За долгих четыре с половиной года тонкая бумага пожелтела, чернила выцвели, стало почти не разобрать печатей. Старая бумага свидетельствует, никого не обвиняя.

Выписка из истории болезни. «…19 февраля 2006 года. Больная обратилась в клинику для курса реиндукции в плановом порядке. Жалобы на слабость, быструю утомляемость, периодические подъемы температуры до 38 с ознобом, но без катаральных явлений, боли в мышцах спины, костях. Кожа бледная. Кровоизлияний нет. В начале февраля перенесла ОРЗ. Больная госпитализирована. Назначено обследование. В анализе крови при лейкоцитозе 3100 бластных клеток 3 %, в костном мозге бластов 65,8 %. Констатирован рецидив 1. Начат курс химиотерапии по схеме RACOР. 20 февраля 2006 года. Жалобы на слабость, тошноту, общее недомогание, неприятные ощущения в кишечнике. Внешне резкая бледность, лицо осунувшееся, черты заострены. Продолжается курс химиотерапии. Результаты анализов… 24 февраля 2006 года. Жалобы на сильные боли в животе после приема пищи. Проходят спонтанно. Консультирована хирургом – хирургической патологии не найдено. В анализах крови и костного мозга положительных сдвигов нет. Перелита донорская кровь (взята у мужа, прямое переливание). 26 февраля 2006 года. Самочувствие улучшилось. Сохраняется слабость. Кожа бледная. На голенях появились мелкие кровоподтеки. Перелита эритроцитарная масса. Введение лекарств через катетеризированную по Сельдингеру правую подключичную вену продолжается по схеме. Последний день курса RACOР. Результаты анализов… 28 февраля 2006 года. Беспокоит небольшая слабость. Кожа бледная. Свежих геморрагий нет. Перелита эритроцитарная масса. Вечером сильная головная боль, тошнота, частичная потеря речи. При осмотре выявлены признаки поражения мозговых оболочек – менингеальные симптомы, очаговые неврологические симптомы – признаки очагового поражения левого полушария головного мозга. Проведена люмбальная пункция, ликвор взят на анализ по экстренности. В анализе ликвора цитоз 20 и бластные клетки 12 %. Диагностирована нейролейкемия. Сделана люмбальная пункция с введением лекарств. Больная слаба, заторможена. Речь невнятная, односложная. Сохраняется головная боль. Тошноты нет. Результаты анализов… 1 марта 2006 года. Состояние больной резко ухудшилось. Речь невнятная, сильная слабость, боли в мышцах, чувство нехватки воздуха. Температура нормальная. Бледность кожи с серым оттенком. Выраженная одышка. Число дыхательных движений до 45 в минуту при норме 16. В дыхании участвуют крылья носа. Над правым легким ниже шестого ребра укорочение перкуторного звука (при выстукивании). Резко ослабленное дыхание. Снижение давления крови до 60/20 мм рт. ст. Частый жидкий стул. Выделение мочи (диурез) снижено. Диагностирована правосторонняя нижнедолевая пневмония. Начата интенсивная терапия антибиотиками и бронхолитиками. Проведена люмбальная пункция, введены следующие препараты для лечения нейролейкемии… 5 марта 2006 года. Состояние тяжелое. Больная в сознании, но резко заторможена. Речь невнятная, тихая. Лицо бледное, исхудавшее, на лбу постоянно капли пота. Глаза лихорадочно блестят. Периодически тихо плачет. Сохраняется выраженная одышка, давление крови 70/30 мм рт. ст. Температура 38,5. Перелита тромбоцитарная масса. Продолжается ранее назначенное лечение по схеме… Результаты анализов без улучшений… 7 марта 2006 года. Состояние крайне тяжелое. Речь разбирается с трудом. Жалобы на боли в руках и ногах, онемение ног. Кожа бледная. Выражен цианоз – синюшный оттенок губ, кистей, стоп. На коже живота выраженный геморрагический синдром – множественные мелкопятнистые кровоизлияния. Резкая одышка. С вечера предыдущего дня внутривенно непрерывно капельно вводится раствор дофамина. При попытке его отмены давление крови падает до нуля. Продолжается назначенная терапия. Результаты анализов… 8 марта 2006 года. Состояние больной без положительной динамики. Больная в сознании, стонет. Судороги мышц ног, кистей, лица. Усилился цианоз (синюшность) губ, лица, кистей рук. Под глазами темные круги. Температура понижена до 35,5. Резкая одышка. Сердцебиение очень слабое. Продолжается капельное введение дофамина. Дается вдыхать увлажненный кислород через катетер, введенный через нос. Скорректирована проводимая терапия по схеме… Результаты анализов… 9 марта 2006 года, 3 часа утра. Состояние крайне тяжелое. Больная в сознании, но резко заторможена. Мечется в постели, стонет, хрипит. Выражен цианоз губ, лица, кистей. Резкая одышка. Кровяное давление в критических цифрах, с интервалом в 15 минут составляет… Продолжается введение дофамина, дыхание кислородом. Продолжается скорректированный курс терапии по схеме… Результаты анализов… 9 марта 2006 года, 5 часов утра. Состояние крайне тяжелое. Больная без сознания. Резкая одышка, дыхание хрипящее. Кровяное давление не определяется. Пульс нитевидный. Принятые реанимационные мероприятия неэффективны. В сознание не приходит. В 5 часов 20 минут 09 марта 2006 года наступила смерть больной при явлениях расстройства дыхания и остановки сердца. Проводимая химиотерапия сопровождалась развитием глубокого агранулоцитоза и тромбоцитопении. Антибактериальная, гемостатическая, гемозаместительная терапии положительного эффекта не имели. Проведенным вскрытием выставленный диагноз «ОЛЛ (острый лимфобластный лейкоз)» полностью нашел свое подтверждение…»

Бумага сохранила выцветшие, но все еще отчетливые подписи врачебной комиссии и синие штампы таможенной службы. Кое-где чернила были слегка размыты, будто на бумагу упали капли несмелого весеннего дождя. – Па-ап!Обнаров вздрогнул. Бумага выпала из рук. Сынишка стоял в прихожей и настороженно смотрел на него.– Ты что не спишь?– Я хочу с тобой. Ты мне сказку дорассказать обещал.Обнаров погасил сигарету, прикрыл дверь на балкон. Меньше всего ему хотелось сейчас рассказывать сказки.– Егор, я думал, после длинной дороги да свежего воздуха, надышавшись, ты спать до обеда будешь. Помилосердствуй. Еще только пять утра.Он взял сына за руку и повел в спальню.– Давай-ка забирайся в кровать.Он заботливо укрыл сына одеялом, поправил подушку.– А сказку? Пап, ну пожалуйста! Про Маленького Принца.– Антуан де Сент-Экзюпери, сын, не тот автор, которого следует читать или слушать в полудреме.Обнаров склонился к сыну, чмокнул его в нос. Сынишка обвил его шею руками, прижался носом к колючей отцовской щеке.– Пожалуйста, не уходи. Папочка, только не уходи! – зашептал он.Обнаров погладил сына по ежику волос, по спинке, поцеловал в щеку.– Куда же я уйду? Я же люблю тебя. Вот сейчас лягу рядышком и буду рассказывать тебе сказку.– Ура! – радостно воскликнул ребенок и приготовился слушать. – Пап, дальше про Лиса. Маленький Принц встретил Лиса.– Ох, Егор, ты из меня веревки вьешь.Сын удивленно раскрыл глазенки.– Как это?!– Так это… Итак, Маленький Принц встретил Лиса. Надо сказать, что Маленькому Принцу было очень грустно, потому что он искал друзей, но пока не смог найти. Ты, конечно, прав, Егор. Люди всегда крайне заняты и озабочены своими проблемами. А Маленькому Принцу, этому маленькому мальчику с другой планеты, было грустно и одиноко. Поэтому он попросил Лиса поиграть с ним. Лис ему показался умным и добрым, гораздо мудрее и добрее людей. Такое часто бывает, когда сравниваешь животных с людьми. Лису Маленький Принц понравился тоже. Еще там, на полутемной улочке, возле кафе, Лис загадал, чтобы Маленький Принц для него стал единственным другом на всем белом свете, чтобы дороже и ближе Маленького Принца для него не было никого-никого. Им обоим понадобилось много терпения, чтобы приручить друг друга. Несмотря на то, что Лису нравился Маленький Принц, Лис часто не понимал его, был нетерпелив, упрям, капризен, даже пытался навязать свой стиль игры. Но терпение и ласка сделали свое дело. Они стали настоящими друзьями. Маленький Принц любил Лиса всем сердцем, и именно сердце, а не глаза, могло отличить его Лиса ото всех остальных лисиц. Шло время. Им было хорошо вместе. Но… К большому сожалению, они были вынуждены расстаться. Маленькому Принцу нужно было возвращаться на свою планету. У него были обязательства перед Всевышним. Взять Лиса туда он не мог. Лис не скрывал, что будет тосковать и, может быть, даже плакать по своему Маленькому Принцу, оставшись на Земле. Так бывает, сын. Когда даешь себя приручить, потом всегда случается плакать…Четыре года назад… Из-за таможенных заморочек похороны состоялись только на десятый день. Как он прожил эти десять дней, Обнаров не помнил.Он занимался транспортировкой тела жены в Россию и в то же время вел себя так, будто жена была жива: заказывал на двоих еду в ресторане, оплачивал номер в гостинице на двоих, покупал для нее лекарства и обновки, даже забронировал для жены билет на самолет домой в бизнес-классе. Он высох, как щепка, почернел, но на озабоченные расспросы родных о здоровье всегда с недоумением отвечал: «Нормально».Поминальный обед в узком кругу самых близких был завершен. За столом остались он и сестра.– Как ты себя чувствуешь?– Подонком я себя чувствую.– Костя, прекрати.Сестра обняла его за плечи, погладила по голове.– Пить больше не смей. Я тебе как врач говорю. Сердце посадишь.Обнаров кивнул.– Что ты киваешь? Это серьезно. На кладбище сердечко прижало, сознание потерял. Опять хочешь?!– Понимаешь, Наташка, она могла бы еще жить и жить. Если бы я не настоял на лечении. Она ведь чувствовала, нет, она знала. Знала и подчинилась мне. А меня даже не было с нею рядом, когда она… – он запнулся, так и не решаясь произнести страшное и горькое слово. – Как мне с этим жить?– Время, Костенька. Время все залечит.Он усмехнулся, холодно, зло, до хруста сжал кулаки.– Будущее время.– Что?– Ты фразы строишь в будущем времени. Сейчас как мне жить? Она же меня специально отправила с театром на гастроли. Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Филадельфия… Сказала, ей лучше. Соврала. Пожалела меня. А я… Я ничего не понял. Даже с врачами говорить не стал. Просто взял и уехал. Сейчас я понимаю, что хотел уехать, хотел взять паузу от этого кошмара. Я бросил ее. Бросил бороться одну, понимаешь?!Он сразмаху ударил кулаком по столу. Посуда подпрыгнула, жалобно зазвенела.– Что бы изменилось, если бы ты был рядом?– Может быть, со мною ей не было бы так страшно… Я – подонок! Я просто спрятал свою задницу там, где было весело и комфортно. Я бросил ее. Бросил…Ладонями он надавил на глаза.– Костя, она же была без сознания. И потом, Тая просто очень любила тебя и не хотела причинять тебе ненужную боль.– Дура! Разве боль бывает нужной?! Это только у вас, у врачей! – в истерике выкрикнул он.Сестра обняла его, прижала его голову к своему плечу.– Ну, все. Все… Тихо, тихо, тихо… Прекрати терзать себя. Ты ни в чем не виноват. Живи дальше. Включайся, Костя! У тебя сын. Думай о нем! Думай о сыне. Тебе придется смириться, что Таи больше нет с нами.– Ты что-то не то говоришь, Наташа, – он высвободился. – Это меня нет с вами. Уходи. Сейчас уходи. И маму, с ее надрывными причитаниями, с собой забери. Духи ей новые купи. Запах ее духов ненавижу!– Костя, не надо сейчас тебе одному оставаться. Поедем к нам. А завтра я приеду, посуду помою и со стола уберу.– Сына возьми к себе на пару дней. Я просто… – он запнулся, судорожно вдохнул. – Я просто не могу сейчас с ним. Ускользает все…– Возьму, конечно.– Наташка, ты знаешь, какая штука, оказывается, умереть очень даже просто. Вот, сейчас ты живешь, а потом – раз! – и уже тебя нету. Главное перешагнуть эту хрупкую грань… Главное смочь…– Костя!Он усмехнулся.– Ты понимаешь, самое страшное, что вокруг ничего же не меняется. Есть ты, нет тебя… Все одно и то же. Солнце светит, по небу облака плывут, трава зеленеет, люди спешат по делам, птички в парке чирикают, собаки лают. Что жил, что не жил…– Тебе лучше…– Я знаю, что лучше. Уйдите все. Пожалуйста! Оставьте меня.– Я буду звонить тебе каждый час. Не ответишь – приеду! Ты понял?Обнаров обхватил голову руками, зажмурился, склонился над поминальным столом и застыл в этой жалкой согбенной позе.«Это я виноват… Виноват! Если бы я не был упрям, как баран… Если бы я не настоял… Ты бы еще жила. Жила… Милая моя, сильная девочка… Ты бы еще жила…» – все твердил и твердил он себе.Едва дверь за родными захлопнулась, Обнаров наполнил водкой стакан до краев, рукавом смахнул слезы и залпом осушил стакан до дна. Вдогонку налил второй и тут же выпил. Вкус сигареты показался необычайно крепким. Он перехватил сигарету пальцами, кашлянул и, тяжело поднявшись, пошел в ванную. В ванной он открыл оба крана на полную, перекрыл слив. Лишившись стока, вода стала быстро прибавляться. Он сделал пару глубоких затяжек, потрогал воду, поежился, точно от холода, и пошел в комнату.С поминального стола он взял бутылку водки, стакан, на ходу налил себе водки, и также на ходу выпил. Бутылку и стакан он отнес в ванную и поставил на ее широкий край. Сюда же, на край ванной, он положил вытащенную из кармана пачку сигарет и зажигалку. Из ящичка туалетного столика он вытащил черный кожаный футляр, открыл его, достал оттуда бритву, откинул лезвие, пальцем потрогал заточку, одобрительно кивнул и положил бритву на край ванной, рядом с бутылкой. Оглядев приготовленные вещи и не найдя, что бы к ним еще присовокупить, Обнаров взялся за свитер, но вдруг снимать его передумал и, безразлично махнув рукой, взял бутылку водки и, чуть покачиваясь на ногах, стал пить из горлышка.В кухне трезвонил телефон. Ему вторил мобильный. Обнаров достал мобильный телефон из кармана, приложил к уху. Звонила сестра.– Сплю. Не пил. Пока, – не слушая ее, механически произнес он и нажал отбой.Телефон он бросил на туалетный столик и прямо, как был, в ботинках, в свитере и брюках залез и лег в ванную.Вода продолжала прибывать. Он закрыл кран, взял в руки опасную бритву и, не раздумывая, хладнокровно полоснул по запястью левой руки. Вода в этом месте тут же стала алой, алое пятно расползалось, ширилось, росло. Не выпуская бритвы, он взял бутылку и сделал несколько жадных глотков. Потом он попытался перехватить бритву левой рукой, но пальцы, вероятно, из-за поврежденных сухожилий, почти не слушались. Тогда он зажал бритву коленями и вскользь ударил по ней правым запястьем. Пошла кровь. Он опустил руки под воду, откинул голову на резиновую подушечку. Запястья чуть-чуть пощипывало, незаметно подкралась слабость, легонько закружилась голова, стало сухо во рту, ком тошноты застрял в горле.– Вот и хорошо, – вслух сказал он. – Как ты, Наташка, сказала? «Время лечит»? Правильно. Потерпи, Таечка, родная моя. Еще минут пятнадцать…Обнаров закрыл глаза. Слабость и апатия нарастали. Вдруг так отчетливо, точно наяву, он увидел лицо жены. Глаза смотрели строго, с молчаливым укором.«Не гони меня!» – хотел крикнуть он.Но из уст вырвался всего лишь шепот. Он потянул к ней руку, он открыл глаза, сделал над собою усилие, чтобы разобрать исчезающие черты ее лица.– Прости меня. Умоляю, Таечка, прости меня…Там, в деревенском доме… Я бы не пустил тебя к волкам. Ни за что на свете!Сил не было совершенно. Он закрыл глаза и провалился в какую-то вязкую серую вату, где не было никого и ничего, и времени тоже не было.Резкая боль в позвоночнике заставила его вздрогнуть. Перед глазами все дрожало и множилось. Тело шевелилось как-то само собой. Потом спине стало жестко и холодно. Женский надрывный голос бился в виски, но шел нечетко, эхом, так что слов было не разобрать. Руки до локтей нещадно ломило, точно их сдавили огромными тисками. Чтобы спрятаться, защититься от боли, он закрыл глаза. Тут же чьи-то руки приподняли его голову, несколько раз тряхнули и стали бить по щекам. Это были неласковые, чужие руки. В них не было любви.– Дайте умереть… – прошептал он этим рукам и потерял сознание.

Сдержанный стук. Распахнутая дверь. Уверенное: – Разрешите, Олег Ефимович?Севастьянов поднял голову от разложенных на столе бумаг.– Входи, Петр Миронович. Присаживайся. Что делать будем? Чем заменим спектакли Обнарова?Симонец сел напротив худрука, как-то по-павлиньи дернул головой, расправил перья и тоном, не допускающим возражений, сказал:– Так, тут все ясно, Олег Ефимович. Гнать надо Обнарова за прогулы, к чертовой матери! Вводить замену ему надо. А его спектакли в репертуаре двух ближайших месяцев заменят «Король Лир» и «Чайка». А что вы на меня так смотрите? Больше нечем!Севастьянов бросил на стол ручку, откинулся в кресле и сложил руки на животе.– Эк ты! «Гнать»… На него же народ как одержимый прёт. Как кино в прокат выйдет, все «живьем» посмотреть хотят. Идут, точно в зоопарк, на редкого зверька. Ты же, Петр Миронович, считать умеешь, знаешь, что за последние лет шесть на Обнарова аншлаги, он нам самую хорошую кассу делает. А ты – «гнать»…Симонец поерзал на стуле.– Нельзя так относиться к театру. За два последних месяца шесть отмен!– Так не потому же, что пьет или в кино снимается. У человека жена серьезно больна…Он вздохнул и добавил:– Была…– Я так понимаю, вы Обнарова защищаете, Олег Ефимович?Севастьянов не любил прямых вопросов, и деления жизненных ситуаций строго на черное и белое он тоже не любил. Так что Севастьянов придавил тяжелой ладонью лежавшие перед ним бумаги и сказал:– Полно тебе, Петр Миронович, счеты с Обнаровым сводить. Прямо как маленький!– Нет, я…– Оставлю я Обнарова в театре. Пока я еще тут главный! – с нажимом произнес он. – А если бы ты мне перед выходом на сцену стал нервы портить, с под…боном, как ты умеешь, я бы тебя точно пристрелил. И Обнаров был прав. Абсолютно! – Ну, знаете, Олег Ефимович!– Ты даже не извинился перед человеком. Я уже не говорю, что это еще и ведущий актер театра!– За что извиняться-то?! Он едва не убил меня!– Реквизитом? Побойся бога! Обнаров задницы наши прикрыл. В невероятно сложном физическом и психологическом состоянии он нашел в себе силы выйти на сцену и отыграть спектакль. Перед спектаклем пил обычный гранатовый сок. Ты облил его грязью в присутствии посторонних. Мало того – сейчас гаденько пришел ко мне сводить счеты. Противно, в самом деле!– Не надо меня совестить, Олег Ефимович. Вы, понимаете ли, все с ног на голову!– С совестью не получается. Тогда про деньги давай! Давай-ка о работе, Петр Миронович. Тут твоей головы не заменить. Считать ты умеешь. Как театру выйти с наименьшими потерями из создавшейся сложной ситуации? Обнаров в ближайшие полгода работать не сможет. Если тебя формальная сторона интересует, есть от него заявление о предоставлении отпуска по уходу за ребенком, – соврал Севастьянов. – Юридически имеет право. За что ж ты его гнать собрался?– Да хотя бы за это заявление! Мать Тереза нашлась! Няньку не нанять!– Вот, не актер ты, – грустно, с оттенком искреннего сожаления сказал Севастьянов. – Не можешь понять, как это – выдержать любопытные взгляды зрительного зала, как это – выйти на сцену лицом к лицу. Я не говорю о том, что на сцене еще и работать надо. Как силы найти? Откуда их взять? Обнаров только что похоронил жену. Он опустошен. Весь мир черный. Внутри все дрожит, стонет. Ему спрятаться бы, чтобы не видал никто, не трогал. Ему бы в себя придти. Ему бы просто выжить! У него куража нет. Ему жить не хочется. А ты его на сцену… Играть он минимум месяца четыре не сможет. Это я тебе как актер говорю. Да какой – четыре, клади все полгода…Севастьянов расстроенно потер подбородок, вздохнул.– Так я готовлю график замен? – поспешил окончить разговор Симонец.– Нехорошо это – человека в горе одного оставлять. Надо бы к нему съездить. Ты уж скажи Дине Друбич, пусть народ соберет. Я тоже поеду.– Не много ли чести, Олег Ефимович? Впрочем, как вам угодно.В коридоре Симонец столкнулся с Лопатиной.– Что вы, Ольга Михайловна, под ногами-то вертитесь! Смотреть надо, куда идете! Наберут, понимаешь, дураков и идиотов!– Ой, извините, Петр Миронович! Я задумалась.– Есть чем? И о чем задумались-то, если не секрет?Лопатина поправила очки, как-то неуверенно сказала:– Даже не знаю. Я в таком шоке… Сейчас в интернете прочла, – она склонилась к уху Симонца. – Пишут, будто бы… – она замялась, точно в последний момент передумав делиться новостью.– Да что пишут-то? Рожайте уже!– Пишут, будто бы наш Константин Сергеевич вчера вечером при невыясненных обстоятельствах умер… – упавшим голосом сказала Лопатина и с испугом посмотрела на Симонца.Тот усмехнулся и погрозил указательным пальцем перед носом Лопатиной.– А я всегда говорил, что этим кончится. Я даже не удивлен. Что вы стоите, Ольга Михайловна, как тупая овца? Подбирайте кандидатуры на роли Обнарова, к вечеру список ко мне на стол. Свято место пусто не бывает…

Белоснежный пассажирский лайнер чуть качнулся и замер на взлетно-посадочной полосе. Командир корабля Андрей Валентинович Шалобасов окинул цепким взглядом контрольные приборы и запросил разрешение диспетчера на взлёт. Взлет разрешили. – Taking off [56] , – абсолютно буднично произнес он. – Start chrono [57] !Второй пилот Коля Шнуров посмотрел на командира. Он был талантливым вторым , имел допуск на самостоятельное пилотирование и ждал перевода на должность командира воздушного судна. Ему Шалобасов доверял как себе. Шалобасов кивнул, улыбнулся:– Nike, you have control [58] .– Оkay [59] ! – довольно откликнулся Шнуров.Он перевел ручку управления двигателем на взлетный режим. Дождался выхода двигателя на параметры взлета.– Thrust set [60] .Самолет послушно побежал по полосе, все ускоряясь. Вот он аккуратно приподнял нос, и переднее шасси уже оторвалось от серой бетонки. Еще секунда и уже наполненные подъемной силой крылья приняли на себя вес многотонной машины.– Positive climb [61] .Высотомер старательно накручивал обороты.– Gear up [62] !Еще несколько коротких минут, и самолет занял свой эшелон.Коля Шнуров включил систему «автопилот».– Молодец! – похвалил Шалобасов. – Штурман, что с погодой в Хитроу? Перспективы?– Сейчас там полная задница, командир, – гладя на компьютерный монитор, сказал штурман. – Фронтальные грозы. Судя по динамике, к нашему подходу муть на север утащит. Но садиться все равно придется вслепую.– Ты когда-нибудь научишься начинать полет с позитива? – с деланным недовольством сказал Шалобасов.– Вот вам позитив, – тщательно скрывая веселые нотки в голосе, сказал штурман. – Дума приняла в первом чтении закон об изменениях в административный кодекс. Будут отменять 0,3 промилле при тестировании водителей на алкоголь. Трезвыми теперь все будут ездить!– Мы же вынуждены трезвыми летать! – усмехнулся Шалобасов.– Что, не скрою, приятно, но непривычно, – хохотнул «второй».– Ты откуда про отмену допуска содержания алкоголя взял?– Этой новостью весь интернет пестреет.– Чем еще он «пестреет»?– Скончался актер Константин Обнаров. В Царицыно запустили новый парк развле…– Кто скончался? Обнаров?! – перебил штурмана Шалобасов. – Что за чушь? Ну-ка распечатай.– Уже. Держите.Шалобасов жадно пробежал глазами текст.– Вот сука жизнь! Какого мужика прогнула…Поигрывая ключами от машины и насвистывая что-то легкомысленное, Сергей Беспалов шел по служебному коридору.– Сережа, к Симонцу зайдите, – сказала ему Лопатина.– Чего ему надо-то?Лопатина остановилась, воровато оглянулась.– Он хочет предложить вам роль майора Володина в «Мужском сезоне». Только я вам, Сереженька, ничего не говорила.Беспалов кивнул, двинулся дальше, но через пару шагов вдруг встал как вкопанный, обернулся.– Ольга Михайловна, это же Обнарова роль!Лопатина замахала руками, зашептала:– Тише, пожалуйста, тише! Вы что, ничего не знаете?– Нет.– Константин Сергеевич умер.– Как умер? – механически пробормотал Беспалов.Лопатина пожала плечами.– Когда умер?– Вчера вечером.– Я же видел Костю вчера вечером. На поминках… – растерянно произнес он.– Ну, долго ли… – сердобольно вздохнула Лопатина и развела руками.– Кто вам сказал?– Я в интернете прочла. Собственными глазами.– Вы бы лучше работу работали, Ольга Михайловна! Корова вы моя читающая! – на бегу крикнул Беспалов и исчез в дверях служебного входа.Лопатина поправила очки и, погрозив ему вслед пальцем, как это делал Симонец, с чувством произнесла:– Наберут, понимаете ли, дураков и идиотов! Шагу ступить невозможно!

В палате из-за закрытых жалюзи был полумрак. Тихонько шелестел кондиционер, создавая приятную прохладу. Беспалов огляделся, после полуденного солнца глаза медленно привыкали к приглушенному свету.Белые стены, белая постель, черный паркет на полу, на тумбочке в вазе букет роз, под кроватью «утка» и мягкие шлепанцы, на стуле рядом длинный домашний халат.Обнаров лежал на кровати, до подбородка укрытый одеялом. Его глаза были закрыты, лицо было спокойным и не выражающим абсолютно ничего. На какое-то мгновение Беспалову показалось, что черты лица стали более резкими, холодными, неживыми, но это было лишь мгновение, потом Обнаров открыл глаза.– Хреново дело… – неопределенно сказал Беспалов.Он вздохнул, запустил руки в карманы брюк и уставился на Обнарова.– Ты чего с Наташкой не разговариваешь, дурья твоя башка? Сестренка тебя с того света вытащила, заштопала. А ты? Старый, как маленький! Обидку, значит, закатил. Я-то не Наташка. Давай хоть поздороваемся.Беспалов протянул другу руку. Тот помедлил, нехотя откинул одеяло и протянул в ответ забинтованную от запястья до локтя правую руку. Рукопожатие Беспалова было намеренно крепким. Обнаров поморщился от боли, но промолчал.– Собирайся. К Наташке поедешь. Нельзя тебе домой. А то опять ванну нальешь, вены вскроешь…Обнаров послушно сел в кровати, тряхнул головой, зажмурился, видимо, пытаясь побороть головокружение. Его лицо тут же стало мертвенно-бледным.– Врача? – осторожно предложил Беспалов.Обнаров не ответил, он свесил ноги с кровати и медленно, придерживаясь за спинку кровати, стал вставать. По стеночке он дошел до стенного шкафа с одеждой и медленно, нехотя, стал одеваться. Джинсы, пуловер, кожаная куртка…– Слышь, Костик, может, уедем куда-нибудь, а? Обстановку сменишь. А что, меня ребята давно в Уссурийск зовут. По тайге походим, поохотимся. Встряхнемся. Тигра завалим. Ты как?Обнаров точно не слышал.– Ладно. Не хочешь в Уссурийск, поедем в Карелию. В голубые глаза озер посмотрим, рыбки половим. Там, говорят, рыбалка отменная. Местные баса из Америки завезли. Или на Ахтубу, в низовья Волги. Точно! Сомов ловить! Там сомы под сто двадцать килограммов! Круто, да?Обнаров оделся и теперь, надев ботинки, тщетно пытался завязать шнурки. Пальцы плохо слушались, но он с тупым упорством повторял попытки вновь и вновь.– Ну что ты делаешь?! – не выдержал Беспалов и, опустившись перед другом на корточки, стал завязывать ему шнурки. – Дурья твоя башка! Какие тебе, на хрен, сомы… Охота… Тигры… Твою мать! Чудило ты недоделанное! Так бы и двинул тебе по уху! Очки держи, – он протянул Обнарову темные очки. – Возле клиники толпа журналюг. Хоронят тебя!Обнаров надел очки и молча пошел в коридор.

Запой продолжался четвертый день. Хлипкое, пасмурное, серое ощущение себя. Дрожь в каждой жилочке, тошнота, застрявшая в горле, вонь и горечь во рту, тупая, непроходящая боль в голове, полуторанедельная щетина, почерневшее, исхудавшее лицо, грязные слипшиеся волосы, отощавшее сутулое тело, тошный запах блевотины и перегара.– Хоро-о-ош!Встав одной ногой на диван, взяв брата подмышки, Наташа не без труда подняла и посадила его. Мутными покрасневшими глазами он хмуро глянул на сестру и безразлично уставился в противоположную стену.– Фу-у! Обнаров, ты как свинья. Пуловер облеван, штаны мокрые, мочой воняет. Это сколько ж выпить надо было?! Ну-ка, давай, снимай все.Наташа взялась за его ремень. Он грубо отстранил ее и попытался лечь.– Ну уж нет! Иди, к столу садись! Швы снимать надо! – приказала она. – Все по-своему делаешь! От больницы такси поймал. Смылся! Надо было тебя ко мне везти, там хотя бы был под присмотром.На стол Наташа выложила из сумки инструменты и пузырьки. Потом надела стерильные перчатки.– Иди, я жду!Обнаров точно не слышал. Отсутствующим взглядом он смотрел перед собой и тяжело, хрипло дышал.– Костя, не мотай мне нервы. Мне противно ухаживать за здоровым мужиком, как за маленьким!Он не двинулся с места.– Ну, хорошо.Наташа села рядом и стала снимать с рук брата грязные бинты. Разбинтовав его руки, она поочередно внимательно осмотрела их, потом ловко, ниточку за ниточкой, стала удалять наложенные швы. Иногда Обнаров вздрагивал от боли в тех местах, где нитка задевала прикрывавшую ранку корочку, но по-прежнему не произнес ни звука. Обработав мелкие ранки антисептиком, смазав швы мазью, Наташа наложила легкую стерильную повязку.– Ну, вот. Большинство швов – косметические. Корочки не трогай. Все… – сказала она, и стащив перчатки, откинулась на спинку дивана. – Завтра бинты можно будет снять, но мазь накладывать все равно дня три нужно. Для регенерации тканей.– Может, душу твоей мазью, а? – хрипло сказал он. – Для регенерации тканей…Наташа склонила голову брату на плечо.– Слава Богу! Заговорил… Я боялась, у тебя с речью что-то.– Плохо мне, Наташка. Думал, залью. Но… Не проходит…– Костенька, не надо тебе больше пить. На тебя смотреть страшно. Ты же черный весь!– Спать не могу. Пусто и страшно. Особенно вечером и ночью. Страх такой накатывает, что… хоть в петлю. Думал, выпью, усну, ее увижу, – он покачал головой, со вздохом сожаления добавил: – Не снится.– А ты о живых думай! Егор по тебе скучает, плачет. Забери к себе Егора, маму. Тебе будет легче.– Не будет. От того, что она Там, я не люблю ее меньше.– Да будь она проклята, такая любовь! Ты губишь себя! Эта любовь легла на твою жизнь надгробным камнем! Кому нужна такая любовь? Тае?! Тебе?! Егору?!– Ты не любила.– А Жорик? А дети?!–  Мне не лги. Обнаров отвернулся, откуда-то из-под подушки извлек недопитую бутылку водки и, приложившись к горлышку, тут же осушил.Наташа притихла. Долго, внимательно она изучала свой маникюр.– Ты меня с ним видел? – чуть смущаясь, спросила она.– И с ним видел, и с другим видел.– Жорику не говори, пожалуйста.– Это твоя жизнь.Раздался звонок в дверь. Обнаров посмотрел на часы, тяжело поднялся и, пошатываясь, пошел открывать.Рассыльный из соседнего супермаркета внес в прихожую две коробки, Обнаров передал ему несколько купюр, тот поблагодарил и ушел.– Что это?Стоя в дверях, Наташа с любопытством разглядывала коробки.Обнаров достал из кармана нож, выбросил лезвие и полоснул по клейкой ленте на крышке. Из коробки он извлек бутылку водки.