В этой главе нам предстоит расстаться с мистером Слоупом, а также с епископом и миссис Прауди. Расставания в романе не менее неприятны, чем в реальной жизни,— конечно, они не столь грустны, потому что грусть эта питается вымыслом, зато равно тягостны и обычно не оставляют такого удовлетворения, как настоящие. Какой романист, какой Филдинг, какой Скотт, Жорж Санд, Сю или Дюма способен сделать интересной последнюю главу придуманной им истории? Обещанные двое детей и сверхчеловеческое счастье — что в них толку? Или в почтеннейшем существовании, продленном далеко за пределы жизненного срока, назначенного обычным смертным? Горести наших героев и героинь — вот что услаждает тебя, о публика! Их горести, их грехи и глупости, а не их добродетели, здравомыслие и последующие награды. Когда мы, покорно следуя принятым правилам, начинаем красить наши последние страницы в розовый цвет, мы губим свою способность нравиться тебе. Мы становимся скучными и оскорбляем твой интеллект, а если не станем скучными, то оскорбим твой вкус. Один покойный писатель, желая поддержать интерес читателей до последней страницы, в конце третьего тома повесил своего героя. В результате никто не хотел читать его роман. А какой автор способен так рассчитать и расположить свои происшествия, разговоры, характеристики и описания, чтобы они заняли ровно четыреста тридцать девять страниц, и избежать при этом неестественного нагромождения или растянутости в последних главах? Да разве мне самому не остается сейчас заполнить целых двенадцать страниц, и разве я не ломаю тщетно голову над тем, что бы такого еще написать? А потом, когда труд будет завершен, даже самый мягкосердечный критик обязательно попрекнет нас неумелым и неуклюжим концом: окажется, что мы либо обленились и отнеслись к нему небрежно, либо перестарались и испортили его. Конец скучен или нелогичен, надуман или нелеп. Он не имеет никакого смысла или претендует на слишком многое. Мы опасаемся, что последняя сцена, как все последние сцены, обязательно будет как второе детство, просто забытье без глаз, зубов, без вкуса — без всего.
О, если бы какой-нибудь обогащенный опытом и в совершенстве постигший свое искусство критик написал последние пятьдесят страниц романа так, как их следует писать, я в дальнейшем стал бы усердным его подражателем. Но пока я вынужден полагаться только на себя и, признаюсь, отчаялся преуспеть.
Последнюю неделю мистер Слоуп совсем не видел миссис Прауди и почти не видел епископа. Он все еще жил во дворце и исполнял свои прямые обязанности, однако тайное управление епархией перешло в другие руки. Он прекрасно все понял, но ничуть не был огорчен. Теперь его влекли иные надежды, прежние ему наскучили, а к тому же он убедился, что в делах епархии миссис Прауди окончательно дала ему мат. В начале книги мы показали, как четыре человека спорили из-за того, кому быть барчестерским епископом. И теперь все они с горечью (за одним торжествующим исключением) признали, что поле боя осталось за миссис Прауди. Все они подверглись суровым отборочным испытаниям, и она оказалась бесспорной победительницей, далеко опередив своих соперников. Был момент, когда мистер Слоуп шел с ней голова в голову — но недолго. Вопрос о Хайремской богадельне стал, тан сказать, пробным камнем, и теперь там водворился мистер Куиверфул, как живое доказательство уменья и упорства миссис Прауди.
Однако дух мистера Слоупа сломлен не был, ибо его поддерживали другие надежды. Но вот, увы, его друг, сэр Никлас, сообщил ему в письме, что настоятелем назначен другой. Надо отдать должное мистеру Слоупу: он не был парализован таким ударом и не предался бесполезным сетованиям; он не отчаялся и не вознес мольбу богам небесным и подземным оборвать нить его жизни. Он уселся в кресло, расчел, сколько у него есть денег на текущие расходы и сколько ему еще причитается получить; обдумал, что ему следует предпринять, и сразу же написал письмо супруге богатого сахарозаводчика, проживавшей на Бейкер-стрит, каковая дама, как он хорошо знал, охотно покровительствовала ревностным молодым священникам евангелического толка. Он вновь, объяснил он, “стал свободен, убедившись, что воздух кафедрального города и самая природа кафедральных служб глубоко чужды его духу”. Затем он некоторое время обдумывал, как именно ему следует проститься с епископом, а также вести Себя в будущем.
Ушел он, плащ накинув голубой (черный),
Иной судьбе навстречу в край иной...
Получив официальный приказ явиться к епископу, он приступил к его выполнению. Он позвонил и велел лакею передать его хозяину, что, если его преосвященству это удобно, он, мистер Слоуп, готов к нему явиться. Лакей, отлично понимавший, что звезда мистера Слоупа закатилась, вернулся и объявил, что “его преосвященство желают, чтобы мистер Слоуп тотчас пришел к ним в кабинет”. Мистер Слоуп помедлил еще минут десять, чтобы доказать свою независимость, а потом отправился к епископу. В кабинете он, как и ожидал, увидел миссис Прауди.
— Гм... мистер Слоуп, прошу вас, садитесь,— сказал епископ (он).
— Прошу вас, сядьте, мистер Слоуп,— сказал епископ (она).
— Благодарю, благодарю,— ответил мистер Слоуп и, пройдя к камину, непринужденно опустился в одно из стоявших там кресел.
— Мистер Слоуп,— сказал епископ,— я должен поговорить с вами о деле, которое уже довольно давно требует моего внимания.
— Могу я узнать, имеет ли оно какое-нибудь отношение ко мне? — осведомился мистер Слоуп.
— Да, несомненно... оно, несомненно, имеет отношение к вам, мистер Слоуп.
— В этом случае, милорд, если мне будет позволено высказать такое желание, я предпочел бы ничего не обсуждать в присутствии третьего лица.
— Не беспокойтесь, мистер Слоуп,— сказала миссис Прауди.— Ничего обсуждать вам не придется. Епископ просто намерен выразить свою волю.
— Я просто намерен выразить свою волю, мистер Слоуп, и обсуждать ничего не придется,— сказал епископ, повторяя слова жены.
— В этом, милорд,— сказал мистер Слоуп,— никто из нас уверен быть не может. Тем не менее, я не могу заставить миссис Прауди удалиться и должен остаться здесь сам, если таково желание вашего преосвященства.
— Да, именно таково желание его преосвященства,— сказала миссис Прауди.
— Мистер Слоуп,— начал епископ торжественно,— мне тяжко порицать кого-либо. Мне очень тяжко порицать священника, и особенно священника в вашем положении.
— А? Что же я такого сделал, милорд? — дерзко спросил мистер Слоуп.
— Что вы сделали такого, мистер Слоуп? — вопросила миссис Прауди, выпрямляясь во весь рост и уставляя в нераскаянного грешника свой грозный перст.— Вы осмеливаетесь спрашивать у епископа, что вы сделали такого? Или ваша совесть...
— Миссис Прауди, я хотел бы с самого начала указать, что с вами я разговаривать не намерен.
— Нет, сэр, вам придется разговаривать! Придется! Почему вы столько разговаривали с этой синьорой Нерони? Почему вы опозорили себя — а ведь вы священник! — постоянным пребыванием в обществе подобной женщины — и к тому же замужней! — с которой священнику меньше всего подобало бы поддерживать знакомство?
— Но познакомился я с ней в вашей гостиной!
— И постыдно вели себя в ней,— заявила миссис Прауди.— Постыдно! Я не должна была бы и дня терпеть вас в своем доме после того, что я увидела тогда. Мне следовало бы сразу потребовать вашего удаления.
— В первый раз слышу, миссис Прауди, что у вас есть власть требовать, чтобы я оставался или не оставался тут!
— Как! — воскликнула миссис Прауди.— У меня нет права решать, кого допускать, а кого не допускать в мою гостиную? Я не должна оберегать своих слуг и подчиненных от развращающих примеров? Я не могу оградить собственных дочерей от соприкосновения с грязью? Я покажу вам, мистер Слоуп, есть у меня такая власть или нет! Будьте так любезны понять, что вы больше не состоите при епископе и что, поскольку ваша комната немедленно понадобится для нового капеллана, я прошу вас подыскать себе квартиру вне дворца, и как можно скорее!
— Милорд! — сказал мистер Слоуп, оборачиваясь к епископу и повернув спину его супруге.— Могу ли я просить вас о том, чтобы я из ваших собственных уст услышал, к какому решению вы пришли в этом деле?
— Разумеется, мистер Слоуп, разумеется,— ответил епископ.— Это законная просьба. Ну, так я решил, что вам следует поискать другого места. Мне кажется, вы не очень подходите для должности, которую занимали в последнее время.
— И каковы же были мои погрешности, милорд?
— Эта синьора Нерони — вот первая погрешность,— сказала миссис Прауди.— И притом чудовищная. Чудовищная и мерзостная. Стыдитесь, мистер Слоуп, стыдитесь! Ведь вы же служитель божий!
— Милорд, я хотел бы узнать, за какую вину меня изгоняют из вашего дома!
— Вы слышите, что говорит миссис Прауди,— ответил епископ.
— Когда я сделаю историю моего увольнения достоянием гласности, милорд,— а я вынужден буду так поступить, чтобы она не бросила тень на мою репутацию,— вам вряд ли будет приятно, если мне придется упомянуть, что вы отказали мне по требованию вашей жены, поскольку ей не понравилось мое знакомство с другой дамой, дочерью одного из соборных пребендариев?
— Можете делать достоянием гласности что угодно, сэр,— сказала миссис Прауди.— Но вряд ли вы настолько безумны, что разгласите свои барчестерские похождения! Или, по-вашему, я не знаю, как вы валялись в ногах у этой твари — то есть валялись бы, будь у нее ноги! — и то и дело лизали ей руку? Поберегитесь, мистер Слоуп! Священников лишали сана за проступки куда менее вопиющие!
— Милорд, если это будет продолжаться, я окажусь вынужден подать в суд на эту женщину — то есть на миссис Прауди — за клевету.
— Мне кажется, мистер Слоуп, вам лучше сейчас удалиться,— сказал епископ.— Я пришлю вам чек на сумму, которая вам, возможно, причитается; но при настоящих обстоятельствах, возможно, будет лучше для всех, если вы покинете дворец незамедлительно. Я оплачу ваше возвращение в Лондон и выдам жалованье за будущую неделю.
— Если, однако, вы желаете остаться в епархии,— вставила миссис Прауди,— дав торжественное обещание более не видеться с этой женщиной и быть впредь осмотрительнее, епископ поговорит о вас с мистером Куиверфулом, которому нужен младший священник для Пуддингдейла. Дом там, насколько мне известно, вполне вам подойдет, не говоря уж о жалованье, которое составит пятьдесят фунтов в год.
— Пусть господь простит вам, сударыня, то, как вы обошлись со мной,— сказал мистер Слоуп с самым неземным взглядом.— Но не забывайте, сударыня, что и вам не все может сойти с рук.— И он бросил на нее весьма земной взгляд.— А епископа мне просто жаль! — И с этими словами мистер Слоуп вышел из комнаты.
Так кончились взаимоотношения епископа Барчестерского с его первым доверенным капелланом.
В одном миссис Прауди была права: мистер Слоуп не был настолько безумен, чтобы поведать всему свету о своих барчестерских похождениях. Он не попытался навязать своему другу мистеру Тауэрсу никаких письменных разоблачений самовластия миссис Прауди или глупости ее супруга. Он понимал, что для него полезнее будет вообще никак не упоминать о своем пребывании в кафедральном городе. Вскоре после описанной беседы он покинул Барчестер, отряс его прах со своих ног, входя в вагон, и не бросил ни единого тоскливого взгляда на башни собора, когда поезд умчал его от них.
Всем известно, что род Слоупов никогда не голодает: они всегда падают на ноги, точно кошки, и, где ни упали, живут всегда припеваючи. Так было и с нашим мистером Слоупом. Вернувшись в столицу, он узнал, что сахарозаводчик скончался и вдова его пребывает в неутешном горе, а другими словами, нуждается в утешении. Мистер Слоуп не замедлил утешить ее и обосновался в прекрасном доме на Бейкер-стрит. Вскоре он был уже священником церкви в окрестностях Нью-Роуд и приобрел славу одного из самых красноречивых проповедников и благочестивых служителей божьих в этой части Лондона. Там мы его и оставим.
О епископе и его супруге остается сказать лишь немногое. С этого времени уже ничто не нарушало их семейной гармонии. Вскоре кончина еще одного епископа открыла доктору Прауди доступ в палату лордов, о чем он прежде так мечтал. Но к этому времени он уже был умудрен опытом. Нет, членом палаты лордов он стал и иногда подавал голос в пользу взглядов правительства на дела церкви. Однако он твердо помнил, что истинная сфера его деятельности расположена в непосредственном соседстве с гардеробной миссис Прауди. Он больше никогда не пытался выйти из подчинения и как будто утратил всякое желание править епархией. Если он и мечтал о свободе, то лишь так, как мечтают о тысячелетнем царстве мира на земле — как о прекрасном времени, которое, может быть, и придет, но до которого никто не рассчитывает дожить. Миссис Прауди была еще в цветущих летах и, уж во всяком случае, отличалась завидным здоровьем, и у епископа не было никаких оснований опасаться, что ему придется в скором времени изведать печальную участь вдовца.
Он все еще епископ Барчестерский. Он так украсил собой этот трон, что правительство не желает перемещать его, даже с повышением. Там, наверное, он и останется под надежной опекой, пока век с его новомодными замашками не решит, что он слишком стар, и не наградит его пенсией. Что до миссис Прауди, то мы молим об одном: да живет она вечно!