— Почему ты мне раньше не сказала! — сокрушалась Ви, сидя за столом в Хай-Плейс, одной рукой держа кружку с чаем, другой — бирюзовый кулон, подарок Дэна, который она носила на серебряной цепочке.

— Я не могла, мам, — ответила Джина. — Ты так переживала за Дэна, боялась, что ему станет хуже…

— А ты видно, боялась меня.

Джина склонилась над своей чашкой и заметила, какого ужасного цвета кофе.

— Да.

Ви пришла в десять утра и застала ее в одном халате, Она не позвонила и никак не предупредила о своем приходе — так она поступала раз пять за всю жизнь. Джина проспала, потому что Лоренс ушел поздно ночью и она долго не могла уснуть. Любовью они не занимались. «Прости, не могу, — сказал он. — Даже думать об этом не могу. Все так грустно, что прямо сил нет».

Джина очень испугалась, и этот страх ее разозлил. Она заявила Лоренсу, что тот идет на поводу у Хилари и у детей, что он похож на беспринципного политика, пойманного без штанов и теперь выполняющего все требования последней сильной женщины, с которой он разговаривал. Когда Джина наконец умолкла, ей захотелось, чтобы Лоренс ее обнял. И он обнял, но как-то растерянно, чем снова раздул тлеющие угли ее тревоги и гнева.

— По-твоему, я себя виноватой не чувствую? — закричала она. — Еще как чувствую, уже давно! И не надо намеков, будто мне нечего терять, не обижай меня так, Лоренс! Это моя дочь сбежала к отцу в Лондон! Это я побоялась вовремя рассказать ей о нас, и это я теперь за все плачу!

Наконец он обнял ее крепко, по-настоящему.

— Дети — не оправдание нашим поступкам, — не унималась Джина. — Они нас никогда не простят. Может, сейчас они нас ненавидят, но они возненавидят нас еще больше, если через много лет узнают, что родители терпели друг друга только ради них. Нечестно сваливать на них такое бремя. Мы сами должны его нести.

Лоренс мягко проговорил:

— А вот теперь ты действительно оправдываешься.

— Нет…

— Да, оправдываешься. Джина, единственное, что может нас оправдать, — это наши желания, и вряд ли они совпадают с чьими-то еще.

Она оттолкнула его.

— Лучше уходи.

— Можно задать тебе вопрос?

— Конечно.

— Ты хочешь взять Софи во Францию?

Джина подняла один из бокалов вина, к которым они даже не прикоснулись.

— Хочу, разумеется. Но у нее, как видишь, другие планы. А что?

— Она тоже человек! — вдруг разозлился Лоренс. — А мы совсем не считаемся с ее мнением. И с мнением моих сыновей. Я наконец увидел все с их стороны и уже не могу закрыть на это глаза.

Он поднялся с краешка стола, на котором сидел, и подошел к двери. Джина дрожащей рукой поставила бокал на место: маленький язычок вина выплеснулся на стол.

— Лоренс…

— Что?

Джина склонила голову. Она бы все отдала, лишь бы не задавать этот вопрос, но ничего другого ей не оставалось.

— Ты меня еще любишь?

Он замер возле двери и обернулся.

— Ты же знаешь, что люблю. Всегда любил и буду любить.

С этими словами он вышел в темную ночь, а она легла в постель и не спала до пяти утра, терзаясь, почему он не поцеловал ее на прощание. Потом забылась тяжелым сном.

Встала Джина около десяти и, рассеянно включая чайник, увидела за стеклом маму.

— Рассказывай, — заявила та с порога. — Я с четырех утра не сплю. Объясни-ка, почему Софи сбежала в Лондон?

Джина сделала чай и кофе. Ви сказала, что пришла не за чаем, а за правдой.

— Она ушла из-за Лоренса. Из-за меня и Лоренса.

Ви схватила кулон и начала растирать его между пальцами, словно утешая себя.

— Мы хотим вместе уехать во Францию. Софи думали взять с собой.

— Я тебя не понимаю, — произнесла Ви. — Иногда мне кажется, что мы с тобой чужие.

— Я знала, что ты разозлишься…

— Я не злюсь, — перебила ее Ви. — Последнее время я много злилась, но это не злость. Я потрясена.

— Если тебя это утешит, я тоже. И еще я счастлива. Ко мне вернулась прежняя уверенность.

Ви взяла кружку и отхлебнула чай.

— Раньше я часто думала, будете ли вы когда-нибудь вместе. Он бы тебе подошел, Джина. Ты бы много работала и не забивала себе голову всякими глупостями. Теперь понятно, почему он так странно вел себя на похоронах, боялся смотреть мне в глаза. — Она опустила кружку, и Джина вдруг заметила, как постарели и ослабли ее руки. — Но тебе нельзя с ним быть.

Джина покрепче запахнула халат.

— Можно. Мы уже вместе.

— А дети…

— Они большие, мам.

— Только с виду, — возразила Ви. — Софи не хватит душевных сил, она не выдержит. И ты бы в ее возрасте не выдержала. У вас обеих нет братьев и сестер, а такие «единственные» дети всегда пытаются заполнить семейную пустоту другими вещами и людьми. Лучше иметь нелюбимых родных, чем вообще никаких. Только в семье мы по-настоящему учимся жить. — Она отставила кружку. — Если бы ты сказала мне раньше, я бы что-нибудь придумала.

— Нет, нам бы никто не смог помешать. Мы любим друг друга всю жизнь.

— Это еще не значит, что вы можете быть вместе. — Ви встала и тяжело оперлась на стол. Ее кулон раскачивался из стороны в сторону. — Я, кажется, поняла, почему ты так поступила. Да, поняла. И ты пойми: есть вещи, которые не поддаются лечению. А раз это нельзя излечить, доченька, с этим надо просто жить.

Джина вздохнула.

— Мам, сейчас уже никто так не думает.

Ви фыркнула.

— Могла бы и не говорить! Но вовсе не обязательно идти за стадом и думать, как все…

— Я его люблю! — воскликнула Джина. — И всю жизнь любила!

Ви медленно пошла к двери.

— Ну и что? — не оборачиваясь, сказала она. — Это не дает тебе права поступать как хочется.

На свежем воздухе у Ви неожиданно закружилась голова. Она кое-как добралась до ступенек, ведущих на ромашковую лужайку, и уселась на низкий каменный заборчик. Джину отсюда видно не было — вот и хорошо. Не хотелось ее видеть. Проще думать о ней, не глядя на это милое личико в обрамлении гладких темных волос — знакомое лицо незнакомки. Ви и в самом деле не сердилась. Она была встревожена и потрясена, но после смерти Дэна уже не могла сердиться. Ясно ведь, что Джина сделала это не со зла. Она слегка избалованная и сбилась с пути, но не злая. Конечно, ей не стоило выходить замуж за Фергуса, но и Ви не стоило верить, будто капрал Сай Дьюнанд заберет ее в Авенел, Нью-Джерси, где его матушка обрадуется ей так же, как обрадовалась бы, приведи он в дом соседскую девушку. Ничего страшного, что Ви на шесть лет старше сыночка. Мама не будет возражать, когда узнает тебя поближе. А теперь приласкай уставшего солдата, милая!

Ви закрыла глаза ладонями и надавила. Одному Богу известно, что перешло Джине от Сая Дьюнан да по темным неизведанным тропам генетики. Какая-то черта характера определенно перешла: склонность к легким удовольствиям, сиюминутным порывам. Но ведь и детство у нее было не из легких — Ви целыми днями работала, а по воскресеньям занималась домашними делами. Так прошло много лет. Может, поэтому Джина истосковалась по любви? Настолько истосковалась, что Фергус попросту не смог утолить ее голод. Жаль, она не нарожала побольше детей. Будь их четверо, ей некогда было б и задуматься, счастлива ли она.

Ну да что теперь мечтать! Ви встала и потопталась на месте: так-то лучше, ноги уже держат. Она оглянулась на дом и вспомнила, как всегда его недолюбливала из-за чересчур напыщенного вида. «Пока», — попрощалась с ним Ви.

Она вышла за ворота и двинулась в сторону Дитч. Некоторые жители тамошних приземистых домиков дожидались, когда освободится какая-нибудь квартира в Орчард-Клоуз. Она их не винила. История историей, а пить чай с потолочной побелкой и спать в сырых темных комнатах неохота. Лучше уж смотреть исторические передачи по телевизору и жить с удобствами, даже если вместе с удобствами приходится терпеть Кэт Барнетт. Ви простила смотрительницу, но еще не сказала ей об этом. Все тянула время и наблюдала, как по утрам Кэт обходит стороной дверь квартиры № 7 — дверь Ви.

В конце Дитч она свернула на Орчард-стрит. Прямо напротив возвышался «Би-Хаус» с нарисованной вывеской и двумя вазонами у входа — герань в них уже поникла к осени. Ви перешла улицу и остановилась у окон столовой. Пустые столовые всегда наводили на нее тоску, как пустые поля для крикета или театры. Что в них толку, когда никого нет?

Она прошла во двор. У кухонной двери стоял фургон винного магазина, и один поваренок в синих клетчатых брюках и белой рубахе, прислонившись к кузову, болтал о чем-то с водителем. Ви окинула его взглядом. Это был Кевин, фамилию не вспомнить… Раньше она иногда виделась с его тетушкой Фредой, когда по субботам ходила с Дэном в бар.

— Мистер Вуд дома? — спросила Ви.

Кевин отлепился от фургона и ответил:

— Ага. На кухне. Проходите, не стесняйтесь.

Ви никогда не была на кухне «Би-Хауса». Выглядела она зловеще: длинный стол посередине, рабочие поверхности из нержавеющей стали и огромная плита размером с корабельный бойлер. Ви стояла на пороге и боязливо оглядывала комнату. Второй поваренок сортировал какую-то зелень из ящика, а в углу за столом сидел Лоренс. На нем был только фартук поверх обычной одежды, а не поварской костюм. Ви кашлянула. Ее никто не услышал.

— Лоренс, — наконец произнесла она.

Тот поднял голову и сразу вскочил.

— Ви!

Она вошла в комнату, а Лоренс кинулся к ней.

— Ви, как дела? — Он поцеловал ее в щеку.

— Нормально, если учесть, что творится вокруг. У тебя есть минутка?..

— Ну, я немного занят. Опять куча постояльцев…

— Я ненадолго. — Ви взяла его за руку. — Всего на пару минут, Лоренс. Надо поговорить.

— То есть мне нельзя жить с тобой? — спросила Софи.

Они ехали в машине в сторону Ричмонда, на встречу с каким-то торговцем.

— Нет, я такого не говорил. Просто мы с Тони поругались…

— Знаю.

Она сидела у себя в комнате и отчетливо слышала, как голос Тони несколько раз чуть не сорвался на крик. Слов она не разобрала, а гордость и отвращение не дали ей приложить ухо к двери или слегка ее приоткрыть. Только один раз Софи услышала, как Тони воскликнул: «Ты же обещал! Обещал!» — и, несмотря на собственные интересы, пожалела его.

— Ты для меня важнее всего, не сомневайся, — сказал ей Фергус. — Но я вынужден признать, что стою сейчас перед некой дилеммой…

Софи приложила ладонь к животу. Он был совершенно плоский. Месячные должны были начаться позавчера и не начались. Позавчера она поговорила с матерью. Та напомнила, что по закону Софи должна учиться, год уже начался, и директор школы дважды звонил и спрашивал, где ее дочь. Джина пообещала, что через несколько дней Софи вернется к урокам.

— Это не выход, — наставляла ее Мама. — Нельзя пропускать школу из прихоти. Учиться — твой долг.

Софи пересказала их разговор Фергусу, и с тех пор он больше ни разу не спрашивал ее о школе или месячных. Ока покосилась на отца. Вот интересно, он сейчас думает о ее проблемах или озабочен своими? Софи с испугом осознала: вместо ярости, переполнявшей ее при мысли, что отцу куда важнее собственная жизнь, ее лишь охватывает тревога. Если она теперь скажет: «Пап, насчет беременности…», Фергус только напустит на себя озабоченность, пряча за ней внутреннее желание отгородиться от дочкиных бед, а потом практично и жестоко предложит свозить ее к врачу. Софи не хотела к врачу, по крайней мере не сейчас, когда папа так по-взрослому рассержен ее легкомыслием. Почему он не может сосредоточиться на ее чувствах, понять, зачем она переспала с Джорджем и поступила так опрометчиво? Она снова сжала живот, а затем тайком скрестила пальцы на обеих руках.

— Видимо, я должен все тебе рассказать, — хмурясь, проговорил Фергус.

Софи выглянула в окно. Они ехали по широкой дороге, по обеим сторонам которой стояли кирпичные дома с шиферными крышами, местами оптимистично и бестолково разбавленные псевдогеоргианскими дверями, имитацией витража и шершавой штукатуркой.

— Слушаю, — сказала она.

— Попытайся принять мои слова спокойно, как взрослая.

Софи молча подсунула скрещенные пальцы под бедра и вжалась в сиденье.

— Тони — гей.

Она молчала.

— А я — нет.

— Вот как.

— Я, конечно, его люблю, но он любит меня иначе. Поэтому мне с ним трудно. Я не хочу с ним спать.

Софи увидела на крыше одного дома каменную кошку, крадущуюся по черепице за птичкой. Кошка была вылеплена очень плохо и выкрашена в серо-черную полоску — сразу видно, что не настоящая.

— Поэтому ему иногда приходится уезжать. Я прекрасно понимаю, как тяжело Тони, и не хочу лишний раз причинять ему боль. Он говорит, что лучше будет жить со мной по моим правилам, чем с кем-то другим, но неловкие ситуации порой возникают.

Они подъехали к светофору и притормозили. Софи высвободила пальцы и стала сгибать их и разгибать, как будто больше ничто ее не занимало.

— Я пообещал Тони, что поеду с ним в Италию на месяц, а потом начну искать для нас с тобой квартиру. Мне пришлось нарушить обещание, и он очень расстроился. Конечно, Тони видит, как я к тебе отношусь, но он ведь любит меня. А любить человека и сознавать, что ты для него на втором месте, — очень трудно. Уверен, что ты это понимаешь.

Софи уперлась локтем в спинку сиденья и внимательно посмотрела на отца. Она попыталась представить, каково это — влюбиться в него. Ее взгляд скользил по ровным чертам его лица, по светлым, чуть длинноватым волосам — уже немного редеющим на висках, по шее в расстегнутом воротнике. Затем она посмотрела на его руки, талию и немного худые ноги в хлопчатобумажных брюках и на лодыжки над черными замшевыми туфлями. Софи вспомнила, как гордилась раньше своим папой. Однажды, во время ссоры, она заявила Адаму, что у ее отца по крайней мере есть стиль. И утонченность. Адам чуть не умер от смеха. Он катался по полу, гогоча и раскидывая подушки. «Утонченность! — вопил он. — Утонченность, говоришь?!»

Машина снова тронулась.

— Словом, мне еще многое надо уладить, прежде чем мы с тобой сможем куда-то двигаться. Я имею в виду нашу жизнь вместе.

Софи отвела взгляд и села прямо. Надо же, как странно: сейчас он ждет ее поддержки в отношении незнакомого человека, но ему даже в голову не пришло спросить ее мнение, когда он бросал маму. Софи хотела дождаться знакомой волны гнева, чтобы произнести эти слова вслух, однако ее не последовало. Вместо ярости она почувствовала усталость, скуку и какой-то новый страх, свернувшийся холодным клубком в животе.

— Софи! — Фергус мягко сменил передачу и свернул за угол, чуть не задев мальчика, рассеянно слушающего плейер. — Будь любезна, скажи что-нибудь.

Она потянулась к шее — бус там не было.

— Мне хотелось знать, гей ты или нет.

— Я уже сказал: нет. Откровенно говоря, я не хочу больше жениться, но и один жить не хочу. Я люблю домашнюю жизнь, и наши с Тони взгляды на быт совпадают.

Софи немного помолчала и заметила:

— Но ведь он плакал, умолял тебя о чем-то. Совсем как мама.

Фергус сдавленно произнес:

— Он совершенно не похож на твою мать.

Софи начала теребить узелок голубых бус на запястье.

— Съезди с ним в Италию.

— Я очень благодарен тебе за такое предложение, но это исключено. Ты для меня важнее.

Софи размотала шнурок и стала водить по нему бусы из стороны в сторону.

— Я не хочу брать на себя ответственность. Не хочу, чтобы ты винил меня за ссору с Тони…

— Ты тут ни при чем.

— Еще как при чем.

Фергус заехал в маленький карман для автобусов и остановился.

— Софи…

— У меня куча проблем, — перебила его она. — Мама с Лоренсом, мое будущее и… — Софи не хватило духу упомянуть задержку, — …и еще ты. Я не хочу разбираться с твоими проблемами. Сначала сам разберись с ними, а там видно будет.

— Но я подумал, что ты хочешь другого, — терпеливо сказал Фергус, держа руки на руле и глядя прямо перед собой. — Что я должен все бросить ради тебя. И я бросил.

— Я же не знала, что тебе надо чем-то жертвовать! Не знала, что у тебя столько сложностей и что ты будешь просить меня о понимании. — Софи завязала бусы на шее и неожиданно для себя сказала: — Мама никогда не просит. Ей не нужна моя жалость.

Наступила недолгая тишина. Фергус убрал одну руку с руля и положил ее на колено дочери.

— Я люблю тебя, — тихо произнес он. — И всегда буду любить. Просто у меня сейчас трудное время.

— Ладно, ладно. — Ей захотелось плакать. — Я подожду…

— Родная моя…

— Пока не будем искать мне школу и квартиру. — Она осторожно отодвинулась, и рука Фергуса упала с ее колена. — Я лучше вернусь домой.

Она схватила бусы и сунула их в рот.

На кухне «Би-Хауса» было чисто, тихо и темно, если не считать включенной подсветки над столом — за ним сидел Лоренс с бокалом шабли. Перед ним лежал клочок бумаги, на котором он вырисовывал сложный орнамент: из маленького шестиугольника выходили замысловатые лабиринты из спиралей и зигзагов. Лоренс часто останавливался и внимательно рассматривал свои руки, словно проводил инвентаризацию всех заусениц, порезов и мозолей. Затем он несколько секунд сверлил взглядом дверь. Никто не входил. Была уже полночь, и даже Джордж с Адамом спали.

Сегодня он не пошел к Джине. Позвонил ей вечером. У нее был веселый голос: Софи возвращалась домой.

— Слава Богу. Она сама звонила?

— Нет, Фергус. Как прошел день?

— В готовке, как обычно…

— Ничего, скоро это закончится.

— Верно.

— Зато никаких бед и приключений — уже хорошо!

Лоренс рассмеялся. Довольно натянуто. Он не смог признаться Джине, что сегодня одно маленькое происшествие потрясло его даже больше, чем визит ее матери. Он шел через бар на лестницу, чтобы подняться к себе, как вдруг через стеклянную дверь столовой увидел Хилари. Она разговаривала о чем-то с Мишель и выглядела как обычно: темные короткие волосы слегка взъерошены, очки в красной оправе, кремовая блузка и синяя юбка, поза — одна рука ка поясе, другая подпирает подбородок, — все это было до боли ему знакомо. Она немного сутулилась и вовсе не казалась грациозной или женственной, скорее неуклюжей, но именно это и поразило Лоренса в самое сердце. Он завороженно простоял у барной стойки несколько минут. Дон до блеска натирал стаканы и что-то насвистывал, а Лоренс все смотрел и смотрел на Хилари, словно то была не его жена из плоти и крови, а сам ее дух, сгущение всех его представлений о ней, воплощенный в этой высокой, стройной и властной женщине, которая никогда не придавала значения собственному образу и не знала притворства.

— Вы чего? — спросил Дон.

— Да так… смотрю…

Дон вышел из-за стойки, все еще вытирая полотенцем бокал для хереса.

— Поссорились?

— Да нет. Но что-то нехорошее назревает.

— Жаль…

Лоренс посмотрел на Дона, который последнее время носил маленькие круглые очки в изумрудной оправе и осветлял передние прядки волос.

— Ей, видать, получше стало, — проговорил бармен. — Миссис Вуд то есть. А то я уж было подумал, что она скоро разболеется.

— Тяжелое было лето…

— Вы бы ее хоть на отдых свезли, — предложил Дон. — Зимой мы дней десять и без вас протянем.

— Спасибо, дружище.

Дон взял пивную кружку и посмотрел сквозь нее на свет — проверить, не осталось ли пятен.

— Подумайте об этом, — серьезно проговорил он.

Лоренс медленно поднялся наверх и, добравшись до третьего этажа, не смог вспомнить, зачем шел. Хилари не выходила у него из головы. Он заглянул в их спальню, где она уже несколько ночей спала одна, и уставился на кровать. Та была заправлена, но сбоку покрывало чуть смялось: видимо, Хилари присела, чтобы надеть колготки.

После слов о неразрушенной семье она с ним больше не заговаривала. Конечно, домашние дела они обсуждали, и она даже улыбалась, но без какого-либо скрытого смысла. Лоренс подошел к комоду, на котором в уютной неразберихе детских фотографий, чеков из прачечной, одиноких серег и булавок на протяжении двадцати лет лежали вместе его ключи, щетки и ее косметика. Свои вещи он перенес в другую спальню, но Хилари не заняла освободившееся место. Просто оставила все как есть, будто его вещи могли вернуться.

Когда он спустился на кухню готовить ужин, у него перед глазами по-прежнему стояла Хилари. Она несколько раз заходила к нему, и Лоренс смотрел на нее с восторгом, точно она вдруг оказалась совершенно другой женщиной, ничуть не похожей на тот образ, что за долгие годы сложился в его голове. И в то же время ему хотелось обнять Джину, почувствовать ее присутствие и тепло, понять, что все по-настоящему, хотя в глубине души он и так это знал. Мешая суп, нарезая овощи и давая указания помощникам, Лоренс вновь и вновь задавался вопросом: почему же одна любовь непременно исключает все остальные? Почему их общество, строго поделенное на пары, вынуждает его поступать так беспощадно?

Когда часы пробили одиннадцать, Лоренс не пошел в Хай-Плейс. Он хотел пойти, но просидел на кухне до тех пор, пока мальчишки не вычистили все столы и не закрыли буфет. Лишь тогда он позвонил Джине.

— Я жутко устал, — сказал он, боясь услышать ее расстроенный голос. — Прямо с ног валюсь.

— Ничего страшного, — легко ответила Джина. — Честное слово, все в порядке. Софи возвращается!

И теперь он сидел за кухонным столом с бокалом шабли, рисовал безумные каракули и ждал. Никто не приходил. Лоренс уже допил вино и закрасил почти весь листок, но никто так и не пришел. Часы на церковной башне пробили четверть первого. Он встал, взял бутылку болгарского вина, которое использовал для готовки, и налил себе полбокала.

Дверь отворилась. С замиранием сердца он поднял глаза.

— Привет, — сказал Адам.

Он был босиком, в черных спортивных штанах и бесформенной футболке.

— Я думал, ты спишь…

— He-а, не спится, — ответил Адам. — Я зашел в твою спальню — тебя там не было, потом выглянул в окно и увидел свет на кухне.

Лоренс мягко произнес:

— Спасибо.

— Я думал, ты пошел туда…

— Нет.

Адам плюхнулся на стул, глотнул из отцовского бокала и скривился:

— Фу…

— Два дня открытое стояло.

Сын посмотрел ка отца сквозь волосы, упавшие на лоб, и снова сказал:

— Привет.

— Привет.

— Я увидел свет на кухне и решил посидеть с тобой. Ничего?