10.1. Пропаганда, агитация, мобилизация

В полном согласии со своей программой «Народная воля» развернула главным образом пропагандистскую, агитационную и организаторскую деятельность во всех слоях населения России, включая ее национальные окраины. При этом народовольцы, хотя и держались общенароднического тезиса о крестьянстве как «главной народной силе», уже не верили в революционную инициативу крестьянства и потому, не желая «биться около народа, как рыба об лед», сместили акцент в своей революционной практике с крестьян на рабочих, военных, учащуюся молодежь. Это не значило, что они вообще свернули работу среди крестьян, как полагают авторы даже серьезных исследований. Просто теперь «Народная воля» уделяла крестьянам меньше внимания, чем ее предшественники в 1874 – 1878 гг., но все же часть своих сил и средств (неизмеримо больших по сравнению с предшественниками) направляла в деревню. Она считала, что, с одной стороны, «первая удача в городе может подать сигнал к бунту миллионов голодного крестьянства» и что, с другой стороны, «даже временный успех восстания в городах не окончится победой, если крестьянство сочувственным встречным восстанием не поддержит дела городов».

Поэтому газета «Народная воля» (центральный орган партии) в каждом номере, с первого до последнего, писала о положении и настроении крестьянства. Исполнительный комитет и местные организации «Народной воли» в специальных листовках разъясняли крестьянам, что «черный передел сделается самим народом, а на царей надеяться нечего», призывали «собираться всем миром» и посылать к царю ходоков со своими требованиями, а если царь их не «уважит», идти «на смертный бой против злодеев народных». Такие листовки распространялись «пудами» и «тюками» (из рук в руки, по почте, расклейкой на заборах и стенах домов, в селах, на полях, огородах, постоялых дворах, в «питейных заведениях») среди крестьян Петербургской, Московской, Тверской, Ярославской, Рязанской, Нижегородской, Казанской, Самарской, Саратовской, Пензенской, Тамбовской, Курской, Воронежской, Тульской, Уфимской, Киевской, Харьковской, Одесской, Полтавской, Черниговской, Таврической, Эстляндской губерний и Области войска Донского.

Для пропаганды среди крестьян-староверов и сектантов «Народная воля» учредила т.н. «Христианское братство», целью которого провозглашалась «борьба с нынешним правительством и низвержение нынешних порядков». От имени этого «братства» народовольцы пытались поднять на борьбу против «сатанинской силы» царизма сектантов и старообрядцев Тверской, Самарской, Саратовской и Астраханской губерний.

Судя по документам и «Народной воли» и царского сыска, народовольческая пропаганда находила среди крестьян сочувственный отзвук, вызывая (или усиливая начавшееся ранее) брожение. Так, в Петровском и Сердобском уездах Саратовской губернии крестьяне собирали сельские сходы для чтения прокламаций «Народной воли», а в одном селе, «когда волостной писарь, чтобы предотвратить чтение прокламации на сходе, изорвал ее, то его сильно избили». Волновались под впечатлением народовольческих прокламаций также крестьяне Воронежской, Тамбовской, Орловской и других губерний, причем, как это констатировал в конце 1881 г. Департамент полиции, «во многих местах». Под влиянием и, видимо, не без участия народовольцев вспыхнуло в марте 1881 г. самое крупное за 1870 – 1880-е годы возмущение крестьян Бежецкого и Весьегонского уездов Тверской губернии. Это восстание, участники которого (не менее 3 тыс. только в Бежецком уезде) избивали помещиков, чиновников, полицейских, было подавлено лишь с применением регулярных войск.

В ряде мест народовольческие прокламации «разносились из городов самими же мужиками». Случалось даже, что крестьяне подавали официальные прошения на имя ИК «Народной воли». Но все эти сочувственные отклики на борьбу народовольцев затрагивали лишь очень малую часть «глуховолнующихся» (по выражению народовольца В.Г. Иванова) крестьянских масс.

Исполнительный комитет заботился и об организационной стороне своего «крестьянского дела». Хотя создать особую сельскую организацию «Народной воли», по примеру рабочей, военной и студенческой, не удалось (у ИК не хватило на это ни сил, ни времени), дело к этому шло. Например, из Петербурга периодически засылались в деревню как «проводники революционных идей» наиболее сознательные рабочие, а в Москве П.А. Теллалов готовил специальную группу для агитации среди крестьян.

Так выглядела самая слабая сторона революционной практики «Народной воли». Во много раз масштабнее и плодотворнее была ее деятельность в городах. Здесь народовольцы энергично занимались рабочими. С.С. Волк полагает, что «Народная воля» вначале не придавала значения «рабочему делу», прервав таким образом традицию «чайковцев», «москвичей», землевольцев, и лишь под впечатлением неудач «красного» террора обратилась к рабочим. С.Л. Эвенчик опровергла эту точку зрения, доказав, что и в теории и на практике народовольцы с первых своих шагов рассматривали участие рабочих в революции как одно из главных условий победы. Отводя военным и студентам роль застрельщиков, а рабочим – ударной силы на первом этапе революции, «Народная воля» считала, что рядом с пропагандой и агитацией среди рабочих «должна идти организация рабочих масс, имеющая целью сплотить их, развить в них сознание единства и солидарности интересов». Именно так и строилась вся деятельность Рабочей организации народовольцев. Придавая особое значение этой деятельности, ИК принял даже специальную «Программу рабочих, членов партии „Народная воля“», автором которой был А.И. Желябов.

В Петербурге «Народная воля» создавала рабочие кружки фактически на всех промышленных предприятиях: в частности, на заводах Обуховском, Семянниковском, Балтийском, Чугунолитейном, Патронном, Вагонном, Нобеля, Фридланда, Голубева, Лесснера, Берда и др.. В Москве народовольческой пропагандой были охвачены примерно 30 предприятий, включая заводы Бромлея, Доброва, Липгарта, Гоппера, Прохоровскую мануфактуру и мастерские Московско-Смоленской железной дороги. Широко по тому времени развертывалась пропаганда среди рабочих в Киеве (с охватом почти всех железнодорожных пунктов от Киева до Одессы) и в Одессе (с воздействием на рабочие кружки Херсона, Севастополя, Симферополя). Заводились связи с рабочими не только в крупных фабрично-заводских центрах, как Рига, Нижний Новгород, Ростов на Дону, но и в малых городах – в Елизаветграде, Кременчуге, Тагиле.

Испытанным оружием пропаганды и агитации служила народовольцам, прежде всего, их собственная печать – прокламации и «Рабочая газета». Например, в деревнях Казанской, Саратовской и других губерний жандармы находили у крестьян напечатанную 24 августа 1881 г. в Петербурге прокламацию ИК «Русскому рабочему народу». В ней говорилось: «Итак, рабочие, вы производите все богатства на свете, а сами живете без копейки за душой. Вашим трудом держатся и царь, и чиновник, и купец с барином, и они же вас презирают. Неужели это справедливо, неужели такой порядок век стоять будет? Русские рабочие! Все зло происходит оттого, что правительство наше никуда не годится <…> Мы решили теперешнее правительство низвергнуть, а на место его устроить другое, из выборных от крестьян, от рабочих, от всего народа». Так же доходчиво разъясняла идеи «Народной воли» «Рабочая газета». В ней под рубрикой «Рабочее житье-бытье» печатались материалы о жизни «низов» («полиция, хоть и высылает нищих тысячами из города [Петербурга], все же не может очистить улиц от них») в сравнении с жизнью «верхов» («подданные мрут голодной смертью, а повелитель их Александр II покупает для любовницы своей, княгини Долгорукой, Михайловский дворец за миллион рублей слишком»). Вывод звучал набатом: «Товарищи рабочие! Пора взяться за ум, пора призвать к ответу своих притеснителей, разорителей, пора русскому народу взять управление делами в свои руки!»

В пропагандистских беседах с рабочими народовольцы затрагивали любые темы: «и вращение Земли вокруг Солнца, и происхождение видов, и Французская революция, и община, и артель, и ассоциация, и Оуэн и многое другое». Но, безусловно, главной была революционная тема. Так, судя по данным царского сыска, на занятиях в рабочих кружках по истории «рекомендовалось выставлять возможно ярче темные стороны правительственного строя и клонить дело к отрицанию власти монарха и к утверждению народного самоуправления, причем обращать внимание на те эпохи, которые ознаменовались сильным поднятием народного духа, как то: эпоха смутного времени, бунтов Стеньки Разина и Пугачева и т.п.» Народовольцы знакомили рабочих с историей Французской революции XVIII в. и Парижской Коммуны 1871 г., изучали с ними «Примечания к „Основаниям политической экономии“ Д.С. Милля» Н.Г. Чернышевского и трактат Ф. Лассаля «Труд и капитал», давали им читать историко-революционные романы «1793 год» В. Гюго, «История одного крестьянина» Э. Эркмана – А. Шатриана, «Один в поле не воин» Ф. Шпильгагена, с 1882 г. приступили к распространению «Манифеста Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса в русском переводе Г.В. Плеханова. Все это просвещало рабочих, революционизировало их, помогало народовольцам разрушать в рабочем состоянии, как выразилась С.Л. Перовская, «въевшуюся идею царского авторитета».

Что касается организации рабочих, то народовольцы не довольствовались созданием кружков, боевых дружин и касс взаимопомощи. Они участвовали и в рабочих стачках. Вождь «Народной воли» Андрей Желябов хорошо понимал, что в России «стачка есть факт политический». Народовольцы очень старались (хотя и не всегда успешно) возглавить стихийно вспыхнувшие или даже организовать стачки, помогали стачечникам формулировать требования, обеспечивать материальную взаимопомощь. Главным образом это происходило, конечно же, в Петербурге – на Семянниковском, Балтийском, Александровском заводах, судостроительном заводе Голубева и др. Но, по данным, которые еще к 1912 г. собрал В.Я. Богучарский, народовольцы участвовали в стачках рабочих Москвы (фабрики Шредера, Каверина, Бровкина), Московского уезда (фабрика Диля), Коломенского уезда (фабрика Щербаковых), Иваново-Вознесенска (фабрика Зубкова), Серпухова, Воронежа, Киева, железнодорожных станций Шахной, Гуслиц, Дрезна. Саратовская рабочая группа «Народной воли» в конце 1880 г. попыталась организовать даже демонстрацию «трудового населения», Все это должно было, по расчетам народовольцев, вовлечь рабочих в массовое революционное движение, укрепив при этом их профессиональную солидарность и боевой дух.

У советских историков принято было упрекать народовольцев в том, что они недооценивали историческую роль пролетариата. «Решающего вывода марксизма о революционном предназначении пролетариата, о его созидательной роли как строителя коммунизма, они не признавали, – констатировал С.С. Волк. – Классовых задач перед пролетариатом они не выдвигали, об организации рабочей партии не думали. Они допускали рабочих на роль военного авангарда революции, но не на роль ее гегемона».

Здесь важно иметь в виду, что народовольцы поставили перед Россией общедемократическую задачу борьбы против самодержавия. В решении этой задачи был заинтересован весь российский народ. Народовольцы не были марксистами и потому не ставили перед соотечественниками классовых задач. Они выступали от имени народа, а рабочий класс понимали как более восприимчивую к революционным идеям, развитую и активную, но небольшую и, в целом, менее значимую, чем крестьянство, часть народа. В российской действительности 1870-х годов, когда рабочий класс только формировался, такой взгляд на его предназначение был оправдан.

Не меньшую, чем рабочим, а пожалуй даже большую роль в момент революционного переворота народовольцы отводили армии. Программный документ «Подготовительная работа партии» (весна 1880 г.) гласил: «Можно сказать, что, имея за себя армию, можно низвергнуть правительство даже без помощи народа, а имея армию против себя, ничего, пожалуй, не достигнешь и с поддержкой народа». До возникновения «Народной воли» народники почти не занимались военными связями. В отчетном докладе царю за 1879 г. военный министр Д.А. Милютин еще имел основания заявить, что среди государственных преступников «военнослужащие составляют едва заметное исключение». «Народная воля» признала революционную работу в армии одной из главных своих забот. Оно и понятно. Выдвинув на первый план политическую борьбу с царизмом, народовольцы должны были рассудить, что победа в этой борьбе без использования армии невозможна.

С.С. Волк почему-то считает, что «к созданию Военной организации народовольцы приступили лишь осенью 1880 г.» после «целого года безуспешных террористических попыток». Между тем, в широко известных (использованных кстати, и в монографии Волка) воспоминаниях Э.А. Серебрякова подробно рассказано о том, как А.И. Желябов, Н.Н. Колодкевич, Н.Е. Суханов вели пропаганду среди морских офицеров и вовлекали их в антиправительственные конспирации с осени 1879 г., т.е. с первых же шагов «Народной воли» и независимо от ее «террористических попыток». Вот как, в частности, вспоминал Серебряков о впечатлении, которое произвел на офицеров впервые выступивший перед ними Желябов: «Первый раз мне пришлось увидеть, что может сделать талантливый оратор со своими слушателями. Позови в тот вечер Желябов все присутствовавшее офицерство на какое угодно предприятие – все пошли бы».

Вообще народовольческая пропаганда встречала среди офицерства гораздо большее сочувствие, чем это могло быть каких-нибудь три-четыре года назад. Дело в том, что обычные тяготы жизни русских офицеров (гнет самовластия, материальная нужда, подневольное выполнение карательных функций внутри страны) стали вдвойне нетерпимыми после войны 1877 – 1878 гг. с Турцией. «Я с восторгом отправился на войну ради освобождения славян, – говорил на процессе „14-ти“ член Военной организации „Народной воли“ штабс-капитан Н.Д. Похитонов. – <...> Вернувшись в Россию из освобожденной Болгарии, что я встретил? Полнейшее бесправие, произвол и казни, словом – страшный контраст. Я решил, что всему причиною существующий строй, и поэтому вступил на путь революции». К такому решению тем же путем приходили тогда многие русские офицеры.

Как и для рабочих, «Народная воля» подготовила специальную «Программу Военно-революционной организации» (конец 1881 – начало 1882 г.). Программа нацеливала организацию на один из двух возможных вариантов ее участия в революции: либо присоединение к народному восстанию, либо военная «инсуррекция» как пролог и начало восстания масс. Организация, согласно программе, формировалась исключительно из офицеров и вела революционную пропаганду только среди них, ибо «та тяжелая, господствующая в нашей армии дисциплина, которая уничтожает в солдате во время официального и даже частного разговора его с офицером самый человеческий образ, лишает офицеров возможности деятельной пропаганды между нижними чинами». Впрочем, здесь же сказано, что «пропаганду между солдатами могут с успехом вести» рабочие, а офицеры должны приобретать «популярность и уважение среди солдат, что легко достигается гуманным отношением с ними».

Военная организация «Народной воли» пережила гибель «Великого ИК» и закат партии. Деятельность ее была многообразной. Обычно народовольцы начинали пропаганду среди офицеров той или иной части или учреждения, а затем сами офицеры приобщались к пропаганде в собственной среде. Самым действенным оружием пропаганды среди военных (как и среди рабочих) были в руках народовольцев их прокламации. Наибольший успех из них имела прокламация ИК «Офицерам русской армии» от 24 августа 1881 г. с такими строками: «Перед вами только два пути: вы можете стать освободителями своего народа, или же его палачами». Эта главным образом, а также другие прокламации «Народной воли» летом и осенью 1881 г. распространялись, по розыскным данным, в гарнизонах более 20-ти городов и в трех военных академиях (Николаевской Генерального штаба, Михайловской артиллерийской и Военно-юридической).

Наряду с прокламациями офицеры получали от народовольцев, читали и распространяли обычную в пропагандистском арсенале народников литературу – от К. Маркса и П. Прудона до В.В. Берви-Флеровского и Н.Г. Чернышевского. Все это они развозили под видом служебных командировок и отпусков буквально по всей стране, пользуясь тем, что военный мундир был тогда еще вне подозрений. Те же командировки офицеры использовали и для дела, еще более важного и трудного, чем пропаганда, – для организации и проверки революционных кружков в армии. Так, член Военно-революционного центра «Народной воли» поручик Н.М. Рогачев в начале 1882 г. был командирован из Петербурга в Москву, Орел, Смоленск, Витебск, Динабург, Ригу, Митаву, Либаву, Вильно и Минск и «почти во всех указанных городах» организовал кружки. Подполковник М.Ю. Ашенбреннер в 1882 г. объединил ряд офицерских кружков на Юге России в т.н. Южный областной военный центр, а в начале 1883 г. предпринял за счет отпускного времени инспекционную поездку по Северо-Западу (Рига, Псков, Минск, Вилькомир, Усть-Двинск, Смоленск), проверяя дееспособность местных кружков.

Судя по числу офицерских кружков (напомню: не меньше 50-ти в 41, как минимум, городе) и по количеству их участников (до 400), Военная организация «Народной воли» вовлекла в революционное движение небывало значительную для России часть офицерства. Н.М. Рогачев смело говорил на следствии по делу «14-ти» об «огромных размерах» организации: «я, вероятно, не ошибусь, если скажу, что во всяком большом городе есть один (а в некоторых и несколько) военный кружок, что во всех частях войска есть масса офицеров, готовых немедленно вступить в партию <…>». Другой член Военной организации В.В. Луцкий в марте 1882 г. писал П.Л. Лаврову: «Агитация в войсках идет особенно успешно – настолько, что партия считает возможным даже теперь произвести захват власти; „стоит только нажать пружину“, говорят они и откладывают этот акт лишь для того, чтобы еще укрепиться и подготовиться».

Власть предержащие столь неожиданным явлением армейской «крамолы» были озадачены и напуганы. Вел. кн. Константин Николаевич (брат Александра II) в письме к своему биографу А.В. Головнину от 28 июня 1882 г. панически недоумевал по поводу «списка морских офицеров, замешанных в политических делах»: «Что же это значит, что это за поветрие такое? И откуда это взялось, откуда этот дух между моряками, чего никогда не бывало? Несказанно грустно и совершенно для меня непонятно». Спустя два года М.Н. Катков в своей газете (которую современники называли «русской литературной полицией») нагнетал охранительную истерию: «Особенно возмутительно появление более или менее значительных военных чинов в этой шайке. Не поведут ли дальнейшие розыски, боже сохрани, еще повыше?! Возмутительное, потрясающее дело!»

В революционной практике Военная организация «Народной воли» не проявила себя адекватно ее масштабам и силе. Террором она вообще не занималась, если не считать личного участия Н.Е. Суханова в приготовлениях к цареубийству 1 марта 1881 г. Главной ее заботой было накопление сил, в ходе которого она строила настолько крупные планы, что по ним можно судить, сколь велики были ее возможности. Так, по словам А.В. Буцевича, реальным, «основанным на точном расчете, на знании военных порядков и умении выбрать слабое место для удара» был внешне фантастический план Военно-революционного центра, по которому предполагалось «обезоружить приблизительно в один и тот же час всю русскую армию»: то был час пасхальной заутрени, когда воинские казармы оставались почти без охраны, а солдат уводили в церкви. Впрочем, этот план показался народовольцам недостаточно радикальным, и они перешли к вариантам, связанным с арестом царской семьи и захватом столицы.

В январе 1881 г. ИК обсуждал вариант ареста всей царской фамилии, когда она соберется на церковную службу в Петропавловском соборе. «Выяснилось, – вспоминал Л.А. Тихомиров, – что у нас в караулах [Петропавловской] крепости бывало иногда большинство своих офицеров. План казался не невозможным и, конечно, обещал в тысячу раз больше, чем убийство Александра II, однако был все-таки отклонен». Почему ИК отклонил этот план, Тихомиров не объяснил. Может быть, дело не только в том, что народовольцы тогда увлеклись форсированной подготовкой цареубийства, но и в том, что их Военно-революционный центр предлагал новые планы, из которых каждый следующий казался выигрышнее предыдущего. Так, майор Н.А. Тихоцкий с группой офицеров готовил арест царской семьи на только что отстроенной императорской яхте «Александрия». «Государь с великими князьями должны были ее (яхту. – Н.Т.) осматривать, – вспоминала об этом со слов Тихоцкого его сестра, – и в это время находившиеся там военные и почетный караул арестовали бы государя и великих князей, тут же заставили бы его подписать отречение от престола, затем назначили бы временное правительство. Государя должны были судить судом народным».

Еще более дерзкие замыслы предлагали А.И. Желябов и А.В. Буцевич. Желябов первым, еще до марта 1881 г. (он был арестован 27 февраля), выступил на заседании Военно-революционного центра с планом восстания и захвата столицы: военные суда во главе с офицерами-народовольцами должны были атаковать Петербург с моря, в то время как рабочие, студенты и «прочий люд», заранее подготовленные и вооруженные, восстали бы в самом городе. По данным царского сыска, одни члены Центра сомневались в осуществлении такого плана, другие говорили о «полной возможности исполнить» его. Буцевич уже после ареста Желябова развил этот план. Весной 1882 г. только в Кронштадте он «рассчитывал на два морских экипажа (около 8 тысяч человек) и на два небольших броненосца, а также на гарнизон девяти крепостных фортов». Вероятно, периферийные кружки Военной организации тоже рассчитывали на местные гарнизоны. По свидетельству Н.М. Рогачева, в конце 1881 г. организация решила распространить свои действия «на все части войска, расположенные в европейской России». Располагая такими возможностями, Военно-революционный центр одобрил план Буцевича в двух вариантах. Вот как излагал их, со слов Буцевича, М.Ю. Ашенбреннер.

«Предполагалось, во-первых, захватить кронштадтскую крепость с фортами и попытаться привлечь к восстанию гарнизон в несколько десятков тысяч и значительную часть броненосного флота, хотя бы не сразу, выкинуть красное знамя и атаковать Петербург; или, во-вторых, в день майского парада (на Марсовом поле. – Н.Т.) арестовать в виду всей гвардии царя, Николая Николаевича, Владимира Александровича и др. и всю царскую свиту и, если будет возможно, отвести их к двум миноносцам, которые к этому моменту подплывут поближе к Марсову полю, а затем заключить их в кронштадтских фортах; если же будет невозможно отступить с пленными под прикрытие боевых рабочих и студенческих дружин с бомбами, вследствие вмешательства гвардии, то истребить царя со свитой и погибнуть. Разумеется, таковое выступление обусловливалось разрешением и содействием Исполнительного комитета, который составил бы Временное правительство и повел бы переговоры».

Арест (4 июня 1882 г.) «главнокомандующего» Буцевича затруднил, но не остановил работу офицеров-народовольцев над его планом. Однако еще через полгода последовала грандиозная провокация С.П. Дегаева, «и в то время, когда разрабатывали детально этот план, мы все чуть не поголовно были преданы Дегаевым».

О дегаевщине речь пойдет особо, в § 5. Здесь же необходимо уточнить вывод С.С. Волка о том, что «перед Военной организацией в послемартовский период была поставлена мало реальная задача подготовки государственного переворота». Исполнительный комитет «Народной воли» предполагал готовить и действительно готовил государственный переворот силами всей партии при совокупном взаимодействии ее специальных организаций – Военной, Рабочей и Студенческой.

Именно среди учащейся (в первую очередь студенческой) молодежи пропагандистская, агитационная и организаторская деятельность «Народной воли» приняла наибольший размах. Правда, студенческая организация не была столь конспиративно-стройной, как Рабочая и Военная, зато отличалась большей активностью. Не имела она, в отличие от Военной и Рабочей организаций, и особой программы – ее заменяли инструкции («Провинциальная деятельность учащейся молодежи», «Агентам партии при землячествах»), целенаправленные и конкретные.

Вся широко разветвленная сеть вузовских, гимназических, семинаристских кружков «Народной воли» действовала энергично. Она вносила организующее и политическое начало в стихийные волнения учащейся молодежи. Для этого использовались не только общепартийные документы, но и специально обращенные к студентам издания (гектографированные журналы «Студенчество» и «Свободное слово», газета «Борьба»), многочисленные прокламации. Одна из них, «От студентов к студентам» (январь 1880 г.) призывала не дожидаться от борцов за свободу просьб о помощи: «Каждый из нас должен сам спешить со своею посильною лептою». Кстати, либералов-постепеновцев народовольческие прокламации шокировали своей революционностью. «Прокламации сыплются градом. И какие? – ужасался, например, проф. А.Ф. Кистяковский. – Прокламации 60-х годов в сравнении с нынешними – верх смирения и невинной риторики».

Распространяли прокламации – смело, зачастую дерзко, не боясь репрессий, – сами народовольцы и добровольные их помощники. В знаменитом длинном коридоре и в шинельной Петербургского университета, по воспоминаниям акад. С.Ф. Платонова, прокламации тайно передавались из рук в руки, а то и пачками лежали на подоконниках и продавались открыто. Их распространители попадали в руки жандармов с поличным, которое влекло за собой арест и ссылку, вплоть до Сибири. Так, у студента-москвича Н.И. Диоманди были изъяты несколько десятков, а у петербургского народовольца С.А. Иванова – больше 400 экземпляров прокламаций. Оба они пошли в Сибирь, откуда Иванов вскоре бежал, был вновь арестован и по делу «21-го» приговорен к смертной казни, замененной пожизненной каторгой.

Наряду с прокламациями распространялась среди молодежи, а главное, изучалась в кружках серьезная литература по философии, истории, социологии, экономике: публицистика Н.Г. Чернышевского, Д.И. Писарева, Н.В. Шелгунова, монографии Н.И. Кареева и М.М. Ковалевского, «Программа работников» Ф. Лассаля и «Сущность социализма» А. Шеффле, «Капитал» и «Гражданская война во Франции» К. Маркса. Столь широкий и социально заостренный круг чтения был рассчитан на то, чтобы подготовить из молодежи не просто решительных, а сознательных, убежденных борцов за народовластие.

Ряд антиправительственных выступлений студентов, организованных народовольцами, заставил говорить о себе всю мыслящую Россию. Наибольшее впечатление произвела демонстрация против министра просвещения А.А. Сабурова на университетском акте в Петербурге 8 февраля 1881 г., в присутствии самого министра и 4 тысяч студентов, преподавателей, почетных гостей (среди которых, к примеру, были светлейший князь А.А. Ливен и знаменитейший из русских путешественников Н.М. Пржевальский). Организовали демонстрацию члены ИК А.И. Желябов, С.Л. Перовская, В.Н. Фигнер и Н.Е. Суханов. Они подготовили две группы студентов – одну внизу, во главе с П.П. Подбельским; другую на хорах, во главе с Л.М. Коганом-Бернштейном. В составе групп различные источники называют П.Ф. Якубовича, К.Г. Неустроева, В.Г. Богораза, чернопередельца К.Я. Загорского. Среди очевидцев события были студенты С.Ф. Платонов (будущий академик), М.М. Филиппов (впоследствии известный ученый-энциклопедист), В.А. Караулов (позднее народоволец, кадет, депутат I Государственной Думы).

Едва ректор университета проф. А.Н. Бекетов закончил отчетный доклад, Коган-Бернштейн с хор произнес короткую и яркую речь, бросая в оцепеневший зал резкие фразы: «Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью! Но мы понимаем лживую политику правительства <…> Мы не позволим издеваться над собой: лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя!». Вслед за словами оратора в зал полетели «кипы прокламаций», которые, как фиксирует агентурное донесение, «все тотчас же были расхватаны». По словам очевидицы, «вся зала моментально превратилась в крутящийся вихрь: крик, рев, смятенье». «Педеля (надзиратели) кинулись на хоры, – вспоминал В.Г. Богораз, – но мы их оттеснили и сбросили с лестницы вниз». Тем временем Подбельский, шагнув в президиум, заклеймил восседавшего там министра Сабурова пощечиной. В невероятной суматохе и Подбельский и Коган под защитой их «групп поддержки» благополучно скрылись.

Все это вызвало в разных кругах бурю откликов. «Всем было ясно, – справедливо заключает С.С. Волк, – что пощечина была нанесена не Сабурову, а всему правительству». Царь раздраженно запрашивал «полуимператора» М.Т. Лорис-Меликова: «Был ли кто арестован? Кто и сколько?» Кончилось тем, что 270 студентов были преданы университетскому суду, который санкционировал исключение из университета четырех и арест на разные сроки еще 70-ти демонстрантов.

Что касается Подбельского и Когана-Бернштейна, то судьба связала их отныне и навсегда трагически. Оба они были арестованы в апреле 1881 г. и сосланы в Сибирь, где весной 1889 г. приняли участие в нашумевшей на весь мир Якутской трагедии, т.е. в коллективном сопротивлении политических ссыльных отряду солдат. За это Паппий Павлович Подбельский (отец первого советского наркома связи В.Н. Подбельского) был без суда расстрелян, а Лев Матвеевич Коган-Бернштейн по приговору суда повешен (тяжело раненый, он был внесен на эшафот прямо в кровати, поднят с нее и вдет в петлю, а затем кровать из-под него выдернули). Сохранилось предсмертное письмо Льва Матвеевича к жене и малолетнему сыну: «Живите друг для друга, любите друг друга, цените и утешайте друг друга!». Сын народовольца Матвей Львович Коган-Бернштейн тоже стал революционером, членом ЦК партии эсеров. Осенью 1918 г. он был расстрелян по приговору советского суда. В 1920 г. В.И. Ленин признал его расстрел «печальной ошибкой» и разрешил издать сборник материалов памяти расстрелянного (издан в 1922 г.).

Демонстрации, сходки, воззвания были делом рук студентов, уже идейно подготовленных и организованных в политизированные кружки. К участию же в этих кружках народовольцы привлекали молодежь через объединения промежуточного типа: землячества, общество «Красного Креста», «Подготовительную группу» автономных по отношению к «Народной воле» пропагандистов. Отдельные студенты привлекались со временем и к подготовке террористических предприятий. Так, в роли наблюдателей за выездами Александра II в Петербурге осенью 1880 г. были задействованы А.В. Тырков, Е.М. Сидоренко, П.Н. Тычинин, Е.Н. Оловенникова, Н.И. Рысаков.

В Москве и провинции народовольцы действовали среди молодежи так же, как и в столице, но с меньшим размахом. Впрочем, некоторые акции студентов здесь тоже обретали всероссийский резонанс. 12 марта 1881 г. многолюдная (700 участников) сходка студентов Московского университета приняла народовольческую резолюцию – венков на гроб казненного революционерами самодержца не посылать! К.П. Победоносцев доложил об этом Александру III. Тот был вне себя: «Если это действительно так, то это непростительное безобразие и оставить это дело так невозможно». В результате, больше 300 студентов были исключены из университета (среди них оказался и будущий ученый-историк, лидер партии кадетов, министр иностранных дел П.Н. Милюков), а разгневанный царь после этого долго еще, когда бывал в Москве, даже одного вида Университета не выносил.

Подобные же волнения охватили в марте 1881 г. Казанский университет – здесь студенты отказывались присягать Александру III. На общеуниверситетской сходке 2 марта студент-медик 5 курса П.И. Никольский выступил с речью о том, что «монархическое правление в России отжило свой век и в настоящее время нужно позаботиться о другом общественном строе». Той же весной антицаристские выступления студентов по инициативе и под руководством народовольцев прошли в Киевском и Харьковском университетах, в Рижском политехническом институте (здесь, вместе с другими, был исключен из института будущий ученый-электротехник М.О. Доливо-Добровольский). В Ярославле летом 1881 г., когда приехал туда Александр III, народовольчески возбужденных студентов местного Демидовского лицея «продержали взаперти вплоть до отъезда царя».

Студенты, гимназисты, семинаристы использовались для пропаганды, агитации, организаторской работы не только в их собственной среде, но и среди крестьян, рабочих, служащих, солдат, как в центре страны, так и на окраинах. Верная своему программному курсу на мобилизацию против царизма «всех недовольных», «Народная воля» стремилась революционизировать все национальности Российской империи. Провозгласив в своей программе их равенство и право на самоопределение, она разъясняла: «Народовольство как социалистическая партия чуждо каких бы то ни было национальных пристрастий и считает своими братьями и товарищами всех угнетенных и обездоленных, без различия происхождения».

Исходя отсюда и не отвлекаясь на «препирательства с праздно болтающими педантами-автономистами», народовольцы создавали свои организации на Украине (которая была вся покрыта сетью их рабочих, военных, студенческих, гимназических, семинаристских кружков), в Белоруссии (Минск, Витебск, Могилев, Гродно, Белосток), Литве (Вильно, Ковно), Латвии (Рига, Двинск, Митава, Либава), Эстонии (Ревель, Дерпт), Молдавии (Кишинев, Аккерман), Грузии (Тифлис, Гори), Казахстане (Уральск). Все эти организации с ведома и по указаниям Исполнительного комитета объединяли вокруг себя демократические элементы национальных меньшинств, поднимая их на борьбу против самодержавия.

При этом, естественно, «Народная воля» стремилась взаимодействовать с другими, кроме нее, революционными силами. Таковых в Российской империи до возникновения социал-демократии было две: собственно в России – общество народников «Черный передел» и в Польше – социалистическая партия «Пролетариат». С «Черным переделом» народовольцы вели долгие переговоры о союзе и возможном объединении, не удавшиеся главным образом потому, что «Народная воля» претендовала в этом союзе на гегемонию. Тем не менее, в ряде мест, включая Петербург, Москву, Киев, Харьков, Одессу, Саратов и даже эмигрантскую колонию в Женеве, народовольцы и чернопередельцы, хотя и вели идейные споры, помогали друг другу в революционных делах. Что касается «Пролетариата», то еще до его создания (1882 г.) «Народная воля» поддерживала деловые связи с его предшественницами – польскими гминами (землячествами) в Петербурге, Москве, Киеве, Вильно; с самим же «Пролетариатом» в 1882 – 1883 гг. она сотрудничала, а в начале 1884 г. заключила договор о революционном союзе, причем лидер «Пролетариата» Станислав Куницкий представлял в ИК «Народной воли» «Пролетариат», а в ЦК «Пролетариата» – «Народную волю».

Очень помогали «Народной воле» в натиске на царизм ее более обширные, чем у какой-либо другой из русских революциооных организаций XIX в., международные связи – с английскими, французскими, немецкими, итальянскими, чешскими, румынскими, болгарскими, сербскими, венгерскими, американскими и другими социалистами и демократами. «Политика партии должна стремиться к тому, чтобы обеспечить русской революции сочувствие народов», – таково было одно из программных требований «Народной воли». Следуя ему, народовольцы держали мировую общественность в курсе своих революционных дел, при случае обращались к ней с воззваниями о поддержке («Исполнительный комитет европейскому обществу», «Французскому народу», послание Карлу Марксу), опирались на ее сочувствие и солидарность. Многое сделали в привлечении международных симпатий к «Народной воле» ее постоянные представители за границей (П.Л. Лавров, Л.Н. Гартман, Л.А. Тихомиров, М.Н. Ошанина), вся ее авторитетная революционная эмиграция, в составе которой временно перебывали Н.А. Морозов, О.С. Любатович, Г.А. Лопатин, А.А. Франжоли, Е.Ф. Завадская, А.Н. Бах, Е.Д. Сергеева, В.И. Иохельсон, Г.Ф. Чернявская.

Такова в общих чертах картина пропагандистской, агитационной и организаторской, т.е. нетеррористической деятельности «Народной воли». Даже самый краткий обзор ее показывает, сколь несостоятельны были дилетантские суждения в нашей литературе о том, что народовольцы «работой в деревне не занимались вовсе», их «деятельность в рабочей среде была весьма ограниченной», «не получила широкого развития и работа в армии», а вся (или почти вся) революционная практика «Народной воли» сводилась к террору. Тем удивительнее выглядит сегодня пассаж новейшего критика «Народной воли» с ученой степенью кандидата исторических наук: дескать, о народовольцах, кроме как о террористах, вообще «писать почти нечего», ибо, мол, они суть всего лишь «бомбисты».

 

10.2. «Красный» террор против «белого» террора

Итак, революционная деятельность «Народной воли» была главным образом пропагандистской, агитационной, организаторской. Характерно, что в монографии С.С. Волка – самой подробной из всех посвященных «Народной воле» – описанию этой стороны народовольческой практики отведены шесть глав (9 – 15), тогда как террору – два параграфа в 3-й главе плюс еще несколько фраз в главе 4-й. С.С. Волк при этом справедливо заметил, что число актов «красного» террора «за два-три года, предшествующих образованию „Народной воли“, не только не ниже, но даже выше, чем за три-четыре года действия народовольческого ИК». Этот вывод подтверждается фактами. За четыре года, с 1876 по 1879, народники (землевольцы) осуществили 9 политических убийств и еще 6 покушений на 5 лиц, а народовольцы за пять лет, с 1880 по 1884, – 6 политических убийств и тоже еще 6 покушений, но на 4 лица. Впрочем, С.С. Волк счел возможным все-таки заключить, вопреки данным собственной книги, что террор для «Народной воли» «стал главнейшим и всепоглощающим средством для борьбы».

Царизм намеренно выставлял террор главным из средств борьбы народовольцев для вящего обвинения их как злодеев, бомбистов, убийц. Обывательское же представление о народовольцах как террористах основывалось частично на официальной (усиленно внедрявшейся в массовое сознание) версии, а так же на распространенной тогда иллюзии, ибо террор как борьба вооруженная, как своего рода боеголовка революционного заряда «Народной воли» был на виду, заслоняя собой прочую, глубоко законспирированную деятельность партии. Что касается историков (царских, советских, посткоммунистических), повторяющих доныне тезис о «главнейшем и всепоглощающем» месте террора у «Народной воли», то они сочетают в своем отношении к народовольцам обывательское неведение и охранительное пристрастие.

Разумеется, народовольческий террор был в глазах и карателей и обывателей тем чудовищнее, что он был нацелен против царя. Всего народовольцы подготовили 8 покушений на Александра II (включая пять несостоявшихся). А ведь ранее в царя уже стреляли Д.В. Каракозов, А.И. Березовский, А.К. Соловьев. Таким образом, революционеры казнили самодержца всея Руси лишь с 11-й попытки. Но в каждой из них были задействованы буквально единицы из тысяч и тысяч народников. Так, в подготовке и осуществлении восьми народовольческих покушений на царя, вместе взятых, участвовали – кроме членов и ближайших агентов ИК, занимавшихся, как мы видели, отнюдь не только и не столько террором, – в общей сложности лишь 12 рядовых народовольцев (техников, метальщиков, наблюдателей), известных нам поименно.

Здесь важно подчеркнуть, что «красный» террор народников (землевольцев и народовольцев) был исторически обусловлен, навязан им как ответ на «белый» террор царизма. А.И. Желябов со скамьи подсудимых по делу о цареубийстве 1881 г. резонно напоминал судьям: «Русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами. В нашей деятельности была юность, розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виною». Смерч репрессий против мирных пропагандистов 1874 г. вызвал у народников стремление к отпору. «Боритесь же, если вы люди!» – этот клич с тех пор стал в народничестве всеобщим. Но после 1874 г. бороться против царизма мирными средствами было уже нельзя. Вспомним, что сказал о реакции народников на расправу с «хождением в народ» Александр Михайлов: «Когда человеку, хотящему говорить, зажимают рот, то этим самым развязывают руки». Естественно, что на многочисленных судебных процессах «Народной воли» обвиняемые вновь и вновь повторяли мысль, которую афористически сформулировал на первом из этих процессов (по делу «16-ти») член ИК С.Г. Ширяев: «Красный террор Исполнительного комитета был лишь ответом на белый террор правительства. Не будь последнего, не было бы и первого».

Сами народовольцы веско оговаривали преходящую обусловленность своего террора. ИК официально заявил протест против покушения анархиста Ш. Гито на жизнь президента США Дж. Гарфилда. «В стране, где свобода личности дает возможность честной идейной борьбы, где свободная народная воля определяет не только закон, но и личность правителей, – разъяснял ИК 10 (22) сентября 1881 г., – в такой стране политическое убийство как средство борьбы есть проявление того же духа деспотизма, уничтожение которого в России мы ставим своей задачей». Сознавая политическую и нравственную ущербность террора, народовольцы допускали его лишь как вынужденное крайнее средство. «Террор – ужасная вещь, – говорил С.М. Кравчинский. – Есть только одна вещь хуже террора: это – безропотно сносить насилия». Всю ответственность за ужас террора народовольцы возлагали на царизм, который своими разнузданными преследованиями заставлял прибегать к насилию, хотя бы в целях самозащиты, даже людей, казалось бы органически неспособных по своим душевным качествам на какое-либо насилие. Замечательно сказал об этом со скамьи подсудимых перед оглашением ему смертного приговора член ИК А.А. Квятковский: «Чтобы сделаться тигром, не надо быть им по природе. Бывают такие общественные состояния, когда агнцы становятся ими». Не зря великий гуманист В.Г. Короленко, лично знакомый с очень многими народниками, говорил летом 1881 г. пермскому губернатору В.А. Енакиеву: «Знаю, что стали террористами люди, раньше не помышлявшие о терроре, и считаю людей, гибнущих теперь на виселицах, одними из лучших русских людей. Очевидно, правительство, обратившее против себя такое отчаяние и такое самоотвержение, идет ложным и гибельным путем».

Итак, для России конца 1870-х годов «красный» террор «Народной воли» не был ни случайным, ни чужеродным явлением. Он был тогда исторически обусловлен. В том фазисе, которого достигло к 80-м годам русское освободительное движение, террор нельзя было просто отбросить, его можно было только преодолеть. Он оказывался тогда единственно возможным, еще не испытанным в масштабах всего движения способом борьбы, т.е. как бы собирательным примером таких действий, о которых хорошо сказал А.И. Герцен: «Как только человек видит возможность действовать, действие становится для него физиологической необходимостью. Оно может быть преждевременно, необдуманно, даже ложно, но не может не быть. Никакая религия, никакая общественная теория не доходит до полноты сознания прежде начала осуществления. В приложении она узнает свои односторонности, восполняет их, отрекается от них».

Враги и критики «Народной воли» много (особенно в наши дни) говорят о том, что она злодейски преследовала и умертвила царя-Освободителя. При этом замалчивается неоспоримый, кричащий факт: к концу 70-х годов царь, в свое время освободивший от крепостной неволи крестьян (хотя и ограбив их), снискал себе уже новое титло: Вешатель. Это он утопил в крови крестьянское возмущение реформой 1861 г., когда сотни крестьян были расстреляны и тысячи биты кнутами, шпицрутенами, палками (многие – насмерть), после чего выжившие разосланы на каторгу и в ссылку. С еще большей кровью Александр II подавил национально-освободительные восстания в Белоруссии, Литве, Польше 1863 – 1864 гг. (только в Польше – 25 тыс. осужденных, не считая погибших в боях и расстрелянных без суда). В 1856 – 1864 гг. царь-«Освободитель» огнем и мечом загнал к себе под ярмо народы Северного Кавказа, а в 1863 – 1880 гг. – Средней Азии. Почти 20 лет гноил он за инакомыслие в тюрьме, на каторге и в якутской ссылке «российского Прометея» Н.Г. Чернышевского, а с 70-х годов, как мы видели, сотнями отправлял в ссылку и на каторгу народников за их «хождение» с пропагандистскими книжками «в народ».

Когда же некоторые из народников в ответ на «белый» террор царизма начали прибегать с 1878 г. к отдельным актам «красного» террора, Александр II повелел судить их всех по законам военного времени. Только за 1879 г. он санкционировал повешение 16-ти народников. К 1881 г. число казненных выросло до 21. Среди них И.И. Логовенко и С.Я. Виттенберг были казнены за «умысел» на цареубийство, И.И. Розовский и М.П. Лозинский – за «имение у себя» революционных прокламаций, а Д.А. Лизогуб – за то, что он по-своему распорядился собственными деньгами, отдав их в революционную казну.

Характерно для Александра II, что он требовал (для вящего унижения осужденных) именно виселицы даже в тех случаях, когда военный суд приговаривал народников (В.А. Осинского, Л.К. Брандтнера, В.А. Свириденко) к расстрелу. Смертные приговоры народникам царь воспринимал с удовлетворением, а помилование – с недовольством. Стоило петербургскому военному генерал-губернатору И.В. Гурко помиловать террориста Л.Ф. Мирского (вечной каторгой вместо виселицы), как царь кольнул его презрительным отзывом: «Действовал под влиянием баб и литераторов».

Все это ИК «Народной воли» учитывал, вынося смертный приговор царю. Лев Толстой, который знал об этом меньше, чем знали народовольцы, и тот восклицал: «Как же после этого не быть 1-му марта?» Действительно, за всю историю России после Петра I до Николая II не было столь жестокого, более того, – столь кровавого самодержца, как Александр II Освободитель.

26 августа 1879 г. Исполнительный комитет «Народной воли» на специальном заседании в поселке Лесном под Петербургом вынес смертный приговор Александру II. С этого дня и началась беспримерная в истории 18-месячная охота на царя.

По ходу этой «охоты» народовольцы проявили невероятную изобретательность и энергию. Только в ноябре 1879 г. они трижды чуть не взорвали царя. Сначала ИК попытался это сделать под Одессой. Техническую сторону покушения обеспечил Н.И. Кибальчич. Осуществить взрыв должны были члены ИК супруги Михаил Фроленко и Татьяна Лебедева. Оба они устроились в качестве железнодорожного будочника и его жены возле Одессы на линии железной дороги Одесса – Москва, поскольку народовольцы выведали через посредство Н.В. Клеточникова, что царь, находившийся тогда на отдыхе в Крыму, намерен посетить Одессу и возвратиться в Петербург из Одессы через Москву поездом.

Фроленко и Лебедева повели подкоп из своей будки под рельсы с целью заложить мину и взорвать царский поезд по пути его следования из Одессы. Однако в тот момент, когда все было готово к взрыву, ИК узнал, что царь из-за дурной погоды не поедет в Одессу, а направится в Москву прямо из Крыма.

Такую возможность ИК предусмотрел. Одновременно с одесским взрывом народовольцы готовили взрыв царского поезда в другом месте, под ст. Александровск Екатеринославской губернии, на линии железной дороги Симферополь – Москва. Организатором и главным участником этого, второго по счету народовольческого покушения на Александра II был А.И. Желябов.

В Александровске Желябов поселился под видом купца Черемисова якобы для того, чтобы устроить здесь кожевенный завод. Роль супруги «купца» сыграла член ИК Анна Якимова. Помогали Желябову также двое рабочих – Иван Окладский и Яков Тихонов. Желябов купил лошадей и телегу, распустил на весь Александровск слух о том, что он вскоре займется устройством завода, а сам втихомолку устраивал подкоп и закладку мины под железнодорожное полотно на четвертой версте от станции и с постоянным риском для жизни перевозил туда на телеге динамит.

Царский поезд проходил через Александровск 18 ноября. Народовольцы узнали об этом заблаговременно – от того же Клеточникова. В момент, когда поезд подошел к месту, где была заложена мина, Желябов по сигналу Окладского («Жарь!») сомкнул провода, ведшие к заряду, но… взрыва не последовало. Оказалось, как это позднее установила следственная комиссия ИК, кто-то из железнодорожных рабочих, которые чинили здесь рельсы, нечаянно перерезал желябовский провод. Это и спасло царя.

Но путь до Москвы был еще долог. А под Москвой, на третьей версте от станции, народовольцы готовили одновременно с подкопами под Одессой и Александровском третий подкоп на случай, если царь минует два предыдущих. В организации этого, третьего народовольческого покушения на Александра II участвовали члены ИК А.Д. Михайлов, Н.А. Морозов, А.И. Баранников, агент Комитета Л.Н. Гартман. Главными же исполнителями, подрывниками были С.Л. Перовская и С.Г. Ширяев, под видом супружеской четы «Сухоруковых».

Царский поезд подходил к Москве вечером 19 ноября. Первый состав, в котором обычно размещалась свита царя, народовольцы пропустили. Когда же с минированным участком поравнялся второй состав, где для большей безопасности ехал царь с чадами и домочадцами, Ширяев по сигналу Перовской замкнул цепь. Раздался взрыв. Поезд потерпел крушение. Но, как выяснилось, в Симферополь к поезду царь прибыл, когда свитский состав еще не был готов, и министр двора гр. А.В. Адлерберг, чтобы не терять времени, предложил отправить царский поезд первым по расписанию свитского, а свитский – по расписанию царского. Так и сделали, что и спасло царя.

Позднее в руки властей попала телеграмма «Сухорукову» из Симферополя: «Цена пшенице – 2 руб., наша цена – 4», что означало: 2-й поезд, 4-й вагон, в котором должен был ехать царь. Ширяев и взорвал 4-й вагон 2-го поезда, но он оказался багажным с крымскими фруктами; этот вагон оторвался от других и перевернулся. «Будь это с пассажирским вагоном, – вспоминал сопровождавший тогда царя кн. Д.Д. Оболенский, – прямо-таки мармелад человеческий вышел бы». Но жертв не было: «вышел в самом деле мармелад, только яблочный, а не человеческий».

Таким образом царь опять миновал неизбежную, казалось бы, смерть и смог благополучно завершить свое многотрудное путешествие. Всю эту цепь покушений Г.В. Плеханов назвал «облавой на медведя».

ИК «Народной воли» 28 ноября обнародовал специальную прокламацию по поводу московского взрыва. В ней говорилось: «Мы уверены, что наши агенты и вся наша партия не будут обескуражены неудачей, а почерпнут из настоящего случая только новую опытность, урок осмотрительности, а вместе с тем уверенность в своих силах и в возможность успешной борьбы». Действительно, не успели «верхи» оправиться от испуга перед событием 19 ноября, как народовольцы устроили новое, еще более дерзкое покушение на царя.

Еще до ноябрьской «облавы» к народовольцам обратился с предложением услуг по осуществлению цареубийства (указав при этом на способ его: взрыв в Зимнем дворце!) выдающийся рабочий-революционер, организатор знаменитого «Северного союза русских рабочих» Степан Николаевич Халтурин. По свидетельству Л.А. Тихомирова, он загорелся тогда idée fixe: «Александр II должен пасть от руки рабочего». ИК принял его предложение и взял организацию покушения в свои руки. Непосредственное руководство акцией Халтурина было поручено А.А. Квятковскому. Через Квятковского Халтурин был постоянно связан с ИК.

Первоклассный столяр-полировщик, который так отшлифовывал изделия, что о них говорили: «блоха не вскочит» (поскользнется, мол), Халтурин уже работал прежде на царской яхте, получил отличные рекомендации и сумел устроиться на работу столяром в Зимний дворец. 5 сентября 1879 г. он был зачислен в штат дворцовых рабочих по подложному паспорту на имя олонецкого крестьянина Степана Николаевича (имя и отчество подлинные) Батышкова и поселен вместе с двумя другими рабочими в подвале дворца. Там он как человек в высшей степени симпатичный и, что тогда в простонародье было еще большей редкостью, чем теперь, непьющий, расположил к себе дворцового охранника, который наметил Халтурина в женихи для своей дочери (благо, Халтурин, судя по его фотографии 1879 г., был и на вид хоть куда).

Освоившись со своим положением и вычислив план дворца, Халтурин избрал объектом взрыва царскую столовую и начал осторожно, малыми дозами, проносить к себе в подвал динамит, который он получал от Квятковского. Динамит Халтурин складывал в сундучок из дерева, служивший ему подушкой.

Как лучшему дворцовому столяру Халтурину случалось работать и в царских покоях. Однажды он даже столкнулся там лицом к лицу с императором. Тот был один. Вокруг – никого. В руках у Халтурина – молоток…

Конечно же, Халтурин подумал тогда, не кончить ли всю его грандиозную акцию одним ударом молотка. При этом он мог бы еще спастись. Но, во-первых, рука его (23-летнего атлета) не поднялась на монарха, показавшегося ему очень старым и жалким, а главное, он понимал, что цареубийство только ради убийства царя (тихое, тайное) революционерам не нужно. Для них важно было казнить самодержца так, чтобы всем было ясно, чьих рук эта казнь. Тем самым они надеялись дезорганизовать правительство, взбудоражить общественное мнение, а возможно и всколыхнуть массы. Вот почему Халтурин с молотком в руке поклонился царю и пропустил его мимо себя …

24 ноября 1879 г. был арестован Квятковский. Руководство акцией Халтурина взял на себя А.И. Желябов. К началу февраля Халтурин перенес к себе в дворцовый подвал около 2,5 пудов динамита. Желябов решил, что дальше рисковать с накоплением динамита нельзя, и предложил Халтурину действовать. В первые дни февраля Халтурин встречался с Желябовым ежедневно, но всякий раз, проходя мимо, бросал на ходу: «нельзя было», «ничего не вышло». Вечером 5 февраля при встрече с Желябовым он сказал: «Готово».

Оказалось, Халтурин подготовил взрыв царской столовой к тому времени, когда вся августейшая фамилия должна была обедать со своим гостем принцем Александром Гессенским – братом императрицы Марии Александровны (жены Александра II) и отцом Алисы Гессенской, т.е. будущей российской императрицы Александры Федоровны, жены Николая II. За несколько часов до взрыва Халтурин увел своих соседей по комнате в трактир под предлогом празднования его именин, а сам вернулся во дворец, запалил шнур и ушел из дворца навсегда. Взрыв был рассчитан верно по цели и по мощности. Но царя и на этот раз спасла игра случая. Встречая принца, он опоздал к обеду. Взрыв застал его на пути в столовую. «Это произошло как раз в тот момент, когда церемониймейстер появился на пороге столовой и объявил: „Его величество!“». «Таким образом, – констатировал ИК „Народной воли“ в прокламации от 7 февраля 1880 г., – к несчастью родины, царь уцелел».

Впрочем, спасла царя не столько его встреча с принцем, сколько оплошность террориста. Халтурин не предусмотрел, что между подвальным этажом и столовой была антресольная камера, где находились солдаты царского караула. Они и стали жертвами взрыва (по официальным данным, – 11 убитых и 56 раненых). Что касается семьи и свиты царя, то они отделались шоком, хотя и столовая пострадала от взрыва: по свидетельству очевидца, военного министра Д.А. Милютина, в столовой поднялся пол, треснула стена, были разбиты все окна и перебита посуда на обеденном столе; даже в соседних залах и коридорах дворца погасло газовое освещение, дворец погрузился во тьму.

Напомню здесь, что до возникновения «Народной воли» все террористические акты народников обходились без посторонних невинных жертв. И народовольцы следовали этому правилу: именно так они казнили В.С. Стрельникова, Г.П. Судейкина, А.Я. Жаркова, С.И. Прейма, Ф.П. Шкрябу. Народоволец Н.А. Желваков даже осведомился у самого Стрельникова, точно ли он генерал Стрельников, прежде чем застрелить его. Словом, все народовольческие и вообще народнические теракты, кроме покушений на царя, обошлись без лишних жертв. Казнить царя таким же образом было почти невозможно, ибо царь появлялся на людях только с охраной и свитой. Поэтому народовольцы могли лишь свести число жертв цареубийства к минимуму.

Они и старались это делать: тщательно планировали каждое покушение, выбирали для нападений на царя самые малолюдные места – Малую Садовую улицу, Каменный мост, Екатерининский канал в Петербурге. Чреватый наибольшими жертвами план взрыва в Зимнем дворце все же исходил не из самой «Народной воли», а был предложен ей со стороны. Но, конечно же, «облава» на царский поезд в ноябре 1879 г. тоже сулила лишние жертвы. Все это нравственно роняет народовольцев в наших глазах. К чести ИК, он публично выразил сожаление по поводу жертв взрыва в Зимнем 5 февраля 1880 г. «С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея, – гласит прокламация ИК от 7 февраля. – Но пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя, такие трагические столкновения неизбежны. Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его тираническим и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу».

Взрыв в Зимнем дворце произвел на власть, общество и народ потрясающее впечатление. Каждый россиянин мог понять, что цареубийство не удалось лишь по счастливой случайности, «а если бы удалось, то жертвой его стал бы не только император Александр, но и вся царская фамилия, и получилось бы, что уничтожены были бы вместе с императором и все законные наследники государя, и таким образом, в сущности говоря, по произволу кучки людей мог бы возникнуть вопрос, совершенно неожиданно для всей страны, или об избрании новой династии или, как мечтали революционеры, о полной перемене формы правления».

Правительство, двор, царская семья после взрыва в Зимнем потеряли ощущение безопасности. «Каждый истопник, входящий к нам, чтобы вычистить камин, – вспоминал племянник царя вел. кн. Александр Михайлович, – казался нам носителем адской машины». «Верхи» с тревогой ждали новых, еще более жутких покушений. «Город полон слухов, – сообщал из Петербурга корреспондент лондонской газеты „Таймс“ в номере от 25 февраля 1880 г., – и если бы я захотел вам их пересказывать, мне не хватило бы всех ваших столбцов, и слава фантастических арабских сказок померкла бы перед ними». Так, в гостиных столицы получил хождение устрашающий акростих по первым буквам имен царских сыновей в строгом порядке от старшего к младшему (Николай, Александр, Владимир, Алексей, Сергей): сверху вниз – на вас, снизу вверх – саван.

Впечатление от акций «красного» террора «Народной воли» было тем сильнее, что ИК сопровождал их разъяснениями, полными уверенности в конечном успехе. Показателен новогодний спич Александру II в передовой статье № 3 газеты «Народная воля» от 1 января 1880 г.: «Смерть Александра II – дело решенное, и вопрос тут может быть только во времени, в способах, вообще в подробностях».

Все это радикализировало оппозиционные настроения в различных слоях россиян. «Чем больше были инертность и забитость общества, – вспоминала Вера Фигнер, – тем изумительнее казались ему энергия, изобретательность и решительность революционеров <…> Вокруг нас росла слава [Исполнительного] комитета, эффект его действий ослеплял всех и кружил головы молодежи. Общий говор был, что теперь для Комитета нет ничего невозможного». Молодежь была буквально наэлектризована слухами о деяниях «неуловимого и всемогущего» Комитета, как настоящих, так и мнимых: «с восторгом передавали друг другу, например, что литература „Народной воли“ массами развозится повсеместно царскими поездами, что под крылом митрополита в Александро-Невской лавре сохраняются наиболее важные документы Исполнительного комитета, что все тайны охранной полиции всегда известны партии и т.д.».

Восхищались отвагой народовольцев и демократические круги Запада. Карл Маркс в беседе с членом ИК «Народной воли» Н.А. Морозовым в феврале 1880 г. заявил, что борьба народовольцев против самодержавия представляется ему и всем европейцам «чем-то совершенно сказочным, возможным только в фантастических романах». Венгерская оппозиционная газета «Будапешт» 20 февраля 1880 г. фигурально констатировала, что центр мирового революционного движения переместился из Западной Европы в Россию: «Не было здания, упоминаемого чаще, чем Тауэр в XVII в., Бастилия в XVIII в. и Зимний дворец в наши дни». «Остановить на себе зрачок мира – разве не значит уже победить?» – писал народовольцам из-за границы после 5 февраля 1880 г. их идейный недруг Г.В. Плеханов.

Однако самим народовольцам их «красный» террор стоил многих жертв, восполнять которые становилось все труднее. Правда, в 1880 г. ИК подготовил еще два покушения на царя, но ни одно из них не осуществилось. В апреле – мае С.Л. Перовская и Н.А. Саблин с помощью В.Н. Фигнер, Г.П. Исаева, А.В. Якимовой, Льва Златопольского и рабочего В.А. Меркулова занялись устройством минной галереи под Большую Итальянскую улицу в Одессе, куда ожидался приезд Александра II. Здесь народовольцам не хватило времени: царь приехал раньше, чем они закончили галерею. В июле – августе А.И. Желябов, А.Д. Михайлов, А.И. Баранников и двое рабочих (тот же Меркулов и М.В. Тетерка) сумели заложить динамитную подушку под Каменный мост через Екатерининский канал в Петербурге к тому времени, когда царь должен был проследовать по мосту из Зимнего дворца на Царскосельский железнодорожный вокзал. На этот раз царя спасла оплошность подрывника Макара Тетерки: он опоздал, и царь успел миновать подготовленное место взрыва…

Между тем, все звенья карательной системы царизма по всей стране были мобилизованы на борьбу с «Народной волей». Аресты вырывали из ее рядов одного бойца за другим, включая членов и агентов ИК. Первым из них – 28 октября 1879 г. – был арестован Аарон Зунделевич, которого землевольцы и народовольцы не в шутку считали своим «министром иностранных дел». Спустя месяц в жандармскую западню попал Александр Квятковский – организатор взрыва в Зимнем дворце. При обыске у него нашли листок с наброском какого-то плана, одно место в котором было помечено крестом. После того как в Зимнем произошел взрыв, выяснилось, что на листке был набросан план Зимнего, а крест обозначал место взрыва. Эта улика погубила Квятковского. Наконец, 3 декабря 1879 г. был арестован еще один член ИК Степан Ширяев. В те же декабрьские дни эмигрировал агент ИК Лев Гартман.

Новый 1880 год сразу же принес новые потери. В ночь на 18 января была разгромлена типография «Народной воли» в Петербурге, причем жандармы арестовали членов ИК Николая Буха и Софью Иванову, а 24 августа после вооруженного сопротивления был схвачен на одной из петербургских улиц агент ИК, «истребитель шпионов» Андрей Пресняков.

На смену погибшим бойцам ИК выдвигал новых, а это влекло за собой (в Петербурге, по крайней мере) ослабление пропагандистской, агитационной и организаторской работы. Террор отвлекал от нее и поглощал лучшие силы партии. «Мы проживаем капитал», – с тревогой говорил Желябов. В середине 1880 г. решено было приостановить «красный» террор, но к концу того же года усилившиеся репрессии и казни заставили ИК форсировать подготовку цареубийства.

С 25 по 30 октября в Петербургском военно-окружном суде проходил первый из судебных процессов по делу партии «Народная воля» – т.н. «процесс 16-ти». Центральными фигурами процесса были члены ИК Квятковский и Ширяев. Оба они выступили со скамьи подсудимых с яркими революционными речами. Ширяев, в частности, заявил: «Я не касался и не буду касаться вопроса о своей виновности, потому что у нас с вами нет общего мерила для решения этого вопроса. Вы стоите на точке зрения существующих законов, мы – на точке зрения исторической необходимости <…> Как член партии я действовал в ее интересах и лишь от нее, да от суда потомства жду себе оправдания. В лице многих своих членов наша партия сумела доказать свою преданность идее, решимость и готовность принимать на себя ответственность за все свои поступки. Я надеюсь доказать это еще раз своею смертью». Квятковский перед смертным приговором написал матери: «Даже самую смерть я приму спокойно (не потому, что жизнь мне надоела, нет, жить еще хочется, даже ах, как хочется!) – в том меня поддерживает сознание, что я действовал честно, по своим убеждениям».

Суд вынес обвиняемым суровый приговор: Квятковскому, Ширяеву и Преснякову – смертная казнь, Зунделевичу и Тихонову – вечная, а Ивановой и Буху – срочная каторга. Ширяеву казнь была заменена пожизненным заточением в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где он уже через 10 месяцев был умерщвлен. Квятковский и Пресняков 4 ноября 1880 г. героически приняли смерть на виселице.

5 ноября ИК выступил с прокламацией по поводу казни Квятковского и Преснякова, в которой объявил, что «судный час недалеко!». Члены ИК решили во что бы то ни стало исполнить смертный приговор Александру II. «Теперь мы с ним покончим!» – сказал в те дни Александр Михайлов.

Новый план цареубийства был трехвариантным. Во-первых, на углу Невского проспекта и Малой Садовой улицы в Петербурге была снята лавка, где устроились под видом супругов – торговцев сыром члены ИК Юрий Богданович и Анна Якимова. Отсюда народовольцы вели подкоп под Малую Садовую, по которой царь нередко (практически каждое воскресенье) проезжал из Зимнего дворца в Михайловский манеж и обратно. В подкоп предполагалось заложить мину. Мнимые сыроторговцы вызвали подозрение у полиции, и генерал К.И. Мравинский с помощниками проверил «лавку», но не обнаружил в ней следов подкопа. Впоследствии, уже после цареубийства, генерал за такой недосмотр был предан суду и сослан на Север.

Одновременно с подкопом в динамитной мастерской народовольцы под руководством Н.И. Кибальчича изготовляли по последнему слову техники метательные бомбы. Четверо метальщиков должны были замкнуть Малую Садовую улицу (по двое с разных концов) и в случае, если бы не сработала мина, взорвать царя бомбами.

Наконец, если бы и бомбы не достигли цели, Желябов вызвался сам (разумеется, жертвуя собой) напасть на царя с кинжалом…

В конце 1880 – начале 1881 г. ИК сосредоточил внимание на подготовке цареубийства, отложив ряд прочих дел. Желябов даже сказал в те дни: «Мы затерроризировались». Среди отложенных дел была и попытка освобождения из Петропавловской крепости С.Г. Нечаева. Этот скандально знаменитый узник сумел распропагандировать крепостную стражу и готов был бежать с ее помощью и при содействии «Народной воли». ИК обсудил такую возможность и решил не заниматься ею до цареубийства. Ссылаясь на этот факт, некоторые историки и публицисты усматривают в «Народной воле» некий поворот к нечаевщине. С.Г. Пушкарев выразился даже так, что «Народная воля» «посвятила свои силы» освобождению Нечаева. В действительности дальше разового обсуждения дело не пошло. Главное же, сам этот факт значил не более, чем готовность ряда членов ИК задействовать в интересах партии личность Нечаева, чуждого «Народной воле» идейно и нравственно, но полезного по своим деловым качествам, вроде Ф.Н. Юрковского (по кличке «Сашка-инженер»), о котором Вера Фигнер говорила: «Быть может, одного Сашку-инженера в партии иметь должно, двух можно, но терпеть трех невозможно».

Тем временем, именно с конца 1880 г., на «Народную волю» обрушился шквал полицейских репрессий. Рабочий Иван Окладский – участник покушения на Александра II под Александровском, который лично знал многих членов и агентов ИК, – был приговорен по делу «16-ти» за борьбу против царизма к смертной казни, но купил себе жизнь ценою предательства. Завербованный в секретную агентуру Департамента полиции, он начал выдавать бывших своих товарищей. Как агент-провокатор Окладский прослужил до Февральской революции 1917 г., т.е. почти 37 лет (всероссийский рекорд продолжительности шпионского стажа!), затем скрылся и лишь в 1924 г. был разоблачен, судим теперь уже советским судом и вновь приговорен к смертной казни – на этот раз как царский прислужник. Предательство Окладского позволило карателям напасть на след ИК и нанести ему тягчайшие потери.

28 ноября 1880 г. был арестован неоценимый страж безопасности «Народной воли» Александр Михайлов, когда он, вопреки собственным правилам конспирации, пришел в фотоателье на Невском проспекте взять заказанные там снимки казненных товарищей – Квятковского и Преснякова. Когда личность Михайлова, давно разыскиваемого по всей империи, была установлена, жандарм уязвил его: «Видно, на всякого мудреца довольно простоты!».

Рана, нанесенная Исполнительному комитету арестом Михайлова, еще кровоточила, когда на Комитет обрушились новые удары. 25 января 1881 г. по указанию Окладского жандармам удалось схватить Александра Баранникова, который, кстати, был соседом по квартире Ф.М. Достоевского и арест которого, как предполагают авторитетные исследователи (В.Б. Шкловский, И.Л. Волгин), стал причиной болезненного припадка и скорой (через два дня) смерти писателя. На следующий день с помощью Окладского в квартире Баранникова был арестован Николай Колодкевич, а 28 января в квартире Колодкевича – Николай Клеточников и в тот же день – Николай Морозов. Колодкевич, Баранников и Морозов принадлежали к числу наиболее влиятельных членов ИК, а что касается Клеточникова, то он был уникальным стражем безопасности «Народной воли» извне, как Михайлов оберегал ее внутри.

Но самый тяжелый удар был нанесен Исполнительному комитету 27 февраля 1881 г. и опять-таки по «наводке» Окладского. В тот день в квартире члена ИК М.Н. Тригони (дом № 66 по Невскому проспекту возле Аничкова моста, сохранившийся поныне) вместе с хозяином был арестован навестивший его Андрей Желябов – вождь «Народной воли» и главный организатор подготовлявшегося цареубийства. Арест Желябова очень обрадовал и успокоил правящие «верхи». Царь 28 февраля записал в своей памятной книжке: «3 важ[ных] ареста, в том числе Желябов», и еще 1 марта делился с окружающими этой радостью. Бывший у него с докладом Н.К. Гирс (управляющий министерством иностранных дел) засвидетельствовал, что 28 февраля Александр II «был особенно весел и доволен, предполагая, что с арестом Желябова открыта нигилистическая гидра».

ИК, напротив, пережил в те дни сильнейшее потрясение. Но ничто уже не могло помешать ему привести смертный приговор Александру II в исполнение.

 

10.3. Кризис «верхов»

«В России в те времена, – писал в 1894 г. один из самых проницательных умов Европы Фридрих Энгельс о рубеже 70 – 80-х годов, – было два правительства: правительство царя и правительство тайного Исполнительного комитета (Ispolnitel’nyj Komitet) заговорщиков-террористов. Власть этого второго, тайного правительства возрастала с каждым днем. Свержение царизма казалось близким».

так вспоминал о том времени поэт – народоволец П.Ф. Якубович.

Кризис самодержавия в России, который подспудно нарастал с весны 1878 г., в 1879 г. проявился со всей очевидностью. В стране сложилась вторая после 1859 – 1861 гг. революционная ситуация, все основные признаки которой (кризис «верхов», кризис «низов», экстраординарная активность масс) были налицо, хотя и с разной степенью проявления.

Начнем с «низов». Крестьяне к концу 70-х годов были доведены до отчаяния, страдая от безземелья, поборов и повинностей. Достаточно сказать, что сумма выкупных платежей по ряду губерний в несколько раз превышала оброки бывших государственных крестьян, а недоимки в иных губерниях к началу 1880-х годов «превышали годовую сумму платежей в два и даже в три раза». К постоянным бедствиям добавились временные: неурожай 1879 и голод 1880 г., разорительные последствия русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. В результате терпение крестьян истощалось. Из года в год росло число их волнений: 1877 г. – 9, 1878 – 31, 1879 – 46.

Правда, теперь крестьянское движение было гораздо слабее, чем в годы первой революционной ситуации (1859 – 1861), когда число волнений крестьян выражалось в сотнях и даже (в 1861 г.) тысячах. Но ведь дело не только и не столько в количестве волнений, хотя среди них к концу 70-х годов вспыхивали и очень крупные (как в 19-ти волостях Чигиринского и Черкасского уездов Киевской губернии с участием 40 – 50 тыс. человек), а 22 из них только за 1878 – 1880 гг. царизм подавил лишь с помощью войск. Дело еще в том, что вся крестьянская Россия полнилась на рубеже 70 – 80-х годов слухами о скором и всеобщем переделе земли, которые создавали в деревне угрозу восстания. «Казалось, можно было ожидать с часу на час взрыва, перед которым померкли бы ужасы Французской революции», – вспоминал М.Н. Катков. Главное же, теперь, в отличие от 1859 – 1861 гг., в стране действовала общероссийская революционная организация, которая выражала интересы крестьян и пыталась поднять их на восстание. Поэтому для царизма крестьянское движение 1879 – 1881 гг. представляло собой едва ли меньшую, если не большую, опасность, чем в 1859 – 1861 гг. Мало того, в массовом движении 1879 – 1881 гг. появилось, наряду с крестьянским, новое – пролетарское – слагаемое, которого фактически не было в 1859 – 1861 гг.

Рабочий класс в России к концу 70-х годов был в положении, не менее бедственном, чем крестьяне. При отсутствии трудового законодательства их заставляли выполнять нормы, каких «не в состоянии выработать лошадь», а жили они большей частью в бараках, мало пригодных «даже для стойла коровы». Немудрено, что рабочее движение в конце 70-х годов тоже нарастает: 1877 г. – 16 выступлений, 1878 – 44, 1879 – 54 (для сравнения: за все 60-е годы насчитано 51 выступление рабочих). Впрочем, размах и воздействие рабочего движения на политику «верхов» до середины 80-х годов тоже оставались еще слабыми.

Своеобразие второй революционной ситуации заключалось в том, что ее решающим фактором было не массовое движение, как в 1859 – 1861 гг., а революционно-демократическое, народническое, выражавшее интересы масс. За 20 лет между 1861 и 1881 гг. революционно-демократический лагерь буквально приумножил себя. Главной силой этого лагеря в 1879 – 1881 гг. являлась «Народная воля», которая тогда вела, как выразился жандармский генерал П.А. Черевин, «querre á mort» (войну не на жизнь, а на смерть) с царизмом. Именно натиск народовольцев, этот «нож деятелей, приставленный к горлу правительства» (выражение Ф. Энгельса), главным образом и обусловил новый после 1859 – 1861 гг. кризис «верхов» в России. Разумеется, здесь надо иметь в виду не один террор, а всю совокупность революционных действий «Народной воли». Более того, борьба «Народной воли» была вдвойне опасна для царизма ввиду угрозы ее соединения с массовым (прежде всего крестьянским) движением, ибо стихийный подъем крестьянских масс служил социальной базой народничества, питал собою его революционную энергию.

В отчетном докладе за 1878 г. шеф жандармов еще мог утешать царя: «Общее положение дел, относящихся до распространения пропаганды в России, отменно серьезно, но не безвыходно». Доклады шефа жандармов за 1879 и 1880 гг. были уже безутешными. Кризис «верхов» год от году разрастался.

С конца 1879 г. «верхи» стали уступать революционному натиску. После ноябрьской «облавы» народовольцев на Александра II при дворе забили тревогу, громче прежнего заговорили о конституции, а два конституционных проекта – П.А. Валуева и вел. кн. Константина Николаевича – в январю 1880 г. даже подверглись обсуждению (безрезультатному) у царя. Когда же народовольцы чуть не взорвали Александра II в Зимнем дворце, правительственный лагерь пришел в смятение. Придворная знать кликушествовала от страха. «Льво-яростный (по выражению Н.С. Лескова) кормчий» реакции М.Н. Катков хныкал: «Бог охраняет своего помазанника. Только Бог и охраняет его». Царь и министры боялись, что 19 февраля (по случаю очередной годовщины падения крепостного права) революционеры поднимут восстание. Из-за этого были даже отменены национальные торжества, назначенные на 19 – 20 февраля в честь 25-летия царствования Александра II. Сам царь между 5 и 19 февраля никуда не выходил из дворца. Класс имущих со дня на день ждал новых взрывов и всеобщей «резни». «Люди состоятельные выезжали за границу, ценные вещи в домах зарывали в подвалы», – свидетельствовали современники. «Только во время уже разгоревшегося вооруженного восстания бывает такая паника, какая овладела всеми в России (т.е. в „верхах“. – Н.Т.) в конце 70-х годов и в 80-м, – вспоминал действительный статский советник А.А. Плансон, – все ждали чего-то неизвестного, но ужасного. Никто не был уверен в завтрашнем дне». «Всеобщую панику» в правящих сферах констатировали после февральского взрыва 1880 г. придворный генерал А.А. Киреев, генеральша А.В. Богданович, послы Германии (Ф. Швейниц) и Франции (М. Палеолог). «Страшное чувство овладело нами, – плакался наследник престола, будущий Александр III. – Что нам делать?!»

Решено было искать спасения от революции в диктатуре. Через неделю после взрыва в Зимнем дворце, 12 февраля 1880 г., царизм учредил Верховную распорядительную комиссию из десяти самых хитроумных и находчивых (как сочли при дворе) сановников – орган беспрецедентный в российской истории. Главным начальником комиссии был назначен гр. Михаил Тариелович Лорис-Меликов.

Это был, бесспорно, самый находчивый и хитроумный из царских вельмож той поры. Его таланты и заслуги впечатляли и числом и разнообразием. В русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. он штурмом взял Карс, считавшийся неприступным, а затем управился с эпидемией чумы в Поволжье, когда казалось, что уже никто не сможет с нею справиться, причем удивил всю Россию, вернув казне недорасходованные средства. Наконец, будучи харьковским военным генерал-губернатором, Лорис-Меликов действовал достаточно энергично, чтобы заслужить одобрение правительства, и достаточно осмотрительно, чтобы не вызвать к себе сугубой ненависти революционеров; словом, изловчился стать единственным из генерал-губернаторов, кого ИК «Народной воли» не включил в список приговоренных к смерти.

В феврале 1880 г. Лорис-Меликов заявил себя при дворе чуть не Христом-Спасителем. Он был наделен почти неограниченными полномочиями. «Ни один временщик – ни Меншиков, ни Бирон, ни Аракчеев, – никогда не имели такой всеобъемлющей власти», – вспоминал он позднее сам о себе. Высочайший указ от 12 февраля доверял ему «делать все распоряжения и принимать вообще все меры, которые он признает необходимыми для охранения государственного порядка и общественного спокойствия как в С.-Петербурге, так и в других местностях империи». Временных военных генерал-губернаторов («шесть Аракчеевых!») Лорис-Меликов подмял под себя. На какое-то время перед ним стушевался даже самодержец Всея Руси. Таким образом, если институт «шести Аракчеевых» в 1879 г. означал заметную децентрализацию власти в империи, то с учреждением Верховной распорядительной комиссии царизм ударился в другую крайность – чрезмерной централизации власти в руках некоронованной особы. Разумеется, обе крайности ущемляли принцип самодержавия и служили показателями его кризиса.

Став «полуимператором», Лорис-Меликов, естественно, позаботился об усиленной охране императора. 2 августа 1880 г. Верховная распорядительная комиссия специально обсудила вопрос о том, как обеспечить «благополучное проследование государя на Юг России», и выработала целую программу мер, «удостоившихся высочайшего одобрения». Так, вдоль всей линии железной дороги от Петербурга до Симферополя решено было выставить, кроме войск, полиции и железнодорожной стражи, по 10 «самых благонадежных» обывателей на каждую версту, а в извилистых местах – больше, чтобы каждый из них видел соседей и справа и слева.

Главное же, Лорис-Меликов усматривал смысл своей диктатуры в том, чтобы создать благоприятные условия для победы над «крамолой» путем комбинирования репрессий против революционеров с послаблениями по отношению к либералам, дабы привлечь либералов на сторону реакции и таким образом изолировать революционный лагерь. В этом смысле он и действовал – расчетливо и ловко. С одной стороны, втихомолку расправлялся с революционерами: за 14 месяцев его диктатуры власти наскоро устроили 32 судебных процесса (почти все – в закрытом порядке) с 18 смертными приговорами. С другой стороны, Лорис-Меликов шумно творил либеральные послабления. Понимая, что «у него не отвалится язык от лишней либеральной фразы», он обещал расширить права земства (хотя обещанием дело и ограничилось); назначил сенатские ревизии для расследования чиновничьих злоупотреблений (хотя все злоупотребления сохранились); с помпой упразднил III отделение (хотя его функции не менее рьяно стал выполнять учрежденный без всякой помпы Департамент полиции); сместил с поста министра просвещения самого ненавистного из царских министров Д.А. Толстого (хотя заменивший Толстого А.А. Сабуров продолжал толстовскую политику) и т.д..

Либералы пришли в восторг от нового правительственного курса. Они и прежде старались не раздражать правительство, облекая свои требования в лояльные формы, ибо российская буржуазия росла под опекой царизма, привыкла бояться его и нуждаться в нем. Либералы хотели бы не ликвидировать самодержавие, а лишь выторговать у него какую-нибудь конституцию, «хоть такую, – иронизировали народники, – какую имеют от царя зубры в Беловежской пуще», только бы оградить себя от крайностей деспотизма и произвола. Они сочувствовали, а иные из них даже содействовали народовольцам в борьбе против самодержавия: информацией, деньгами, укрывательством, ходатайствами перед властями. Так, почетный академик П.П. Семенов-Тян-Шанский постоянно хлопотал об освобождении или смягчении участи политических арестантов: «в Департаменте полиции <…> его называли официальным предстателем за интересы государственных преступников и прибавляли, что за многочисленные знакомства с преступниками его самого давно пора сослать». Но террористический способ борьбы «Народной воли» либералы отвергали, как безрассудную крайность, лишь озлоблявшую царизм.

Сами они предпочитали действовать посредством унаследованных от 50 – 60-х годов адресных кампаний, причем адреса, которые подносились правительству, даже либерал И.И. Петрункевич сокрушенно называл «пошлыми, униженными, вполне ничтожными». Лишь в редких случаях либеральные оппозиционеры дерзали публично осудить «произвол и самоуправство» царских властей и декларировали, что «Россия хочет жить, как правовое государство, а не как полицейский участок».

По сути дела буржуазный либерализм противостоял в 70 – 80-е годы не только реакции, но и революции. Либералы вымогали у правительства уступки, во-первых, конечно, чтобы защитить свои интересы, а во-вторых, чтобы предотвратить революцию. М.Н. Катков точно определил принципиальную разницу в позиции революционера и либерала тех лет: «Революционер говорит правительству: „Уступи, или я буду стрелять!“, а либерал говорит правительству: „Уступи, или он будет стрелять!“». Но, как бы то ни было, давление либеральной оппозиции дополняло революционный натиск на самодержавие и усугубляло кризис «верхов».

Итак, либералы обрадовались слову и делу Лорис-Меликова, уверовали в то, что правительство отныне пойдет по пути уступок общественному мнению, и настроились на почтительное ожидание этих уступок. Правление Лорис-Меликова они окрестили «диктатурой сердца». Сам Лорис-Меликов слыл «бархатным диктатором». Харьковские толстосумы воздвигли в его честь триумфальную арку с надписью: «Победителю Карса, чумы и всех сердец».

Однако революционеры не были обмануты новым курсом. Газета «Народная воля» нашла для режима Лорис-Меликова меткое определение: «лисий хвост – волчья пасть». В радикальных кругах ходила по рукам эпиграмма:

Диктатура Лорис-Меликова не остановила революционной борьбы. 20 февраля 1880 г. террорист-одиночка Ипполит Млодецкий стрелял в самого диктатора, но промахнулся и был схвачен, а 22 февраля публично казнен. На казнь Млодецкий шел с улыбкой. Поднявшись на эшафот, он крикнул толпе народа, которая собралась поглазеть на него: «Я умираю за вас!».

Исполнительный комитет «Народной воли» в специальной прокламации о деле Млодецкого отметил, что Млодецкий покушался на диктатора «не только без пособия, но даже без ведома ИК». «Исполнительный комитет, без всякого сомнения, – говорилось в прокламации, – изыскал бы более верные средства совершения казни Меликова, если бы над ним состоялся смертный приговор». Тем временем «Народная воля» усилила антиправительственную пропаганду, агитацию и мобилизацию. Кризис «верхов» продолжался…

28 января 1881 г. Лорис-Меликов представил Александру II проект реформ, с помощью которых диктатор намеревался вызволить правительство из кризиса. В литературе этот проект фигурирует под названием «Конституция Лорис-Меликова». Суть проекта сводилась к образованию в лице «Временных комиссий» (из чиновников и выборных от «общества») совещательного органа при Государственном совете, который сам был совещательным органом при царе. Иначе говоря, т.н. «Конституция Лорис-Меликова» вовсе не являлась конституцией, а лишь могла бы стать шагом к ней при удачном для оппозиции соотношении сил. «Все зависело от того, – резонно заключал В.И. Ленин, – что пересилит: давление ли революционной партии и либерального общества или противодействие партии непреклонных сторонников самодержавия».

Сначала все будто бы шло к тому, что лорис-меликовский проект будет шагом к конституции. Царизм вынужден был уступать силе демократического натиска. Люди, близкие к трону (вел. кн. Константин Николаевич, Д.А. Милютин, Е.А. Перетц, А.А. Сабуров, П.П. Шувалов), предлагали ради «спасения России» проекты новых реформ. Иные из них в течение 1880 и первых месяцев 1881 г. обсуждались с тревогой, но без толку на совещаниях при царе. В записке к очередному совещанию Д.А. Милютин констатировал: «У нас постоянное осадное положение».

Сам царь был удручен таким положением, признавался своей морганатической супруге кн. Е.М. Юрьевской (если верить ее рассказу) в желании отречься от престола и удалиться в Каир, к «теплому климату», а на уступки «крамоле» смотрел как на зло, столь же пагубное, сколь и неизбежное. «Да ведь это Генеральные штаты!» – возмутился он, прочитав «конституцию» Лорис-Меликова, но… одобрил ее «основную мысль» и 1 марта 1881 г., за считанные часы до смерти, повелел созвать на 4 марта Совет министров для того, чтобы обсудить вопрос о предстоящей реформе. Дальнейший ход событий круто изменил соотношение сил.

 

10.4. 1 марта

На следующий день после ареста А.И. Желябова, 28 февраля 1881 г., в квартире Веры Фигнер у Вознесенского моста в Петербурге (ныне: просп. Майорова, 25/78, кв. 3) Исполнительный комитет «Народной воли» созвал экстренное заседание всех своих членов, которые оставались тогда на свободе (кроме откомандированных по делам Комитета из столицы). Собрались лишь 8 – 9 человек: В.Н. Фигнер, С.Л. Перовская, Н.Е. Суханов, М.Ф. Фроленко, М.Ф. Грачевский, Т.И. Лебедева, А.П. Корба, Г.П. Исаев и, возможно, М.В. Ланганс. Некоторые историки называют еще Л.А. Тихомирова, но это – ошибка. Сам Тихомиров свидетельствовал: «Я был в отъезде и приехал только 1 марта».

На заседании обсуждался один вопрос. Его поставила Перовская: если завтра, 1 марта, еще не будет заложена мина или царь не поедет по Малой Садовой, не действовать ли одними метательными снарядами? «Все присутствовавшие, – вспоминала Фигнер, – единогласно ответили: „Действовать! Завтра во что бы то ни стало действовать!“».

Руководство покушением взяла на себя Перовская. Она после ареста Желябова фактически возглавила «Народную волю». Впервые в истории русского освободительного движения на первый план вышла женщина. Кстати, Перовская была гражданской женой Желябова. Их любовь – сюжет, достойный высочайшей трагедии: оба они погибли вместе на виселице. «Она была сильна, как жизнь, и крепка, как смерть», – сказал о любви Желябова и Перовской советский писатель Илья Бражнин.

В руководстве цареубийством Перовская проявила необыкновенную выдержку, распорядительность и энергию. Всю ночь с 28 февраля на 1 марта она помогала Кибальчичу, Грачевскому и Суханову изготовить четыре метательные бомбы, секрет устройства которых так озадачит царских экспертов. Той же ночью была заложена мина под Малую Садовую улицу. Утром 1 марта Перовская расставила четырех бомбометальщиков (Тимофея Михайлова, Игнатия Гриневицкого, Ивана Емельянова и Николая Рысакова) на Малой Садовой, т.е. на обычном пути царя из Зимнего дворца в Михайловский манеж и обратно. Царь, однако, проехал в манеж и оттуда в Михайловский дворец другими улицами. Тогда Перовская, сообразив, что из Михайловского дворца в Зимний царь поедет не иначе, как по Инженерной улице и Екатерининскому каналу, перевела метальщиков на Екатерининский канал и закрыла царю обратный путь.

Около 2 часов 30 минут пополудни царская карета под охраной казачьего эскорта выехала с Инженерной улицы на Екатерининский канал. В том месте, где теперь стоит храм Спаса на крови, карету ждали три метальщика (Михайлов почувствовал себя неуверенно и ушел со своего поста). Первым бросил бомбу Рысаков. Бросил метко. Бомба разбила карету и ранила несколько казаков, но Александр II вылез из разбитой кареты цел и невредим. «Слава Богу, я уцелел!» – обрадовался он. Это были его последние слова. «Еще слава ли Богу?» – откликнулся Рысаков. В следующее мгновение Гриневицкий бросил свою бомбу оземь между собой и царем: бомба поразила обоих…

Таким образом смертный приговор Александру II от 26 августа 1879 г. был приведен в исполнение. Цареубийство, дерзко анонсированное народовольцами, дважды (19 ноября 1879 г. и 5 февраля 1880 г.) лишь чудом не удавшееся и, наконец, совершенное, как ужасался М.Н. Катков, в столице империи, «на публичном проезде, среди дня, в средоточии всех властей», повергло в транс правительственный лагерь. «Верхи» на время потеряли ориентацию и в первые дни действовали по принципу «Спасайся, кто может!» 3 марта председатель Комитета министров П.А. Валуев предложил новому царю Александру III назначить регента на случай, если его тоже убьют. Царь обиделся и десять дней делал вид, что не согласится на такое самоунижение, но 14 марта все-таки назначил регента (вел. кн. Владимира Александровича), а сам, будучи не в силах более превозмочь страх перед вездесущими террористами, сбежал из Петербурга в Гатчину.

Там, в Гатчине, «самодержец Всея Великия, Малыя и Белыя Руси» обрек себя на положение «военнопленного революции», как назвали его К. Маркс и Ф. Энгельс. Ничто, даже необходимость коронации, не могло заставить царя отлучиться из гатчинского бомбоубежища – два года он правил некоронованным. Генерал А.А. Киреев 7 апреля записывал в дневнике: «Царь сидит в Гатчине безвыездно, ничего не говорит, ничем о себе не заявляет». Между тем аристократический Петербург был в панике. «Положение, как ни взгляни, страшное», – сокрушался официозный литератор Б.М. Маркевич. Кн. С.М. Воронцов и редактор газеты «Русь» И.С. Аксаков просили нового царя перенести столицу в Москву. Околодворцовые круги поговаривали «о том, что с нигилистами не справишься и что действительно уж пусть лучше будет по-ихнему, пусть дадут конституцию» («одна конституция может спасти ныне Россию!» – восклицал петербургский губернский предводитель дворянства, родственник царя, внук внебрачного сына Екатерины Великой А.Г. Бобринского, А.А. Бобринский). «Наше правительство теряет голову», – писал в те дни адмирал И.А. Шестаков. К.П. Победоносцев и М.Н. Катков с прискорбием констатировали «маразм власти».

Действительно, такой паники в «верхах», как в 1881 г., когда вся страна была объявлена на осадном положении, придворная знать жила в пароксизме страха, министры лихорадочно искали рецепты «спасения» империи, один царь был убит, а другой бросил столицу и укрылся в предместном замке, где и прозябал, словно в одиночном заключении, – такого Россия не знала за все время правления династии Романовых ни раньше, ни позже, вплоть до 1905 г. Другое дело, что в 1861 г. царизм пошел на бóльшие уступки. Ведь в 1881 г., через 20 лет после отмены крепостного права, самодержавию в сущности нечего было уступать, кроме… самодержавия. Теперь ему приходилось, как заметил Ф. Энгельс, «уже подумывать о возможности капитуляции и об ее условиях». Если в 1859 – 1861 гг. царизм решал задачу «уступить и остаться», то теперь оказался перед вопросом «быть или не быть».

Итак, одна из двух главных функций «красного» террора, а именно дезорганизация правительства, «Народной воле» удалась. Момент был удобен для того, чтобы ударить по самодержавию и если не свергнуть его, то для начала вырвать у «верхов» уступки, более выгодные «низам», чем ублюдочная «конституция» Лорис-Меликова. Но в этот выигрышный момент у народовольцев не оказалось сил, которые можно было бы бросить в бой. Вопреки их ожиданиям, народные массы не всколыхнулись.

Революционное брожение в «низах» после цареубийства стало сильнее. Рабочие и крестьяне начали сознавать неустойчивость власти и авторитета царя. Только за восемь месяцев 1881 г. (с 1 марта по 1 ноября) власти рассмотрели до 4 тыс. дел об «оскорблении величества», т.е. в три раза больше обычного. В архивах царского сыска хранятся сотни откликов на цареубийство крестьян Петербургской, Московской, Казанской, Нижегородской, Саратовской, Харьковской, Одесской, Минской и многих других губерний: «собаке – собачья смерть», «того государя убили и этого надо убить», «нехай убивают царей; одного убили, другого убьют, всех побьют, тогда будут цари из нашего брата», «во имя Отца убили отца, во имя Святого духа – чтоб не было Романовых и духа» и т.д. Но все это затронуло лишь ничтожно малую часть многомиллионных рабоче-крестьянских масс. Возбудить в них революционный подъем (что составляло вторую из двух главных функций «красного» террора) народовольцам не удалось. Крестьянское и рабочее движение в целом с 1880 г. уже шло на убыль. «Больше ничего не было – ни баррикад, ни революции», – с грустью вспоминала народоволка В.И. Дмитриева.

Не проявила тогда должной активности и либеральная оппозиция. Одни ее корифеи, напуганные цареубийством, отпрянули вправо, как например, Б.Н. Чичерин, призвавший в записке на имя царя под названием «Задачи нового царствования» истреблять террористов (это «отребье человеческого рода»), не считаясь с законностью. Другие (Н.К. Михайловский, К.М. Станюкович, Г.И. Успенский), напротив, радовались тому, что «на этот раз (после цареубийства. – Н.Т.) на нас идет революция». Большей частью либеральная общественность пассивно пребывала «в уверенности какого-то близкого переворота, в близости тем или иным путем конституции». По подсчетам Д.Л. Мордовцева, в первые мартовские недели 1881 г. из 288 органов российской печати только 8 (3 – в Москве, 2 – в Петербурге, 3 – в провинции) занимали охранительно-реакционные позиции, а 280 – просили реформ. Но дальше верноподданнических просьб российские либералы даже в условиях послемартовского «маразма власти» не пошли.

ИК мог учесть в то время и реакцию международной общественности на содеянное им 1 марта. Эхо от взрывов на Екатерининском канале «града Петрова» прокатилось по всему миру. Русская политическая эмиграция почти единодушно приветствовала цареубийство. П.А. Кропоткин в № 2 своей газеты «La Révolté» от 18 марта 1881 г. заявил: «Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно угнетать народ, нельзя безнаказанно попирать народные права <…>. Событие 1 марта – это огромный шаг к грядущей революции в России <…>». В поддержку цареубийц выступили социалисты и Старого и Нового света – в частности, Луиза Мишель во Франции, Иоганн Мост в Англии, Захар Стоянов в Болгарии, Хоакин Миллер в США, Карл Маркс и Фридрих Энгельс.

Тогда еще радикально настроенный и очень авторитетный во Франции публицист Анри Рошфор в газете «L’Intransigeant» расценил казнь Александра II как начало освобождения России: «Бомба Орсини <…> сделала для России то, что стрела Вильгельма Телля сделала для Швейцарии, эшафот Карла I – для Англии и эшафот Людовика XVI – для нас. Свобода всех народов процвела на крови угнетателей».

Даже правая, враждебная ко всем и всяческим революционерам, европейская пресса признавала их силу в России. Агент ИК в Лондоне Л.Н. Гартман 1 мая 1881 г. писал о влиятельных английских газетах «Standart», «Daily Telegraph» и «Globe»: «В них каждый день и по сей час – огромные корреспонденции из России, переданные по телеграфу (в 2 – 3 тысячи строк), и передовые статьи, выставляющие нигилистов и Исполнительный комитет чем-то всемогущим в России». Император Германии Вильгельм I (дядя Александра III) и тот советовал своему племяннику откупиться от «нигилистов» конституцией – лишь, по возможности, самой куцей. Все это совокупно подтверждало, сколь выигрышным был момент после цареубийства для решающего удара по самодержавию.

Рядовые народовольцы в те мартовские дни были настроены по-боевому, готовились действовать и ждали сигнала из центра. Член ИК Ольга Любатович, находившаяся тогда в Минске, вспоминала, что местные революционеры расспрашивали ее: «Почему молчит Россия? Что делать? Не устроить ли какую-нибудь демонстрацию» или даже «вооруженное нападение»? В Москве точно так же, «со всех сторон требовали объяснений» у М.Н. Ошаниной, возглавлявшей тогда московскую организацию «Народной воли»: что будет дальше и «чем можно быть полезным?». В Петербурге особенно возбуждены были распропагандированные рабочие. «Что нам теперь делать? Веди нас куда хочешь!» – обращались они к Софье Перовской. В ряде мест народовольцы действовали, не дожидаясь указаний ИК: в Москве, Казани, Нижнем Новгороде, Перми разбрасывались революционные прокламации. Власти боялись, что с такими прокламациями народовольцы пойдут «в народ», ибо, как писал тогда Александру III К.П. Победоносцев, «народ возбужден, озлоблен, и если еще продлится неизвестность, можно ожидать бунтов и кровавой расправы».

Как же повел себя в этой взрывоопасной ситуации Исполнительный комитет? Он ограничился распространением прокламаций. Первая из них была напечатана уже 1 марта. В ней говорилось: «Напоминаем Александру III, что всякий насилователь воли народа есть народный враг и тиран. Смерть Александра II показала, какого возмездия достойна такая роль». В следующие дни ИК выступил с прокламациями «Честным мирянам, православным крестьянам и всему народу русскому», «От рабочих, членов партии „Народная воля“», «Европейскому обществу», а 10 марта обнародовал историческое «Письмо Исполнительного комитета Александру III».

Обратиться к новому царю с письмом-ультиматумом ИК решил сразу же после цареубийства. Проекты письма подготовили Л.А. Тихомиров и М.Ф. Грачевский, На заседании 7 и 8 марта ИК их обсудил. За основу был принят проект Тихомирова, в который внесли ряд поправок – главным образом от Перовской и Суханова. Здесь же поручили Тихомирову ознакомить с текстом письма Н.К. Михайловского (как «внештатного» редактора «Народной воли»), который, по словам Тихомирова, «дал лестный отзыв о рукописи и сделал в ней лишь одну или две стилистические поправки». 10 марта окончательный вариант письма был утвержден на очередном заседании ИК и в тот же день напечатан. Один экземпляр его, отпечатанный на веленевой бумаге, народовольцы вложили в конверт с титлами Александра III и опустили в почтовый ящик у здания Городской Думы на Невском проспекте. Остальные распространялись и по России и за границей. Всего, по данным Календаря «Народной воли», «Письмо ИК Александру III» выдержало три издания общим тиражом в 13 тыс. экземпляров. Летом 1881 г. «полиция находила его повсеместно».

В этом обращении к новому царю ИК вновь заявил о своей готовности прекратить «вооруженную борьбу», как он это делал ранее, в прокламациях от 22 ноября 1879 г. и 7 февраля 1880 г., обращаясь к Александру II после очередных покушений на него. Повторил ИК и главное условие своего «разоружения» – отказ самодержца от власти в пользу Учредительного собрания. «Надеемся, что чувство личного озлобления не заглушит в Вас сознания своих обязанностей, – гласит „Письмо ИК Александру III“. – Озлобление может быть и у нас. Вы потеряли отца. Мы теряли не только отцов, но еще братьев, жен, детей, лучших друзей. Но мы готовы заглушить личное чувство, если того требует благо России. Ждем того же и от Вас». ИК убеждал царя в тщетности любых попыток искоренить революционное движение: «революционеров создают обстоятельства, всеобщее недовольство народа, стремление России к новым общественным формам. Весь народ истребить нельзя <…> Поэтому на смену истребленным постоянно выдвигаются из народа все в большем количестве новые личности, еще более озлобленные, еще более энергичные». ИК ставил царя перед дилеммой: «или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу (курсив мой – Н.Т.). В интересах родной страны, <…> во избежание тех страшных бедствий, которые всегда сопровождают революцию, Исполнительный комитет обращается к Вашему Величеству с советом избрать второй путь».

К несчастью для России, Александр III, который даже «конституцию» Лорис-Меликова считал «фантастической» и «преступной», избрал первый путь, в конце которого ждала царизм расплата, точно предсказанная в «Письме ИК»: «страшный взрыв, кровавая перетасовка, судорожное революционное потрясение всей России»…

Сдержанный, полный достоинства и силы тон «Письма ИК Александру III», а главное, его политический анализ и прогноз ситуации в России произвели большое впечатление не только на революционный лагерь, но также и на российскую и зарубежную общественность. Ф. Энгельс говорил Г.А. Лопатину: «И я, и Маркс находим, что письмо Комитета к Александру III положительно прекрасно по своей политичности и спокойному тону. Оно доказывает, что в рядах революционеров находятся люди с государственным складом ума». Даже консервативный «Таймс» не без уважения назвал «Письмо ИК» «самой смелой и страшной „петицией о правах“», уподобив его той «Петиции о правах», которую парламент Англии навязал королю Карлу I в преддверии революции 1640 – 1649 гг. Казалось, партия, обратившаяся к самодержцу с такой «петицией» и в таком тоне, очень сильна и способна на дела, адекватные ее слову. Но таких дел не последовало. Сами народовольцы упрекали тогда ИК в нерешительности. Однако, Комитет был, по-своему, прав, воздерживаясь от боевых акций. Еще в феврале 1881 г. он обсуждал возможность антиправительственного восстания и, посчитав свои силы, признал, что такой возможности пока нет. После 1 марта пассивность «низов» и либеральной оппозиции не прибавила ему оптимизма. Поэтому ИК и действовал в те дни осмотрительно, по ситуации.

Тем временем правительственный лагерь оправился от первомартовской контузии. С удвоенной энергией заработали все звенья царского сыска, в котором уже не было Клеточникова. Арестованный в момент цареубийства Николай Рысаков дал предательские показания, которые навели карателей на след вожаков «крамолы». Уже 2 марта была арестована хозяйка конспиративной квартиры ИК Геся Гельфман, 3 марта – бомбометальщик Тимофей Михайлов, а 10 марта на Невском проспекте возле памятника Екатерине II была схвачена Софья Перовская. 17 марта жандармы задержали и главного техника «Народной воли» Николая Кибальчича. В те же и следующие дни были арестованы члены ИК Михаил Фроленко, Григорий Исаев, Николай Суханов. ИК, уже потерявший ранее Желябова, Александра Михайлова, Квятковского, Ширяева, Морозова, Колодкевича, Баранникова, Зунделевича, Клеточникова, теперь – после череды новых арестов – был обескровлен и почти обезглавлен.

Таким образом цареубийство оказалось для «Народной воли» пирровой победой. «Революционеры исчерпали себя 1-ым марта». Эту ленинскую сентенцию нельзя понимать буквально, но в принципе она верна. Конечно, «Народная воля» и после 1 марта сохранила часть сил, а затем пополняла их и, как мы увидим далее, еще долго продолжала борьбу. Но возместить и материальные (гибель «Великого ИК»), и моральные потери (крах расчетов на то, что цареубийство повлечет за собой взрыв революционной активности масс) она уже не могла.

 

10.5. Закат и гибель «Народной воли»

1 марта 1881 г. в России начал царствовать новый, предпоследний самодержец Александр III. Идеалом правителя он считал не отца своего, Александра II – реформатора и «Освободителя», а деда, Николая I. Как и Николай, Александр III полагался на палаческий способ правления и (символичная деталь!) ознаменовал свое воцарение – точно по примеру деда – пятью виселицами.

Шесть первомартовцев (А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.И. Кибальчич, Г.М. Гельфман, Т.М. Михайлов и, несмотря на свое предательство Н.И. Рысаков) были преданы суду ОППС по обвинению в цареубийстве. Прокурором на суде выступал Н.В. Муравьев (позднее, при Николае II, министр юстиции) – друг детства Софьи Перовской. Теперь он именно Перовскую требовал повесить в первую очередь как распорядительницу цареубийства, хотя понимал, что главным «злодеем», «великим организатором» покушений на царя, как выражались жандармские хроникеры, был «страшный Желябов».

Андрей Иванович Желябов действительно стал центральной фигурой процесса по делу 1 марта 1881 г. – самого громкого политического процесса в XIX в. и одного из самых выдающихся процессов вообще. Арестованный еще до цареубийства, он мог бы избежать участи первомартовцев, но 2 марта письменно потребовал от властей «приобщения себя» к делу о цареубийстве. Опасаясь отказа и как бы подзадоривая карателей принять его заявление, Желябов приписал в постскриптуме: «Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две». Это заявление он написал, узнав об аресте Рысакова и заключив, что для столь ответственного процесса «Народной воли», как процесс о цареубийстве, Рысаков – фигура слишком мелкая и ненадежная. ИК, по-видимому, отлично понял смысл заявления Желябова. Во всяком случае, Перовская, как только узнала о нем, определила: «Иначе нельзя было. Процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледным».

На суде Желябов использовал как подсудимый все свои процессуальные права (делать заявления суду, участвовать в допросе свидетелей, оспаривать выводы прокурора, выступать с защитительной речью и последним словом) исключительно в интересах своего дела, нисколько не заботясь о себе лично, Он начал свою защитительную речь с такой преамбулы: «Гг. судьи, дело всякого убежденного деятеля ему дороже жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде». Вся речь Желябова и была образцом защиты не его «личных свойств», а «цели и средств партии», образцом, который тем не менее раскрывает перед нами и его, Желябова, великолепные «личные свойства» «убежденного деятеля». В ответ на постоянные окрики председательствующего («Вы опять говорите о партии!») Желябов подчеркнул: «Моя личная задача, цель моей жизни было служить общему благу. Долгое время я работал для этой цели путем мирным и только затем был вынужден перейти к насилию. По своим убеждениям я оставил бы эту форму борьбы насильственной, если бы только явилась возможность борьбы мирной, т.е. мирной пропаганды своих идей, мирной организации своих сторонников».

Сознание правоты того дела, которое он отстаивал, придавало Желябову на суде избыток сил, так удивлявший (а то и восхищавший) очевидцев даже из враждебного лагеря. Держался он гордо, выступал красноречиво и с такой уверенностью в себе, какой недоставало ни прокурору, ни судьям. Зная, что его ждет виселица, он был полон неиссякаемого оптимизма, который сквозил и в том, как оживленно он переговаривался с товарищами, – особенно с Перовской, сидевшей рядом, и в том, как деловито вмешивался в допрос свидетелей и как последовательно вел свою программную речь, невзирая на окрики главного судьи, и в том, с каким достоинством одернул он взглядом сановную публику, когда она зашикала на его слова «я русский человек».

Демократическая общественность России и Запада (в частности, Лев Толстой, Владимир Соловьев, Виктор Гюго) пыталась спасти первомартовцев. Но реакция жаждала крови. Обер-прокурор Синода («русский папа», как звали его на Западе) К.П. Победоносцев написал Александру III, что его «приводит в ужас» мысль о возможном помиловании Желябова и Перовской. «Будьте спокойны, – утешил „русского папу“ царь. – Что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь».

Разумеется, все шестеро и были приговорены к повешению. Гесе Гельфман ввиду ее беременности казнь отсрочили до рождения ребенка, а затем под давлением мировой общественности заменили пожизненным заключением, но заточили ее в такие условия, что она через 3,5 месяца после родов умерла в тюрьме. Остальных первомартовцев казнили 3 апреля 1881 г. в Петербурге, на Семеновском плацу, где 32 года назад была инсценирована казнь над Ф.М. Достоевским и его товарищами-петрашевцами. К виселицам «цареубийц» провезли по городу на позорных дрогах: каждый из них был привязан за руки к скамье и у каждого на груди висела доска с надписью «Цареубийца». Официальный хроникер засвидетельствовал, что осужденные встретили смерть с достоинством. Великая актриса М.Г. Савина, видевшая с балкона своей квартиры, как первомартовцев везли к месту казни, рассказывала друзьям, что «кроме одного из приговоренных, Рысакова, лица остальных, влекомых на казнь, были светлее и радостнее лиц их окружавших. Софья Перовская зарделась и просто сияла на темном фоне мрачной процессии».

Казнь 3 апреля 1881 г. стала последней в России публичной казнью. Проделана она была варварски. Тимофея Михайлова за какие-нибудь четверть часа повесили три раза, так как дважды, уже повешенный, он срывался с виселицы. Всю Европу обошла тогда фраза немецкого корреспондента: «Я присутствовал на дюжине казней на Востоке, но никогда не видел подобной живодерни». Проникновенно сказал о казни первомартовцев советский публицист Андрей Меркулов: «Их душили под бой барабанов, которыми уже десятки лет трамбовали Россию. Повесили способность народа самому управлять собой. Повесили науку. Повесили идеал высокой и нежной женской души. Повесили любовь и дружбу. И с ними же вместо – предательство».

После казни «цареубийц» истекла неделя, другая, третья. Революционный лагерь не предпринимал каких-либо решительных акций. ИК подготовил было дерзкий план освобождения первомартовцев по пути их к месту казни силами трех боевых групп из 200 рабочих во главе с 40, примерно, офицерами-народовольцами. Но от этого плана пришлось отказаться, как только выяснилось, какой невиданно громадный конвой снарядили власти для пяти осужденных. Колесницы «цареубийц» конвоировали два эскадрона кавалерии и две роты пехоты, жандармы, околоточные, городовые; на всех перекрестках вдоль пути следования колесниц дежурили еще четыре роты войск, усиленные наряды конной жандармерии и местная полиция; всего на Семеновском плацу корреспондент «Таймс» насчитал тысяч 10 – 12 солдат и жандармов. «Не было только артиллерии», – вспоминала А.В. Якимова…

К концу апреля Александр III несколько воспрянул духом и внял уговорам К.П. Победоносцева декларировать особым манифестом курс на «твердую власть». 29 апреля царь подписал составленный Победоносцевым манифест, который перечеркивал все надежды «благомыслящей» оппозиции на конституцию и объявлял волю царизма «утверждать и охранять» самодержавную власть «от всяких на нее поползновений», т.е. провозглашал сакраментальный принцип самовластия, формулированный сатирическим героем Глеба Успенского будочником Мымрецовым как «тащить и не пущать!»

Вслед за обнародованием манифеста М.Т. Лорис-Меликов и солидарные с ним министры-либералы (в том числе Д.А. Милютин) были уволены в отставку. Правительство возглавил гр. Николай Павлович Игнатьев – бывший посол в Турции, «лгун-паша», как называли его не без почтения в Константинополе, виртуоз политического камуфляжа. Он был призван для начала снять кризисную напряженность в «верхах» и мобилизовать карательные ресурсы царизма, чтобы потом «тащить и не пущать» наверняка. Именно при нем, под его редакцией, было выработано «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» (иначе – «Положение об охране»). Принятая 14 августа 1881 г. на три года как чрезвычайная мера, эта своего рода карательная «конституция» затем каждый раз по истечении срока возобновлялась – вплоть до крушения царизма. Она открывала простор для безудержного произвола властей в борьбе с «крамолой», чем не замедлил воспользоваться режим Александра III, особенно после того как 30 мая 1882 г. «подготовителя» Игнатьева сменил во главе правительства «делатель» мстительной реакции гр. Дмитрий Андреевич Толстой – личность, самая ненавидимая в России XIX в. после Аракчеева, гонитель освободительного движения, демократической мысли, просвещения и культуры. Впрочем, Толстой был, по крайней мере, сильной личностью. Его же заместитель И.Н. Дурново и другие министры его кабинета – военный (П.С. Ванновский), иностранных дел (Н.К. Гирс), юстиции (Н.А. Манасеин), просвещения (И.Д. Делянов), государственных имуществ (М.Н. Островский) – совокупно иллюстрируют афоризм Б. Франклина: «В реках и плохих правительствах наверху плавает самое легковесное».

Годы царствования Александра III (1881 – 1894) В.И. Ленин не без оснований назвал временем «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской» реакции. Для «Народной воли» то было время ее заката и гибели. Наибольший урон нанесли ей правительства Игнатьева и, в особенности, Толстого. Сменивший Толстого в 1889 г. И.Н. Дурново мог уже почивать на лаврах своих предшественников.

Расправа с народовольцами вершилась и в судебном и в административном порядке. Всего за 1880 – 1894 гг. царизм провел против «Народной воли» 80 судебных процессов. На них были преданы суду 440 человек и вынесены 89 смертных приговоров. Из 89 смертников 26 были казнены, а 63 «помилованы» вечной и (в редких случаях) срочной каторгой. Почти все «помилованные» погибли в каторжных норах (18 из них, в том числе член ИК М.Ф. Грачевский, видные народовольцы С.М. Гинсбург, К.А. Иванайнен, М.Ф. Клименко, Н.К. Сигида, И.В. и М.В. Калюжные, покончили с собой). В тюрьмы и ссылку шли сотни народовольцев по суду и тысячи – административным порядком.

В борьбе против «крамолы» царизм давно уже использовал все способы подавления, изыскивая и придумывая все новые и новые. При Александре III началом всех начал карательного террора оставался неусыпный полицейский надзор. Он удивлял и пугал современников своими масштабами, точно определить которые едва ли возможно. Генеральша А.В. Богданович в 1880 г. свидетельствовала (ссылаясь на члена Верховной распорядительной комиссии М.И. Батьянова!): «Теперь во всей России находятся 400 тыс. человек под надзором полиции». Разнузданный надзор влек за собой эпидемию доносов. Н.В. Клеточников, прослуживший 734 дня в недрах царского сыска, заявил на суде: «Я возьму громадный процент, если скажу, что из ста доносов один оказывается верным. А между тем, почти все эти доносы влекли за собой арест, а потом и ссылку». Среди них были и абсурдные и курьезные. Так, в женской гимназии г. Владимира после заупокойной молитвы об Александре II девочка-подросток полюбопытствовала: «А когда же повесят нового царя?» Доносчик был тут как тут. «Начались допросы. В результате выяснилось, что девочка интересовалась, когда будет повешен портрет» Александра III.

Наряду с разнузданием старых опробовались новые способы борьбы с «крамолой». Среди них – создание одиозно знаменитой «Святой (или „Священной“, как ее иначе называют) дружины», т.е. тайного общества по искоренению «крамолы» с видимым расчетом вышибать клин клином. «Дружина» сформировалась летом 1881 г. из 729 персон с громадным фондом в 300 тыс. руб. на агентурные нужды. Специально для «наружной охраны священной особы государя императора» она завела вспомогательную лигу под названием «Добровольная охрана», члены которой только в Москве составляли целую армию – 14.915 человек. Более того, судя по заявлению т.н. «Всенародного русского союза» (с подзаголовком: «Объединенная организация противуреволюционных обществ»), уже в 1881 г. создавался, хотя и почему-то не был достроен, охранительный монстр, предвосхитивший черносотенные союзы 1905 г. Программные цели «Союза» 1881 г. вполне укладывались в идею «тащить и не пущать»: «1) Русское государство должно составлять одно нераздельное целое под властью самодержавного русского царя. 2) Ни под каким наименованием не должен быть допущен созыв учредительного собрания для начертания новых законов Российской империи».

Новым словом в борьбе послемартовской реакции с «Народной волей» можно считать и невиданный прежде в России расцвет шпионажа и провокации. В 1879 – 1881 гг. царизм пользовался этим оружием плохо – в немалой степени потому, что тогда царских шпионов и провокаторов систематически разоблачал Н.В. Клеточников. После ареста Клеточникова «Народная воля» уже не могла обезвреживать провокации царизма с прежним успехом. Зато царизм стал действовать в этой сфере гораздо успешнее. Напуганный феноменом Клеточникова, он ревизовал, укрепил и расширил свой сыскной цех. Появилась фаланга мастеров сыска, вокруг которых кишели рядовые сыщики, подмастерья. Центральной фигурой этого сыскного полчища стал Георгий Порфирьевич Судейкин, который затмевал своими успехами всех прочих сыщиков, вместе взятых, а из успехов Судейкина все прочие затмила дегаевщина.

Умный, предприимчивый, честолюбивый и беспринципный Судейкин с начала 70-х годов служил в Киевском ГЖУ, отличился (с помощью провокаций) в раскрытии революционных кружков Юга, был приглашен в столицу и весной 1882 г. стал заведовать агентурой петербургской охранки. До конца 1882 г. он успел причинить большой урон «Народной воле». Самым крупным его успехом той поры была облава, устроенная в Петербурге с 4 на 5 июня 1882 г., после того как его агенты выследили динамитную лабораторию ИК. В ту ночь жандармы арестовали сразу 120 человек, в числе которых оказались два члена ИК – М.Ф. Грачевский и А.П. Корба, – а также десятки рядовых народовольцев. Но Судейкин метил на большее. Он искусно плел сеть провокации вокруг «Народной воли», рассчитывая проникнуть в центр партии и развалить ее изнутри до основания. Для этого требовался не петербургский только, а всероссийский масштаб сыска. В конце 1882 г. таковой был доверен Судейкину.

3 декабря 1882 г. Александр III утвердил «Положение об устройстве секретной полиции в империи». Оно вводило должность инспектора секретной полиции для руководства политическим розыском по всей России. Первым инспектором и был назначен Судейкин. Именно в этой роли он содеял самую грандиозную в России XIX в. (а может быть, и в истории царского сыска вообще) провокацию, известную как «дегаевщина», хотя точнее было бы называть ее «судейкинщиной».

Сергей Петрович Дегаев – отставной артиллерийский штабс-капитан, весьма образованный (учился в Артиллерийской академии и в институте путей сообщения), из хорошей семьи (внук видного историка и журналиста Н.А. Полевого) – был членом Военного центра «Народной воли» с осени 1880 г. До 1 марта 1881 г., пока «Народную волю» возглавлял «Великий ИК», Дегаев оставался в тени, причем иные члены ИК (Перовская, Суханов) и Военного центра (Э.А. Серебряков, Н.М. Рогачев) относились к нему недоверчиво. На энергичного Рогачева личность Дегаева производила «впечатление какой-то вываренной тряпки». Тем не менее, после 1 марта, когда вожаки «Народной воли» гибли один за другим и на смену погибшим требовались новые люди, а людей, достойных заменить корифеев «Великого ИК», больше не было, Дегаеев стал выдвигаться на первый план. К моменту ареста (20 декабря 1882 г.) он вместе с Верой Фигнер, Рогачевым и М.Ю. Ашенбреннером фактически стоял у руля «Народной воли» и уже как один из лидеров партии попал в руки Судейкина.

Проницательный сыщик смекнул, что по натуре Дегаев – такой же, как и он, Судейкин, «беспринципный честолюбец, готовый служить и Робеспьеру, и Бонапарту, и Людовику XVIII» (не зря французы говорят: «Chague vilain trouve sa vilain»). Играя на слабостях Дегаева и козыряя перед ним своей силой, Судейкин морально выпотрошил его и прельстил поистине сатанинским планом: Дегаев должен был при содействии жандармской охранки устранить старых революционеров и заново скомплектовать террористическое подполье, в котором стал бы диктатором; затем Судейкин и Дегаев вдвоем, чередуя то убийства правителей России (руками террористов), то раскрытие заговоров и расправу с убийцами (руками охранки), возглавили бы страну, приводя в повиновение правительство террором, а террористов – охранкой.

14 января 1883 г. Судейкин устроил Дегаеву фиктивный побег из-под стражи. Дело было в Одессе. Дегаева везли на вокзал в дрожках два унтер-офицера из агентуры Судейкина. Подъехали к вокзалу. «Вдруг» Дегаев столкнул с дрожек одного конвоира, бросил горсть табака в глаза другому и бесследно «скрылся в здании» вокзала.

После этого Дегаев четыре месяца авторитетно вращался в «Народной воле» и выдавал Судейкину ее планы, связи, кадры. Прежде всего провокатор выдал Военный центр партии, а вслед за ним все местные военные группы. Военная организация «Народной воли» была превосходно законспирирована. Агент ИК предатель Н.И. Рысаков, который знал и выдал много членов ИК, его агентов, участников студенческих и рабочих групп, о Военной организации вынужден был заявить на дознании: «эта организация мне совершенно незнакома». Дегаев же как член Военного центра со дня его основания знал структуру и состав Военной организации досконально и все, что знал, выдал. Арестованы были 200 офицеров. Те же, кто уцелел, потеряли веру в жизнеспособность народовольчества и отошли от него. В результате от Военной организации «Народной воли» не осталось камня на камне.

10 февраля 1883 г. по указанию Дегаева в Харькове была арестована Вера Фигнер – последний член ИК, еще остававшийся в России на свободе. Арест был обставлен как дело рук известного предателя Василия Меркулова, которого Дегаев изловчился столкнуть лицом к лицу с Фигнер на улице, после чего она тотчас и была схвачена. Чтобы еще более заслонить Дегаева от возможных подозрений со стороны Фигнер и ее товарищей Меркуловым, начальник Харьковского ГЖУ И.К. Турцевич, едва Веру Фигнер сразу после ареста ввели к нему в кабинет и она в ответ на его требование назвать себя заявила: «Генерал, вам это скажет тот, кто указал меня арестовать», распорядился позвать Меркулова. Тот подтвердил, что неизвестная арестована по его указанию и что она не кто иная, как Вера Филиппова. Услышав это, Фигнер резко повернулась к Меркулову и, воскликнув: «Подлец! Шпион!», плюнула ему в лицо.

С арестом Фигнер Исполнительный комитет «Народной воли» был полностью уничтожен. Осталось лишь его заграничное представительство в Париже: Л.А. Тихомиров и М.Н. Ошанина. Рядовые народовольцы были деморализованы. Казалось, все идет по плану Судейкина и Дегаева. Но Дегаев уже понял, что, кроме незавидной роли жандармской ищейки, ему на поводу у Судейкина рассчитывать не на что. Между тем его стал мучить страх перед возможным разоблачением и местью со стороны народовольцев, которые, как он хорошо знал об этом, умели расправляться с предателями. Поэтому в мае 1883 г., будучи по делам охранки (на ее средства, конечно) вместе с женой в Париже, он покаялся там перед Тихомировым. Тот счел возможным гарантировать провокатору жизнь, если он организует убийство Судейкина. Обрадованный Дегаев оставил в залог свою жену, вернулся к Судейкину теперь уже как агент ИК и 16 декабря 1883 г. заманил шефа охранки к себе в квартиру, где его прикончили народовольцы Н.П. Стародворский и В.П. Конашевич.

Убийство Судейкина царизм оплакал как невосполнимую утрату. Царь на докладе об этом пометил: «Я страшно поражен и огорчен <…> Потеря положительно незаменимая. Кто пойдет теперь на подобную должность?». Действительно, на судейкинскую должность никто больше не пошел, пришлось ее упразднить.

Но Судейкин свое дело сделал. Оправиться от последствий дегаевщины «Народная воля» уже не смогла, хотя она героически продолжала бороться и даже восстанавливала вновь и вновь (увы, лишь отчасти) свои силы и связи. К осени 1884 г., благодаря титаническим усилиям Г.А. Лопатина, деятельность «Народной воли» обрела размах, близкий к прежнему, всероссийскому. Был заново воссоздан и ее ИК – правда, далеко уступавший «Великому» и в количественном, и в качественном отношении. Но «лопатинский период» в истории «Народной воли» оказался скоротечным. Конспиративные записки, отнятые при обысках в октябре 1884 г. у Лопатина, Н.М. Саловой и Н.П. Стародворского, дали властям нити к массовым арестам народовольцев в 31 городе (включая Петербург, Москву, Киев, Минск, Тифлис, Воронеж, Саратов, Дерпт, Ярославль, Екатеринбург, Томск), а также в станице Урюпинской на Хопре, с привлечением к дознанию 300 человек. Это был разгром революционных сил, почти равный дегаевскому.

«Народная воля», однако, вновь, что называется, восстала из пепла. Пока готовился с 1884 до 1887 г. знаменитый «лопатинский» процесс («21-го»), Б.Д. Оржих, В.Г. Богораз, Л.Я. Штернберг и др. воссоздали сильную Южно-русскую организацию «Народной воли» с центрами в Екатеринославе, Харькове, Одессе, Ростове-на-Дону, Таганроге и Новочеркасске, а в Петербурге сложилась т.н. «Террористическая фракция партии „Народная воля“» во главе с А.И. Ульяновым (старшим братом В.И. Ленина) и П.Я. Шевыревым. Ульянов и Шевырев с товарищами попытались даже (неудачно) осуществить новое цареубийство – в тот же день 1 марта, и опять в воскресенье, только уже 1887 г. (т.н. «Второе 1 марта»).

Гибель организаций Б.Д. Оржиха и А.И. Ульянова тоже еще не означала конца «Народной воли». В 1888 – 1889 гг. усилиями народовольцев, среди которых первую роль играла С.М. Гинсбург, был восстановлен петербургский центр партии, а в 1889 – 1890 гг. М.В. Сабунаев и другие образовали многолюдную сеть народовольческих кружков в Поволжье (Кострома, Ярославль, Нижний Новгород, Казань). В начале 90-х годов прямыми наследниками «Народной воли» выступили петербургская «Группа народовольцев» (1891 – 1896 гг) и партия «Народного права» (1893 – 1894 гг.). Но все это, увы, представляло собой лишь тени старой «Народной воли» с ее «Великим ИК».

Отступая и погибая под ударами реакции, «Народная воля» тем не менее сохраняла революционную традицию в России. Идейная и нравственная сила, героизм и самоотверженность народовольцев неизменно привлекали к ним общественные симпатии и даже в стане врагов пробуждали чувства, близкие к уважению. Такие зубры реакции, как генерал Р.А. Фадеев, удивлялись «безумной отваге русских крамольников». Верный слуга престола адмирал И.А. Шестаков с тревогой задумывался над тем, каковы должны быть обаяние, живучесть и перспективы революционного дела в России, если такие люди, как Желябов, ради него «шли на смерть с восторгом, как было в первую французскую революцию». Сам царь Александр II, по свидетельству жандармского генерала П.А. Черевина, как-то признал: «Да, страные эти люди, в них есть нечто рыцарское». Не зря председатель Петербургского военно-окружного суда генерал В.И. Цемиров на процессе «14-ти», в явное нарушение судебного этикета, вместо положенного «подсудимая Фигнер» вдруг раза два сказал «Вера Николаевна», а генерал Н.А. Середа, назначенный расследовать пропаганду в войсках по всей империи, при встрече с Верой Фигнер в ее тюремной камере почтительно поцеловал ей руку.

Особое впечатление на современников производила вера народовольцев в историческую справедливость их дела – вера, которая так поразила наблюдательного генерала А.А. Киреева своей «страшной силой» на процессе 1 марта 1881 г. Впрочем, и на последнем из семи крупнейших судебных процессов «Народной воли» (по делу «21-го» в 1887 г.), Герман Лопатин апеллировал к суду истории точно так же, как это сделал на первом из тех процессов Степан Ширяев: «Вы представители заинтересованной стороны и не вам судить меня трезво и беспристрастно. Но я верю – и это моя единственная вера, утешающая меня во все горькие минуты жизни, – что над всеми нами и над вами в том числе есть суд высший, который произнесет со временем свой правдивый и честный приговор. Этот суд – история».

Итак, даже в годы торжества реакции «Народная воля» не без успеха старалась представить революционную идею в глазах россиян исторически оправданной и неодолимой. Тем временем в самом революционном движении с 1883 г. начался поворот от народничества к социал-демократии. Идейно перевооружаясь, русские революционеры продолжали борьбу с царизмом, и на первый план этой борьбы постепенно, но неуклонно, выдвигались социал-демократы. Однако царизм долго еще продолжал считать врагом № 1 именно «Народную волю» и против нее главным образом нацеливал свою карательную политику. «Полиция, власти, – вспоминала А.И. Ульянова-Елизарова (сестра В.И. Ленина), – считали тогда опаснее представителей народовольчества, идущих на насилие, несущих смерть для других и ставящих на карту и свою жизнь. По сравнению с ними социал-демократы, ставящие себе целью мирную пропаганду среди рабочих, казались мало опасными». Поэтому царизм и преследовал их вполсилы, наказывал умеренно. В результате, как свидетельствовал об этом один из первых в России авторитетов социал-демократии М.С. Ольминский, революционная пропаганда и агитация стала требовать неизмеримо меньших жертв: «За что раньше платили десятками лет каторги и даже жизнью, за то с 80-х годов стали расплачиваться немногими годами ссылки». На скамье подсудимых ни один социал-демократ до конца XIX в. не побывал.

Таким образом, народовольцы, как бы принимая огонь на себя, отвлекали внимание царских карателей от социал-демократического подполья и невольно доставляли тем самым русской социал-демократии возможность развиваться в условиях, более благоприятных, чем те, в которых действовала «Народная воля».