1
Снег лениво, будто бы сомневаясь, падал на лед. Тучи полностью закрыли небо, еще час назад казавшееся прояснившимся. «Метель» вновь подступала. Уже усилились порывы ветра, замогильно завывающего в развалинах, усилился снегопад. Скоро с поверхности уйдут даже самые страшные твари. Ничто живое не может выдержать разбушевавшуюся «метель». Тем более человек.
Я шел почти вслепую. Голова отчаянно кружилась от слабости и потери крови, боль в раненой руке постепенно нарастала, пульсация нагоняла расплавленного металла в кровь. Оставшиеся три процента заряда в «умной броне» теперь не могли обеспечить тепла и полной защиты. Только усиление гидравлики. Когда закончится и это — наступит конец. Уже сейчас грудь отчаянно холодит, и сердце, то ли от потери крови, то ли от холода, едва бьется.
— Все, Джей, скоро будем дома, — хрипло сказал я и сам не узнал своего голоса. Отрешенность и обреченность настолько явно сквозили в словах, что мне на миг сделалось жутко. Куда уж там утешать серьезно раненого американца. Впрочем, через секунду мне вновь стало все равно.
Висящий на правом плече и истекающий кровью Джеймс Дэйсон ничего не ответил. Он уже давно потерял сознание.
Словно призрак восставшего из пепла Феникса, американец появился в самый последний момент. Уж не знаю, как ему удалось пробраться по коридору с такими ранами, как у него, наверное, он очень хотел жить. Или не хотел, чтобы мы с Джексоном его бросили. Но он прополз, преодолел, прогрыз это расстояние! И увидев своего друга и товарища мертвым, а меня под дулом КАта, сам схватил отброшенное Вичкой мое оружие. Я смутно помню выстрел и вспышку огня в темноте. Но зато на всю жизнь (а много ли мне ее осталось?!) я запомню, как медленно падало тело Вички. Будто подбитая на лету птица, нелепо размахивая руками, она упала на заледенелый пол. Я навсегда запомню ее лицо, до самого конца выражавшее смесь удивления и боли. Вичка смотрела на меня, и ее глаза выражали любовь… ту, что навсегда исчезла под ледяным покрывалом «метели»…
Пуля американца попала в щель «умной брони», поразив девушку прямо в сердце. Я не помню мига, когда спасший мою жизнь в последний раз Джеймс впал в беспамятство. Я закричал. Не обращая внимания на боль в изувеченной руке, вскочил и бросился к Вичке. Я проклинал умелых и беспощадных убийц американцев, что так неожиданно появились на моем пути. Я молил Бога, чтобы моя женщина выжила, чтобы я смог спасти ее. Ведь это уже конец пути, до Кремля рукой подать. А там наверняка есть врачи, что смогут помочь…
Помню, я уцепился изо всех сил за эту мысль. Быстро и суматошно содрал броневые пластины с Вички, ножом вскрыл комбинезон. Не обращая внимания на отверстие под грудью девушки, из которого медленно вытекала густая темно красная кровь, я сделал искусственное дыхание… потом массаж сердца, растирал конечности… это был миг отчаяния…
Сколько я пролежал в тех развалинах? Минуту? Час? Сутки?!
Я пришел в себя с трудом. Просто вдруг осознал себя обнимающим холодное тело Вички. Ржавым и зазубренным ножом палача проникла в сознание мысль, что она мертва… Ее убил американский спецагент, чтобы спасти… МНЕ жизнь… Это было последнее, что смог сделать Джеймс. И я, перед тем как взвалил его тело на плечи и отправился в путь, нашел в себе смелость заглянуть в лицо Виктории в последний раз…
Я не знаю, чего больше сейчас во мне: радости, облегчения или тупой боли? Спокойное, умиротворенное лицо Вички навсегда останется таким для меня… Не будет больше бреда и боли… так же, как не будет и ее…
Вместе с кромешной болью утраты возник вопрос: зачем все это? Ради чего? Весь этот путь, лишения, убийства… зачем?..
Я шел сквозь «метель», ничего не замечая вокруг. Мысли роились в голове, как муравьи в потревоженном муравейнике. Но ни одна из них не рождала в душе никаких чувств. Странная пустота осталась на месте выжженного сердца… и больше нет ничего.
Я не знаю, зачем я продолжил идти. Так хотелось бросить все и остаться рядом с Вичкой… но я пошел…
Голова американца неловко ударилась о приклад КАта, безвольно замоталась на расслабленной шее.
— Уже скоро, Джей… — еще раз прошептал я.
Мои слова прозвучали глухо, как будто из колодца. Я уже стал слышать почти все звуки после того взрыва в комнате, остался только этот странный, тонкий противный писк.
Вспомнилось, что такой писк, на самой грани слуха, означает отмирание слуховых нервов. Пока я слышу этот писк, я еще могу воспринимать звук на такой частоте. Как только он прекратится — все. Я оглохну и больше не смогу слышать низкие частоты. Никогда не услышу комара и пролетающую муху…
Впрочем, что это я? Какой комар? Какая муха?! В «метели» нет ни того, ни другого. Да и мне ли беспокоиться за свой слух, когда я могу просто упасть на ближних подступах к цели. Нелепая смерть на финишной прямой. Я уже не чувствую свою руку, крови потерял столько, что сознание держится с трудом. Норовит то и дело нырнуть в сладкую, блаженную серую мглу, из-за которой, возможно, уже нет возврата. А я тут жалею себя, мол, комаров слышать не смогу…
Шагать стало легче, исчезли постоянные бугры и провалы в земле, означающие замороженные автомобили и дома. Между высокими холмами развалившихся домов расстояния стало больше, дорога шире.
Наконец, подняв в очередной раз голову, я выглянул из-за Джеймса.
Кремлевская стена была в сотне метров от меня. Но этот факт нисколько не тронул. Все мое внимание приковали к себе огромная пробоина в стене, разбросанные кирпичи из нее и рухнувший боевой вертолет. Вмерзшие по самую башню танки, с еще горящими бензобаками. Многочисленные тела солдат в черной форме…
Еще одно кладбище…
2
Никогда еще я не чувствовал себя таким обманутым.
В моей жизни бывало всякое. И при обмене валют обманывали, и бойкие мальчишки и девчонки всякую фигню продавали на улицах, и просроченный товар покупал. Ну не умею я сказать человеку «нет!» Не могу просто отвернуться и уйти, да и торговаться за каждую копейку считал ниже своего достоинства. Потому и выходило иной раз по-плохому. Помню, как мои товарищи радовались, когда удавалось ухватить бесплатный кусок или чего-то своровать у государства. Ругались между собой, грызлись, чья очередь воровать и получать бесплатный проезд в метро. И косились на меня, как на сумасшедшего, когда я лишь пожимал плечами и уступал свою очередь. Не могу я так. Привык я, уж такой гордый, пользоваться только тем, что заработал.
Бывало всякое…
Но сейчас, когда многое, не только моя жизнь или жизни Хранительниц, поставлены на кон. Сейчас решается судьба сотен людей! И вдруг такое?!
Мы украли необходимое оружие и снаряжение.
Угнали и разбили вертолет. Сражались со своими же друзьями и убивали их. Умирали сами! Ради чего?! Чтобы увидеть разгромленный лагерь?!
Я аккуратно опустил Джеймса на землю, мимолетно проверил его состояние. Датчики «умной брони» показывали, что пульса нет, как и иных признаков жизни…
«Наверное, датчики сломаны… — вяло подумал я. — Как-никак прямое попадание гранатой…»
Я открыл щиток на шлеме американца, удивился застывшим открытым глазам. Как можно так крепко спать?! Потом заботливо закрыл щиток, чтобы не было обморожения, и выпрямился. Еще раз обвел побоище взглядом и пошел вперед.
Я шел среди тел солдат, останавливался возле каждого человека. Торопливо проверял пульс и шел дальше. Все мертвы…
Раны на телах людей однозначно указывали на уже знакомых «обезьян», что так неожиданно напали на наш Гарнизон. Значит, они и здесь успели поживиться. Осталось только надеяться, что остальные люди, если они есть, успели все-таки спрятаться в укрытие.
Я вдруг почувствовал, что боли в раненой руке уже нет, равно как и каких-либо других болезненных ощущений. Бросив взгляд на болтающуюся руку, я с удивлением увидел кусок льда. Замерзшая корка крови покрывает комбинезон, взрыхленная пулями ткань застыла.
Я попытался пошевелить пальцами, но не смог, будто у меня их и нет. Не на шутку испугавшись, я тронул здоровой рукой рану, но боли вновь не возникло. И тогда уже меня проняло всерьез.
Я должен дойти! Должен!
В голове пульсировала только эта мысль. Я не могу так глупо умереть! Я должен дойти, чтобы все принесенные «метели» жертвы не оказались напрасными!
Я метнулся к завалившейся на бок вертушке. С трудом одной рукой открыл заклиненную перекосом дверь, сунулся в кабину. Долго и тревожно перерывал все вещи, что были разбросаны вперемешку с мертвецами внутри. Но под пальцы попадалось все, что угодно, но не то, что нужно. Наконец, уже отчаявшись, я заметил под лавкой красную коробочку с белым крестом. Издав победный крик, который был больше похож на рев затравленного зверя, я бросился к ней. Одним движением рванул крышку, едва не разбросав по полу содержимое. Десантным ножом я долго и тщательно соскребал с комбинезона кровь, а когда ее течение не возобновилось, воткнул лезвие в рану.
Я почти с облегчением почувствовал слабую боль. Нажал на лезвие сильнее, застонал, но не от усилившейся боли, а застонал от радостной надежды, что еще нет обморожения. Большим пальцем я лихо вытолкнул пробку с медицинской склянки, полил спиртом рану. Засыпал обеззараживающим порошком, потом прямо на комбинезон намотал бинт. Не остановившись, наглотался разных таблеток, начиная от анальгина, заканчивая витамином С. И только после всего этого вышел наружу.
Снаружи произошли некоторые изменения. «Метель» усилилась, ветер с все увеличивающейся скоростью швырял в лицо горсти снега, норовил свалить с ног. Я бросил взгляд в том направлении, где оставил американца, но из-за снежного покрывала так и не смог ничего разглядеть.
Секунду поколебавшись, я направился в сторону разрушенной кремлевской стены. Времени осталось мало. Не знаю, откуда вдруг пришла такая уверенность, но я вдруг это отчетливо понял. У меня и вправду осталось мало времени. Пока голова прояснилась, то ли от таблеток, то ли от испытанной боли, нужно спешить.
Спотыкаясь о наваленные возле пролома кирпичи, которые быстро и коварно присыпало снегом, я пробрался вовнутрь. В наступившей темноте от снежной тучи, да еще в условиях «метели» я не сразу разобрался, куда нужно идти. А когда понял, на экране шлема обреченно замигала красная цифра «0». Все вспыхнуло и погасло. Многокилограммовая тяжесть брони тут же обрушилась на плечи, позвоночник жалобно хрустнул, мышцы натужно заскрипели.
Все. Если я ничего не смогу найти — мне конец…
Шагая на порядок медленнее, я пробрался к двери одного из зданий. Высокая, в два человеческих роста дверь, сразу навевающая мысли о царе, лежала около дверного проема. С сильно колотящимся сердцем я шагнул вовнутрь, поразился хаосу и разгрому, что царил внутри. Богатая некогда обстановка покрыта слоем льда и грязным снегом, позолота жутко поблескивала из-под обломков. Бытовая техника, по цене равной среднему автомобилю, разбросана по полу, искорежена. Мозг автоматически отметил то, что можно было забрать в Гарнизон, использовать там. Потом я опомнился. Горько усмехнулся подобным мыслям, чтобы задавить рвущуюся наружу надежду, бросил взгляд на мою изувеченную руку. Сразу все вокруг померкло, предстало в ином свете.
«Разве могли люди, если они действительно где-то здесь, бросить такое богатство?» — мелькнула мрачная, пессимистическая мысль.
Кто-то другой, все еще не смирившийся с поражением, бодро ответил: «Могли, конечно! Кто знает, что у них там, в правительственных бункерах?! Наверняка там только самое лучшее! Не удивлюсь, если они каждый день и свежую газету выпускают…»
Я покачал головой. Как мне хотелось поверить тому, второму, кто так слаженно отвечал и бодро надеялся. Наверное, благодаря этому удивительному свойству человеческой натуры, умению надеется даже в самой безвыходной ситуации мы и сможем пережить все катаклизмы, что падают на наши головы… Но, боже! Как же это тяжело!..
Я шел по кремлевским кабинетам. Вокруг одна и та же картина — хаос и запустение. Все покинуто, и нет возможности растянуть рацию, чтобы послать в Гарнизон позывной, указать местоположение припасов. Или попытаться связаться с людьми в этих подземельях…
«В каких подземельях?.. — возникла усталая мысль. — Ты разве не видишь? Ничего и никого здесь нет…»
Я прошел в длинный, метров пятьдесят, зал. Наверное, раньше здесь собирались толстые чиновники и президенты, чтобы обсудить новые законы и методы обогащения собственного кармана. Кто-то кого-то пожурит, что ввязался в новую гадостную историю, которая для рядового обывателя закончилась бы сроком до десяти лет. Другие дружелюбно и осуждающе покивают провинившемуся человеку, посоветуют знакомства и пути решения проблемы. А сами тайно подадут знак своим командам, что быстро запишут все данные увлекшегося властью человека. Компромат требуется всегда, с помощью таких бумажек управляют целыми государствами…
Удивительно, но я вдруг отметил, что землетрясения Катастрофы не очень-то повредили Кремлю. Да, с потолка давно рухнула древняя люстра на три тысячи свечей, стены в огромных трещинах, все окна с трехкамерными стеклопакетами зияют черными провалами. Но общий скелет зданий не нарушен, хотя, казалось бы, на месте Кремля должна быть только глубокая воронка. Сколько здесь казематов, подземных переходов и канализационных люков…
Я немного постоял, рассматривая разрушения. Некоторое время я раздумывал, с чего бы начать поиски, но усталое тело отказывалось двигаться. Наконец, почти со скрипом оторвав подошвы от пола, я двинулся к выходу. Не успел я пройти и половину расстояния, как эхо мрачной птицей вспорхнуло в помещении, разбилось о разрушенные стены, заставило заколотиться сердце. И только потом разум различил слова:
— Поздравляю, хантер Керенский! Вы все-таки добрались…
3
Раздался негромкий хлопок, за ним еще один.
Я обернулся всем туловищем, пытаясь поймать в прицел врага.
На верхнем ярусе, в удобном резном кресле, навевающем мысли об Императорском дворце, удобно развалился человек. Впрочем, развалился он с тем аристократическим даром, что позволяет даже самые мерзкие поступки совершать с невинной и высокородной грацией.
Красивый, без изъянов, сидящий на атлетическом теле черный костюм тройка. Аккуратные белые перчатки, блестящие чернотой умытой ночи лакированные туфли. Гладкие, совершенно белые волосы зачесаны назад, подчеркивая правильную красоту черепа. Ярко-голубые глаза смотрят весело, но так пронзительно, что ощущаешь боль, будто тонкая игла пронизывает насквозь.
Человек негромко аплодировал. Не так, как возомнившие себя богемой обезьяны в театре, гулко хлопая как можно громче ладонью о ладонь. А с немного ленивой грацией хозяина мира, что едва касается пальцев пальцами, словно боясь стряхнуть пыль с перчаток.
Как я раньше его пропустил?! Или раньше человека там не было?
— Кто вы? — спросил я, чувствуя, что спина покрывается холодным потом.
Эхо подхватило мой хриплый вопрос, разметало по развороченному залу. Человек будто секунду прислушивался к осколкам моего вопроса, потом дружелюбно наклонил голову вперед. Приятный, с чуть заметной мужской хрипотцой голос произнес:
— Здравствуйте, Константин… Впрочем, по-вашему «здравствуйте» означает пожелание здоровья и долголетия. А это в нашей ситуации абсурдное пожелание, но, к сожалению, иного приветствия в вашем языке нет…
Я молчал, ожидая продолжения. Сердце колотилось как безумное, накачанная химией кровь разгоняла адреналин по организму. Почему-то я совершенно не ощущал радости от того, что все-таки нашел человека. Этот человек не вызывал во мне ничего, кроме страха. Странного, необъяснимого животного страха… и агрессии.
Человек помолчал, картинно вздохнул, сложил руки на подлокотниках кресла. Было такое ощущение, что он наслаждается каждым движением. Как будто само ощущение тела доставляет ему несказанное удовольствие. Эта мысль неожиданно вспыхнула в сознании, испуганно забилась вглубь, но новый приступ страха уже взбудоражил мое воображение. Сразу вспомнились все разговоры покойных американцев об Армагеддоне.
— Кто вы? — еще раз спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Ну, если вам так требуется мое имя, что, впрочем, неудивительно, зовите меня… э-э… Христиан, — так же дружелюбно улыбнулся человек. Но его пронзительные голубые глаза вызывали панику. Что-то в них было чужое, далекое, непонятное и пугающее.
Это имя моментально отозвалось во мне приливом суеверного страха. Ангел! Я общаюсь с ангелом! Но тут же, из дурного чувства противоречия и надежды, что мой вывод ошибочный, я спросил:
— Вы из здешнего Гарнизона? Здесь есть еще люди?
Христиан странно покосился на меня, будто я сморозил несусветную глупость. Покачал головой, но глаза утратили изрядную часть дружелюбия и теперь смотрели испытующе. Будто он хотел убедиться, что разговаривает с тем человеком, который ему нужен.
— Нет, Константин, я не из здешнего Гарнизона, — вроде бы мягко сказал человек, но слух резанул отблеск стали. — И здесь нет выживших, которых вы так хотели найти.
— Тогда кто вы? — вновь с напором спросил я.
— Вы повторяетесь, — с укором ответил человек. — Сейчас не важно, кто я, гораздо важнее знать — кто вы?
Я растерялся. Нелепый разговор на развалинах начинал вызывать сильную головную боль. Я все еще отказывался поверить в то, что передо мной ангел. Может быть, перекреститься? А как? Слева направо? Или справа налево? Двумя или тремя пальцами?! Черт! Что-то меня несет куда-то не туда, покаяние какое-то, а не беседа…
— Кто я — известно, — медленно сказал я.
— И кто же? — вдруг заинтересовался Христиан.
«Слушай, а может быть, он никакой не ангел?! — вспыхнула вдруг мысль. — Может быть, это какой-то местный сумасшедший?!»
— Я… — бодро начал я, но вдруг запнулся. От неожиданной паузы вдруг внутри начала закипать злость и досада, я брякнул: — Я — человек. Один из хантеров Гарнизона выживших. Он находится на станции…
— Я знаю, где он находится, — прервал меня Христиан взмахом руки. — Вы мне ответьте, кто вы? То, что вы человек, поймет даже слепой. Но какой человек?
— Слушайте, что за вопросы?! — раздраженно спросил я. — «Какой человек?». Обычный человек. Что вы хотите услышать? Добрый я или злой?
Христиан мягко улыбнулся, на холеном лице ослепительно блеснули ровные и белые острые зубы.
— Сейчас каждый человек в той или иной степени злой или добрый. Меня интересует, мыслящий вы или как все? Осознаете ли, что вы являетесь причиной всех бед, что постигли вашу планету?
Я почувствовал, что проваливаюсь в бездну. Перед глазами встал образ Вички, что так до конца своей жизни и была уверена, что виноват во всех бедах я. Но как?! Когда?! Что же я совершил?! Я почувствовал, что ноги начинают подгибаться, а руки дрожат мелкой дрожью. Мой голос напомнил воронье карканье:
— Я… виноват? В Катастрофе?.. Но…
— Нет, нет, нет, — замахал руками Христиан, будто отгоняя назойливое насекомое. — Господи, как же с вами трудно!.. Не вы конкретно виноваты. Вы не нажали какой-то скрытый рычаг, что запустил программу самоуничтожения. Не раскопали гробницу Тутанхамона в московской канализации, тем самым навлекши на всех проклятие. Не ваш грех перевесил чашу весов… хотя все может быть…
— Я не… понимаю?
— Все вы понимаете, — рассмеялся Христиан. — Но раз вы так настаиваете на четкости вопроса, хорошо. Так и быть, я задам его иначе. Вы, Константин, понимаете, что вы один из тех, кто виноват в Катастрофе, как вы называете конец света?
— Нет… не понимаю, — еще больше растерялся я. — Я ничего не сделал…
— Вот именно, — поднял палец человек. — Вы ничего не сделали!
Раздражение шевельнулось в моей душе, уже на повышенных тонах я выпалил:
— Что вы хотите? Разве это справедливо — обвинять человека в чем-то, чего он не совершал?! Я жил, как и все на этой планете, в огромной системе…
— Человек привык оставаться болванкой, — перебил Христиан. — Винтиком в огромном механизме. Таковы его отговорки. Не правда ли они очень удобны? Но это не меняет его положения.
— Какого положения?!
— Того, в котором он сейчас очутился, — ослепительно улыбнулся Христиан. — Говоря вашими метафорами — с петлей на шее. Одно неверное движение — и чья-то нога выбьет табурет из-под него. Петля затянется на хрупком человеческом горле, и история вновь сделает виток… Может быть, новое человечество станет иначе себя вести…
— Новое человечество? — ошарашенно прошептал я.
Христиан поморщился.
— Вы как ребенок, Константин. Все ваше человечество ведет себя как зарвавшийся и злой ребенок…
Я опустил взгляд, в глаза бросились развалины, тела в снегу.
— Ошибки ребенка не ведут к его смерти! — яростно вскричал я.
— Ведут, если ребенок напрочь отказывается от наставлений взрослого, — хищно улыбнулся Христиан. — А вам неоднократно давались разнообразные посылы к действию. Но вы продолжали стоять на своем. Глупое, застывшее в одной фазе развития человечество.
Я замотал головой. Разговор принимает совершенно абсурдный оттенок. Кто это? Свихнувшийся от трупов и смерти выживший? Или наркотический бред? Хотя вроде бы от анальгина не бывает глюков.
Вопреки своим мыслям об абсурде такого диалога я заспорил:
— Вы не правы. Мир постепенно движется…
— Куда?! В пропасть?
— К лучшему! Меняется! Демократия… ну пусть не демократия, так гуманизм! Он изменил мир к…
— Молодой человек, — со вздохом произнес Христиан. — Человечество каким было, таким и осталось. Поверьте моему двухтысячелетнему опыту! Оно идет строго по спирали. Все возвращается. И то, что развитие, а на деле просто бытие, идет по спирали, вовсе не говорит, что вверх! Что должны появляться изменения!
— Но как же…
— А вот так же! — почти зло выкрикнул Христиан с таким выражением, что мне показалось, будто еще чуть-чуть — и он сунет мне под нос фигу. — Все, что было святым в прошлом, меняется и становится пошлостью примерно через век. Церковь, любовь, патриотизм. Люди перестают ценить эти понятия. Исключения есть, но, как правило, это быдло… прости Господи! Быдло, что не поднимает рыла от корыта с помоями…
— Для ангела вы весьма горазды сквернословить, — я невольно перенял манеру разговаривать собеседника.
— Ангела? — поморгал Христиан. Потом, не скрываясь, громко и обидно захохотал.
Смеялся Христиан недолго, но весело. И опять с тем неуловимым наслаждением от своих действий. Наконец, отсмеявшись, он с интересом заглянул в мои глаза:
— Вы решили, что я ангел… ха-ха… занятно…
Я осмотрелся в поисках стула. Ничего похожего в обломках комнаты не нашлось, и я просто сел на пол. Положил автомат рядом с собой, не особо надеясь его применить. Но так было спокойней.
Подождав, пока собеседник отсмеется, я полез в карман за сигаретами. Мне нужно время, чтобы адекватно продолжать беседу. Мой визави задает слишком бешеный темп, и я просто не успеваю осознать всю информацию. К тому же беседа приобретает странный, почти сумасшедший характер, который мне просто не понятен. Какую цель преследует Христиан? Что за нелепые нагорные проповеди посредине всеобщего хаоса и смерти?
Я демонстративно достал смятую пачку сигарет. Трагически вздохнул, обнаружив последнюю сигариллу, сунул в рот. Пока медленно и неторопливо чиркал спичкой, раскуривал табак, мысли хаотично метались в черепной коробке. Со скоростью, в три раза превосходящей сверхсветовую, мозг анализировал полученные данные.
Итак, человек сидит в удобном, явно древнем (или очень дорогой подделке под древность) кресле среди развалин Кремля. Забавно. Вопрос номер раз — кто он? Вопрос номер два — каковы его намерения в отношении моей скромной персоны?
Я выпустил струю дыма в потолок и посмотрел на рассматривающего меня человека. Тот уже отсмеялся и теперь спокойно, с тенью улыбки в уголках рта, наблюдал за моими действиями. Словно взрослый за шаловливым ребенком.
Ладно. Начнем с малого.
— Вы ответственны за Катастрофу?
Вопрос прозвучал несколько грубо и напыщенно, отчего человек поморщился, как добропорядочная старая гувернантка пошлому анекдоту.
— Если вы имеете в виду то, что произошло с вашей цивилизацией — да. Если хотите найти виновного, того главного, кто отдал приказ к началу Реверса, — нет, — спокойно ответил человек, мирно сложив руки на коленях.
— Но почему… — новый вопрос, не менее глупый, нежели предыдущий, погиб в зародыше. Прочистив горло, я потерянно спросил: — Вашей?! Что значит «вашей цивилизацией»?
4
Христиан стер улыбку из уголков рта, губы поджались в тонкую, жесткую полоску.
— Ну вот мы и подошли к самому главному. И самому интересному.
Я молча слушал собеседника. Страшная догадка уже билась в сознании, но я упорно хотел услышать ее из уст Христиана. И он сказал:
— Да, Константин. Моя речь выстроена таким образом, что намеренно разграничивает меня и вас. Я не принадлежу к человеческому роду. К человеческой расе. Как называют мою расу, не имеет значение. Сейчас важно только то, что происходило, произошло и произойдет с вами. С людьми.
Я обреченно выпустил струю дума. Глаза царапнули КАт, мозг торопливо обдумывал вариант расстрела Христиана, кто бы он ни был. Но тот заметил мой взгляд, довольно дружелюбно произнес:
— Константин, если вам так будет спокойнее, вы можете пару раз в меня выстрелить. Ручаюсь, что это не причинит мне вреда. Но вам так будет спокойнее.
— Нет уж, спасибо, — нехотя ответил я, чувствуя себя полным дураком. Во избежание соблазна уязвленно отодвинул КАт в сторону. Вновь обернулся к Христиану, спросил: — Ну рассказывайте…
Человек, если он был человеком, поморщился, но заговорил:
— Все началось очень и очень давно. Мы обнаружили одну планету, что идеально подходила для слабой жизни. Мы таких много находили, но эта планета была слишком отдалена от нашего сектора… и мы начали на ней процесс выращивания…
— Это были мы? — шепотом спросил я.
— Нет, — отмахнулся человек. — Люди такими, какие они есть, стали только седьмой расой, что так активно стала процветать.
— Седьмой? А как же те шесть остальных? Не понравились?
— Мы не устраивали Катастроф, — отрезал Христиан. — Эти расы изначально были готовы к краху. Теперь эти цивилизации еще существуют на вашей планете. Только в виде давно привычных вам животных. Их разум не выдержал искусственной стимуляции и эволюции…
— Это кто? — заинтересовался я. Сигарилла давно погасла, вновь хотелось курить, но теперь уже было нечего. — Обезьяны, дельфины, собаки?
— И они тоже, — уклончиво качнул головой Христиан. — Это не важно. Важно то, что новый виток выращивания неожиданно дал результат. Было создано четыре варианта человека. Четыре разных расы. Три из них начали жить мирно, редко собирались в стаи, тихо познавали себя… А вот четвертая неожиданно быстро очнулась от искусственного летаргического сна. Ее разум начал активно прогрессировать, и первым его приказом для эволюции организма стал приказ быть хищником. Мясоедство не напугало нас, но заинтересовало. Ни одна из рас не была столь агрессивна и жестока, как ваша. Она собиралась в стаи, быстро научилась убивать даже самых опасных животных на планете. И так до тех пор, пока животные не стали бояться слабого двуногого. Этот результат поразил нас, и мы стали наблюдать пристальнее. И мы ужаснулись, когда человек вдруг обнаружил иные расы. Короткий миг он прицеливался… За короткий промежуток времени человек уничтожил все остальные расы, что только подавали признаки развития. И тогда мы решили уничтожить его в первый раз.
Я поморщился от его слов. Но Христиан ничего не заметил. Как ни в чем не бывало продолжал:
— Каково же было наше удивление, что абсолютно неразвитая раса даже в самых экстремальных условиях научилась выживать! Более того, она стала подчинять природу себе!
— Так можно и возгордиться, — довольно ухмыльнулся я.
— Здесь нечем гордиться, — сухо отрезал Христиан. — Разве можно гордиться тем, что являешься убийцей?
Я не нашелся, что на это сказать. Христиан некоторое время помолчал, очевидно, ожидая ответной реплики, потом продолжил:
— Тогда мы создали расовую разницу, и это обострило отношения людей. Разумный метод общения оказался утрачен. Но только на время. И среди таких людей быстро определился лидер. Он примитивно, по цвету кожи, подмял и поработил себе подобных. И это ужаснуло нас. Сильнейшая раса на планете принялась устраивать сама себе естественный отбор, выбирая только самых жестоких и живучих… вспомните, Константин, самые жестокие политики и цари вошли в историю! И это только благодаря тому, что имели дикую склонность к насилию… Удивительный факт…
— Ну, — промямлил я. — Это, наверное, нормальный подход каждой развивающейся разумной расы…
Христиан с интересом посмотрел на меня, в уголках рта мелькнуло подобия улыбки. Я понял, что не каждая раса движется подобным путем.
— В то время уже образовались первые государства, и мы создали различное экономическое положение в странах. И это породило зависть. Завоевательные войны прожили едва ли не дольше всего человечества. И это подход разумной цивилизации?..
Я не ответил.
— Человек, вопреки нашему мнению, оказался более наблюдателен. От его внимания не скрылись факты нашего участия в его жизни. И он, занятый более насущными проблемами, чтобы не отвлекаться на то, чего не понимает, быстро создал пантеон богов. Нас вновь поразил такой подход. Это подход коварного хищника и убийцы, что только выжидает момент, пока не повзрослеет, чтобы вцепиться в глотку более сильному противнику, как было в начале веков с сильными хищниками! Но мы использовали факт возникновения религии в своих целях. Мы наделили священные тексты первыми моральными догмами, пытались направить человека по правильному пути развития… Как жаль, что теперь человек настолько силен, что может смело отмахиваться от богов и сам решать, что делать дальше… к сожалению, даже религия не смогла остановить войн…
Христиан печально развел руками.
— Войны остались в прошлом! Человечество движется вперед!
— Да? — аккуратная бровь жеманно выгнула спинку. — А как назвать то, что происходило в вашем Гарнизоне? Битва за власть и блага.
— Борьба за выживание!
— Борьба за выживание? Цель такой борьбы, молодой человек, как ни парадоксально, — именно выживание. А не уничтожение наиболее сильных противников и покорение слабых. Это уровень развития даже не доисторического общества. Это уровень развития животного. Любая другая цивилизация жертвовала бы всем, только чтобы выжило новое поколение и ценнейшие из особей. Ценнейшие, не обязательно сильные. Ум — вот настоящая сила. Умение закрутить гайку или выстрелить из оружия — удел автоматов. Удел разумного существа — мыслить!
5
В зале наступило молчание. Я не знал что ответить, да и не чувствовал в себе силы оправдать всех людей.
— Насилие разрешило больше конфликтов в человеческой истории, нежели все остальные методы, вместе взятые, — задумчиво проговорил Христиан. — Кстати, это единственное… или почти единственное, что мы взяли положительного из вашего опыта. На вашу расу не действовали абсолютно никакие ингибиторы. Только активаторы. Вы всегда, независимо от того, понукают ли вас или нет, вы всегда лезли вперед. Выживали в самых экстремальных условиях. Три! Вы вдумайтесь! Три Армагеддона пережили люди! И, поразительно, становились только сильнее!!!
Я мрачно усмехнулся:
— Что нас не убьет — сделает нас сильнее.
Христиан покосился на меня со злой иронией.
— Вот-вот. Вы знаете, Константин, любопытный факт. Если бы мы вовремя не вмешались, индустриальная революция в вашем мире свершилась бы на две тысячи лет раньше. Ее бы сотворил некто Герон, в древнем Риме. Именно он почти что изобрел паровой двигатель. Благо, что наблюдатели вовремя заприметили изобретателя… Не гоже двигать расу вперед, когда в ней так полно отражается агрессивность… Возможно, что сейчас бы вы уже летали на Марс в летний отдых… Пришлось быстро уничтожить много всего, что мы так долго и тщательно готовили. Но наши умы, слава им, придумали нечто новенькое, что притормозило человека на пути развития.
— Христианство? — вдруг спросил я.
— Можно и так сказать, — качнул головой Христиан. — Благодаря новой религии вся Европа вновь оказалась ввергнута в дремучее Средневековье. Но, к сожалению, новые постулаты и Инквизиция не долго действовали. Гении довольно быстро опрокинули маломыслящих с их тремя китами и хрустальным сводом вместо неба. И теперь христианство, так долго служившее ингибитором человечества, вновь в плачевном состоянии. Оно уходит, не в силах больше сдерживать тягу людей к будущему… к счастью, до сих пор находятся люди, которые, отказываясь думать, еще тянутся к христианству. Вспоминают о том, что предали царя, ходят в церковь…
— Таким вы видите человека? — ехидно спросил я. — Тупым скотом, что бьет одного гения, истово размахивая крестом, в который не верит?
— Нет, — покачал головой Христиан. — Мы видим человека партнером, расой братьев. Но пока что человечество слишком агрессивно, чтобы выпускать его в космос.
Неожиданно в голове промелькнула мысль. Она показалась такой странной и нелепой, что я ее тут же озвучил:
— Вы нас боитесь?
Христиан подозрительно посмотрел на меня, не смеюсь ли. Потом вздохнул:
— Нет, страх это неверное слово. Скорее — беспокоимся за судьбу галактики. Что будет с остальными Высшими после того, как в космос выйдет раса кровожадных монстров? Которая, к слову, ведет себя как один организм. Когда в покое — бьет и режет сам себя. Когда возникают внешние раздражители и опасность — вдруг объединяется и, невзирая ни на какие потери, бьет врага… Изумительная способность… У нас даже роботы обладают большим инстинктом самосохранения, чем вы.
— То есть — боитесь, — удовлетворенно констатировал я.
Христиан пожал плечами:
— Если вам так будет удобнее, пожалуйста…
В зале вновь наступила тишина. Не знаю, сколько мы так просидели здесь, но действие таблеток начало проходить. Боль вновь подступала, раскаленным серебром разливалась по венам. Виски запульсировали, грозя разорвать череп. Я стал чаще отвлекаться, дважды ловил себя на мысли, что не вижу в кресле никого…
— Но почему именно уничтожить? — устало спросил я. — Почему не вышли на контакт? Объяснили бы все, дали технологии, знания…
— Нельзя знать то, к чему не подготовлен. Невозможно заставить человека прыгнуть сразу через несколько ступеней! Он их не поймет, не примет! Это один из слоев истины, — жестко сказал Христиан. — Вы только представьте! Мы выходим с вами на контакт, даем технологии, новые знания. Мало того что ваши солдаты станут неуязвимыми и почти бессмертными, вы еще свободно начнете перемещаться в космосе! И какая первая будет ваша реакция на нас? Правильно! Мы для вас угроза! Которую просто необходимо устранить!
— Но ведь вы поступаете именно так! — взорвался я. — Не цените разум! Убиваете миллионы невинных людей!
— Это еще один слой истины. Мы уничтожаем хищнический вирус, — мягко произнес Христиан. — Если угодно — пытаемся загладить свою же селекционную ошибку.
— Истина не слоеный пирог! — попытался разозлиться я, но вышло что-то защищающееся и жалобное.
— Не слоеный пирог, — так же мягко согласилось существо. — Если мыслить вашими человеческими образами, скорее, ядовитая пилюля. Или нескончаемые пытки, в конце которых уже не чувствуешь боли, просто поднимаясь на новый уровень. Мы глубоко опечалены тем, что уничтожаем разумную жизнь… Но, могу вас заверить, мы обязательно рассмотрим этот факт…
— Ну спасибо… — прошептал я. — Утешили…
Я все никак не мог справиться со странным ощущением нереальности происходящего. Будто мне все это снится! Будто собеседника не существует. Дважды ловил себя на том, что не видел удобно развалившегося в кресле Христиана. Словно я стал персонажем психологического триллера, где у главного героя раздвоение личности.
Я вздрогнул, на миг ясно представив, что сижу в одиночестве среди развалин. Отчаявшись обнаружить долгожданную цель, потеряв все, что имею, сошел с ума. И теперь гремящую тишину заваленного обломками и хламом здания нарушает только мой голос. Вопрос — ответ. Сам себе. А маленькие снежинки, что ледяными брызгами сыплются сквозь дыру в потолке, тихонько оседают на броне. Скоро энергия моего тела иссякнет, и я усну вечным сном в бреду собственного сознания!
— Вы правы, хантер, — прервал мысли негромкий голос. — Меня здесь нет.
Спина покрылась мурашками и холодным потом. Сердце панически забилось, кровь гулко заухала в ушах. Значит, я прав и схожу с ума?!
— Нет, — ответил Христиан. Голос приобрел колокольный звон и шел со всех сторон. — Ваш рассудок в порядке. Просто наша цивилизация уже достигла того уровня, когда мы можем обеспечить бессмертие каждому разумному существу. А это решение — энергетический вид жизни. Меня здесь нет, Константин, но я здесь. Так же, как я сейчас нахожусь в своем доме… Я везде, куда только может дотянуться мой разум…
Я вздрогнул, представив столь жуткую картину. На секунду мне показался глупым страх Чужих, который они испытывают по отношению к нам. Разве может им что-то сделать раса привязанных к своим телам тварей? Привязанных прочнее, нежели планеты к своим орбитам… Хотя, наверное, среди людей найдется много таких, кто сразу возненавидит Чужих. Ксенофобов всегда хватало…
Тишина повисла в зале, гнетущая, тяжелая. Я шестым чувством уловил, что беседа окончена. Тут же мимолетная паника охватила меня, когда я вспомнил, что мне теперь некуда идти. Да и дойду ли я?! Словно в подтверждение моих мыслей, Христиан вновь возник в своем кресле. Его губы шевельнулись, мягкий голос произнес:
— Вы можете идти, Константин. Мы передадим весь наш разговор Верховным. Поверьте мне, многие недовольны тем, что мы убиваем разумный вид. Но это та необходимость, что оправдывает любые средства… Иначе вы уничтожите нас…
— Уничтожим! — неожиданно оскалился я. — Уничтожим всех! От мала до велика! Будем потрошить ваших самок, чтобы не разрешились! Всех сотрем в порошок, когда узнаем, что это вы виновны в гибели миллиардов! Уроды!!! Вы уже знаете, что нас ничем не остановить!
Христиан склонил голову, всем видом показывая, как ему стыдно. Впрочем, мне уже и самому было стыдно за эту вспышку гнева. Тем более если верить тому, что уровень развития Чужих достиг того уровня, когда можно обеспечить бессмертие каждому разумному существу. А это значит, что они с легкостью могут запросто уничтожить нашу планету с этим хищническим вирусом, как назвал человечество Христиан.
Наступила пауза. Чужой явно показывал, что разговор окончен, но я не двигался с места. Беседа, по-моему, логически не завершена. То ли Чужой просто испытывал желание поболтать, что маловероятно. То ли он преследовал какую-то свою, скрытую от меня цель в общении. Как бы то ни было, но я остался сидеть на месте.
— Вы можете идти, — чуть повысил голос Христиан, делая ударение на слове «идти».
— Христиан… — тихо сказал я. — Что будет дальше?
— Это уже не в ваших силах изменить. Тут должны приложить силы все… но и это вам не поможет.
После короткой паузы я все же встал с ледяного пола. Занемевшие ноги с трудом подчиняются мне, не гнутся, будто деревянные. Боль в поврежденной руке накатывает волнами, от нее меня качает, в голове стоит туман.
— Я ухожу… — безмятежно сказал я, поднимая КАт с пола. — Я ухожу…
— Константин, — вдруг остановил меня человек. — Должен сказать вам, хоть это и даст вам ложную надежду, что если опыт первого контакта в условиях Реверса человеческой истории придется по душе нашему Совету… Реверс может не произойти. Возможно, что вам будет предоставлен шанс развиваться…
Я машинально кивнул, хотя и не мог представить себе ничего, что важного и правильного сказал в долгожданном Контакте…
Я толкнул здоровой рукой дверь, покидая помещение. Спиной я чувствовал на себе пристальный, пронизывающий взгляд Чужого. А в сознании билась паническая мысль: «Конец! Это конец!!!»
6
«Метель» прекратилась.
Идти по толстому льду, едва припорошенному хрустящим снегом, тяжело, но я шел. Будто в тумане продвигался через развалины, перешагивал завалы. Свежие кровавые хлопья снега не удостоил даже внимания. Так же как и замерзшие лужи крови. Так же как и успевшие остыть тела.
Сейчас все не имеет смысла.
Что делать дальше? Человек, что привык решать все сам, оказался лабораторной мышью. Даже не марионеткой, гораздо хуже…
Что делать дальше?
Ждать того момента, когда, по выражению Христиана чья-то нога выбьет табурет из-под ног? Когда петля натянется на хрупкой шее, лишая доступа кислорода и ломая хлипкие позвонки?
Или попытаться все изменить? Но как?
Собрать армию ополчения? Из кого?! Да и собравши ее, что делать? Вступать в межгалактическую войну с заранее проигрышным финалом? Выходить в космос на утлых суденышках, что через одного взрываются еще на старте?! Да и где их-то найти?!
Мысли понемногу принимали иное русло. Злые обиды постепенно таяли, ведь мы оказались сами виноваты в сложившейся ситуации. И сделать ничего нельзя… Хотя, кто может взять на себя смелость утверждать, что мы виноваты?! Что будет тем мерилом, что обречет разум на гибель?! Это слишком несправедливо, особенно если учитывать высший разум, что принимал решение. А может быть, именно из-за того, что высший, непознанный еще уровень развития принял такое решение, оно и является единственно верным?
Нет! Они нас боятся!
Человечеству нет равных. Никто не сможет его победить. В этом я уверен, но не сейчас. В данный момент, как сотни лет до Катастрофы, мы были поглощены тем, что пытались завоевать какие-то титулы, ранги. Били братьев и отцов, омывали кровью солнце и наполняли ею океаны. Но теперь все изменилось. Катастрофа уничтожила мегаполисы и Империи. Смерть уровняла ранги и титулы. Завтра потеряло смысл, а сегодня убило надежду…
Холод стал подкрадываться незаметно. Давно уже погасло цифровое табло на щитке. Закончился последний заряд батареи. Но я не замечал ничего.
Как теперь быть? Как объяснить людям в Гарнизоне, что нужно жить по-иному? Как найти остальных выживших? Как заставить человека сделать невозможное и прекратить убийства? Если весь наш род, погрязший в грехе и пороке, хочет жить, нужно измениться… Нужно по-новому взглянуть на мир! В котором уже сейчас зарождается нечто пугающее, заставляющее покрыться гусиной кожей! Мир, что может прожить без человека! Без вируса, что пожирает себя и все в округе! Мир, что перерождается, отторгая старую плоть больного человека и выталкивая наружу новую расу. Окажется ли она сильнее? Будет ли она столь же жестока, как и древний человек, что уничтожил себе подобных?
А будет ли человек человеком, если он прекратить совершенствовать себя с помощью войн?..
Будет! Будет!!!
И станет наисильнейшей расой только потому, что может обойтись без всего этого!!!
Силы уходили из тела вместе с теплом. Я не чувствовал ног, механически переставляя неудобные костыли. Где-то был потерян верный КАт, ранец с припасами и все, что мешало мне идти. В голове билась только одна мысль:
«Если мы такие мерзкие и отвратительные, то почему нас так долго терпели?! Почему не вразумили?!»
«Пытались! Вам оставляли пророков, заставляли их идти на смерть ради вас! Но вы — слепое стадо свиней, что движется от одной дубовой рощи к следующей. Одинаково подрывая корни, умерщвляя все вокруг себя. А потом снова движется вперед, с фанатичным блеском в глазах, чтобы найти новую жратву. А за спиной, кроме умирающего мира, не остается ничего!»
«Но ведь, мы старались сделать как лучше! Мы развивали медицину! Защищали животных!»
«Развивали медицину, препарируя еще живых людей! Для чего?! Чтобы сотворить идеального солдата, что выгонит соседа с его земли и отдаст еду для вашего потомства! Только война подталкивала наше развитие! Только она двигала науками. Как же еще? Нужно найти антидоты всем тем вирусам и болезням, как искусственно сотворенный СПИД! Одни убивают человека, другие спасают его… Защищали животных? Животных, которых мы же и истребили! И снова будем истреблять, когда те вновь расплодятся! Это не путь разумной расы…»
«А каков путь разумной расы?! Кто нам подскажет?! Данные полупридуманными религиями догматы?! Мы сами идем по своим трупам! Мы сами учимся на своих ошибках! Мы же венец творения!»
«Творение, что уничтожает все вокруг!»
«Творение, что обречено стать высшим! Ибо иначе оно станет наислабейшим! Если три-четыре человека на Земле могут двигать миром, то что может сделать все Человечество?!»
7
Снег больше не казался таким холодным. Теперь он стал теплым, зовущим. Медленно свернувшись калачиком, я ощутил умиротворение и спокойствие. Не замечая, что спорю сам с собой вслух, я беззвучно прошептал:
— Но ведь нас все еще спасают… значит, есть надежда… Мы еще сможем стать Человеком!.. И мы им станем…