— Я приехала, — сказала Софи.
— Соф… — изумленно проговорил Фергус.
Одной рукой он придерживал дверь, а в другой у него были очки для чтения: полукруглые, в черепаховой оправе. Волосы слегка взъерошены, как будто он теребил их, пока думал.
— Родная, это же чудесно! Только я не ожидал, что ты приедешь так скоро…
— Можно войти? — Софи подтянула сумку на плечо.
— Конечно! Проходи…
Выглядел Фергус опешившим. Он отступил, придерживая дверь, и попытался ее поцеловать, но промахнулся.
Софи прошла в гостиную и бросила сумку на белый диван. Она вела себя очень уверенно и даже властно.
— Ты получила мое письмо?
— Еще бы! — Она вытаращила глаза. — Зачем я, по-твоему, приехала?!
— Но… я думал, ты приедешь позже…
— Мне пришлось, — коротко ответила Софи.
Фергус переложил сумку на пол.
— Новая обивка…
Она недовольно фыркнула, подошла к столику с бокалами и серебром и переставила некоторые предметы, словно мстя за сумку. Фергус подскочил к дочери и взял ее за руку.
— Софи, почему тебе пришлось?
Она косо на него посмотрела и язвительно ответила:
— Ты же сам сказал, что нам надо поискать квартиру. И школу. Учеба начинается через неделю.
Фергус вздохнул:
— Милая, в этой четверти ничего не выйдет. Я рассчитывал перевеете тебя в новую школу после Рождества.
— Почему?
— Сейчас уже поздно…
— Но я не хочу переводиться в другую школу только на две четверти. Надо отучиться хотя бы год…
— Софи! — Он взял ее за обе руки. — Ну что ты такое говоришь? Перестань вести себя, как ребенок. Объясни, почему ты так неожиданно приехала?
Она разозлилась:
— Да ты же сам пригласил!
— Я не предполагал, что вместо ответа на мое письмо ты явишься сама.
Софи подошла к окну и выглянула в сад. Со стороны ока казалась ему невероятно тонкой и хрупкой, а темная одежда и высоко убранные волосы это подчеркивали. Еще она выглядела так, словно вот-вот взорвется, если не обращаться с ней бережно. Может, подойти к ней и обнять по-отцовски? Нет, лучше не надо. Фергус присел на подлокотник кресла и молчал, вертя в руках очки. «Прошу тебя, — мысленно молил он Софи, — прошу, будь послушной, разумной, будь даже немного покладистой. Пожалуйста».
Она стояла у окна несколько минут. Затем сняла бабочку с волос, встряхнула их и ловко заколола обратно.
Наконец, не поворачиваясь к отцу, Софи проговорила:
— Дэн умер.
— Я знаю. Джина мне сообщила. Такое горе…
— А потом Гас мне кое-то рассказал.
— Да?
— Да. Кроме него, никто не осмелился.
Фергус молчал.
Софи подождала полминуты, а потом не выдержала:
— Лоренс хочет бросить Хилари.
— Что?!
— Ты слышал. Лоренс хочет бросить Хилари.
— Господи, почему?! — Фергус встал.
— Потому что он влюбился в мою мать.
После недолгого молчания он тихо произнес:
— О Боже…
— Она в него тоже влюбилась. Они хотят уехать во Францию.
Фергус подошел к дочери и обнял ее. Та вырвалась.
— Не надо!
— Я не знаю, что тут сказать… Что Джина говорит?
— Ничего, мы с ней это не обсуждали. Я даже думать об этом не могу, не то что говорить!
— О, Софи…
— Я-то решила, что она из-за психолога такая счастливая. А на самом деле…
Он стоял рядом с Софи и смотрел на сад. Казалось, деревья устали под весом поздней летней листвы. По траве возле белого столика со стульями лениво перекатывались сухие листья. Фергус ощутил внезапное горе, не за себя, а за эту девочку, стоящую перед ним, и за трех уиттингборнских мальчиков, и за старушку Ви. Последствия некоторых действий бывают ужасны. По-настоящему ужасны. Выкорчуй одно большое дерево в лесу, и ветер проберется внутрь, раскидает остальные деревья. Хоть ты и думаешь, что сам в ответе за свою жизнь, с тобой всегда может случиться что-то страшное и неизбежное. Так в прошлый раз сказала ему Софи, сгорая от ярости. Фергус тоже тогда рассердился — его злила дочкина наивность, бездеятельность и даже доброта. Теперь он горько, горько об этом жалел.
Софи вдруг выдавила:
— И еще кое-что.
Он внимательно на нее посмотрел.
— Я переспала с Джорджем.
Фергус опустил голову.
— И мы не пользовались презервативом, потому что не думали этим заниматься. В смысле, заранее не думали.
Тишина.
— Так ты беременна?
— Не знаю.
— Софи…
— Скоро узнаю.
Фергус заметил, как у него дрожат руки — будто бы сами по себе откликаются на происходящее. Он спрятал их в карманы.
— Когда?
— Через пять дней.
— Может, надо сходить к врачу?
— Нет! — отрезала Софи. — Не сейчас!
— Что еще скажешь?
— Ничего. Домой я не вернусь.
Наконец она обернулась и посмотрела на отца. У нее был ясный, пустой взгляд.
— Мне надо будет купить кое-какие вещи. Я взяла только самое необходимое, потому что не хочу мешать старую жизнь с новой. Больше не могу терпеть все это вранье!
— Мама знает, что ты у меня?
— Нет.
— Ты ей позвонишь?
— Нет.
— Тогда придется мне.
Софи снова отвернулась и подошла к своей сумке.
— Как хочешь.
Она взяла ее на руки, точно крупного младенца. Фергус заметил серебряный браслет — его подарок.
— Увидимся позже, — сказала Софи. — Я пойду к себе.
Джина лежала на кровати, полностью одетая. Было еще не темно, комнату заполнял приглушенный бледный свет, похожий на вуаль. Она не спала. Вот уже час она лежала просто так — с тех пор как позвонил Фергус и сообщил, что Софи у него.
Прислонившись к кухонной стене, Джина разрыдалась. Она сжимала трубку и плакала, плакала от облегчения.
— Можно с ней поговорить?
— Вряд ли она захочет, — ответил Фергус. Его голос звучал странно, как будто он тоже с трудом сдерживал чувства. — Она у себя в комнате, дверь закрыта.
— У нее все хорошо?
— Нет.
— Она…
— Да. Она все рассказала. А ей рассказал Гас.
Джина умолкла. Ей не хватило духу проговорить: «Что ж, для тебя это, наверное, приятное известие».
Фергус сказал в молчащую трубку:
— Я не знаю, что и думать. По крайней мере в отношении Софи.
— Видимо, это взаимно.
— Видимо.
— Она вернется?
— Нет. Не сегодня — это точно.
Джина вытерла глаза рукавом рубашки. На нем остались черные разводы от туши.
— У нее занятия в понедельник начинаются.
— Да, но вряд ли я смогу поговорить с ней нормально в ближайшие два-три дня.
— Она хочет жить с тобой?
— Да. — Фергус перевел дыхание. — Я сказал, что куплю для нас квартиру, в которой мы будем жить, пока она не выучится.
— Понятно.
— Я это не для себя делаю, Джина…
Она его перебила:
— Пью хотят переехать в октябре. Посреди школьной четверти.
— И ты уедешь во Францию?
— Да, — прошептала она.
— А Софи ты в свои планы включила? — спросил он неожиданно твердым голосом.
Она медленно отняла трубку от уха, посмотрела на нее и тихо, чуть ли не украдкой повесила обратно на стену. Затем досчитала до десяти и, когда телефон не зазвонил, снова сняла трубку и положила ее на стопку журналов.
Держась за перила, как за спасательный трос, Джина с трудом поднялась в спальню и заползла на постель. Полежала лицом вниз и осторожно перекатилась на спину. Глядя в потолок, она прислушалась к гулу машин, едущих домой, мимо ее забора навстречу семейному ужину, вечерним программам по телевизору и работе в саду на сон грядущий. Джина представила себе окраину Уиттингборна: на заборчиках сидят кошки, разные домашние звуки доносятся из открытых окон и стелются по газонам, грядкам фасоли и заботливо спрятанным мусорным контейнерам… Совершенно другой мир, другая планета. А Джина лежит одна на огромной кровати, в которой прошли и самые счастливые, и самые несчастные минуты ее жизни.
— Нельзя остановить несчастья, — сказала днем Ви, положив нетронутый сандвич на тарелку. — Нечего и пытаться. Зато можно пережить горе с достоинством.
Джина закрыла глаза. Она и раньше это понимала. Ее веки болели, словно каждая ресничка превратилась в крошечное копье. А как быть с радостными событиями? Их тоже нужно принимать с достоинством и ответственностью? Не открывая глаза, она сползла вбок и взялась за ручку прикроватной тумбочки. Нет, так не откроешь, надо сесть. Джина перекатилась на живот и открыла ящик другой рукой. Внутри, на самом верху, лежали скрепленные вместе открытка, которую она хотела послать Лоренсу из По, и его снимок, вырезанный из большой фотографии. На нем Лоренс играл Хама: он был в тунике, перешитой из старых желтых занавесок, из-под которой торчали его юношеские руки и ноги; лицо вымазано углем, но все черты можно разобрать. Расцепив снимок и открытку, Джина положила их рядом и с жадностью рассматривала, пока не наступила ночь.
— Неужели нужно целых три человека, чтобы проверить мой счет? — нетерпеливо спросила Хилари.
Менеджер филиала строительного общества — молодой парень со стрижкой ежиком и золотой серьгой в ухе — оторвался от наблюдения за двумя сотрудницами и весело ответил:
— Миссис Вуд, потерпите немножко. Вы бы видели, как мы втроем лампочку меняем!
Девушки захихикали, стуча по клавиатурам. Затем одна из них вставила банковскую книжку в принтер.
— Я всего лишь хотела узнать про проценты…
— Надумали отдохнуть? — спросил парень.
Хилари поправила очки.
— Нет, скорее, сбежать. А куда бы вы предложили?
Одна девушка мельком на нее взглянула и сказала:
— Вы ведь Рыба по знаку Зодиака?
— Да, а откуда вы узнали?
— Это сразу видно, — ответила девушка, вытаскивая книжку из принтера. — Вам надо в Португалию. Рыбы отлично себя чувствуют в Португалии.
Она просунула книжку в щель под защитным стеклом.
— Приятного вам отдыха, миссис Вуд.
— Поскорее прибегайте обратно, — добавил менеджер.
Хилари кивнула и вышла на рыночную площадь. Неприятный ветер таскал мусор и пыль по канавам и раздувал палатки. В воздухе чувствовалась особая острота — первое дыхание осени.
Семь тысяч четыреста двадцать два фунта. Маловато, чтобы сбежать — по крайней мере сбежать окончательно и бесповоротно. Особенно в сорок пять лет. Молодая запросто прожила бы на эти деньги, но женщина средних лет с тремя детьми… едва ли. В сорок пять рюкзак, сигареты, красная помада и сменная серьга для носа — далеко не все, что нужно в жизни. В сорок пять обязательно надо иметь работу, счет в банке, уверенность в будущем и солидный вид. В любом случае Хилари хотела вовсе не сбежать, а удостовериться, что такая возможность у нее есть, — на всякий случай.
— Ты ведь никуда не уедешь, — сказал утром Гас. Его слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение.
— Нет, — пообещала Хилари. — А если и уеду, то возьму тебя с собой.
Он вдруг принялся ожесточенно теребить карабин, на котором болталось множество ключей и жуткая зеленая рука.
— Мам…
— Что?
— А папа… папа заберет Софи во Францию?
— О Боже, — вздохнула Хилари, — я об этом и не думала.
— Ну так заберет?
Хилари внимательно посмотрела на сына. Он опустил глаза, ко его лицо выдавало все чувства.
— Гас, я понятия не имею.
— Последнее время, — еле слышно произнес он, — какая-то дикость творится… Правда ведь?
Сегодня он пошел в школу. За завтраком Хилари заметила, что форма стала ему мала, хотя Гас и сам был маловат для четырнадцатилетнего. Наскоро завязав галстук, он с радостным облегчением поедал хлопья. Адам галстук не надел: Хилари знала, что он лежит у него в кармане. Все его одноклассники брезгливо повязывали галстуки у самых школьных ворот. Он и не завтракал, только выпил две чашки кофе, шумно глотая, будто пес. Хилари проводила сыновей из дома с тем же чувством, с каким раньше провожала всех троих, по очереди — лопоухих, дрожащих от страха, с ободранными коленками — в первый класс.
— Берегите себя, — глупо напутствовала она мальчиков. К горлу подкатил ком.
Адам обнял ее за плечи.
— Нет, это ты себя береги.
Дом показался Хилари чересчур тихим, когда они ушли. Постояльцев было всего шестеро, да и те, позавтракав, разошлись кто куда, оставив Лотте странноватый, обезличенный хаос спален. Хилари пошла в кабинет и несколько минут смотрела на компьютер, который купила еще весной и поклялась освоить за месяц. Нет, сегодня она точно не в настроении. Затем она прокралась мимо кухни и вышла на улицу, отправившись по своим и гостиничным делам.
По пути обратно она заглянула в витрину агентства недвижимости. На брошюру Хай-Плейс приклеили красную наклейку с надписью «ПРОДАНО». Мишель рассказала Хилари, что его купила какая-то пара из Лондона. Они хотят устроить там студию дизайна и уже нанимают уборщиков. Мишель горько вздохнула и с ненавистью посмотрела на маленький полк солонок и перечниц в буфете. «Может, я туда переведусь, — сказала она, не глядя на хозяйку. — Подумала, что честнее будет предупредить». Конечно, и Лотте многое здесь не устраивало. «Зря я, наверное, это говорю, но так по справедливости будет: она тоже хочет уволиться».
По справедливости! Хилари отвернулась от витрины. Справедливо заявлять, что в любую минуту две ее постоянные горничные могут уволиться — и ради чего? Ради разнообразия! А что тогда не по справедливости? Просто уйти посреди рабочего дня, оставив короткую записку: «Я ушла. Простите. Мишель»?! Или даже без записки. Справедливости тут нет и в помине, как и в страшном предательстве Лоренса. Если ждать от других честных поступков, недолго и с ума сойти. А с другой стороны, нельзя же просто так смириться, сложить руки! Хилари пришла к этому выводу во время той одинокой прогулки по холмам. Да, у нее горе, но без боя она не сдастся.
Когда она вернулась, бар «Би-Хауса», служивший и вестибюлем, кишел людьми и чемоданами. Небольшая группа пенсионеров, напуганная мощным духом карри и канализации в отеле на окраине Уиттингборна, молила о пристанище. С ними беседовал Лоренс в своем поварском фартуке. Увидев его, такого спокойного и приветливого среди бушующего моря, Хилари поразилась не меньше, чем утром, когда провожала мальчиков в школу.
Он заметил ее, помахал рукой и улыбнулся.
— Сиротки молят о помощи! — крикнул ей Лоренс. Все рассмеялись. — Их тут четырнадцать! Семь двухместных номеров у нас найдется?
Хилари заторопилась к коридору.
— Это моя жена, — сказал Лоренс гостям. — Она настоящий знаток своего дела. Уверен, она не бросит вас не произвол судьбы.
Днем, разместив всех благодарных гусынь в номерах и подыскав для их водителя комнату на Орчард-стрит, Хилари спустилась на кухню. Лоренс был один: уверенными и быстрыми движениями рубил баранину.
— Все уладила?
— Бедные старушки. От страха у них чуть не случилось несварение желудка.
Лоренс хмыкнул, отложил нож и вытер руки.
Насколько мне известно, Хай-Плейс продан, — сказала Хилари. — Я видела наклейку на брошюре.
— Да.
Она села за стол Лоренса и посмотрела на его толстые помятые блокноты, некоторые даже скрепленные резинками. У нее было чувство, будто это живые существа, с которыми она вынуждена расстаться. Хилари взяла мраморное яйцо и покрутила в руках.
— Мишель говорит, дом купила какая-то пара из Лондона, дизайнеры. Хотят устроить там студию. Она подумывает уволиться и работать на них.
Лоренс снова хмыкнул. Взяв жестяную банку с хлебными крошками, он стал равномерно посыпать ими большое плоское блюдо.
— Раз дом продан, месяца через два в него заселятся новые хозяева, — предположила Хилари.
Он разбил в миску яйца и начал их взбивать.
— Лоренс…
— А?
— Может, ты прекратишь готовить и подойдешь ко мне?
— Зачем?
— Я хочу видеть твое лицо.
Он медленно опустил веничек, до боли знакомым ей жестом вытер руки о фартук и подошел.
— Итак, новые хозяева въедут в октябре, — сказала Хилари.
Он пожал плечами:
— Скорее всего.
— Значит, в октябре ты уедешь во Францию?
Лоренс помолчал, не сводя с нее взгляда. Затем произнес:
— Точной даты я не знаю.
Хилари положила руки на колени.
— Я сегодня ходила в строительное общество. Посмотреть, сколько у меня денег. Немного, около семи тысяч. В общем, мне нужно подумать о своем будущем. Если ты уедешь, я должна решить, оставить ли мне гостиницу и нанять другого шеф-повара — или все продать.
Он молчал.
— Да, я знаю, что это твой дом, но с твоей стороны будет благородно отдать мне причитающуюся долю.
— Разумеется…
— Лоренс… — Она оперлась локтями на колени и крепко сцепила руки. — Лоренс, ты должен все хорошо обдумать. Подумай о «Би-Хаусе», обо мне, о мальчиках и о нашем будущем. Нельзя просто уехать, и все.
— Я и не собирался. По крайней мере не так, как ты имеешь в виду.
— И пока… — Хилари вдруг умолкла.
Лоренс ждал. На кухне было очень тихо.
— …пока ты думаешь об этом…
— Да?
— Подумай и вот о чем…
Он приподнял голову.
— Слушаю.
Медленно проговаривая каждое слово, чтобы держать себя в руках, Хилари сказала:
— Подумай о нас. О вероятности… нет, скорее о возможности того, что наш брак ка этом не закончится. — Она проглотила слезы. — Я все еще люблю тебя.
Может быть, и ты меня любишь? Бывали дни, когда мне хотелось тебя придушить, но разводиться я никогда не хотела. И сейчас не хочу.
Она встала, держась за стол, и посмотрела на Лоренса. Он сидел неподвижно, скрестив руки на спинке стула, глядя туда, где она только что была.
— Знай, это не конец, — добавила Хилари. — Наша семья пока не разрушена.
Затем она вышла из кухни и поднялась в бар.
Софи сидела на полу в своей лондонской спальне. На ней были новые черные джинсы, серая футболка с длинными рукавами и серебряный браслет. Она подстриглась, и теперь ее волосы выглядели лучше и гуще. Софи носила их по-новому: распустила и перекинула на одно плечо. По просьбе Фергуса она сняла голубые бусы с шеи и обмотала их вокруг запястья. Он сказал, что это поможет ей не брать их в рот. В самом деле помогло, но она часто трогала шею и скучала по любимым бусам.
На стенах ее спальни висели новые репродукции, купленные в магазине при галерее Тейт. Фергус считал, что если они хотят жить вместе, то должны выполнять некоторые требования друг друга. Одним из его требований было не тащить в дом поп-культуру. Софи почти не возражала. Конечно, она покричала для порядка, но в действительности новые постеры казались ей куда красивее и смелее прежних, и она втайне ими гордилась. Фергус купил ей несколько напольных подушек в восточном стиле, темно-синюю шелковую рубашку и кремовое кимоно, расшитое аистами.
Поначалу все было прекрасно. Тони дома не было, он целую неделю работал в каком-то особняке. Софи и Фергус вместе ходили по магазинам, в кино, готовили, и во всем чувствовалась свежесть и новизна. Софи больше не ощущала себя безвольным ребенком, которого заставляют делать уроки. Напротив, она считала себя взрослой. Отец не напоминал ей об учебе; новую квартиру и ее возможную беременность они тоже не обсуждали. Фергус только рассказывал о Лондоне и о своей работе. Однажды он спросил, хочет ли она поговорить о Джине и Лоренсе — Софи не хотела. Ни капельки. «Когда захочешь, дай знать. Такие вещи нельзя держать в себе», — сказал он.
Сегодня утром папа повел ее в мрачный и величественный особняк в районе Сент-Джонс-Вуд, смотреть мебель. Сам владелец редко появлялся дома, поэтому большие темные комнаты им показывал управляющий. Фергус тщательно осмотрел комод, пару стульев и большое зеркало в раме с позолоченным орлом. Несколько минут он уделил длинным бело-голубым вазам, похожим на те китайские, что стояли на подоконнике Хай-Плейс. Затем они медленно объехали на машине вокруг Риджентс-парка (Фергус показывал Софи архитектуру) и отправились домой. «Сегодня приготовим грибное ризотто, хочешь? И откроем бутылочку французского белого маконне», — предложил Фергус. А потом выяснилось, что Тони вернулся на два дня раньше задуманного.
— Это безнадежно, — сказал он. — Наняли меня как специалиста, а сами стоят над душой, обсуждают любое мое действие и без конца жалуются на последнюю реставрацию в 1928-м! Короче, если они не пришлют картину сюда, я с ней вообще работать не буду.
Он поцеловал Софи и улыбнулся:
— Рад тебя видеть. Отличная стрижка. Решила немного окультуриться перед школой?
— Нет, — ответила Софи как можно беззаботнее. — Я сюда жить приехала.
В комнате мгновенно воцарилась неприятная и странная тишина, будто перед бурей. Фергус кашлянул. Софи не нашла в себе сил посмотреть на Тони.
— Милая…
— А?
— Не могла бы ты оставить нас ненадолго? — изменившимся голосом проговорил Фергус.
Она взъерошила волосы.
— Хорошо.
Затем она поднялась в свою комнату и громко хлопнула дверью. Села на новые подушки, взялась за ступни и откинула голову назад, прилагая все физические и умственные силы, чтобы не думать о том, что будет дальше.