С тех пор как дети уехали, Надин обнаружила, к своему удивлению и даже легкому разочарованию, что коттедж не внушал пугающей тревога. В нем не стало больше порядка — она ни во что не ставила порядок — и, конечно же, не появилось больше комфорта. Тем не менее, бывшая жена Мэтью перестала рассматривать его как ненадежное пристанище, неспособное уберечь ее детей от опасности. Коттедж оказался сырым, изолированным и неудобным для жизни местом — и более ничем.

В первую неделю после отъезда детей она была безутешна от горя. Надин рыдала без устали, бродя из комнаты в комнату, сделала таблицу на одной из стен на кухне, чтобы вычеркивать на ней каждый день, который проходил, прежде чем она сможет увидеть детей снова — хотя бы на время школьных каникул. Она сворачивалась клубочком возле телефона, страстно желая, чтобы они позвонили. А это случалось крайне редко. Наверняка (в том не было никаких сомнений) им мешали звонить. В порыве энтузиазма Надин переворачивала все в их комнатах, забирала все одеяла, спальные мешки и покрывала для химчистки, кидала огромный затхлый разноцветный ворох на заднее сидение машины, создавая тем самым необычайно острое чувство счастья и радости от совершаемого действия. Потом бурная деятельность сменялась слезами и унынием. Наступали дни, когда она сидела за столом на кухне, глядя на белесоватые огни Херфордшира, варила кофе, который потом не пила, и ждала, подобно принцессе в башне, Тима Хартли. Тот приходил, как частенько делал, с полным подносом приготовленной его матерью еды. Фермер говорил, что надо немного поесть.

Тим Хантли стал единственной ниточкой, соединяющей ее с внешним миром. Он был человеком, которого Надин находила непостижимым: традиционным в политических вопросах, социально ничем не примечательным, плохо начитанным, но упорным и практическим. Его манера держаться с ней мало чем отличалась от общения с коровами, словно она, Надин, была существом, которое нужно поддержать регулярными дозами правильной диеты, а благодаря достаточно простым и лишенным глупостей инструкциям ее можно удержать от совершения неверного поступка, помочь обрести себя в ситуации, которой она не может управлять. Ну, словно корова на автостраде. Он не флиртовал с Надин, хотя она чувствовала раз или два, глядя на горы продуктов, занимающих такое ободряющее пространство на ее кухне, что постепенно начинает нравиться ему. Потом он нашел, как и обещал, подержанную печь для обжига глины, взяв за нее только двадцать фунтов, и показал ей дорогу к коммуне. Это он тоже обещал.

В той коммуне чуть более тридцати человек, в большинстве — женщины и дети, — жили в полной гармонии в небрежно переделанном амбаре. Они выращивали овощи и ткали покрывала из уэльской шерсти. Эти люди не напомнили прежние женские группы протеста, участников марша мира времен ее детства и отрочества, запихивающих цветы в дула орудий и лежавших в белых рубашках на газонах перед Министерством обороны. Они по-доброму посмотрели на горшки Надин и сказали, что будут счастливы видеть ее в любое время, когда угодно. И пускай она привозит своих детей, когда те приедут.

Постепенно наступили сумерки. Надин вдруг поняла, как долго не позволяла себе думать слишком много о детях — вот в чем вся соль! — о ситуации, в которой они оказались благодаря несправедливым обстоятельствам. Но она стала приходить в себя, сумела преодолеть депрессию, даже начала замечать приход весны, распускающиеся почки с листьями, клумбу маленьких, чрезвычайно ярких диких нарциссов в саду позади коттеджа. Как-то Надин даже совершила однажды прогулку до фермы Хантли, чтобы разыскать мать Тима на кухне. Та кормила двух ягнят из пары детских бутылочек.

Надин поблагодарила миссис Хантли за щедрое угощение и заботу.

— О, мне совершенно не трудно, — сказала мать Тима. — Ешьте сколько хотите.

— Спасибо.

— Как теперь поживает тот мальчик?

Надин посмотрела на ягнят. Они были усажены вместе в картонную коробку и сосали бутылку со рвением, близким к экстазу.

— Он ходит в школу, я полагаю…

— Уже кое-что.

— Но у них не очень-то веселые голоса по телефону. Им не нравится там, они не любят мачеху.

Миссис Хантли забрала опустевшую бутылку от ягненка, соска легонько скрипнула.

— А кто любит? Кто и когда любил свою мачеху?

— Ну, бывает…

— Нет, — сказала миссис Хантли. — Никаких сказок. — Она забрала вторую соску. — Вы не хотите дать им двоим вторую порцию?

Надин подумала, что это будет приятно. Она не очень любила кормить молоком своих собственных детей. Но тут — совсем другое дело. Тут не требовалось каких-то личных, эмоциональных сил. К тому же, ягнята были такими смешными, их нельзя не любить.

Два дня спустя Тим привез третьего ягненка в коттедж и опустил его в коробке на полу в кухне.

— Что это? — спросила Надин.

— Кое-кто для вас. За ним вы можете присматривать. Ее нужно кормить из рук целую неделю.

— Но…

— Вы займетесь этим, — сказал Тим. — Вы сможете.

— А если что-нибудь случится? — с тревогой спросила Надин.

— Тогда позвоните мне.

Надин сидела на полу в кухне и смотрела на ягненка.

— Она потеряла свою маму, — пояснил фермер. — Вы подойдете на эту роль для нее.

— Привет, — сказала Надин ягненку. Она положила руку на твердую, маленькую, покрытую шерстью головку. — Кто же из нас должен получить преимущество от этого?

— И вы, и ягненок, — ответил Тим.

Когда он ушел, Надин приготовила согласно пропорциям смеси, которые он оставил, и накормила ягненка. Первую бутылку она скормила в коробке, как делала это на ферме, но, приготовив вторую бутылку, взяла ягненка к себе на колени и держала там, чувствуя, как жесткие маленькие копытца упираются ей в бедро. Каждый мускул ягненка наполнялся энергией.

Потом она опустила ягненка, блеющего и помахивающего хвостиком, обратно в коробку.

— Больше нет, — сказала Надин. — Не сейчас. Позже.

Она протянула руку, и ягненок потянулся к ближайшему пальцу и стал сосать — удивительно сильно и резко.

— Нет, — сказала Надин, убирая руку. — Боюсь, я всего лишь твоя приемная мама.

Зазвонил телефон. Она поднялась и отошла от коробки, чтобы снять трубку.

— Надин? — спросил бывший муж.

Она повернулась, держа трубку у подбородка, чтобы видеть ягненка, вглядываясь в его широкие глаза над краем коробки.

— У меня здесь ягненок…

— Что?

— У меня ягненок, — пояснила Надин. В ее голосе послышалась гордость. — Здесь, на кухне. Я присматриваю за ним.

— А…

— Детям он понравится. Он такой маленький…

— Надин, — перебил ее Мэтью, — я звоню тебе вот по какому делу.

— Да?

— Ну, все теперь в порядке, мы нашли ее, но Бекки убегала из дома…

— Что!? — пронзительно закричала Надин, крепко схватившись за телефон.

— Она, ну… Она убегала… Прочь…

— Почему? Почему она поступила так? Что случилось с ней?

— Уже неважно, что случилось…

— Что значит неважно? Конечно, это важно! Это может быть для тебя неважно, но не для меня. Почему моя дочь убегает?!

— Надин…

— Что ты ей сделал? — кричала бывшая супруга.

— Если ты не хочешь дать мне возможности рассказать, что произошло, я повешу трубку.

— Нет! — заорала Надин. — Нет!

— Тогда закрой рот и слушай.

Надин прикрыла глаза. Она обмотала свои пальцы телефонным проводом и затянула его так сильно, что они побелели.

— Произошла ссора, — сказал Мэтью, — семейная ссора, в которой участвовала Бекки…

— Я тебе не верю!

— В которой активно участвовала Бекки. А в результате она ушла из дома. Я решил, что к своим друзьям…

— Ты проверил? Когда она уходила явно расстроенная, ты позаботился и проверил, где она может быть?

— Я думал, она хочет навестить друзей, но как выяснилось, Бекки не пошла в гости ни к кому из знакомых…

— О, боже, — сказала Надин. Она высвободила затекшие пальцы и потрясла ими, чтобы восстановить движение крови. — О, мой бог, как ты мог, как ты мог?!

— Бекки пошла по клубам, — продолжал Мэтью. — В Седжбери появился новый клуб, и она была там. Я даже не знал о его существовании, иначе я пошел бы туда искать. Я думал, Бекки не возвращается домой, чтобы досадить мне.

— Спорю, ты спал, как сурок, — горько заявила Надин.

— Я вообще не спал, — ответил бывший муж. — Я не сплю ночами, даже после того, как мы нашли ее. Точнее, ее отыскала полиция.

— Полиция?!

— Бекки поехала автостопом. Я думал, может, она собирается доехать до Херфордшира, но ее нашли за пределами Стаффорда в кафе для дальнобойщиков и привезли обратно прошлым вечером. Бекки в порядке.

— Где она теперь?

— В кровати.

— Подними ее! Подними и позови к телефону! Я должна поговорить с ней!

— Она измучена. С ней все в порядке, но она очень устала, и доктор дал ей снотворное…

— Я должна поговорить с ней! — кричала Надин.

— Сейчас это невозможно. Бекки должна спать, пока сама не проснется.

— Я настаиваю! Я ее мать!

— Она позвонит тебе сразу, как проснется…

— Я приеду, возьму машину и приеду.

— Нет, ты не поедешь.

— Ты не можешь остановить меня. У меня еще есть права, особенно учитывая твою нерадивость, безалаберность, навязчивую идею о твоей новой жизни. Значит, ты не можешь даже…

Мэтью положил трубку.

— Ублюдок! — истошно заорала Надин в трубку, а потом швырнула ее обратно на телефон.

Ягненок, притихнув в своей коробке, смотрел на Надин своими широкими удивленными глазами и начал блеять.

— Заткнись! — сказала она, дрожа, после чего неуверенно протянула руку и снова сняла трубку. Набрать номер Тима удалось с большим трудом.

— Приходите скорей…

— Что случилось?

— Приходите скорей. Приходите и возьмите ягненка. Я не могу справиться, я не могу…

— Оставайтесь на месте, — сказал Тим Хантли.

Надин кивнула. Она выронила трубку из руки, и медленно сползла вниз около кухонного шкафа. Так она и сидела на полу.

— Бекки, о, Бекки, бедная Бекки, бедная…

Надин обхватила колени руками и положила на них голову, пристально глядя на ягненка. Женщина начала раскачиваться и бормотать себе под нос.

— Мне так жаль, — сказала Джози.

Она сидела на краю кровати Бекки. Если сесть хоть чуточку ближе к изголовью, нарушилось бы личное пространство приемной дочери. А Джози чувствовала, что это недопустимо.

Бекки лежала прямо, в той же позе, в которой открыла глаза после девятнадцати часов сна. Она отвернулась от мачехи, уставившись в стену.

— Мне, правда, очень жаль. Я вела себя несдержанно. Что бы мы ни сказали друг другу, я бы никогда не ударила тебя. Мне искренне жаль.

Бекки не пошевелилась. Она лежала так, словно совершенно не знала о присутствии Джози, словно мачехи просто не существовало для нее и ничего сказано сейчас не было.

Джози посмотрела ей в очень бледное лицо. Темные волосы разметались в беспорядке на подушке, девочка вытянулась во весь рост. Полицейские сказали, что Бекки затеяла небольшую потасовку за два дня и три ночи своего отсутствия. Вероятно, драка была с одним из водителей трейлеров, который подобрал ее. Но все это, к счастью, несерьезно, девочка не пострадала Доктор, который осмотрел ее, сказал, что имеются не самые страшные синяки на шее и на плечах, но они благополучно пройдут.

Сама Бекки ничего не сказала. Все, что говорилось полисменам и доктору, она не стала повторять ни отцу, ни мачехе. Казалось, девочка не обрадовалась, что находится дома, скорее, примирилась с этим, словно прекрасно поняла — порыв выброса энергии незаметно прошел, будто его и не бывало.

— Ты голодна? — спросила Джози. — Хочешь что-нибудь поесть?

Бекки слегка кивнула головой. Она не хотела есть или пить, не ощущала в тот момент обычного аппетита, — лишь странное, невесомое и отрешенное спокойствие.

— Бекки, — проговорила мачеха, — ты не хочешь со мной разговаривать? Разве нельзя, в конце концов, признать, что мне действительно очень жаль?

Девочка ни пошевелилась, не произнесла ни звука. Джози медленно поднялась с кровати. Она сказала полисменам, что ударила Бекки, но они не отреагировали. Как будто оплеуха, повлекшая поиски ребенка, не вызвала у них особого впечатления.

— Такое случается, — сказал сержант. — Случается всегда. Первый признак того, что взрослые выходят за рамки, а дети дают тягу.

Он смотрел не на Джози, пока говорил это, а на Мэтью. И она смутно чувствовала, что ей делают выговор: не сумела справиться, не смогла сдержаться, не воспользовалась своей предполагаемой зрелостью. Когда спустя почти тридцать шесть мучительных часов позвонили из полиции, и она ответила по телефону, полисмен попросил позвать ее мужа.

— Мистера Митчелла, пожалуйста, — сказал он, — отца молодой леди.

— Но вы…

— Пожалуйста мистера Митчелла. Отца Бекки Митчелл. Немедленно, пожалуйста.

Мэтью заплакал, когда услышал, что Бекки в безопасности. Расплакались Джози и Клер. Руфус и Рори сидели, развалившись, на лестнице и пинали ногами перила. Мэтью посадил младшую дочку на колени, а Рори пробрался мимо Руфуса, чтобы подойти и встать возле своего отца и сестры. Мэтью протянул руку и обнял его.

«Я в немилости», — подумала Джози.

Она вышла на кухню и разрыдалась над раковиной, держась за стальной край, не утирая слезы, которые падали большими каплями подобно дождю. Руфус пришел на кухню и прислонился к шкафу рядом с ней.

— Ты не сделала это специально, — сказал он.

— Я сделала это в последнюю минуту. В последнюю минуту, это было явно специально…

— Ты не сумела справиться в последнюю минуту, — утешал ее сын. — Никто бы не смог.

Она бросила на него быстрый благодарный взгляд.

— Спасибо тебе.

— Это правда, — проговорил Руфус.

Женщина-полицейский привезла Бекки домой, а потом врач пришла из медицинского пункта в Седжбери. С ней Джози не была хорошо знакома. Обе оказались очень занятыми. Бекки совершила побег из дома, после которого она вернулась без физического ущерба здоровью. Вот и все, что нужно знать. Остальное — дело Мэтью, Бекки и, надо полагать, в гораздо меньшей степени — дело Джози.

Мэтью и Рори переложили матрас с кровати Клер на пол около постелей в комнате мальчиков, а Бекки вымылась в душе в полной тишине, приняла прописанное ей снотворное и закрыла изнутри дверь в свою комнату. Джози постелила чистое белье на ее кровать — тщетная забота! Она знала о том, но все, что она делала, было тщетно. И приемная дочь улеглась на кровать и заснула, и спала целую вечность.

Прежде, чем лечь самой, Джози нашла Мэтью, сидящего на остове кровати Клер и пристально смотрящего на заснувшую дочь. Было непонятно, что теперь говорить и ему, и Бекки.

— Приходи, когда захочешь, — сказала Джози. — Или оставайся здесь. Это не имеет значения. Делай, что хочешь.

Она окинула взглядом комнату. Обувь Бекки лежала на полу возле медвежонка Клер с искусственным голубым мехом. Рядом валялись обертки от плитки шоколада.

— Прости, — снова проговорила Джози.

— Привет, — сказал Мэтью.

Бекки очень медленно подняла голову от подушки.

— Привет.

Отец подошел и встал возле кровати, глядя на дочь. Продолжительный сон и отсутствие еды придали Бекки прозрачный, почти хрупкий вид. Возле кровати на полу стоял поднос с тарелкой супа, к которому так и не притронулись. Сэндвич девочка тоже не съела.

— Джози принесла тебе ленч, как я вижу.

— Я не хотела есть.

— Но ты ешь шоколад. — Он посмотрел на обертки от конфет, разбросанные по ковру.

— И что с того?

Мэтью присел на краешек постели.

— Как долго ты намерена оставаться в постели?

Она пожала плечами:

— Я не думала об этом.

— Ты не больна, Бекки.

Она ничего не ответила.

— Мы не можем продолжать ухаживать за тобой, словно ты больна, когда на самом деле ты абсолютно здорова. Особенно, если ты не хочешь есть то, что приносит Джози, специально готовя для тебя.

Бекки вздохнула.

— Джози взяла больничный на работе, — сказал Мэтью, — чтобы побыть с тобой. Я не смог, а она уладила все сама. Осталась здесь специально, чтобы ухаживать за тобой.

— Я не просила ее, — ответила Бекки. — Ей не нужно этого делать.

— Она чувствует, что должна это делать.

— Ее проблемы.

— Нет. Это ее чувство ответственности. Она предлагает свою помощь мне, ради моего спокойствия, — и ради твоего блага.

Девочка бросила быстрый высокомерный взгляд на поднос с едой.

— Я этого не ем.

— Тогда я скажу, чтобы она прекратила приносить еду.

— Как угодно, — ответила Бекки.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— О, Боже…

— Это не о том, что случилось. Я никогда не спрошу тебя об этом. Если хочешь мне рассказать, то пожалуйста. Но сам не буду расспрашивать. Все, что меня беспокоит — это твоя безопасность.

Бекки ждала, зевая. Густой пучок ее волос на затылке рассыпался по спине.

— Я люблю Джози, — сказал Мэтью.

Девочка поежилась.

— Я хочу, чтобы ты знала об этом. Я люблю ее. Я хочу, чтобы ты знала, что я люблю и тебя. Что бы ни случилось, что бы с нами ни стало — это так. Ты моя дочь, и я люблю тебя.

Бекки состроила гримасу.

— Да ну? — елейно поинтересовалась она.

— Никаких «да ну».

— А тогда что же?

— Ты, кажется, думаешь, — сказал отец, отводя взгляд в сторону, — что я должен сделать выбор, что должен выбирать между тобой и ею. Но я не буду. Я хочу, чтобы ты знала об этом, как знаешь, что я люблю тебя. Я не должен делать выбор. Я могу любить вас обеих — тебя и ее.

Она уставилась на него.

— Ты не можешь, — грубо пробормотала Бекки.

— Могу, — ответил он, поднимаясь. Казалось, отец вдруг стал необычайно высоким, стоя так близко возле ее кровати. — Это ты не можешь.

Это был удар. Бекки не могла взглянуть на него. Она опустила взгляд к своим ногтям, покрашенным металлическим синим лаком, потом отвела глаза в сторону.

Мэтью прошел от ее кровати к двери.

— Так что решай сама, — сказал он.

В доме было очень тихо. Бекки решила, что Джози внизу, может быть, расставляет книги или готовит свой «мамочкин лучший пирог». А может — штопает. Девочка никогда не видела раньше заштопанной одежды. Ее мать этим не занималась, вряд ли пришила хоть две пуговицы на памяти дочери. А вот Джози штопала одежду. Она поставила заплату на джинсы Рори и зашила длинную прореху в спортивном костюме Клер — том самом, с персонажами Диснея.

Бекки не могла понять, как ей позволили это сделать.

Она сидела на краю кровати. Бекки оделась и чувствовала себя довольно беспокойно, правда, без конкретной причины. К тому же, девочка была голодна. Несмотря на указания отца, Джози предложила ей сэндвич во время ленча, стоя внизу на лестнице и позвав ее. И Бекки, перекрикивая музыку, начала снова кричать, что сыта и ничего не хочет. От мысли о сэндвиче у нее потекли слюнки. В комнате мальчиков нашлось полпакета чипсов, две пачки леденцов обнаружилось в карманах ее джинсовой куртки. Она проглотила все это. Сигарет не было. Последнюю Бекки выкурила неделю назад, когда мужчина, владелец кафе, куда нагрянула полиция, поделился с нею. Заодно он угостил Бекки и подгорелым завтраком, один запах которого казался невероятно аппетитным.

— Глупая дурная девчонка, — сказал ей владелец кафе. — Как будто бегство когда-то помогало.

Но он дал ей сигарету и завтрак, а когда пришла полиция, стоял возле ее стола, чтобы защитить, если понадобится. Хотя в том не было необходимости. Бекки никогда не скажет этого никому до конца своих дней, но она была настолько благодарна, когда увидела пришедших полисменов, что почти бросилась в объятия людей в форме.

Внизу зазвонил телефон. Раздался второй, третий звонок, потом Джози подошла и сняла трубку. Бекки прекрасно слышала ее голос, но не могла разобрать слова. Через секунду-другую дверь в гостиной открылась, и мачеха позвала: «Бекки?» Ее голос звучал тревожно.

Девочка встала.

— Да?

— Бекки, ты можешь спуститься?

Она медленно вышла на галерею. Джози стояла внизу, у лестницы.

— Бекки, твоя мама…

— Да?

— Она… у нее странный голос, похоже, она немного не в себе…

Бекки сбежала по лестнице вниз, пролетев мимо Джози. Надин всегда производила впечатление дамы немного не в себе, особенно, если ей нужно было звонить на Баррат-роуд с риском нарваться на Джози. Дочь схватила телефонную трубку.

— Мама?!

Надин прорыдала:

— Ты должна прийти…

— Что? Что случилось?

— Ты должна прийти, мне нельзя к тебе, твой отец не позволит мне, а теперь случилось это…

— Что случилось?

— Бекки, я не могу контролировать себя, не могу управлять собой, ты должна прийти быстрее…

— Что случилось? С тобой все в порядке? Ты ударилась?

— Я не знаю, — ответила мать, в ее голосе послышались слезы. — Я не знаю!

— Боже мой, — воскликнула Бекки, проглотив комок в горле. — Ты что-то приняла? Ты приняла пилюли или что-то подобное?

— Нет, — ответила Надин, — нет. Но ты нужна мне. Ты нужна мне здесь. Мне надо, чтобы ты приехала. Я не видела тебя с тех пор, как все произошло. Я должна видеть тебя, должна!

— О-кей, — сказала Бекки. Ее голос заметно вибрировал, словно она сама дрожала всем телом.

— Быстрее, — кричала Надин. — Быстрее!

— Да-да.

Бекки слышала, как повесили трубку. Одно мгновение она простояла, глядя на трубку в своей руке, потом опустила ее и медленно пошла на кухню. Джози сидела за столом с открытой чековой книжкой перед собой, выписывая счета. Она взглянула поверх книжки на вошедшую Бекки и спросила нейтральным голосом:

— Все в порядке?

Бекки колебалась. Она поднесла руку ко рту и стала грызть заусенец.

— Не совсем так, — ответила девочка.

Джози отложила в сторону ручку. Она сказала менее нейтрально:

— В чем дело?

— Она плакала, — ответила Бекки. — Это ужасно. Постоянно просила меня приехать…

— К ней? В Херфордшир?

— Она сказала, что я должна, что я нужна ей. Говорила, с ней что-то случилось.

Джози встала.

— Она заболела?

Бекки взглянула на мачеху.

— Я не знаю, она просто в отчаянии. Я… я должна ехать, должна…

— Как ты собираешься туда добраться?

Девочка пожала плечами:

— Не знаю. На поезде, может быть, на такси…

— Я отвезу тебя, — заявила Джози.

— Вы?..

— У меня машина. Она снаружи. Я могу отвезти тебя к твоей матери. Только дай мне написать записку для остальных и позвонить Мэтью…

— Нет, — проговорила Бекки.

— Нет?

— Не говорите папе, — сказала приемная дочь. — Пожалуйста, только не говорите.

— Он не подумает, — сказала Джози, глядя прямо в глаза Бекки, — что это второй безответственный поступок, который я сделала по отношению к тебе на этой неделе?

Бекки знала, что ее лицо и голос были полны мольбы. Похоже, она ничего не могла с собой поделать.

— Я скажу ему…

— Что ты собираешься сказать отцу?

— Что вы сделали это… — девочка замолчала, сдержалась и потом сказала, — чтобы помочь мне.

Джози обошла холодильник.

— Если мы собираемся в Херфордшир, ты должна что-нибудь поесть.

— Нет…

— Бекки, — воскликнула Джози, — ты ничего не ела толком целую неделю, ты не знаешь, что тебе предстоит. Какая будет польза твоей матери, если ты упадешь в обморок у ее ног?

— Мы должны ехать, — повторила ее приемная дочь.

Джози прошла обратно.

— Возьми с собой пару бутербродов, чтобы съесть по дороге, пока я завожу машину. И оставь записку для своего отца.

— Что я должна написать?

Джози быстро прошла мимо нее и сняла ключи от машины с крючка возле входной двери.

— Я не знаю, — ответила она. — Это твое дело.