Лондонское агентство «Пеннимэн» занимало два маленьких, но элегантных помещения на Бедфорд-сквер. Глава его, Вивьен Пеннимэн (восходящая звезда тех времен, когда Хью впервые появился на экране), обладала здоровым прагматизмом актрисы, чья карьера умерла быстро, без мучений и не была причислена к рангу святых. Целью агентства было организовывать появление знаменитостей на публике, давая им возможность оставаться на виду, а заодно откладывать что-то на черный день (когда единственным отзывом, который удастся получить, будет: «Этот (эта), как его?.. Ах да! В последнее время его (ее) что-то совсем не видно. Должно быть, давно уже сыграл(а) в ящик, бедняга!»

Известные актеры, дикторы и модераторы, футболисты и теннисисты обращались к Вивьен Пеннимэн, и никто не уходил с пустыми руками. Если где-то ожидалось открытие, расширение или рекламная кампания, очередному клиенту перепадал кусочек. Супермаркеты, гаражные и спортивные комплексы, центры релаксации и реабилитации — все шло в ход, все приносило плоды. В зависимости от текущей популярности клиента за двухчасовую тусовку ему предлагалась трех- или четырехзначная сумма минус десять процентов комиссионных. Некоторые (реалисты, сознающие эфемерность всякого успеха) относились к этому с юмором — таким удавалось произвести на публику известное впечатление, да и самим получить удовольствие. Другие (идеалисты, но с профессиональным подходом к вещам) воспринимали это как неизбежное зло и относились ко всему по крайней мере с достоинством. Третьи, увы, чувствовали себя униженными и оскорбленными, были не способны примириться с мизерностью суммы и еще меньше с тем, как она доставалась. Хью Хантер был как раз из их числа и до сих пор отчаянно противился визиту в агентство «Пеннимэн».

И вот намеченный Джулией разговор состоялся. Само понимание, сама нежность (никакой снисходительности, Боже упаси!), она тем не менее была неколебима. Хью был потрясен тем, какой твердой она умеет быть.

— Послушай, — говорила она, — когда возникает проблема, нужно не хандрить, а искать пути решения, и я предлагаю как раз такой путь. Если у тебя есть идеи получше, буду рада их услышать, но если нет, будь добр, выслушай мою.

И она мягко, ласково напомнила про Вивьен Пеннимэн.

— Я ее помню, — задумчиво произнес Хью. — Прехорошенькая была девчонка! Снималась в шоу с кучей таких же. Как-то забежали на студию всем кагалом, и, ей-богу, это было похоже на ходячий букет полевых цветов! Во время интервью их спросили, как они себе представляют будущее, и ответ был: лет через десять пригласите нас всех снова — глазам своим не поверите! Это было ужас как забавно… не из-за ответа, конечно. Просто в то время у нас была всего одна камера, которую таскали везде и всюду. Ну так вот, накануне шли съемки регаты в Соленте, оборудование было все забито песком, и турель поворачивалась с ужасным скрипом. Этот скрип записался и был потом слышен во время передачи!

Отвлечь Джулию от темы не удалось.

— Хью! — сказала она ласковым, ровным, взрослым тоном, каким говорила с расшалившимися близнецами.

— Ладно-ладно! Пойду. Не дави на меня.

— Я не давлю, а пытаюсь донести до тебя суть момента.

— Ты совершенно права, и я принимаю все твои доводы. Но, черт возьми, как больно, как мучительно трудно идти против собственных убеждений!

— Понимаю, Хью.

Хью подошел к стояку с вином, наполнил стакан, хорошенько отхлебнул и только тогда заговорил.

— Прошу тебя, — сказал он устало, — не будь такой ласковой, понимающей и благоразумной. Прошу тебя, прошу, дорогая моя Джулия… не будь, мать твою, таким совершенством!!!

С этим он покинул теплую, уютную кухню. Прямо со стаканом прошел в кабинет, устроенный в доме больше для проформы, сел перед шкафом и начал рыться в тридцатипятилетних наслоениях папок, разыскивая телефон агентства «Пеннимэн».

— А вот и Хью Хантер!

Вивьен поднялась из-за стола и раскрыла объятия под перезвон многочисленных браслетов. Годы превратили девушку, похожую на полевой цветок, в женщину с необъятным бюстом, литыми ногами и волосами неестественного оттенка. Она была в черном и жемчугах (малоподходящий наряд для раннего утра).

— Дорогой, дорогой Хью! Сколько лет, сколько зим!

Перегнувшись через стол, Вивьен приложилась к щеке Хью поцелуем, обдав его крепким ароматом духов и тем напомнив о шестидесятых годах и подружках с густо подведенными глазами.

— Привет, Вивьен.

— Какой ты имел успех!

— Как мило с твоей стороны говорить о моем успехе в прошедшем времени.

— Такое настроение, Хью, у нас тут не приветствуется. Я бы не согласилась принять тебя в число клиентов, не будь ты по-прежнему на коне. Кстати, тебе следовало обратиться ко мне еще несколько лет назад. Ну, я устрою своим сотрудникам! Предприимчивость — залог успеха, а они лишний раз не почешутся. Надо звонить, убеждать, объяснять людям, что это в их же интересах. Думать о будущем никогда не вредно, а некоторых нужно чуть не силой тащить к нам в агентство. Ну не глупо ли это? Хомяк, и тот копит орешки на зиму!

— О хомяках я не подумал, — буркнул Хью.

— А надо бы. — Вивьен окинула его таким взглядом, словно перед ней был племенной хряк. — Ну да ладно, у тебя все еще имеется большой потенциал. У тебя и у «Мидленд телевижн».

— Потенциал, который годится только для гаражей и супермаркетов?

— Увидим! — довольно резко ответила Вивьен, задетая его тоном, и нажала кнопку интеркома. — Я тебе предоставлю информацию, а ты уж сам решай, потянешь или нет.

Вошла девушка, очень оживленная, прелестная изобилием густых светлых волос. Она положила на стол кипу папок и отдельных листов, повернулась, заметила взгляд Хью и адресовала ему привычно лучезарную, но рассеянную улыбку — как случайному и малоинтересному гостю. Вивьен тем временем энергично щелкала клавишами компьютера.

— Можно идти?

Получив кивок, девушка вышла. Вивьен молотила по клавишам точно одержимая. Хью угрюмо смотрел ей на руки. Зазвонил телефон, но трубку сняли в приемной.

— Какая удача! — чуть погодя воскликнула Вивьен, не поворачиваясь от экрана. — Прямо как выигрыш в лотерею! Под Вольвергемптоном открывается новое поле для гольфа. Спонсор — японская автомобильная компания, и должна сказать, у них подлинный размах: тридцать шесть лунок, рельеф исключительный, дерн безупречный, оборудование высшего класса. Понятное дело, ленту перережет чемпион по гольфу, только этого мало. Нужен кто-то популярный у широкой публики: вставлять реплики, быть на подхвате — словом, задавать тон. — Она наконец повернулась. — Для тебя это проще простого, верно? Все расходы оплачиваются плюс три сотни за труды. — Выражение лица Вивьен, до сих пор профессионально-приветливое, резко изменилось. — А вот тут, Хью, клиенту полагается просиять улыбкой!

* * *

Джосс подумала, что это может быть только мисс Бачелор. Она так ее себе и представляла: внятная и раздельная манера речи, прямо как в дурацких черно-белых фильмах; жуткое пальто, устаревшее лет двадцать назад; чудовищная прическа. Не говоря уже о том, что покупала она сдобное печенье. Джосс понятия не имела, что такое существует, и, по правде сказать, думала, что сдоба — это что-то химическое.

— Попрошу также суп из бычьих хвостов, — сказала мисс Бачелор мистеру Пателю, бакалейщику. — Нет-нет, всего одну банку. Еще коробочку черной ваксы. И пинту молока.

Бакалейщик считал своим долгом быть очень любезным с этой достойной пожилой леди. Обычные покупатели, вышколенные супермаркетами, складывали покупки в плетеные корзинки, которые мисс Бачелор демонстративно не замечала, и это казалось ему высшим шиком. Мистер Патель был добрый христианин во втором поколении — незадолго до Второй мировой в Равалпинди его отца обратила в истинную веру одна миссионерка, чья фотография украшала теперь первую страницу семейного альбома. Бакалейщик был бы просто убит, узнай он, что мисс Бачелор, похожая на нее как две капли воды, — убежденная атеистка.

— Это все?

Он добавил пакет молока к груде покупок на стойке, стараясь одним глазом смотреть на мисс Бачелор, а другим (неодобрительно) на Джосс, поигрывающую пакетиком жвачки. Он был убежден, что каждый подросток — потенциальный воришка, и жизнь все время это подтверждала.

— Упаковку мятных пастилок и банку корма «Кис-Кис».

— «Мяу-Мяу», — учтиво поправил мистер Патель.

Джосс фыркнула. Мисс Бачелор повернулась, с минуту ее разглядывала, потом заметила:

— Хм… уж не Джозефина ли это?

Ужас, охвативший Джосс, невозможно описать словами. Мало того, что посторонний знал ее полное имя — уродливое и постыдное, оно еще было произнесено вслух при всем честном народе.

— Я Джосс! — рявкнула она.

— Знаю, — безмятежно кивнула старая дама. — Однако мы еще не представлены друг другу, и я не могу пользоваться сокращенным именем.

Это смутило Джосс настолько, что она опустила голову и желала только одного: провалиться сквозь землю.

— Пожалуйста, добавьте ее жевательную резинку к моим покупкам, — обратилась мисс Бачелор к мистеру Пателю. — Не то чтобы я одобряла привычку вечно двигать челюстями, но это все же лучше, чем курение.

— Я сама могу заплатить!

— Конечно. Но заплачу я, а ты понесешь покупки.

Растерянной Джосс ничего не оставалось, кроме как положить пакетик на стойку. Бакалейщик, завороженный этим маленьким спектаклем, был только рад, что больше никто не подходит за расчетом.

— А теперь, мистер Патель, сделайте одолжение, посчитайте, сколько я вам должна.

Мисс Бачелор выудила из кармана даже не кошелек, а настоящий кошель (Джеймсу не представилось случая на него посмотреть, иначе он ужаснулся бы подобному уродству и ветхости). Назвав сумму, бакалейщик сложил покупки в пакет с рождественским мотивом — пара румяных детишек, которые лепят снеговика, — и протянул Джосс. Тем временем старая дама с неописуемой медлительностью и тщанием отсчитывала деньги.

— Еще два пенса, пожалуйста, — вежливо произнес мистер Патель, чье терпение не знало границ.

На улице Джосс охватил панический страх быть замеченной в компании чудаковатой старухи. Правда, в Джерико проживало лишь несколько ее одноклассников, да и сумерки быстро сгущались, и все-таки она низко пригнула голову — береженого Бог бережет. Подумав, повыше надвинула на лицо черный мохеровый шарф.

— Я искренне рада с тобой познакомиться, — сказала мисс Бачелор. — Тебя отчим прислал, ведь так? Я его об этом просила.

— Он мне не отчим!

— А кто?

Джосс не ответила.

— Чисто технически Джеймс Маллоу — любовник твоей матери. Если хочешь, я могу его так и называть.

Этого Джосс совсем не хотелось. Больше того, она была шокирована до глубины души — настолько, что даже ахнула.

— Он просто… просто Джеймс! — пролепетала она.

— Пусть будет Джеймс, — мирно согласилась старая дева. — Признаюсь, я не думала, что ты появишься так скоро. Была уверена, что будешь сопротивляться до последнего — в конце концов, во мне и на маковое зерно нет ничего современного. Но что-то подсказывало, что рано или поздно жизнь нас сведет.

— Оно ей надо?

— То есть?

— Мы вовсе не должны встречаться!

— Конечно, не должны. Но я думала, если все-таки встретимся, то не пожалеем. Что я, например, обрадуюсь этому сразу, а ты немного поломаешься, но в конце концов тоже будешь не против. У меня, знаешь ли, очень занятная кошка. Если не я, то она тебе точно понравится.

Когда повернули за угол, на Кардиган-стрит, ветер обрушился на них с ураганной силой. Мисс Бачелор втянула голову в плечи.

— Терпеть не могу зиму!

— Я тоже, — рассеянно кивнула Джосс, прикидывая, как бы половчее выкрутиться из затруднительной ситуации.

Она зайдет, поставит пакет, почешет за ухом кошку и смоется.

— Хочешь жареного хлеба?

— У меня еще уроки не сделаны…

— На полный желудок дело пойдет быстрее. А на будущее имей в виду, что я могу помочь тебе с уроками.

— Ни к чему! — отрезала Джосс, чтобы положить конец этой экспансии. — Для уроков есть дядя Леонард.

Они наконец повернули к какому-то парадному и поднялись на две ступеньки. Мисс Бачелор расстегнула верх пальто, чтобы достать цепочку с ключом.

— Не беспокойся, Джозефина, я не стану держать тебя силой. Если через четверть часа еще будешь рваться домой, я тебя отпущу и больше уже не приглашу.

В этот вечер Джосс опоздала к ужину. И не только опоздала, а напрочь забыла, что ужин должен быть торжественный — в честь тридцатишестилетия матери. Только переступив порог кухни и упершись взглядом в шампанское и вазу с цветами, она поняла, что натворила. Троица, сидевшая вокруг стола, подняла на нее взгляды, полные безмолвного упрека.

— Я… это… мм!

— Что ты себе позволяешь? — возмущенно спросил Джеймс.

— Ничего страшного! — быстро вставила Кейт.

— Где, черт возьми, тебя носило? — проворчал Леонард.

— Я была у мисс Бачелор… я совсем забыла про время…

Так и вышло, и этому невозможно было поверить. Первые десять минут Джосс демонстративно не сводила глаз со старомодных часов мисс Бачелор, потом все-таки отвела и не посмотрела на них снова, пока хозяйка тактично не напомнила, что уже половина восьмого.

— Садись, — ровно произнесла Кейт, вытягивая соседний стул. — На ужин цыпленок-гриль. Джеймс превзошел самого себя.

— Я не хочу есть, — пробормотала Джосс.

Она была буквально набита, нашпигована — и не какими-нибудь сухими тостами, пусть даже с джемом, а настоящим белым хлебом, зажаренным на сливочном масле прямо в сковородке и сверху щедро сдобренным подтаявшим сахарным песком. Никогда в жизни ей не приходилось отведывать такой вкуснятины!

— Значит, тебе там понравилось? — спросила Кейт каким-то сдавленным голосом.

Оставалось только кивнуть: в самом деле понравилось — и жуткая берлога, и нелепая старая дева, стой самой минуты, как сказала ей:

— Джосс, а ведь мы с тобой похожи. На нас обеих страшно смотреть. Только у меня это уже окончательно, а ты будешь становиться все лучше и лучше, пока однажды не превратишься в красивую молодую женщину. Можешь смело мне верить, потому что я знаю, что говорю, и в женской внешности разбираюсь.

Она широким жестом обвела стены, на которых повсюду была Дева Мария: в синем, золотом или розовом, но непременно с младенцем Иисусом в руках. Здесь были репродукции (при всем своем невежестве Джосс сообразила, что они со знаменитых полотен), барельефы и множество открыток, пришпиленных то веером, то лесенкой, то рядком. Некоторые из младенцев не вызывали особого восхищения — Джосс всегда казалось, что в столь нежном возрасте Иисус должен был напоминать близнецов Хантер, Джорджа и Эдварда (круглые щечки, наивный взгляд), а тут некоторые были словно рождены уже старыми и мудрыми. Но Марии, все как одна, были прекрасны.

— Вы так религиозны! — заметила Джосс, ни минуты в этом не сомневаясь (все одинокие старухи искали утешения в религии).

— Я атеистка, — усмехнулась мисс Бачелор, — но от души благодарна христианству, вдохновлявшему многие поколения итальянских живописцев.

— А что значит «атеистка»?

— Если интересно, возьми и выясни.

Она указала на полку, где стоял словарь, и Джосс, которой в самом деле было интересно, отыскала нужное слою (не без усилия, потому что сроду не пользовалась справочным материалом).

— Вы не верите в Господа нашего! — воскликнула она в изумлении.

— Ни в нашего, ни в какого другого, — безмятежно подтвердила мисс Бачелор. — Прежде была агностиком, но теперь уже нет. Верю в духовное начало, а не в Создателя и Властелина Всего Сущего.

— Я бы не могла жить вот так, без веры!

— Предрассудки! — отмахнулась старая дама.

Разразилась жаркая дискуссия — в каком-то смысле, потому что Джосс могла предоставить в качестве аргумента только личную точку зрения. Тем не менее ее это захватило.

— Перестань все время «якать», — сказала мисс Бачелор.

— Но как же?..

— Да очень просто. Все достигается тренировкой. Вообще неплохо почаще разминать свой ум.

Это покорило Джосс, которая привыкла слышать от дяди Леонарда: «Тупица! Балда! Умственно отсталая девчонка!» Разумеется, в его устах это были своего рода нежности, но он играючи справлялся с тем, что для нее было китайской грамотой, и рядом с ним она в самом деле чувствовала себя умственно отсталой.

— По-моему, я тупая, — смущенно заметила она теперь.

— Чушь! Отговорки! — хмыкнула мисс Бачелор. — Острота ума достигается регулярным упражнением. Ты не упражняешь свой ум, вот и все.

— Ну и о чем же вы все это время беседовали? — полюбопытствовал Джеймс.

— О Боге.

— О чем, о чем?!

Джосс с безмолвным ужасом смотрела на водруженную перед ней тарелку: четверть жареного бройлера под хлебным соусом, горка картошки, зеленый горошек, три завитка жареного бекона.

— Я столько не съем!

Она подняла взгляд на мать. Кейт сидела с таким потерянным видом, что Джосс, окончательно пристыженная, выскочила из комнаты с криком: «Господи, подарок!»

— Не сердись на нее, — попросил Джеймс.

— Я не сержусь… — с тихим отчаянием прошептала Кейт, не поднимая глаз от тарелки.

— Эй, племянничек! Я хочу хоть одним глазом взглянуть на эту старую кошелку Бачелор! — заявил Леонард.

Вернулась Джосс с жеваным бумажным пакетом, который сунула под нос матери.

— Прости за опоздание, и за плохую упаковку, и за то, что это старая рухлядь… словом, прости за все!

— Ох! — только и сказала Кейт, когда на свет божий явилась шляпка с вуалеткой и брошками с подделкой под бриллианты.

— Ведь правда, шикарная вещь? — Джеймс поднял бокал в восторженном салюте. — Скорее надевай!

— Нет! Нет!

Лицо Кейт исказилось, губы так дрожали, что она едва сумела это произнести. Она оттолкнула шляпку дальше по столу. Джосс еще больше расстроилась, хотя думала, что это невозможно.

— Не нравится, да?

— Нравится, конечно, только…

— Я вижу, что не нравится! — закричала она во весь голос и хотела схватить злополучную шляпку, но Леонард припечатал ее руку к столу своей, костлявой.

— Я хочу назад свой подарок!

— Как ты себя ведешь, девчонка!

— Но ей же противно, это видно!

— Ничего подобного, — едва слышно возразила Кейт. — Джосс, милая, я… я считаю, что это роскошный подарок…

— Тогда надень, — поощрил Джеймс, искоса глядя на бледное лицо девочки, на ее руку, все еще прижатую к столу. Он думал: «Бедняжка Джосс!»

— Не могу…

Кейт низко склонила голову, чтобы не встречаться ни с кем взглядом, и положила шляпку на сиденье соседнего стула. Затем, так и не поднимая головы, она вышла из комнаты и тщательно прикрыла за собой дверь.

— Что, черт возьми?.. — начал Леонард.

— Помолчи! — грубо перебил Джеймс.

Он подошел к Джосс, к которой никогда не прикасался, соблюдая главное из неписаных правил их взаимоотношений. Вот и теперь, в самый подходящий момент для сочувственных объятий, он только сказал:

— Дело не в тебе и не в шляпке. В чем именно, я не знаю: может, во мне, а может, в чем-то еще — но не в тебе точно.

— Это ты предложил ей подарить! — обвинила Джосс.

— Да, я.

— Видишь, что из этого вышло!

— Иди к маме, — сказал он со вздохом. — Ей сейчас хуже, чем тебе, и я думаю, она будет рада.

— Но я не желаю, чтобы!..

— Джосс!

С узкого и бледного, еще совсем девчоночьего лица на него смотрели глаза Кейт.

— Иди к ней.

Исторгнув из груди вздох, который был бы не под силу и кузнечным мехам, Джосс побрела вон с кухни. Дверь с треском захлопнулась.

— Ну наконец-то! — с облегчением произнес Леонард. — Хоть раз поужинать спокойно, без этого гадюшника… — И он взялся за бокал.

— Я не трепло, я правда не хотела к ней ходить! — с жаром доказывала Джосс. — Она сказала, что я понесу покупки… и мистер Патель это слышал. Куда мне было деваться?

— Ну, разумеется, — кивнула Кейт. — Простая вежливость требует.

Она сидела на постели, в которой много лет спала бок о бок с Джеймсом, и комкала мокрый платок. Джосс методично проковыривала носком своего устрашающего бутса дыру в ковре.

— Мам, насчет шляпки я пошутила.

— Она в самом деле шикарная и очень мне нравится.

— Она ужасна! Я ее сдам.

— Пожалуйста, не нужно… — Кейт очень хотелось, чтобы дочь подошла ближе, чтобы можно было до нее дотянуться, прижать к себе и побыть так хоть немного, в холодной комнате, среди беспросветного отчаяния. — Сама не знаю, почему я так себя повела. Эта мисс Бачелор…

— Она клевая! — сказала Джосс, теряя обычную угрюмость.

— Почему Джеймс к ней ходит?

— Мне-то откуда знать?

— В смысле что она собой представляет? Какой, например, у нее дом?

— Уродливый. Все старое, прямо замшелое!

«Старое», — мысленно повторила Кейт и содрогнулась.

— Давай обнимемся и все забудем.

Она раскрыла объятия. Джосс сделала шаг вперед и с каменным видом позволила себя обнимать. Кейт остро пожалела, что ей не четырнадцать, когда все хоть и ужасно, но много проще.

— Жаль, что мне не четырнадцать…

Джосс промолчала. Она редко задумывалась о возрасте, разве что тогда, когда приглянувшийся парень был месяца на три моложе или старше. Кейт могло быть тридцать шесть, а могло и пятьдесят, это ничего не меняло, потому что возраст матерей не в счет.

— Пора возвращаться к остальным, — сказала Кейт с тоской. — Джеймс купил такой огромный торт… в конце концов, что мне, трудно? Надену я эту шляпку!

— В обмен на торт?! — ужаснулась Джосс. — Нет, только не это!

Кейт встала и обеими руками взялась за волосы, убирая их за спину. Парные индейские браслеты (медь, украшенная раковинами), подарок Джосс к Рождеству, столкнулись и глухо звякнули.

— Ты не веришь, но я в самом деле рада этой шляпке, — с несчастным видом сказала она. — Просто я ее достала, а Джеймс так смотрел… я не могла этого вынести! Ну, не важно. Идем есть торт!

После ужина, уже во время мытья посуды, зазвонил телефон. Снимать трубку полагалось Кейт. Что она и сделала.

— Хью, — сказала она, передавая трубку мужу. — У него голос как у человека в ярости и к тому же под градусом.

— Я в ярости, просто в ярости! — послышалось в трубке. — Ей-богу, готов лопнуть!

— Правда? — Джеймс уселся, ногой подвинув табурет ближе к телефону. — Ну а теперь-то из-за чего?

— Хочешь послушать про очередной виток моей карьеры?

Джеймс не хотел. То есть не имел ни малейшего желания. Он устало прикрыл глаза и отстранил трубку, но голос все равно был слышен, пожалуй, стал даже яснее.

— Ну так я тебе скажу, чем буду теперь заниматься! Буду, как мартышка, скакать вокруг тех, кто перерезает ленточку на открытии гаражей, боулингов и сортиров для увечных! Будет из меня Хью Хантер, звезда мини-бизнеса… грошового, дешевого бизнеса, мать его так! Чем больше ленточек будет перерезано, тем больше орешков я накоплю на зиму! Столько, что щеки отвиснут! — Голос сорвался и захрипел. — Ох, Джеймс! Думаешь, есть еще смысл трепыхаться?

Приподняв веки, Джеймс покосился на Кейт. Она заканчивала вытирать посуду. С легким стуком поставив на место последнюю тарелку, она осталась стоять спиной к нему.

— Ты откуда звонишь? Из дома?

— Смеешься?! Хорошенькая из меня сейчас компания для нормальных людей! Я в нашей местной забегаловке.

— Там и оставайся. Сейчас приеду.

— Я знал, что ты настоящий друг…

— Только не вздумай рассопливиться!

— А ты точно приедешь?

— И двадцати минут не пройдет. Не пей пока больше, ладно? Кейт! — окликнул Джеймс, положив трубку.

Она не повернулась, словно не слышала.

— Ужасно жаль, что приходится бросать тебя одну в день рождения… — он помедлил, подбирая слова, — но, понимаешь, Хью…

Как ни скажи, все казалось свинством. На дни рождения (как Кейт, так и его собственные), а также по любым мало-мальски существенным датам они непременно занимались любовью. Это была хорошая, тщательно поддерживаемая традиция. Отправившись к Хью, он вернется в лучшем случае к полуночи, а то и далеко за полночь. Кейт уже будет спать крепким сном, а если даже и нет, будет слишком сонной для секса.

— Я знаю — и, поверь, мне очень больно, — что этот день рождения не задался с самого начала. Была надежда, что его хоть отчасти удастся исправить ночью, но, понимаешь, у Хью…

— Понимаю, — быстро сказала Кейт.

— Хотя бы поцелуй меня на прощание!

Она так и сделала. Это был короткий равнодушный поцелуй.

— Обижаешься?

— Ничуть.

— Тогда что с тобой? Ведь что-то происходит, признайся! Вот что, давай я перезвоню Хью и перенесу встречу на завтра…

— Не нужно!

— Но, Кейт…

— Подумаешь, день рождения! Сказать по правде, я их терпеть не могу, эти дорожные столбы на пути к старости. Даже и не думай отменять встречу. Ты нужен Хью. — Она слабо улыбнулась. — И не забудь очки.

— Может, все-таки поговорим серьезно?

— Не сейчас. — Она сняла ключи от машины с гвоздика и протянула Джеймсу. — Я буду уже спать, когда ты вернешься.

— Да, но мы вроде…

— Я уже буду спать! — с нажимом повторила Кейт. — Завтра на работу, а я совсем без сил. Пока! Да, и спасибо за праздничный ужин.

Когда Джеймс наконец ушел (Господи, она думала, что не доживет до этой минуты!), Кейт с тяжелым сердцем поднялась на второй этаж. Дверь в комнату Леонарда стояла открытой, и можно было видеть Джосс, сидевшую, подогнув ноги, на красном ковре, купленном миссис Ченг на каком-то ей одной известном развале. В поношенном летнем пальтишке, переведенном в ранг зимнего халата, у дочери был неожиданно домашний вид.

— Скажи, что я ее приглашаю, — говорил Леонард. — Что у меня есть к ней разговор. Уж я ей покажу атеизм!

— Ее трудно переспорить, — с удовлетворением сказала Джосс.

— А меня вообще невозможно!

— Она не психует.

— А я что, психую?

— Каждую минуту! А когда сам не психуешь, то стараешься, чтобы психовали другие. И все время якаешь.

— Ах ты, нахальная девчонка!

— Тебе бы следовало упражнять свой ум.

— Ага! — торжествующе завопил Леонард. — Вот ты и попалась! Тебе самой никогда бы не пришло в голову ничего подобного, ты для этого слишком глупа. Повторяешь, как попка, за старой кошелкой Бачелор!

— Не смей называть ее старой кошелкой!

— Хо-хо! — Голос Леонарда понизился до утробного, издевательского. — Прямо-таки движение Сопротивления. Эдак вы с Джеймсом пойдете на баррикады в защиту старых кошелок!

Кейт на цыпочках прокралась мимо и бесшумно открыла свою дверь. В лицо словно ударил порыв ледяного ветра — до такой степени была выстужена спальня. Включив свет, она привалилась спиной к закрытой двери. Прямо по курсу была постель, на которой они с Джеймсом спали и занимались любовью еще с тех пор, когда Кейт не было и тридцати. Теперь, в тридцать шесть, эта почти супружеская постель внушала ей только страх.

«Это все моя вина, только моя, — думала Кейт. — Непонимание, холодность, удушливая атмосфера в доме — все это моих рук дело. Со мной что-то произошло, какая-то гнусная перемена, и теперь я гожусь лишь на то, чтобы портить всем жизнь. Как я смею?! Чем могу это оправдать? Да ничем. У меня нет никаких серьезных проблем, не то что, скажем, у Хью, бедняги Хью, которому нечего ждать от будущего».

В Джеймсовой части комнаты, над старинным комодом, висело зеркало. Кейт подошла и заглянула в него (ей пришлось для этого встать на цыпочки, так как зеркало было повешено еще до нее, под рост Джеймса, и никому не пришло в голову перевесить его пониже). То, что там отразилось, очень не понравилось Кейт. Волосы свисали сухо и безжизненно, краски лица совсем поблекли, а глаза, что достались от матери — некогда красивые глаза в обрамлении густых темных ресниц, — выглядели как две дырочки.

«Очень скоро я все испорчу, все сломаю. Это лишь вопрос времени, потому что во мне самой что-то уже сломано. Словно испорченный прибор, я нуждаюсь в починке, а иначе на меня нельзя положиться. Как ужасно! Ведь я человек, не прибор, а человек не имеет права вымещать свою неполноценность на других, особенно если эти другие не сделали ему ничего плохого».

Она прошла к окну и раздвинула занавески. За окном лежала совершенно пустая улица, иссиня-черная, если не считать безобразных лужиц оранжевого фонарного света. На втором этаже дома напротив белый мужчина и чернокожая женщина, вовсе не имевшие занавесок, сидели лицом друг к другу за столом, сплошь заваленным бумагами. Волосы у женщины были заплетены во множество мелких тугих косичек, и бусины в них загадочно поблескивали. Внезапно Кейт испытала острую зависть к ее экзотической прическе, сосредоточенному и в то же время мирному виду и даже к тому, что эти двое так заняты делом, что не обращают друг на друга внимания. Чтобы не видеть всего этого, она резко сдвинула занавески.

— Остается только одно, — прошептала она. — Только одно… и я просто обязана это сделать: исчезнуть с глаз подальше.

Выпустив занавески, она осела на пол, думая: «Ну и что же? Ну и ничего страшного. Я ведь всегда знала, что этим кончится».