Однажды мне пришлось встречаться с одним молодым человеком. Маленьким да удаленьким. Это был единственный портной, который согласился сшить мантию. Мы с Валерой потратили немало времени, чтобы найти такого умельца, и вот нашли в Даниловом монастыре. Мама Павла долго хвалилась успехами своего единственного сына. Он и там, и тут, и в какой-то дальней обители не могут без него обойтись. Короче, после долгих переговоров, договоров и отчаянных попыток ускорить процесс Павел все-таки передал нам мантию, правда, без скрижалей. Передал и исчез. С трудом совершив то, что у нас в России называется «ликвидировать недоделки», мы успели как раз вовремя. Валера, съездив на Афон, передал мантию самому маленькому афонскому игумену — о. Евфимию. Смешно сказать, но старцу, видимо, некому было сшить мантию, и наш хороший друг, говорящий по-русски австралиец о. Антоний, был вынужден обратиться к Валере. Так протянулась канонически необоснованная цепочка от зилотского монастыря Есфигмен до древнейшей московской обители. Старец был очень благодарен Валерию. И — о чудо! — даже разрешил ему сфотографироваться вместе с собой. Может, с тех пор, когда Валера заговаривает об о. Евфимии, голос его начинает дрожать, и непосвященным это непонятно.

Самому мне пришлось один раз взять благословение у старца. Помню, как о. Антоний вел нас куда-то темными есфигменовскими коридорами. Казалось, что мы находимся в осажденном замке. Отчасти так и было. Монастырь в свое время выступил против самовольного снятия патриархом Афинагором анафем с Католической церкви. Греция — жаркая страна, может, поэтому греки гораздо горячей русских и быстро переходят к действиям. И вот посланники Константинопольского патриарха предприняли несколько попыток взять штурмом непокорный монастырь. Плохо повторяться, но есть истории, которые хочется рассказывать до бесконечности. И вновь мне вспоминается, как однажды посланники патриарха Варфоломея повернули обратно буквально от стен монастыря, потому что услышали голос свыше, запрещавший им приближаться к монастырю. И, конечно, мудрые религиозные деятели века сего подумали, что это самый маленький игумен кричит в громкоговоритель; подумать о Той, Которой не нужны средства усиления звука, они не догадались. В 2002 году полиция отказалась принимать участие в намечавшемся побоище. Это было уже после смерти старца. Но все же когда мы шли к нему, то единственной силой, осаждавшей монастырь, была непроглядная афонская тьма. Увы, она не позволила мне разглядеть этого последнего старца.

Когда мы весной 2002 года стояли на его могиле, то весь Афон утопал в цветах. Красные маки и другие мне неизвестные цветы, которые без устали фотографировали и Юра, и Валерий, сделали Афон удивительно похожим на дивный, райский сад. Казалось, что земной вертоград в эти дни, как никогда, был похож на вертоград небесный. Могила старца не составляла исключения. Она была просто красной от маков. На небольшом каменном постаменте стояло несколько реликвий — фотографий старца: при жизни он фотографировался крайне редко. В том числе там была и литография иконы «Неувядаемый Цвет», написанной самим игуменом и поразившей нас, когда мы впервые посетили этот монастырь. Позже один наш общий знакомый, не знаю уж, законно или нет (не нам разбираться с авторскими правами), растиражировал эту икону, и можно сказать, что она посетила Россию, которую очень любил и на которую очень надеялся любвеобильный старец. Времени было мало, нам, как всегда, надо было куда-то спешить. Но хочется задержаться еще на секунду и вспомнить о маленьком старце, по росту и комплекции более напоминавшем ребенка. Но это только внешне. Трудно сказать, сколько было у него врагов. Точно уж немало. И как ни странно, многие противостояли старцу из-за его понимания «агапе», что по-гречески означает любовь. Наш хороший знакомый, можно сказать, друг, о. Серафим даже где-то опубликовал гневное письмо, в котором задел и старца. Мол, был он непоследователен в своем зилотизме, и многие из самого же Есфигмена думали так. Трудно выбирать экклезиологическую позицию, стоя на афонской земле, трудно, потому что здесь много разногласий. Поминать или не поминать, а если поминать, то кого? Кто-то молится с новостильниками, кто-то нет. Но мне кажется, что без любви не может быть христианина, без любви можно заблудиться в коридорах ревнительства. Именно это, наверно, главный урок, который дал старец, пытавшийся соединить в своей груди два этих чувства: любви и ревности.

Тут просится точка, но приходится поставить запятую, потому что эта маленькая история была посвящена не собственно старцу, а истории его русской мантии. Недавно я получил от о. Антония, покинувшего монастырь после смерти игумена, следующее краткое сообщение: «Скажи Валерию, что мантия сохранилась у меня». Пусть она всегда будет напоминанием о. Антонию о его духовнике — отце Евфимии.