Следующая неделя прошла в Барчестере как будто спокойно. Однако кое-чьи сердца были менее спокойны, чем улицы города. Бедный настоятель, как и предсказал сэр Омикрон Пи, все еще был жив к большому изумлению и, по мнению многих, к большой досаде доктора Филгрейва. Епископ еще не возвращался. Он провел два дня в Лондоне и остался гостить у архиепископа дольше, чем предполагал. Мистер Слоуп не получил ни строчки в ответ на свои письма — но, как он узнал, по веским причинам: сэр Никлас в горной Шотландии не то скакал по следу оленя, не то гостил у королевы, и даже неутомимый мистер Тауэрс отдыхал, присоединившись к племени туристов, ежегодно взбирающихся на Монблан. Назад его ждали не ранее последнего дня сентября.

Миссис Болд часто виделась со Стэнхоупами, которые нравились ей все больше и больше. Если бы ее спросили, она сказала бы, что нашла в Шарлотте дорогую подругу, и была бы искренна. Но, по правде говоря, Берти нравился ей ничуть не меньше. Однако ей так же не пришло бы в голову считать его своим поклонником, как, скажем, большую ласковую собаку. Берти держался с ней очень дружески и разговаривал так фамильярно, как не разговаривали другие мужчины. Но ведь при этом почти всегда присутствовали его сестры, а длинная шелковистая борода, голубые глаза и странный костюм делали его совершенно отличным от других мужчин. И она допускала между ними короткость, совсем для нее новую, не подозревая об опасности такой короткости. Однажды она покраснела, заметив, что машинально назвала его Берти, а в другой раз чуть было не поддалась уговорам Шарлотты, подбивавшей ее сыграть с ним какую-то дружескую шутку, и спохватилась лишь в последнюю минуту.

Во всем этом Элинор была неповинна, да и Берти, пожалуй, тоже. Возникшая между ними фамильярность была плодом тонких расчетов его сестры. Она умела вести игру и вела ее беспощадно. Она, как никто, знала характер своего брата, но без малейших угрызений совести отдала бы ему молодую вдову, ее деньги и деньги ее ребенка. С помощью притворной дружбы и сердечности она старалась свести Элинор со своим братом настолько близко, чтобы та не могла отступить, даже если бы захотела. Однако Шарлотта не понимала характера Элинор, она даже не знала, что бывают такие характеры. Ей не приходило в голову, что молодая красивая женщина может держаться дружески и кокетливо с таким человеком, как Берти, и не видеть в этом ничего дурного, ничего постыдного в глазах света. Шарлотта не подозревала, что ее новая подруга была женщиной, которую ничто не могло бы принудить к нежеланному браку и которую глубоко возмутило бы любое отступление от правил приличия, если бы она его заметила.

Впрочем, мисс Стэнхоуп с большим тактом сумела сделать их дом приятным для миссис Болд. Царившая в нем атмосфера свободной непринужденности доставляла Элинор особое удовольствие после большой дозы клерикального чванства, которую столь недавно она вынуждена была принять. Она играла с ними в шахматы, гуляла, пила у них чай, изучала астрономию — правда, больше для виду, сочиняла с ними шуточные стихи, перелагала прозаические трагедии в комические куплеты, а забавные историйки — в патетические поэмы. Прежде она не знала за собой таких талантов. И никогда не думала, что способна на что-либо подобное. Стэнхоупы предлагали ей новые развлечения, занятия и забавы, сами по себе вполне безобидные и очень интересные.

Не правда ли, жаль, что умные и веселые люди так часто бывают безнравственными? А высоконравственные люди так часто скучны и чопорны? Шарлотта Стэнхоуп всегда казалась веселой и никогда — чопорной, но нравственность ее была сомнительна.

Однако за этими развлечениями Элинор отнюдь не забыла мистера Эйрбина и мистера Слоупа. Она рассталась с мистером Эйрбином в гневе. И все еще сердилась на то, что считала его дерзостью. Тем не менее, ей очень хотелось вновь увидеть его и очень хотелось его простить. Те слова, которые он сказал ей в последний раз, все еще звучали в ее ушах. Она знала, что он любит ее, хотя он и не собирался признаваться ей в любви. И чувствовала, что это признание, если он все-таки его сделает, она, быть может, примет благосклонно. Она была сердита на него, очень сердита, так сердита, что закусывала губу и топала ногой, вспоминая, что он сказал и сделал. И все же ей очень хотелось простить его, с условием лишь, что он покается в своей вине.

Ей предстояло встретиться с ним в Уллаторне в последний день месяца. Мисс Торн давала для всей округи завтрак на свежем воздухе. Для дам и джентльменов предполагалось воздвигнуть шатры и устроить состязания в стрельбе из лука и танцы на лужайке, а для деревенских красавиц и их кавалеров — танцы на выгоне. Обещаны были скрипачи и волынщики, состязания в беге для мальчишек, шесты для лазанья, канавы, полные воды, чтобы через них прыгать, хомуты, чтобы всовывать в них голову и ухмыляться (это последнее развлечение не фигурировало в программе, составленной мисс Торн, а было позже добавлено управляющим), и всяческие игры, в которые, как узнала мисс Торн из своих исторических чтений, играли в славные дни королевы Елизаветы. На все более современное был по возможности наложен запрет. Одно чрезвычайно огорчало мисс Торн: она очень хотела воздвигнуть загон для травли быка, но пришла к выводу, что это невозможно. Она ни за что на свете не допустила бы никакой жестокости, и само собой разумеется, не была способна обречь быка на мучения, чтобы позабавить своих молодых соседей,— об этом и речи быть не могло. И все же в названии этой старинной потехи было что-то чарующее. Однако загон для травли быка без быка стал бы лишь напоминанием о глубоком падении нашего времени, и мисс Торн вынуждена была отказаться от этой мысли. Впрочем, состязания с копьем она решила устроить во что бы то ни стало, и столбы, вертлюги и мешки с мукой были уже приготовлены. Мисс Торн, без сомнения, была бы рада устроить небольшой турнир, но, как сказала она брату, это уже пробовали, и век лишний раз показал, насколько он уступает своим могучим предшественникам, не приняв этой блистательной забавы. Мистер Торн как будто не разделял ее сожалений, быть может, полагая, что доспехи вряд ли оказались бы удобной одеждой.

Званый завтрак в Уллаторне вначале предполагалось дать в честь мистера Эйрбина, нового священника прихода, но затем его соединили с праздником урожая, который устраивался для работников имения, их жен и детей, и вот так родился план грандиозных торжеств. Разумеется, было приглашено все пламстедское общество, и тогда Элинор думала поехать с сестрой. Но теперь ее планы изменились — она обещала поехать со Стэнхоупами. Обещали приехать и Прауди; мистер Слоуп не был включен в приглашение, посланное во дворец, и синьора с обычной наглостью попросила у мисс Торн разрешения привезти его с собой.

Разрешение мисс Торн дала, так как у нее не было иного выхода, но дала его с тяжким сердцем, боясь, что мистер Эйрбин может обидеться. Как только он вернулся, она извинилась перед ним почти со слезами — столь ожесточенной, по общему мнению, была вражда этих двух джентльменов. Но мистер Эйрбин успокоил ее, заверив, что он с величайшим удовольствием познакомится с мистером Слоупом, и по его настоянию она обещала представить их друг другу.

Этот триумф мистера Слоупа не обрадовал Элинор, которая со времени своего возвращения в Барчестер всячески его избегала. Она восстала на пламстедцев, когда они столь бессердечно обвинили ее в том, что она влюблена в этого омерзительного человека. Но тем не менее, узнав, в чем ее обвиняют, она прекрасно поняла, что ей следует держаться от него подальше и постепенно положить конец их знакомству. После своего возвращения она его почти не видела. Горничной было приказано говорить всем визитерам, что ее нет дома. У Элинор не хватило духу прямо назвать мистера Слоупа, и потому она закрыла свой дом для всех своих друзей. Она сделала исключение для Шарлотты Стэнхоуп, а потом и еще кое для кого. Однажды она встретилась с мистером Слоупом у Стэнхоупов, но обычно он бывал там днем, а она вечером. В тот единственный раз Шарлотта сумела оградить ее от его назойливости. Это, решила Элинор, свидетельствовало о добросердечии Шарлотты, а также о ее проницательности — ведь она не говорила подруге, что общество названного джентльмена ей тягостно. На самом же деле Шарлотта знала от сестры, что мистер Слоуп имеет виды на руку вдовы, и готова была всячески оберегать будущую жену Берти от возможных посягательств с этой стороны.

Тем не менее, теперь Стэнхоупам приходилось везти мистера Слоупа с собой в Уллаторн. И Элинор, к большому своему неудовольствию, узнала, что ей предстоит ехать туда в карете с доктором Стэнхоупом, Шарлоттой и мистером Слоупом. Потом карету отошлют за Маделиной и Берти. По лицу Элинор было нетрудно догадаться, как она недовольна, и Шарлотта, усмотрев в этом благоприятное предзнаменование для собственных планов, рассыпалась в извинениях.

— Я вижу, душечка, вам это не нравится,— сказала она.— Но что же делать! Берти отдал бы все на свете, чтобы ехать с вами, но Маделина не может обойтись без него. И, конечно, нельзя отправить мистера Слоупа вдвоем с Маделиной. Это безвозвратно погубит их репутацию, и столь вопиющее нарушение приличий, пожалуй, закроет для них ворота Уллаторна.

— Конечно, об этом не может быть и речи,— сказала Элинор.— Но не могла бы я поехать с синьорой и вашим братом?

— Это невозможно,— ответила Шарлотта.— С ней там помещается только один человек. (На самом же деле синьора не любила ездить с чужими людьми.)

— Шарлотта,— сказала Элинор,— вы все так добры ко мне, что, я думаю, вы не обидитесь, если в таком случае я предпочту не поехать туда вовсе.

— Не поехать вовсе! Какой вздор! Нет, вы поедете! (На семейном совете было решено, что Берти воспользуется этим случаем, чтобы сделать предложение.)

— Тогда я поеду на извозчике,— сказала Элинор.— Мне дозволено больше, чем вам, девицам. Я могу поехать одна.

— Вздор, душечка! И думать не смейте! Ведь речь идет о каком-нибудь часе. Да и что вам, собственно, так неприятно? Я думала, вы с мистером Слоупом друзья, В чем дело?

— Ни в чем. Просто я думала, что будут только свои.

— Ну конечно, было бы гораздо приятнее, гораздо уютнее, если бы Берти мог поехать с нами. Впрочем, жалеть нужно его. Поверьте, он боится мистера Слоупа гораздо больше, чем вы. Но ведь Маделина не может обойтись без его помощи — а ока, бедняжка, выезжает так редко! Вы же не рассердитесь на нее за это, хотя, конечно, её причуда и испортила нам поездку.

Конечно, Элинор не сердилась, конечно, она выразила самую горячую надежду, что Маделина получит удовольствие от праздника, и, конечно, она сдалась и согласилась ехать в одной карсте с мистером Слоупом. Собственно, ей оставалось только согласиться или объяснить причину своего нежелания, а она не хотела посвящать Шарлотту в то, что произошло в Пламстеде.

Но ей это было очень тяжело. Она придумывала сотни планов спасения: сослаться на болезнь и не поехать совсем; убедить поехать Мери, хотя ее и не пригласили,— тогда, разумеется, она поедет с золовкой. Короче говоря, она была готова на все, лишь бы мистер Эйрбин не увидел, как она выходит из одной кареты с мистером Слоупом. Но роковое утро настало, а она так ничего и не придумала, и мистер Слоуп подсадил ее в карету доктора Стэнхоупа, влез сам и сел напротив нее.

Епископ вернулся накануне уллаторнского празднества и был встречен сияющей улыбкой подруги его дней. Приехав, он с трепетной душой прокрался к себе в туалетную, ибо ожидал грозной кары за просроченные три дня. Однако оказанный ему прием не мог быть радостнее и сердечнее: ласковые поцелуи дочерей пролили бальзам на его встревоженный дух, а миссис Прауди, “хоть непривычна слабость” ей была, сжала его в объятиях и только что не назвала своим маленьким, миленьким, любименьким епископчиком. Это был нежданный и очень приятный сюрприз.

Миссис Прауди переменила тактику — не потому, что раскаялась в прежнем своем поведении, а потому, что, по ее мнению, теперь это было безопасно. Она взяла верх над мистером Слоупом и сочла полезным показать мужу, что пока ей не перечат, пока он ей покорствует и не мешает властвовать над другими, она не забывает вознаграждать его. Где было мистеру Слоупу тягаться с ней! Ведь она могла не только испепелять епископа полуночным гневом, но и ублажать сотнями нежных дневных забот. Она могла сделать его кабинет уютным, одевать его не хуже всех других епископов, даровать ему вкусные обеды, жаркий огонь в камине и спокойную жизнь. Все это он получит, если будет послушным, если же нет!.. Впрочем, его муки в ту роковую ночь были столь ужасны, что мятежный дух в нем угас. Как только он переоделся, она вернулась к нему.

— Надеюсь, ты приятно провел время в ***,— сказала она, усаживаясь у камина, по другую сторону которого в покойном кресле сидел епископ, поглаживая икры. Камин здесь был затоплен впервые после лета к большому удовольствию епископа, который любил тепло и уют. Да, ответил он, весьма приятно. Архиепископ был с ним очень любезен, и его супруга тоже.

Миссис Прауди пришла в восторг. Ничто ее так не радует, сказала она, как мысль, что “всяк чествует ее дитя”. Она употребила не эти слова, но суть их была именно такой. После чего, достаточно обласкав своего епископчика, она перешла к делу.

— Бедный настоятель еще жив,— сказала она.

— Да-да, я слышал,— ответил епископ.— Завтра я побываю у него сразу же после завтрака.

— Завтра утром мы уезжаем в Уллаторн, дорогой. Нам следует быть там пораньше, не позже двенадцати.

— Э… а...— сказал епископ.— Ну, так в другой раз.

— Об этом много говорилось в ***? — спросила миссис Прауди.

— О чем?

— О новом настоятеле,— ответила миссис Прауди, в ее глазах вновь вспыхнул знакомый огонь, и епископ почувствовал себя уже не так уютно.

— О новом настоятеле? То есть если настоятель скончается? Да почти ничего, душенька. Так, два-три слова.

— А ты что говорил об этом, епископ?

— Ну, я сказал, что мне кажется, что в случае... то есть если... если настоятель скончается, то, мне кажется...— Он путался и запинался под строгим взглядом жены. Ну, почему он должен сносить такие муки из-за человека, столь мало ему приятного, как мистер Слоуп? Почему он должен отказываться от покоя и тех привилегий, которые ему оставляют, и продолжать уже проигранную войну ради какого-то капеллана? Да еще капеллана, который в случае победы оказался бы таким же тираном, как его жена? Зачем вообще воевать? Зачем спорить? Зачем терять покой? И тут он твердо решил отдать мистера Слоупа на растерзание в обмен на те блага, которые ниспосылают ему боги.

— Мне сказали,— медленно произнесла миссис Прауди,— что новым настоятелем надеется стать мистер Слоуп.

— Да... кажется, так,— сказал епископ.

— А что об этом говорит архиепископ? — спросила его жена.

— Ну, душенька, собственно говоря, я обещал мистеру Слоупу поговорить с архиепископом. Мистер Слоуп говорил об этом со мной. Большая дерзость, конечно... но меня это не касается.

— Дерзость? — сказала миссис Прауди.— Это неслыханнейшая наглость! Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора! И что же ты сделал, епископ?

— Я, душенька, поговорил с архиепископом.

— Неужели ты хочешь сказать, что намерен стать общим посмешищем, приняв участие в такой возмутительной нелепости? Мистер Слоуп — настоятель Барчестерского собора! — Миссис Прауди вскинула голову, с негодующим видом уперла руки в бока, и ее супруг понял, что мистеру Слоупу никогда не бывать настоятелем Барчестерского собора. Да, миссис Прауди была непобедима: выйди она замуж за Петруччо, даже этот архиукротитель жен незамедлительно очутился бы у нее под башмаком.

— Это, конечно, нелепость, душенька.

— Так почему же ты пытался ему помочь?

— Я, душенька, ему вовсе не помогал... так, немножко.

— Но зачем ты вообще вмешивался? Чтобы твое имя упоминалось в связи с этой глупостью? Что ты сказал архиепископу?

— Я просто упомянул про это... и просто сказал, что в случае кончины бедного настоятеля мистер Слоуп хотел бы... э…

— Что хотел бы?

— Я забыл, как я выразился... хотел бы получить это место, если бы мог... что-то в этом роде. И ничего больше.

— И это тоже было лишним! А что сказал архиепископ?

— Ничего не сказал, только наклонил голову и потер ладони. В эту минуту нас прервали, а так как мы обсуждали новый совет приходских школ, то разговор о новом настоятеле на этом и кончился, а я решил больше к нему не возвращаться,

— Не возвращаться! Зачем ты вообще об этом заговорил? Что о тебе подумает архиепископ?

— Право, душенька, архиепископ не обратил на это внимания.

— Но как это пришло тебе в голову, епископ? Как ты мог подумать о том, чтобы сделать подобного проходимца настоятелем Барчестерского собора? Наверное, он уже приглядывает себе епархию — человек, который толком не знает, кем был его дед, человек, которого я подобрала голодным и раздетым. Настоятель Барчестерского собора! Я ему покажу настоятеля!

Миссис Прауди считала себя убежденным вигом, вся ее семья принадлежала к партии вигов. А из англичан и англичанок всех сословий (миссис Прауди за ее неукротимую волю, по-моему, следует отнести к первым) наиболее нетерпимы к низкородным искателям высоких должностей именно убежденные виги.

Епископ попытался отвести от себя обвинение.

— Видишь ли, душенька,— сказал он,— мне показалось, что вы с мистером Слоупом ладите не так хорошо, как прежде.

— Ладим! — миссис Прауди, притопывая ногой по коврику, сжала губы с видом, не сулившим ничего хорошего предмету их беседы.

— Я подумал, что он стал тебе неприятен (нога миссис Прауди выбивала на коврике частую дробь) и что тебе будет приятно, если он покинет дворец. (Миссис Прауди улыбнулась, как, наверное, улыбается гиена, прежде чем захохотать.) И я подумал, что если он получит это место и перестанет быть моим капелланом, ты будешь довольна.

И тут гиена захохотала. Довольна! Довольна тем, что ее враг станет настоятелем! И будет получать тысячу двести фунтов в год! Медея, описывая обычаи своей родины (я цитирую по изданию Робсона), уверяет своего пораженного собеседника, что в ее стране пленников съедают. “Вы их щадите?” — говорит Медея. “Да”,— отвечает кроткий грек. “Мы их едим!” — с большой энергией сообщает колхидянка. Миссис Прауди была Медеей Барчестера и не понимала, как это можно не съесть мистера Слоупа. Пощадить его? Просто от него избавиться? Сделать его настоятелем? Нет, у нее на родине, среди ей подобных, гак с пленниками не поступают! Мистеру Слоупу нечего было ждать пощады. Она обглодает его до последней косточки.

— О да, дорогой! Конечно, он перестанет быть твоим капелланом,— сказала она.— После того что произошло, это разумеется само собой. Я не могу держать у себя в доме такого человека. Не говоря уж о том, что он доказал свою непригодность — он заводил ссоры и свары среди священников, ставил тебя, дорогой, в невозможное положение и вел себя так, словно епископ — он сам. Конечно, он тут не останется. Но если он уйдет из дворца, то не в резиденцию настоятеля!

— Конечно, конечно,— сказал епископ,— но, душенька, ради сохранения декорума...

— Я не хочу сохранять декорум, я хочу, чтобы все увидели мистера Слоупа таким, каков он есть,— двуличным, хитрым, подлым интриганом. Я слежу за ним — он и не подозревает, сколько мне известно. Он самым неприличным образом волочится за этой хромой итальянкой. Это семейство позорит Барчестер, и мистер Слоуп позорит Барчестер! Если он не побережется, то не в настоятели пролезет, а лишится сана. Настоятель! Этот наглец просто помешался!

Епископ больше не пытался оправдывать себя или капеллана, и за эту кротость и покорность был вновь обласкан. Вскоре они пошли обедать, и он провел такой приятный вечер, какого давно не проводил у себя дома. Дочери играли ему и пели, он пил кофе и читал газету, миссис Прауди весело расспрашивала его об архиепископе, а потом он удалился на покой и уснул так сладко, словно миссис Прауди была сама терпеливая Гризельда. А утром, бреясь перед отбытием в Уллаторн, он принял твердое решение никогда более не вступать в поединок с таким неуязвимым воином, как миссис Прауди.