4.1. Феномен кружковщины

В первой половине 70-х годов для народнического движения были характерны две особенности, из которых одна разъединяла движение, а другая объединяла его, но в отрицательном смысле.

Особенностью, разъединявшей движение, была тактическая разноголосица. Бакунисты, лавристы, бланкисты, а также народники, пытавшиеся действовать независимо от рецептов Бакунина, Лаврова или Ткачева, тянули движение в разные стороны, тем самым ослабляя его. Объединяла же народническое движение тех лет (но – негативно) такая его особенность, как организационный анархизм.

Дело в том, что организационно движение народников первой половины 70-х годов строилось под впечатлением нечаевщины. Отвергнув (своим подавляющим большинством) макиавеллизм и авторитаризм С.Г. Нечаева, народники ударились в противоположную крайность: вместе с нечаевщиной они отвергли саму идею централизованной организации, которая так уродливо преломилась в нечаевщине. Деятели 1870 – 1875 гг., как правило, не признавали ни централизма, ни дисциплины. Они косо смотрели на любое проявление организаторской инициативы, считая это «генеральством», синдромом нечаевщины; анархически отрицали все и всякие авторитеты, поскольку, мол, власть вообще портит людей так, что если бы ею распоряжались ангелы, «у них довольно скоро выросли бы рога»; знать не хотели об уставах и вообще о какой-либо регламентации своих действий и стремились «к полной индивидуальной самостоятельности».

В результате, движение народников обрело и сохраняло до 1876 г. парадоксальный характер: возрастая количественно, развиваясь идейно и нравственно, оно дробилось, мельчало в организационном отношении. Вся первая половина 70-х годов в народническом движении – это время КРУЖКОВЩИНЫ. Народники после разгрома нечаевщины энергично занялись накоплением сил. Их кружки уже к 1874 г., т.е. к началу массового «хождения в народ», густой сетью покрыли всю европейскую Россию. До сих пор не подсчитано, хотя бы примерно, общее число этих кружков. Судя по тому, что на территории 51 губернии, охваченных «хождением» 1874 г., в каждом губернском и даже уездных городах было по одному, чаще по два и более (в Одессе и Вятке – как минимум, по 4, в Орле – 5, в Харькове – 6, в Москве – до 10), а в Петербурге – почти 20 кружков, можно насчитать их больше 200.

Все они объединяли почти исключительно учащуюся молодежь. Самыми зрелыми и действенными из них были, естественно, студенческие кружки. Они создавались во всех 8-ми университетах империи и в большинстве институтов. Формы и одновременно прикрытия у них были разные: землячества, коммуны (т.е. общие студенческие квартиры), кассы, библиотеки, кухмистерские (столовые). «Тут сливалось все, – вспоминал о них Лев Тихомиров, – идея студенческого самоуправления, и идея ассоциации, а для крайних это было, наконец, средство пропаганды».

Рост общественной активности студенчества в первой половине 70-х годов засвидетельствован жандармской статистикой: если в 1870 г. были привлечены к дознаниям по политическим делам 10 студентов, то в 1871 – 108, в 1872 – 248 и 1873 г. – 364.

Кроме студенческих кружков, и в вузовских городах, и там, где не было вузов, образовывались гимназические и семинаристские кружки. Они уступали студенческим в идейной и гражданской зрелости, но количественно в 1871 – 1875 гг. их было больше, чем студенческих кружков. Народническая пропаганда охватила тоща большинство гимназий (всего их в России к 1871 г. было 123), а из семинарий выделялись в этом отношении Архангельская, Вятская, Костромская, Нижегородская, Самарская, Саратовская, Пензенская, Харьковская, Черниговская. Возникали народнические кружки в привилегированных учебных заведениях закрытого типа – например, в петербургском Морском училище 1871 – 1872 гг. (с участием будущих народовольцев Н.Е. Суханова, Ф.Н. Юрковского, В.Н. Миклухо-Маклая) и в ярославском Демидовском лицее. Вообще, среди участников народнических кружков того времени много было «кающихся дворян» из более чем благополучных семей: князь, прямой потомок в 30-м колене самого Рюрика П.А. Кропоткин, князья А.Л. Макаев, П.А. Микеладзе, А.К. Цицианов, К.Н. Чичуа, княжна О.А. Гурамова, дочь петербургского губернатора и праправнучка морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны генерал-фельдмаршала А.Г. Разумовского С.Л. Перовская, дальний родственник Петра Великого Н.А. Морозов, генеральские дети Н.А. Армфельд, В.Н. Батюшкова, А.С. Бутурлин, братья Л.К. и Н.К. Бух, Ф.О. Евецкий, С.Н. Кленовская, Г.Г. Кобиев, С.А. Ламони, С.А. Лешерн-фон-Герцфельд, О.Д. и П.Д. Мельниковы, М.П. Молоствов, Н.А. Назимова, С.М. Переяславцева, А.М. Поршняков, М.О. Пружанская, М.Н. Шрейдер, сын начальника Оренбургского ГЖУ С.С. Голоушев, племянница московского губернатора Е.П. Дурново.

Читатель видит в этом перечне много женщин. Ранее, до 60-х годов XIX в. женщины в русском революционном движении не участвовали. В лучшем случае, они были для революционеров утешительницами (как «декабристки»). Самая же революционная борьба считалась не женским делом. Лишь в 60-е годы русские женщины начали включаться в освободительное движение, но до конца десятилетия такие случаи были редки. Можно назвать лишь несколько имен женщин, которые тогда боролись или (главным-то образом) содействовали революционной борьбе в России. Таковы имена Е.Л. Дмитриевой (Кушелевой), А.В. Корвин-Круковской, Е.Г. Бартеневой, О.С. Левашовой, Н.И. Утиной (Корсини), М.П. Михаэлис.

Не исключением из правила, а правилом участие женщин в русском освободительном движении стало со времени подготовки к массовому «хождению в народ», т.е. с начала 70-х годов. В Большом обществе пропаганды 1871 – 1874 гг. (т.н. «чайковцы») из 103 известных участников было 24 женщины (23,3% состава), в кружке «москвичей» 1875 г. – 17 из 50 – 55 чел. (больше 30%). Отныне русская женщина навсегда стала непременной и активной участницей всех революционных организаций и начинаний. «Хождение в народ» увлекло сотни женщин: 244 из них только за 1873 – 1876 гг. подверглись репрессиям. В народнические кружки к началу «хождения» женщины шли целыми семьями: две сестры Любатович (Вера и Ольга), три сестры Засулич (Александра, Вера, Екатерина), три сестры Ивановских (Александра, Евдокия, Прасковья), три сестры Оловениковы (Елизавета, Мария, Наталья), три сестры Субботиных (Евгения, Мария, Надежда) и мать их Софья Александровна, три сестры Фигнер (Вера, Евгения, Лидия), четыре сестры Панютиных (Вера, Мария, Софья, Юлия).

Все кружки проявляли тогда жгучий интерес к событиям общественной и политической жизни не только в России, но и за ее пределами, рассматривая русское освободительное движение как часть мирового революционного процесса. В годы кружковщины (1871 – 1875) очень многие народники участвовали в деятельности I Интернационала и Парижской Коммуны, заводили и развивали интернациональные связи. Помимо особой Русской секции, членами Интернационала были также П.Л. Лавров, М.А. Бакунин, П.А. Кропоткин, А.А. Серно-Соловьевич, В.А. Зайцев, Н.А. Морозов, М.П. Сажин, В.М. Александров, Н.И. Жуковский, Н.А. Саблин, З.К. Ралли-Арборе, Л.Б. Гольденберг, М.К. Элпидин, Д.И. Рихтер, В.А. Озеров, Н.Е. Васильев, И.Г. Розанов, Н.А. Иванова (Бартенева), А.Г. Варзар (Рашевская), Г. Акимов, С. Барабан, И. Амчеславский, С. Барский и (по агентурным данным) С.И. Корабельников и Фейерштейн, а Г.А. Лопатин по рекомендации лидера французских социалистов О. Серрайе при поддержке К. Маркса 20 сентября 1870 г. стал членом Генерального совета, где был единственным россиянином. В делах Парижской Коммуны участвовали П.Л. Лавров, А.В. Корвин-Круковская, Е.Г. Бартенева; сражались за Коммуну на баррикадах Е.Л. Дмитриева, А.Т. Пустовойтова, М.П. Сажин, В.А. Потапенко, В.Б. Арендт, К.М. Турский, Н.А. Шевелев, Елецкий.

Интерес народников к социалистическому движению на Западе объясняет их тяготение лично к Марксу и, особенно, к его учению. Ряд русских социалистов (Лавров, Лопатин, Дмитриева, Н.И. Утин, В.И. Танеев, Н.Ф. Даниельсон) уже в начале 70-х годов вошел в круг друзей Маркса (а также Ф. Энгельса). С 1869 г. в России стали широко распространяться сочинения Маркса и Энгельса в русском переводе (Устав I Интернационала, «Манифест Коммунистической партии», «Гражданская война во Франции»), а в 1872 г. был издан начатый Лопатиным и законченный Даниельсоном перевод 1-го тома «Каптала». Однако народники, ценя разящую марксову критику капитализма, считали неприменимой к России ту генеральную идею Маркса, что именно капитализм создает материальные предпосылки для социалистической революции и сам порождает собственного могильщика в лице пролетариата. Самый интерес народников к «Капиталу» (и к марксизму вообще) проистекал из их потребности уяснить как можно основательнее генезис, сущность и механизм капиталистического производства, чтобы не менее основательно противопоставить ему русский «особый уклад». Другими словами, народники пытались «„по Марксу“ <…> опровергнуть приложение к России теории Маркса».

Интернациональные связи народников с начала 70-х годов развивались в разных направлениях. К середине десятилетия народники далеко раздвинули национальные границы русского освободительного движения, придав ему подчеркнуто общероссийский характер. Кроме собственно России и Украины, где действовала основная масса народнических кружков, народники создавали свои организации и шли «в народ» на землях Белоруссии, Грузии, Азербайджана, Армении, Литвы, Латвии, Бессарабии. У народников национальных окраин России появились не только свои практики, но и теоретики народничества: Нико Николадзе и Антон Пурцеладзе в Грузии, Мирза Фатали Ахундов и Гасан-бек Зардаби в Азербайджане, Микаэл Налбандян в Армении. Под влиянием ссыльных народников (Е.П. Михаэлис, Н.И. Долгополов, Н.Я. Коншин, А.А. Леонтьев) складывались в 70-е годы убеждения великого казахского просветителя Абая Кунанбаева.

В составе русских народнических кружков 70-х годов видную роль играли и украинцы (Ф.В. Волховский, Д.А. Лизогуб), и белорусы (С.Ф. Ковалик, И.И. Каблиц), и грузины (И.С. Джабадари, М.Н. Чекоидзе), и армяне (С.М. Кардашев, К.П. Мамиконян), и евреи (М.А. Натансон, А.И. Зунделевич), и молдаване (Н.П. Зубку-Кодряну, В.Е. Варзар). Все они были движимы интернациональным сознанием, которое сын поляка и грузинки Г.Ф. Зданович мотивировал так: «Новейшая постановка социального вопроса делит человечество не на национальности, а на притесняемых и притесняющих».

Окреп наметившийся еще в 60-е годы (под лозунгом «За вашу и нашу свободу!») русско-польский революционный союз. Из биографических справок III отделения явствует, что к народническому движению 70-х годов в России были причастны свыше 1000 поляков. Среди них были и крупные деятели «хождения в народ» (Л.А. Дмоховский, Г.Ф. Зданович, Е.К. Брешко-Брешковская, А.О. Лукашевич, Н.К. и Е.К. Судзиловские). Громкими именами (Карл Иванайнен, Вильгельм Прейсман, Иоганн Пельконен, Карл-Август Стольберг, Роман Зундштрем) представлены здесь и финны, тоже входившие тогда, как и поляки, в состав Российской империи.

В 1869 г. народники установили и далее развивали деловую связь с национально-освободительным движением в Болгарии, а именно с Центральным революционным комитетом, который возглавлял «болгарский Гарибальди» Васил Левский, с Христо Ботевым, Любеном Каравеловым, Захарием Стояновым и др.. К 1872 г. наладились и русско-сербские революционные связи. Русские народники участвовали в конспирациях основоположника сербского социализма («сербского Герцена») Светозара Марковича, готовили в 1872 г. демократический переворот в Сербии, а в 1875 г. – освободительное антитурецкое восстание в Герцеговине (бывший студент Московского университета, примыкавший к «чайковцам», Георгий Филиппович стал верховным вождем восстания). Установились и крепли с начала 70-х годов также русско-чешские, русско-венгерские и, особенно, русско-румынские революционные связи. В Румынии образовался один из центров русской революционной эмиграции, которая в 70-е годы вообще приобрела невиданные ранее масштабы и влияние. Только в Цюрихе к 1873 г. русская колония (включая тех, кто приехал учиться) насчитывала 300 человек. Цюрих слыл тогда среди эмигрантов «второй Россией»…

Сами народники считали, что в начале революционного подъема, «пока люди не выказали себя на деле», система кружков «имела свое raison d’etre». В кружках била ключом политическая мысль, фильтруя различные взгляды, и ковались кадры профессиональных революционеров. В горниле этих кружков получали если не политическую, то, по крайней мере, гражданскую закалку будущие корифеи не только освободительного движения, но и литературы, науки, искусства: например, писатель-классик В.Г. Короленко, ученый-академик М.М. Ковалевский, великая актриса М.Н. Ермолова. Кружковщина позволила народникам вооружиться идейно, определиться тактически и накопить достаточно сил для «хождения в народ».

Мало того, в кружках 70-х годов народническая молодежь укреплялась (опять-таки в противовес нечаевщине) нравственно. Все кружки жили тогда страстными дискуссиями о судьбах России и путях ее преобразования, а в основе этих дискуссий «лежали вопросы нравственные». Народники дружно восстали против того, что П.Л. Лавров называл «овечьим подчинением кружков своим предводителям», и почти все вооружились – отныне и навсегда – правилом, которое тот же Лавров формулировал (в № 1 журнала «Вперед!») так: «Есть необходимые условия борьбы, при которых приходится употреблять временно противу врагов и ложь, и принуждение, и захват орудий борьбы. Но без крайней и временной необходимости эти средства вредят самой цели, для которой их назначают. В кругу же единомышленников, товарищей, союзников по общему делу ложь есть преступление <…> Люди, утверждающие, что цель оправдывает средства, должны всегда сознавать ограничение своего права весьма простым трюизмом: кроме тех средств, которые подрывают самую цель».

С другой стороны, кружковщина первой половины 70-х годов имела и много слабостей, которые вредили движению. Организационный анархизм мешал революционерам наладить четкую, слаженную работу и обеспечить должную конспирацию. Упиваясь «полной индивидуальной самостоятельностью», они теряли элементарно необходимый в нелегальных условиях инстинкт самосохранения. Именно отсюда проистекали образчики конспиративного простодушия, которыми отличались многие деятели «хождения в народ», попадая в руки полиции с длинными списками фамилий и адресов и прочей «канцелярией». Самый доступ в такие, организационно рыхлые кружки был открыт чуть ли не всем желающим: даже случайным лицам, временным попутчикам, просто любопытствующим, а то и провокаторам (Г.С. Трудницкий в кружке «сен-жебунистов», Ю.Н. Говоруха-Отрок в кружке С.Ф. Ковалика, Н.Е. Горинович в «Киевской коммуне»), которые при первом же удобном случае выдавали все и вся. К тому же нравственная ущербность этих случайных людей давала повод властям изображать всех вообще революционеров моральными уродами. Например, «Киевскую коммуну», куда затесалась одна падшая женщина (Идалия Польгейм), жандармские и судебные власти клеймили как «вертеп разврата».

Наконец, кружковщина мешала развитию идейных, деловых и прочих контактов между народниками, распыляла их возраставшие с каждым годом силы. «Каждый кружок, – констатировали сами народники, – действует так, как будто он только и есть единственный представитель социалистической деятельности; об остальных он не знает или знать не хочет <…> Дела кружка стали выше общего дела». Лишь в 1873 г., непосредственно перед началом массового «хождения», разрозненные кружки народников поспешно стали сговариваться друг с другом, обмениваясь при этом опытом, идеями, планами, средствами – от денежных пожертвований (которыми питали их состоятельные кружковцы или сочувствующие) до явочных квартир и «пунктов» пропаганды.

К тому времени несколько изменились задачи и самый характер деятельности кружков. В 1870 – 1872 гг. народники ориентировались главным образом на культурно-просветительную работу, на «развитие, расширение умственного горизонта» молодежи, чтобы подготовить «сознательные элементы для будущей широкой общественной деятельности – освободительной и революционной». Таков был, например, типичный для тех лет кружок самообразования в Харькове, который возглавляли выпускница местной гимназии Елизавета Николаевна Солнцева (незаконнорожденная дочь помещика-аристократа и его крепостной) и ассистент Харьковского университета Яков Игнатьевич Ковальский.

В большом «розовом доме» Солнцевой, который она унаследовала от отца, собирались гимназисты, семинаристы, студенты, учителя, врачи, работницы-модистки на занятия и за консультациями по всем областям знаний от грамматики до философии, включая историю социалистических учений. Именно в этом кружке выделился 20-летний студент-юрист, впоследствии крупнейший ученый-социолог академик М.М. Ковалевский. Он помогал кружковцам осваивать в оригиналах труды А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна, «хотя сам не увлекался социализмом, был тем, что называлось тогда „радикалом“, понятие в то время весьма растяжимое, но выражавшее недовольство, неприемлемость существующего политического строя, неприемлемость старых устоев вообще». Радикализм юного Ковалевского был подчеркнутым. Однажды он заподозрил кружковца Д. в шпионской связи с III отделением. Читая реферат об организации шпионажа во Франции при Наполеоне III, Ковалевский так уставился на Д., что довел того до истерики. Кстати, из того же кружка вышли еще два выдающихся ученых – химик академик Д.П. Коновалов, автор всемирно известных «Законов Коновалова», и юрист профессор, ректор Харьковского университета Н.О. Куплеваский.

Подобные же кружки самообразования возникали и действовали в 1870 – 1872 гг. почти повсеместно, но главным образом в Петербурге. Здесь самой авторитетной была центральная группа Большого общества пропаганды (т.н. «чайковцев»). Она еще до 1873 г. занялась, наряду с самообразованием, революционной пропагандой не только среди учащейся молодежи, но еще и в рабочей среде. В течение же 1873 г., по мере подготовки к массовому «хождению в народ», почти все кружки вслед за «чайковцами» выдвинули на первый план задачи освободительной борьбы с ярко выраженной революционной направленностью.

 

4.2. Кружки бакунистов, лавристов, бланкистов

Чаще, чем когда-либо раньше, народнические кружки создавались в последний год перед началом массового похода в деревню – особенно с осени 1873 г., когда стали широко распространяться по России № 1 журнала «Вперед!» с программой П.Л. Лаврова и книга М.А. Бакунина «Государственность и анархия». Все эти кружки сразу же пытались определиться: кто – за Бакунина, кто – за Лаврова, кто – сам за себя. По-бланкистски (т.е. в русле идей П.Н. Ткачева) пока ориентировались немногие, хотя и основательно. Кружки, возникшие ранее, до 1873 г., тоже озаботились выработкой тактических программ. В результате, сами народники увидели, что большая часть их предпочитает бакунистскую платформу, несколько меньшая, но тоже большая – лавристскую, и очевидное меньшинство, не принимая ни лавризма, ни бакунизма, тяготело к бланкизму, либо выбирало особые позиции, независимые от рекомендаций Бакунина, Лаврова, Ткачева.

Из кружков бакунистского направления первым по времени и самым крупным стал кружок долгушинцев. Его основатель и руководитель Александр Васильевич Долгушин – дворянин, сын губернского прокурора, вольнослушатель Петербургского технологического института, – ранее участвовал в конспирациях С.Г. Нечаева, был арестован, отсидел больше полутора лет в одиночке Петропавловской крепости, судился на знаменитом процессе нечаевцев, но был оправдан по недостатку улик. Кружок долгушинцев сложился в Петербурге осенью 1872 г. Его составили примерно 20 человек. Вторым по значению долгушинцем после самого Долгушина был Лев Адольфович Дмоховский – выпускник Технологического института (прокурор по делу долгушинцев назовет потом Долгушина «главой предприятия», а Дмоховского – «душой всего дела»). Видную роль в кружке играли Виктор Тихоцкий, Николай Плотников, Иван Папин, Дмитрий Гамов, Лев Топорков. Кроме сравнительно обеспеченных Тихоцкого и Топоркова все долгушинцы (в основном, разночинцы и разорившиеся дворяне) жили в нужде, перебиваясь случайными заработками, и по смыслу аксиомы К. Маркса «каков образ жизни людей, таков и образ их мыслей», были настроены радикально.

Четкой организации долгушинцы в духе того времени не имели. Их кружок был просто содружеством единомышленников, настолько свободным, что каждый мог присоединиться к нему или уйти из него, когда хотел. Ни устава, ни программы в кружке не было. Но по своему радикальному настроению долгушинцы предпочли бунтарскую, бакунистскую тактику. Они посмеивались над лавристами, называя их «кунктаторами», смеялись и над «книжниками-чайковцами» и «думали, что нужно начинать прямо с бунта». Поэтому с весны 1873 г. они начали готовиться идти в народ, чтобы призывать его к бунту. В ответ на вопрос «чайковца» Д.М. Рогачева: «А разве народ готов?» Долгушин убежденно заявил: «Готов, и, коли не верите, отправьтесь и походите среди народа!».

Ранней весной 1873 г. долгушинцы переехали в Москву, полагая, что несколько в стороне от сыскных щупалец III отделения им будет легче подготовиться к «хождению в народ» и, прежде всего, устроить типографию. К тому времени среди них начался раскол. Менее радикальные кружковцы остались в Петербурге и отошли от кружка. В Москву приехали 10 – 12 долгушинцев, в том числе все их лидеры, кроме Топоркова. В мае 1873 г. под Москвой (в д. Сареево Звенигородского уезда) они устроили типографию и к середине августа напечатали в ней три своих прокламации. Одну из них («Как должно жить по закону природы и правды») написал по просьбе долгушинцев В.В. Берви-Флеровский, две другие («Русскому народу» и «К интеллигентным людям») – сам Долгушин. Все три прокламации совокупно отражают идейную платформу кружка с ее специфической особенностью.

Дело в том, что долгушинцы первыми среди народников 70-х годов занялись поисками новой религии, т.н. «религии равенства», которую можно было бы противопоставить официальной религии и царским иллюзиям крестьянских масс. В темных, невежественных массах иллюзии такого рода были тогда естественны и живучи. «Считали же бывало кита царем рыб, да и теперь еще некоторые считают, – писал об этом Н.А. Добролюбов, – а между тем он совсем даже и не рыба». Долгушинец Д.И. Гамов так разъяснял намерения своих товарищей по кружку: «На царя у нас смотрят, как на помазанника Божия, а потому идти против царя в России невозможно; для этого нужно выдумать такую религию, которая была бы против царя и правительства <…> Надо составить катехизис и молитвы в этом духе».

До молитв дело не дошло, но своеобразный катехизис новой религии изложен в долгушинских прокламациях. Необходимость восстания обосновывалась здесь тем, что «по природе своей и по учению Иисуса Христа люди равны»; в России же «равноправности и в помине нет: дворяне освобождены от всех повинностей, а крестьяне отдуваются за все про все»; «всякий знает, что бедняков у нас миллионы, а людей состоятельных какие-нибудь тысячи только». Поскольку «в теперешних порядках нет справедливости», а власти «будут крепко за них держаться», «угнетенным людям» остается одно – восставать; «и праведно будет ваше восстание», ибо, только восстав, трудовой люд сможет добыть себе землю и волю и установить на Руси такой порядок, «чтобы управлял сам народ через своих выборных». Только в прокламации «Русскому народу» такие рассуждения подкрепляются более чем десятью ссылками на Евангелие с цитированием Христа.

В поисках «религии равенства» долгушинцы не были одиноки. До начала массового «хождения в народ» 1874 г. одновременно с долгушинцами пытались сочетать Евангелие с идеями П.Л. Лаврова некоторые участники петербургского кружка «артиллеристов» (Н.Н. Теплов, Д.А. Аитов), а к моменту разгрома «хождения», уже после гибели долгушинского кружка часть народников склонилась к новой религии «богочеловечества». Основателем ее стал выпускник юридического факультета Московского университета А.К. Маликов, отбывший пятилетнюю ссылку на Севере за причастность к делу Д.В. Каракозова. Летом 1874 г. он неожиданно «открыл», что каждый человек есть Бог и, стало быть, все люди (господа и лакеи, богатеи и нищие, жандармы и революционеры) должны любить и почитать друг друга по-божески. Предназначение их состоит-де в том, чтобы выводить ближних с греховных путей на единственно непорочный путь непротивления злу; как только все уверуют в это, люди станут безгрешными агнцами, а мир, населенный ими, – раем.

Маликов привлек к себе ряд последователей, в числе которых оказался видный деятель Большого общества пропаганды Н.В. Чайковский. Но громадное большинство народников не захотело «вскрывать „божественную сущность“ в жандармах и биржевиках». Совратив лишь полтора-два десятка человек, Маликов и K° были извергнуты из народнического движения как чужеродное тело. Поэтому точка зрения некоторых зарубежных историков (Д. Биллингтона, М. Чернявского, Ф. Помпера), усматривающих в маликовщине «душу народничества», выглядит странной… Оставим здесь этот привходящий сюжет и возвратимся к долгушинцам.

Итак, вооружившись своими прокламациями, долгушинцы к концу августа 1873 г. пошли «в народ». Делали они это по-разному, но с непременной (большей или меньшей) наивностью: Папин и Плотников разносили прокламации по селам и фабрикам как «коробейники», сельский учитель Гамов вручал их своим ученикам под видом «книжек из школьной библиотеки», а рабочий Васильев, по его словам, «раздавал прокламации везде: и путникам, и где ночевал, и работавшим на дорогах; как мне было говорено, что Христос этим же занимался, так и я говорил это всем».

Полиция очень быстро перехватила всех «раздатчиков» прокламаций и раскрыла их «преступную» деятельность. Помогли ей в этом своими откровенными показаниями две женщины из долгушинского окружения – сожительница Дмоховского Татьяна Сахарова и жена самого Долгушина Аграфена, выдавшие все, что знали, а знали они почти все.

Восемь долгушинцев (Долгушин, Дмоховский, Плотников, Папин, Гамов и др.) были преданы суду по обвинению в попытке возбудить крестьян к бунту против Верховной власти. Суд проходил с 9 по 15 июля 1874 г. – в разгар массового «хождения в народ». То был первый в России судебный процесс в стенах только что учрежденного специально для разбирательства политических дел карательного органа – ОППС.

Сенаторы вынесли долгушинцам приговор, адекватный по тяжести тому, который полагался за предумышленное убийство: 10 лет каторги – Долгушину и Дмоховскому, 8 лет – Гамову, по 5 лет – Плотникову и Папину. Из них только Папин в конце концов вышел на свободу. Долгушин, Дмоховский и Гамов погибли в каторжных тюрьмах, а Плотников сошел с ума.

Долгушинцы сыграли роль предвестников массового «хождения в народ», опередив его на год. Правда, отдельные, единичные опыты народнической пропаганды в деревне случались и до 1873 г., но в масштабе целой организации долгушинцы ушли в народ первыми. Их примеру, однако, народники последовали не сразу. Дело в том, что долгушинцы действовали обособленно, почти не имея связей с другими кружками, да и кружки другие в основном создавались с осени 1873 г., т.е. уже после гибели долгушинского кружка. «Долгушинцы были первыми колосьями на ниве народнической интеллигенции, которая продолжала созревать совершенно самостоятельно».

Из бакунистских кружков 1873 – 1874 гг. самыми влиятельными считались три петербургских кружка – С.Ф. Ковалика, И.И. Каблица и Ф.Н. Лермонтова. Колоритны личности руководителей этих кружков. Сергей Филиппович Ковалик (дворянин, сын полковника, выпускник Киевского университета, мировой судья) и Феофан Никандрович Лермонтов (сын крепостного крестьянина, студент Петербургского технологического института) отличались предприимчивостью, организаторским дарованием и верой в идеи Бакунина, с которым они оба были лично знакомы. Талантливым организатором проявил себя и Иосиф Иванович Каблиц (дворянин, студент Киевского университета), идейная эволюция которого внушает сомнения в искренности его бакунинской веры. Если в 70-х годах он возглавлял крайних бакунистов, «вспышкопускателей» и даже первым из народников заговорил о динамите, то с 80-х годов, отрекшись от своего революционного прошлого, обосновался на крайне правом крыле либерально-народнической публицистики (под псевдонимом Юзов).

Кружки Ковалика, Лермонтова и Каблица были малочисленны (в первом из них 10 участников, в двух других – по 6), но зато, в отличие от долгушинцев, они поддерживали обширные связи с другими, причем не только петербургскими кружками. В том и заключалась особенность кружков, выступивших на смену долгушинцам, что они развивались, взаимодействуя между собой. Это относится и к т.н. «Киевской коммуне», которая вошла в историю «хождения в народ» как крайнее проявление распространенного тогда организационного анархизма.

«Киевская коммуна» возникла тоже осенью 1873 г. В кружке под таким названием объединилась бунтарски настроенная молодежь, которая в основном и жила вместе, коммуной. Состав коммуны то и дело менялся: одни приходили, другие уходили свободно. Вступить в коммуну мог любой, сколько-нибудь знакомый хотя бы с одним из ее участников. «В коммуне, – вспоминал В.К. Дебогорий-Мокриевич, – держались примерно такого приема: „Согласен немедленно идти в народ?“ – „Согласен!“ – „Значит, ты наш!“». Не удивительно, что в коммуну проникли чужаки, оказавшиеся предателями: Николай Горинович, Петр Ларионов, Идалия Польгейм.

При всей аморфности состава «Киевской коммуны» у нее были свои лидеры: студенты Киевского университета Василий Федорович Фишер, Николай Константинович Судзиловский, Владимир Карпович Дебогорий-Мокриевич, жена мирового судьи Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (впоследствии одна из организаторов партии эсеров, «бабушка русской революции», как величали ее эсеры в 1917 г.).

Из кружков лавристского направления старейшим (возник в 1872 г.) и самым влиятельным был петербургский кружок во главе со студентом Медико-хирургической академии Львом Савельевичем Гинзбургом, по имени которого его товарищей по кружку шутливо называли «гинзбурятами». Впрочем, у кружка было и полуофициальное название: «кружок лавристов». Он не имел своей программы, признав таковой программу журнала П.Л. Лаврова «Вперед!», и деятельность свою направлял главным образом на материальную и литературную поддержку этого журнала. Вместе с тем кружок вел революционную пропаганду среди интеллигенции (распространяя прежде всего журнал Лаврова) и одним из первых, наряду с «чайковцами», занялся пропагандой народнических идей среди рабочих.

Кружок «лавристов» был одним из крупнейших в то время (больше 30 участников: преимущественно студентов и земских служащих). Кроме Ганзбурга, наиболее авторитетны в кружке были Василий Егорович Варзар – автор популярной революционной книги «Хитрая механика», позднее выдающийся экономист, основоположник промышленной статистики в России; Дмитрий Иванович Рихтер – впоследствии тоже видный статистик, автор «Географического словаря России»; братья Евгений и Александр Степановичи Семяновские – оба кандидаты прав. В Москве делами кружка ведал его главный «финансист» Александр Сергеевич Бутурлин, сидевший в тюрьме, но оправданный судом по делу нечаевцев (позднее он помогал Л.Н. Толстому в его евангельских изысканиях).

Другим типично-лавристским кружком был кружок В.С. Ивановского в Медико-хирургической академии. Кружок имел отличную библиотеку, которую студенты использовали и как политический клуб. Лидер кружка Василий Семенович Ивановский, прозванный за гигантский рост и за высокий авторитет среди кружковцев «Василием Великим», представлял одну из самых «народнических» семей в России: три брата и три сестры Ивановских участвовали в движении революционного народничества.

Эволюционировало в 1873 – 1874 гг. от бакунизма к лавризму одно из самых авторитетных студенческих землячеств в Петербурге – кружок «самарцев», лидерами которого были студент Технологического института Лев Сергеевич Городецкий и студенты-медики Павел Феоктистович Чернышев и Николай Константинович Бух (будущий член Исполнительного комитета «Народной воли»). Начитавшись всего и вся, включая сочинения и Бакунина, и Лаврова, участники этого кружка, по словам Л.С. Городецкого, «пришли к заключению, что в России должна произойти революция без всякого внешнего влияния, в силу просто исторического хода вещей. Но так как в народе представление о будущем (если таковое существует) было грубо, необработано, то наше дело должно ограничиваться развитием народного идеала посредством устной и книжной пропаганды».

На периферии, пожалуй, самым известным из лавристских кружков был кружок «сен-жебунистов», т.е. четырех братьев Жебуневых – Владимира, Николая, Сергея Александровичей и двоюродного их брата Леонида Николаевича в Одессе. Сыновья богатейшего помещика, владельца 7 тыс. десятин земли, Жебуневы, подобно другим «кающимся дворянам», сначала занялись благотворительностью, но очень скоро под влиянием нелегальной литературы перешли к пропаганде идей крестьянского социализма и с этой целью создали кружок примерно из 10 человек. Вера братьев в народнические идеалы была настолько пылкой, что сами народники прозвали их (по аналогии с «сен-симонистами») «сен-жебунистами».

Кружки лавристов и, особенно, бакунистов 1871 – 1874 гг. исчислялись десятками. Что же касается бланкистских кружков, то они большей частью создавались уже после разгрома «хождения в народ», с 1875 (когда начал выходить журнал П.Н. Ткачева «Набат»), а в 1871 – 1874 гг. их было едва ли больше трех-четырех на всю Россию. Самым ранним и действенным из них стал кружок старого (не по возрасту, а по революционному стажу, включая каторгу и ссылку) «шестидесятника», автора нашумевшей в 1862 г. прокламации «Молодая Россия» Петра Григорьевича Заичневского в Орле. Кружок возник в 1873 г. Его составили в основном гимназисты и гимназистки (7 – 8 человек), среди них – знаменитая впоследствии деятельница «Народной воли», член ее Исполнительного комитета Мария Николаевна Оловеникова и две ее сестры – Наталья и Елизавета, тоже будущие народоволки, еще один член народовольческого Исполнительного комитета Е.Д. Сергеева (с 1880 г. – жена одного из лидеров «Народной воли» Л.А. Тихомирова), а также будущий социал-демократ, большевик В.П. Арцыбушев. По местожительству и по молодости их называли «орлятами». Они сначала зачитывались литературой о якобинской диктатуре во Франции, а с осени 1875 г., получив «Набат», увлеклись им так, что не возражали, когда их стали называть «ткачевцами» и «набатчиками».

Возможно, еще до 1874 г. в Одессе действовал бланкистский кружок И.М. Ковальского и Е.Н. Южаковой, а в Киеве – поляка Кароля Яницкого. После того как в Париже к концу 1876 г. возникло т.н. «Общество народного освобождения» (сам П.Н. Ткачев, Г.М. Турский, П.В. Григорьев и др., известны лишь 5 – 6 человек), под его воздействием и с его помощью появились в России еще несколько бланкистских кружков, которые, однако, ни по количеству своему, ни по влиянию не могли сравниться с кружками бунтарей и пропагандистов.

Зато и до и после 1874 г. немало было в народническом движении кружков, которые старались занять позиции, свободные от крайностей бакунизма, лавризма, бланкизма. Таковы были кружки «кавказцев» (О.В. Палицыной и др.) и «артиллеристов» (Д.А. Аитова и др.) в Петербурге, А.И. Ливанова в Нижнем Новгороде, Д.М. Рогачева в Пензе, «Тайное юридическое общество» студентов и выпускников Московского университета с участием будущих знаменитостей адвокатуры и публицистики Ф.Н. Плевако, В.А. Гольцева, Н.С. Тростянского. Все они вооружались оригинальными тактическими планами, которые нельзя считать ни бакунистскими, ни лавристскими, ни бланкистскими, но в которых заметно сочетание различных идей народничества и даже его разных оттенков от леворадикальных до праволиберальных.

Главное же, не была ни бакунистской, ни лавристской, ни бланкистской самая ранняя по времени возникновения, самая крупная по масштабам и самая выдающаяся по значению из всех революционно-народнических организаций первой половины 70-х годов – общество т.н. «чайковцев».

 

4.3. Большое общество пропаганды (т.н. «чайковцы»)

Возникновение этой организации имеет долгую и сложную историю. Еще весной 1869 г. в Петербурге возник студенческий кружок самообразования во главе с М.А. Натансоном – тогда студентом Медико-хирургической академии. Этот кружок стал первым, но не единственным ядром центральной (петербургской) группы общества «чайковцев». Второе ядро группы представлял собой женский кружок (преимущественно из курсисток), в котором главную роль играла С.Л. Перовская. Он возник осенью 1869 г., а к весне 1871 г. объединился с кружком Натансона. Участники объединенного кружка вместе провели лето 1871 г. в Кушелевке под Петербургом (Кушелевский кружок), и здесь к осени 1871 г. после размежевания между умеренными и радикалами определился устойчиво-радикальный состав из 19 человек. Это и была центральная группа будущего общества в ее первоначальном виде. Той же осенью она стала именоваться «среди публики, с которой велись деловые сношения», «кружком чайковцев».

Дело в том, что один из участников кружка Натансона Николай Васильевич Чайковский (впоследствии эсер, член ЦК партии трудовиков, член «Верховного управления» 1918 г. в Архангельске, белоэмигрант) и у натансоновцев, и у кушелевцев, и у «чайковцев» ведал их, преимущественно «книжными» связями с посторонней «публикой». Она и нарекла условно людей, которых он представлял, «чайковцами». Сами «чайковцы» не придали этому большого значения, а их современники и последующие историки, хотя и оговаривали случайность и научную неправомерность термина «чайковцы», продолжали называть их организацию (некоторые делают это доныне) по традиции «кружком чайковцев» – даже без кавычек.

Итак, петербургская группа т.н. «чайковцев» сложилась летом 1871 г. Затем, вплоть до осени 1874 г., она пополнялась. За все время группа насчитывала 36 членов и 17 ближайших сотрудников. Отличал ее прежде всего блестящий состав. Здесь начали революционный путь люди, в дальнейшем завоевавшие мировую славу. Это и князь Петр Алексеевич Кропоткин – бывший камер-паж царя, крупнейший среди «чайковцев» мыслитель, литератор и трибун, уже в то время известный ученый-географ, а впоследствии всемирно знаменитый философ, социолог, историк, идейный вождь анархизма; это и мещанин, недоучившийся студент Марк Андреевич Натансон – прирожденный организатор, яркий, волевой, настойчивый и властный, основатель трех революционно-народнических организаций (Большого общества пропаганды, общества «Земля и воля», партии «Народного права»), позднее член ЦК эсеров и лидер партии «левых эсеров»; это и дочь петербургского губернатора Софья Львовна Перовская.

Юная (в 1871 г. ей исполнилось лишь 18 лет) Перовская играла в обществе «чайковцев», как и позднее у землевольцев и народовольцев, особую роль высшего морального авторитета, «нравственного диктатора». Умная и энергичная, веселая и отзывчивая, заботливая и строгая, редкостно обаятельная, ни в чем не уступавшая самым женственным из женщин и самым мужественным из мужчин, она была среди «чайковцев» «общей любимицей».

Другим «общим любимцем» «чайковцев» был Сергей Михайлович Кравчинский, в котором пленяли окружающих «честный, открытый характер, юношеская энергия, здравый смысл, выдающийся ум и простота, верность, смелость и стойкость». Уже тогда проявил он себя как замечательный литератор, а позднее стал (под псевдонимом Степняк) всемирно известным писателем. Отменные дарования и трудолюбие сочетались у него с цветущим здоровьем, необыкновенной физической силой. Для всех, кто знал Кравчинского, его безвременная трагическая гибель (в возрасте 44 лет он случайно попал под поезд) оказалась чудовищной неожиданностью.

Международную известность как революционеры и ученые заслужили в дальнейшем также Дмитрий Александрович Клеменц – один из лидеров общества «Земля и воля», эрудит, острослов и полиглот (владел почти всеми европейскими языками), географ, этнограф, археолог, геолог, и Леонид Александрович Шишко – эсер, публицист, переводчик, историк. Из тех же людей, жизнь и деятельность которых целиком связана с «чайковцами», самым выдающимся был Михаил Васильевич Купреянов – по мнению «чайковцев», «гениальный юноша». Его отличали умственная мощь, нравственная чистота, изобретательность, деловая энергия, невероятный дар физиономиста. Ранняя смерть на пятом году заточения в Петропавловской крепости, куда он был водворен 20 лет отроду и откуда уже не вышел, помешала ему встать в один ряд с крупнейшими революционерами своего века.

Все перечисленные были членами петербургской группы «чайковцев». В числе же ее сотрудников (т.е. фактически кандидатов в члены) выделялись три будущих народовольца Ю.Н. Богданович, М.Ф. Грачевский, А.И. Зунделевич (о них речь – впереди) и энтузиаст «хождения в народ», работавший для удобства пропаганды кочегаром, пильщиком, грузчиком, бурлаком на Волге, человек редкой душевной красоты и физической силы Дмитрий Михайлович Рогачев, загубленный на Нерчинской каторге в том же 1884 г., когда в Одессе был казнен его брат, народоволец Н.М. Рогачев.

Не удивительно, что таких людей все, кому довелось встречаться с ними, характеризовали как средоточие «самого талантливого, честного и умного», что только было в передовой молодежи 70-х годов, ее «авангард» и «цвет». П.А. Кропоткин на склоне своей долгой жизни вспоминал о них: «Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей <…> До сих пор я горжусь тем, что был принят в такую семью». Выдающийся состав «чайковцев» в значительной степени обеспечил жизненность оригинальной и не вполне практичной, единственной в своем роде организационной структуры их общества.

С одной стороны, петербургская группа «чайковцев» (о ней пока речь) страдала всеми слабостями организационного анархизма, свойственного кружковщине начала 70-х годов. В ней не было ни устава, ни каких-либо статутов, соблюдалась «индивидуальная самостоятельность» каждого из участников группы. Во избежание какого бы то ни было «генеральства» «чайковцы» упразднили даже председательство на своих собраниях. Среди них не было, по наблюдению очевидца, «ни главнейших, ни последних, ни бóльших, ни меньших, ни активных, ни пассивных; следовательно, – ни головы, ни хвоста», а все были «равнозначащи».

С другой стороны, в отличие от всех остальных кружков, у «чайковцев» организационный анархизм обрел специфический, полезный для революционного подполья, оттенок. Дело в том, что их выдающиеся деловые и чисто человеческие качества плодотворно сочетались с исключительной личной близостью между ними. Сами «чайковцы» свидетельствовали, что в их петербургской группе «все были братья», «все знали друг друга, как члены одной и той же семьи, если не больше». Показательно для их личной близости, что за четыре года существования группы в ней сложились 7 супружеских пар (почти столько же супругов было в провинциальных группах общества).

Кстати, именно у «чайковцев» впервые широко и активно проявили себя как участницы освободительного движения женщины. Только в петербургской группе, кроме Перовской, участвовали еще 12 молодых женщин, из которых, по убеждению П.А. Кропоткина, «ни одна не отступила бы перед смертью на эшафоте», как не отступила Перовская. Всего же, включая провинциальные группы, среди выявленных 103-х «чайковцев» было, напомню, 24 женщины.

Идейное родство, высокая нравственность и личная близость «чайковцев» обеспечивали столь доверительные отношения между ними, что каждый из них не только не злоупотреблял предоставленной ему «индивидуальной самостоятельностью», но, напротив, всякий раз, когда этого требовали интересы организации, добровольно брался за самое трудное и ответственное дело. В случае разногласий по любому вопросу незыблемым, хотя и не писаным, законом для «чайковцев» было мнение большинства.

Прием в организацию новых членов был необычайно строгим: кандидаты тщательно отбирались и предварительно изучались, причем оценивались не только их умственные и деловые качества, но и чуть ли не в первую очередь нравственный облик. Выдвинутая кандидатура обсуждалась на общем собрании группы со всей откровенностью и утверждалась лишь при единогласном ее одобрении. Стоило, например, Купреянову указать при обсуждении кандидатуры А.В. Низовкина на болезненное самолюбие кандидата, несовместимое с требованиями «чайковцев», и тот не был принят.

С другой стороны, если обнаруживалось, что кто-то из членов организации ведет себя в деловом или нравственном отношении предосудительно, «чайковцы» порывали с ним. Примерно в начале 1872 г. был исключен из петербургской группы Ф.Н. Лермонтов, который грешил самомнением, рисовался и явно «хотел играть первую роль». Весной 1873 г. та же участь постигла лидера московской группы «чайковцев» С.Л. Клячко и руководителя их заграничной типографии В.М. Александрова. Клячко был исключен за чрезмерный интерес к женскому полу (это его прегрешение осуждалось как «непроизводительная растрата революционных сил»), Александров же – за конкретную нравственно-финансовую аферу: он заставил наборщицу своей типографии Е.И. Гребницкую (родную сестру Д.И. Писарева) продаться какому-то богачу и передать вырученные таким образом деньги на типографские нужды.

Итак, выдающийся состав петербургской группы «чайковцев» и сложившиеся в ней особо доверительные взаимоотношения сделали возможным наличие в группе, несмотря на ее полуанархистский демократизм, твердой дисциплины. Все это позволило ей в течение четырех лет успешно вести многообразную революционную деятельность под недреманным оком III отделения.

На тех же организационных основах (правда, менее ярко выраженных) строились и периферийные группы «чайковцев»: в Москве, Киеве, Одессе, Херсоне. Самой организованной и активной из них была одесская группа, объединившаяся летом 1873 г. с херсонской группой. Здесь в числе 16 членов выделялись 25-летний «ветеран» народничества Феликс Вадимович Волховский, уже переживший 4 ареста и 3 года тюрьмы, и его юные соратники: будущий вождь «Народной воли» Андрей Иванович Желябов, еще два будущих народовольца (ранее – члены херсонской группы «чайковцев») Андрей Афанасьевич Франжоли и Мартин-Вильгельм Ланганс, а также Анна Моисеевна Макаревич (урожденная Розенштейн, по второму мужу – Коста, по третьему – Турати, революционный псевдоним – Кулишова), впоследствии видная деятельница международного рабочего движения, возглавлявшая вместе с мужем Филиппо Турати Итальянскую социалистическую партию.

Киевская группа «чайковцев» насчитывала 12 – 14 человек. Среди них наиболее авторитетны были Павел Борисович Аксельрод (позднее выдающийся деятель «Земли и воли», «Черного передела», группы «Освобождение труда» и РСДРП), еще один известный землеволец, чернопеределец, народоволец Яков Васильевич Стефанович и один из лидеров «Народной воли», ее «орлов и героев» Николай Николаевич Колодкевич.

Самой многочисленной из периферийных групп «чайковцев» была московская группа (22 – 23 человека), которая, однако, уступала одесской в организованности и активности. Среди москвичей тоже выделялись будущие «орлы и герои» «Народной воли» – Николай Александрович Морозов, Лев Александрович Тихомиров, Михаил Федорович Фроленко.

Все группы «чайковцев», включая петербургскую, были равноправны и подотчетны друг другу. Прием в ту или иную группу новых членов был делом всего общества и оформлялся лишь с согласия всех групп. Организационное единство пяти групп закреплялось общностью их кассы, в которой к лету 1874 г. числилось, если верить Н.А. Морозову, до 500 тыс. рублей (главным образом из взносов целого ряда очень состоятельных «чайковцев»).

Структура общества не ограничивалась совокупностью пяти групп. В разных концах Европейской России (Орел, Казань, Тула, Вятка, Самара, Саратов, Ростов, Пермь, Харьков, Минск, Вильно и др.) «чайковцы» имели своих агентов. Иные из них считались членами общества. Так, в Орле членом-агентом общества был Александр Капитонович Маликов – незадачливый «апостол» религии «богочеловечества», а в Харькове – Дмитрий Андреевич Лизогуб, земельный магнат, один из самобытнейших героев народничества, речь о котором еще впереди.

Все члены, сотрудники и агенты общества содействовали возникновению множества нелегальных кружков, а нередко и создавали их. Так было, например, с кружками воспитанников Морского училища и студентов-сибиряков в Петербурге, Н.К. Буха в Самаре, Г.Г. Божко-Божинского в Чернигове и др. К началу 1874 г., по авторитетному свидетельству Кропоткина, который ведал тогда связями «чайковцев», они успели создать «сеть кружков и колоний в 40 губерниях» и поддерживали с ней «правильную переписку».

Итак, организация т.н. «чайковцев» представляла собой отнюдь не кружок, а широко разветвленное общество – федеративное объединение ряда кружков. Называть это общество уместнее всего так, как называл его в воспоминаниях один из выдающихся членов общества Н.А. Морозов (собиравшийся писать историю «чайковцев»), т.е. Большим обществом пропаганды. Такое название соответствует характеру деятельности «чайковцев», которая на всех этапах развития общества сводилась главным образом к пропаганде. К тому же оно менее условно, чем всякое другое, ибо пущено в обиход из первых рук – не исследователем, а участником организации, к которой оно относится. С 1963 г. название «Большое общество пропаганды» живет в десятках изданий, включая труды авторитетнейших специалистов. Даже за границей отмечают его как «привившееся» в нашей литературе.

Идеология Большого общества пропаганды целиком вмещалась в доктрину народничества 70-х годов, поскольку была ориентирована на крестьянскую социалистическую революцию. Однако тактически «чайковцы» заняли оригинальную позицию. В отличие от авантюрной установки Бакунина, они планировали не скоропалительный бунт, а методически подготовленное народное восстание, не предаваясь иллюзиям о близкой революции: «мы убеждены даже, – гласила их программа, – что для осуществления равенства, какое мы себе рисуем, потребуется еще много лет, много частных, может быть даже общих взрывов».

С другой стороны, в отличие от Лаврова с его ставкой на подготовку подготовителей революции, «чайковцы» ставили в порядок дня наряду с пропагандой и агитацией мобилизацию и организацию «народных сил». Их программа предписывала готовить «из лучших людей этой (рабоче-крестьянской. – Н.Т.) среды преданных делу народных агитаторов» и «сплачивать [их] <…> в одну общую организацию».

Таким образом, по принципиальным вопросам тактики (в чем, собственно, и заключалось различие между лавризмом и бакунизмом) «чайковцы» разошлись как с Бакуниным, так и с Лавровым, не говоря уже о Ткачеве, заняв позицию, более реалистическую, свободную от крайностей лавризма и бакунизма. Здесь важно подчеркнуть, что они занялись выработкой проекта своей программы (поручив составить проект Кропоткину) осенью 1873 г., явно в противовес только что появившимся тогда программным документам Бакунина и Лаврова.

Учитывая, что, во-первых, Большое общество пропаганды объединяло лучшие, наиболее зрелые силы народнического движения первой половины 70-х годов, его «авангард» и «цвет», и во-вторых, позицию Общества разделяли тогда многие другие кружки (часть которых сами «чайковцы» создавали), Р.В. Филиппов и выдвинул версию, согласно которой главным тактическим направлением в народничестве того времени надо считать не бакунистское и не лавристское, а т.н. «революционно-пропагандистское», воплощенное в программе Большого общества. Эта версия не встретила у специалистов должной поддержки, но имеет право на существование.

Практическая деятельность Большого общества пропаганды прошла три этапа: «книжное дело», «рабочее дело», «хождение в народ». «Книжное дело» было главным в практике Общества 1871 – 1872 гг. Цель его заключалась в том, чтобы подготовить кадры будущих пропагандистов и организаторов «народных сил», а средством достижения цели было избрано распространение среди интеллигенции (учащейся молодежи, в первую очередь) демократической и социалистической литературы, как легальной, так и запрещенной. При этом «чайковцы» даже наладили своими силами издание такой литературы, иногда – в собственных переводах: кроме «Гражданской войны во Франции» Маркса, перевели «Историю Февральской революции 1848 г.» Л. Блана и еще более «крамольную» «Историю революции 18 марта» (т.е. Парижской Коммуны 1871 г.) П. Ланжоле и П. Корье, издав их большими по тому времени тиражами – Блана в 3500, а Ланжоле и Корье в 2500 экземпляров. Власти запрещали и уничтожали тиражи этих и некоторых других книг (например «Азбуки социальных наук» В.В. Берви-Флеровского), но не могли пресечь «книжное дело» «чайковцев». Часть даже запрещенных тиражей «чайковцы» успевали спасти и распространить, а главное, они распространяли литературу, легально изданную в России или тайно доставленную из-за границы: сочинения А.Н. Радищева, А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Д.И. Писарева, П.Л. Лаврова, а также Ф. Минье, Д. Мотли, А. Карреля, Ф. Лассаля, П. Прудона, «Капитал» К. Маркса, уставы I Интернационала и его Русской секции. Используя свои провинциальные связи, «чайковцы» придали «книжному делу» всероссийский размах, распространяя столько книг, что им «позавидовала бы любая издательская фирма» (на несколько десятков тысяч рублей в год).

Столь широкий и, казалось бы, непоследовательный (наряду с Марксом – Прудон!) выбор литературы говорит о том, что «чайковцы» стремились приобщить радикальную молодежь к многообразию демократических идей и, кстати, объединить ее совместным участием в «книжном деле». Так посредством «книжного дела» Большое общество пропаганды вооружало идейно и сближало организационно, фактически во всероссийском масштабе, революционные кружки первой половины 70-х годов, став, по выражению А.Д. Михайлова, «руководителем и направителем пропагандистского движения» в России вплоть до возникновения «Земли и воли».

С начала 1873 г., не оставляя «книжного дела», Общество сосредоточило основные усилия на «рабочем деле», т.е. на пропаганде среди фабрично-заводских рабочих. Два обстоятельства побудили «чайковцев» заняться «рабочим делом» как главным. Во-первых, они накануне «хождения в народ» старались не допустить затягивания подготовительной работы, помня о печальной судьбе революционных организаций прошлого (петрашевцев, ишутинцев, нечаевцев), которые гибли, как правило, еще в подготовительный период, не успев приступить к главной, непосредственной работе «в народе». Во-вторых, «чайковцы» обратили внимание на небывалый ранее подъем рабочего движения. Такие стачки, как на Невской бумагопрядильне в Петербурге весной 1870 г. и на Кренгольмской мануфактуре в Нарве летом 1872 г. показали, что рабочие всерьез поднимаются на борьбу и могут быть восприимчивы к революционным идеям.

Подход «чайковцев» к рабочему классу (тогда в России только еще формировавшемуся) был типично народническим: рабочие рассматривались лишь как вспомогательная сила грядущей крестьянской революции, ее второй эшелон. Пока их можно было использовать в качестве посредников между интеллигенцией и крестьянством. С таким расчетом «чайковцы» повели пропаганду среди рабочих и в Петербурге, и в Москве, и в других городах. Следуя своей программе, которая содержала особый раздел по «рабочему вопросу», они заводили связи с рабочими, выбирая более «смышленых», учили их грамоте, а затем и политике: читали и разъясняли литературу (от народных брошюр, вроде «Стеньки Разина», до «Капитала» Маркса и документов I Интернационала), вели беседы, возбуждали дискуссии, помогали готовить стачки. При этом «чайковцы», по данным царского сыска, внушали рабочим идею революционной солидарности, подчеркивая, что «когда один человек встает, то всегда погибает, а ежели бы встали все, то с ними бы ничто не поделали».

В рабочих кружках Большого общества пропаганды начали революционный путь многие вожаки российского пролетариата, тогда еще юные, неопытные, малограмотные. Так, из рабочих-учеников Софьи Перовской быстро выделились Иван Смирнов и знаменитый впоследствии Петр Алексеев, запросы которых поначалу были очень скромными: «уже читать умеем и даже пишем, хоть и не бойко, но хотели бы еще поучиться науке „еографии“ и „еометрии“». У других «чайковцев» прошли школу освободительной борьбы фабричные Григорий Крылов, Вильгельм Прейсман, Степан Зарубаев, Иван Союзов и большая группа заводских рабочих, составивших ядро будущего «Северного союза русских рабочих» 1878 – 1880 гг. (Виктор Обнорский, Алексей Петерсон, Василий Мясников, Карл Иванайнен, Дмитрий Смирнов, Игнатий Бачин, Антон Городничий, Сергей Виноградов). Осенью 1874 г. III отделение доложило царю о стольких доказательствах «влияния пропагандистов, успевших поселить в рабочей среде ненависть к хозяевам и убеждение в эксплуатировании ими рабочей силы», что у царя вырвалось характерное замечание: «Весьма грустно».

С конца 1873 года наряду с «книжным» и «рабочим» делом Большое общество пропаганды занялось главным образом подготовкой к массовому «хождению в народ» (т.е. в деревню, к крестьянам), выступив как инициатор, организатор и ведущая сила «хождения». Речь об этом пойдет в следующей главе. Здесь же уместно подчеркнуть, что опыт и кадры Общества стали ценным достоянием последующих этапов народнического движения. Очень многие «чайковцы» (М.А. Натансон, О.А. Шлейснер, Д.А. Клеменц, С.М. Кравчинский, Н.А. Морозов, Д.А. Лизогуб, А.И. Зунделевич и др.) играли столь выдающуюся роль в создании и деятельности «Земли и воли» 1876 – 1879 гг., что один из вождей землевольцев А.Д. Михайлов считал Большое общество пропаганды фактическим прародителем «Земли и воли». Во главе «Народной воли» тоже стояли «чайковцы»: А.И. Желябов, С.Л. Перовская, Н.А. Морозов, Л.А. Тихомиров, М.Ф. Фроленко, Н.Н. Колодкевич, М.Ф. Грачевский и др. «Черный передел» возглавляли, наряду с Г.В. Плехановым, «чайковцы» П.Б. Аксельрод и Я.В. Стефанович. Этот (далеко не исчерпывающий) перечень имен сам по себе характеризует общество «чайковцев» как своеобразную кузницу руководящих кадров революционного народничества.

Таким образом, Большое общество пропаганды надо признать организацией базовой в народническом движении 70-х годов: возникнув у истоков движения, Общество послужило отправным пунктом его развития на много лет вперед и выдвинуло из своей среды вожаков для всех последующих его организаций.