Первый луч солнца доверчиво заглянул в спальню.

– Доброе утро, родная.

Ладонью Хабаров коснулся ее щеки, погладил теплую кожу. Алина счастливо улыбнулась, потянулась к нему, обняла.

– Я люблю теб…

Он не дал ей закончить фразу. Слова утонули в опьяняющем поцелуе.

Порыв нежности. Жаркие ласки. Восторг страсти, уносящий двоих к зардевшимся рассветом небесам.

Им больше не нужно было жить только верой и надеждой. Настало время для всепобеждающей любви.

– Леш, ты прекратишь нянчиться со мною, как с маленьким? Давай еще сестрицу твою позовем. Вместе будете надо мною измываться! Кстати, вчера у нас в гостях ты мне показался куда более добрым и сострадательным. Хабаров не любил больницы вообще. Его всегда охватывал панический страх перед этими учреждениями. После многочисленных процедур анализов и исследований на спецаппаратуре предложение Тасманова пройти томограф показалось ему явным перебором.– Нормально со мною все. Ты слышишь меня, Леша?! Нор-маль-но! Из-за тебя меня сегодня Сомов к работе не допустил!– Не ори. Здесь больница.– Тасманов, ты упрям, как твоя сестра. Это Алина тебя попросила?– Нет.– Врешь!– Нет.– Я тебе восьмой раз объясняю, доктор: меня не били, ожоговых травм, обморожений у меня нет! Какого черта?! Да ответишь ты, наконец?!Хабаров остановился посреди коридора и резко развернул за плечо Тасманова. Тот невозмутимо взял Хабарова за руку выше локтя и тоном, не допускающим возражений, сказал:– Пойдем на томограф. Я хочу, чтобы Астахов на тебя посмотрел. Он очень хороший нефролог.Еще лежа в медленно возвращавшейся в исходное положение капсуле томографа по напряженному лицу Тасаманова Хабаров понял: что-то не так.– Сергей Юрьевич, взгляни, вот здесь и вот здесь, – говорил Тасманов Астахову, указывая на экран монитора.Поймав обеспокоенный взгляд Хабарова, Тасманов отвернулся.– Спина болит? – спросил Астахов.– Нет. Вернее, под землей прихватило пару раз. А что, ваша «машинка» и радикулит показывает?

В только что открывшемся баре кроме них посетителей не было. Поставив перед Хабаровым и Тасмановым заказанный коньяк, блюдечко с колечками лимона и две пепельницы, бармен негромко включил диск модного в этом сезоне певца и ушел протирать стоявшие на подносе бокалы.– Ну, и зачем ты меня сюда притащил?Хабаров бросил на барную стойку пачку сигарет, щелкнув зажигалкой, закурил.– Давай выпьем, – предложил Тасманов и поднял свой бокал.– Я за рулем.– Саша… – медленно, подбирая слова, начал врач. – У тебя проблема.Он крутил в суетливых руках бокал коньяка и смотрел, как бьется о стенки чайного цвета жидкость.– Когда у тебя начала болеть спина?– Не помню. Всякое было. Я на заре моей туманной юности каскадером был. Профессия предполагает травмы. Почему ты спрашиваешь?– Я не о травмах. Я о приступообразных болях. Таких, что ни двинуться, ни дохнуть.– Было пару раз. Давно. Потом, вроде бы, прошло.– Ты обследовался?– Я сидел! Не знаю, говорила тебе Алина или нет… – его начинал выводить из себя этот разговор. – В солнечном Магадане! Девять лет!– Не ори! Саша, у тебя опухоль. Злокачественная. Не операбельная.Тасманов поставил коньяк на столешницу, придвинулся к Хабарову, обнял его за плечи.– Уже затронута вторая почка. Отсюда боли.Рука Хабарова с зажатой в ней сигаретой замерла на полпути к пепельнице.– Что?– Это рак, Саша.Хабаров судорожно сглотнул. На его лбу мелкими бисеринками выступили капельки пота.– Что-то нехорошо мне…Он рванул ворот пуловера.– Выпей.Тасманов подал ему коньяк, зажал рюмку в его непослушных пальцах.– Выпей… – еще раз повторил он и подтолкнул руку Хабарова.Хабаров вылил содержимое в рот, облокотился о столешницу, запустил пальцы в волосы. Тасманов не трогал его. Он виновато сидел рядом. Просто сидел, коснувшись плеча Хабарова своим плечом, и ждал.– Леш, это совсем не лечится? – тоном человека, не надеющегося на положительный ответ, спросил Хабаров.– В твоем случае – нет. Время упущено. Прости.Хабаров обернулся к нему, грустно улыбнулся.– Ах, доктор-доктор… Как ты меня…Он усмехнулся, надолго замолчал.Внешне Хабаров был абсолютно спокоен, разве что была легкая дрожь в руках, которую мог заметить только внимательный наблюдатель.– Любезнейший! – наконец, крикнул он бармену.– Слушаю вас! – мгновенно отозвался тот.– Плесни-ка нам коньячку по стакану. И пожрать чего-нибудь… Леш, – Хабаров обернулся к Тасманову, – а что с нею будет? – О себе ты думать не хочешь?– Что тут думать… Как она это переживет? Как я ей скажу? – он склонил голову к сложенным на столешнице рукам. – Ума не приложу… Легче… – он запнулся.– Даже думать забудь! Тяжкий грех это!– Грехом больше, грехом меньше… Алине не говори. Я сам.– Обещаю.Бармен поставил перед ними коньяк, мясную нарезку, фрукты.– Давай выпьем, – Хабаров поднял свой стакан. – Будь здоров, док!Коньяк растекался приятным теплом по каждой жилочке, только мозги он не отключал. На них он сегодня не действовал совершенно.– Леш, сколько мне осталось?– Саша, я не Господь Бог.– Прости. Вопрос звучит некорректно. Я спрошу по-другому. Сколько обычно остается у подобных больных. Я «больных» правильно употребил?– Правильно. Только я не буду тебе отвечать. Это бывает по-разному.Хабаров нервно рассмеялся.– Тебе придется мне ответить. Поверь! Прямо в лоб! Без сантиментов.Тасманов украдкой вытер глаза.– Сколько?Взгляд Хабарова был жестким. Тон вопроса не допускал возражений.– Месяца два. Смотря, какое сердце. Бывает, живут дольше. Черт! Это преступление!– Спасибо!Хабаров посмотрел на часы.– Прости, мне ехать пора. У меня встреча, которую ни пропустить, ни отменить я не имею права.

Из-за пробок на похороны Василия Найденова он опоздал. Когда Хабаров подъехал к кладбищу, процессия уже разъезжалась. Люди в погонах, люди в штатском садились в автобус и в припаркованные у ворот кладбища на расчищенной от снега площадке машины. Шум моторов всполошил окрестных ворон. С пронзительными криками они кружили над головами. Это действовало на нервы.По главной аллее он пошел вглубь кладбища.– Хабаров! Подождите.Он обернулся и увидел Гамова.– Здравствуйте, генерал.– Здравствуйте. Я думал, вы приедете раньше.– Обстоятельства.– Да. Да…– У вас дело ко мне?– Вы были другом Василия. Он вас очень ценил и…Хабаров не дослушал.– Какая теперь разница?Он отвернулся и пошел по заснеженной главной аллее в конец кладбища. Он был совершенно один. Он шел медленно, сосредоточенно глядя куда-то вдаль, слушая шепот ветра в кронах берез и мерный скрип снега под ногами.Свежую могилу Хабаров увидел издали. Увидел и сбавил шаг. Мерзлые комья рыжей глины, то маленькие, то большие, были свалены продолговатой горкой – рыжей кляксой на белом снегу. Горка была неуклюже прикрыта четырьмя венками и еловыми ветками. Между венков стояла серая металлическая табличка с написанными коряво черной краской номером и фамилией.Хабаров достал телефон, набрал номер.– Реваз? Хабаров. Приветствую тебя, дорогой! Я тут вспомнил, у тебя мастерская по изготовлению памятников есть. Заказ срочный. Черный гранит: памятник, гробница. Реваз, и чтобы установить. Здесь глина, так что песку придется подвезти. Я завтра заеду, привезу фотографию и текст, рассчитаюсь. Спасибо. Увидимся.Он опустился на колени перед могилой.«А у меня планида до девяносто одного дожить. Цыганка нагадала… Не дрейфь, командир, прорвемся! Никто, как Бог и маленькие боженятки…» – улыбающееся лицо друга стояло перед глазами.– Что ж они тебя, подполковник Найденов, как бомжа-то…Защипало глаза. Он поднял взгляд к небу.Низкие серые облака, гонимые ветром, бесконечной вереницей все плыли и плыли за горизонт. Неспешно падал снег, укрывая белым саваном замерзшую без тепла землю. Крепчал мороз, отчего воздух делался легким и прозрачным. Вдалеке, через поле, черной стеной шумел лес, а справа пестрой лентой четырьмя потоками вливалось в город перегруженное шоссе. В городе бурлила жизнь: суета, дела, события… Люди не перестали любить и ненавидеть, страдать и мстить, маяться и окунаться в страсти, не перестали надеяться, не перестали предавать, искать легких путей, они не стали лучше или хуже. Все было, как всегда. Все и дальше пойдет заведенным порядком. День по-прежнему сменит ночь, за зимой обязательно придет весна, за молодостью наступят зрелость и старость. Оттого, что его не стало , ничего в этом мире не изменилось. «Не изменилось? Неправда…» – подумал Хабаров.Найденов был сложным. Иногда трогательно нелепым, иногда чересчур правильным, иногда непростительно жестким, даже жестоким, и всегда – непонятым . Когда он ушел, Хабаров ощутил себя осиротевшим. Это ощущение сиротства накрыло его впервые еще там, в Джелалабаде, и он безуспешно глушил его водкой, а сейчас оно возникло еще явственнее. Он чувствовал, что часть его прошлого ушла вместе с Найденовым, а вместе с прошлым отломился и ускользнул кусочек души. Погасло, оборвалось внутри что-то. Безысходность накрыла его. Так бывает, когда живешь надеждой что-то исправить и не успеваешь. Время по-прежнему течет для тебя. Просто у него его уже нет, этого времени. У него теперь другие категории. «Время… – Хабаров судорожно провел рукой по волосам, растрепанным ветром. – Как быстро и безвозвратно уходит время, делая нашу жизнь кладбищем упущенных возможностей и несбывшихся надежд…»К машине Хабаров вернулся, когда почти стемнело. Он запустил мотор. Нужно было возвращаться домой, к ней. Он коснулся подбородком сомкнутых на рулевом колесе рук. Впервые в жизни он не знал, как быть дальше.

Входная дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился мертвецки пьяный Хабаров. Чтобы не упасть, он ухватился за стоявшую в углу вешалку, но не удержался и рухнул на пол вместе с этой шаткой конструкцией. Когда Алина вбежала в прихожую, Хабаров лежал на полу, укрытый упавшей с вешалки одеждой. – Не ругайся, – едва выговорил он.– Святая Мадонна! – Алина всплеснула руками.– Так меня еще никто не называл.– Поднимайся. Пойдем на диванчик. Пойдем. Вставай.Она с трудом доволокла его до дивана в гостиной, сняла дубленку, ботинки.– Ложись на бочок. Тебе надо поспать.Она укрыла его пледом, поцеловала в щеку.– А скандал? – он попытался удержать ее.– Завтра. Все завтра.Она выключила свет и, стоя в прихожей, долго прислушивалась к его тяжелому дыханию.Настенные часы пробили восемь.Хабаров открыл глаза. В комнате было тихо. Укрывшись пледом, она дремала в кресле рядом. Он попытался тихонько встать, но, услышав легкое поскрипывание кожаной обивки, Алина проснулась и, улыбнувшись ему, тут же умчалась на кухню. Вернулась она уже со стаканом брусничного компота.– Давай, по глоточку, кисленького…Он с наслаждением выпил компот и попросил еще. Алина послушно принесла кувшин.– Спасибо.Напившись вдоволь, Хабаров сказал:– Линка, мне так хреново…– Саша, приходи в себя. Вчера вечером принесли телеграмму. Вот она.Лина подала ему свернутый вдвое листок.Текст был коротким: «Приезжай меня хоронить. Митрич».Хабаров закрыл лицо ладонями и какое-то время сидел так, не шевелясь. Алина обняла его за плечи.– Саш, это тот старик, из таежной избушки?Он кивнул и пошел в спальню, плотно прикрыв за собою дверь. Помедлив в нерешительности, Алина пошла следом.Хабаров лежал на кровати, прикрыв глаза тыльной стороной ладони, точно защищаясь от яркого электрического света.– Ты полетишь?– У него никого нет, кроме меня… – он усмехнулся. – Да, остается одно: опять нажраться до поросячьего визга.Поджав губы, Алина с укором смотрела на него.– Не смотри на меня так. Лучше накричи.– Как ты, света белого не видя, мог сесть за руль? Это безответственно! Мне страшно, как подумаю, что было бы, если…Он прикрыл ее губы указательным пальцем.– А вы думали, мы такие пушистые, аж шерсть клоками валится… Вас никто здесь насильно не держит!Она оттолкнула его руку.– Поговорим, когда ты проспишься.Она резко поднялась и вышла из спальни.– Господи, что я делаю?! – Хабаров рывком встал, пошел следом. – Алина, подожди! Прости меня!Она обернулась, ее глаза горели. Она сделала усилие, чтобы говорить спокойно.– Что с тобой, Саша? Ты можешь мне объяснить?– А что со мной?– Мне пора на работу. Я уже опаздываю. Поспи еще хотя бы часа три. Ты неважно выглядишь.Она холодно поцеловала его в щеку и, подхватив шубу, ушла.Дворники продолжали отмечать Новый год.По заснеженной нечищенной дорожке Алина шла к остановке маршрутных такси. В длинной шубе, в сапогах на высоких каблуках по узкой плохо освещенной дорожке идти было неудобно. Несколько раз она оступалась, проваливаясь почти по колено в снег. Бушевавшая всю ночь метель не успокоилась и утром. Вездесущий снег бесцеремонно лез в лицо, в волосы, и это было невыносимым.На продуваемой всеми ветрами остановке было пусто и холодно. Очевидно, только что отошедшая маршрутка забрала всех пассажиров и теперь нужно было стоять и неизвестно сколько ждать. Ее настроение едва вытягивало на хлипкую троечку. Холод и снег, мокрое от снега лицо не добавили положительных эмоций.