Много лет назад я смотрела какой-то итальянский фильм с закадровым переводом. Перевод был вполне гладким, без ошибок в русском языке. Пока кто-то из героев не сказал: «Поедем в Мантова». Я никак не могла понять, кем бы мог быть переводчик. Вряд ли он итальянец: слишком уж идиоматичный русский язык. Но если это русский переводчик, то как он мог не знать, что по-русски город Mantova называется Мантуя. А Padova  — Падуя. Genova  — Генуя. Так уж повелось. Я потом догадалась, что могло произойти. Итальянец, плохо знавший русский язык, сделал черновой подстрочник. Он, естественно, мог не знать русского слова Мантуя. Потом соавтор или редактор переписал текст на хорошем русском языке, но не опознал в слове Мантова знакомое ему название.

Кстати, о Генуе. Имено в этом итальянском городе проходила знаменитая Генуэзская конференция 1922 г. — международная конференция по экономическим и финансовым вопросам. Уж не знаю, легенда это или нет, но выбор этого города оказался результатом лингвистической ошибки. На конференции в Каннах при обсуждении вопроса о выборе места для следующей конференции с большим числом стран-участниц итальянский делегат якобы крикнул с места по-французски: «Генуя!». Ллойд Джордж подумал, что речь идет о приглашении в Женеву, поскольку слова Genes и Geneve звучат по-французски похоже. Признавать свою ошибку Ллойд Джорджу не хотелось, и конференция состоялась в Генуе. Правда, звучат два слова не так уж похоже, ведь ударение во французском на последнем слоге, так что односложная Генуя должна бы на слух достаточно отличаться от Женевы. Зато уж написания Genova и Geneva действительно очень похожи, скорее дело могло быть в этом. Впрочем, кто его, этого Ллойд Джорджа, разберет.

И ведь всех этих неприятностей можно было бы избежать, если бы все страны договорились писать и произносить друг друга максимально близко к тому, как это делается в самих этих странах! Этого, однако, в живых языках не происходит. Никто не требует, чтобы мы вместо Великобритания говорили Грэйт Бритн, а вместо Германия  — Дойч-ланд. Да уж, язык бестолков и непоследователен. Мы отчего-то говорим Нью-Йорк, но Новый Орлеан, а не Новый Йорк и Нью-Орлеан. Мы не говорим Юэсэй, не говорим даже Эсшаа, а говорим немыслимое Сэшэа. И называем столицу Мексики городом Мехико. Да все так, не только мы. Вот, к примеру, знаете, как по-итальянски называется Мюн хен? Monaco! Конечно, обыкновения меняются: вот в XIX в. в русских переводах книжку «Айвенго» называли «Ивангое». Однако обычно такие изменения происходят не по указанию из министерства.

Ну вот я и добралась до темы. Несколько дней назад министром юстиции России Александром Коноваловым на заседании объединенной коллегии министерств юстиции стран Союзного государства в Минске было принято решение о том, чтобы по-русски называть Белоруссию Республикой Беларусь. Он обязался оповестить о рекомендации все органы юстиции, правительство и администрацию Президента РФ. Дмитрий Медведев подтвердил, что правильным названием считает именно Беларусь. Все это было бы еще понятно, если бы белорусы придумали себе какое-нибудь совсем другое название, считая, что прежнее как-то их травмирует. Но здесь-то речь идет всего лишь о разных словообразовательных и орфографических вариантах.

Это значит, белорусские (как, интересно, они хотят, чтобы мы писали это прилагательное?) власти попросили российские власти внести поправки в русский язык, а российские власти любезно согласились и порекомендовали своим гражданам учить слова. Вроде ничего страшного, хотя написание БелАрусь, с «а» в середине, очень уж противоречит русской орфографии, в которой нет соединительной гласной «а». Но зачем?!!

Честно говоря, меня ставит в тупик позиция обеих сторон. Вот наши говорят, что это будет проявлением уважения к соседям. А по мне, так наоборот. Тупо скопированное чужое название есть проявление равнодушия, тогда как освоенное языком, обкатанное и приспособленное, обросшее удобными суффиксами и окончаниями, — свидетельство истории отношений, уходящих корнями в глубь веков. К примеру, взглянешь на слово Париж, и сразу ясно, что мы про этот город не вчера узнали. Париж  — русское слово, такое же достояние русского языка, как, например, слово город. А пришла бы нам фантазия его подправить — сделать поближе к оригиналу — Пари? Ну и ничего хорошего бы в этом не было.

Еще менее понятно, им-то, соседям-то, зачем это нужно? Ну да, русский, белорусский и украинский языки очень близки друг к другу, и их совместное бытование при привилегированном положении одного из них во времена Советского Союза оказало чрезвычайно разрушительное воздействие на два других. Я с полным пониманием и сочувствием отношусь к трагедии белорусского и украинского языков, даже когда национальное возрождение начинает принимать гротескные формы. Но где логика? Обретя национальную и культурную независимость, естественно было бы стремиться к максимальной диссимиляции, культивировать все, что отличает белорусский или украинский от русского. Так ведь нет же! Белорусы хотят, чтобы и по-русски писали Беларусь, а украинцы — чтобы и по-русски говорили в Украине, в Украину, из Украины, тем самым снова увеличивая сходство.

Все это заставляет вспомнить замечательное стихотворение Олейникова «Перемена фамилии»:

Пойду я в контору «Известий»,

Внесу восемнадцать рублей.

И там навсегда распрощаюсь

С фамилией прежней моей.

Козловым я был Александром,

А больше им быть не хочу!

Зовите Орловым Никандром,

За это я деньги плачу.

Дело там, кстати говоря, кончилось плохо — полным кризисом идентичности.