой, с гордостью подумал царедворец, ни у кого никогда не будет. А Дарий так обрадовался обольстительнице, что встал на её коленях на задние лапки, а передние, бесстыжий, положил на высокую девичью грудь – «вот бы мне положить туда свои лапы», - размечтался зрелый дядя, отец дочери-невесты – и несколько раз лизнул в нос. Она даже не поморщилась, не отклонилась, а засмеявшись, созналась:
- Ты мне тоже очень-очень нравишься! – обняла малыша, прижала к груди – «о-хо-хо!» - и, подвинув к окну, стала что-то шептать.
Дарька внимательно слушал, перебегая взглядом по машинам, домам и людям, изредка дёргая ухом, когда на него попадало слишком жаркое дуновение шёпота. «Лапшу на уши вешает!» - обидчиво подумал Иван Ильич. – «Всё пока хорошо, а что дальше?» Дальше была сплошная темь. «А, что будет, то и будет!» - решил по своему обыкновению не вмешиваться в судьбу, радуясь и за пса, и за симпатичную девушку. Жаль, что ей понадобилось скоро выходить. Не брезгуя, случайная нянька поцеловала малыша в нос, молча протянула хозяину и заторопилась на выход в заднюю дверь, волоча на длинном шнуре большую твёрдую папку синего цвета с тиснёным золотом нотным ключом. Когда исчезла, Дарька резко и тревожно повернул морду к хозяину, будто спрашивая, почему тот не пошёл следом, и, не прочитав в его глазах ответа, печально сник на плече. Ивану Ильичу тоже почему-то стало грустно. Вдобавок подпортила настроение шумно влезшая в автобус шопинг-дама, разукрашенная всеми цветами радуги и обвешанная всеми побрякушками туземной Африки.
- Совсем оборзели! – завопила она тренированным бутиковым голосом. – С собаками – в автобус! Да на ней микробов и паразитов разных – на всех хватит! Кондуктор!
- Пасть заткни! – посоветовал высокий парень с бледно-синими наколками на обоих запястьях, одетый с ног до головы во всё чёрное. – На твоей заштукатуренной морде заразы больше, чем на собаке.
- Да ты!! – взвилась дама, ощерив кровавый от избытка помады рот. – Да как ты смеешь… – она чуть не задохнулась от ярости, - так разговаривать с приличной женщиной! - с радостью переключилась с собаки на парня. Но радость её оказалась кратковременной.
- Я – сказал! – угрожающе прохрипел чёрный и стал протискиваться к приличной женщине для более короткого разговора.
Но та, увидев наколки, стала быстро отодвигаться к передней двери, выкрикнув напоследок:
- Что за народ! И заступиться некому!
Народ и впрямь равнодушно смотрел в сторону и был явно не на её стороне. Скандалистка успела-таки выскочить в открытую на остановке дверь. Иван Ильич, увидев, как она споткнулась на ровном тротуаре и чуть не упала, подумал: «Бог шельму метит!». На следующей остановке сошёл чёрный защитник, а ещё на следующей – они с Дарькой, и пошли в скоростном темпе. Виновник автобусной свары спешил потому, что все вокруг спешили и хозяин тоже, а тот боялся потерять пса среди мельтешащих ног.
До шарашки – так иронично называли начитанные сотрудники с апломбированным гипертрофированным самомнением кормившее их без взаимности конструкторское бюро НИИ Электроники – дотопали без происшествий и виляний, как будто ходили сюда парой не первое утро. За массивной дверью со старинными бронзовыми ручками, до блеска надраенными руками за сотню лет, массивного трёхэтажного купеческого особняка, недавно принадлежавшего детской музыкальной школе, как и полагается в любом засекреченном от своих учреждении, за обшарпанным столом сидела охранница – женщина предпенсионного возраста, вырабатывающая стаж, а заодно и вязаные носки и варежки. С неохотой оторвавшись от малого бизнеса, она недовольно взглянула поверх роговых очков на раннего и, следовательно, не важного работника, узнала Ивана Ильича и недоумённо перевела взгляд на остановившегося тоже в недоумении Дарьку.
- Здравствуйте, - непринуждённо поздоровался собаковод. – Это – подопытный экземпляр, - показал рукой на пса. – Очень ценный индивид: в него вживлён золотой чип, - и чуть не добавил для внушительности «с драгоценными камнями». - Если вдруг вознамерится удрать, задержите всеми возможными способами вплоть до применения оружия. – На поясе грозной охранницы висела кобура с торчащими из неё газовыми баллончиками.
- Да как же я его удержу! – завозмущалась тётка. – Вон он какой, маленький да юркий. Укусит ещё, поди!
- Люди за науку жизнь отдают, - авторитетно произнёс серьёзный научный работник, почему-то рано пришедший, и, позвав: - Сударь! – степенно пошёл по сквозному коридору в свой засекреченный кабинет.
Дверь в него, как всегда, не была заперта, несмотря на неоднократные категорические предупреждения коменданта. Внутри большая комната разделялась дощатой перегородкой на две. Когда-то это был класс виолончели, и каждое утро, входя, Иван Ильич слышал тихие звуки тоскующей виолончели, очень жалел, что детей вытурили, за что испытывал даже неловкость. Солидные по формам тёти из Наробраза, плотно отгородившись от образования непробиваемыми бюрократическими флешинами и видя, что детишек, желающих обогатиться платной музыкальной культурой, становится всё меньше и меньше, сообразили, что лучше меньше, да лучше, и объединили несколько школ в одну, собрав туда музыкальные таланты, подающие не только надежды, но и мзду на содержание тёть. А освободившееся здание сдали распухшему вдруг от наплыва молодых кадров самых разных специальностей, в основном – гуманитарных, элитному НИИ. Собственно КБ занимало только первый этаж, да и то не полностью, поделившись с мастерскими, а на двух верхних размещалась наплывная молодёжь, не имевшая никакого отношения к конструкторам, но числящаяся в их штате. Шарашники презрительно называли верхние этажи инкубатором. Там, бесцельно насилуя компьютеры и Интернет, оперялись из «своих» будущие топ-менеджеры, менеджеры и менеджирики институтских подразделений. Все они были аспирантами, большинство в ожидании должности – по второму сроку. Иван Ильич почему-то их жалел.
Привычно лавируя между приборными шкафами, столами, заставленными приборами, стеллажами с чем-то непонятным и ящиками на полу, он прошёл в свой обжитой уголок у окна и с удовольствием сел за двухтумбовый стол, старый, поцарапанный, но вместительный и заваленный инструментарием, деталями и схемами. Справа был приставлен ещё один стол с измерительной аппаратурой, а на широком подоконнике разместились радиодетали в ящичках и просто так, поскольку в развале их легче искать. Сняв с гвоздя позади себя ватиновую рабочую куртку и постелив в самом углу, хозяин приказал:
- Твоё рабочее место, малыш.
И Дарька, поняв, тут же улёгся, облегчённо вздохнул и, положив усталую голову на утомлённые лапы, стал перебирать в уме необычные события необычного утра. Едва устроились и не успели обменяться впечатлениями, как следом заявился тот, кого Иван Ильич никак не ждал так рано.
- Привет, - произнёс угрюмо и прошёл во вторую половину комнаты.
- Привет, - дружелюбно ответил Иван Ильич. – Что так рано?
- Форс-мажорные обстоятельства, - глухо объяснил неурочный сотрудник из-за перегородки.
Слышно было, как он наливал туго бьющую струёй из крана воду в чайник, как поставил его на скрипнувшую электроплитку и щёлкнул выключателем.
- Пришлось штаны надевать на площадке выше этажом. Не умывался, не брился, не выспался, не ел – настроение паскудное!
- Сочувствую, - без всякого сочувствия пожалел Иван Ильич застуканного рогатым мужем героя Чосера. – Когда-нибудь ты не то, что без штанов – без головы останешься. А то и ещё без чего-нибудь. Не надоело?
Тяжело вздохнув за перегородкой, потенциальный кастрат появился в её проёме.
- Надоело, - устало прислонился к косяку. – А что делать? Липнут, как мухи к сахару, и не согнать.
Тимур Ашотович Азарян был очень красивым мужчиной с любвеобильной душой и от этого страдал, не в силах совладать с удушающим женским обожанием. Не умея отказать и отказаться, он вечно попадал в неприятные истории, которые, однако, не уменьшали толп молодых и не очень молодых поклонниц Казановы, страстно желающих завладеть красавцем, отдавшись ему душой и телом.
- Женись, - мудро посоветовал добросердечный товарищ.
Тимур, смягчив улыбкой усталое лицо и вмиг сделавшись сказочно красивым, словно легендарный принц из ночей Шехерезады, дружелюбно напомнил:
- У тебя уже был, насколько я знаю, печальный опыт.
Иван Ильич, приняв удар под дых, откинулся на спинку стула.
- То – не опыт, - вернул нормальное дыхание, - то – заведомая ошибка слюнявой молодости, обусловленная воспалённой плотью. – Он принял прежнее свободное положение, опершись локтями на стол и бесцельно перекладывая чертежи с одного края стола на другой. «То было наваждение», - подумал, - «а потом – оцепенение». – А тебе, - обратился опять с уговорами, - уже четвёртый десяток пошёл, и опыта не занимать, так что не ошибёшься.
Послышалось нарастающее ворчание кипятка в чайнике. Тимур ушёл и вернулся с ним и с заварником. Принёс и красиво расписанную синью с голубым чашку, подаренную, наверное, одной из падших. Подвинул поближе стакан Ивана Ильича в серебряном подстаканнике, подаренном верной женой, налил кипятка в обе посудины, не спрашивая очевидного согласия, и щедро затемнил крепчайшей заваркой, пахнувшей так, что Дарька, открыв глаза, громко чихнул.
- Кто там у тебя подслушивает? – Добровольный половой легко перегнулся тонким станом через стол и заглянул в затенённый угол. – Эй! Ты зачем там прячешься? – Выпрямился и спросил хозяина: - Скучно стало?
Дарька, встретив добрый взгляд глаз уже знакомого тёмно-карего цвета, встал, потянулся и вышел знакомиться.
- Ну, давай лапу, друг!
Малыш подал, тоже улыбаясь. По всему было видно, что Тимур ему понравился, он даже по-приятельски потёрся о его ногу и не стал возражать, когда его слегка потеребили за холку и погладили.
- Красавец! – не поскупился на заслуженный комплимент новый знакомый, вызвав и у хозяина довольную улыбку. – Вылитый армянин! Жалко, что дать нечего, - засмеялся названый сородич, подвинул свободный стул и присел к столу Ивана Ильича, а благодарный Дарька улёгся рядом с его ногами. – У тебя есть, что пожевать? – с надеждой спросил голодный.
- На твоё несчастье сегодня впопыхах забыл прихватить, - разочаровал сытый, вспомнив с удивлением, что это «впопыхах» длилось не менее полутора часов.
- Ладно, - не очень огорчился Тимур, - перебьёмся.
На удивление всем он вообще ел очень мало, но формы, несмотря на беспокойные ночи, не терял, и страдал не от недоедания, а от недосыпа, нередко возмещая недостаток неприкрытой дневной дрёмой на работе с опасными клевками носом – того и гляди шваркнется в стоящую на столе аппаратуру. Незлобиво подзуживая и по-доброму завидуя, никто ему в том не мешал, хорошо зная, что если случится увлекательная тема и надо будет хорошенько пораскинуть мозгами, то он их, несмотря на утомлённость, расшевелит, и, забыв о потраченной впустую энергии, решит проблему как всегда красиво. Он не рождён для прозаичной и нудной повседневной работы, его беспокойной натуре нужны рывки, взлёты и падения, он и в душе – красивый человек. Может быть, глубоко чувствующие женщины и любили его за внутреннюю красоту, а не за красоту тела. Отхлебнув горячего чая без сахара, Тимур раздумчиво произнёс:
- Может быть, ты и прав. – Отхлебнул ещё и, оживая от допинга, разговорился: - Знаешь, твой слюнявый опыт, как я погляжу, у вас, у русских, давно вошёл в практику. Я бы на месте думцев обязательно подправил семейный кодекс законом, разрешающим вступать в брак не ранее двадцати восьми лет. – И объяснил, почему: - После школы – 5 лет учёбы в институте или техникуме и 5 лет на материальное и моральное становление, когда разумом, а не членом начинаешь понимать, зачем тебе семья, жена и дети.
- А до 28-и плодить безотцовщину? – едко возразил крещёный опытом старший товарищ, вспомнив заодно, что он наплодил после 40.
Азарян ухмыльнулся и ещё промочил горло. Этот армянин никогда не горячился в спорах и был твёрд и непреклонен в отстаивании своей правды.
- Как будто русских сирот при маркированных отцах сейчас мало! – воскликнул он в сердцах.
«Он прав», - подумал Иван Ильич, опять вспомнив о дочери, для которой не стал, а может, и не захотел стать настоящим отцом, безвольно отдав во власть матери.
- Ты думаешь, в 20-22 года они создают семью? – Оппонент тоже засомневался. – Они играют в неё, а когда надоест, разбегаются, нисколько не заботясь о появившихся живых игрушках, подбрасывая их родителям, оставляя в роддомах, а то и просто выбрасывая. – Допив чай, Тимур налил себе ещё. – Родители тоже вносят лепту в разлад, защищая каждый своё непутёвое чадо. В законе я бы обязал их наравне с отцом выплачивать алименты, тогда бы задумались прежде, чем соглашаться на свадьбу и мутить воду в чужом корыте, помогая разводу. – Тимур наклонился и погладил Дарьку, которому вздумалось почесать за ухом, словно он тоже понимал суть разговора. – Если я и женюсь, то только на своей, на армянке.
- Чем же тебя наши красавицы не устраивают, которых ты портишь без зазрения совести? – обиделся за своих патриот.
- Тем и не устраивают, что чересчур податливы и настоящего понятия о семье не имеют, - с непонятной злостью ответил удачливый браконьер. – Только наши женщины знают, как обустроить семью и как её содержать, только они понимают, что женщина – оплот семьи. У мужиков, ты знаешь, больше стрессов от работы и от дурных начальников. Домашним они признаться в несостоятельности стесняются, боясь лишиться авторитета главы семьи, все обиды и стеснения носят в себе, переживают молча. Отсюда и водка, и льстивые друзья-собутыльники, и бабы-сиюминутки. Чтобы не спиться и не скурвиться, нам нужна настоящая жена-друг, чтобы понимала мужа, умела угадывать его состояние, могла разумно поговорить, встряхнуть, если надо, или успокоить и посоветовать достойно отступить и найти более подходящее дело. Когда она по-настоящему живёт заботами мужа, в семье всегда будет мир и порядок. Такая никогда не уронит достоинства главы семьи и другим не позволит. А от ваших, - презрительно скривил губы давно обрусевший армянин, - то и дело слышишь: «Мой не может! Мой не умеет! Мой не в состоянии!». Гордые армянки никогда не унизят себя унижением мужа.
- Тебе не жена нужна, - заметил бывший подкаблучник, - а домрабыня.
- Мне порядок в доме нужен, - сердито возразил разборчивый жених, - а не бардак, когда каждый тянет одеяло на себя. А порядок, ещё раз повторяю, устраивает женщина, это её обязанность, она – блюститель семейной гармонии. Армянки обучены этому с детства. Да и старики наши никогда не дадут согласия на свадьбу, пока не прощупают молодых до последней косточки и не убедятся, что они достойны друг друга.
- Ну, наши женщины тоже умеют строить семью… - не сдавался женский адвокат, вспомнив прораба Элеонору и потерпев фиаско в первом же деле.
- …под себя, - продолжил Тимур. – И главными строительными материалами у них жалость, слёзы, упрёки и тому подобное без цементирующей примеси понимания. Чуть что не так, сразу в слёзы, сразу обидные упрёки. Всё, на что способны – пожалеть. Сначала себя, потом детей, и совсем потом, чуть-чуть, изверга. Их убогому понятию доступна только одна примитивная причина семейного разлада – любовница у мужа.
- В большинстве случаев так оно и есть, - вставил адвокат.
- Так, да не так! – обрезал его распоясавшийся от неудачной ночи противник русских женщин. – Любовницы и водка – причины вторичные, но в этом ваших женщин не убедишь. Букет из слёз, жалоб и упрёков обрушивается на мужа с такой силой, что он или сдаётся и спивается, или со скандалом бежит, бросая всё: и квартиру, и имущество, и доброе имя, и детей, к которым его больше не допускают.
«Я не сбежал», - грустно подумал Иван Ильич, - «меня просто-напросто выставили за дверь как ненужную мебель».
- У нас в Армении, - продолжал давно обрусевший армянин, - твёрдо убеждены: если семья разваливается, ищи причину в женщине. У вас всё валят на мужика. И знаешь почему?
- Почему? – не догадывался пострадавший.
- Потому, что судьи – сплошь женщины, - убеждённо сказал сверх меры облагодетельствованный противным полом.
- Слушай, если ты совсем не уважаешь русских женщин, - логично спросил единственный слушатель лекции на спорную семейную тему, да ещё с национальным подтекстом, - зачем же ты тогда соглашаешься на… близкую связь с ними? – дипломатично задал единственный вопрос.
Тимур помолчал, подумал и, широко улыбнувшись, неожиданно ответил:
- Жалко их, - и они оба громко рассмеялись. Отсмеявшись, добряк посоветовал: - Если вздумаешь повторить опыт, бери армянку – не пожалеешь.
- Повторения не будет, - быстро и убеждённо отказался от заманчивого совета убеждённый холостяк. И они опять рассмеялись, зная, что никто не застрахован от природного опыта.
Обмен полезными мнениями прервал Дарька. Насторожившись, он сделал пружинистую стойку, вертикально задрав обрубок, и, оскалившись, грозно зарычал, предупреждая о приближении к охраняемой территории чужака. По коридору твёрдо простучали каблуки, дверь отворилась и
- Привет, мальчики! – в комнату вошла девочка не первой свежести. Она быстро оглядела тесную компанию и прошла к столу. Дарька, не выдержав нахальства, коротко и звонко взлаял. – Чья это тварь? – приостановилась и зло сузив серые глаза, затемнённые чёрной тушью, спросила, ошибочно остановив взгляд на Тимуре.
Иван Ильич поднял бесстрашного стража и бережно поставил на стол.
- Сударь! – гордо представил малыша злюке. – Прошу любить и жаловать.
- Твоя? – удивилась она, переводя взгляд с большого усача на маленького и обратно. – Ни жаловать, ни тем более любить не буду! Не дождётесь! – и брезгливо сморщила злой тонкогубый рот. – Какое страшилище!
Тимур улыбнулся, коротко взглянув на неё.
- Он тебя – тоже! – точно определил результаты знакомства. – У вас с ним нелюбовь с первого взгляда.
Отверженная смерила его презрительным взглядом.
- А я-то вознамерилась было составить вам компанию, - примирительно улыбнулась она, не подходя к столу.
- Давай, - пригласил утренний чайханщик, - выкладывай, что у тебя есть к чаю, - он выразительно посмотрел на её пузатую сумку.
- Не дождёшься! – ещё шире улыбнулась несостоявшаяся компаньонка и повернулась, чтобы уйти в проём перегородки.
- Ты одна сегодня? – остановил её как всегда лишним вопросом деликатный Иван Ильич, пытаясь смягчить возникшее из-за Дарьки напряжение.
- Михаил заболел, - сухо ответила Жанна Александровна, жена Михаила Владимировича Божия, или в КБ-шном обиходе – Божья жена.
С год примерно, после последней нервной реорганизации, оставившей в их штате около половины сотрудников, Михаил, старый товарищ Ивана Ильича ещё со времён института, неожиданно сделавшись и.о. начальника после внезапного инфарктного ухода на пенсию прежнего руководителя КБ, начал часто болеть. Спрашивать, чем он болен, было излишним, поскольку все знали, помалкивая, что временный шеф страдает одной и неизлечимой русской болезнью – запоем, который длится иногда по нескольку дней. И тогда, опять-таки всем было известно, что он усиленно работает в городской библиотеке. Приняв венец, бывший Миша решительно отдалился от коллектива и почти всё время проводил у себя в кабинете, сделанном за ненадобностью из второго детского сортира. Поэтому, когда кто-нибудь из посторонних спрашивал, где начальник, вежливые сотрудники всегда вежливо отвечали: «Он у себя, в сортире!». А своим, когда вызывали: «Иди в сортир!» За нынешним Михаилом Владимировичем, кроме общего хлопотного руководства десятком разгильдяев, оставили ещё и руководство темой, которую они мурыжили втроём – с женой и Тимуром. А с месяц назад и вчетвером, когда освободившуюся вакансию заткнули аспирантом Колей, тихим, ни на что не способным юношей из хорошей, нужной семьи. Ещё лет пять назад Михаил, тогда ещё не болевший и не и.о., подначиваемый чинолюбивой женой, решил осчастливить науку выдающейся диссертацией. Но сугубо научная мысль шла из него туго и до сих пор так ни во что и не выкристаллизовалась. На науку тоже требовались время и нервы. Сам-то сочинитель не очень беспокоился ни о первом, ни о вторых, честно признавая, что знания, прочные и навсегда, приобретает в основном задницей, передирая труды предшественников, в отличие от других, использующих собственный ум. Но Жанну не устраивали ни объяснения, ни медлительность претендента на кандидатское звание, и она большую часть вычислений, схем и доказательств выполняла сама, старательно вдалбливая мужу всё, что у неё за него получилось. Никто не знал, даже старый товарищ Петушков, до чего они докатились, и в каком состоянии находится совместный труд. Можно было только предположить по редким оговоркам и консультациям, что Михаил Владимирович перевалил через экватор.
Почти вбежал запыхавшийся Коля.
- Здравствуйте, - поздоровался невнятно, ни на кого не глядя, и быстро проскользнул во вторую комнату.
Никто ему, сосунку науки, не ответил.
- Не буду мешать, - произнесла Жанна Александровна и тоже пошла к себе, на вторую половину.
Оба мужика, не сговариваясь, посмотрели на её зад, тесно обтянутый джинсами. В её непропорционально сложенной фигуре он был самой заметной частью. Мощный, широкий, с движущимися при ходьбе как жернова ягодицами он как магнитом притягивал взгляды мужиков на улице, и они, забыв, куда шли, пристраивались длинным составом к впечатляющему тендеру. «С такими чреслами», - подумал начитанный Иван Ильич, - «легко рожать». Но Бог почему-то не дал Божиям детей. Когда Божия зад… т.е., жена, ушла, хозяин снял заскучавшего малыша со стола, снова усадил в угол, где он, свернувшись клубочком, задремал, правильно поняв своё рабочее предназначение, а Иван Ильич, чтобы окончательно избавиться от волнующего впечатления, спросил:
- Как ваша тема?
- А никак, - равнодушно ответил Тимур, сладко зевая. – Михаил занят другими делами, мне – надоело, одна Жанна что-то выбивает-пробивает.
Иван Ильич, конечно, хорошо знал, над чем и как успешно работает трио Божия. Они не только разработали схему и производственно-экономический проект, но и собрали опытный образец чудо-прибора, который выявлял на глубинах до двух метров малые очаги воды. Но когда на одной из проблемных в сантехническом состоянии улиц прибор опробовали, то выяснилось, что влажные карманы наблюдаются так часто, что впору вскрывать всю улицу экскаватором. Сантехники заартачились, с пеной у рта утверждая, что это очажки поверхностных дождевых вод, скопившиеся в глинистых и суглинистых почвах, а гидрологи, защищая своё первичное «сухое» заключение, относили их к техногенным, обусловленным протечками водопроводных и канализационных труб. Поскольку к консенсусу им прийти не удавалось, прибор завернули на доработку, потребовав от конструкторов дополнить его поисковиком металлических водоводов, чтобы точно знать, откуда влага. Как ни доказывали изобретатели, что это уже другая тема, и нужны другие деньги, ничего не помогло. Да и институтские бонзы, пользующиеся льготными городскими благами, не стали по мелочам перечить властям, а попросту продолжили старую тему ещё на год, забыв продолжить финансирование. Руководитель темы, естественно, заболел, Жанна заметалась по институтским кабинетам, пытаясь вытребовать если не законные бонусы, то хотя бы дополнительные ассигнования на зарплату. А разозлившийся Тимур засел у себя в углу, не откликаясь на тщетные призывы любвеобильных русских дев, и в три продлённых до глубокой ночи дня сделал эскизные чертежи электромагнитного поисковика, отдал их воспрянувшей духом Божией жене для расчётов и оформления, а сам исчез на неделю. А когда появился, даже не поинтересовался, как продвигается его задумка.
- Ты думаешь, кому-то нужен наш поисковик? – равнодушно спросил изобретатель у Ивана Ильича, работавшего над другой темой с аналогичным результатом, но мог бы и не спрашивать, потому что отлично знал ответ товарища по несчастьям. – В нашей могучей стране наука воспринимается врагом производственно-технического прогресса наравне с контролирующими органами. Не сомневаюсь, что сантехнические недоумки будут всячески, активно и пассивно, тормозить внедрение прибора, с которым замучаются латать дыры в ржавой системе трубопроводов. Им лучше ничего не делать и спокойно ждать, когда где-нибудь прорвёт фонтаном. И тогда – аврал! Чрезвычайное событие! Власть оперативно создаст оперативный штаб, пару-тройку ведомственных комиссий, авральную бригаду и выделит из бюджета, не скупясь, приличные деньги на экстремальный ремонт. Раздадут их штабу и комиссиям, максимально спишут на непредвиденные убытки, достанется на бутылку и экскаваторщику с газосварщиком. И всем хорошо! Ещё и победный отчёт в верха можно состряпать об успешной ликвидации стихийно-технического бедствия и заслуженно выдать себе премии. И экскаваторщику с газосварщиком ещё на одну бутылку. – Тимур поболтал оставшийся в чашке остывший чай, но пить не стал. – А с прибором им пришлось бы вкалывать по-сермяжному с утра до вечера и каждый день без всяких премий и наград. – Он встал, собрал чайный сервиз и, собравшись уходить, подытожил: - Так что – гори оно всё синим пламенем! Пойду, поскольку начальства нет, перекушу где-нибудь что-нибудь, а то желудок подтянуло к диафрагме. Вам, - он кивнул головой в затенённый угол, - принести что-нибудь?
Он даже не вспомнил о том, что пробивная Жанна Александровна вышла каким-то образом на военных, и те неожиданно заказали два прибора для неизвестных задач укрепления обороноспособности страны, но попросили сделать смету и подписать на три, очевидно, для того, чтобы запутать вражескую разведку.
- Принеси с полкило сарделек и пару булок с сыром, - попросил Иван Ильич.
Он давно перестал понимать, что творится в стране и у них в науке, и безропотно плыл по мутному замусоренному течению без всяких ветрил и компаса, лишь бы не отлучали от любимого изобретательского дела. Очевидно, сказывалась многолетняя выучка Элеоноры. В последнее время и любимое дело не радовало. Как не радовали и многочисленные свидетельства об изобретениях, превращающиеся со временем в коллекционный хлам, поскольку не давали никаких материальных преимуществ перед бездарями. Труд таланта оценивался прибылью от внедрения новинок, но среди твёрдолобых российских предпринимателей, как в госучреждениях, так и в частных, не было желающих упустить синицу ради будущего журавля. Почти заглохла и последняя разработка троицы, в которой Иван Ильич был и идеологом, и мотором, и руководителем, представляющая из себя аэроэлектронный локатор для профилактических зондирований газо- и нефтепроводов с целью дистанционного обнаружения опасных участков внутренней коррозии и ослабления сварных швов. Принципиально станция была схожа с поисковиком Азаряна, вернее, поисковик был с ней схож, поскольку Тимур позаимствовал идею у Ивана Ильича, о чём честно упоминал в описании своего прибора.
- Здоровеньки будь! – неслышными шагами вошёл самый старший из Петушковой троицы. Даже Дарька, задремав, прошляпил новичка и, заполошенно вскочив, насторожился, не выходя из безопасного угла, охраняемого хозяином. – Ты один? – спросил помощник, не удивившись, впрочем, разреженным научным рядам, поскольку знал, что после обычного безвременного аврала всегда наступает обычный тайм-аут и требовать какой-то дисциплины от чокнутых бесполезно.
- Жанна здесь, - обрадовал его Иван Ильич, забыв о неосязаемом Коле.
- А-а, - протянул, чему-то улыбаясь, Павел Андреевич.
Остановившись в дверях, он почему-то с явным интересом оглядел комнату и всё, что в ней было. Потом так же неслышно прошёл в свой угол, напротив руководителя. Одетый в затёртые до белой основы джинсы, стоптанные буро-зелёные кроссовки с торчащими язычками и застиранную жёлто-синюю ковбойку, он в свои пятьдесят с хвостиком выглядел на тридцать пять и внешне – худощавый, с гладким лицом без морщин, с хитро прищуренными весёлыми глазами, быстрыми движениями и разлохмаченной тёмной шевелюрой – никак не тянул на научного мужа. Да, собственно, таковым он и не был, зато обладал природной смекалкой и золотыми руками, способными собрать любую микропанель и любой микроблок, придуманные шефом, и разместить их в изящном удобном корпусе. Без Шматко Иван Ильич со своими придумками был как без рук. Он не чурался и подсказок сметливого хохла, и когда что-нибудь в приборной схеме не ладилось, всегда подзывал Павла Андреевича, и они вместе – один, обогащённый теорией, другой – талантом экспериментатора – всегда находили выход. Блеснув под заглядывающим в окно солнцем чуть наметившимися залысинами, Шматко загремел-заскрипел железяками, переставляя их на край стола этажеркой, чем вызвал недовольное ворчание сторожа, которому пришлось выйти и направиться к нарушителю спокойствия, чтобы напомнить о правилах поведения в научном учреждении.
- Ба-а! – весело воскликнул штрафник. – У нас новый научный сотрудник! Подь, познакомимся.
Но Дарька, не дойдя до его стола, остановился, усиленно обнюхал воздух, оглядел, оценивая, лохматого весельчака и, не пожелав близкого знакомства, степенно повернулся и так же медленно вернулся на обжитое рабочее место – ему новичок явно не понравился.
- Гордый! – определил Павел Андреевич. – Нашёл себе заботу? – спросил у хозяина.
- Он сам меня нашёл, - ответил Иван Ильич и снова с удовольствием поведал о необычайной истории знакомства с малышом. – Вдвоём веселее, - закончил свой рассказ.
- И то! – согласился Шматко. – Чем занят? – поинтересовался, укладывая стопкой рядом с железной этажеркой папки и скоросшиватели с документацией, брошюры и всякие разрозненные бумаги и наводя непривычный порядок на обожжённой и изрезанной поверхности стола.
Отодвинув чуть в сторону большую карандашную схему на ватмане, творец виновато улыбнулся и, смущаясь собственной неполноценности, объяснил:
- Знаешь, мне думается, можно в нашем локаторе избавиться от висячей антенны и заменить её маятниковым лазером в поддоне станции. Хочешь взглянуть?
Павел Андреевич усмехнулся, очень хорошо зная неутомимого выдумщика, который, если его не остановить, будет домысливать своё детище до тех пор, пока вконец не испортит. А детище уже с полгода как застряло у газовиков в ожидании производственных испытаний. Занятые организацией футбольного клуба и команды международного класса, они ссылались на отсутствие свободных средств и вертолёта для установки станции. Похоже, что им тоже журавль не нужен.
- Это без меня, - криво улыбнувшись и пряча глаза, отказался постоянный и надёжный помощник.
- Ты что? – опешил Иван Ильич и только теперь заметил порядок на столе умельца, не отличавшегося прежде порядком. – В отпуск, что ли, собрался?
- Ага, - подтвердил счастливец и посмотрел в окно, словно проверяя, какова там отпускная погода. Потом перевёл внимательный серьёзный взгляд на старого товарища и оглоушил с маху: - В бессрочный, - и объяснил: - Ухожу я от вас. Совсем.
Иван Ильич медленно краснел, не понимая, отказываясь понять, и лихорадочно перебирал в памяти все свои неразумные и обидные поступки, которые могли стать причиной неожиданного решения его мастеровых «рук».
- Увольняешься, что ли? – задал как всегда лишний вопрос.
- По собственному желанию, - нервно рассмеялся Павел Андреевич. – Резолюцию наложишь?
Незадачливому руководителю до жути стало обидно и стыдно и за себя, и за то, что от него уходят, казалось бы, верные соратники, и за соратника, дезертирующего в такое трудное для всех время. Интересно, ради чего?
- На что нацелился, если не секрет? – спросил, избегая прямого взгляда.
- Займусь радиотелебизнесом: аудио-, видеодиски, аппаратура, радиодетали…
Иван Ильич вдруг вспомнил, что у них в последнее время стали пропадать дефицитные радиодетали. Он, конечно, не подумал на Павла Андреевича – просто вспомнил.
- …продажей, ремонтом.
- Ну, дай-то тебе бог! – пожелал он удачи начинающему бизнесмену в летах, пожелал не от души, а из вежливости.
Шматко облегчённо засмеялся, решив, что прощён, и инцидент неприятного расставания завершён. Но руководитель ещё на что-то надеялся:
- Повременил бы, пока не пройдут испытания локатора.
Неуступчивый подчинённый сменил улыбку на ухмылку.
- Сколько ждать-то, ты знаешь? И будут ли они? – и ударил ниже пояса: - А вдруг ты сам их отменишь из-за лазера? – и попал в цель: именно об этом думал с утра плодовитый изобретатель, но не сознался.
- Неужели тебе не интересно, как дело твоих рук воплотится в жизнь?
Вмиг посерьёзнев, Шматко зло отрезал:
- Это ты вкалываешь из интереса, а я – за гроши. Меня дома четыре рта ждут, а ты – один, сам себе хозяин.
Иван Ильич хотел поправить, что у него, одного, три рта: два у дочери – алименты и существенные поборы, и Дарькина пасть, но расхотелось. Многортовый кормилец вдруг стал чужим и неприятным. Сразу бросились в глаза высвеченные солнцем глубокие залысины и наметившаяся плешь, да и весь он, бодрый и моложавый, превратился в усохшего зрелого мужика с пергаментным лицом и убегающим взглядом. «Вот ведь как», - подумалось, - «руки золотые, а сердце…» Рассудком он понимал обременённого семейными заботами Шматко, но душой смириться с тем, что тот бросил незаконченное дело, не хотел. Не хотел и не умел, измеряя всех изжитым бескорыстным мерилом отношения к делу, которое для него было важнее человеческих отношений и меркантильных соображений. Павел Андреевич, предавший дело ради прокорма семьи, стал неинтересен. Хорошо, что заминку в неприятных объяснениях прервал явившийся, наконец, третий из группы.
Импозантный мужчина плотного сложения с наметившимся брюшком, одетый в элегантный серый костюм, белоснежную блестящую рубашку и тёмно-голубой галстук с золотой булавкой, одинаково соответствовал и элите науки, и бюрократической чиновничьей элите. Гладкое, тщательно выбритое лицо, было если не надменным, то чересчур спокойным, без всяких выраженных эмоций. Чувствовалось, что человек знает себе цену и доволен и собой, и жизнью.
- Здравствуйте, - поздоровался густым бархатистым баритоном, переводя внимательный взгляд с одного сотрудника на другого. – По какой причине похоронный вид? – Викентий Алексеевич чуть пригладил гладко зачёсанные назад тёмно-русые волосы без всяких скрытых шматковских залысин и плеши.
Дарька, конечно, тоже не преминул познакомиться с новичком – выполз из угла, неторопливо приблизился, уже без предостерегающего шума, обнюхал штанины, отглаженные в острую стрелку, чихнул и сел рядом, отвернувшись от пижона, показывая, что ему вся эта показуха и её носитель – до лампочки!
- Иван Ильич! – улыбнулся российский денди. – Тебе уже мало неодушевлённых приборов, ты и животного поисковика решил использовать?
Оттаивая от шматковской мерзлоты, Иван Ильич улыбнулся навстречу.
- Незаменимый локатор для определения настоящих сарделек и свежего мяса, - похвалил он живой прибор.
- Верю, - согласился Викентий Алексеевич, осторожно обошёл ушастый нюхатор и, пройдя в угол у перегородки, аккуратно, поддёрнув брюки, сел за свой стол, заваленный, в отличие от столов сотрудников, только бумагами. Рядом на стене висела аккуратная полочка со справочниками и синим томиком стихов Ахматовой. Бесцельно подвигав бумаги руками, он снова посмотрел внимательными серыми глазами на непривычно тихих товарищей, скованных какой-то внутренней неприязнью, и спросил:
- Вы что, поссорились, что ли?
- Насмерть! – выпалил Иван Ильич, разрядившись давящей негативной энергией.
- Что не поделили-то? – переводил взгляд третий с первого на второго и обратно. – Славу? – сузил глаза в едкой иронии, намекая на незавидную судьбу локатора.
- Он от неё отказывается… и увольняется, - опять ответил взвинченный руководитель и решительно придвинул к себе начатую схему.
Викентий Алексеевич немного повременил с выражением своего отношения к сногсшибательной новости, а потом спросил у виновника ссоры:
- Решился всё-таки?
- Так ты знал? – отшвырнул схему Иван Ильич. – Знал и молчал? – Теперь он насмерть обиделся на обоих, сплётших подлый заговор у него за спиной, чтобы загубить перспективное дело.
- Обсуждали как-то в общих чертах, - сознался второй заговорщик.
- Да болтали просто! – встрял в оправдание первый. – О том, как выжить с нашей нищенской зарплатой. Ни о чём конкретном, - защищал подельника.
А тот и не нуждался в защите. Прагматик до мозга костей, подчиняющийся только велениям разума, Викентий Алексеевич Брызглов был отличным математиком-практиком и даже кандидатом физико-математических наук. Но главным достоинством респектабельного мужа было не это, а жена – пресс-секретарь институтского ректората. Вхожая во все кабинеты, посвящённая в самые сокровенные тайны, она запросто могла замолвить, где надо, доброе словечко, а то и капнуть грязцой, и никто не хотел портить отношений со всемогущим ректорским оракулом, а потому – и с её мужем. Умный Викентий Алексеевич никогда, однако, не пользовался отблесками жены, отдав полную прерогативу влияния ей, и никогда не обнажал тайны подковёрной свары учёных мужей, но не отказывался от блата для добывания дефицитных приборов, материалов и деталей для своих. До сих пор тройка жила слаженно, в полном понимании и согласии: один придумывал, второй делал, третий снабжал. И вот наступил разлад.
- Что касается меня, то я не сомневался, что Павел Андреевич скоро от нас уйдёт, - продолжил злободневную тему тайный астролог-математик.
- Чем же мы ему не угодили? – пробормотал пострадавший руководитель. – Ах, да! – вспомнил. – Зарплатой!
Брызглов помолчал, ожидая дополнительных эмоциональных взрывов, но, не дождавшись, отверг финансовую причину.
- Низкая оплата, конечно, не последняя причина, но, думаю, что и не первая. В конце концов, наш уважаемый мастер на все руки вполне мог бы подрабатывать и у нас не меньше и давать в долг бедствующим товарищам вместо тебя, - он посмотрел на Ивана Ильича.
- Что же тогда? – уже вяло допытывался тот, не соображая, куда и в чью сторону гнёт ушлый прагматик.
- Хватит вам, умники, перемалывать мои и без того ноющие мослы! – взвыл виновник разлада и ушёл с чайником за водой.
- Ты не хуже меня знаешь, - обратился к половинной аудитории философ-математик, - что у каждого человека есть в жизни одно-единственное и главное предназначение, для которого он родился и живёт. – Иван Ильич отупело уставился на него, не поняв зигзага мысли. – К сожалению, редко кто догадывается какое. Иногда некоторых счастливцев осеняет в молодости, но большинство – в зрелые годы, когда жизнь порой неисправимо испорчена. – «Это он обо мне», - подумал Иван Ильич. – И тогда очень трудно изменить себя, поменять дело, которому посвятил многие годы, и найти силы для новой, можно сказать, праведной жизни. Павел Андреевич нашёл.
- Для спекуляций, - фыркнул оппонент.
- Зря ты так, - поморщился Викентий Алексеевич, не приемлющий крайних суждений и старающийся свести нешуточную размолвку к мировой. – В нём всегда просматривалась коммерческая жила, только ты, занятый делом, не замечал. С нами он просто-напросто тянул лямку вопреки себе, кстати, во многом из уважения к тебе. И, может быть, немножко завидуя. – Иван Ильич фыркнул без слов. – Нельзя безапелляционно требовать от всех любви к твоему делу, а значит и к тебе самому.
- Вот и договорились! – вспыхнул учёный эгоист. – Я – виноват!
Вошёл тот, кто нашёл и должен был уйти. Поставил чайник на электроплитку и разрешил:
- Травите бедного хохла дальше.
- Кого травить? – вошла Жанна Александровна. – Хочу поучаствовать.
- Шматко, - обрадовался союзнице в правом деле Иван Ильич. – Ему, видите ли, вздумалось уволиться.
- Та-ак! – Божия жена гневно посмотрела на съёжившегося за столом Павла Андреевича и улыбнулась так, как улыбаются, найдя врага. – Крысы побежали с тонущего корабля! – Одна из них дёрнулась, привстав и намереваясь грубо ответить, но постеснялась женщины и жены начальника и медленно опустилась на стул. Казалось, что это не чайник шипит, а из Шматко выходят с шумом последние душевные пары. А жена и женщина, обозлённая другими, продолжала добивать подвернувшуюся жертву: - Но травить я тебя не буду – детей жалко. Живи и мучайся совестью, если она у тебя ещё есть. – Повернулась к Ивану Ильичу и отчеканила: - Я ушла в институт!
- А Михаил Владимирович придёт сегодня? – успел бормотнуть обнаглевший помилованный.
Жанна Александровна смерила его с головы до чайника фиолетовым взглядом синих глаз.
- Он болен, - сказала так, как будто муж отбыл за наградой, и добавила едко: - Если бы знал, что ты смываешься, обязательно бы пришёл, чтобы с удовольствием подмахнуть твою отходную.
Резко повернулась ко всем спиной и ушла, резко отворив дверь и хлопнув ею, а все трое мужчин, естественно, проводили зачарованным взглядом вихляющую джинсовую задницу. Викентий Алексеевич коротко вздохнул то ли от того, что никак не удавалось притушить кадровую распрю, то ли от того, что чудное видение исчезло.
- Ещё одна бескомпромиссная душа мается, ожесточённая семейными неприятностями, - произнёс он, то ли пожалев, то ли осудив.
- Фрейд! – догадался Иван Ильич, в чей огород полетел камешек.
- Как нам нравится взваливать на плечи соседа своё скверное настроение и злорадствовать, когда он переживает наравне с нами, - тянул длинную мысль психолог-математик.
- Ницше! – попытался увернуться от второго булыжника добрый сосед.
Двойная похвала, однако, не смутила Викентия Алексеевича. Он знал себе настоящую цену и не разменивался по мелочам.
- К сожалению, создатель впопыхах, наверное, наделал много брака: кому-то отмерил с избытком таланта, но недодал элементарных понятий об общественной жизни, кому-то – наоборот, - высказал замудрую мыслю теолог-математик.
- У тебя – фифти-фифти… - польстил Иван Ильич, уклонившись от третьей глыбы.
- Надеюсь, - скромно согласился прагматик-математик.
- …ни того, ни другого, - продолжил льстец.
- Грубо! – Викентий Алексеевич явно обиделся. У затухающего конфликта вместо консенсуса мог возникнуть аппендикс. – А для таланта – пошло!
- Сам напросился, - смущённо огрызнулся пошлый талант, чувствуя себя неправым.
- Как ты не поймёшь, - чуть повысил голос «фифти-фифти», пытаясь вернуть нить примирения в свои руки. – Нигде, ни в чём и никогда не должно быть застоя. Особенно в творческих коллективах. Мы долго и дружно плыли в одной лодке, но в последнее время – разными курсами. Павел Андреевич, управляя парусами, стремился к неведомым манящим странам коммерции…
- Приплыву, - втиснулся парусный матрос, - ни одного из вас не возьму даже простыми менеджерами.
- …я, - продолжил плавание виртуальный навигатор, - потихонечку грёб вёслами к ближнему скалистому берегу политики, а ты рулишь в безбрежные океанские просторы науки.
- Так ты тоже отплываешь? – воскликнул опешивший от новой неожиданности несчастный руководитель.
- Да, - подтвердил лодочник, - но не сейчас.
- Убил! Утопил! Распял! – взвыл Иван Ильич, не желающий никаких ротаций. – Ты же один раз уже сел на мель! – напомнил скрытому отщепенцу.
Викентий Алексеевич никогда не скрывал своей приверженности к высокой политике и того, что решил посвятить всего себя всецело хлопотному и бескорыстному служению народу вообще и обездоленным массам конкретно. До сих пор это полит-хобби никак не отражалось на работе группы. Даже неудачная баллотировка проскочила, будто её и не было, и Иван Ильич только подшучивал над незадачливым кандидатом в народники, не представляя, какой подводный камень образовался вдруг в его океане.
- То был первый блин комом, - привычно оправдывался прожжёный политик, - дилетантский опыт самонадеянного самовыдвиженца, предложившего районной толпе, спаянной местечковыми мусорными интересами и кухонно-уличными знакомствами, ум, образованность, культурность, деловые качества и реальный план преобразования района в лучший. Зачем им депутат, отличающийся по менталитету, да ещё и незнакомый? Естественно, что они выбрали своего – забулдыгу, лодыря, болтуна и пьяницу, и теперь не знают, как от него избавиться. А я, поумнев, нацелился на городской уровень. Там многочисленных избирателей уже не волнует подноготная кандидата, и чем выше избирательный уровень – тем меньше спрос на биографию его. Важнее становятся солидная внешность, приятный голос, хорошо подвешенный язык, щедрость в обещаниях благ и обтекаемая программа, одобренная местным отделением правящей партии. Всё это, как вы знаете, у меня есть. Есть и авторитет среди партийцев, составляющих костяк административного аппарата города. Осталось убедить в моей лояльности местных олигархов, которые наряду с администрацией города определяют победу кандидатов на свободных выборах, заставляя выборщиков отработанными способами кнута и пряника следовать их указаниям, а не то… и работу потерять можно. А выбранным никогда не надо забывать, что в парламентах они представляют не народ, а власть. Кто платит, тот и музыку заказывает. На этот раз я убеждён, что догребу до берега.
- То, что ты говоришь, противно до тошноты! – поморщился активный избиратель, давно забывший, как выглядит избирательная урна и чем она отличается от мусорной по форме и содержанию.
- Противно? – жёстко переспросил потенциальный слуга народа. – А что не противно?
Поскольку никто из двух слушателей с богатым жизненным опытом, впрочем, как и сам кандидат, этого не знал, то пришлось Викентию Алексеевичу кратко перечислить то, что противно:
- Противно видеть, как рождается человек, как он растёт, опорожняясь в штаны, как учится врать и манкировать учёбой. Противно, когда выросшие оболтусы курят, надуваются пивом и клянчат у родителей деньги. – «Моя, вроде бы не курит и пива не пьёт», - обрадовался Иван Ильич. – Противно видеть открытый секс. Ещё гаже наблюдать, как люди жрут, отращивая дирижабли и загаживая всё вокруг. Противно, когда из жадности они забазаривают квартиру, предают друзей и знакомых ради выгоды. Омерзительно плебейство из страха потерять работу и ради большей оплаты и высокой должности. Противно воровство и пьянство, притворство ради того, чтобы выглядеть как все, чванство, грубость и безнаказанное взяточничество чиновников. Противно видеть умирающих, противно…
- Хватит! – взмолился Иван Ильич. – А то уже дышать нечем! Неужели для тебя нет ничего хорошего и приятного?
- Есть! – обрадовал пессимист-математик. – Садись перед телевизором – он ведь у нас окно в мир – и смотри: там всё приятное и хорошее. – «Особенно петросянщина!» - вспомнил Иван Ильич любимую передачу.
- Зачем же ты лезешь в эту грязь? – спросил, недоумевая.
- Ради власти, - не раздумывая, ответил Викентий Алексеевич, и лицо его ожесточённо напряглось, а взгляд устремился куда-то вдаль, за пределы комнаты, города, всего видимого, и Иван Ильич понял, что тот не врёт, не ёрничает. – Ты думаешь, Павел Андреевич власти не хочет? – взглянул на притихшего Шматко. – Хочет! И ещё как! Больше, чем грошей! Потому и хочет грошей, что хочет финансовой власти. А мне нужна политическая.
Иван Ильич удручённо вздохнул:
- А мне не надо ни-ка-кой.
Будущие властители рассмеялись.
- Поэтому мы и отправляем тебя в океанические просторы, чтобы не мешал нормальным людям нормально жить, - завершил конфликт упорный Викентий Алексеевич.
- Да идите вы!.. – с досадой вскричал урод и вызвал новый взрыв освобождённого смеха.
- Давно бы послал! – Миротворец встал, привычно пригладил волосы, посмотрел на локти – не пристала ли какая пылинка. – Я, пожалуй, на самом деле пойду. Надо показаться паре-тройке директоров. Не возражаете? – вежливо спросил разрешения у руководителя.
- Мне бы тоже отлучиться на день, - заканючил Шматко. – Местечко под точку обещали, посмотреть надо.
- Валите, валите! – разрешил щедрый шеф. – Кровопивцы трудящихся науки.
-2-
Когда они ушли, Иван Ильич поднял Дарьку на стол, тихонько сжал тёплую меховую морду в ладонях, ткнулся носом в мокрый нос и горестно сообщил единственному оставшемуся из команды:
- Вот так, дорогой! Нет у нас с тобой берегов. Будем плыть дальше. Перед отплытием неплохо бы и подкрепиться.
Как раз пришёл подзадержавшийся маркитант. Глаза его подозрительно блестели, а изо рта благоухало сивухой.
- Нате! – небрежно брякнул на стол пакет. – Мучайтесь, а я пошёл отсыпаться.
- Ты бы для удобства ходил на свидания без штанов, - посоветовал жалостливый товарищ.
Тимур, чуть подумав, согласился:
- Мудрый совет опытного ловеласа надо принимать. А вот кроссовки, пожалуй, не помешают, - и ушёл.
Иван Ильич вытряхнул содержимое пакета на стол рядом с Дарькой. Пёс осторожно шагнул к куче, словно подкрался к дичи, обнюхал сардельки бледно-коричневого цвета с подозрительной серотой и попятился от них на край стола, намереваясь соскочить от опасности в умятый угол.
- Что, брат? – спросил кормилец, - не нравятся? – взял одну, поднёс к большому, но слабочувствительному носу, нюхнул сам и, не обнаружив запаха гнили, положил на стол и ткнул пальцем. На сардельке осталась, не вспухая, вмятина. – Да-а, - оценил Иван Ильич, - всё в нашей жизни – показуха, а если хорошенько ткнуть – тлен. - Подтвердить было некому. Булка оказалась относительно мягкой и даже блестела чем-то сверху, но сыр в ней – чересчур жёлтый, с маслянистым налётом и такой твёрдый, что солдатский кирзач. – Будешь? – поднёс садист к чутком носу малыша. Тот немедленно отвернулся, не обнюхивая. – Что ж, - вздохнул хозяин, - будем беречь фигуру и желудок. – Сложил всё опять в пакет, встал и позвал удручённо съёжившегося пса: - Пойдём, подарим кошкам.
Знакомое слово, даже два, взбодрило Дарьку, и он резво выполз из угла под стулом и завилял хвостом, соглашаясь пожертвовать обед врагам.
По внутреннему институтскому двору задумчиво шастали туда-сюда многочисленные умы, как будто хиреющее производство не нуждалось в их срочных умных и производительных разработках. Особенно теперь, когда промышленность за счёт стремительно увеличивающихся цен на нефть и газ находилась на небывалом подъёме. Иван Ильич сам краем уха слышал по телеку, что рост за полгода составил почти 0,1%, что в десять раз больше, чем в прошлом году. Правда, не сказали, сколько десятых приписано для вдохновения трудящихся впустую. Несмотря на исключительную умственную занятость, каждый дворовый гений не преминул вежливо поинтересоваться у собрата, не ожидая ответа: «Твоя? Завёл? Что за порода? Сколько лет? Мальчик или девочка?» - поскольку многие не знали половых отличий. И только замдекана факультета бытовой электроники, остановившись, спросил: «Зачем?» и на разъяснение, что к каждому выдающемуся засекреченному учёному прикреплен для охраны сторожевой пёс, умно заметил: «Очевидно, размеры сторожа выбраны в соответствии с ценностью выдающегося работника» и ушёл, довольный собой. А охранник и охраняемый, выбросив пакет и пометив мусорные баки, вернулись в охраняемое помещение и в нерешительности остановились у засекреченного стола. «Да провалитесь вы все пропадом вместе со своими трубами!» - мысленно пожелал миллеровцам щедрый выдающийся учёный и сам себя отпустил домой:
- Дарька, закрываем лавочку! – и, не прикоснувшись к разбросанным по столу схемам и чертежам, повернулся м пошёл на выход, чуть не забыв о единственном дисциплинированном и бесполезном работнике. – Коля!
Тот немедленно нарисовался в проёме разделяющей стены.
- Ты почему отстаёшь от коллектива?
У парня от недоумения вытянулось лицо, и расширились глаза.
- Немедленно вали следом!
Это он понял и слинял в мгновение ока, облаянный Дарькой. На выходе ответственный руководитель предупредил вахтёршу, что конструкторов поразил вирус свинячьего гриппа и вообще большого свинства, и все ушли подобру-поздорову.
Домой в полупустом дневном автобусе по разреженным от шопинговой толпы улицам добрались без приключений и сразу же плюхнулись на антидепрессантный диван.
- Дарька, - пожурил хозяин пса, - как ты быстро привыкаешь к дурным привычкам.
Он прижался спиной к спинке и притянул к себе малыша, уткнувшегося под мышку. Чуть сдвинул плечо, но малыш опять всунул нос в приятно пахнущее местечко, затих и почти сразу же задёргался, от кого-то убегая во сне. А Иван Ильич ещё полежал с закрытыми глазами, переживая перипетии паскудного полудня и предательство надёжных сотрудников, среди которых Дарька-экстрасенс отсортировал только одного. Больше всего убивало отсутствие желанного берега. И вдруг тоскующий мозг словно озарило: что ему, глупцу, надо? Какой ещё берег? Он давно и прочно укрепился на нём всеми четырьмя, и никакие океанские просторы не нужны. Пусть другие гребут на обманчивые маяки. Захотелось даже встать, походить по комнате, подышать через открытое окно, попить крепкого чая, но не тревожить же Дарьку по мелочам. Главное, ничего не надо менять. И, крепче упершись спиной в свою скалу, он, улыбаясь, удовлетворённо заснул.
Проснулся от того, что вот-вот мог попасть под гусеницу громыхающего трактора. Очумело открыв глаза, увидел, что напарник неловко уложил морду на локоть и, задрав нос кверху, храпел почище любого ночного сторожа.
- Дарька! – окликнул тихо.
Тот прекратил тракторный скрежет, не открывая глаз, потом распахнул их враз и широко, внимательно всматриваясь в лицо будильника, соскользнул с локтя, перевернулся на спину и потянулся всем гибким телом, а заботливый хозяин помог ему, разгладив сонные мышцы от головы, по животу и до пят.
- Встаём? – спросил у прибитого к берегу. – Что ночью-то будем делать? Звёзды считать, на луну выть да пенье котов слушать?
Малыш, изогнувшись, дотянулся мордой до его морды, улыбнулся, наполненный редким собачьим счастьем, лизнул в нос, успокаивая: ничего, мол, хозяин, найдем, чем заняться. Можно и кошек погонять, и метки напару обновить и сучек поискать, мало ли интересных ночных занятий. Зачем думать вперёд? Зачем манить будущее, пусть даже близкое, которое всё равно не исполнится так, как хотелось бы. Живём настоящим, пока живём.
- Что ж, - согласился Иван Ильич, - тогда следует подкрепиться парой-тройкой мегакалорий, чтобы можно было дождаться будущих занятных потёмок.
Он осторожно встал, оставив Дарьку на диване, включил ему, чтобы было не скучно, окно в мир, чтобы посмотрел хорошее, но там, всё заслоняя, опять упражнялись в пошлятине петросяновцы.
- Будешь смотреть? – спросил у привередливого телемана, но тот отрицательно закрыл глаза. Пришлось окно захлопнуть, чтобы не сквозило хорошим. Ведь каждому телевизионщику известно: хорошего – помаленьку. Посоветовавшись с дремлющим нахлебником, Иван Ильич решил не баловать обоих сардельками, поскольку ещё свежи были в памяти воспоминания о тех, что достались кошкам, что явно бы испортило вкус тех, что куплены на базаре. Поэтому предпочтение отдал третьему из трёх фирменных блюд после пельменей и сарделек – мелкой говяжьей строганине с луком и дополнением из рисовой каши, которая редко получалась рассыпчатой, предпочитая удерживать недоваренные зёрна в липкой связи. Ничего, и она пошла за милую душу. Вот что значит стресс! Наелись так, что тяжело стало не только двигаться – дышать! Впору радоваться хорошей петросянщине. Пришлось одному для возвращения формы кое-что простирнуть, а второму в одиночестве отлёживаться на полу, на боку, вытянув лапы и морду. Когда стирка, которую Иван Ильич очень любил и поэтому накапливал побольше грязного белья для большей радости, закончилась, часовая стрелка перевалила середину между пятью и шестью. Давно уже подмечено, что в выходные дни часы идут быстрее, замедляясь в будни. Чтобы развесить выстиранное, вкусно пахнущее, бельё на балконе, пришлось то и дело переступать через неподвижно распростёртое посреди комнаты тело, которое не соизволило открыть даже одного глаза. Зато, стоило Ивану Ильичу отправиться на кухню, чтобы снять усталость чайным допингом, как оно появилось и грузно шмякнулось на пороге, сторожа хозяина, чтобы не сбежал в дырку.
- Дарька, лодырь! – позвал взбодрившийся хозяин, не предложив псу и полчашечки допинга. – Хватит кемарить! Пойдём гулять! – Не успели прозвучать последние звуки восклицания, как малыш уже стоял у дырки, повернув голову в ожидании провокатора. «Вот бы мне так», - позавидовал большой засоня. – Ну, нет! – стал он сдавать назад. – Я в таком темпе не могу. Тебе хорошо – ты во всесезонной одежде, а мне надо экипироваться соответственно.
Он вспомнил тореадорскую курточку Соколовой и напялил заношенную ветровку, продуваемую всеми ветрами, которая предназначалась для мусороуборочных кампаний в институте, джинсы, которые терпеть не мог, натянул с трудом так, что ни вздохнуть, ни… это самое, ни сесть, ни нагнуться. Посмотрел в зеркало – на него таращился базарный пижон, стреляющий сигареты и остатки со дна стаканов и бутылок.
- Как ты думаешь? – спросил у пса, - соответственно я выгляжу? – Дарька согласно гавкнул в нетерпении, ему всё равно, в какой шкуре будет хозяин, лишь бы рядом. – Ладно, - вздохнув, решил Иван Ильич, - для кого наряжаемся? Для этой стиральной доски? Обойдёмся! Главное, чтобы видела нашу независимость и пренебрежение к формам.
Когда спустились с лестницы и прошли квартал, очень захотелось вернуться и переодеться в привычную свободную одежду, но, с одной стороны, возвращаться лень, с другой – захотелось переупрямить себя, а с третьей – доказать хотя бы самому себе, что форма и в самом деле не имеет никакого значения, а главное – внутреннее содержание, с которым, он надеялся, у него всё в порядке. Хуже всего, когда одёжка не соответствует душевному состоянию. В общем, старательно отворачиваясь от любопытных взглядов прохожих, особенно женщин, часто меняясь в цвете лица и потея от тесноты во всех промежностях, пижон кое-как почти добежал за спешащим Дарькой до его родового жилья, где удалось немного передохнуть, пока малыш бегал отмечаться. Ощущение было такое, что задница и всё, что спереди, голое и прикрыть нечем. Понятно стало, почему так любят джинсы женщины. Дарька в этот раз вернулся быстро и, не медля, устремился в сторону дикой прогулочной аллеи. Но там было пусто. Иван Ильич посмотрел на часы, но на руке тоже было пусто. Он и без часов догадался, что пришли слишком рано, намного раньше договорных семи.
Для него это в порядке вещей. Если для других, даже для большинства, привычней опаздывать или, мягко говоря, задерживаться, то для него – наоборот: приходить рано. Когда в прежней счастливой супружеской жизни они с Элеонорой собирались куда-нибудь в гости или, редко, в театр, он всегда, нервничая, торопил, а она, неторопливо собираясь, терпеливо внушала ему, что это от неуверенности в себе, и надо избавляться от этого качества непоноценности. Лучше всего думать, что без него не начнут, раньше его не придут, а если и подождут, то не утомятся, и вообще, полезно немного помедлить, давая понять, что не он нуждается в чём-то и в ком-то, а нужен сам. Сама Элеонора никогда не опаздывала, задерживаясь ровно на десять минут. Даже – в театр.
Сейчас Иван Ильич не был уверен ни в себе, ни в экипировке, ни в том, что сумеет показать, что собачье свидание ему вовсе не нужно, и явился он сюда так рано всего лишь ради Дарьки. Собственно говоря, так оно и было, ведь в течение сумбурного дня он ни разу не вспомнил о Юлиной тётке. «Вот же мымра!» - подумал раздражённо. – «Не может прийти пораньше!» Приходилось маячить в лесных дебрях в одиночестве. Но долго прохлаждаться в лесной тиши не удалось, поскольку главный гуляка, низко опустив следоискатель, торопливо побежал зигзагами по тропе вперёд, всё уменьшая амплитуды синусоиды и ускоряя волновой бег. Надо было бежать следом в отнюдь не спортивной форме.
Через пару обильных струй пота за поворотом показалась спина женщины. Узкие плечи, отчётливая ямка между лопатками, ясно выраженная литературно-осиная талия, узкий зад и крепкие прямые ноги явно принадлежали девушке. Светлое платье плотно облегало фигуру. Распущенные волосы свободно падали на плечи. Под ногами у неё путалась Юлька, то и дело отбегая на край аллеи. Дарька стремительно налетел на подругу, повалил, она вывернулась, вскочила, снова была повалена, и вот они уже устроили радостные собачьи салочки. А девица, намеренно не обращая на них внимания, продолжала широко и мерно шагать, как солдат, хотя наверняка слышала приближающиеся сзади неровные шаги. «Такая», - подумал Иван Ильич, - точно не умеет спешить и поджидать, уверенная в том, что спешить к ней и поджидать её должны другие».
- Постойте! – закричал запыхавшийся кроссмен. – Сегодня вы с Юлькой?
Она, наконец-то, остановилась, полуобернулась и… Вера Васильевна ответила с лёгкой усмешкой:
- Как видите.
Он, опешив и растерявшись, увидел, что это совсем не мымра и не жердь, и уж точно не стиральная доска. На него лукаво глядели смеющиеся серые глаза, слегка и умело удлинённые чёрной тушью, приветливо улыбались слегка и умело подкрашенные губы и симпатично торчала высокая грудь, не имея ничего общего со вчерашней тореадорской фигурой.
- Простите, - промямлил он, - не узнал.
Она засмеялась.
- Я пришла пораньше, а то встреча в точно назначенное время очень смахивала бы на любовное свидание. Как вы думаете?
Он никак не думал и, конечно, не допёр до такой казуистической мысли и поэтому согласился:
- Я… тоже…
Она опять рассмеялась, будто играя с ним в поддавки. А он никак не мог прийти в равновесие. Язык не слушался, как будто его тоже одели в джинсы, а по задней промежности потёк пот, и Иван Ильич испугался, что он просочится наружу. Элеонора говорила, что обильное потоотделение – тоже признак неуверенности в себе, и сейчас он полностью был с ней согласен.
- Вы так спешили прийти пораньше, - долбала Вера Васильевна вконец растерявшегося кавалера, пришедшего значительно раньше назначенного срока, чтобы не подумала, что на свидание, - что даже не успели переодеться в домашнее?
- В общем… да… - подтвердил Иван Ильич, начиная злиться и на себя, и на неё.
- Пришлось даже удрать с работы? – тюкала она в одну точку, словно проверяя на устойчивость его психику.
- Нет… почему же… - нехотя возразил он. – У нас, в общем, довольно свободное расписание.
- Где это вам так подфартило устроиться, если не секрет? – поинтересовалась, не убирая приклеенной улыбки.
- Не секрет, - успокоил он её. – Я работаю в секретном конструкторском бюро Института Электроники.
- Да-а! – совсем расплылась в радостной улыбке Вера Васильевна, радуясь за него.
Восстановив статус-квошные отношения, она снова двинулась спокойным размеренным мужским шагом, предоставляя ему возможность или тесниться рядом, не соприкасаясь, или плестись следом в качестве свиты. Он предпочёл идти дуга в дугу.
- Я рада, что собаки рады, - уточнила она нейтральную позицию.
- Я – тоже, - согласился Иван Ильич, согласный и провалиться на месте, и позорно повернуть назад, и вообще не приходить сегодня сюда, но… ради собак…
- А я ничего не соображаю ни в радиотехнике, ни в компьютерах, мне доступна только клавиатура мобильников, - созналась в отсталом тупоумии гордячка. – Мой телевизор уже год работает только тогда, когда его хорошенько стукнешь.
Это её признание вернуло спецу самообладание, и он авторитетно посоветовал:
- Вызовите мастера по ремонту, они сейчас в очередь стоят к клиентам.
- Приходил паренёк, - хмыкнула она, - поковырял отвёрткой и сказал, что надо заменить какой-то там блок. Как он ушёл, я сразу и забыла, какой.
- Ну, а муж что? – спросил без всякой подоплёки и интереса Иван Ильич, затаив дыхание.
Улыбка сошла с её лица, оно затвердело, заморщинилось, превратившись из девичьего в женское.
- Не держу лишней мебели, - отрезала как гильотиной, - особенно громоздкой.
«Понятно, почему ты такая скованная, - понял понятливый спутник, – «держишься, словно натянутая струна».
- Зачем? – с глухим раздражением спросила она. – В качестве приложения к дивану? Или заставкой к телевизору?
- Ну как зачем? – попытался он ослабить струну и несколько реабилитировать того, кто её натянул. – Семья, всё же.
- Для меня семья – семь Я! – безапелляционно отчеканила Элеонора Васильевна. Нет, Иван Ильич не ошибся – он слышал Элеонору-2. – А сейчас нет и двух. – Голос её чуть не сорвался. – Родственники, конечно, есть. Взрослый сын… Но это уже не семья. Да нам с Джулией не скучно. – Выражение лица и наигранно весёлый голос выдавали, однако, другое.
Семейный человек непроизвольно вздохнул.
- Нам с Сударем – тоже. У меня аналогичная ситуация.
Она с любопытством посмотрела на него сбоку.
- Сочувствую… или поздравляю. Как хотите.
Он пока никак не хотел – его пружина давно ослабла и покрылась ржавчиной отвращения к своей бывшей семье и к семье вообще. Прошлись немного молча, думая каждый о своём. Её думы он, естественно, не знал, а сам думал о том, что хорошо идти с приличной женщиной рядом, не пересекаясь ни в чём. Собаки им не мешали, увлечённые своими собачьими играми и обнюхиванием старых собачьих следов. Иван Ильич порадовался за них и тому, что пришли пораньше, и нет новых русских со звероподобными собачарами, и не надо Дарьке их отгонять от Юльки. Как говорится: нет худа без добра. Чтобы как-то прервать затянувшееся молчание, он великодушно предложил, надеясь на вежливый отказ:
- Кстати, - а почему «кстати» не понял сам, - я мог бы, наверное, починить ваш телевизор, чтобы вам было не так уж скучно, - хотя очень сомневался, что петросянцы способны развеять даже малую скуку. – Назначайте время, и я приду… как можно раньше.
Они оба освобождённо рассмеялись, и она перестала быть Элеонорой.
- Я подумаю, - не отказалась Вера Васильевна от лестного предложения.
А Иван Ильич сразу же испугался, представив, что потом придётся сидеть у неё за столом, пить благодарственное вино и о чём-то говорить. А совсем потом… Нет, нет, она не похожа на скоропадающие сорта скучающих дам.
- Давайте, - прервала она его опасения, - прекратим неинтересные экскурсы в личную жизнь и сосредоточимся на общественных и общесоциологических вопросах жизни нашей, барахтающейся по колено в грязи, страны. – Она сменила не только тему прогулочной беседы, но и движение, развернувшись на 180°. – Вчера вы разбередили… - вчера он, помнится, в основном молчал, - …мою гражданскую совесть печальными размышлениями о демографической катастрофе в родном государстве.
«Э-э», - мысленно скептически усмехнулся он, - «похоже, я разбередил не совесть, а кое-что другое. Напрасно закидываете удочку, дорогая, у меня хватит совести, чтобы не поддаться на демографическую авантюру. Мы с вами, милая моя Вера Васильевна, птицы разного полёта: вы – Соколова, а я – Петушков».
- И я, поразмыслив, - продолжала хищная птица, - поняла, что в демографической политике у нас неправильно расставлены акценты.
- То есть? – спросил Иван Ильич, чтобы поддержать разговор на неинтересную для него тему.
Она на ходу чуть повернулась к нему и, улыбаясь, ошарашила гнилым плодом долгих размышлений:
- Надо так называемый материнский капитал заменить отцовским.
Он никак не выразил своего отношения к рокировке, ожидая продолжения. И ещё подумал, что ему бы после трат последних дней какой-никакой капитальчик не помешал.
- Представляете, сколько сирот обретут утерянное отцовство? – радовалась она социальной находке. – Сколько алиментщиков сумеет расплатиться с долгами? Капитал вернётся к детям, а должники получат возможность жить спокойно, не прячась, и с новой энергетикой взяться за воспроизводство рода человеческого, рождая бум демографии. Тем более что капитал будет увеличиваться не в соответствии с инфляцией, а в соответствии с количеством продукции. Как вам моя идея?
- Блеск! – по-современному похвалил он демографию и почему-то не к месту и не ко времени вспомнил о предателях, а потому и идея, и её автор не вызвали должного воодушевления. – Но мне по возрасту не светит ни материнский, ни отцовский капитал.
Она по-женски точно уловила в его голосе апатию и, слегка обидевшись, убрала улыбку и ускорила ход. А он подумал: «Умная баба, но дура!». Доверительного разговора не получалось.
- Да, - согласилась после очередной короткой паузы умная дура, - идея, конечно, не блеск. Есть и более насущные проблемы, над решением которых в одинаковой мере бьётся и всё общество, и каждый член его, а не какая-то одна угнетённая половина.
- Что вы имеете в виду? – сухо спросил он без всякого интереса к её фантазиям-загибонам. «Говорила бы о чём-нибудь насущном, если уж так хочется поболтать, посплетничала бы как любая нормальная женщина, а то выпендривается ни для ради чего, только чтобы показать свою заумь. Личные темы, видите ли, её не устраивают! Ну и помолчала бы!»
Раздражение против всего и всех всё больше и больше охватывало Ивана Ильича. Захотелось домой на успокоительный диван. Да и собаки, устав от игр, трусили следом, не приставая друг к другу в отличие от хозяев.
- Да хотя бы ЖКХ, - попыталась она реанимировать занимательность затухающей беседы. – Эти пресловутые долги населения и предприятий сантехникам. Как от них избавиться?
- Проще пареной репы! – рассердился хмурый спутник, раздосадованный глупыми рассуждениями на безнадёжные темы. – Достаточно использовать предновогодний шопинговый опыт.
- Снизить тарифы в конце года? – догадалась баба-не-дура.
- Задрав их как можно выше в начале года, - подтвердил опытный шопинг-прохиндей. – Народ повалит с платежами в декабре.
- Ловко! – восхитилась она и даже остановилась, чтобы приглядеться повнимательнее к изобретателю, а он скромно решил не регистрировать эту выдумку.
- И никакого мошенничества! – успокоил её.
Она засмеялась, и он начал успокаиваться.
- Вам, наверное, под силу решить и проблему автопробок, - подначила явной лестью.
- Нет проблем! – взъярился гигант мысли. – Достаточно оглянуться в наше недалёкое прошлое. Вспомните, - пригласил и её поучаствовать в мыслительном процессе, заживляющем душевные раны, - были ли в советском государстве пробки на дорогах и улицах?
- Тогда и машин-то не было столько, - напомнила она.
- Вот и решение неразрешимой проблемы, - подтолкнул к неоспоримому выводу, - причём – единственное.
- Но… - попыталась она возразить.
- Никаких «но»! – отрезал он, разгорячившись и изъяв из памяти отщепенцев и завтрашний КБ-шный день. – И только так: резко, в 5-10 раз увеличить стоимость отечественных автомобилей и пошлину с иномарок. Те, кому очень хочется, всё равно купят, матерясь, а те, кому не очень – а таких большинство, вздохнут с облегчением и пересядут на общественный транспорт. И сразу исчезнут пресловутые пробки, а заодно и бессмысленные смерти на дорогах, увеличится семейный бюджет и не пострадает государственный, если учесть все плюсы.
- Блеск! – восхитилась Вера Васильевна. – Жалко, что у меня нет авто: я бы его, не раздумывая, врезала в столб.
- Мне бы власть, - пожелал того, от чего недавно отказывался, - я бы всех этих отщепенцев, то и дело зырящих на сторону, заставил работать по-японски.
- Как это? – выказала она незнание передовых методов организации производительного труда.
- А так, - горячился Петушков-сан, - за каждый год, при условии выполнения производственного задания, получи надбавку к окладу. Уволился – надбавки долой, и начинай всё сначала, - с ожесточённым удовольствием пригрозил он Шматко. – Тогда бы многие поостереглись бросать начатое производство, не поплыли бы в неведомые страны, - сказал непонятно для Веры Васильевны. – Да ещё добавил бы один из зэковско-социалистических принципов: бригада в ответе за каждого.
По тому, как она замедлила ход, он понял, что ей нравятся его идеи. Не то, что её дерьмография.
- Сердито, - определила Вера Васильевна задумчиво. – Вас нельзя допускать к нашему демократическому руководству.
- А я и не стремлюсь, - отказался от претензий на власть только что желавший её. – мне моя работа нравится.
Она остановилась.
- Хорошо, что напомнили: мне надо возвращаться – дома ждёт неотложная работа. Так что, до свиданья, - она протянула руку.
Иван Ильич осторожно взял узкую крепкую ладонь, осторожно сжал её и, не удержавшись, спросил:
- Что это за каторга такая, что приходится вкалывать по вечерам? – Вера Васильевна рассмеялась и стала девушкой. – Расскажите, если не секрет.
- Не секрет, - они приятельски рассмеялись, вспомнив его ответ на аналогичный вопрос, - у меня несекретная работа свободным агентом по оценке антиквариата и ювелирных изделий. Самая скучная и самая интересная профессия.
- О-о! – протянул он уважительно. – Представляю, как выглядит ваша квартира.
Она опять весело рассмеялась.
- Не представляйте, всё равно не угадаете – там голо. – Ещё рассмеялась: - Лишняя мебель, особенно громоздкая, осталась в старой квартире. – Иван Ильич смутился, словно заглянул в чужую замочную скважину. – Не сердитесь за сумбурный разговор – нет настроения, - и пошла по своей тропинке, а он заметил, что ямочки между лопатками нет.
Дарька рванул было за ними, но, обернувшись и увидев, что хозяин не торопится, остановился, поджидая. Его тоже пока не интересовали демографические проблемы.
Избежать встречи с Марьей Ивановной не удалось. Только-только они с Дарькой, пыхтя, взобрались на площадку, как она вышла, сияя добрыми весёлыми голубыми глазами и такими же серёжками. На ней было красивое синее платье с приличным декольте, в разрезе которого чуть выглядывали теснящиеся полные груди, а на слегка выдающемся животе повязан затейливый белый фартучек с вышивкой, скорее декоративный, чем для дела. «Нашёлся, значит, забулдыга», - порадовался за дружную семью добрый сосед.
- Пришёл? – задал как всегда лишний вопрос, но оказалось, что не лишний.
- Нет, - ответила ожидавшая в слезах любящая жена, улыбаясь и губами, и глазами, и розовея по-девичьи. – Вот, я вам пирожков испекла, - протянула глубокую тарелку с аппетитно поджаренными толстобокими кулинарными изделиями. – Не побрезгуйте.
- Ну, что вы, Марья Ивановна! – засмущался Иван Ильич. – Зачем? – и взял тарелку, чтобы она не держала. Кроме отвратительных лавочных, других пирожков, особенно домашних, он никогда не пробовал, да к тому же не любил еды, приготовленной чужими руками. И не то, чтобы брезговал, а как-то опасался, представляя всегда, что её мяли, мешали, лепили чужие ладони и пальцы, может быть, даже плохо вымытые и часто облизываемые. – Что участковый-то?
- Сказал, что ищут, - равнодушно сообщила заботливая Марья Ивановна, радушно глядя на соседа. – Да вы кушайте, а то остынут.
Похоже, её больше волновали пирожки, чем где-то затерявшийся, слава богу, любимый муж. На интересный разговор выбежал из квартиры младший отпрыск исчезнувшего папаши. Просунул остриженную круглую голову под руку матери и, прижавшись к её тёплому боку, уставился на соседского дядьку, нахально присвоившего их пирожки.
- Хочешь? – спросил нахал и протянул шкету один пирожок.
Тот шустро схватил не очень чистыми пальцами и незамедлительно отправил в рот, пока не отняли.
- Кушайте сами, они уже ели, - не очень напористо завозражала мать.
На запах или на чавканье появился старший наследник. Ему добрый дядя подал пирожок без слов, и он без слов благодарности впился в него крепкими зубами.
- Марья Ивановна, - обратился кормилец чужим продуктом к соседке, чтобы отвлечь её внимание от незапланированного растранжиривания продукта, - вам надо устраиваться на работу, - и подал по второму пирожку каждому из проглотов. По тому, как жадно они уминали мамины изделия, он сообразил, что пацанам не больно-то много досталось. – Хватит вам быть рабыней дома и мужа. Берите всё в свои руки. Работа и свои деньги дадут вам самостоятельность и независимость от пьяных капризов мужа. Да и детей растить, по всей вероятности, придётся вам, - выдал он растущим ещё по пирожку.
- Я знаю, - согласилась мать-отец. – Господи, да как вам не стыдно! – с запозданием напала на растущее голодное племя. - Вы хоть попробуйте, Иван Ильич.
- С чем он? – поинтересовался обделённый заботливый сосед, примериваясь к единственному оставшемуся деликатесу.
- С капустой, лучком и яичками, - похвасталась калорийной начинкой умелая стряпуха. – Иван Ильич терпеть не мог капусты в любом виде. – Всё съели, негодники! Ничего вам не оставили!
- Да ладно вам, Марья Ивановна, - оправдывал сорванцов щедрый дядя. – Дети ведь! Растут – им надо. А я уже перестал расти, да и не очень-то люблю печёное тесто, извините. – Он осторожно надкусил пирожок и, не разжёвывая, быстро проглотил, не поняв вкуса. Пересилив отвращение, повторил процедуру.
- А что вы любите? – поинтересовалась смущённая соседка.
- Мы с Дарькой – отчаянные мясоеды.
В доказательство Иван Ильич наклонился и с облегчением протянул оставшиеся полпирожка псу. Тот коротко клюнул носом, фыркнул и отошёл к двери.
- Смотрите, какой разборчивый, - возмутилась обиженная Марья Ивановна.
- Да уж такой, - гордо подтвердил хозяин. – Так как с работой-то?
Она потупилась и затеребила фартучек.
- Я знаю, что надо, да как-то не решусь, - подняла на него коровьи, хотя и голубые, глаза. – В жилконторе предлагают здесь место дворничихи…
- Соглашайтесь, не раздумывая, - настоятельно присоединился к жилконторщикам разумный сосед. – Работа почти дома, и дети под присмотром.
Он отдал пустую тарелку и, радуясь, что соседская обуза вроде бы свалилась с плеч, хотел отпереть дверь и поскорее спрятаться в квартире, как вдруг Дарька взвизгнул позади него и, яростно залаяв, бросился на младшего огольца, пробравшегося за спину Ивана Ильича.
- Ты зачем его обижаешь? – строго спросил большой у маленького.
- А зачем он не даёт лапу? – чуть не плача проорал дрессировщик и нырнул под защитную руку матери.
- Марья Ивановна! – возмутился Иван Ильич. – Прошу вас, пожалуйста, накажите детям не трогать Дарьку? Хорошо?
Недотрога уже скрылся в маленькой дырке, рассерженный сосед открыл, наконец, большую и ушёл, не слушая причитаний и оправданий несимпатичной женщины.
-3-
Ещё два дня ездили на работу дружной парой, будто так было всегда. И как будто всегда встречалась в автобусе знакомая незнакомка. И будто нарочно они с ней оказывались в разных концах автобуса, и надо было передавать рвавшегося к ней малыша чужими руками. Дурно пахнущие «шанелями» и кремами женщины – начитанный кинолог к месту вдруг вспомнил, что сучки всегда валяются во всякой нечисти, чтобы отбить природный запах – напрочь отказывались брать чистое и ухоженное животное своими безобразными синими руками с наклеенными цветными ногтями, предоставляя это право мужикам, и те, улыбаясь Дарьке, осторожным конвейером переносили его к музыкантше. И как всегда, встретившись, прижавшись друг к другу, они о чём-то шептались, изредка взглядывая глаза в глаза, а ревновавшему Ивану Ильичу очень хотелось узнать о чём, и он очень надеялся, что когда-нибудь судьба столкнёт их в автобусе, и удастся подслушать.
В шарашке царило творческое затишье. Михаил всё ещё недомогал, и все маялись в творческом бездельи, ожидая какого-нибудь внешнего толчка. «Если нас прикрыть», - подумал Иван Ильич, - «то ничто и никто не пострадает». Один Шматко не мог найти себе спокойного места, уже отключившись не только от бездеятельных забот родного коллектива, но и от него самого. Номинальный руководитель всячески старался не замечать вошкотни отщепенца, променявшего ум, совесть и честь учёного на хитрость, лживость и алчность торгаша. Между ними росла и росла, расширяясь, пропасть. Сам Иван Ильич, чтобы уйти от неустойчивой действительности, погрузился, по обыкновению, в разработку новой идеи – лазерного дистанционного поисковика, изредка советуясь с Викентием Алексеевичем и подкидывая ему предварительные расчёты. Дарька до обеда спал в углу, на своём рабочем месте, не обращая внимания на слоняющихся сотрудников, напрасно не перенимающих его опыт, а после обеда, пожевав что-нибудь из принесённого хозяином, убегал в коридоры всех трёх этажей и во двор в тщетных поисках учёных собратьев. Дотерпев до четырёх, все обычно начинали испаряться по одному, разумно решив, что от их присутствия нет никакой пользы. Но в третий день пришлось задержаться. Перед самым испарением пристучала каблуками Божия жена и закричала, всполошив Дарьку, который даже испуганно гавкнул:
- Братья-славяне! Грядёт реорганизация! Блюдите дисциплину!
- Стоило ли из-за этого шуметь? – скептически возмутился нестандартный славянин Азарян. – Сообщила бы что-нибудь более новенькое.
Реорганизация, обычно обозначавшая смену вывески, была в последние годы привычной процедурой, и они успели выработать против неё стойкий эмоциональный иммунитет.
- Новее некуда! – не сдавалась возбуждённая Жанна Александровна. – На этот раз перетряхнут весь институт.
- О-го! – заулыбался обрадовавшийся Брызглов.
- Да! – твёрдо пообещала сорока. – Из Министерства настоятельно посоветовали перестать трясти бюджет и учиться зарабатывать самим.
Иван Ильич, не удержавшись, иронически хмыкнул и поднял Дарьку на стол, чтобы и внештатный сотрудник мог поучаствовать в обсуждении занимательной новости.
- Для института есть два реальных способа подзаработать, - все уставились на него, ожидая, как всегда, революционной изобретательской идеи, - прямой – сдирать больше со студентов за учёбу, и косвенный – потрясти кадры и фонд заработной платы.
- Жанна Александровна, - заныл Шматко, - Михаил Владимирович скоро придёт?
Она даже не взглянула на него, а упавшее было настроение зарядил никогда не унывающий Викентий Алексеевич, который, конечно, знал о предстоящей реорганизации, но помалкивал.
- Сдаётся мне, - сказал он раздумчиво, - что под требованием заработать мыслится в том числе и преобразование нашего КБ в производственно-торговую фирму, - и, не давая никому опомниться, не прерываясь, приступил к реализации инициативы сверху: - Поэтому предлагаю немедленно приступить к избранию руководящего аппарата фирмы. В президенты рекомендую… - он прошёлся глазами по скромно потупившимся членам фирмы и предложил альтернативную и независимую кандидатуру, - …Дарьку. – И объяснил свой неординарный выбор: - Президенты у нас на всех уровнях фигуры больше декоративные. Главное их занятие – доходчиво и многословно изрекать давно известные и поднадоевшие моралистические истины. А у Дарьки язык хорошо подвешен. Основные действующие лица в любом аппарате – вице-президенты. – Присутствующие организаторы облегчённо вздохнули и согласились. А подхалим Тимур даже подошёл и преданно пожал лапу новоиспечённому президенту. – Но сначала определим базу предприятия. В качестве оной предлагаю слесаря-радиотехника, назначив на эту основополагающую должность… - все отвели глаза, никому не хотелось быть основой, - …Колю.
- Да он ничего не умеет, - возразила Жанна Александровна.
- А ему ничего и не надо уметь, - успокоил аппаратный модельер. – Возьмём лицензию у немцев, закупим оборудование у итальянцев, наймём таджиков и узбеков, а красить будут китайцы.
- Чего красить-то? – удивился Азарян.
- Как чего? – уставился на него идеолог фирмы. – Чего у китайцев лучше всего получается? – Иван Ильич хотел ответить, что японская аппаратура, и поднял руку, но Брызглов не заметил порыва отличника. – Игрушки, конечно. У них они так раскрашены, что и в страшном цветном сне не приснится.
- Так мы что, игрушки, думаешь, будем делать? – недоумевала ограниченная Божия жена.
- Ты плохо слушаешь и ещё хуже слышишь наших руководителей, - строго попенял ей созидатель фирмы. – Они неустанно твердят и всеместно толкуют, что дети наше будущее, и забота о них, невзирая на рост числа сирот, дело государственной важности и стратегическое направление Управления всех уровней. Об этом нельзя забывать и надо постоянно говорить. А что в первую очередь нужно детишкам? – ответить мог только Шматко, но и ему не удалось, потому что ответил сам Викентий Алексеевич: - Игрушки! Следовательно, это стратегический товар. – Он помолчал, чтобы недотёпы осознали важность мысли. – Так что, будем делать электронные игрушки в таджикском исполнении с китайской раскраской.
- А не прогорим? – засомневался осторожный армянин.
- Всё будет зависеть, как всегда, от корпоративной спаянности и мощности надстройки, - объяснил игрушечник. – Поэтому предлагаю усилить президентскую надстройку двумя вице-президентами и двумя первыми помощниками вице-президентов. – Все насторожились. – В вице назначить Брызглова и Азаряна.
- А Михаил? – завопила Божия жена.
- Ах, да! – забыл о начальнике кадровик. – Пусть будет Первым вице, а ты у него – Первым помощником.
- А я? – скромно напомнил о себе забытый Шматко.
- Тебя мы сократим, - великодушно пообещал вице-президент. – Ты всё равно увольняешься, а нам надо показать, что мы экономим на управленческих затратах.
- Я ещё не уволился, - возразил обиженный Павел Андреевич. – Заявление ещё не подписано. Может, я передумаю.
Подумав, Брызглов обрадовал и его:
- Тогда тебя определим ВРИО 1-го Пом., а уволить придётся Ивана Ильича. Он всё равно не подходит нам по профилю.
- Да пошли вы… - встал Иван Ильич и решительно направился на выход, увлекая за собой президента.
В автобусе, когда их затолкали в самый угол заднего сиденья, и они, облегчённо вздохнув, уселись в спокойной позе, Ивану Ильичу вдруг пришла светлая мысль, как сделать блок регенерации более мощным и одновременно более компактным. От нетерпения изобразить идею на бумаге, он беспокойно задвигался, не давая покоя лежащему на тёплых коленях спутнику, и, в конце концов, вынужденно вышли на две остановки раньше. Теперь пришлось спешить к бумаге пешком, лавируя между медленно продвигающимися туда-сюда прохожими. Дарька еле успевал за длинными ногами, а хозяин, бормоча «реорганизация-регенерация, регенерация-реорганизация», нередко забывал о нём, а вспомнив, оборачивался и искал недовольного страдальца глазами, подзывал-поджидал и снова торопился за домашний письменный стол. Дома пришлось отключиться минут на сорок, пока идея не освободила перегруженные мозги. Дарька, будто понимая, безропотно ждал, вылёживая свободное время рядом. Зато потом в эйфорическом настроении, любя друг друга, они, не успев перекусить, двинули на дежурную прогулку, радуясь движению и предстоящему общению с квазиприродой.
Повезло и там. Вчера прогулочных партнёров почему-то не было, или сухопарая вредина приходила в другое время, но сегодня заявилась в срок, ровно в семь. Пришла улыбчивая, без штукатурки, в симпатичной своей короткой курточке и узких брюках, не скрывающих стройность ног. И сразу:
- Вы уж простите, что я два вечера несла всякую чушь, что и сама не помню. Настроение было аховое.
«Как не простить!» - подумал лёгкий на прощения Иван Ильич, если у него получился суперрегенератор, если он и не заметил её ахового настроения, поскольку и у него было не лучше, если она, в общем-то, неплохая женщина. Строга, правда, не в меру, наверное, специальность накладывает отпечаток на характер.
- Да ладно, Вера Васильевна, - улыбнулся ей широко, как очень хорошей знакомой, - не берите на ум, замнём для ясности! Я и сам успешно помогал городить чушь.
- Вы-то были как раз на высоте, - похвалила она, не желая делиться виной, - терпеливо терпели бабьи заскоки. Завидую вашей жене, - заставила его невесело ухмыльнуться.
- Которая именно за это выставила меня за дверь как ненужную мебель.
- Ах, да! – засмущалась Вера Васильевна. – Вы говорили, я вспомнила, как-то пропустила мимо ушей, поглощённая своей лишней громоздкой мебелью. Извините.
- Пустяки! – успокоил он с успокоенной душой. – Мы уже давно разобрались, кто кому лишний.
Она тяжело вздохнула, погрустнев и превратившись в старую затюканную женщину.
- И мне, вроде бы, удалось избавиться от лишней мебели. И надеюсь, навсегда.
- Поздравляю вас или сочувствую, - поспешил он с кратчайшими комментариями, и оба весело рассмеялись, превратившись в хороших друзей.
Отсмеявшись и молча понаблюдав за резвящимися собаками, не имеющими мебельных понятий, Иван Ильич, любивший глубоко поразмышлять над перипетиями жизни без личного применения, подкинул новую чушь для беспредметного аллейного разговора:
- И зачем молодые, связанные свободным чистым чувством любви, загоняют себя в ржавые цепи официального брака?
- Зачем? – поддержала она любопытную тему, не сомневаясь, что у них на этот счёт разные мнения.
- Кому вообще нужен официальный брак? – спросил он у обоих.
Она чуть подумала, выбирая главные причины:
- Ну, во-первых, государству, - произнесла неуверенно.
- Да, - согласился Иван Ильич, - для учёта подданных и напоминания о власти. Никаких льгот официально зарегистрированным государство не даёт. Штамп в паспорте, и катись, запятнанный! Ещё кому? – допытывался критик брака.
- Безусловно, родителям, - определила Вера Васильевна, не раздумывая долго.
- Уточним, - поправил он, - родителям невесты. А для чего? – и сам пояснил: - Чтобы надёжно избавиться от дочери.
Она рассмеялась и спорить не стала.
- Прибавьте ещё и саму невесту, - дополнила список одна из увядших невест.
- Безусловно, - согласился он, - и тому несколько причин. Одна из основных – чтобы подруги не думали, что она дура. - Вера Васильевна опять рассмеялась, радуясь запоздалой критике. – Другая причина – чтобы избранник не достался больше никому и не рыпался на сторону. Я бы вместе с чёрным свидетельством о браке выдавал ей для него поводок, ошейник и намордник. И это понятно, потому что женщина по природе своей – клуша, гнездовщица, и за гнездо инстинктивно готова на всё, даже вопреки любви. А мужик – бродяга и летун, для него главное – свобода.
- Что-то я мало встречала летунов, - встала на защиту своих клуша со стажем, памятуя, что лучшая защита – это нападение, - всё больше петухи общипанные, способные только махать крыльями да с подскоками добежать до пивного ларька.
Иван Ильич смутился, слегка покраснев, и искоса взглянул на неё, проверяя, не имеется ли в виду кто-нибудь конкретно по фамилии Петушков.
- Конечно, - замямлил он, вжавшись головой в обмякшие плечи, - отклонения в поведении под воздействием внешних обстоятельств и генетических данных могут быть, но я характеризую в общем…
- Ну, если в общем, - прервала она кудахтанье, - тогда валите все грехи на нашу сестру дальше.
- Так вот… о чём это я… ах, да! – с трудом вернул потерянную мысль прихлопнутый петух. – Неравные, скованные взаимоотношения, - продолжил, воодушевляясь с каждым словом, - построенные с самого начала на несвободе одного из партнёров, естественно, приводят к конфликтам и… выносу мебели. По поговорке: милые ссорятся, а потом разводятся. – Они оба рассмеялись, радуясь, что миновали этот этап. – Любые запреты всегда вызывают желание нарушить их, пренебречь ими. Связанные ограничительной цепью официального брака молодые скоро становятся семейными нелюдями, озлобленными и бесчестными, обогащённые всеми мыслимыми низменными инстинктами: не позволить, не отдать, обмануть, обыскать, оболгать, выследить, навредить…
- Хватит! – взмолилась Вера Васильевна. – А то я чувствую себя на самых нижних кругах Дантова ада.
- То-то мне всё время кажется, - улыбнулся Иван Ильич, - что мы раньше где-то встречались, - и оба весело рассмеялись, радуясь давней встрече в тёплом местечке.
- А вы, Иван Ильич – женоненавистник, - сделала она не тот вывод, и он резко возразил:
- Неправда! Я только противник противоестественных официальных связей, и сегодняшние молодые, всё реже пользующиеся официальным браком, поддерживают меня. Ну, а если он есть, то стоило бы использовать в брачных взаимоотношениях опыт гаишников.
- Вы ещё и автомобилист? – почтительно улыбаясь, спросила Вера Васильевна.
Заядлый автомобилист не стал отвечать, чтобы не множить грехи, и так объяснил суть гаишной инъекции в брачную болезнь:
- Поскольку вождение авто и супружеская жизнь одинаково опасны, то представляется разумным и необходимым регулярно подтверждать свои права на её продолжение психологическим экзаменом. Скажем, каждые пять лет, с обязательным медицинским переосвидетельствованием и характеристиками от второй половины и её стариков. Не сдал – отвали, не порти рода человеческого. И тогда не придётся со скрипом и скрежетом выносить лишнюю мебель.
Они опять рассмеялись, и он понял, что идея его понравилась.
- А где же Дарька? – вдруг увидел он, что Юлька одна скучает, обнюхивая ближние к тропе кусты.
Вера Васильевна тоже остановилась и тоже начала оглядываться вокруг, выискивая Юлькиного партнёра, но он как в воду канул.
- Это я виновата, - попыталась успокоить взволновавшегося хозяина. Женщины умеют брать вину на себя, не чувствуя себя при этом виноватыми. – Я вас заговорила, - врала во благо. – Стойте! – подняла голову и, повернувшись к лесу, вслушалась в дальние шумы. – Слышите?
- Что? – ничего не услышал он.
- Собачий лай. – С подсказкой и он услышал. – Не ошибусь, если Сударь там.
- Зачем? – засомневался хозяин-растеря, досадуя на нелепое утверждение. – Что он там потерял?
- Не потерял, а нашёл, - непонятно объяснила опытная собачница, и пояснила: - Вероятно, какая-то сучка с течкой собрала стаю, и Дарька ваш умчался на запах и возбуждённый лай, - и ещё пошутила, дура: - Он ведь не состоит с Юлькой в официальном браке.
Но Иван Ильич даже не сразу сообразил, о чём она, устремившись на лай сломя ноги и голову, спотыкаясь о корни и ветки, отталкивая их и ломая, словно разгорячённый бык. «Идиот подержанный!» - клял он себя, забыв попрощаться. – «Раскукарекался! Распустил общипанные перья! Проворонил пса!» В голове калейдоскопом проносились короткие сцены, одна страшнее другой. То Дарька лежал растерзанный, запрокинув голову с перегрызенным горлом, то, искусанный, сидел в луже крови и жалобно выл-стонал, призывая нерадивого хозяина, то из последних сил убегал от страшных громадных псов, падал, уворачиваясь, переворачивался на спину и отбивался маленькими лапками и коротенькими клычками. А в больших глазах… Увидев последнее Иван Ильич ускорил шаг, а потом и побежал трусцой напролом, не обращая внимания на кусты, хлещущие ветвями по лицу, плечам, рукам. Хорошо, что на окраине леса не попадалось деревьев, а то бы он и на них не обратил внимания. «У тебя гипертрофированная мнительность», - говорила Элеонора, перечисляя его многочисленные недостатки, - «тебе не суждено быть успешным руководителем, из тебя получился бы хороший Данко… для расчистки поля деятельности деловым людям».
Неожиданно выбежав из кустов, он увидел, наконец, стаю. Чёрно-белая сука средних размеров в окружении десятка разнокалиберных поклонников броуновски передвигалась между кучами свалки то вперёд, то возвращаясь, то замысловатыми кругами, а вся свора компактно повторяла её движения, не отпуская ни на шаг. Рядом с сукой, бок о бок, пристроился крупный жёлто-пегий пёс с обвислыми ушами, то и дело по-хозяйски укладывая голову ей на холку. С другой стороны, ревниво следя за соперником, шёл почти такого же размера чёрный зверь. Претенденты помельче и поскромнее видом бежали в свите, и самые маленькие неистово лаяли – единственное, что они могли противопоставить силе фаворитов. Иван Ильич не сразу и разглядел Дарьку. Бедный малыш семенил самым последним, не вмешиваясь в брачную разборку, но и не отставал, неумолимо ведомый инстинктом продолжения рода. Иногда сука останавливалась, мочилась, и все кобели поочерёдно жадно вынюхивали и вылизывали течку, а Дарьке доставались крохи, когда стая убегала дальше.
- Дарька!! – закричал Иван Ильич, не останавливаясь. – Стой!
Где там! Малыш оглянулся, посмотрел отрешённым взглядом и, что есть силы, припустился вслед за стаей, убегавшей в испуге в лес. Для Дарьки сейчас хозяина не было. А тот сгоряча побежал следом, опять быком вломился в кусты, да разве на двух ногах угонишься за четырьмя. Ещё немного поплутав, ориентируясь на затихающий в отдалении лай, он остановился весь в поту. С непривычки в голове гулко стукало, в низу живота ёкало, а в ушах назойливо звучал мотив разухабистой песенки с идиотскими словами «нас на бабу променял». «Хватит! Не хватало ещё, чтобы высокоинтеллектуальный гомо сапиенс гонялся за собачьей стаей!» - разозлился Иван Ильич на неблагодарного пёсика. – «Дальше и шагу не сделаю! Провались он пропадом, дьяволёнок!» Ругаясь и кляня всё на свете, он достал платок, обтёр пот с лица и шеи, кое-как стряхнул пыль с брюк и пиджака, вымокшим платком размазал грязь на поцарапанных туфлях, выбросил грязную тряпку и шумно вздохнул, окончательно освобождаясь от остатков дурацкой энергии, оглянулся на затихший лес и с тяжёлым сердцем поплёлся восвояси. Пошёл прямиком через свалку, не обращая внимания на гюговских бомжей, рывшихся в мусоре, шёл и всё оглядывался, но негодника следом не было. «Чёрт с тобой!» - думал с горькой обидой. – «Не хочешь жить по-человечески, топай на базар, ночуй у себя на лестничной клетке, а я тебе больше не товарищ!» Вздыхал и опять оглядывался. Пусто! «Сколько волка ни корми, а он всё в лес смотрит», - усмехнулся, вспомнив о волчьей стае Дарьки. По пути зашёл в магазин, взял пельмени. «Ведь голодный, подлец!» Утром они не успели поесть, в обед – не собрались. «Ну и сдыхай с голоду, если не загрызут!» А может, уже дома? Иван Ильич ускорил шаг, но дома пса не было.
- Иван Ильич, здравствуйте, заходите поужинать, - как всегда высунулась на шум открываемой двери назойливая соседка с отвратительными глазами.
- Не хочу! – отрезал он зло и захлопнул за собой дверь, даже не осведомившись об алкаше.
В замедленном темпе, как сонный, сварил пельмени, поковырял вилкой в тарелке, то и дело роняя выскальзывающий обратно в тарелку продукт и не ощущая вкуса элитной продукции со всевозможными добавками вместо мяса. Штук двадцать хорошенько обвалял в масле и сложил в Дарькину миску. Сменил ему воду. Не зная, чем заняться, сел в кресло и включил телевизор. Передавали «Вести». Чуть посмотрел, буркнул: «Тоже петросянщина», выключил и лёг на диван, закрыв глаза. И сразу увидел стаю и бегущего последним Дарьку. «Чёрт!» - выругался, встал, вышел на балкон, осмотрел двор и предподъездную дорожку – чёрта не было. «Почитать, что ли?» Выбрал зачитанный, но давно не читаный детектив Бредбери и снова улёгся на диван. Не читалось. Оделся и вышел на улицу. Ноги сами понесли в сторону свалки, но лая оттуда не слышалось. Побродил по улицам, всячески удерживаясь, чтобы не вернуться побыстрее домой. Терпел целый час и почти вбежал в подъезд, на этаж, в квартиру. Пса не было. Заметно стемнело. Сварил крепчайший кофе, напился, снова лёг и незаметно заснул одетый. Очнулся уже в полной темноте, пошёл по надобности в туалет и чуть не наступил на распластанное на боку тело. Дарька необычно лежал на голом полу у порога, носом к дырке. В свете туалетной лампочки он приоткрыл глаза, не двигаясь, безразлично посмотрел на хозяина, словно сообщая, что тот не мешает, и усталые глаза снова закрылись. Иван Ильич на цыпочках вернулся, быстро и тихо разделся, улёгся на кровать лицом к дверям и успокоенно заснул во второй раз. А проснулся второй раз, когда за окном уже посветлело. Быстро встал и, не одеваясь, прошёл к входной двери. Дарьки не было.
-4-
Он ждал до последнего, не попал на свой автобус и в кои-то веки опоздал на работу на целых пять минут. Хорошо, что остальные ещё не пришли, и каяться было некому. С усилием изгоняя прерывистые мысли о Дарьке, принялся за чертежи и, поскольку скелетная схема прибора получалась что называется – красивой, просидел над ней, не отвлекаясь, целый час, пока не явился опухший и серый Михаил, прозрачный, как бутылочное стекло.
- Привет, - поздоровался вяло и сухо. – Что новенького?
- Будь здрав, - ответил трудоголик. – О новеньком ты больше от жены узнаешь, чем от меня. – Не удержавшись, похвастался: - Вот, - хлопнул ладонью по чертежам, - затеял новую модель, лазерную!
Бледное лицо начальника сморщилось в отвращении.
- Шматко собрался уходить?
- Паршивая овца с возу – везти легче, - выразил своё отношение к ренегату знаток пословиц. – Я бы вообще всех уволил.
Михаил Владимирович согласно хмыкнул, не разжимая посиневших губ.
- Вроде к этому дело и идёт? – спросил в надежде на опровержение.
- Не в курсе, - огорчил неосведомлённый друг и соратник.
Стали появляться и остальные, мельком взглядывая на любимого руководителя и радуясь ему. Особенно обрадовался Павел Андреевич. Они ушли с Михаилом в сортир. Оставшиеся соратники перекладывали бумаги, таскали туда-сюда приборы и блоки и без толку сновали по комнатам, мешая Ивану Ильичу сосредоточиться. Подошёл Тимур.
- А где президент? – спросил, заглядывая в президентскую резиденцию.
- Пропал! – удручённо ответил ответственный за президентское тело. – Ушёл в стаю.
Азарян улыбнулся.
- Не переживай, придёт.
- Да как не переживать? – пожаловался Иван Ильич. – В стае всё громадные псы, и сучка на полметра выше Дарьки.
- Понимает толк, - похвалил опытный сексмен. – До смерти не загрызут, - успокоил опять, - у них это не принято, не то, что у людей. Чем занимаешься?
Иван Ильич рассказал и показал. Заинтересованный Азарян досконально разобрался в новой разработке поисковика и к радости изобретателя кое-что подсказал. И так они увлечённо, дружно и зачарованно просидели над схемами больше часа, перепортили дорисовками и расчётами кучу бумаги, и ещё бы посидели, но тут ворвалась в шарашку фурия.
- Открывайте шампанское! – заорала она ни с того, ни с сего. – Подавайте бокалы! – запыхалась от спешки.
- Тебе подвалило наследство от бедной тётушки из богатых Штатов? – спокойно спросил насмешник-пессимист Азарян.
Все и без него хорошо знали, что у Жанны Александровны живёт за океаном тётка, удачно смывшаяся туда с мужем-американцем ещё в восьмидесятые годы интеллектуального застоя.
- Всем подвалило! – ошеломила насторожившихся сотрудников переполненная околонаучными сплетнями Божия жена. – Всем!
- Тогда давай раздавай, - нетерпеливо предложил Брызглов. – Не тяни резину.
Жанна Александровна патетически ступила на середину комнаты и щедро протянула руки.
- Держите! Нашу шарашку преобразуют в лабораторию! – выдала, наконец, сногсшибательную новость.
Наступила истинно лабораторная тишина. Присутствующие замерли, изобразив застывших манекенов.
- Разыгрываешь? – сумел, наконец, выдавить из себя общий вопрос Азарян.
- Я – не ты! – рассердилась благая вестница. – Серьёзными вещами не шучу! – и изнеможённо опустилась на стул рядом с Иваном Ильичом.
- Ты в курсе? – спросил тот у мужа пресс-атташе.
- Нет, - осторожно, чтобы не растрепать причёску, помотал головой Брызглов. – Реорганизация действительно зреет, а какая – прессе неизвестно.
Известно-неизвестно, а все поверили Жанне Александровне. А она ещё больше подсластила приятную новость.
- Говорят, что уже подыскивают руководство. Не исключено, что завом будет кто-то из наших.
- Тут и искать нечего, - вмешался сметливый армянин. – Лучше Ивана Ильича зава не найдёшь.
- Дулю! – мгновенно среагировал на лестное предложение лучший кандидат. – Ищите горбатого на стороне! – и нервно заелозил руками по бумагам.
- Не рано ли мы делим шкуру зава? – примирительно сказал Брызглов. – И вообще, думаю, что при дележе нас не спросят.
Вошли Михаил с Шматко. У первого в руках была какая-то бумаженция, а у второго – лицо в красных пятнах.
- По какому поводу базар? – строго спросил начальник во временной шкуре.
- Лабораторию из нас хотят сделать, - поспешил сообщить Азарян. – Оплата по первой группе светит, - обрадовал, наконец, всех тем, с чего и надо было начинать новость.
- Михаил Владимирович, - встрепенулся Павел Андреевич, поменяв красные пятна на бледные, - отдайте заявление, я ещё подумаю, - и почти вырвал листок из рук начальника.
Все понятливо нервно рассмеялись, и Шматко – тоже.
- А чем чёрт не шутит! – задумчиво озвучил тайные мысли каждого мудрый партиец. – Вдруг на этот раз реорганизация обернётся для нас не разрушением, а созиданием. – Сотрудники молчали, и у каждого в глазах читалось: «А вдруг?» Викентий Алексеевич вздохнул. - Поживём – увидим, - закончил наимудрейшей мудростью. – А мне что-то нестерпимо захотелось есть. Тем более что до обеда остались какие-то полчаса. Опаздываем, братья-лаборанты! Я пошёл. Обед – святое, и никакие реорганизации не отменят его и не заменят.
Все повалили в дверь следом, даже начальник, а последним тенью прошмыгнул Коля, просидевший всю реорганизацию за перегородкой. Остались Иван Ильич и Жанна Александровна.
- Ты что, и вправду не хочешь быть завлабом? – спросила она недоверчиво, не поворачивая к нему напряжённого лица.
- Я серьёзными вещами не шучу, - улыбнувшись, ответил он её словами, сразу сообразив, зачем она осталась. И не ошибся.
Чуть помолчав, Жанна Александровна спросила:
- А как ты думаешь – Михаилу светит? – и замерла в ожидании судного ответа.
- Почему бы и нет? – не очень уверенно предположил Иван Ильич, тяготясь неприятным разговором. – Вполне может.
Жанна Александровна повернулась к нему и посмотрела в глаза.
- Ты говоришь так, будто не уверен в том, что говоришь, - услышала она сомнение в его голосе.
- Почему не уверен? – вяло сопротивлялся интеллигентный лжец. – Только стоит ли? – и зашарил по столу в поисках лежащего на краю фломастера.
Она удивилась:
- Что значит – стоит?
Он, наконец, нашёл злосчастный фломастер и завертел его в пальцах.
- Хочет ли этого Михаил?
Её глаза расширились от полного удивления и непонимания.
- Что значит – хочет?
Иван Ильич положил фломастер, осторожно откинулся на спинку стула, чтобы быть от неё подальше, и врезал с полным пониманием того, что говорит:
- А то, что этого хочет не он, а ты.
Она нервно сглотнула подступивший к горлу ком и сузила затемнённые синью глаза.
- И ты считаешь, что я поступаю плохо?
- К сожалению, - подтвердил он. – Ты заталкиваешь его не на его ступеньку.
Она вспыхнула и возмутилась:
- И это говорит его лучший друг!
Правда, друзьями Иван Ильич и Михаил Владимирович, в нормальном понимании дружбы, никогда не были. Были товарищами по институту и, по инерции – по совместной работе в КБ. Постепенно с годами и товарищество заглохло, осталось одно давнее знакомство, не обязывающее ни к чему, да и оно стало прохладным, когда Михаила неожиданно назначили ВРИО, и он, отдалившись от всех, начал серьёзно болеть эпидемической русской болезнью.
Жанна Александровна порывисто встала, собираясь уйти от лучшего друга.
- Да погоди ты! – остановил её Иван Ильич. – Не кипятись попусту. – Она послушалась. – Потому и говорю так, в открытую, что считаю вас друзьями. Ты ведь делаешь ему диссертацию? – Она передёрнула плечами, не отвечая. – Возьмись-ка за неё вплотную и сделай для себя. – Она недоумённо уставилась на него. – С твоими знакомствами в институте оформить и защититься не составит затруднений. – Она слушала внимательно. – Вот увидишь: Михаил бросит пить, когда поймёт, что не надо тянуться сверх отпущенных богом возможностей. – Она порозовела от возбуждения. – Через полгодика будешь у нас первой сайенс-леди. – Она засмеялась, довольная перспективой. – Глядишь, и завлабом у нас станешь, - Иван Ильич приятельски подмигнул будущей завлабше.
Она засмеялась ещё громче, ожгла его синим пламенем, выкрикнула:
- Провокатор! – и пошла на выход.
А Иван Ильич с наслаждением смотрел на двигающиеся жернова её задницы и подумал, что ядовитые зёрна его предложения уже начали прорастать. Сверхудовлетворённый собой, он достал из стола захваченный из дома бутерброд с сыром и консервированной корюшкой, согрел дежурный чайник, налил чаю покрепче и только собрался приступить к священной, по мнению Брызглова, трапезе, как перед глазами прошла какая-то туманная пелена, а всем телом стало овладевать, нарастая, какое-то беспричинное беспокойство. Он помотал головой, подвигал руками, потопал ногами, но не помогло: хотелось вскочить и бежать, бежать… Куда? Нервы? «Надо, наверно, проветриться», - решил он, - «а то засиделся в духотище, разволновался от бестолковой болтовни». Взял лист бумаги, написал подрагивающей рукой «Ушёл в библ.», засунул бутерброд в пакет, спрятал обратно в стол, чай вылил в раковину и ускоренным шагом заспешил на свежий воздух. Из подъезда почти выбежал, не соображая, кто и почему его гонит, куда и зачем он идёт. Увидев такси, поднял руку, нетерпеливо замахал, останавливая, плюхнулся рядом с водителем, не раздумывая, назвал свой адрес и уже знал, что проедет дальше, до свалки.
- Пожалуйста, побыстрее, - попросил пожилого таксиста. – Я заплачу вдвое.
- Как прикажете, - ответил тот, привычный к подобным просьбам-требованиям, но, искоса взглянув на напряжённое лицо пассажира, покрывшееся липким потом, всё же увеличил скорость.
До свалки дорогу пришлось подсказывать. Когда, наконец, подъехали, Иван Ильич, не ожидая остановки машины, бросил на сиденье щедрую сотенную и неловко вывалился, еле удержавшись на ногах от инерционного толчка. Забыв закрыть дверцу, он побежал через мусорные кучи на отчаянный рёв, лай и завыванье собачьей стаи, спотыкаясь и разбрасывая ногами пустые банки, заполненные пакеты, камни, палки, что попало, а таксист долго ещё смотрел ему вслед, запоминая приметы уголовника, которому помог скрыться с места преступления. Завернув за громадный искусственный холм, Иван Ильич чуть не наткнулся на скученных собак и сразу увидел, как два здоровенных кобеля, ухватив беспомощного Дарьку один – за бедро, другой – за плечо, растягивают по воздуху туда-сюда, словно двуручную пилу, а бедный малыш только стонет и хрипит, изредка тонко взвывая от боли.
- Фу-у! Про-очь! Нельзя-я! По-шё-ёл! – заорал спаситель почти фальцетом и бесстрашно устремился на беснующуюся стаю, забывшую в неистовстве плотской страсти все опасности на свете. Хорошо, что сука, увидев надвигающегося яростно орущего человека, бросилась подобру-поздорову в лес, увлекая за собой остальных, и живодёров тоже. Выскользнув из страшных рвущих клыков, Дарька шлёпнулся спиной на землю, перевернулся на лапы и… побежал вдогонку. Ошеломлённый Иван Ильич остолбенел. Опомнившись, он заорал уже нормальным голосом:
- Дарька! Стой! Стой, негодник! – и побежал следом.
А Дарька, не оглядываясь, торопился на законное последнее место в очереди, всё замедляя и замедляя бег, и вот уже запрыгал на трёх лапах, держа на весу повреждённую переднюю. Тогда-то нерасторопный двуногий и догнал раненого трёхногого.
- Стой! Куда ты? Стой, дурень!
Тяжело дыша, с высунутым бледным языком, с которого обильно стекала слюна, малыш присел на здоровое бедро, протянув заднюю больную лапу по земле и едва касаясь земли передней больной, дёргая ею при каждом вздохе. С бедра и лопатки крупными каплями стекала алая кровь, медленно просачиваясь сквозь вымокшую от крови шерсть. «Что делать?» Пострадавший в неравной схватке смотрел на хозяина глазами, полными страдания и боли, будто умоляя сделать хоть что-нибудь, чтобы можно было догнать убежавших. Иван Ильич сбросил пиджак и рубашку, рывком стянул майку, рубашку с пиджаком кое-как надел вновь, а в майку осторожно завернул не сопротивлявшегося, только участившего дыхание, пса. Бережно прижал его здоровым боком к животу, поддерживая малыша под грудь и живот, чтобы не задеть раны, и понёс домой спешным полутораметровым шагом, стараясь не споткнуться и не упасть. Дарька сначала всё порывался вырваться и соскочить на землю, но, уговариваемый хозяином, скоро перестал дёргаться, полузакрыл глаза, свесил голову через руку и изредка крупно вздрагивал всем телом.
Когда они добрались до двери, Иван Ильич был мокрым до нитки от пота. Хорошо, что Марья Ивановна подкарауливала их. Он попросил её достать из кармана пиджака ключ и открыть дверь.
- Что с ним? – ужаснулась сердобольная соседка виду малыша. – Машина сбила?
- Собаки искусали, - пояснил он и осторожно перешагнул через порог.
- Ничего не делайте, - сказала в спину Марья Ивановна, - я сейчас приду.
Он внёс совсем обездвиженного Дарьку в кухню и положил на пол, чувствуя, как по онемевшим рукам побежали, исчезая, мурашки. Принёс из ванной клеёнчатую занавеску, расстелил и осторожно подсунул под пса. Глубоко вздохнув, стал разворачивать майку с проступившими на ней кровавыми пятнами.
- Подождите, - подошла Марья Ивановна с тёплой водой в маленьком тазу.
Поставила его, вбросила пару каких-то таблеток, капнула несколько капель йода и опустилась на колени.
– Дайте я, - подвинулась к Дарьке и спокойными ловкими верными движениями привычных женских рук сняла прилипшую майку, вызвав у недотроги лишь негромкое ворчание.
Потом подоткнула под его живот старенькое полотенце и, меняя чистые тряпочки, смоченные в воде, принялась осторожно убирать с шерсти кровавую коросту. Иван Ильич, волнуясь и чуть дрожа от волнения, придерживал Дарьку за голову, поглаживая и уговаривая потерпеть.
– Кровь не течёт, - успокоила опытная санитарка, - значит, раны неглубокие.
– Иван Ильич прерывисто вздохнул, благодарный ей за обнадёживающие слова, и пожалел, что в последние дни был с ней несправедливо груб.
– Сейчас подсушим немного, - она приложила к мокрому боку сухую тряпку, - и пусть отдыхает.
Дарька услышал, понял, встал на три лапы и поскакал с несколькими передышками в комнату.
- Куда ты? – всполошился хозяин. – Давай я донесу.
Но самостоятельный пёс уже исчез под письменным столом и там, в дневном полумраке затих. Иван Ильич подлез к нему с прихваченной тряпкой, чуть прижал к ранам, посмотрел – всего несколько капель.
- А, ладно, - согласился с выбором потаённого безопасного места, - я тебе здесь постелю.
Принёс подстилку, попросил встать. Малыш с затуманенным болезненным взглядом послушался, как-то грузно брякнулся на здоровый бок и вытянулся, положив голову на подстилку и часто неглубоко дыша.
- Иван Ильич, накройте его чем-нибудь тёплым, - посоветовала мудрая соседка, - он от волнения, ран и воды будет мёрзнуть. Хорошо бы ветеринару показать.
Как же он сам о самом простом и необходимом не догадался? Вот тупица, обормот, бестолочь! Схватил мобильник, записную книжку с номерами телефонов, нервничая, не сразу нашёл нужный, перелистав странички дважды, быстро набрал номер и – о, радость! – услышал бодрый голос Курочкина.
- Слушаю.
- Пётр Алексеевич! – завопил, торопясь и волнуясь. – Дарьку сильно искусали псы. Приезжайте скорее.
Айболит не стал тянуть резину лишними расспросами, а коротко сообщил:
- Лечу! – и отключился.
- У-у-уф, - наконец-то вздохнул с облегчением Иван Ильич, словно свалил непосильную тяжесть с души.
Никогда он так не волновался ни при каких тяжёлых болезнях дочери. Там была Элеонора, а здесь он один ответственен за маленькую, но уже такую дорогую душу. Вспомнив, на чём прервался, нашёл в шкафу лёгкий пушистый свитер и накрыл им болящего, открывшего на секунду глаза и с благодарностью взглянувшего на хозяина. У Ивана Ильича навернулись слёзы. Нервы!
- Да вы успокойтесь, - участливо посоветовала Марья Ивановна.
- Да, да, - нервно согласился он, - надо успокоиться. Вы думаете, поправится?
- Поправится, - утешила она, - непременно поправится.
Он снял пиджак, повесил на спинку кресла, сел, наконец, на диван лицом к письменному столу, забыв предложить сесть женщине.
- А я сегодня работала, - сообщила та, решив новостью отвлечь его от гнетущих мыслей. – Начальница даже аванс выдала.
Он вопросительно перевёл на неё взгляд, не сразу сообразив, о чём она.
- Поздравляю, - сказал глухо и снова уставился под стол. Сообразив, вежливо поинтересовался: - Что слышно о муже?
Решив, что будет разговор, она сама, без приглашения, села на стул.
- А ничего не слышно, - ответила совсем не скорбным тоном. – Участковый сказал, что в городе не нашли. Теперь будут искать по всей стране.
- Тяжело вам будет без него, - механически пожалел он её, не отрывая глаз от дремлющего Дарьки. – Да и дети будут скучать.
- Ничего, - ответила она бодро, - мы уже начали привыкать засыпать и спать, не вздрагивая от пьяного стука в дверь, ругани и звона битой посуды. Помолчали, каждый со своей бедой. – А детям нужен другой отец. – Ещё помолчали – разговора не получалось. – Как вы, - и отвернула голову к окну.
Иван Ильич, отвлечённый раненым, всё же уловил в последних словах интонацию надежды и не сказал ни слова в утешение, боясь продолжения опасной темы. А она, умница, пересилила себя и предложила, улыбаясь:
- Хотите, согрею чаю?
- Хочу, - быстро согласился он, и тема была закрыта.
- Я приготовлю у себя, - сказала она и ушла, постеснявшись хозяйничать в чужой кухне.
А он в не проходящем беспокойстве полез проверить состояние больного. Дарька спрятал голову под свитер, согреваясь и чуть колыша накидку. Иван Ильич не стал его тревожить и на цыпочках ушёл в кухню, чтобы приготовить чашки, заварку и залежавшиеся слипшиеся шоколадные конфеты без обёрток. Там его и застал раздражающе громкий звонок и одновременный стук в дверь. Дарька, высвободив голову, глухо зарычал.
- Свои, Дарька, - подошёл к нему хозяин. – Входите, - пригласил громко, - открыто! – и снова укутал бдительного сторожа. – Свои. Тот, кто нам нужен.
Дверь распахнулась.
- Могу? – спросил Пётр Алексеевич, входя. – Привет, - поздоровался с хозяином за руку. – Где он?
Иван Ильич показал рукой под письменный стол.
- Сам выбрал место.
- Раненые и больные звери всегда прячутся, - объяснил ветэскулап, - но нам придётся его извлечь.
Он ушёл в ванную и вымыл руки. Вернувшись, расспросил, что и как делали. Удовлетворённо кивнул головой и попросил освободить стол.
- Клади сюда вместе с подстилкой, - приказал воспрянувшему духом хозяину, свалившему ответственность на знающего человека.
Легонько волоком вытянув приподнявшего голову Дарьку, Иван Ильич кое-как подсунул руки под одеяло, поднял не сопротивляющегося обмякшего малыша и осторожно уложил на операционный стол. Пациент словно понимая, что ему хотят облегчить страдания, не дёргался, не пытался встать, а только тихо утробно ворчал, не открывая глаз.
- Придерживай за голову и туловище, - опять приказал Айболит ассистенту, и тот, послушно убрав свитер, наложил на страдальца знакомые тому руки, наклонился, почти касаясь лицом заострившейся морды, и что-то говорил, сам не понимая, успокаивая и отвлекая внимание от чудодейственных рук опытного врача. – Хорошо, что обмыл по свежаку, - похвалил эскулап хозяина, не ставшего отказываться от чужой заслуги.
- Можно? – не вовремя вошла Марья Ивановна с большим фарфоровым чайником, очевидно сервизным, и тарелкой подрумяненных жаром ватрушек с творогом. Она переоделась в то самое синее платье и явно приготовилась разделить чаепитие с хорошим соседом.
- Можно, - разрешил Пётр Алексеевич, мельком взглянув на неё.
- Принесла чай, - стушевалась она при виде двух мужчин и распластанного на столе пса.
- Поставьте, пожалуйста, на кухне, - приподняв голову, недовольно попросил Иван Ильич.
- …и приходите попозже на чаепитие, - пригласил за хозяина деликатный лекарь, не отрывая чутких пальцев от Дарьки.
- Нет, нет, - засмущалась Марья Ивановна, унесла чайник и аппетитные ватрушки в кухню, - извините, - направилась к выходу, - спасибо, мне ребятишек надо кормить.
Когда ушла, Курочкин спросил Ивана Ильича:
- Кто?
- Соседка, - пробормотал тот, и Пётр Алексеевич, взглянув на его нахмуренное лицо, понял, что большего не услышит.
- Ничего страшного, - вынес вердикт собачий профессор.
Иван Ильич, ещё не веря, как-то сразу обмяк, жалко улыбнулся и, прижавшись щекой к малышу, забормотал бессвязно и счастливо:
- Всё, Дарька, всё, маленький. Ты – хороший! Всё у нас в порядке, скоро выздоровеешь.
А малыш только глухо и тихо ворчал, повизгивая, будто просил, чтобы оставили его, наконец, в покое.
- Кожу ему изрядно подрали и содрали вместе с шерстью, но глубоких укусов нет, - объяснял специалист, что такое «ничего страшного». – Возможно, повреждена мышца передней лапы.
Он открыл медчемоданчик, достал маленькую клизму, какой-то порошок в пузырьке, две ампулы с подозрительной жидкостью и шприц.
- Сейчас мы ему раны обеззаразим и подсушим и сделаем втыки от шока и витаминный. Держи крепче!
«Опять!» - чуть не вырвалось у бедного измученного хозяина, но он напрягся и снова плотно сжал любимца в тёплых ладонях. Набрав в клизму порошка, Пётр Алексеевич к радости Ивана Ильича не сунул её, куда обычно суют, а опушил раны, грубо отгибая шерсть и не обращая внимания на стоны то ли пса, то ли удерживателя.
- Есть, - закончил экзекуцию. – Теперь вколем. Держи!
Иван Ильич отвернулся. Он страшно боялся уколов и предпочитал вакцинациям самые мучительные простуды. А Дарька только чуть дёрнулся и напрягся, перестав ныть.
- Вот и всё.
Медбрат ещё раз глубоко вздохнул, отпуская затихшего малыша.
- Больше ничего не будешь делать? – с опаской спросил у лекаря. Как-то незаметно они перешли на «ты».
- Не буду, - обнадёжил тот. – Теперь ему нужен полный покой и тепло. – Защёлкнул страшный чемоданчик и приказал: - Бери на руки, а я подвину стол к батарее.
Иван Ильич осторожно поднял маленькое израненное тельце, а Пётр Алексеевич поставил стол к окну так, что радиатор оказался в открытом пространстве под столешницей.
- Клади.
Нянька с большим удовольствием и аккуратностью выполнила приказание, ещё раз выдохнув «а-ах!», и с трудом распрямила напряжённую спину, а Айболит укрыл больного свитером. Дарька не реагировал, и было непонятно: то ли уснул, то ли отключился.
- Он в нервном шоке, - то ли успокоил, то ли снова взволновал хозяина лекарь. – Думаю, что так пролежит дня три, а то и больше. Есть не будет, а воду поставь ему под стол. Лучше бы укрыть его чем-нибудь полегче, чтобы не давить на раны.
Курочкин ушёл в ванную мыть руки. Вернувшись, попросил:
- Утром позвони, расскажешь, как провели ночь, и как вообще он себя чувствует. Я, конечно, и без звонка обязательно приеду, но не знаю, когда позволят другие пациенты. В общем – покой, покой и тепло.
Он критически оглядел хозяина, присевшего на корточки у стола и неотрывно глядящего на Дарьку. Сам Пётр Алексеевич уселся на диван и, закинув трудовые руки за умную голову, сладко потянулся.
- Слушай, не мори себя голодом – сам свалишься. Давай-ка переоденься и иди прогуляться, а я подежурю.
Иван Ильич лишь сейчас увидел, что рубашка спереди в небольших пятнах крови, а брюки помялись.
- Переодевайся, переодевайся, - поторопил доктор Айболит, - я отвернусь.
Торопливо сбежав по лестнице, Иван Ильич остановился у подъезда, не зная куда идти, посмотрел на своё пустое окно и пошёл неспешно куда глаза глядят. Вышел за квартал и законченным бездельником похилял по улице, не видя и не воспринимая ничего. Нервы! Забрёл в магазин, бесцельно пробежал усталыми глазами по полкам, соображая, что понадобится им с Дарькой и наткнулся взглядом на сверкающую разноцветным стеклом витрину разнокалиберного пития. Он выбрал пузатую бутылку четырёхзвёздочного коньяка, вспомнив, как они с Петром Алексеевичем скрепили знакомство этим южным напитком. В шарашке же вполне удовлетворялись более целебным северным девяностошестипроцентным спиртом, предназначенным для приборов и добываемым в прекрасные дни Брызгловым. Прихватил и пару лимонов и даже плитку шоколада, а заодно, как обычно, пару пачек пельменей. Отоварившись и обрадовавшись, что можно возвращаться, рванул домой в ускоренном темпе, с удовольствием посматривая на усталых некрасивых прохожих, возвращавшихся с нудной каторги. Голова прояснилась, в душе, нарастая, крепла вера в лучшее. По лестнице взбежал как зрелый юноша, не обременённый семейными заботами.
- У нас всё о кей! – не удивился Пётр Алексеевич его скорому возвращению. – Я тут без тебя пытался соблазнить соседку, но она не поддалась, верная соседу. Вдова?
- Да нет, - разочаровал Иван Ильич. – Муж – законченный алкаш, с неделю назад ушёл из дому и пропал.
- Дай-то бог! – неизвестно кому пожелал добра добрый доктор. – Придётся нам пить чай тет-а-тет.
- И не только чай, - улыбнулся хозяин, вытаскивая из пакета эликсир и хвастливо поднимая в руке.
- О-о! – обрадовался медик, противник алкоголя. – Славно! Покукарекаем вволю, - сообщнически подмигнул Курочкин Петушкову. – Не волнуйся – пёс спит, а сон – лечит.
Иван Ильич всё же не удержался и взглянул на затихшего малыша и, успокоившись, пошёл на кухню готовить жертвенный пир.
- Пельмени будешь? – спросил жреца.
- Непременно, - не отказался тот, присоединившись к хозяину. Заинтересованно повертев в руках бутылку и прочитав вслух красочную этикетку, похвалил: - Армянский! Знаешь толк, - и добавил ехидно: - Армяне всегда закусывают марочный коньяк пельменями.
Иван Ильич молча достал из холодильника лимоны и шоколад.
- На!
- Уел! Сдаюсь! – поднял руки Курочкин.
- Тогда помогай, - подал ему хозяин нож и блюдечко.
Вдруг послышался какой-то непонятный глухой стук. Оба насторожились. И обалдели, изумлённо вытаращив глаза: из комнаты на трёх припрыгал Дарька. Покрутился на пороге циркулем, описывая окружность поднятой передней лапой, и тяжело улёгся на привычное старое место поперёк порога. Улёгся, но глаза не закрыл, наблюдая за тем, чем заняты недобросовестные лекари, бросившие больного без присмотра. Убедившись, что в их вошкотне нет ничего достойного внимания порядочной собаки, он завалился на здоровый бок и закрыл глаза.
- Подстели что-нибудь и накрой, - распорядился Пётр Алексеевич, стараясь не очень скрести ножом по блюдечку, разрезая лимон на тонюсенькие дольки.
Иван Ильич на цыпочках перешагнул через сторожа, принёс укрывной свитер, безжалостно полоснул ножом от ворота до подола и, подойдя к Дарьке, опустился на колени.
- Дарька, давай подстелем, а то замёрзнешь.
Малыш вопросительно открыл глаза, а хозяин, по частям приподнимая тёплое тело, ставшее почему-то тяжёлым и как будто бескостным, сам, без чужой помощи, подсунул полсвитера, а второй половиной укутал пса, благодарно закрывшего глаза. Подумав, пошёл в кладовку, снял рабочую куртку и заткнул дыру в двери, чтобы не дуло. Вернувшись, чуть слышно попенял Курочкину:
- Ты же говорил, что он отключился на три дня.
Тот, вымыв руки под кухонным краном, спокойно ответил:
- Никогда не верь докторам, верь своему организму. Мой, например, никак не хочет верить, что алкоголь, да ещё марочный, вреден, и потому согласен на штрафную.
Иван Ильич улыбнулся, выставляя на стол полустаканы – другой питейной посуды у него не было.
- Так и быть, я тебе по-дружески облегчу наказание наполовину.
Они дружно рассмеялись, радуясь приятному общению. Из кастрюли полезли наружу готовые пельмени. Повар разложил их по тарелкам, подвинул напарнику горчицу и майонез и отложил с десяток пельменей в Дарькину миску – а вдруг будет! Разрезал их и поставил остужать на окно.
- Попробуем предложить? – спросил доктора.
- Попробуем, - разрешил тот.
Иван Ильич энергично подул на разрезанные пельмени и поставил их рядом с мордой малыша.
- Дарька, - позвал он, - возьми.
Тот, не шевелясь, открыл глаза и сразу закрыл. Настойчивый хозяин взял пальцами кусочек начинки и поднёс к его носу. Носопырка усиленно задвигалась, Дарька опять открыл глаза, не поднимая головы, взял мясо в рот и счавкал. Съел ещё три начинки и отказался, отворачивая морду.
- Уф-ф! – отдулся Иван Ильич. – И то – хлеб!
Принёс из комнаты воду, поставил рядом. Наевшийся больной встал и долго хватал язычком влагу, разбрызгивая её на подстилку. Напившись, постоял, угрюмо посмотрел на людей и снова завалился набок.
- Силён! – похвалил доктор.
- Мы – такие! – похвастался хозяин, укрывая питомца.
- Перед сном вынесешь гиганта помочиться, - напомнил Пётр Алексеевич. – Садимся? – предложил хозяину. – Хотя, подожди. – Он достал мобильник, набрал номер, сосредоточенно спросил: - Маша? – Там, вероятно, подтвердили. – Тут тяжёлый случай… - начал он неуверенным голосом, и там перебили, - Да не каждый раз… - вспылил Пётр Алексеевич, - а сейчас… да погоди ты!.. что-что!.. собаки бродячие искусали на свалке и хозяина и его пса, оба в шоке… ну?.. не могу же я их оставить беспомощных – надо понаблюдать… да не наблюдаюсь я, что ты городишь… приду скоро… не приползу, а приду… когда, когда… всё в руках божьих, а время – тем более… может, через час… другой… Ну, всё! С тобой не договоришься! – с досадой захлопнул крышку телефона и облегчённо вздохнул, с ничейным результатом завершив трудные переговоры. – Ты давно один? – спросил хозяина, понявшего смысл телефонной семейной распри.
- Да нет, обрадовал Иван Ильич, - ещё не успел и мало соскучиться.
- Как медик рекомендую тебе, - выдал разносторонний доктор устный рецепт здоровой жизни, - женись, - и, чуть помедлив, добавил: - а как опытный мужчина предостерегаю: не вздумай!
Они дружно рассмеялись. Один – тому, что избавился от половины и стал целым, второй – что, слава богу, приспособился и хоть изредка мог стать целым. Иван Ильич на правах хозяина набулькал по полстопаря, а Курочкин, подняв стаканчик, повертел его и, любуясь игрой эликсира, предложил первый и самый простой в их положении тост:
- За болящих телом и духом!
- Нет, - возразил Иван Ильич, - только телом. Убогость духа – понятие абстрактное и сугубо индивидуальное.
Пётр Алексеевич молча согласился, радуясь завязавшейся с самого начала плодотворной интеллигентской дискуссии.
- Вздрогнем!
Они выпили, поморщились, дружно занюхав лимоном, и, не сговариваясь, не менее дружно принялись за армянскую закуску, набирая духу для долгожданного кукарекания. Когда пельменей осталось всего ничего, доктор, облизав усы и вилку, отложил её и сам налил по второй.
- Ты далеко ушёл за сорок? – поинтересовался у младшего.
- Наполовину, - не стал скрывать пройденного пути Иван Ильич.
- Мудрецы, которые только и делают, что говорят, учат, что сорокалетие – пик человеческой активности, годы наивысшей творческой отдачи, и именно поэтому, чтобы реализоваться полностью, надо к этому десятилетию освободиться от всех пут: любовных, семейных, материальных, производственных. Это время гармонии разума с душой. Сознавайся, что ты уже успел облагодетельствовать человечество?
Иван Ильич задумался.
- Без повторения и не сообразишь сразу, - не стал хвалиться своей творческой активностью. – Опять за Дарьку, - поднял малоёмкую посудину и чокнулся с собутыльником. Они выпили и в этот раз зажевали горечь кислым лимоном. – Ты меня напугал и расстроил, - вернулся к теме облагодетельствования. – Пол- отведённого срока прошло, а похвастать нечем. Есть, правда, несколько десятков изобретений, и сейчас вот придумал, скажу, не хвастая, неплохой прибор для нефтегазовиков, и, пожалуй… всё.
- Ты, что ли, физик? – попытался догадаться ветеринар.
- Не совсем, точнее назвать – электронщик, - с гордостью поправил Иван Ильич.
- О-го! – уважительно воскликнул Пётр Алексеевич. – Завидная профессия, мозговитая.
Электронщик не стал возражать против основного постулата, но добавил маленький штришок:
- Лучше бы такой была наша зарплата. – Наткнул на вилку оставшуюся пельменину, отправил под усы. – Да и не это главное! – Курочкин ждал продолжения. – Главное и обидное то, что наши придумки, каких ни у кого в мире нет, у нас никому не нужны – ни государству, ни олигархам. Так что – работаем в архив.
- Свалил бы за бугор, - посоветовал занятый по горло ветеринар, - там вашего брата, судя по СМИ, с распростёртыми объятиями и кошельками принимают.
Иван Ильич механически заглотил одну пельменину и по-русски заел лимониной.
- Характера, наверное, не хватает, - сознался в главной своей слабости. – Пока собирался, сомневаясь и стыдясь самого себя, нас без причины засекретили, чтобы не рыпались. Теперь не только свалить, в отпуск туда нельзя съездить, хотя ничего мало-мальски секретного не знаю. А уволишься, так и то только через десять лет пустят, когда не один пик творческой активности кончится.
- Наверное, и наш пресловутый патриотизм тормозит? – подсказал ещё одну причину Пётр Алексеевич.
Иван Ильич хмыкнул:
- Причём здесь патриотизм? Ты что, понимаешь его как беззаветную преданность государству, власти?
- Ни в коей мере! – энергично возразил старый архивный патриот, но молодой его не слышал.
- Куприн, Рахманинов, Шаляпин, Солженицын и масса других великих людей России были там патриотами побольше всех здешних великих коммунистов СССР. Эмигранты первой и второй волны отличались таким высокодуховным патриотизмом, какой большевикам и невдомёк был.
Курочкин виновато заёрзал на стуле, а Дарька открыл глаза, проверяя, не нужна ли хозяину помощь.
- Да не кипятись ты! – вскипел доктор. – Согласен! – и в качестве аргумента прихлопнул ладонью по столу. – Измельчал наш народ за многие разорительные уничтожительные годы перестроек и реорганизаций, да, измельчал! Утратил настоящее чувство патриотизма, заменив навязанным бесчувственно-плакатным, да, утратил! Оно стало даже чем-то постыдным перед ложным авторитетом Запада, всё равно, что унизительное клеймо для недоразвитых. Согласен! – Пётр Алексеевич замолчал. И вдруг опять ударил по столу ладонью и с убеждённой силой произнёс: - Но не хочется соглашаться! До какой же степени надо деградировать, чтобы стало стыдно за революцию, за сталинскую индустриализацию, за Великую Отечественную, за то, что ты русский! Люди наши сделались не советскими и не капиталистическими, а так, ни рыба, ни мясо – приспособленцами без Родины и племени, эгоистическими потребителями, хватунами без зазрения совести, чурающимися общества. – Он тоже заел нахлынувшую горечь долькой лимона. – Генно-модифицированная массовой культурой поп-нация! Современные патриоты уж точно предпочитают любить Родину оттуда.
- Ну, ты уж совсем! – решил урезонить друга Иван Ильич и сам сорвался ещё грубее: - Народ наш стал дерьмом, и я, единичка народа – тоже, значит, дерьмо! – покаялся вдруг по-русски, опьянев от малой толики, усиленной нервной дневной встряской. – И я не хочу такой Родины, - и тут же без перерыва: - но никогда от неё не откажусь. В дерьме живём, дерьмом называемся, дерьмо делаем, спрашивается: зачем живём?
- Ну, ты уж точно совсем! – определила другая единичка дерьма. – Давай-ка, для ясности разделим понятие патриотизма на три.
- Давай, - разрешил Иван Ильич, - дели.
- По моему сермяжному понятию, - начал классификацию патриофил, - патриотизм вообще включает, во-первых, любовь к малой родине, с маленькой буквы, но с наиболее близким понятием. К той, где родился и жил хотя бы до оперения, где узнал первую любовь и верных друзей, где жили предки, природа которой запечатлелась в памяти навсегда как что-то райское, воспоминания о которой щемят сердце, что называется отечеством.
Иван Ильич вздохнул огорчённо:
- Хорошо говоришь, аж слезу хочется пустить, но не выдавливается, потому, что у меня нет такой, сколько ни копайся в памяти. Есть давно забытые вымершие Петушки, где родился, и от которых осталось несколько развалившихся домов, затиненная речка гусям на смех да поля, заросшие сорняками и кустами. А большая часть жизни прошла здесь, в безликих городских катакомбах и панельных казематах. Народу здесь столько, что и друзей не завести, первая любовь оказалась обманной, а природу заменяют улицы, улицы, улицы… В общем, я – человек без малой родины и, следовательно, с малой, прописной, буквы, проще – городской червь. – Он поднялся и поставил греть чай для червей.
- Не отчаивайся, - обнадёжил Пётр Алексеевич, - у тебя ещё осталась, во-вторых, любовь к большой Родине с большой буквы.
- Не приемлю, - резко отказался от этой привилегии гражданин России. – Не понимаю, как можно любить что-то грандиозное, что не поддаётся разумению, что многонационально, многоконфессионально, многокультурно, многоязычно и ещё много чего. Явно видна подмена понятий Родина и государство. Не приемлю! Но если, не дай бог, что случится, пойду защищать добровольцем, не колеблясь.
Курочкин рассмеялся, очевидно, согласный с оппонентом.
- И меня возьми. Я буду перевязывать твою дурную голову. – Теперь возрадовались оба: как-никак, а в дерьмовом государстве вместо двух единичек появилась двойка.
- Ещё и ещё раз повторяю, - горячился антипатриот, подогретый коньяком и возможностью высказаться. – Большую Родину, превратившуюся стараниями властей в рыхлый смрадный конгломерат воров, тунеядцев, торговцев и потребителей, где вольготно себя чувствует несокрушимый лживо-продажный чиновно-банковско-олигархический монолит, успешно перенявший манеру говорить лапшеобразно правильно, много и пространно, размазывая суть, а делать всё так, как захочется, не приемлю.
- Ладно, - отступил идеолог расщепления патриотизма, - давай тогда вычленим из большой любви и обозначим, в-третьих – любовь к народу, к населению Родины. Есть она у тебя?
- Только к русскому, - уточнил мелкосортный серенький камешек-песчинка конгломерата. – До другого мне дела нет. Я ничего не имею против других наций, но пусть всегда и всюду, в пределах любого государства каждая нация любит себя. Я не хочу быть россиянином, я хочу быть русским.
Курочкин, откинув голову, внимательно посмотрел на русского.
- От тебя терпко попахивает национализмом.
- Ну и что? – не смутился великоросс. – Разве это плохо? Разве в многонациональном государстве не должна главенствовать доминирующая по численности и территории нация? Разве не сильная нация скрепляет государство? Разве слабых уважают? Если русские будут по-настоящему любить и уважать себя, их будут любить и уважать другие нации. Уважать и бояться. Без силового уважения мира в многонациональном государстве не будет. Государство по определению в первую очередь – сила.
- Вот не думал, что встречу в тебе ярого великорусского шовиниста, - как-то неуверенно навесил доктор на хозяина позорный ярлык. – Не любить – значит, ненавидеть.
- Это почему же? – возразил русский патриот. – Я не коммунист, у которых только два цвета – красный и белый. Мне терпимы все цвета радуги. Я за терпимость друг к другу без навязывания любвей. Я хочу быть сам по себе, без шор, наушников и кандалов. Мой лозунг: даёшь личную свободу! И вообще: хватит мусолить измусоленные понятия. Разливай остатки, чтобы не прокисли, а то уже и чайник нетерпеливый голос подаёт.
Не готовый к таким радикальным суждениям Курочкин молча опорожнил бутылку. И третий, последний шкалик они хватанули за Дарьку. А он, словно почувствовав причастность, встал и, потоптавшись на трёх, разминая затёкшие лапы, посмотрел на собутыльников с целыми шкурами осуждающим взглядом и улёгся снова, не сумев накрыться. Пришлось хозяину встать и помочь, а заодно и погладить по голове, снимая психологическое напряжение от неприятного разговора, вечного для всех русских, особенно за бутылкой армянского коньяка. По обоюдному молчаливому согласию больше к патриотической теме не возвращались. Иван Ильич достал чашки, налил кипятку, предоставив каждому дополнить заваркой любимой консистенции. Доктор, аккуратно прихлёбывая, пил без сахара, обняв чашку усами, а Иван Ильич насыпал три ложки, насыщая рабочий мозг. Шоколад остался невостребованным.
- Завидую тебе, - напившись и отдувшись, сказал Пётр Алексеевич, вытирая усы. – Ты ещё творишь, а мне пора подбивать бабки и задуматься, зачем жил и что оставлю потомкам.
- Стоит ли? – лениво спросил действующий творец, отставив чашку и тоже вытирая усы.
- Что стоит? – не понял законченный творец.
- Стоит ли задумываться о смысле жизни, - пояснил молодой. – Живи, как живётся и пока живётся, вот и весь смысл.
Старший недовольно задвигался на стуле, отодвинул чашку.
- А ты, батенька, попросту духовный лодырь, - обозвал творца. – На что уж я старый и убеждённый фаталист, но и то с годами всё чаще задумываюсь, а так ли я прожил долгую жизнь, и что останется после меня людям. – Он опять придвинул к себе чашку, повертел в ладонях. – Для многих сейчас, конечно, удобна упрощённая философия жизни, заключающаяся в том, чтобы не задумываться о её смысле. Живи, как живётся, живи сегодняшним днём – философия обывателя, жизненного шлака – после нас хоть потоп!
- Спасибо за комплимент, - чопорно наклонив голову, поблагодарил шлак. – Некогда мне об этом думать, - оправдывал своё обывательство, - да и незачем.
Иван Ильич, конечно, безбожно врал. На самом деле он до Дарьки часто задумывался, зачем так неудачно женился, зачем так долго терпел квазисемейную жизнь, зачем торчит в бесперспективной шарашке, зачем впустую тратит мозги на ненужные изобретения, и что его ждёт дальше. Последнюю мысль он отгонял, прикрываясь неизбежной судьбой.
- Разве кто знает достоверно, зачем живёт? Разве можно оценить себя, любимого? Не напоминает ли это бестолковую ведомственную ревизию? Не уверен, что стоит постоянно грызть себя и тратить душевные силы на самокопание. Работай, если нравится работа, и смени её, если не по душе. Вот и весь смысл.
Но вредный старикашка не согласился.
- Ты просто не хочешь признаться даже себе, что живёшь не так, как хотелось бы, и не так, как надо, потому, что не способен изменить ни себя, ни свою жизнь. Кишка тонка!
- Может быть, - не стал обижаться на правду плывущий по течению, в чём не хотел признаваться. – Я, безусловно, не Лёва Толстой. Это он, глыба, убеждённый в своём учении непротивления злу, маялся с ним всю жизнь, а когда в конце жизни понял, что оно нужно только корыстным проходимцам, а не народу, нашёл в себе силы уйти и от неблагодарного народа и от обманутого себя. Мне этого не дано, мне можно только сдохнуть, если вдруг пойму, что вся жизнь прошла прахом, а мне этого не хочется.
Пётр Алексеевич налил чаю покрепче, бросил туда две дольки лимона, заставив Ивана Ильича поморщиться от кислоты.
- Глыбе, конечно, труднее сдвинуться с места, чем нам, пыльным камешкам, - стоял на своём добрый доктор и давил на больную мозоль хозяина. – Но надо. Так заповедано мудрецами, предками и, если не возражаешь, богом. Помнишь: каждый живущий на земле должен, чтобы чтили потомки, родить сына…
- Не получилось, - огорчённо вздохнул бракодел.
- …посадить дерево…
- Посадил, но все на улицах зачахли, - признался и в этой промашке неудачливый лесовод.
- …и построить дом.
- Архаика, - хмыкнул несостоявшийся строитель. – Теперь никто не строит, а по-ку-пают. На ворованные деньги.
Курочкин выхлебал кислятину, не поморщившись, до того был увлечён темой и раздосадован позицией собеседника.
- Конечно, не надо понимать древние требования дословно. Понятно, что под рождением сына понимается обучение продолжателя дела…
- Не обучал и не думаю, - опять занудил бездельник.
- …под высаженным деревом – плоды труда, необходимые и полезные людям…
- В архиве, - безнадёжно вздохнул бездарный садовод.
- …а под домом – большое дело, созданное для продолжения потомками и соратниками.
- Всю жизнь занимаюсь мелочами, - пробрюзжал индивидуалист. – Мне нет дела до потомков, которых нет, и соратников, ушмыгивающих от дела ради выгоды, - вспомнил про Шматко.
Пётр Алексеевич встал и отошёл к окну, как будто не желая оставаться рядом с великовозрастным бестолковым юнцом.
- Человек, если он настоящий человек, должен оставить след на земле, - сказал убеждённо. – Любой, но значимый для потомков. Чтобы не зачах гомо сапиенс.
- А надо ли? – чванился один их последних. – И так до того наследили, что и дышать нечем, и выйти на природу негде.
Ревнитель разумной человеческой мысли, связывающей человеков в разумное прогрессирующее сообщество, не обратил внимания на пошлый лепет хозяина и постарался полностью разрядиться разумной мыслью, до понимания:
- Домом может быть и хорошая книга. Больше того: по моему глубокому убеждению, печатное слово – самый надёжный и самый ценный след разумного человека для будущего. Оно, слово, появилось первым и исчезнет последним, вместе с гибелью нашей планеты. Поэтому я набрался наглости и сочинил свой словесный труд, надеясь, что таким образом продолжу и после смерти любимое дело – лечение животных.
Иван Ильич даванул зубами лимонину, сморщился и с отвращением бросил её в чашку.
- Мне этого не суждено, - сказал он с кислым выражением лица. – Мои приборы при современном стремительном развитии науки и техники устаревают так быстро, что не успею сдохнуть.
- Пиши книгу с расчётом на будущие приоритеты, - подсказал сочинитель.
Иван Ильич опять сморщился, хотя лимона во рту не было.
- Не-е-о-хо-та, - протянул он как пацан при виде ненавистной овсянки. – А твою обязательно приобрету.
- Ничего не выйдет, - огорчил автор. – Не издана. Оказывается, издательствам мой опус о лечении животных не нужен. Им требуются Донцова, Маринина и иже с ними. Вернее, издать можно, но с солидной предоплатой издания и продажи. Таких денег у меня, ветеринара, конечно, нет, так что пришлось отложить свой словесный труд, как говорится, в долгий ящик до лучших времён.
«Зря ждёшь», - хотел обрадовать оптимиста Иван Ильич, - «не дождёшься!», - но тактично промолчал.
- Ну, ладно, - оторвался от окна надеющийся на лучшие времена литератор. – Мне, пожалуй, пора к Маше, а то разволнуется, придётся таблетками успокаивать.
Встал и хозяин, не возражая против окончания кукарекания, не удавшегося в большей степени по его вине. Освободившись от многочисленных табу Элеоноры и её окружения, он не хотел терять нечаянно обретённой свободы и потому без раздумья ощетинивался против всякого навязывания любых принудительных обязательств. Ему неприятны стали все без разбора, кто пытался учить жить. Особенно, если в это вмешивали ещё и высокие штампованные идеалы, нередко прикрывавшие низкие помыслы. Он, конечно, не думал ничего плохого о Курочкине, но сдержаться, пересилить себя не смог. Да и сам ветеринар виноват, настроившись на торжественный тон. Зачем? Покукарекали бы о футболе, животных, политике любимого правительства, в конце концов, или хотя бы о бабах под пузырёк, и всё было бы у них лады. А так оба остались неудовлетворёнными и собой, и товарищем.
- Сударю нужна сударыня, - изрёк напоследок ветеринар ещё одну истину.
- Догадываюсь, - согласился хозяин страдальца. – Гуляем вечерами, может, и встретим подходящую.
- Есть у меня на примете, - порадовал кобелиный благодетель, - такая же маленькая, пушистая, чёрно-белая…
- …зовут Джулией, или Юлькой, а хозяйку – Верой Васильевной, а у неё барахлит телевизор, - продолжил Иван Ильич и угадал.
Курочкин рассмеялся:
- И в этом интимном деле не удалось помочь. – Он прошёл к порогу, повернулся: - Всего хорошего, - хотел подать руку, но хозяин остановил:
- Подождите, мы тоже выйдем, по надобности, - бережно поднял Дарьку, сторожко наблюдающему с приподнятой головой за людьми, куда-то собирающимися без него. Попросил: - Открой и закрой, - и, мягко нащупывая не видимые под ношей ступени, медленно двинулся вниз.
- Запирать не надо? – спросил швейцар.
- Незачем, - ответил сосредоточенный на спуске носильщик.
На улице уже начинало темнеть, но жильцы ещё маялись без дела в праздной болтовне на скамейках и за столиком для домино и карт, и раненому животному негде было задрать заднюю лапу.
- Мы пойдём за дом, - сказал Иван Ильич ожидающему Курочкину.
- Я пошёл, - ответил тот, - всего хорошего! Завтра приходить или позвонишь?
- Позвоню, - решил без нужды не беспокоить занятого ветеринара освоившийся с бедой Дарькин хозяин. – Бывай! – и они расстались без рукопожатия, поскольку руки Ивана Ильича были заняты.
Упругой торопливой походкой Курочкин растворился в темноте, а они пошли за дом, где росли, никак не умирая, чахлеющие из года в год деревья. Осторожно поставив Дарьку к одному из них, Иван Ильич подождал, пока пёс, шатаясь и чуть не падая в неустойчивом равновесии, обмочит нижнюю часть ствола, и хотел перенести мочеиспускателя к другому, но тот запрыгал сам, порадовав хозяина гордой самостоятельностью. Так проскакали четыре дерева, и только тогда облегчившийся Дарька бессильно сел, требовательно посмотрев на Ивана Ильича: чего, мол, стоишь? Неси домой.
- Вот молоток! – похвалил тот малыша. – И не надо нам никаких Айболитов с пилюлями и шприцами, сами оклемаемся. – Поднял изнеможенного Дарьку и понёс с кратчайшей вечерней прогулки на ночной покой.
Дома уложил болящего под стол, а сам пошёл на кухню заметать-замывать следы неудавшегося пира. Прежде, чем приступить к неприятным обязанностям домашней хозяйки, выпотрошил пяток мясных шариков из оставшихся пельменей и отнёс раненому. Тот, не поднимая головы, понюхал и отказался, отодвинув пасть подальше от гадости, непригодной для больного. Иван Ильич не стал настаивать, вернулся в кухню, сварил сардельку и, отрезав пару кружков, снова пристал к голодающему больному. Это подношение обнюхивалось более тщательно, и в результате раздражающий запах любимого деликатеса заставил малыша с трудом проглотить один кружок, как будто в одолжение заботливому хозяину. Второй кружок он есть не стал, даже хотел подняться и уйти от соблазна, вредного ослабленному организму, всеми силами борющемуся с болью. Иван Ильич придержал его рукой, убрав еду.
- Всё, всё, - не стал настаивать настойчивый кормилец, удивляясь собачьей способности регулировать разумные потребности желудка. – Больше не дам. Отдыхай, - и Дарька послушался, а хозяин принёс шерстяной «плед» с оставшимися рукавами и легко накрыл малыша. Тот не сопротивлялся, закрыв глаза.
Позже, покончив с хозяйственными делами, Иван Ильич присел к телеку, но там на всех каналах показывали какие-то жуткие, с убийствами и битьём женщин, сериалы из обыденной жизни страны. Выключив телевизор и включив бра, прилёг на диван с книгой, не глядя взятой с полки, открыл посередине, как делал всегда, и начал читать. Вскоре сообразил, что попал Хемингуэй с его неопрятно обрубленными и грубыми фразами и предложениями, отложил книгу и сладко зевнул. Вспомнились обрывки диссонансного кукареканья. «А ведь прав доктор», - подумал, примиряясь с отстаиванием Курочкиным необходимости для разумного человека высокого патриотизма и житейского духа смысла жизни. «Завтра же», - решил непоследовательный гомо сапиенс, - «уволюсь к чертям собачьим и уйду в какую-нибудь телемастерскую». Подумал, подумал и окончательно решил: «Закончу лазер и уволюсь. Хватит коптить в архив, и так вся жизнь там». Подложил руки под голову, ноги сложил одну на другую, чтобы удобнее мечталось. «Людям – польза, да и сам в накладе не буду», - вспомнил разговоры Шматко о приличных заработках приличных телемастеров. «Куплю коттеджик на два этажа, больше не надо - и так надоело заползать на третий, и обязательно голубой – цвета мечты – Мерс. Подкачу как-нибудь к Элеоноре, небрежно открою дверцу, обитую изнутри красной кожей: «Садитесь, мадам, подвезу. Вам куда? К банкиру? Нам по пути: как раз хочу небольшой счётик открыть этак на… но не будем уточнять». Иван Ильич улыбнулся приятным юношеским мечтам. «Помолиться, что ли», - подумал вяло, - «о ниспослании малости благ заблудшей овце? Или барану. Говорят пастух-прародитель одинаково помогает и христианам, и нехристям». Сам баран относился к последним, но в силу молитв верил. Не верил в христианского Бога. Для него, физика, единственным и всемогущим Богом было электромагнитное поле Земли, а души людей – малюсенькими частичками силовых линий, колеблющимися в зависимости от преобладания положительных зарядов – добра или отрицательных – зла. Молитва избавляет от излишней отрицательной энергии, и тогда локальное поле человека приходит в нейтральное состояние, и душа успокаивается. «Отче наш, иже еси»… - начал нехристь, но положительную молитву перебила отрицательная мысль, прогнув душевную извилину к самому сердцу: ему ещё долго придётся бездарно мытариться в архив. С этой счастливой мыслью он счастливо заснул.
-5-
Он так и проспал беспробудно всю ночь на диване, одетый. Очнулся от заморочного сна, будто хлестнули плетью, когда солнцу уже надоело заглядывать в окно поверх блестящих крыш, разглядывая неряшливого засоню. В глазах – ни капельки сна. Вскочил и сразу на колени и под стол, к Дарьке. Тот, скинув «плед» на пол, спал на нём, свернувшись ракушкой. В стоящей рядом миске вода была уполовинена. «Ну и няня! Чёрт тебя дери!» - ругал себя Иван Ильич. – «Вот кого уволить надо без всякого заявления! Мало уволить – выпороть стоит!» Он тихо позвал:
- Дарька! Как ты?
Малыш развернулся, открыл сонные глаза, хотел потянуться, но драная шкура не позволила. Он сел, опираясь на обе передние лапы, подрагивая больной.
- Живём? – Пёс утвердительно вильнул обрубком несколько раз и сладко зевнул. – Выйти хочешь? – предложил хозяин. – Гулять? – Дарька незамедлительно поднялся на все четыре и на трёх поскакал к дверям. – Да погоди ты! – остановил Иван Ильич, не ожидавший прыти от шокового раненого. – Мне-то надо шкуру надеть?
Он стащил мятые-перемятые брюки и рубашку, переоделся в старьё, поднял гуляку на руки и они спаянным тандемом выбрались на утренний променад и, естественно, для естественных надобностей. Четырёх деревьев утром не хватило и пришлось променад повторить в обратном порядке, пока из малыша не высочились остаточные несколько тусклых капель. Вдруг он рванул на трёх как на четырёх через проезд между домами на газон соседнего дома. Там, не покрутившись в обычном ритуале, сразу присел и наворотил приличную кучу. А забывчивый хозяин и в этот раз забыл тару для складирования золота, пришлось закапывать его в виде клада для любознательных потомков-археологов.
- Удираем, Дарька! – подхватил Иван Ильич золотаря, опасаясь скрежета беззубых ртов чересчур брезгливых глазастых пенсионеров, не покидающих околооконных постов ни днём, ни ночью.
Времени до работы оставалось с Дарькин хвост. Варить-готовить некогда, и больному было предложено витаминное мёрзлое мясо. Вероятно, он рассчитывал на больничную манную размазню, сваренную на хорошо разбавленном водой молоке, поэтому без аппетита сгрыз несколько обрезков и залёг на обзорное место на пороге кухни, с подозрением наблюдая за мечущимся хозяином.
Иван Ильич хватался то за чай, то за хлеб с не размазанным маслом, то за мятые брюки, которые надо бы выгладить, то за старую ковбойку, в которой вроде бы неприлично появиться в приличном офисе, то за нечищеные ботинки, то опять за чай, а в голове металась неразрешимая мысль: что делать с малышом? Везти с собой? Исключено! Поручить Марье Ивановне? А пацаны? Ни за что! Оставить в квартире? Удерёт через дыру, скатится по лестнице, а назад не взберётся. Пришлось срочно заколачивать лаз найденной, к счастью, в кладовке картонкой. Пока приводил себя в порядок, готовил псу на обед сардельку, раскидывал по квартире несколько подстилок из старья, время забега на каторгу прошло. Пойти что ли в библиотеку? Он давно не прикрывался храмом печатного смысла жизни и не помнил, когда опаздывал. Чёрт те что! Настроение катастрофически падало. Больше того – идти на работу, в кои-то времена, совсем не хотелось. «И не пойду», - решительно решил он, - «Заявление в понедельник напишу. Главное – принять твёрдое алмазное решение, а выполнить его можно в любое время потом. Тем более что сегодня пятница, на выходные портить и без того испорченное настроение не хочется». Нашёл в памятной книжке давно забытый номер телефона Михаила, позвонил. Слава богу, ответил! Попросил на сегодня отгул по семейным обстоятельствам. Хотел сослаться на библиотеку, но в последний момент бескостный язык не повернулся на враньё. Покладистый начальник, не расспрашивая, коротко разрешил: «Отдыхай». Почему «отдыхай», он ведь просил по семейным, но чуткий руководитель уже отключился. Ну и дьявол с ним! Подумаешь - «отдыхай»! Ура! Целый день дома! Один! С Дарькой! Настроение стремительно поднималось.
Перво-наперво надо как следует позавтракать. Дарька отказался от сваренной сардельки в пользу хозяина. С горчицей пошли и сырые за милую душу. Потом привёл в порядок одежду и решил сходить на базар, а заодно проверить, как малыш вынесет запертое одиночество. Дарька тоже собрался было на трёх, но хозяин решительно и строго, как умел, воспротивился и, заботливо уложив сторожа на диван, попросил:
- Подожди меня, я скоро: одна нога здесь, другая там! Хорошо? – Судя по выражению морды, пёс ничего хорошего в предложении хозяина не усёк.
- А где чертёнок? – сразу же поинтересовалась мясница, высматривая экстрасенса под ногами и прилавком.
Пришлось её успокоить:
- Приболел немного: ходить не может.
Она откромсала от свежатины огромный кусманище граммов в двести и подала несчастному хозяину.
- Вот для него, пусть поскорее выздоравливает, да реже приходит, - рассмеялась, намекая на Дарькины инспекторские штучки.
Обед получился знатный. Как всегда, потушили мясо с луком и отварили рис, который слипся, несмотря на рекомендации кулинарной книги. Ничего, разбавили мясным соусом и дружно слопали наперегонки, на радость шеф-повару. Дарька сразу же улёгся на пороге. Иван Ильич не прочь был пристроиться рядом, да длинные ноги некуда вытянуть. Залёг на диван. Малыш в благодарность за заботу не оставил его одного и несколько раз пытался собраться в комочек и закинуться к хозяину, но не решился. Хорошо, когда большой друг догадлив. Он поднял маленького и уложил рядом. Тот почмокал губами, уже привычно положил голову на большую руку и немигающими внимательными глазами уставился на близкое усатое лицо Ивана Ильича. «Всё ещё не может привыкнуть», - сообразил тот, - «что у нового хозяина, в отличие от старой хозяйки, морда волосатая». Он, невнятно бормоча: «После сытного обеда по закону Архимеда…», уснул первым, а малыш сторожил его беспробудный сон.
Хватило часа, чтобы душевная электромагнитная извилина выпрямилась. Дарька после сторожевого бдения остался дрыхнуть, а Иван Ильич занялся субботней уборкой и стиркой, заодно с удовольствием поплескался под душем. Закончив хозяйственную маяту, расстроился: отгульный день прошёл, как и не был. Радовало, что впереди два выходных, но он по опыту знал, что и они значительно короче рабочих дней. Надо ещё позвонить Курочкину. Позвонил, хотя не очень хотелось:
- Привет, Пётр Алексеевич! Хозяин Дарьки беспокоит.
- А-а, Иван Ильич! Здравствуй, батенька, здравствуйте оба! Как подопечный? – доброжелательный голос доктора свидетельствовал, что он не держит зла на паршивого патриота.
- Ожил, - одним ёмким словом охарактеризовал хозяин состояние Дарьки. – Сегодня ел, гуляем понемногу то на трёх, то на пяти лапах. Не знаю, что делать с ранами.
- Слушай, - заторопился ветеринар, - у меня тут наплыв скулящих и мяукающих, - похвастал востребованностью, - консультация по телефону не получится, - и предложил: - Раз вы двигаетесь, то приходите на осмотр, - сам больше приходить не захотел. – Сможешь?
- Придём, - вынужденно пообещал Иван Ильич, - завтра, - отложил по обыкновению выполнение твёрдого решения.
- Ладненько, - быстро согласился Пётр Алексеевич, - выздоравливайте, - и отключился.
«Ладненько так ладненько», - не возражал прогульщик.
- Завтра с укушлапой пойдём к эскулапу, - сообщил приятную новость малышу. – Постарайся, чтобы всё зажило сегодня. Что для этого надо? – Дарька вопросительно склонил голову набок. – Что? А надо всего-то: не есть, а жрать, чтобы трещало за ушами, и не спать, а дрыхнуть без задних ног. Вот и все лекарства. Поможем себе? – спросил здоровый у больного. Раненый согласно гавкнул и заелозил пародией на хвост, натирая паркетину. – А пока, дружок, пока у меня ещё есть слабеющие силы и потускневшее настроение, валим на прогулку. Гулять пойдёшь? – «Ещё как!» - взвизгнул немощный и заюлил дырявой шкурой, торопя не откладывать принятого решения.
Гуляли долго, и где попало, но всё в пределах квартала, не отдаляясь на всякий случай от берлоги. Когда малыш заметно подустал, большой взял его на руки и отнёс домой, где они, памятуя о действенных лекарствах, ели всё подряд и что попало, но с удовольствием. И, отдуваясь, перешли на диван. Предварительно. Потом большой всё же перебрался на кровать, а маленький остался на диване.
Два дня подряд хорошими никогда не бывают, во всяком случае, у Ивана Ильича. Не успели на следующий день хорошенько продрыхнуть, как заверещал звонок. Ещё и десяти не было. Кто бы ни пришёл, Иван Ильич возненавидел его сразу и навсегда. Больным нужен покой, неужели не ясно? Дарька поднял голову, понюхал воздух и зарычал.
- Не беспокойся, - успокаивал хозяин, - плохого не впустим.
Натянул штаны и пошёл ругаться. Открыл дверь со свирепым выражением лица и обмяк – за дверью стояло чадо с банкирским исчадьем.
- Нам надо музыку послушать, - намекнуло, не здороваясь, любимое дитяти, чтобы предок выметался на это время.
Валерик, не вмешиваясь в семейные переговоры, вихляясь, шаркал подошвами по лестничной клетке с шилом в заду и заткнутыми наушниками ослиными ушами.
- Аппаратура «Грюнинг», - обрадовал хозяина, чуть приподняв объёмистую сумку.
- Ничего не выйдет, - огорчённо вздохнул родитель. – Дарька заболел.
В подтверждение хозяйских слов малыш подскакал к приоткрытой двери и звонко и злобно залаял, почуяв ненавистный запах. Дочь, не меняя тупого безразличного выражения некрасивого лица, быстро нашла выход:
- А ты возьми его с собой, - и безмятежными стеклянными глазами уставилась на отца.
А у Ивана Ильича нарастало, разбухая, чувство брезгливого отчаянья и злости и на себя, беспомощного, и на эту, которая почему-то стала его дочерью. Он прикрыл дверь, давая понять, что на этот раз уступать не намерен.
- Батя, не качай таймер, освободи студию! – выкрикнул хиляк, выдернув один наушник и продолжая шаркать.
Не выдержав, Иван Ильич рванулся к нему, но тот шустро отскочил к лестнице.
- Но, но! – завопил фальцетом. – Несовершеннолетних бить нельзя!
Смерив его презрительным испепеляющим взглядом, совершеннолетний отступил на исходную позицию, а Дарька совсем изошёл, перейдя с лая на истошный вой.
- Ищите другую студию, - почти выкрикнул батя и взялся одной рукой за косяк, загораживая дверь.
- Ты что? – удивилась дочь грубому отказу. – Чокнулся со своим псом? Оборзел? – Она шагнула к двери. – Нам на пару часов.
- Я сказал: исключено! – не на шутку разозлился покладистый отец, и она поняла, что сегодня не добьётся своего. Сообразил и наследник Ротшильдов.
- Аркашка! – завопил на весь этаж. – Мотаем отсюда к Гарику. – Пропрыгал на межэтажную площадку и только оттуда попрощался: - Гуд бай, лапландец!
Маша-Аркаша засмеялась, довольная прозвищем отца и спросила, как ни в чём не бывало:
- Полтинник дашь?
- Я же тебе недавно дал! – возмутился жадина. – И много! Недели не прошло!
- Мать отобрала, - надуло капризные бледные губы великорослое дитя.
Дарька уже хрипел за дверью, беспокоясь за хозяина.
- Больше у меня нет, - с трудом выговорил дрожащими губами отец.
- Во, даёт! – завопил Валерик. – На мороженое дочери жалко!
Иван Ильич рывком открыл дверь, ногой отстранил пса, закрыл и прислонился к ней спиной, чувствуя, как болезненно дёргается вена на виске.
- Чао, папахен! – заорала, смеясь, дочь за дверью. – Чтоб твой пёс сдох! – и они оба противно заржали и по-молодому запрыгали вниз по лестнице.
Отец опустился на корточки, прижался спиной к двери и посадил задыхающегося от возбуждения пса на колени. На глаза навернулись слёзы отчаянья и обиды, и Дарька, урча и повизгивая, слизывал их, успокаивая хозяина: «Ничего», - мол, - «прорвёмся! Вдвоём нам хорошо, и никто больше не нужен». А Ивана Ильича сверлила запоздалая тягостная мыслишка: «Надо было отдать ей полсотни, зря я!» Но что сделано, то сделано. Пришлось обоим отлёживаться на диване. Дарька сразу по-страусиному уткнулся в безопасную подмышку и, учащённо посопев, быстро затих и захрапел. Иван Ильич лежал, не шевелясь, боясь потревожить больного, и гнал поганые мысли о гнусном происшедшем, чтобы они не передались спящему малышу.
На медосмотр выбрались, отлежавшись и не обедая, после полудня. Пошли короткими перебежками и переносками с частыми обновлениями выдохшихся меток на углах домов, урнах и столбах так, что Дарькиных последних натужных капель не хватило, и надо было бы продолжить хозяину. Через каких-то полчаса, а то и час – часы у счастливых остались дома – добрались-таки до лечебницы, где в очереди дожидались спасения сиамское бурое чудовище с инопланетными голубыми глазами и недоразвитая серо-чёрная спаниельша с кривыми ногами, тряпочными ушами и печальным взглядом. Дарька, взбудораженный прогулкой, с ходу начал наводить порядок, забыв о больной лапе и доказывая ожидающим, что ему надо без очереди. Для начала он отругал извечного собачьего врага, заставив его прижаться к выпуклому животу дебелой старухи, угрожающе выгнуть спину и отмахиваться забинтованной лапой. Удостоверившись, что сиамка усекла, чья очередь первая, он на трёх лапах загнал четвероногую ушанку под стул молодой симпатичной хозяйки и успокоился лишь тогда, когда из медкабинета, приоткрыв дверь, высунулся опасный белый человек со страшными усами и сердито рявкнул:
- Кто тут хулиганит? – Увидев Ивана Ильича, кивнул ему седой головой: - Привет! – и строго взглянул на нарушителя благостного медицинского спокойствия. – Это ты шумишь, задира?
Дарька спрятался за ногу хозяина, показывая послушным видом, что он здесь ни при чём. Айболит, наведя порядок, скрылся за дверью, а малыш, отвоевавший очередь, не стал противиться, когда котяра скрылась вслед за доктором. Ему захотелось стать вообще самым наипоследнейшим в эту дверь сегодня и во все остальные дни. Однако его хватило на то, чтобы нервно облаять препаскудно мяукающую в кабинете тварь, не умеющую терпеть боль, а потом ещё глухо рявкнуть в ответ на взвизг там спаниельши. Когда же пришла пора идти самому, то он предпочёл это сделать на руках хозяина.
Поздоровались за руку, но молча, и сообразительный Петушков вмиг сообразил, что щепетильный и правильный Курочкин не может простить пожилому балбесу равнодушного отношения к двум краеугольным камням разумного существования разумного человека – любви к большой Родине и печатному смыслу жизни. У Ивана Ильича не было ни одного камня, как и берега, к которому он мог бы причалить. Пустой человек, одним словом.
- Ставь его сюда, - приказал Айболит персональному носильщику, показав на белый операционный стол, застеленный выцветшей клеёнкой в серые цветочки, - и держи крепче за голову - мне не светит быть укушенным вторично.
Санитар, подчинившись, поставил раненого на три конечности, а Курочкин, с устрашающим чмоком натянув резиновые перчатки, стал копаться в собачьей шерсти. Дарька напрягся, но не шевелился, понимая, что так надо для его выздоровления.
- Как я и предполагал, - сделал заключение опытный лекарь, промазывая раны после просмотра какой-то мазью из тюбика, - они не успели в него сильно вцепиться – ты им помешал.
Иван Ильич облегчённо вздохнул, мысленно похвалив себя. Закончив мазню, Айболит снял перчатки и предложил ассистенту:
- Попробуй посгибать ему больную лапу. – Сам он не решился на эту опасную процедуру, памятуя о скверном характере хромого.
Иван Ильич осторожно взял Дарькину поднятую лапу и осторожно посгибал её в коленном суставе. Пёс не сопротивлялся и не выражал неудовольствия.
- Так я и знал, - подытожил осмотр опытный доктор, - кость и мышца целы. Просто он ещё помнит, что было больно, и теперь, когда маленькая ранка на верхней части лапы подзасохла и перестала болеть, он рефлексивно не опускается на лапу, и так будет притворяться довольно долго.
Обиженный Дарька, не ожидая разрешения, запрыгал к краю стола, намереваясь спрыгнуть на пол.
- Ставь его на пол, - разрешил догадливый ветеринар, - пусть бегает сам и забудет про лапу.
Малыш, намеренно прыгая на трёх, отскакал к двери. Курочкин, не обращая внимания на притвору, подсел к письменному столу, за которым недавно сладко дремал после того, как закончил книгу в стол. Он открыл верхний ящик, достал две картонные коробочки, метнул их внешней стороной ладони по столешнице хозяину пациента:
- Будешь давать регулярно каждый день поливитамины и минеральные добавки. А ещё вот возьми, специально для тебя приготовил, - взял со стола и подал толстенькую книжицу, на обложке которой была изображена голова овчарки с раззявленной пастью и крупно написано: «Справочник собаководов». – Я тебе даже подписал, - он показал первую страницу: - Любителю от профессионала. Изучай, коли взял ответственность за безответное животное, - он улыбнулся, не тая зла. – Кстати, я поднял вчера бучу насчёт бродячих псов, разнёс в пух и прах разгильдяйство коммунального отдела района и с помощью зама главы администрации, лабрадора которой вылечил, добился, что в эти выходные отловят ваших обидчиков. Так что – гуляйте спокойно. – В предбаннике послышался оглушительный густой лай крупной собаки. – Исчезайте, - Курочкин протянул руку Ивану Ильичу и пожаловался-извинился: - Сегодня какой-то не в меру суматошный день.
Когда уходили, Дарька, не удержавшись, облаял здоровенную кавказскую овчарку и всё норовил соскочить с рук хозяина и задать верзиле хорошенькую трёпку, но Иван Ильич уговорил его не связываться со слишком мохнатым зверем, и они ушли, победно оглядываясь, с чувством собственного несгибаемого достоинства.
Остаток дня угробили в полнейшей и заслуженной праздности.
Так же удачно начали и следующий выходной, так бы и кончили, если бы не помешали, как обычно, внешние обстоятельства. Таким оказалось телефонное напоминание о себе любимейшей бывшей жены. Вот всегда так, по закону подлости: только настроишься набраться сил для изнуряющей рабочей недели, как кто-нибудь обязательно испортит благостное настроение.
- Здравствуй, - и без разминки: - Ты зачем даёшь Аркадии деньги?
- А ты зачем не даёшь? – сходу огрызнулся Иван Ильич, по опыту зная, что только беспорядочная защита устоит против её железной логики. И позвонила-то специально после хорошего обеда, когда не то, что огрызаться – разговаривать не хочется. Похоже, вечер смазан насмарку.
- А затем, объяснила ровным наставительным тоном, - что у подростка не должно быть личных денег, чтобы не спровоцировать на несанкционированные родителями траты. Что ей надо и можно, я знаю и приобрету сама. Наиболее актуальным для нас сейчас является приобретение приличного автомобиля. Кстати, - лицо Ивана Ильича вытянулось в ожидании какой-нибудь пакости, - ты не забыл, что обещал помочь левыми доходами, которые у тебя уходят неизвестно на что. - Так захотелось тычком заткнуть наглую пасть, аж руки зачесались. - Не забыл, что у тебя взрослая дочь, которая должна выглядеть как все приличные люди, не забыл…
- Да пошла ты… - вскипел неприличный отец и отключил мобильник, который ещё несколько раз включал гаишную сирену, а потом успокоился.
А Иван Ильич долго ещё не мог успокоиться, переживая тянущий, вяжущий шлейф прошлого супружеского терпения. Хорошенько попереживать помешал, однако, звонок в дверь. «Чёрт!» - выругался он. – «Одно к одному!» - и отпер дверь. За ней стояла смущённая Марья Ивановна и, конечно, с тарелкой, на которой лепились друг к другу большие пельмени.
- Здравствуйте, - улыбаясь, поздоровалась навязчивая соседка с улыбчивыми кроткими глазами. – Вот, - протянула тарелку, - попробуйте вареников с капустой.
Ивана Ильича даже передёрнуло, и он, еле сдерживаясь, ещё под впечатлением приятного телефонного разговора, сердито выговорил повышенным тоном:
- Марья Ивановна! Ну, зачем вы? Ну, не люблю я ни капусты, ни теста. И вообще: перестаньте меня пичкать! Что я – немощный какой? – как будто отругал.
Она неловко убрала тарелку к груди, густо покраснела и вот-вот готова была расплакаться.
- Ой, а я старалась, - еле выговорила дрожащими губами.
Он не хотел ни слышать ненужных поучений, ни принять ненужных забот.
- Да не пропадут, - лихо успокоил ни за что, ни про что обиженную соседку, - ребята смолотят – им, молодым, много надо. Спасибо, и больше ничего не приносите. Лучше расскажите, как работа, что с мужем.
Она низко наклонила голову и тихо сказала:
- Работа как работа. О муже ничего не слышно, - повернулась и ушла к себе, не взглянув на грубияна.
«Вот и хорошо», - проводил он её глазами с неприятным осадком на душе. – «Давно пора было прекратить это материнское опекунство».
Вместо законного диванного балдения пришлось вытряхиваться из квартиры и проветривать загаженные мозги. Дарька, естественно, не возражал. С передышками, в темпе брежневских пятилеток, дотелепали на трёх до улицы за кварталом. Там малыш вместо того, чтобы повернуть направо, к далёкой лесной аллее, повернул налево, в сторону ближней свалки. И даже ускорил инвалидный ход, иногда по забывчивости касаясь асфальта больной лапой, а Иван Ильич на двух здоровых еле успевал за ним. Хорошо, что свалка была недалеко, а то пришлось бы в задышке хвататься за левый бок.
Среди мусорных куч движение замедлилось и началось тщательное обследование почтово-мочевых распечатанных бандеролей и ознакомление с оставленной корреспонденцией. Дарька делал это так обстоятельно, что хозяин затомился в бездельи и стал присматривать какой-нибудь внушительный курганчик, чтобы увековечить его своей внушительной фигурой, но не решился увековечивать и без того высокие кучи мусора. Наблюдая за Дарькиными изысканиями, он, интеллигент начитанный, вспомнил, что преступникам свойственно возвращаться на место преступления, но, чтобы туда возвращалась жертва, этого не помнил.
- Дарька, - увещевал он жертву, - бесполезно, ничего не вычитаешь, сослали без права переписки.
Глаза малыша стали тусклыми и грустными. Он был согласен на новую трёпку, лишь бы быть в стае. Вдруг он спохватился, наверное, уловил свежий след и побежал на четырёх в лес, а Иван Ильич на двух – следом. Тревога, однако, слава Курочкину, оказалась ложной. Попусту побегали-походили-понюхали-полизали среди кустов и редких деревьев, пока пёс окончательно не выдохся. Хозяин взял его на руки и понёс домой, успокаивая:
- Не расстраивайся, ещё не раз достанется с твоим характером.
Удручённый бесполезной прогулкой Дарька отказался от ужина и, лёжа в уединении на подстилке у стола, безучастно слушал чтение вслух занимательной книжки о правильном уходе за сородичами, для которых, как и для хозяев, самым правильным было бы оставить их в покое и не лезть в собачью жизнь с вредными человеческими привычками-командами. Иван Ильич никак не мог осилить первого параграфа о правильном кормлении, когда натуральный пёс не желал есть ни правильно, ни неправильно. Пришлось и самому за компанию ограничиться чаем. Дарька к тому времени опрокинулся набок. Можно и хозяину опрокинуться. Перед тем, как заснуть, успел удовлетворённо подумать: хорошо всё же быть одному, когда никому не обязан, и тебе никто не должен.
Глава 3
-1-
Институт бурлил реорганизационными слухами. Разрастаясь, они выплёскивались наружу, растекаясь по всему городу, по всем спальным районам, где тревожно спали, а то и нервно бдели встревоженные сотрудники. В спальнях, на кухнях и на междусобойчиках слухи обновлялись, дополнялись и возвращались в институт. Говорили, как о безусловном, об организации на базе ведущего института автономной академии с собственным бюджетом и, главное, персональными окладами. О значительном увеличении штата, о собственном издательстве и независимом научном совете по утверждению званий и, главное, о полной независимости от промышленности. Работать было некогда и не хотелось. На некоторых тайных микронаучных советах, собиравшихся в сортирах и на лестничных клетках, всерьёз обсуждались перспективы создания международной научно-производственной корпорации и даже межконтинентального научно-исследовательского силиконового, в пику известной долине, центра, надутая грудь которого будет питать всю электронную промышленность страны и отсталого зарубежья, а в качестве соска будет реорганизованная шарашка. Конечно, находились и скептики, вдувающие тухлую струю слухов в озонированную атмосферу оптимистического ожидания. Такие были согласны только на повышение зарплат и на образование лаборатории вместо КБ. Но все поголовно верили в лучшее, несмотря на то, что не дождались журавля ни после горбачёвской перестройки, ни после ельцинского анархического разгула, ни в результате новейших преобразований-реорганизаций, направленных вроде бы на благо народа, а оказывающихся в результате – на благо чиновничье-бюрократического класса.
У Ивана Ильича не было никаких слухов и приходилось пользоваться чужими, благо Жанна Александровна снабжала ими чуть ли не каждый час. Он даже попытался покорпеть над лазером, но постоянные отвлечения мешали сосредоточиться. К тому же беспрестанно точила тревога за Дарьку, который после свалки на свалке наотрез отказался приезжать на работу и, проводив хозяина до остановки, оставался сам по себе на целый день. Он бегал и на трёх и уже на четырёх, а в последние два дня вообще уходил из дому с самого ранья голодным, но регулярно возвращался к приходу хозяина. Обмениваясь дневными впечатлениями, они ужинали, причём пёс ел совсем мало и совсем неохотно, и создавалось впечатление, что он не голоден, а просто делает одолжение любимому хозяину. «Вполне возможно», - удручённо думал Иван Ильич, - «драный свободолюбивый зверь терпит меня в общей конуре только из уважения». Вероятно, он снова повадился на базар к таким же свободным лохматым и гладким друзьям и к брошенному случайному корму. Хозяину оставалось только переживать, представляя, как пса снова раздирают на части. Пока собачий бог миловал, и Дарька приходил целёхоньким, радуясь, наверное, что есть хорошая ночёвка, а, возможно, просто по привычке. Приходилось только терпеть, гнать страшные мысли и торопиться после работы домой как в любимую семью. Не выдержав, беспомощный хозяин позвонил знатоку.
- У тебя есть взрослые дети? – спросил Курочкин.
- Дочь, - со вздохом сообщил беспомощный и в родительской сфере отец.
- И как вы с ней? – допытывался консультант почему-то не по делу.
- Да никак, - сознался Иван Ильич. – Терпим друг друга, и каждый живёт по-своему. Стараюсь не мешать.
- И правильно делаешь, - одобрил Пётр Алексеевич. – Так же поступай и с Дарькой. Только дураки думают, что собака есть собака, как они по глупости выражаются, мол, все собаки одинаковы. На самом деле они очень и очень разные, с разными характерами, как дети. Переборщишь со строгостями – навредишь, вырастет злобный пёс, выполняющий команды из боязни до поры до времени. Отпустишь на волю – получишь неуправляемого зверя, который любую команду воспринимает как насилие. У таких бродяжничество – вторая натура, с ней сложно бороться. И только постоянное общение, долгие задушевные разговоры – да, да, разговоры! – и ненавязчивое обучение принесут плоды. Ты принял его в семью как приёмного ребёнка, если я не ошибся в определении, старайся научить хорошему поведению, а не вдолбить силой, задавливая волю. У вас получится, он тебя любит, любит не за корм и ночлег, а за… чёрт его знает за что! Ты ему просто нравишься, иначе бы ушёл. И он тебе нравится, иначе бы выгнал. Сам бог вам велел найти друг друга, так что притирайтесь. А поскольку ты – человек разумный, то и инициатива должна исходить от тебя. – Он немного помолчал и добавил: - С дочкой – то же самое. Бывай.
Сегодня пятница – самый любимый день недели трудящихся… и нетрудящихся тоже. К обеду некоторые слухи сконцентрировались в локальный пучок и лучом устремились на Ивана Ильича, вынудив окончательно забыть о плодотворном труде. На этот раз регенератор реорганизационных слухов не вбежала, не заорала заполошно, а тихо вошла, остановилась у дверей, устало прислонилась плечом к косяку и неуверенно сообщила всем и каждому, что первым и наиболее вероятным кандидатом на должность завлаба рассматривается не кто-нибудь, а их всеми уважаемый коллега, и показала сощуренными неприязнью глазами на ни в чём не повинного Ивана Ильича. Уважающие коллеги молча и озадаченно уставились на нежданно вместо Божия всплывшего из их болота претендента, попытавшегося пускать невинные пузыри:
- Ерунда! Ты часом не перепутала? Не ослышалась? – рассмеялся он весело. – Может, не завлабом, а президентом будущей академии назначат? – не воспринял всерьёз неудачный розыгрыш непутёвой вертизадки.
Но никто не поддержал его весёлого настроения. Наоборот, лица обманутых сослуживцев всё больше и больше хмурились.
- Тебе что-нибудь конкретное известно? – спросил, наконец, Азарян пресс-мужа, но тот отрицательно помотал головой. – А тебя спрашивали? – напал на обалдевшего от нереальности происходящего Ивана Ильича.
- О чём? – прохрипел тот осипшим от негодования голосом. – Что я, идиот, что ли?
Последнее определение никто оспаривать не стал. На тихий шум пришёл из сортира несостоявшийся кандидат.
- Что делим? – спросил, улыбаясь и завоёвывая электорат.
- Должность шефа, - обрадовал болезненного начальника Брызглов, недоумённо пожимая плечами.
- Кто претендент? – продолжал улыбаться уверенный в себе Божий. – Пиши в список.
- Списка не будет, - прекратил регистрацию кандидатов Азарян. – У нас безальтернативные выборы.
- В пользу кого? – насторожился Михаил Владимирович, убрав улыбку.
- Петушкова! – перекосил спокойное лицо начальника Шматко.
Божий, помедлив, рассмеялся опять, но как-то натянуто.
- Несерьёзно! – высказал своё авторитетное мнение.
Возмущённый недооценкой Иван Ильич хотел было тоже дать достойную оценку сопернику: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала!», но усилием железной воли воздержался, предпочитая, чтобы за него говорили другие. Но другие почему-то молчали, предпочитая, чтобы говорили претенденты.
- Откуда такие сведения? – повернул голову Божий в сторону Божией жены, хорошо зная, что она – главная разносчица разных слухов, в том числе и заразных.
- От секретарши деканата, - хмуро ответила Жанна Александровна и добавила для убедительности заразного слуха: - Вчера был научный совет института по кадрам.
Божий постоял некоторое время, не глядя ни на кого, потом повернулся и ушёл без комментариев в сортир. Наступила напряжённая тишина, какая обычно бывает при сборе пожертвований для пострадавших от стихийных бедствий или насилия.
- Нет, - первым нарушил томительное молчание Брызглов, - такое на голодный желудок не переваришь. Я пошёл.
До обеда оставалось полчаса. Другие потянулись за ним, и последней – сорока.
- Не ожидала от тебя, - с брезгливой ненавистью выдавила она общую, как подумалось бедному Ивану Ильичу, оценку самозванца и, хлопнув дверью, тоже ушла, а оплёванный и без вины виноватый претендент даже не посмотрел на её зад. Сам он побоялся выходить, испугавшись искренних и лживых расспросов и поздравлений от знакомых и незнакомых, как это всегда бывает. Пришлось обойтись крепким чаем. Хорошо, что нашёлся сахар для укрепления мозговой деятельности, для переработки инсультной информации. Не веря в слухи он, однако, невольно стал свыкаться с мыслью, что станет научным мальчиком для академического битья, что отвертеться от проклятой должности не сумеет и придётся тянуть лямку организатора вместо того, чтобы заниматься любимым изобретательством.
Шла лишь первая половина послеобеденного часа, а сосредоточенные от новости и обеда сотрудники начали собираться загодя, и никто не ушёл в библиотеку. Первым вернулся Азарян, по-приятельски подсел к столу будущего зава.
- И зачем тебе это надо? – спросил как о свершившемся, жалея в Иване Ильиче толкового учёного, близкого по духу. – Заклюют тебя до смерти, защиплют петушка. Там, - показал глазами вверх, - люди с железными нервами, а у тебя они… верёвочные, да и то надорванные.
- Может, пронесёт? – с надеждой высказал угасающую мысль тревожный кандидат на железную должность.
- Не пронесёт! – убеждённо успокоил Тимур. – Башковитее тебя здесь никого нет.
Вбежал Шматко, подозрительно оглядел сговаривающуюся пару и – к пока ещё маленькому руководителю:
- Иван Ильич, давай я тебе модель лазерного поисковика соберу.
- Я ещё эскиза толком не сделал, - огорчённо отказался конструктор.
Но это не остановило энергичного мастера.
- Вместе додумаем: ты – эскиз, я – модель, - лип будущий коммерсант к будущей научной шишке.
Вошёл, вспотев от спешки, будущий политик.
- Думал, буду на приёме первым, - посмотрел на часы с убежавшей за двойку маленькой стрелкой. Уселся на своё место, помахал кипой листков, охлаждаясь, поправил причёску.
- Ты, Иван Ильич, не тушуйся, - подбодрил увядшего претендента. – Партия тебе поможет. - Вот как раз этого Ивану Ильичу и не хотелось бы. Он вообще не терпел, когда в его дела кто-нибудь вмешивался, особенно дилетанты. Азарян скептически посмотрел на добровольного помощника и ушёл за перегородку. – Не боги горшки обжигают. - Не бог тяжко вздохнул, подумав, что ему-то под силу только ночные горшки с ручкой вовнутрь.
Вплыла, чуть приседая и раскачивая задом, Жанна Александровна. Она цвела ясной улыбкой и совсем не была похожа на ту, что отправилась обедать. Прошествовала под взглядами мужчин до проёма в перегородке, остановилась, повернула голову и, озарив Ивана Ильича голубым сияньем блестящих глаз, сказала:
- Я решила последовать твоему совету. – Чуток помолчала, чтобы он осознал жертву, и попросила: - Ты мне поможешь? – А советчик никак не мог догадаться, в чём требуется помощь и о каких советах она толкует.
Появился на людях, что очень редко делал, предпочитая вызывать в сортир, и нынешний начальник. Он медленным скользящим шагом продвинулся до Ивана Ильича, заставив того сжаться, повернулся, дошёл до Шматко и, обойдя таким образом ускользающие владения, вернулся к двери.
- У нас сложился дружный и, что самое главное, работоспособный творческий коллектив, - сообщил всем, медленно растягивая фразы. – Все молчаливо согласились, ожидая продолжения. – Жалко будет, если он развалится, - и вздохнул с сожалением, представив, вероятно, что и ему придётся отвалиться.
- Более чем вероятно, - высказал тревожащую всех мысль нарисовавшийся в проёме оптимист Азарян. – Такие кардинальные организационные пертурбации никогда не проходят без перетряски и сокращения штатов.
- Ну, это нам не грозит, - поспешил успокоить товарищей будущий находчивый правитель, чувствующий вину и за перетряску, и за сокращение, - Павел Андреевич вот сам уходит…
- Ничего подобного! – быстро возразил Шматко, решив дождаться увеличенных окладов.
- Ты же заявление написал! – возмутился обидевшийся Иван Ильич.
- Никакого заявления нет! – твёрдо стоял на своём Павел Андреевич, отказавшийся от дальних заманчивых стран. – Спроси Михаила Владимировича.
Тот недоумённо пожал плечами:
- У меня – нет.
Покраснев от невольной лжи, Иван Ильич решил выпутаться новым ходом:
- Викентий Алексеевич уходит в политику…
- Это ещё когда будет! – с несвойственной ему стремительной реакцией отказался и Брызглов от неведомых берегов. – Да и будет ли? – засомневался сам, ещё недавно утверждавший без сомнения, что политика – его стезя. – Лучше повременим с моим сокращением.
Красный как рак бедный Иван Ильич сидел и ёжился под расстрельными взглядами ожесточившихся сотрудников, ушедших в глухую личную оборону – они уже начали ненавидеть будущего руководителя.
- Кстати, берусь один полностью обеспечить математическим обоснованием любые конструктивные разработки, - тактично намекнул Брызглов на возможность избавиться от Божией жены.
Но не так-то просто! С шумом и грохотом выскочила из-за перегородки Жанна Александровна, ожгла хитреца синим пламенем и отчеканила, глядя на него в упор:
- Тогда тебе придётся вкалывать не только за меня, но и за Михаила.
Урабатываться за троих Викентию Алексеевичу не хотелось, и он попятился назад:
- Так я не про тебя… я так… вообще…
- Ну, а если вообще, - распалилась обиженная женщина, - то почему бы тебе не присмотреться к некоторым, в частности, не обременённым семьёй? – прозрачно намекнула в свою очередь на недруга Азаряна.
Но за него вступился сам претендент:
- Азаряна не отдам, и не надейтесь.
Все затаились, не глядя друг на друга.
- М-да! – высказался, наконец, и Божий. – Ситуация патовая – сокращать некого.
Тогда нашёл выход Шматко:
- А Колю? Он тоже не женат.
Брызглов недовольно сморщился, покачавшись взад-вперёд.
- Мало ли, что не женат! – Мыши не было ни слышно, ни видно. – Зато он – сын академика.
- Ну и что? – возмутился демократ Иван Ильич. – У нас все равны.
Прожженный политик скептически посмотрел на него.
- Естественно, - подтвердил мнение народа. – Все академики равны, все генералы равны, все трудяги равны и все директора равны. Но работяги и директора уже не равны. Так было испокон веку и так будет всегда. Вспомни, как было до революции.
Иван Ильич, сколько ни напрягался, вспомнить не смог.
- Нашёл, что вспоминать, - нервно засмеялся Шматко. – Это когда ещё было!
- Так мы всей страной туда идём, - объяснил знаток истории не помнящим её. – Оттого всё чаще встречаются пронафталиненные дворяне. Как дойдём, так повернём обратно и – вприпрыжку за всем миром. - Божий хмыкнул и заинтересованно посмотрел на политика-демагога, представив, наверное, как они все, упираясь, бегут задом наперёд. – Тогда и представить нельзя было, чтобы все были равны, и директором вдруг стал чернорабочий, а академиком – какой-нибудь мелкопоместный инженеришка.
- А Ломоносов? – неотразимо выстрелила Жанна Александровна.
Брызглов медленно повернулся в её сторону, снисходительно улыбнулся и отпарировал:
- Ломоносов – уникум, после него Ломоносовых больше не было. И его тогдашние академики за своего не признавали. У каждого была своя родовая ниша и свой трудовой удел. Это сейчас у нас государством могут управлять кухарки, не говоря уж про лейтенантов и подполковников. А тогда, если у тебя свиное рыло – не смей! Вот и имеем, что имеем. Нет, - Брызглов поправил аристократическую причёску, - история не зря учит: яблочко от яблони недалеко падает, и хорошие академики выходят из семей академиков, успешные директора – из семей директоров, талантливые учителя – из семей педагогов, а работяги – из работяг. Возьмём, к примеру, артистов. Вы знаете хоть одного народного, у которого сын, или дочь, или внуки не были бы тоже комедиантами или певцами?
Некоторые не знали ни того, ни другого, в том числе и Иван Ильич, но помалкивали, не желая прослыть дремучими охломонами.
- Причём по утверждению других народных, - продолжал знаток богемы, - все потомки являются оригинальными и талантливыми, своеобразными и индивидуальными артистами, обязательно не похожими на предков. Вы представляете, как бы оскудела и даже захирела наша театральная и другие поп-культуры без многочисленных неоскудевающих творческих родов? – Он помолчал, чтобы слушатели осознали. – То же самое и в науке. Так что с Колей повременим. Иван Ильич, ты, сам-то, из каких вылупился?
Усиленно поёрзав на жёстком стуле, потупив бесстыжие глаза, анкетируемый скромно признался:
- Из работяг, - его родители были рядовыми инженерами-трудягами.
Все осуждающе уставились на него как на виноватого, как будто он подло надул их, оказался со свиным рылом, пролезшим в благородный ряд.
- Что я, сам, что ли? – вскричал ущученный Ломоносов. – Больно-то мне надо! – Но никто не поверил, что не сам и что не надо. – И вообще, - обиделся Иван Ильич до глубины сермяжьей души, - раз некого сокращать, я сам сокращусь!
- Ни-ни! Ни в коем разе! – завопил горячий Азарян. – Если ты уволишься, то нас, тем более, всех под гребёнку. И не думай! – И посоветовал, добрая душа: - Влез в лямку, так тяни! Вот так у нас: кто больше всех вкалывает, кто старается, того быстренько, пока не опомнился, в коренники, а рядом ленятся, чуть потягивая упряжь, многие пристяжные, вместе с кучером понукая коренника.
Все пристяжные разом облегчённо завздыхали, зашевелились, разрешив к всеобщему удовлетворению тяжкую проблему сокращения штатов.
- Иван Ильич, - просящим медовым голосом обратилась Жанна Александровна, - я пойду, может, что новенькое узнаю.
- Конечно, конечно, - разрешил самозванец, - может, то, что тебе раньше наболтали, окажется туфтой?
Она улыбнулась, простив будущего шефа за явную грубость, и удалилась, почти не шевеля ягодицами из уважения и скромности.
- Мне бы тоже, - начал виноватой скороговоркой Шматко.
- Вали! – оборвал его претендент. – Всех отпускаю! – разъярился. – Глаза б мои вас не видели!
Все, естественно, не стали спорить и раздражать будущего сурового руководителя и потихонечку гуськом вышли, и Божий вместе со всеми. Иван Ильич ухватил пропащую голову руками, оперся локтями о стол и замер в тревожной прострации, не зная, что лучше: быть или не быть, вот в чём вопрос! Лихорадочно поразмыслив, насколько позволяло взвинченное нервное состояние, взвесив все «за», которых не оказалось, и все «против», которых была уйма, он решил, что стоит рискнуть. В конце концов, он ничего не теряет - всё равно уволят: или по сокращению штатов, или за развал лаборатории. А может, выйдет? Надо только очень постараться. Из книг он хорошо усвоил, что кадры решают всё. Не техника, не оборудование, не технология, а командный состав. Кого увольняют, когда футбольная команда играет плохо? Тренера! Значит, надо, в первую очередь, определиться с руководящим составом. Первым замом он назначит… Азаряна или Божиху? Политика нельзя – надует. Пожалуй, лучше всего пробивную и энергичную Жанну Александровну, а ленивого, недисциплинированного, но талантливого электронщика Азаряна – в замы по научной части. Иван Ильич даже улыбнулся от первого удачного хода на посту завлаба. Нехорошо, правда, отталкивать Михаила, но… если вспомнить о его прогрессирующей болезни, о затянувшейся диссертации – так вот какому совету последовала умница, первая помощница! – то… надо поступиться дружескими отношениями ради дела. Только так! Первым делом надо будет наполнить тощий портфель выгодными заказами. А заодно как-то всё же протолкнуть устаревший в ожидании кабельный поисковик. Придётся идти к газовому руководству не снизу через мощный слой чинуш с протянутыми руками, а прямиком к Миллеру. И сделает это он сам… нет, не сам, это обязанность первого зама. Тем более что зам – женщина и довольно симпатичная. Надо будет посоветовать ей, чтобы почаще поворачивалась к нему задом, и дело в шляпе. Иван Ильич даже хохотнул от простого решения, пришедшего на ум сметливому руководителю. Он хотел было наградить себя заслуженным досрочным завершением тяжкого трудового дня, привёл в порядок бумаги на столе, встал… и сел: а вдруг придут с приказом о назначении, а зачитывать некому. И вообще, надо привыкать работать по-деловому: утром – опаздывать, вечером – задерживаться. Плохо, что у него, как у всякого авторитетного руководителя, нет друзей, которые могли бы, не лукавя и не подлизываясь, подсказать, как поступить лучше, и поддержать в трудном начале. Был бы Дарька рядом, он бы непременно подсказал. Вместо этого болтается где-то, не ведая о сомнениях, раздирающих хозяйскую голову и душу. Пришлось заняться лазером. Увлёкся и проторчал на час дольше. Никто не пришёл: ни Жанна, ни с приказом.
-2-
Домой он шёл преисполненный чувства собственного руководящего достоинства, снисходительно поглядывая на понурых встречных. Особенно на пожухлых молодых людей, смеющихся и радующихся самим себе и не подозревающим, что большинству не суждено преодолеть даже четверти иерархической лестницы. Он, Иван Ильич Петушков, вопреки родовому запрету вскарабкался, наконец-то, выше и теперь может поплёвывать с высоты на копошащийся внизу трудовой человеческий муравейник. Да, дражайшая Элеонора Львовна, прогадали вы крупно со своим банкирчиком. Надо будет с первой же внушительной получки отслюнить ей на авто. Ему не жалко! А пока в кошельке почти пусто, и придётся экономить, чтобы не пришлось вместе с Дарькой пастись под базарными прилавками. Бедный богач ускорил шаг, но на повороте к дому пришлось затормозить. Между двумя внушительными стопами книг, перевязанных скотчем, стояла невыразительная девица в больших очках, из-за которых глядели на него увеличенные линзами и беспомощностью большие серые глаза. «Вот не повезло!» - подумал Иван Ильич, приближаясь. – «И чего ждёт? Шла бы!» - и твёрдо решил обойти серость дугой.
- Вам помочь? – спросил, надеясь на вежливый отказ.
Но не тут-то было! Девица жалко улыбнулась большим бледным ртом и беззастенчиво разрешила:
- Если вам не трудно.
Ему, конечно, не трудно, но с какой стати? Он не какой-нибудь там работяга или клерк. Вздохнул и взялся за самодельные матерчатые ручки.
- Куда несём? – понёс, не ожидая её, как носильщик на вокзале.
- В наш дом, - ответила книголюбка, таскающая свою макулатуру чужими руками.
- То есть? – не сразу понял он.
- Мы живём с вами в одном доме, - объяснила и пошла рядом.
Он заинтересованно бросил на неё короткий взгляд. Фигура вроде бы ничего, без излишеств и недостатков, шаг широкий, уверенный, шевелюра свободная, до плеч, тёмная и с завитками на концах. Но морда – пресная и не запоминающаяся.
- Почему же я вас раньше не видел? – спросил сердито, словно она виновата, не попав ему на глаза.
Она рассмеялась, не приняв вины.
- Мы встречались, и не раз.
- Вот как? – удивился Иван Ильич, редко запоминающий лица незнакомых людей, тем более женщин, на которых он вообще не решался долго смотреть.
- Больше того, - ошарашила очкарик ещё больше, - мы живём в одном подъезде! – От неожиданности он даже замедлил шаг. Правда, он и других жильцов подъезда, кроме Марьи Ивановны, не знал. Даже второго соседа по этажу не всегда узнавал. – Только вы на третьем, а я на самой верхотуре – на пятом, над вами.
«Лучше бы она на третьем, а я на пятом», - подумал носильщик, поднимаясь по знакомой до третьего этажа лестнице. Когда со шлёпом поставил тяжеленные печатные смыслы жизни, она рассыпалась в улыбчатой благодарности:
- Ой, как я вам благодарна! Что бы я без вас делала?
- Ерунда! – хорохорился он, чувствуя, что на шестой этаж не поднялся бы без роздыху.
- Не знаю, как вас и благодарить! – лила елей, глядя на силача маслеными увеличенными глазами. – А давайте я вас напою настоящим бразильским кофе? Или настоящим цейлонским чаем?
- Что вы, что вы! - скромно завозражал он, не поддаваясь соблазну. – Разве только одну чашечку? – неожиданно согласился, сам того не ожидая. – Мне бы прежде сбегать к себе, посмотреть собаку, - испугавшись первого в жизни свидания с незнакомой молодой женщиной, поспешил он хотя бы немного оттянуть испытание давно прошедшей молодостью. Повернулся и заспешил вниз.
- Иван Ильич! – услышал вслед. «Надо же! И имя моё знает», - удивился и остановился, надеясь услышать, что она неловко пошутила, что ей некогда, что дома мама… - Извините, но у меня нет ничего особенного к чаю, - улыбалась она без всякого извинительного смущения.
- Понятно, - обрадовался он тому, что сможет внести в дружеское безобидное чаепитие и свою щедрую лепту. – А вас-то как зовут? – догадался, наконец, познакомиться с незнакомкой.
Она ещё шире растянула большие губы и сузила большие глаза.
- Валерией, - услышал с приятным смехом. – Можно Валерой или Лерой, как вам удобнее.
Ему удобнее – Валерией, и никаких слюнявых сантиментов. По внешним обманчивым женским данным в сёстры Аркадии, конечно, не подходит, но, скорее всего, близка к этому. Надо держать себя по-взрослому покровительственно и по-джентльменски взвешенно.
- Ждите через полчаса, - наказал, назначив себе срок, чтобы хорошенько обдумать ситуацию и не вляпаться в неприятную историю, попахивающую соблазнением молодой неопытной женщины, и как раз перед назначением на ответственную должность.
Торопливо сбежал на свой третий, нервничая, открыл дверь и лихорадочно обежал глазами кухню и комнату – Дарьки, как назло, не было. Нет, чтобы припрыгать с раненой лапой или подранной шкурой, и тогда, слава богу, чаепитие бы отменялось. Вот зверюга! Когда нужен, его никогда нет! Подождать? Но он уже закрывал дверь и торопился на улицу, а там – в ближайший магазинчик. Не раздумывая, в дикой спешке, чтобы не передумать, потребовал тёплую бутылку элитного «Муската», целомудренную коробку конфет «Воздушный поцелуй», пачку намякивающего печенья «С приветом!» и, чуть призадумавшись, пачку тонизирующих пельменей, сделав очередную незапланированную дырищу в и без того дефицитном бюджете. Возвращался в темпе: две ноги там! На мгновенье застыл у своей двери, хотел зайти, но передумал – а вдруг Дарька там! – и наверх через три ступеньки. Около её двери остановился, чтобы успокоить беспокойно бухающее сердце, поднял руку, собираясь позвонить, но тут же отнял её: может, всё же вернуться к Дарьке? А-а, была не была, и решительно нажал на кнопку, кинувшись в омут.
- Открыто! – услышал её приятный мелодичный голос сопранового тембра.
Толкнул дверь и столкнулся нос к носу с потрясающей молодой дамой в шёлковом оранжевом китайском халате с жёлто-зелёными драконами, очень, наверное, похожими на взъерошенного гостя. Умело наложенная оранжевая помада выделила на бледном холёном лице страстные припухлые губы, а искусно подрисованные тёмно-синей тушью брови и ресницы удлинили разрез манящих глаз к вискам. Она чудом превратилась из серой мыши в прекрасную стрекозу.
- Здравствуйте, - промямлил от неожиданности стрекозёл и очень пожалел, что пришёл. - Вот! – протянул пакет.
- Что там? – сунула она внутрь любопытный нос. – О-го! Вино! – подняла красивые серые глаза, поощрительно улыбаясь растерявшемуся соблазнителю. – Гульнём! Проходите, Иван Ильич, будьте как дома, тем более что квартира – точная копия вашей. О-о! Да здесь и конфеты, и печенье! Пельмени, пельмени! – затанцевала, обрадовавшись холостяцкому деликатесу. – Люблю я пе-ле-ме-ни! – запела на известный мотив про макароны. Иван Ильич невольно улыбнулся, обрадовавшись, что угодил, оттаивая и осваиваясь. «Не так уж и страшен дракон», - подумал он, - «попьём чайку с пельменями и, оттолкнувшись задами, разбежимся», - успокаивал себя. – Снимите пиджак и располагайтесь где-нибудь, а я пока займусь готовкой. Не знаю, правда, что получится – страшно не люблю этого бабского занятия.
- А давайте я, - напросился он, чтобы чем-нибудь заняться и скрыть не проходящее смущение. – У меня уже достаточно большой опыт. – И чтобы доказать это, снял пиджак, закатал рукава, поставил на огонь подходящую кастрюльку, одну из двух имеющихся. Спросил: - Масло есть?
Хозяйка достала из холодильника мятые полпачки, а он успел заметить, что в чреве камеры довольно свободно. «Да-а», - подумал удовлетворённо, - «шику много, шпику мало! Дева не из достаточных, всё, наверное, на книги ухлопывает».
- Что за книги я принёс? – поинтересовался, не обнаружив в квартире коллекционных стеллажей с фолиантами, и чтобы не молчать. – Давайте масло выложим на блюдечко, - предложил занудный сервировщик.
Лера-Валера улыбнулась и подчинилась, с лёгкостью отдав бразды кухонного правления в умелые мужские руки.
- Книги? – переспросила. – А-а, книги, - она уже забыла, какую он тяжесть приволок. – В центральной библиотеке выделили для нашей районной, а я сдуру не стала возвращаться в свою, решила дома разобрать. Хорошо, что вы мне попались. – «Попался», - мысленно согласился он, - «И ничего в том хорошего пока… после книг на кухню попал!» - Приходите к нам, я вам подыщу хороший роман.
«Как бы он не получился сейчас, хороший или нехороший», - подумалось обеспокоенному неясной диспозицией Ивану Ильичу.
- Лук, чеснок найдутся? – потребовал для сложнейшего блюда.
Она сморщила нос, не раз, наверное, бывавший в болезненных соплях от недостатка оздоровительных фитонцидов.
- Знаете, я не люблю.
- Ну, а трава? – продолжал неумеренные требования пельменный шеф.
- Какая трава? – не поняла Валера.
Пришлось перечислить все названия, что помнил из книг:
- Укроп, петрушка… кинза… хмели-сунели…
Она отрицательно покачала головой.
- А вы, оказывается, большой гурман, - не то похвалила, не то попеняла. – Нет, ничего такого нет.
- Жаль, - вздохнул он с сожалением. Для себя-то он никогда не портил пельменей отвратительной зеленью и отвратительным зелёным цветом. – Про электронику в вашей библиотеке что-нибудь солидное есть?
У неё и этого продукта не оказалось.
- Про Электроника есть, - вспомнила вдруг, - хотите почитать? – и весело рассмеялась.
- Про того, что в детском фильме? – вспомнил Иван Ильич один из любимых в прошлом фильмов дочери с популярной песенкой, которые терпеть не мог за вычурную фантазию. – Сойдёт. Приду, запишусь и возьму, - пообещал. – Майонез?
- Есть, мой мэтр!
Наконец-то, что-то есть!
- С майонезом я готова есть даже шоколад, - похвасталась она пристрастием к острому продукту, свойственным натуре увлекающейся, решительной и волевой. – Вот! – достала, наверное, последнее, что оставалось в холодильнике. – Провансаль лимонный! Мой любимый.
Ему больше по желудку была горчица без всяких добавок, ухудшающих вкус и увеличивающих цену. Придётся, однако, на сегодня вкус поменять. У них обозначились разные пристрастия к приправам для основных блюд.
- Что будем пить? – наконец, и она подключилась к приготовлению пиршественного застолья. – Чай или кофе?
- Вообще-то, сказал он, - я больше склонен к чаю. – Вернее – больше привык к нему по лени.
Она опять обрадовалась:
- У нас, оказывается, одни и те же недостатки, - и запоперечила: - А я не могу и дня прожить без крепкого чёрного кофе.
«С майонезом», - добавил он мысленно.
- Что ж, - предложил компромисс, - будем пить каждый своё.
- Ну, нет! – решительно возразила Валерия. – Получится: вроде бы вместе, а на самом деле – врозь, как в кафешке. А мне очень хочется, чтобы было вместе, и очень хочется познакомиться с вами очень и очень близко.
Он невольно покраснел от такого смелого намёка и быстро согласился:
- Хорошо, будем пить кофе, - и всё же обособился: - Мне не очень крепкий.
Она опять засмеялась, сощурив понятливые глаза.
- Прекрасно! – согласилась до поры до времени. – Вы мне всё больше и больше нравитесь – такой покладистый, - и снова рассмеялась, - с вами легко и приятно. Мне тоже хочется очень вам понравиться.
Он опять заалел и не нашёлся, что ответить.
Если бы Ивана Ильича спросили на следующий день, о чём говорили за столом, он толком ничего бы не вспомнил. Да и говорила в основном Валера, развлекая и тормоша заторможенного гостя. Рассказывала о библиотеке, о том, что народ читает всё меньше и меньше. Приходят школьники, студенты и молодые, не заплесневевшие ещё, пенсионерки. Мужики совсем не приходят. Многие пользуются бездушным интернетом, а по ней так это всё равно, что секс по телефону. Не зря социологи утверждают, что все секс-извращенцы и импотенты – электронные читатели. Но и эта интереснейшая тема не помогла растопить ледяной перегородки между ними. Виноват, конечно, он. Виноват в том, что никак не мог преодолеть полосу возрастного отчуждения, никак не мог, в отсутствии опыта, настроиться на ухарский лад. Даже подумал некстати, что Азарян бы не растерялся и давно нашёл с Леркой общий язык. Если бы представился маломальский благоприятный случай, Иван Ильич бы непременно позорно сбежал. Не помог и мускат, оказавшийся безвкусным и не пьяным, и пельмени, не пробудившие другого аппетита. Помогла она. По-женски почувствовав, что слова безнадёжны, она взялась прямиком за дело.
- Пойдемте, потанцуем? – предложила вместо него и, не ожидая согласия, поднялась и ушла в комнату, а он поплёлся следом.
В углу рядом с телевизором стоял отличный японский музыкальный центр. Выбрав из внушительной стопки какой-то диск, она всунула его в щель и включила засверкавшую огоньками чудо-машину. Поплыл, нарастая, слащавый и приторно любвеобильный голос женоподобного Иглесиаса, которого Иван Ильич ненавидел тихой ненавистью здорового мужика. Он вообще был равнодушен к музыке, оправдываясь тем, что при рождении акушерка, шлёпая по попе, промазала и попала по уху.
- Боюсь, что вы не найдёте во мне умелого кавалера, - предупредил её порыв, - кроме шаркающего топ-стопа, я ни одного танца не знаю.
Она улыбнулась, прощая.
- Постараюсь составить вам достойную пару.
Они неловко полуобнялись, привыкая к рукам друг друга, и медленно, вихляя задами, закружились, чуть шевеля ногами. Иглесиас ещё не успел объясниться как следует, когда Валера подняла на кавалера увеличенные скрытым волнением глаза, полные настороженной ласки, и тихо сказала:
- Какой ты, Иван, большой и надёжный, - осторожно прижалась головой к его груди, а он опустил подбородок ей на темечко.
Блудный дядя вернулся к себе около трёх. И только потому, что замечательная Валерия захотела выспаться перед субботним рабочим днём. Иван Ильич прошёл в кухню, включил свет, жадно выпил чашку холодного крепкого чаю, пошёл в комнату и там включил неурочный свет… Дарька лежал на диване, подвернув передние лапы под себя, и строго смотрел на хозяина осуждающим взглядом бессонных глаз. Он терпеливо ждал его, а он… А он присел рядом, виновато улыбаясь, погладил, прося прощения, но малыш медленно отстранился и стал усиленно обнюхивать руки, встревоженный чужим запахом. «Вот чертяка!» - досадливо восхитился Иван Ильич. – «Унюхал!» Пришлось идти и тщательно мыть с мылом лицо и руки. Когда вернулся, посвежевший, Дарька уже перебрался в самый угол дивана и насторожённо наблюдал за приближающимся предателем.
- Ну, что ты? – смущённо проворчал хозяин. – Подумаешь!.. Ну, было, было! – сознался в том, о чём пёс уже догадался. – А сам? – вспомнил Иван Ильич женское правило, что лучшая защита – нападение. – Сам-то, не спрашиваясь, умчался за первой же попавшейся сучкой! И чем это кончилось? – И подумал: как бы и у него не кончилось драной шкурой. – Мне тоже иногда нужна сучка, - уговаривал человеческий кобель.
Но малыш, вжавшись в угол, не принимал никаких объяснений. Грустно положив голову на вытянутые лапы, он безучастно смотрел в тоскливое пространство. Иван Ильич попытался снова приласкать его, но неприступный Дарька встал, спрыгнул с дивана и спрятался под столом, показывая этим, что ему сейчас так же больно, как тогда от физической боли. Чужой запах ему явно не понравился. Поняв, что примирение не состоится, дон Иван на всякий случай накрошил в блюдце сыр и сырых полсардельки, поставил блюдо примирения у стола и завалился спать, не накрываясь.
Проснулся чёрт те когда с больной головой и сдавленным животом. Хотел пощупать, что с ним, и наткнулся рукой на Дарьку. Он лежал рядом, чего никогда раньше не делал, отвернувшись и плотно упершись задом в живот хозяина, словно караулил, как бы тот снова не сбежал в чужую стаю с противным запахом.
- Привет! – бодро поздоровался засоня. – Я тебя люблю.
Малыш не откликнулся на признание, всё ещё переживая измену. Иван Ильич легонько погладил его, пёс не возражал, вдвоём ему было хорошо. Но надо подниматься. Дарька встал на все четыре лапы - хозяин даже не заметил, когда пёс стал использовать все конечности – потянулся всем телом, припадая сначала вперёд, потом назад, встряхнулся шкурой, обернулся, будто приглашая не медлить, и спрыгнул на пол. Пока Иван Ильич с наслаждением мылся в душе, одевался в чистое, готовил завтрак, Дарька держал дезертира в поле зрения, передвигаясь по квартире от одного порога до другого. И когда они совмещали прогулку с заходом в магазин, он не отпускал его ни на шаг, боясь потерять и второго хорошего хозяина. Не отстал и тогда, когда возвращались в дом, не задержался на углу для изучения свежей корреспонденции.
Поднявшись на свою площадку, Иван Ильич остановился и посмотрел вверх. «Сходить, что ли», - подумал, сдерживая себя, - «поблагодарить за чай?» - хотя не помнил, что они пили и пили ли вообще. «Может, пригласить в кино… на Электроника». Пойти и пригласить очень хотелось. «Жаль, что в городе нет Иглесиаса, а то бы сходили, дослушали»… - ещё больше захотелось пойти наверх и остаться. «Может, в музей?» - он усмехнулся. «Ну да, в Палеонтологический, подыскать себе непыльное местечко среди динозавров».
Пока он колебался, метя одной ногой сюда, а другой туда, Дарька сидел у дыры, выжидая и подозрительно глядя на необычного хозяина. Он простил ему долгое вечернее отсутствие, чужой запах, не умея по-человечески долго держать зла, а просто запомнил, что не надо спускать глаз с нового хозяина, если не хочет потерять и его. Включив свой природный аппарат чтения мыслей, он терпеливо ждал. А Иван Ильич вдруг вспомнил, что Лера сегодня работает, и обрадовался, сожалея.
От фирменного тушёного мяса с луком нервничающий пёс категорически отказался. Он не тронул и ночной подачки. Виновнику, глядя на него, тоже расхотелось есть, и оба остались без обеда. И без взаимопонимания. Иван Ильич удручённо вздохнул. Но, что бы там, вверху, ни было, как бы ни хотелось скорого повторения, а здесь, внизу, ждут скопившиеся за неделю обыденные домашние дела. Как всегда нехотя, в замедленном темпе он сделал мокрую уборку, отодвигая Дарьку от одной наблюдательной лёжки к другой. Потом, пересилив лень, привёл в божеский вид одёжку и обувь и провернул самое неприятное – канительную стирку. Когда кончил, подступило предвечерье с оранжево-голубым закатом. Интересно, до скольки Валерия глотает книжную пыль? Ноги зачесались сходить и проверить. Тем более что утомившийся сторож пристроился на диване, закрыв глаза. В домашних брюках и тапочках, в рубашке навыпуск, Иван Ильич на цыпочках прошёл к двери, медленно и осторожно, стараясь не скрипнуть, открыл её, вышел на площадку, чуть прикрыл дверь, облегчённо вздохнул и ринулся вверх по лестнице. Дарька обогнал его ещё на первом пролёте. Скрываться было бесполезно, торопиться – тоже, и они уже нормальным шагом подошли к заветной двери.
- Ты что, - сердито спросил беглец, - и в постель со мной полезешь? – Пёс так посмотрел на него, что стало ясно – полезет. – Ну, и чёрт с тобой! – щедро пожелал добрый хозяин и нажал кнопку звонка.
Показалось, что он заверещал так громко, что сбегутся все соседи. Все не все, но одна полновесная дама, выкрашенная яркой охрой, выглянула из приоткрытой двери напротив.
- Ещё один! – закричала злобно. – Коленки трясутся, а туда же! – и с негодованием захлопнула дверь.
Покраснев чуть ли не до цвета её волос, похотливый дедушка подождал с минуту, но из Валериной квартиры никто не выглянул, и пришлось с вихляющимися от стыда коленками возвращаться не солоно хлебавши вслед за показывающим верную дорогу псом. После всего такого и прочего захотелось полежать и подумать. Что тётка имела в виду, когда орала «Ещё один!»? Плохого о Валерии думать не хотелось, а раз так, то и не стоит. К тому же думать помешал звонок. Она! Он чуть не вприпрыжку подбежал к двери, торопясь, открыл – за дверью стояла, улыбаясь пурпурной улыбкой и сияя голубизной подчернённых глаз… Божия жена. Зачем? Иван Ильич заглянул ей за спину, но Божия там не было, не слышно и опаздывающих шагов.
- Здравствуй! Не ждал?
Она решительно вошла в квартиру, по-элеоноровски оттеснив его к стене коридора. Дарька, лежавший в кресле перед телевизором, приподнялся на передние лапы и, оскалившись, тихо зарычал, выражая общее с хозяином мнение по поводу появления нежданной гостьи, которая для обоих сейчас хуже татарина. А она по-хозяйски прошла в комнату, огляделась.
- Скучно живёшь, неуютно. Сразу видно отсутствие женской заботы. – Повернулась к Ивану Ильичу: - Слушай, уйми ты это чудовище, а то, не дай бог, цапнет за руку или за ногу, - чуть приподняла оголённые руку и ногу, не прикрытые девичьим бордовым платьем с большими вырезами на груди и на спине. Иван Ильич пожалел, что такого же выреза нет ниже спины. – Пригласил бы хоть меня в качестве дизайнера.
- Ага, - возразил неряха, - украшать мою морду синяками от Михайловых кулаков.
Она рассмеялась:
- За привлекательную бабу и пострадать не грех.
Он не стал оспаривать её перезрелую привлекательность, взял Дарьку и отнёс защитника в дальний угол дивана, где тот продолжал тихо ворчать, поскуливая и не спуская глаз с чужой бабы в раздражающем цвете. Почувствовав, что ей не рады, Жанна Александровна перешла к делу, надеясь понравиться позже. Она-то точно не знала, что первичное неприятие – надолго.
- Иван, - намеренно обратилась по-свойски, - ты обещал посмотреть мою диссертацию. Посмотришь?
«Так», - сообразил он, - «диссертация уже её», - и поморщился, представив, какую уйму времени придётся затратить на смотрины. Она заметила.
- Может, я не вовремя, так уйду! – сказала обидчиво, нисколько не сомневаясь, что уходить не придётся.
- Нет, нет, - сдался он, интеллигент до последнего ногтя мизинца. – Давай, посмотрим.
Жанна Александровна, одолев первый редут, сгребла со стола всё, что там было, перенесла на подоконник, вытащила из красной блестящей сумки красную потёртую папку, развязала красные тесёмки и начала выкладывать на стол написанные и перечёрканные листы и многократно исправленные цветными фломастерами чертежи. А он мимолётно подумал, что раньше никогда не замечал приверженности Божиихи к возбуждающему и провоцирующему цвету. Под возмущённое ворчание Дарьки она сама принесла из кухни табурет и поставила рядом со стулом.
- Чай сам будешь готовить или мне доверишь?
Он разрешил:
- Действуй, - и, присев на стул, углубился в материалы диссертации.
Он обладал дурацким, по его мнению, свойством не отвлекаться на внешние раздражители, когда погружался в работу. И теперь, забыв и о Валерии, и о Жанне, старался сообразить, какую научную концепцию содержит диссертация. Прочёл для начала черновой вариант реферата – новизны не уловил. Пришлось пробежать глазами и мозгами по всему, что вывалилось из папки. Стало ясно, что автор сам не понимает, к чему стремится – в работе не было чётко выраженной концептуальной идеи. Это Иван Ильич когда-то надоумил Михаила заняться разработкой перспективных цифровых телерадиокоммуникаций в промышленности, но тому орешек оказался не по зубам. Теперь его пыталась разгрызть Жанна. Она наворотила много теории, показав знание предмета, но извлечь из неё что-нибудь полезное собственное не удалось. Было несколько разрозненных схематических разработок, не увязанных в системные блоки, на этом дело и застопорилось.
Молодая соискательница зрелого возраста села рядом впритык, бедро к бедру, и всячески мешала референту сосредоточиться, то и дело объясняя задумки, тыча пальцем с накладным красным ногтем в схемы и часто касаясь горячей ладонью его обнажённой по локоть холодной руки. Ей было неудобно сбоку припёку, и она переместилась за его правое плечо. Теперь, чтобы что-нибудь показать, ей приходилось опираться на него мягкой свободной грудью, пока он, повернувшись, не уткнулся носом в вырез платьица и не отстранился резко, насколько было возможно. А она не торопилась и даже улыбнулась, угадав его мальчишеское смятение при виде близкой голой груди.
- Слушай, - не сразу нашёлся он, - а как Михаил отнёсся к отлучению от диссертации?
Она, наконец-то, отошла и опять уселась рядом на табурет, едва касаясь.
- Безропотно, - сообщила как-то безразлично. – По-моему, даже доволен, - сказала, как о постороннем, а Иван Ильич увидел под помадой трещины на губах, под глазной чернью – пучки тоненьких морщин, убегающих к вискам и, главное, начинающуюся дряблость кожи на шее. – У него теперь одна забота, - какая – не надо было уточнять. – Надоело бороться, - отвернулась от соседа, скрывая выступившие прозрачные слезинки. Повернулась, взглянула зло и отчеканила: - Уходить хочу!
- Ты что?! – возмутился ошеломлённый Иван Ильич. – Да он без тебя окончательно пропадёт! – Она никак не реагировала, определяя молчанием, что решение её бесповоротно. – Столько лет вместе и – на тебе! – сожалел он. – Ему бы работу по душе, и бросит. Характер у него есть.
- Нет у него никакого характера! – почти выкрикнула Жанна Александровна, как резанула себя по живому. – Сколько тянуть за уши? Может, вытрезвитель устроить в квартире? – сердито спросила у лучшего друга. – А самой наркосестрой заделаться?
Теперь молчал он, разумно полагая, что в чужие семейные потёмки лезть не стоит – в темноте тебе же ненароком и достанется от обоих.
- Лучше скажи: берёшь ты нас в свою команду? – Она снова встала и, обогнув его со спины, устроилась одной мощной ягодицей на краю стола прямо против него, бесстыже выставив на обозрение внушительный окорок и колено. Но он видел только предательские синие прожилки, голубые вены на голени и задубевшую кожу в мелких трещинках на колене.
- Беру, - обрадовал несчастную женщину, пытливо вглядывающуюся во всемогущего работодателя. – Тебя. Первым замом. Потянешь?
На её напряжённом лице засветилась довольная улыбка.
- Не пожалеешь, - обнадёжила твёрдо. О муже и не поинтересовалась. – Знаешь, мне давно надо было тебя оттяпать у Элеоноры.
Жанна откинулась, опершись на руку, неудобно выгнув закостенелую спину и выпятив рыхлую висячую грудь. Иван Ильич отодвинул от ляжки бумаги и руку и усмехнулся про себя, сообразив, зачем на ней девичье платьице красного цвета.
- Пожалела бы, как и она, - не разделил он её запоздавших оптимистических ожиданий от того, что не случилось.
- Элеонора – напыщенная дура. – Он не возражал против такого поверхностного определения достоинств долголетней супруги, хотя и не считал его верным. – Она хотела сделать из тебя вип-чиновника от науки, а надо было – корифея науки. У тебя есть для этого все задатки, – он и против этого не возражал, скромно помалкивая, - кроме настойчивости в достижении цели и уверенности в себе, - и на это он был согласен, хотя и поморщился. – Я бы компенсировала их, - он и в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что компенсации подверглись бы и другие недостатки, были они или не были. – Пойду, сделаю чай.
Элеонора-2 выпрямилась, оперлась рукой о его неуверенное научное плечо, чтобы встать, и в это время за спиной Иван Ильича раздалось бодрое и жизнерадостное:
- Ваня! – Валерия ворвалась по-свойски, без звонка и стука. – Ты дома? Ой! – увидела пару у стола. – Ты занят?! – то ли спросила, то ли сказала утвердительно.
Иван Ильич, удерживаемый рукой Жанны за плечо, никак не мог повернуться и объясниться. И тогда он грубо сбросил барьер, но было поздно: сквозь оставленную настежь распахнутой дверь слышен был торопливый стук каблуков наверх, а следом злобный лай Дарьки, запоздало среагировавшего на ненавистный запах. Иван Ильич выбежал на площадку.
- Дарька! Нельзя!
Бесполезно, пёс честно отрабатывал сторожевую оплошность.
- Лера! – но там уже хлопнула закрываемая дверь.
Ему хотелось побежать вверх, развеять недоразумение, но удержало рефлексивное интеллигентское чувство гостеприимства и, конечно, чувство жуткого стыда, будто его застали голым. Он вернулся в комнату, где Жанна Александровна, некрасиво сгорбясь, судорожно сминая листки и схемы, засовывала их в папку. Ему показалось, что она плачет, но, когда повернулась к нему, лицо её было непроницаемо спокойным. Сунув папку в сумку, она посмотрела ему в глаза взглядом опытной зрелой женщины, хорошо разбирающейся в любовных интрижках.
- Благодарить будешь позже, когда осознаешь, от какой грязи я тебя спасла, - и твёрдой походкой пошла на выход. – Можешь не провожать!
А он и не собирался, мысленно торопя её уход. Когда шаги затихли внизу, они с Дарькой сбегали наверх ещё раз. На осторожный звонок и стук отворилась дверь «ржавчины», которая лишь смерила неуёмного кобеля испепеляющим взглядом. Через полчаса он сделал ещё одну бесполезную попытку. В отчаянии сел на диван и, положив голову на скрещенные на затылке ладони, твёрдо сказал себе: «Всё! Хватит! Пацан!». Устроившийся рядом малыш положил морду ему на колено, он был того же мнения.
- Пойдём, проветрим мозги, что ли? – предложил хозяин.
Дарька радостно взвизгнул и резво занял стартовую позицию у дыры. Проветривались, не удаляясь далеко от дома, чтобы не прозевать затворницу, если ей вздумается вдруг выбраться на улицу, и чтобы высмотреть её в окне и убедиться, что она дома. Когда обмочили всё, что можно, дважды и ничего не высмотрели, вернулись домой. Тем более что уже изрядно стемнело, и ничего не видно. Не утерпев, Иван Ильич сбегал наверх ещё дважды с прежним успехом, причём Дарька в последний раз ждал его на площадке, первым сообразив тщетность бесполезного кросса. После проветривания и вынужденной тренировки он не отказался от ужина. А хозяин отказался, ещё раз твёрдо пообещав себе: «Всё! Баста! Я не мальчик! И пошла бы ты!..». Изрядно прогревшись и охладившись под контрастным душем, почти вернув нормальное психическое состояние обманутого тела, он улёгся в холостяцкую постель, решив окончательно и бесповоротно выкинуть из души и забыть намертво очкастую змею, не поддаваться больше ни на какие её соблазны и полностью посвятить себя корифейной деятельности в течение 25-и часов в сутки. Дарька, верная душа, сторожем улёгся рядом. Перед самым сном Иван Ильич успел ещё высунуть из-под одеяла руку, сложить из твёрдых конструкторских пальцев внушительный кукиш и повертеть им в направлении двери.
-3-
Памятуя о данном накануне обещании и часто оглядываясь на Валерины окна, поздним утром пошли на ритуальную прогулку. Дарька, в отличие от хозяина, был переполнен энергией и вёл себя словно щенок, вырвавшийся на волю. Его радовало всё: и ясное солнечное утро, и близость хозяина, и то, что ничего не болит и не надо бегать за суками. А хозяина не радовало ничто.
Для начала пришлось разогнать нагло греющихся на солнце кошек. Потом взрослый щенок ввязался в игру пацанят с мячом. Хорошо, что мяч не влезал в пасть, а то бы с радости прокусил или удрал бы с ним куда подальше. Вскоре вся обрадованная орущая и визжащая орава бегала за ним, забыв о мяче, пока не окружила запыхавшегося до капели с языка игрока. Каждый хотел его погладить, да так, что спина у Дарьки прогибалась, и уже возникли ссоры и слёзы, кому-то не досталось. Какая-то чересчур бойкая девчушка вознамерилась ухватить живую куклу на руки, но этого пёс не стерпел и бросился наутёк, а за ним – вся мелкотравчатая ватага. Но где им на неокрепших двух угнаться за ловким четвероногим беглецом – вместе с хозяином он скоро выбежал со двора на улицу, оставив преследователей с сопливым носом.
Чуть отдышавшись на улице, неугомонный забияка стал задирать всех идущих навстречу мужиков, которые имели неосторожность близко подойти к Ивану Ильичу. Он облаивал их неожиданно, с наскоком, звонко и азартно, а те с испугу отшатывались и отступали боком, пряча ноги. Свирепый страж, не отступая, нападал сзади, стараясь если не укусить, то слегка цапнуть за мотающуюся штанину. И сколько бы хозяин ни орал, запрещая хулиганистые выходки, ничто не помогало. Странно, что на женщин с удобными голыми ногами он не нападал. Не иначе, как в нём присутствовали редкие для современных людей рыцарские гены. В конце концов, запуганным мужикам, старающимся не наступить на забияку, повезло.
Его внимание отвлекла толстуха-такса, волочащая брюхо по асфальту и удерживаемая от опасных резких движений металлической цепочкой и таким же ошейником-колье. «Ура-гав!» - вскричал в экстазе малыш и, не раздумывая, бросился к её хвосту. Та, не имея зажиревших сил сопротивляться, мотала, заигрывая, длинным хвостом-плёткой, мешая инспектору как следует обнюхать паспорт. Тогда он рявкнул, призывая к повиновению, и таксиха, испугавшись, сделала неуклюжий разворот, чтобы оказаться к нему носом. Но какой же зрелый ухажёр, знакомясь, смотрит на лицо подобно незрелому юнцу? Он оценивает даму совсем по другим частям тела. Поэтому Дарька сунул нос под живот сучки, и та, сдаваясь, изобразила толстое полено с торчащими вверх сучками. Иван Ильич пытался поймать и оттащить руками нахала, но он не давался, а хозяйка таксы, улыбаясь, разрешила:
- Пусть потреплет хорошенько, ей, толстухе, полезно.
Но малыш, тщательно проверив документы и не обнаружив сексуального криминала, потерял к ней всякий интерес, отбежал к бордюру, расписался и побежал дальше.
С улицы свернули в переулок по направлению к лесу и лесной аллее. И здесь среди бела дня, на тротуаре у стены дома породистый пёс опозорился: он, не стесняясь, выдавил две огромные какашки, а у Ивана Ильича, как всегда, не было ни пакета, ни совка. Что делать? Хорошо, что никто позора не видел. Забывчивому хозяину пришлось носком туфли пинать говёшки к краю тротуара и там свалить на проезжую часть. Дарька в процессе всей операции отчаянно лаял на ногу, возмущённый тем, что убирают такой заметный и такой вонючий сигнальный бакен-какен. Вспотевший от волнения и усердия хозяин для очистки обуви вынужден был использовать носовой платок, которым в заключение стыдливо накрыл кучу. И оба быстро удалились, как будто не имели к ней никакого отношения.
Прошли в стороне от старого Дарькиного дома и вышли прямиком в лес. Здесь было прохладно, пахло хвоей так, что невозможно надышаться, исчез привычный фоновый городской шум, уступив место тревожному замкнутому затишью. Иван Ильич предоставил зверю право выбирать дорогу в дикой чаще, а сам пошёл следом. Оба передвигались медленно, часто останавливаясь и внюхиваясь в незнакомые терпкие запахи.
И вдруг Дарька замер, приподняв правую переднюю лапу. Иван Ильич тоже остановился, но ногу не поднял. Неподвижная композиция из двух тел продержалась несколько мгновений. Первым нарушил её, естественно, чуткий пёс. Какими-то неестественными скачками, высоко подпрыгивая на всех четырёх лапах, он ринулся к подножию толстенной старой сосны с вылезшими наружу корнями и с рычанием начал топтать кого-то в прелой листве двумя передними лапами. Этот невидимый кто-то, очевидно, пощекотал ему чувствительные подушечки лап. Дарька отскочил, постоял, что-то соображая и прислушиваясь с наклонённой головой, и снова бросился туда в высоченном прыжке, и снова затоптался, рыча. Щекотун не отвечал, и пришлось разгребать листья, чтобы увидеть шутника. Иван Ильич помог, но ничего, кроме дырки в земле, они не обнаружили. Охотник смело сунул в неё нос, фыркнул, разметав крошки земли и листья по сторонам, и принялся усердно и с большой скоростью, торопясь, разгребать нору, выбрасывая землю между задних лап, словно землеройная машина. Лишним пришлось отойти в сторону, чтобы не быть засыпанными с головой. Яма дошла почти до центра Земли, а неутомимый живой экскаватор всё роет и копает. Ткнётся мордой в дыру, фыркнет раз-другой, чувствуя дразнящий запах дичи, и снова за работу. Скоро вся морда до глаз покрылась земляной коростой, даже брови и уши усыпаны крошевом, но охотничий азарт не позволяет малышу замечать такие мелочи. Иван Ильич решил помочь другу, сорвал веточку и, сунув её в норку, пошурудил. Слава спасителю, убежище для жертвы оказалось неглубоким и ненадёжным для спасения, и пришлось чёрно-серой мышке вылезать, несмотря на жуткий страх, и убегать в поисках другой норы. Но заядлый охотник не дал ей удрать. В очередном прыжке с высоко поднятыми передними лапами он настиг её и придавил к земле раз, другой, третий, пока несчастная не перестала сопротивляться судьбе, не закорчилась в смертельных судорогах с выступившими капельками крови из уголков рта и носа. Не поверив, что всё кончено, Дарька осторожно потрогал её лапой, убедился, что мертва, и только тогда осторожно взял в зубы, прикусил пару раз и выплюнул. «Фу, какая гадость!» - читалось на грязной морде. «Вот так и в человеческой жизни», - подумал Иван Ильич, - «стараешься, добываешь, тратишься почём зря, а достигнешь и понимаешь, что старался зря, только морда в грязи».
И ещё добыли. На этот раз неосторожно удалившаяся от норки мышь не успела скрыться в ней, и двое охотников преследовали её в листве почти два метра, потом выискивали и вынюхивали в куче засохших ветвей, нашли и оголили от укрытий. Иван Ильич помогал в смертоубийстве ни в чём не повинного животного из животного желания настичь и убить, такого характерного для разумного человека. Правда, цивилизованные люди чаще всего изощряются в более жестоком моральном убийстве себе подобных.
Больше убить никого не удалось. Кое-как отчистились и с пустым ягдташем, но довольные собой, устало потопали домой. К Ивану Ильичу тоже вернулась способность радоваться солнцу, лесу, утру и настоящему охотничьему псу. Мешало только воспоминание о едком замечании Жанны о грязи, от которой она, якобы, его спасла. Спасла, однако, не она, а Валерка, целомудренно не открывшая дверь. Конечно, плотская интрижка ради удовлетворения долго томившейся плоти – безусловно, грязная и позорная страница в биографии интеллигента, отца взрослой дочери, солидного дяди и без пяти минут солидного научного руководителя, который вопреки разуму не удержался и пал жертвой неодолимого инстинкта самца, словно Дарька. Хорошо ещё, что шкура осталась цела. Но сегодня, сейчас, он эту запятнанную страницу перевернул окончательно и с треском прихлопнул ладонью, твёрдо решив не открывать больше.
С тем и подошли к дому.
- Иван Ильич! – донеслось с балкона пятого этажа. – Вы уже прогулялись? – приветливо спросила перевёрнутая страница. – Вот молодцы! – похвалила, как всегда хвалят те, кому лень двигаться, тех, кто много двигается.
Вынужденный подвижник тоже улыбнулся, не тая зла на совратительницу.
- Доброе утро!
Она засмеялась, радуясь утру.
- Чуть не проспала его, - призналась. – Была вчера на свадьбе подруги, загуляли допоздна, пришлось и заночевать там. Хотела вас пригласить, да вы были заняты. – Она снова засмеялась, тоже не тая зла на совратителя.
«Так вот почему дверь была заперта!» - обрадовался он, простив ей вынужденные путешествия вверх-вниз. – «Если и врёт, то щадя. У женщин никогда не поймёшь, где правда, а где ложь. Они специалисты по оправданиям своих поступков и, особенно, проступков, и никогда не бывают виновными».
- Иван Ильич! – опять позвала. – Не хотите съездить на озеро? День обещает быть жарким. Позагораем, поплаваем.
- А не поздно? – засомневался он, взглянув на часы, которые показывали начало двенадцатого, и мысленно согласившись.
- Успеем ещё сгореть! – обнадёжила Валерка в освещённом ярким солнцем коротком полураспахнутом халатике.
Как тут не согласиться?
- Ну, тогда едем! – не устоял Иван Ильич от соблазна попортить шкуру.
Когда-то, в давно забытые времена, захлопнутые безмятежными холостяцкими годами, они бывали на загородном озере всей дружной семьёй. Мраморная Элеонора в обязательных резиновых тапочках неспешно вышагивала по береговой кромке, принимая строго дозированные солнечные облучения и часто останавливаясь в позах античных богинь с заломленными руками и изогнутым станом. И тогда Ивану Ильичу казалось, что застынь она так, никто и не догадается, что это не изваяние, а живое тело. Дочь-домоседка, насупившись, пряталась в кустах и что-то исподтишка грызла, а он рывком заходил по грудь в стоячую воду, загрязнённую за много десятилетий многими сотнями тысяч грязных, потных тел, окунался с головой несколько раз и лениво плыл на середину озера, изображая замедленный брасс, больше похожий на лягушачий стиль. Но это было очень и очень давно. А как будет теперь?
- Четверть часа на сборы устроят? – предложил он армейский режим.
Валерка засмеялась, обрадовавшись, что надёжный спутник не отказался, и отрапортовала:
- И десяти минут хватит, мой командир!
- Соберётесь и спускайтесь к нам – дверь будет открыта, - распорядился он.
- Спешу, - послушно ответила она и скрылась в квартире.
Затяжными прыжками поднявшись к себе, Иван Ильич стал лихорадочно соображать, что взять, и что у него есть. Плавок не было, зато были синие трусы с красными звёздами и серпами с молотами – писк прошедшей сюрреалистической моды. В качестве подстилки сойдёт накидка с дивана, которую, наконец-то, придётся выстирать. И ещё – полотенце. Всё? Еду и питьё прихватят по дороге. Всё. Где спутница? А она, как и обещала, пришла через полчаса. Первым её, конечно, унюхал Дарька и набросился с таким остервенением и злобой, что ей пришлось отступить с порога на край лестничной площадки. Но и там он не отставал, требуя спуститься дальше вниз, с глаз долой. Ивану Ильичу еле удалось уговорить его оставить в покое гостью, даже пришлось прикрикнуть, после чего пёс, ворча, отступил в коридор и застыл там, не спуская глаз с чужачки. На шум выглянула Марья Ивановна.
- Что тут? Кто? – спросила обеспокоенно. – Иван Ильич, вы дома? – Увидев его и молодую женщину с пятого этажа, почему-то поджала губы и, не поздоровавшись, закрыла дверь.
- Наши женщины не очень-то вас чтят, - определил наблюдательный спутник, вспомнив и реакцию её соседки.
Валерия пожала плечами.
- Старозаветные ханжи! – и отвела глаза в сторону.
- Придётся его взять, - кивком головы показал хозяин на Дарьку. – Вы как на это смотрите?
Оказалось – никак!
- Это ваша забота, - сухо открестилась она от совместного озёрного выгула злобного пса.
Ивану Ильичу очень хотелось показать малышу большую воду, и потому пришлось смириться с конфликтной ситуацией в группе, надеясь, что она разрешится в процессе общения на природе.
Ехали в автобусе, который катил до самого водоёма. Страждущих попасть туда в это позднее время было немного, и удалось уместиться на сиденьях, но, слава богу, порознь. Непримиримый Дарька спрятался между ног хозяина, насторожённо оглядывая разнообразно пахнущих двуногих тварей. На коленях у Ивана Ильича стоял чёрный глянцевый пакет со шмотьём, пивом для молодой дамы, минералкой для пожилого кавалера и разнообразной кулинарией, замешенной и выпеченной на протухшем маргарине и напичканной залежалыми сладостями. Был и сухой корм для занятия праздных зубов и ноющего от голода желудка. Добирались почти полчаса, взмокнув от пота в хорошо прогретой железной коробке. Автобусы до озера и после служили здесь в качестве своеобразной депрессионной камеры.
Когда вывалились из камеры, и всё тело обдало слабым, но свежим ветерком, а в глазах зарябило от солнечных бликов, бегущих навстречу по водной глади, на лицах невольно растянулись улыбки. И даже Дарька, больше всех пострадавший от духоты, энергично встряхнул шкурой, взбодрился и принялся интенсивно знакомиться с местными запахами, источаемыми прибрежной гнилью. Разместились на уютной грязной полянке с почти напрочь вытоптанной и вылежанной травой. С тыла надёжно прикрывали редкие кусты, облепленные понизу отходами отдыхающей цивилизации, а с фронта открывался широкий вид на безмятежное озеро и перезагорелое солнце, торопившееся упасть в прохладную воду. Мимо дефилировали травленные солнцем в разной степени и в различных местах заплесневевшие обитатели каменных сот. Вырвавшись в естественную среду обитания, они, минимально прикрыв тряпочками стыдные места, не стыдясь, демонстрировали некоторые неестественно развитые части безобразных тел. Мелюзга, вымазавшись в тине по шею, радостно барахталась в прибрежной полосе. А умелым пловцам, чтобы войти в чистую воду и выйти из неё, приходилось преодолевать грязевый барьер.
Расстелились и разделись, торопясь ухватить дармового жара. Иван Ильич впервые увидел обнажённое тело временной подруги и непроизвольно отметил, что в нём нет ничего достойного Элеоноры. Это зрительное сравнение не в пользу Валерии охладило неумеренное влечение, распалённое ночным обладанием. Он даже вспомнил высказывание знатока женского пола Бунина о том, что одетая женщина привлекательнее обнажённой, и от себя добавил: в темноте они все – Венеры. Критическое отношение ещё больше усилилось, когда его попросили намазать кремом от загара спину, и он близко увидел многочисленные пупырышки и родинки и почувствовал под руками начинающуюся дряблость неухоженной кожи. Элеонора бы себе такого не позволила. Но сейчас ему приходилось мириться с тем, что попало в руки. Она, может, ожидала, что он вымажет её и спереди и вообще всю, но он ушёл мыть руки, предоставив ей самой трудиться над собственной красотой.
Возвращаясь, увидел, что бедный Дарька, забытый опекуном, обосновался, не желая загорать, в тени кустов, подобно дочери. Не щадя лап, он вырыл глубокую канаву и залёг в прохладную влажную землю, учащённо дыша и проветривая бледный мокрый язык. Ему явно не нравился отдых на озёрной природе, у него даже не было сил, чтобы отогнать Валерию от беспечного хозяина.
- Дарька, - позвал Иван Ильич, - иди сюда, макнёмся.
Малыш нехотя подошёл, старательно обойдя распластанное вонючее тело. Хозяин по человеческой глупости решил проверить его плавательные способности. Взяв на руки, зашёл по колено в воду и осторожно опустил несчастное животное, поджавшее от страха лапы. Дарька со всей силы замолотил всеми четырьмя конечностями, погрузившись в воду по уши, и торпедой выскочил на берег. Там он встряхнулся, укоризненно посмотрел на экзекутора и стремглав убежал в спасительную яму, где принялся старательно слизывать с лап оставшуюся влагу вместе с грязью. Стало ясно, что пёс не желает быть ньюфаундлендом и не хочет менять профессию норного охотника на водяного доставалу дохлой дичи. Чтобы реабилитироваться, Иван Ильич позвал его прогуляться, а заодно и просохнуть. Болтаться среди голых тел и ног на невыносимой жаре малышу тоже не понравилось, и после недолгой рекогносцировки, не обнаружившей ему подобных, они вернулись – один на поляну, другой в яму.
- Искупаемся? – предложила порозовевшая Валерия, поднялась, разрисованная спереди некрасивой бледной татуировкой от неровностей почвы под подстилкой, и, сняв очки, пошла к воде.
Компаньон двинулся следом под внимательным взглядом верного охранника. Когда же они забрались в воду по горло и начали по-детски плескать друг в друга тухлой водой и ржать идиотским смехом, Дарька не выдержал и, подбежав к самой воде, залаял, предупреждая об опасности, которую сам только что испытал. Превозмогая страх, он даже залез в воду по брюхо, с жалобным завыванием продолжая призывать хозяина.
- Не надо было его брать, - раздражённо сказала неинтересная молодая женщина, покрывшаяся холодными бледно-синими пупырышками.
- Не надо было, - согласился хозяин, - в следующий раз поедешь без нас, - ответил жёстко.
Она внимательно посмотрела на него беспомощным близоруким взглядом, сжавшись и скрестив на груди руки от холода и соображая, как ей понимать короткую отповедь. Решив, что лучше всего принять её за шутку, примирительно улыбнулась. Иван Ильич, побоявшись, что малыш в запале самоотверженности бросится в воду, не дай боже, и поплывёт к ним и, не дай боже, утонет, поспешил на берег, так и не окунувшись ни разу.
- Ну, что ты блажишь? – стал сердито выговаривать спасателю. – И сам - не гам, и другим – не дам!
Но что значит рассерженность любимого хозяина по сравнению с тем, что он спасся, что он рядом? Дарька радостно запрыгал, затанцевал на задних лапках. С его брюха и лап лилась густая грязь, разбрызгиваясь вокруг, но это не мешало ему радоваться от всей преданной собачьей души. Вымазавшийся и вымокший, с прилипшей к телу и торчащей грязными клочьями шерстью, он совсем стал похож на гадкого страшненького чертёнка, только что вылезшего из ада. Чтобы окончательно обрадовать хозяина, малыш, подавив отвращение к третьей лишней, не удалился в ямку, а залез на покрывало, сразу превратив его в половик, и улыбался Ивану Ильичу и глазами, и уголками рта, отчаянно вертя обрубком индикатора настроения. Сердиться на него было невозможно.
- Давай-ка, всё же, приведём себя в порядок, - улыбаясь в ответ, предложил хозяин. – А то неудобно перед дамой.
Он подхватил грязнулю одной рукой под живот, отнёс к воде и стал тщательно смывать грязь. Дарька не сопротивлялся, выказывая полным доверием предельную любовь. Отмыв любимца, Иван Ильич осторожно поставил его на сухую землю.
- Ну, вот: как новенький – приятно посмотреть. Кушать хочешь?
Он стряхнул грязь с покрывала, перевернул другой стороной, и они опять забрались на него. Подтянув пакет и вытряхнув содержимое, Иван Ильич критически оглядел деликатесы и остановил взгляд на пирогах. Взял один. Он оказался твёрдым, вымазанным машинным маслом и спрятавшим внутри густую бурую пасту, сделанную, вероятно, из гнилых яблок. Пожевав и дав понюхать псу, который сразу же отсел подальше, привереда выплюнул содержимое в ладонь и вместе с оставшейся частью, оглянувшись по сторонам, чтобы никто не видел, забросил подальше в кусты. Дарька опрометью бросился следом, а когда вернулся, из мутной воды уже выходила бледно-синяя Афродита с грязными ногами и отмытым невыразительным лицом, обычным для неудачливых сельских невест. Пошарив по своему ложу, она нашла очки, напялила на нос и блаженно выдохнула:
- Фу-у! Красота!
Увидела рассыпанное ёдово и расплылась в плотоядной улыбке, хищно сверкнув очками под низким солнцем.
- Люблю повеселиться, особенно пожрать!
- Давай, веселись, - разрешил продуктовый коробейник, а сам нацелился на другой пирожок, бледнее и суше первого. Внутри этого оказался недоваренный рис с крупицами то ли рыбы, то ли мяса, потерявшими и вид, и вкус. Встал и понёс на дегустацию псу, занявшему свою окопную позицию. Понюхав, Дарька отказался и от этого кулинарного шедевра. А Валерия уминала все подряд, не разбирая, какой с чем.
- Вкусно? – спросил Иван Ильич, удивляясь прожорливости маленькой женщины.
- Нормально, - заверила она. – Присоединяйся, тут на двоих хватит, ещё и собаке останется, - щедро распределила, часто прикладываясь к банке пива с тоником.
- Нет, не хочу, - отказался он, - утром хорошо поели, - вспомнил, что утром и крошки не положил в рот.
Глядя на жадно жующую Валерию, ему вдруг стало жалко беднягу с мизерной библиотекарской зарплатой, и это новое чувство примирило с её сегодняшним невзрачным видом.
- Хочешь? – предложил, открыв минералку.
Она отрицательно замотала головой с набитым пирожком ртом.
- Не люблю.
Опять у них, как с кофе и чаем, вкусы не совпали. Сам он с неохотой затолкал в рот несколько вздутых кукурузин, запил водой из горлышка и этим ограничился. Ему нестерпимо захотелось домой, к мясу и дивану. Дарьке, наверное, тем более. Подчистив пирожки и выцедив последние капли пива, Валерия удовлетворённо вздохнула:
- У-уф! Можно и дальше жить. – Придвинулась к нему и положила голову на плечо. – Сейчас засну.
Дарька угрожающе зарычал, но выходить из прохладного залёженного укрытия не стал, а внимательно, сдвинув уши вперёд, наблюдал за действиями вражины. Солнце коснулось водной глади и почему-то не зашипело. Праздный народ, словно по космическому сигналу, стал скопом покидать замусоренное место коллективного отдыха. Мимо то и дело шныряли уже одетые людишки, так что обнять спутницу было нельзя. Заурчали моторы многочисленных машин, заорали дети, упрашивая родителей ещё немного поплескаться в тёплой воде.
- Знаешь, - сонным голосом сказала Валерия, - можно, я немного подремлю? А то после бессонной ночи… - «и пива», - добавил он про себя, - …глаза сами собой закрываются. Покараулите?
Раздосадованный тем, что за весь день не удалось потрогать её обнажённого тела, Иван Ильич хотел было нагрубить, что она никому не нужна, но сдержался, понадеявшись наверстать упущенное позже, когда все уедут.
- Давай, - разрешил и сам лёг на спину, положив руки под голову и наблюдая за воздушным шнуром высоко летящего реактивного самолёта, сверкающего под солнцем яркой звёздочкой.
Когда очнулся, солнце уже утонуло. Было тихо и сумрачно. Валерия безмятежно дрыхла, накрыв лицо полотенцем. Дарьки на месте не было. «Вот так сторож, дебют твою е-2 е-4!» - выругался он мысленно, вскочил, быстро оделся и стал торопливо обходить ближайшие кусты, тихим свистом призывая малыша. Но тот пропал, словно в озеро канул.
- Вставай! – еле растолкал Валерию. – Пора домой.
Она села, слепо хватаясь за одежду, а он снова ушёл, расширив площадь поисков. Всё было тщетно. Когда вернулся, она стояла, одетая в лёгкое платьице, сжав от холода голые коленки и обхватив плечи руками.
- Собаку ищешь? – спросила. – Замёрзнем здесь. Ночевать, что ли? – сердито выговорила посиневшими губами.
Не отвечая, он собрал свои вещи в пакет и опять ушёл.
- Кто-нибудь увёл, - подкинула ему вслед ядовитую мысль. – Иначе бы давно прибежал.
Он и сам всё больше склонялся к подлой мысли, что кто-то воспользовался бесстрашием и доверием малыша к людям, особенно к детям, заманил в машину, захлопнул дверь, и был таков друг Дарька. Верить в это не хотелось, но где же он тогда? Уйти просто так преданный пёс не мог, собачьей стаи, пока они здесь, не было слышно, никто не подходил, не заигрывал. Лежал, лежал в ямке и вдруг – нет его! Проспал, хозяин! Что делать? Искать бесполезно – не потерянная вещь, на своих четырёх давно бы прибежал и поторопил домой, если бы мог. Остаётся только одно – похитили. Вернувшись в очередной раз к Валерии, спросил с надеждой:
- Нет?
Она зябко пожала плечами.
- Слушай, - предложила равнодушно, - поедем. Что толку искать, когда его нет здесь? – И поманила: - Приедем, поднимемся ко мне, отогреемся…
Хорошо, что не добавила «и забудется». Тогда бы он точно ушёл один.
В автобусе всё думал: как-то малышу у новых хозяев, где поместили, чем накормили, не кричат ли? А может, выгнали на улицу? И предостерегал ведь Дарька Ивана Ильича: не связывайся с этой бабой! Сразу невзлюбил, будто предчувствовал от неё беду. Не было б её, не пропал бы. Дремали бы сейчас напару на диване под «петросянщину»… Сердце защемило, к горлу подступил горький ком. А та, из-за которой он потерял верного друга, безмятежно сопела ему в шею, задремав, лишь сели в автобус. Иван Ильич ещё долго терзал себя покаянными обвинениями и, не выдержав взвинченного нервного напряжения, резко оттолкнул виновницу беды к окну, крикнул:
- Поезжай одна, я вернусь, - и выскочил на какой-то остановке.
Помигав поворотным жёлтым огоньком, автобус увёз неудавшуюся подругу наверх, отогреваться в одиночестве. А Иван Ильич перешёл на другую сторону улицы и нетерпеливо зашагал туда-сюда в ожидании обратного рейса. Автобус, будто сочувствуя, не замедлил появиться. Пока возвращался, в воспалённом мозгу, не переставая, звучали одни и те же слова детской песенки: «Пропала собака, пропала собака! Пропала собака, мой маленький друг! Пропала собака, пропала собака…»
Злосчастное озеро свинцово блестело сквозь одинаковые тёмные кусты, разбросанные по берегу как попало. Ивану Ильичу пришлось немного поплутать прежде, чем он нашёл поляну. Изрядно стемнело, на небе замигали первые нетерпеливые звёзды. Дарька сидел на месте покрывал и, высоко подняв голову, вглядывался в приближающегося хозяина. Он не знал, за что его наказали, оставив одного в темноте в незнакомом месте, не чувствовал за собой никакой вины, и потому чувство собственного достоинства не позволяло броситься навстречу, подобно беспородной дворняжке.
- Дарь-ка!! – закричал Иван Ильич и бегом бросился к нему. – Дарёк!! – подбежал, чуть не плача. – Друг ты мой сердечный! – подхватил на руки, прижал к груди. – Ну, как же так? Где же ты пропадал? – причитал бессвязно.
А малыш дрожал мелкой дрожью и еле слышно поскуливал. Он плакал! Плакал, спрятав мордочку от стыда под мышку. Плакал от обиды, от невыносимого испуга, что потерял и этого хозяина, и снова остался один.
- Дарьюшка ты мой! – бормотал Иван Ильич, чувствуя, что и у него текут по щекам слёзы. – Ну, прости меня, подлеца, прости!
Малыш, не переставая дрожать и скулить, высунул мордочку, слизал у него слёзы горячим язычком и снова спрятал голову под мышку. Он не хотел ничего ни видеть, ни слышать.
- Сударик ты мой ненаглядный! – приговаривал переполненный неизъяснимой нежностью Иван Ильич, готовый променять всех Валерий на свете за одно это маленькое, обиженное до глубины верной души, существо. – Дарьюшка! – ласково поглаживал он, покачивая затаившегося дружка, как ребёнка, своего единственного. – Прости, ладно?
Дарька судорожно выдохнул обиду, выпростал голову и ещё раз облизал глаза и нос любимого человека и друга, показывая, что не держит зла.
- Я тебя тоже очень и очень люблю, - прижался Иван Ильич щекой к морде успокоившегося малыша. – Пойдём, мой хороший, домой.
Услышав знакомую команду, Дарька задёргался, хотел спуститься на землю, чтобы бежать самостоятельно, но Иван Ильич не отпустил.
- Нет, найдёныш, - отменил он команду, испугавшись, что дружок опять исчезнет, - я тебя понесу.
Тот не стал перечить, ему было хорошо на тёплых руках в тесной близости с хозяином. В сумерках, быстро уступающих время ночи, блестели его внимательные и всё понимающие большие выпуклые глаза. Иван Ильич хотел пригладить торчащие усы и ощутил под рукой слипшуюся землю.
- Дарька! – воскликнул догадливо. – Ты, мой друг, оказывается, охотился?
Сразу стало ясно, где и почему пропадал так долго верный друг. Он попросту не мог уйти от найденной норы, чуя оглушающий запах затаившегося зверька, не имел охотничьего права на это без строгой команды, хотя и слышал призывные свист и крики хозяина. Он не знал, что не успеет справиться с добычей, не хотел оставить её и не мог себе представить, что его оставят на охоте одного.
- Ну, молодец! – похвалил хозяин. – Дай-ка, я тебя почищу немного.
Пришлось отнять любимца от груди, поставить на землю, придержать на всякий случай ногами и одной рукой, а второй с помощью всё той же расчёски, не мытой с первой охоты, кое-как расчесать усы и бороду и очистить мордочку носовым платком.
- Красавец! – порадовался проделанной работе визажист. – Теперь – в путь! – опять поднял обмякшего от усталости и волнения малыша, и они счастливо зашагали на двух общих лапах.
Таким же тандемом они ехали в полупустом прохладном автобусе и шли от остановки к себе домой. Не сопротивлявшийся Дарька изредка поднимал голову с локтя хозяина и пристально глядел в глаза, словно убеждаясь, что тот рядом. Лишь когда подошли к дому, Иван Ильич освободил онемевшие руки от приятной ноши, предоставив малышу возможность опорожниться на ночь, что тот и сделал, неторопливо обойдя все свои старые метки. В подъезд и по лестнице пошёл сам и, не ожидая замедлившегося в одышке хозяина, влез в дыру. Всё! Они дома!
Дальше было как всегда, если не принимать во внимание новизну старых ощущений, обновлённых счастливым разрешением озёрного приключения. Малыш приятно удивил, слопав безотрывно целую гору тушёного с луком мяса, да и Иван Ильич, удивляясь себе, не отстал, с проснувшимся людоедским аппетитом. Противник водных процедур вылакал полчашки воды и, выполнив свой долг, степенно удалился в комнату. Там он несколько мгновений постоял перед креслом, но, разумно решив, что с таким грузом высоту не осилит, вспрыгнул на диван и с облегчением упал набок. А Иван Ильич налил в чашку чаю, включил телевизор и подсел рядом, обхохатываясь над плоско-похабными шуточками петросяновских бабок. Более интеллектуальный малыш не поддержал его и вскоре захрапел. Пришлось прервать шумное веселье, пойти вымыть и вычистить кухню, вычиститься и вымыться в душе самому и окончательно прийти в себя. Расстелив постель, он перенёс на неё малыша, сам улёгся рядом с обмякшим тёплым тельцем, совсем не с тем, с которым хотелось ещё полдня назад.
-4-
И на работу поехали вместе. И девушку с нотным вензелем на папке встретили в автобусе.
- Сударь! – закричала она из другого конца автобуса, прижатая к кабинке водителя, напугав стоявших рядом и по-лошадиному дремавших попутчиков, когда увидела Дарьку на руках Ивана Ильича. – Дарий! Царь!
Он сразу засучил лапами, стараясь освободиться от рук и спрыгнуть на пол, чтобы бежать к ней. Удержать его было невозможно, он выскользнул на ноги хозяину и вьюном полез на призыв через чужие ноги, отодвигаемые в испуге. И вот уже он у неё на руках, смешно теребит хвостиком, и они целуются под хорошие улыбки смурных с утра конторских рабов, и он любовно лижет её в глаза и в нос. Она, смеясь, морщится, но не отодвигается, а только крепче прижимает малыша, забыв про поставленную между ног на ребро папку. Они о чём-то шепчутся на зависть Ивану Ильичу, радуясь общению. Хозяин тоже улыбается, удивляясь способности маленького жмурика с первого нюха угадывать плохих и хороших людей. Жанну и Валерию невзлюбил сразу, а с этой готов, наверное, остаться навсегда. Сердце прищемило ревнивое чувство к незнакомке, покорившей самолюбивого гордого пса с первого прикосновения. А они всё говорят и говорят, одна тихо, другой молча, и никак не наговорятся, никак не налюбуются друг на друга. С ним малыш так нежно себя не ведёт. Чувствует, негодник, у кого изломаны душевные линии.
Недолго удалось миловаться, пришло время расставаться. Она хотела передать ластёну с рук на руки, но Иван Ильич, вовремя заметив её намерение, крикнул:
- Выходим вместе!
Музыкантша удивлённо вскинула брови, но, не теряя малого времени, приподняла Дарьку на плечо, удерживая одной рукой под зад, другой кое-как уцепилась за папку и стала протискиваться к выходу в переднюю дверь, а Иван Ильич синхронно, не теряя их из виду – в заднюю. Выпихнутый из автобуса, он поспешил на помощь, но опоздал. Она, прислонив папку к колену, наклонившись, уже ставила драгоценного зверя двумя руками на тротуар.
- Здравствуйте, - впервые за много встреч поздоровался он в опущенную голову.
Она, прочно установив пса, подняла её, и он вдруг разглядел, что никакая она не девушка, как ему всегда виделось издалека, а молодая женщина, которую очень молодили очень красивые длинные густые волосы, распущенные по-молодому, и очень красивые весёлые глаза Дарькиного цвета.
- Здравствуйте, - ответила певучим мягким голосом приятного украинского тембра, тоже разглядывая хозяина малыша.
- Вы учитесь в консерватории? – опешив от неожиданного открытия и не перестроившись на реальность, задал он несуразный вопрос.
Девушка-женщина легко рассмеялась, и он подумал, что она, наверное, учится вокалу.
- Что вы! – отвергла предположение. – Я давно уже отучилась. Сейчас стажируюсь на директора музыкального училища нашего небольшого городка - Иван Ильич с трудом вспомнил названный ею город, расположенный где-то далеко на юге области – с деревянными домами, спрятанными от жары в густых садах. У нас с сыном тоже маленький домик и маленькая Лялька, почти как Сударь, только пушистая и беленькая. Ой! – всполошилась вдруг. – Опаздываю! Сегодня последний экзамен, завтра уезжаю. Прощай, Сударь-Сударик! – она опустилась перед ним на корточки, а он встал на задние лапки, и они, соединившись передними, расцеловались. – Здоровья вам и большого счастья, - и поспешила к зданию консерватории, с трудом справляясь с отдуваемой ветром парусной папкой.
А они, застыв на месте, провожали её грустными взглядами. Будто почувствовав, она обернулась перед самым входом, помахала свободной рукой и исчезла. Но они ещё некоторое время стояли, надеясь, что выйдет, вернётся. Потом оба тяжело вздохнули, и большой сказал маленькому:
- Пошли, что ли, вкалывать?
Они, конечно, опоздали. Когда пришли, вся дисциплинированная шарашкина банда была в сборе. Кроме Божия. Его, оказывается, уже вызвали к ректору, и все знали зачем. Викентий Алексеевич, посмотрев на опоздавшего, осуждающе покачал головой.
- Тебе повезло, а то мог бы опоздать и к своим крестинам, - прозрачно намекнул на ожидаемую рокировку шарашечной власти. – Готовься, скоро и за тобой придут, - сказал так, будто прийти должны из всеми любимых органов.
Но оттуда никто не появился, а пришёл Божий, почему-то весёлый, размахивая узенькой бумаженцией.
- Слушайте все! – громко призвал глашатай к вниманию. – Зачитываю фирман наиучёнейшего правителя нашей богом отринутой обители.
И зачитал:
- В связи с реорганизацией НИИ Электроники экспериментальное конструкторское бюро ликвидируется. Трудоустройство сотрудников ЭКБ будет осуществляться кадровой комиссией в индивидуальном порядке по результатам собеседования. Подпись: всеми нами многоуважаемый ректор.
Нежданная весть словно громом поразила присутствующих. Они замерли, не в силах переварить известие сразу, и только Божий тихо смеялся. Опомнившись, все повернулись к Ивану Ильичу. Он не смеялся, уставясь пустым взглядом в столешницу. Лицо несостоявшегося шефа побледнело, а глаза застилала серая пелена. Левый висок рвала вздувшаяся вена. Дарька, не подсказавший несчастья, спокойно спал в углу, свернувшись калачиком. Наглядевшись на неудачливого претендента, все разом повернулись к сороке. Та, бордовее своего стильного платья, сорвалась с места у разделительной перегородки и опрометью выбежала из комнаты.
- Да-а… - протянул раздумчиво Викентий Алексеевич, - реорганизовали… хотели, как лучше, а получилось… А что здесь-то будет, не знаешь? – спросил у весёлого Божия.
Тот перестал веселиться.
- Здание в целях экономии и финансового самообеспечения сдают в аренду какому-то ушлому предпринимателю, - ответил погрустневший Михаил Владимирович.
- Не врал, значит, родич, - непонятно сказал Шматко среди общего молчания.
- Ты о чём? – потребовал разъяснений Азарян. – Причём здесь твой родич?
- А притом, - радостно разъяснил Павел Андреевич, - что это он купил аренду.
Все снова застыли, новым громом поражённые.
- Как в дурном сне, - определил общее состояние Брызглов. – Не ведал, не гадал, что окажусь пророком в отношении магазина электронных игрушек. Что ж, - овладев собой, привычно пригладил волосы. – Бери тогда меня… ну, хотя бы менеджером по торговым сделкам.
- А меня – менеджером по продажам, - вклинился хитрый армянин.
- Мне ничего не остаётся, - не отстал от своей тонущей команды Божий, - как проситься в менеджеры по работе с кадрами.
- А ты? – поторопил Тимур Ивана Ильича с выбором спасательного круга. – На что претендуешь?
С усилием сладив с обескровленными губами, тот ответил:
- На менеджера по работе с метлой.
Азарян удовлетворённо хохотнул:
- Всех переплюнул!
Иван Ильич медленно, с усилием встал, стараясь сладить с головокружением, сказал, стесняясь слабости и того, что её неправильно поймут и осудят:
- Знаете, я, пожалуй, пойду.
Менеджеры с недоумением посмотрели на него.
- Что-то неймётся, - попытался за жалкой улыбкой скрыть болезненное состояние. – Простудился, наверное, вчера на озере.
- Или перегрелся, - добавил здоровяк Брызглов, не знающий никаких болячек. – Топай, конечно, и без тебя тебя женят. Что сказать-то, если позовут на ковёр?
- Скажите, что сегодня не принимаю, - плоско пошутил переохлаждённо-перегретый, осторожно выбираясь из-за стола.
- Иван Ильич, - посочувствовал Азарян, - не бери близко в голову, не переживай сильно-то, - он догадался, что в болезни есть и доля сегодняшнего раздрая. – Вспомни, какие самые первые слова учились писать наши безграмотные революционные предки: мы – не ра-бы, ра-бы - не мы!
Иван Ильич не помнил. Он уже ничего не помнил. Тихо позвал:
- Дарька! – и вышел, стараясь не пошатнуться и не упасть.
Не помнил, как добрался до дома, и ни разу не вспомнил о малыше. Немножко прояснилось в отяжелённой голове только тогда, когда взобрался на площадку своего этажа и там в изнеможении присел на ступеньку, прислонившись горячим виском к прохладной решётке перил и ощутив под рукой голову преданного друга.
В сознание пришёл разом, как будто спал, и кто-то разбудил толчком. Сначала так и подумал. Слышался громкий наставительный голос любимой жены, отчитывающей, вероятно, нерадивую дочь, а он заснул на любимом диване после работы и ужина в их старой просторной квартире. Уснул, и приснилась уютная малогабаритная хрущёвка, Дарька, реорганизация и Валерия. Ничего этого не было, а всё приснилось. Чтобы убедиться в этом, Иван Ильич чуть приоткрыл тяжеленные веки и с радостью обнаружил, что было! Было и есть! Он узнал свой потолок с двумя извилистыми трещинами и матовый плафон, который приделал вместо люстры, чтобы не задевать головой. Но зачем здесь Элеонора? Не это ли сон? Нет, явственно слышалась её напористая речь.
- Вы, собственно, по какому случаю пришли к Ивану? Давно знакомы?
- Давно, - обрадовала её неизвестная женщина. – Порой мне кажется, что всю жизнь! – сказала уверенно-спокойным голосом Веры Васильевны.
«На тебе!» - удивился Иван Ильич. – «И она здесь! Зачем?»
- Ин-те-рес-но, - с неприкрытым сарказмом протянула Элеонора. – Он мне ничего о вас не говорил.
Старая аллейная знакомая негромко рассмеялась
- Наверное, не счёл нужным, - слегка цапнула за мягкое место.
- Как это – не счёл? – возмутилась обманутая бывшая жена. – Я всё должна знать о нём. – И с пафосом: - Я – мать его дочери!
- А я подумала, что вы из милиции, - куснула обманщица побольнее, ответив с неменьшим сарказмом
- Да как вы смеете? – взвилась оскорблённая мать дочери бывшего мужа, а он с наслаждением подумал: «Хорошо бы они сцепились!»
- Почему бы и нет? – не повышая голоса, спросила Вера Васильевна. – А вы, как я догадываюсь, всего лишь его бывшая супруга? – попыталась укоротить притязания бывшей на бывшего.
- То была наша общая ошибка, - убеждённо объяснила Элеонора.
«Надо же!» - возмутился больной. – «Оказывается, в том, что меня вытурили, виноват и я!» Подумал-подумал и согласился: «Конечно, виноват. Как всегда, она неприятно права».
- Я уже подготовила новый брачный контракт, - в голосе бывшей жены послышался ликующий тон будущей. – Я ему нужна. Особенно теперь, когда его назначили на ответственную должность главного специалиста нового Научно-лабораторного объединения.
«Вот как!» - удивился дохляк. – «Значит, меня всё же женили без меня?» Ну, нет! Он не согласится. Не хочет возвращаться в шарашку, переименованную в НЛО. Дудки вам!
Дамы помолчали, осознавая величие их мужчины, потом Вера Васильевна, чуть уступая, чтобы совершить обходной манёвр, объяснила своё появление:
- Я пришла к Ивану Ильичу, чтобы узнать, почему он прекратил наши совместные выгулы собак. Кстати, - вспомнила, - а где его малыш?
- Я выгнала его за дверь, - ответила будущая хозяйка пса. – Собакам не место в квартире.
«Бедный Дарька!» - пожалел дружка неподвижный хозяин.
- Убеждена, что Иван Ильич другого мнения, - возразила собачница.
- Ничего, - успокоила чистоплотная Элеонора, - он обязательно его изменит. - «Вот так!» - горько подумал безвольный собачник. – «Она уже суёт меня под свой колпак. Дулю тебе!» - разозлился и хотел встать, но раздумал, решив послушать, как они поделят его неостывший труп. – А прогулки ваши придётся прекратить.
- Ну, почему же? – не согласилась вредная соперница. – Мы ещё не всё сказали друг другу.
- Ищите для разговоров другой объект! – разъярилась Элеонора.
- Зачем? – издевательски спокойно спросила Вера Васильевна. – У нас с Иваном Ильичом много общего, особенно по проблемам семьи и общества, и эта общность сблизила до такой степени, что мы уже не сможем не встречаться. Кстати, он обещал на днях прийти ко мне и починить телевизор.
Лежащий на диване с закрытыми глазами мастер мысленно твёрдо пообещал не приходить. А Элеонора, конечно, сообразила, что значит «починить телевизор», и помедлила с ответной репликой, готовя ужасающей силы ядерный взрыв. Но ей помешали.
Раздался короткий звонок, входную дверь, не ожидая разрешения, толкнули, и новый женский голос бодро спросил:
- Можно? – и сразу же разочарованно: - Здравствуйте.
Видимо, по-приятельски ворвавшаяся никак не ожидала увидеть ещё кого-нибудь, кроме хозяина, тем более – женщин. А Иван Ильич, узнав голос Божьей жены, ощутил себя почти выздоровевшим и совсем беззащитным на прокрустовом диване.
- Ба-а! – протянула, похоже, улыбаясь, Элеонора. – Жанна! Какими судьбами? Да ещё с тортом!
Ивану Ильичу нестерпимо захотелось есть, но только не сладкого липкого месива, а нормального мяса с луком, да побольше. Он осторожно сглотнул голодную слюну.
- Ты одна? А где Михаил?
- Михаила больше нет, - судя по интонации голоса, Жанна Александровна тоже улыбалась. – Вчера мы расстались – я воспользовалась твоим примером, - и эта тоже куснула бедную Элеонору.
- Да что ты говоришь! – радостно всполошилась укушенная, стараясь переулыбить эпизодическую подругу. – Ты его выставила?
- Не мерь всех на свой аршин! – ядовито заметила ещё одна несчастная покинутая женщина. – Мы расстались по обоюдному согласию.
- Не сомневаюсь, - согласилась, не веря, Элеонора и тут же вцепилась зубами в пострадавшую: - И теперь, когда Иван, наконец-то, выбился в люди, ты решила камнем повеситься ему на шею? – совершеннейшая женская интуиция точно подсказала ей верную причину прихода ненавистной подруги с тортом.
Ивану Ильичу страшно захотелось натянуть одеяло на голову, а Жанна засмеялась, нисколько не стесняясь своих намерений.
- Почему же камнем? Спасательным кругом, дорогая Элен. И не на шею, а на грудь, чтобы у Ивана были свободны и голова, и руки для широкого научного плавания.
«И эта, как и Брызглов, старается оттолкнуть меня от освоенных берегов. А я не хочу никуда отплывать, - мысленно отказался Иван Ильич от перспективного плавания со спасательным кругом.
- Тебе не удалось, - продолжала обуза, - мне, я уверена, удастся.
«Всё вокруг ложь», - горько подумал застрявший на мелководном диване мореплаватель. – «Даже правдой людишки пользуются, чтобы извлечь выгоду, а потому и правда – ложь. Отсюда и отвращение ко всем и к себе. Нет, надо умирать сейчас, чтобы пройти Дантовы спасительные ад и чистилище».
- Не выйдет! – огорчила неожиданную соперницу мать дочери Ивана Ильича. – Мы с ним снова в одной лодке.
- Не торопитесь, - послышался спокойный опровергающий голос Веры Васильевны. – Вы пока одна в своём утлом судёнышке, и ещё неизвестно, выдержит ли оно двоих. Я – Вера Васильевна, - представилась, очевидно, Жанне, - близкая… - чуть замедлилась с определением, - подруга Ивана Ильича.
- Вот как… - удивлённо протянула опешившая Жанна Александровна. – Я, признаться, видела у него более молодую…
- Какую ещё молодую? – взвилась Элеонора, взбешённая кобелиным поведением выпущенного на волю супруга.
А тому очень захотелось спрятаться под диван. Какую молодую, им не удалось выяснить, потому что в комнату вошёл ещё кто-то по-свойски.
- Вот, принесла Ивану Ильичу жареные блинчики с капусткой, - послышался смазанный маслом поджаренный голос Марьи Ивановны, а тяжело больного от её капустки чуть не выворотило наизнанку.
- Кстати, - перебила её Жанна Александровна. «И эта: кстати – некстати», - начал злиться Иван Ильич. – Где он? Где наш приболевший некстати именинник?
- Дрыхнет, - грубо и равнодушно ответила бывшая хранительница идеального семейного очага. – Второй день уже.
«Ого!» - обрадовался именинник. – «Вот это выспался, наконец. Можно и в книгу Гиннеса оформляться».
- Дайте попробовать, - попросила любительница пожевать на дармовщинку. – Съедобные, - милостиво определила, еле выговорив набитым ртом. – Кстати, - изнемогающий от голода чуть не отвернулся к спинке дивана, чтобы совсем не слышать, не видеть и не обонять, - как это вам удалось дотащить его с лестницы до дивана? – Слышно было, как она благородно зачавкала.
- Научилась, - смиренно ответила носильщица. – Мужа приходилось таскать и с улицы.
- Так вы бы и попросили его, - разумно посоветовала задним числом практичная женщина, - чтобы и он хоть раз попробовал.
- Нет его, - ответила непрактичная женщина, - ушёл и не вернулся.
Иван Ильич с закрытыми глазами увидел, как она скорбно поджала мягкие губы и опустила коровьи глаза.
- И вы, - сразу догадалась Элеонора, - решили заменить его добрым и удобным соседом?
- Я-а?.. – в голосе ушлой соседки послышалась незаслуженная обида. – У меня двое малых ребятишек…
- Которым нужен отец? – добивала очередную беспомощную соперницу будущая конкретная супруга.
- Доктора-то вызывали? – прекратила жестокую взбучку сердобольная Жанна Александровна.
- Сказал, что у него шоковый нервный стресс, - почти прошептала плачущим голосом разгаданная Марья Ивановна, - нервное переутомление.
- Конечно! – взвизгнула Элеонора. – Попробуй-ка не чокнись с таким гаремом! Я не ошибусь, если скажу, что у него ещё есть кто-нибудь. А не пора ли нам вытряхнуть Казанову с дивана и потребовать отчёта?
- Доктор ещё сказал, - зачастила, остерегая, Марья Ивановна, - что будить ни в коем случае нельзя.
- Мало ли что он сказал! – не отступала то ли бывшая, то ли будущая супруга, переполненная жаждой немедленной мести.
Но ей опять помешали.
- Иван, ты дома? – услышал вконец измученный бабник молодой голос Валерии.
Ему, несмотря на то, что очень хотелось есть и ещё что-то, совсем противоположное, захотелось впасть в долгий летаргический сон, недельки на две, пока грифони не насытятся кровью друг друга.
- Та-а-к… - угрожающе протянула самая хищная, захватившая власть в стае, - …я оказалась права. Вы, милочка, кто ему? – спросила жёстко, требуя неутаённой правды.
Но очкастая кобра не поддалась на угрозы и, извиваясь, ответила уклончиво:
- Я здесь живу, на пятом этаже. Мы хорошие друзья с Иваном Ильичом. – «Врёшь!» - молча крикнул хороший друг, а врунья цвиркнула ядом в несчастную Элеонору: - Позавчера мы целый день отдыхали на озере…
- И потом?.. – не дала ей продолжить фразу бдительница моральных устоев новоиспечённого научного деятеля.
Валерия не отвечала, намеренно давая повод к различным инсинуациям.
- Вот что, бабоньки! – решила тамада. – Давайте-ка попьём чайку с тортом и блинчиками и выясним раз и навсегда ху из ху, и кто должен остаться здесь. Пошли на кухню.
Послышался ужасающий топот копыт, терзающий уши жертвы дележа, притормозившего сердце, чтобы не услышали, и распоряжение водительницы:
- Жанна, прикрой двери плотнее, чтобы не тревожить… - хотела, наверное, выразиться похлеще, но сдержалась, - …спящего.
Дверь на кухню захлопнулась, оттуда услышались глухие голоса и звяканье посуды, а на диван к Ивану Ильичу стремглав влетел, будто только и ждал этого момента, затаившись за входной дверью, Дарька. Облизал хозяина и уставился весёлыми глазами, поторапливая: «Вставай! Пора!»
И послушный хозяин не стал медлить. Он приставил палец к губам, призывая малыша к тишине, откинул одеяло и с облегчением обнаружил, что его не раздевали. Осторожно поднялся, без скрипа открыл шкаф, извлёк заначку и все документы, засунул в карман летней куртки, надел её, поставил Дарьку на пол и на цыпочках пошёл к выходу. Не утерпев, скрылся в сортире, сливать из бачка не стал, побоявшись шума и злорадно подумав, что дамам будет, что делить. Подхватил башмаки, вышел на площадку, обулся, осторожно прикрыл дверь, и они с Дарькой стремительно побежали вниз. Добежав до выхода со двора, остановились, переводя дыхание.
- Да пошли вы все!!! – прокричал беглец что есть мочи. Дарька лаем присоединился к нему. – Я свободен! Я не раб! Здесь не мой берег!
-5-
Полупустая электричка везла их по обоюдному согласию в небольшой южный городок с деревянными домами, спрятанными в садах.
Оглавление
Глава 1
-1-
-2-
-3-
-4-
-5-
-6-
Глава 2
-1-
-2-
-3-
-4-
-5-
Глава 3
-1-
-2-
-3-
-4-
-5-